Аннотация: Про мальчика Никиту и инопланетных человечков, подростковая фантастика.
Никита и человечки
Когда тебе девять лет, лето -- это хорошо. Лето, впрочем, и в тридцать лет -- хорошо, и в сорок.
Но уже не так, как в девять.
Вот только если все твои друзья разъехались, и ты остался в городе один, лето теряет половину своей прелести. Что толку в том, что у тебя полно времени для того, чтобы купаться, играть в футбол, просто трепаться о чём-нибудь, если делать это не с кем?
Зато есть дед.
С дедом Никите, конечно же, повезло. Не каждому достается такой хороший дед, какой был у Никиты. Во-первых, Тимофей Николаич был моряком. Не капитаном, конечно, но штурман -- это тоже неплохо. У штурмана тоже есть китель, фуражка и возможность привезти из дальних стран кучу всяких интересных вещей для будущего внука. Во-вторых, дед-штурман знал кучу разных историй. Правда, Тимофей Николаич мог прервать рассказ на самом интересном месте и сказать: "Остальное, когда вырастешь!" или "Эх, мал ты еще такие истории слушать!" или "Эх, хорошо с тобой Никитка, одна беда -- не пьёшь ты!". В-третьих, у деда, как вам уже, наверное, ясно, в доме была куча разных предметов морского назначения. Кроме упоминавшихся уже фуражки и кителя это были, прежде всего, традиционный бинокль, не менее традиционный компас, бутылка из-под кубинского рома и большой складной нож. Складной нож -- это, конечно, не кортик, но Тимофей Николаич утверждал, что нож был куплен им в Амстердаме на настоящие голландские гульдены и бывал с ним во всех плаваниях. Надо ли кому-то объяснять, какая это ценная вещь -- хороший остро наточенный складной нож? По-моему, никому это объяснять не надо.
Маме дед-штурман нравился не очень. Она не очень охотно отпускала сына к Тимофею Николаичу, но с другой стороны, будем справедливы -- всё-таки отпускала. Что делать, если вы супервайзер активно развивающейся фирмы по производству сладостей, и ваш рабочий день длится от восьми до двадцати ноль-ноль. Поневоле приходится полагаться на деда-штурмана.
***
С годами это отчего-то становится трудновато делать -- навещать друзей, родственников. Всё, знаете ли, как-то некогда. Дела, заботы, просто неохота. А в девять лет это просто: сел на трамвай и поехал. Лучше делать это с утра, пока солнце еще не нагрело вагоны, и город за окном кажется чистым и свежим.
Трамвай неторопливо прогромыхал мимо рынка, мимо парка, по мосту через реку. Двадцать минут такого громыхания, и вот уже кондуктор объявляет: "Дедушкина остановка!". Конечно, он говорил совсем другое, но Никите слышалось именно так.
Он вышел из трамвая и прищурился.
Солнце.
Вприпрыжку пересек улицу. И еще издалека увидел, что около дедушкиного дома творится какая-то вялая суматоха. Японский автокран длинной своей рукой подавал что-то на крышу, а на ней личности строительного вида уже вовсю орали что-то вроде "Вира помалу! Куды прёшь! Полегче!". Суматоха была вполне объяснимой -- прямо по центру шиферного ската видна была здоровенная дыра. Довольно странная, скажу я вам, дыра. Нечасто можно увидеть дыры с такими ровными краями. Я, как человек взрослый и повидавший много дыр, сразу бы обратил на это внимание, а вот Никита этой странности не заметил. Куда больше его внимания забрал кран, поскольку японский кран "Като" -- это, конечно, вещь. Красный, ладный, с длинной стрелой, очень хорошо сделанный; такие вещи очень нравятся тем, кто в них разбирается -- и детям.
Вдоволь наглазевшись на кран, Никита поднялся по лестнице на пятый этаж и постучался секретным стуком в хорошо знакомую дверь. Потом, лет через пятнадцать, Никита узнает, что его с дедушкой секретный стук был ни чем иным, как коротеньким сообщением "Это я", которое он выстукивал морзянкой.
Дед открыл почти сразу.
-- Ну, привет, -- сказал Тимофей Николаич, с удовольствием глядя на внука.
-- Привет, деда, -- сказал Никита.
***
Было примерно полпервого, когда Никита вышел из подъезда дедового дома, размахивая авоськой. Причина этому была проста.
-- Кому нужен внук, которого нельзя послать за хлебом? -- вот такой простой вопрос задал Никите дед перед обедом, и Никита с дедом согласился, потому что, действительно, никому такие внуки не нужны.
Во дворе было тихо. Безмолвно стоял японский кран "Като", раскинув блестящие красные с блестящим лапы опор, не орали на крыше рабочие -- надо полагать, по причине своего ухода на обед. Никита, уже заворачивая за угол, зачем-то посмотрел на крышу и замер, потому что увидел, как в глубине дыры полыхнуло бледным светом. Полыхнуло и пропало. На пожар это было не похоже, потому что там, где огонь, там должен быть дым, а тут никакого дыма и в помине не было.
Чтобы вы сделали в такой ситуации? Я бы позвонил в МЧС, мой друг Слава написал бы в честь этого неплохое стихотворение, а Никита постоял немного и пошёл, куда шёл, то есть за хлебом. Вот такой он был мальчик, немножко тугодум, но в целом очень неплохой, с открытой улыбкой и черными глазами.
Но будет неправдой сказать, что бледный свет в глубине дыры его совсем не заинтересовал. Просто Никита решил, что сначала сходит за хлебом, а уж потом заглянет на крышу. Дед хоть и добрый, но обедать без хлеба не любит.
Хороший план, а не сработал. Когда Никита шёл назад, на крыше уже снова орали рабочие, и "Като" ворочал в небе длинной своей рукой. Странное дело, если сначала бледное пламя всего лишь слегка заинтересовало Никиту, то теперь, когда попасть на крышу стало затруднительно, Никите до смерти захотелось посмотреть, что же такое там произошло.
Для того чтобы сделать это, Никите пришлось осуществить целый ряд действий. Сначала он позвонил маме на работу и попросил разрешения заночевать у деда. Мама подумала, что имеет, в конце концов, право на личную жизнь, и такое разрешение дала. Потом Никита сел и придумал план. План был такой:
а) дождаться вечера,
б) дождаться, когда заснёт дед,
в) проникнуть на крышу,
г) там видно будет.
День тянулся очень долго. Когда тебе девять лет, день и без того длинный-предлинный, а если ты ещё чего-то ждешь, то тогда день тянется как жвачка. Наконец вечер наступил.
Дед уснул.
Никита тихонько взял с полки в дедовой комнате складной нож, потрогал пальцем лезвие -- острое. Вспомнил совет деда: в море самое главное -- иметь запас пресной воды. Тут конечно не море, но тоже приключение. Никита на цыпочках прошел на кухню и набрал в литровую бутылку из-под кока-колы воды из чайника. Подумал и вынул из столешницы кухонного стола карманный фонарик. Щелкнул кнопочкой -- работает. Сунул бутылку и фонарик в сумку. Все так же крадучись пробрался в прихожую и покинул квартиру.
За окном было уже темно, а в скудно освещённом подъезде -- еще и страшновато. Плохо без друзей. Ночью на чердак лучше всего идти с друзьями, но что делать, если сейчас их рядом нет. Ни Кольки, знаменитого своим старшим братом Михалычем, ни Ромки по кличке "Рома Два Раза".
Никита поднялся на пятый этаж. На самой верхней лестничной площадке к стене была приделана железная лестница, которая вела вверх. Сверху она упиралась в люк. Никита благополучно добрался до люка и убедился, что тот заперт. Оставалось еще три подъезда.
Незапертый люк обнаружился в крайнем подъезде. Подъезд был немного неприятный: грязный, с окурками на ступенях, с одинокой лампочкой на втором этаже.
Никита добрался до пятого этажа и увидел в потолке чёрный провал открытого люка. Еще раз пожалел, что нет рядом Кольки с Ромкой, и полез на чердак. На чердаке было ещё страшнее, чем в подъезде: темно, откуда-то -- видимо, из дыры -- тянуло прохладой, под ногами хрустело непонятное. Никита тихонько двинулся в сторону дыры, и через пять шагов стукнулся лбом о стойку. Ныть особого смысла не было, поскольку Никита был один, и поэтому исследователь чердаков просто потёр ладонью лоб и двинулся дальше. Шёл он теперь намного осторожнее, чем до встречи со стойкой, и даже выставил вперед руку. Но если день не задался, то все равно что-нибудь случится. На этот раз это был обрывок какого-то провода, в котором запуталась нога.
Лёжа на огромном, бескрайнем и темном чердаке, Никита всерьёз задумался о возвращении, потому что на этот раз было намного обиднее и больнее. В бок что-то упиралось, и хотелось чихнуть. Чихать Никита отчего-то побоялся, а вот в бок, как выяснилось, упирался фонарик. Последнее обстоятельство сразу взбодрило исследователя чердаков. Он торопливо вынул фонарик из сумки, нажал кнопочку, и бескрайний чердак сразу обрел границы. Как это часто бывает, Чердак, Освещённый Фонариком, оказался не таким страшным, как Чердак Тёмный, но и не таким интересным. Там и сям виднелись кучи строительного мусора, валялись пустые бутылки, а возле нетронутой дыры лежали ещё пачка толстой обрезной доски и пачка шифера. Никиту немножко удивило, что такое большое количество крика и суеты привело к таким незначительным последствиям. Никита постоял возле дыры, потрогал рукою ровные, словно обработанные напильником края.
Делать на чердаке было решительно нечего. Приключение оказалось неинтересным.
Никита вздохнул и побрел обратно к люку.
Впереди ярко и беззвучно полыхнуло. Никита зажмурился, потом открыл левый глаз, чуть погодя правый. Перед глазами плавали красивые разноцветные круги. Жара не было. Дымом не пахло. В глубине чердака, почти около открытого люка стояло что-то большое, округлое и неярко светящееся медленно гаснущим светом. Перед отважным исследователем чердаков встал выбор: идти, невзирая на большое и непонятное возле люка, или не идти. Подумав, Никита решил, что надо идти. Сделал несколько шагов.
-- Стой, кто идет! Стой, где стоишь! Цурюк!
Никита остановился, но больше от неожиданности, чем от страха. Не такой это был голос, чтобы его бояться. Несолидный какой-то. Немножко даже писклявый. Интонации, впрочем, были очень серьёзные.
Никита посветил фонариком на голос. Что-то торопливо метнулось в разные стороны, и всё тот же голос заорал еще громче:
-- Э! Ты чего? Дую спик инглиш? Ши хэнбши?
-- Я ничего, -- ответил Никита. Но фонарик на всякий случай выключил.
-- Ага! -- сказал всё тот же голос из темноты. -- Русский язык. Ну точно русский. А ты сомневался! Ничего я не сомневался! Спорить еще будешь? Не буду, но я не сомневался.
Никита вдруг почувствовал, что страшно хочет пить. Было немного неудобно пить во время приключения, но, поразмыслив, Никита решил, что большого греха в этом нет. Вынул из сумки бутылку, отвинтил пробку.
-- Э! Смотри! Охладитель! -- снова заорал все тот же голос. -- Ура! Дай нам! Дурак, не так! А, чёрт! Пожалуйста! Дай нам! Ну что тебе стоит! Так-то лучше.
Интересный такой был голос. Помимо писклявости была в нем ещё одна странность -- иногда он звучал как бы с разных сторон.
-- Вы имеете в виду воду? -- осторожно спросил Никита. Ему уже не было страшно.
-- Да! Канешна! Бинго! -- снова заорали из темноты. -- Воды! Воды! Аш два о!
-- Пожалуйста, -- сказал Никита. Машинально закрутив пробку, поставил бутылку на пол и отошел в сторону. Фонарик при этом включил и направил на бутылку. Довольно хитрый мальчик этот Никита, не находите?
А дальше произошло нечто удивительное. Из темноты в круг света выскочили маленькие зеленые человечки, ростом примерно с сотовый телефон "Нокия-6530", если поставить его на попа, ловко уронили бутылку на какие-то тоненькие... нитки, решил Никита, и потащили бутылку в темноту. К большому, больше человеческого роста, округлому объекту, который Никита для себя окрестил Кораблём.
Несколько минут ничего не происходило. Корабль уже почти перестал светиться. Потом неожиданно зазвучала... музыка, решил Никита, и от корабля отделился округлый предмет. Был он очень похож на Корабль, только поменьше и плыл, словно в луче света. Если, конечно, бывает луч света, способный осветить со всех сторон. Он остановился в двух шагах от Никиты. В обращенной к Никите стороне образовалось отверстие и оттуда вышло несколько зеленых человечков. Один из них, надо полагать, предводитель, вышел вперёд и заговорил все тем же писклявым голосом.
-- Уважаемый абориген! У вас есть ещё вода?
-- С собой нет, -- ответил Никита. Он присел на корточки, чтобы лучше видеть зелёных человечков и обнаружил, что лица у них почти как у людей, только какие-то неправильные, и что зеленые они не сами по себе, а это просто такая форма. Услышав ответ Никиты, человечки заметно приуныли.
-- Но я могу принести еще, -- поспешно сказал Никита. Отчего-то ему не хотелось, чтобы человечки огорчались.
-- Позвольте сделать вам предложение, не лишенное для вас выгоды, -- солидно сказал предводитель. -- Значит, вы дадите нам ещё воды, а мы дадим вам хурзямриков.
-- Хурзямриков? -- переспросил Никита.
-- Да, -- торжественно подтвердил предводитель. -- По два хурзямрика за каждую ... бутылку! А всего нам надо 5 бутылок. Только побыстрее. А то мы уже сделали два аварийных сброса. Пожалуйста, -- немного невпопад добавил предводитель.
-- А что такое хурзямрики? -- спросил Никита.
-- Это такой ... э-э-э ... скот, -- сказал предводитель. -- Без них невозможен зямринг.
-- Зямринг? -- переспросил Никита.
-- Ну зямринг, зямрение... Шучу, шучу. Субъядерный биосинтез без них невозможен.
Никита подумал и сказал:
-- Вы знаете, мне не нужны хурзямрики.
Лица человечков сразу потускнели.
-- Я вам просто так принесу.
Сказав это, отважный исследователь чердаков вскочил на ноги и побежал к люку.
***
Не такое уж простое дело -- ночью незаметно наполнить пять бутылок из-под кока-колы водой. Особенно если дедушка не пьёт газировку в принципе, и в его квартире нет пустых бутылок. Но если вспомнить, что воду можно наливать не только в бутылки -- задача заметно упрощается.
Никита бежал по улице до четвертого подъезда с десятилитровой канистрой. Бежать было очень неудобно, но это было полбеды. Основная проблема возникла на лестнице, ведущей к люку. Попробуйте как-нибудь на досуге полазить по лестнице с наполовину наполненной канистрой в руке. И пусть вам будет девять лет. И тогда вы сами всё поймёте.
Из люка мягко струился неяркий свет. Никита успел устать, пока тащил канистру на пятый этаж, и поэтому лез по лестнице вверх медленно. Когда до люка осталась пара ступенек, он остановился передохнуть. Задрал голову вверх и увидел несколько десятков маленьких голов, торчащих по периметру люка. Никите стало стыдно, он поднатужился и уже несколько секунд спустя, тяжело дыша, поставил канистру возле Корабля. Чувствовал он себя кем-то вроде Гулливера в стране лилипутов. Большим и добрым.
Из Корабля к тем, кто ждал Никиту у люка, вывалилась толпа человечков, и они вместе развили бурную деятельность вокруг канистры. Вокруг корабля стало светло, хотя ни лампочек, ни фонариков Никита не увидел. Человечки подвели к канистре шланг, который присосался к стенке канистры.
Снова заиграла торжественная музыка. Предводитель со свитой подошел к Никите и сказал:
-- Скажите, как вас зовут?
-- Никита, -- сказал Никита.
-- Очень приятно, -- сказал предводитель. -- Я -- командор экспедиции, и зовут меня... ну, скажем, Лев Николаевич. Мы были в беде. Вы выручили нас. Вы дали нашей жизни новый смысл. Мы перед вами в долгу. Вы согласны с этим?
Говорил он неторопливо, с паузами.
-- Ну, наверно, согласен, -- сказал Никита.
-- Наверное? -- удивился предводитель. -- Вы должны это точно знать.
-- Тогда, согласен, - пожал плечами Никита.
-- Тогда примите от нас вот эту вещь.
Командор протянул Никите что-то вроде тонюсенького провода смотанного в бухту.
-- Вы можете носить это как браслет, -- пояснил Лев Николаевич.
-- А он не порвется? -- спросил Никита, осторожно приняв подарок на протянутую лодочкой ладошку.
-- Ни в коем случае, -- заверил командор. -- И еще... с вами будет Петька. Вы не возражаете?
-- Петька? -- удивился Никита.
-- Да, Петька, -- сказал еще один человечек голосом командора.
-- А почему вы говорите одинаковыми голосами? -- спросил Никита.
-- Со временем мы выучим ваш язык и перестанем пользоваться трансляторами, -- пояснил командор.
***
Никита спал как убитый. Вы бы тоже спали как убитый, если бы легли в три часа ночи. Было девять утра, когда он, наконец, открыл глаза. На подушке прямо перед ним сидел Петька, скрестив ноги по-турецки, и не мигая смотрел на Никиту.
-- Привет, -- сказал Никита.
-- Доброе утро, -- вежливо ответил Петька. Вид он имел боевой. Очень сильно походил на миниатюрного Шварцнегерра.
-- Никита! -- из соседней комнаты крикнул дед.
-- Что, деда? -- откликнулся Никита.
-- Езжай домой, мать звонила, просила приехать.
-- Ладно.
-- Есть будешь?
-- Не. Неохота.
-- А вот это зря, -- строго сказал Петька. -- Кушать всегда надо.
-- Ты, -- тут же сказал Петька и неожиданно улыбнулся.
Никита оделся, помылся. Для этого ему пришлось пронести Петьку с собой в кармане в ванную -- Петька лично желал убедиться, что там не опасно. Там Никита поставил карманного Шварца на зеркальную полку, и некоторое время с удовольствием наблюдал, как тот разглядывает свое изображение в зеркале.
-- Никита, я так понял, что ты куда-то собираешься? -- не переставая себя разглядывать, спросил Петька.
-- Угу, -- невнятно ответил Никита. Он чистил зубы.
-- Это за пределами квартиры?
-- Угу, -- сказал Никита и сплюнул в раковину.
-- Тогда мне понадобится дополнительное снаряжение, -- задумчиво сказал Петька.
-- Никита, -- послышался с кухни голос деда. -- Кто продырявил канистру?
***
Никита вышел во двор и не торопясь пошёл к остановке. Петька сидел сумке и вел себя прилично, только время от времени высовывал из сумки трубу походного перископа и обозревал окрестности. Именно он заметил приближающуюся опасность.
Если ты предаёшь друга, то не удивляйся, если друг нападёт на тебя. Есть такая поговорка у одного степного народа. Человек предал собаку -- сколько их никому не нужных бегает повсюду.
Вот одна из таких бездомных собак и неслась сейчас на Никиту. Ладошки у Никиты сразу стали влажными, и сердце сильно забилось в груди. Он почувствовал, или показалось ему, что браслет на руке чуть-чуть потеплел.
Я, впрочем, не уверен, что собака хотела на Никиту напасть. Это была обычная не очень крупная лохматая дворняга. Может быть, она просто бежала по своим собачьим делам мимо Никиты, но этого мы никогда не узнаем, потому что из сумки, сжимая в руках какой-то... автомат, подумал Никита, выпрыгнул Петька. За спиной у него неожиданно выросли крылья, и он стал похож на маленького ангела. Петька мягко спланировал на землю -- так, что оказался между Никитой и собакой. Крылья встали за спиной у Петьки торчком; он вскинул свой автомат. Собака удивленно остановилась перед неведомо откуда взявшейся преградой.
"Ду-ух!" -- сказало оружие. Собака взвизгнула и лапой смахнула Петьку прочь. Почти одновременно с этим прямо из воздуха возник маленький Кораблик и завис между Никитой и собакой почти у самой земли. Из Кораблика посыпались человечки с автоматами в руках и сходу начали стрелять в собаку. Пёс отчаянно завизжал, замотал головой, крутанулся на месте, сшиб еще несколько человечков и крупными скачками понесся прочь.
Из кораблика вышел Лев Николаевич и громко скомандовал: "В шлюпку! Уничтожить угрозу для Никиты!". Человечки быстро стали прыгать прямо в обшивку, которая принимала и всасывала их с мягким причмокиванием. Миг -- и все запрыгнули, еще миг -- и шлюпка растаяла в воздухе. На асфальте остались лежать три человечка и маленький ангел со сломанными крыльями.
-- Никита, -- сказал Лев Николаевич, -- давайте положим моих соплеменников к вам в сумку. Нам лишнее внимание ни к чему. И не надо плакать. Если вы внимательно посмотрите на них, то поймёте -- они умерли счастливыми. Я им завидую.
Никита взял Петьку на ладошку и осторожно перевернул его лицом вверх.
Маленький ангел улыбался.
***
Никита сидел на подоконнике и смотрел в окно. Окно было открыто, за окном были август и дождь. До начала учебного года оставалось пять дней.
-- Никита, -- сказал Генри Аббасович, глядя в компьютер, -- не сидел бы ты у окна.
На мониторе мелькали кадры из "Храброго сердца". Генри Аббасовичу этот фильм очень нравился. Ему вообще нравились фильмы с героической тематикой. Лично я не вижу в этом ничего странного. В самом деле, почему инопланетянам не могут нравиться фильмы с Мэлом Гибсоном?
-- А вот скажи мне, -- начал Никита, аккуратно подбирая слова -- вопрос этот мучил его давно, с самых похорон Петьки, -- вот Петька меня тогда защищал от собаки. Сейчас вместо него ты. Ты тоже будешь меня защищать от собаки?
-- Да, -- сказал Генри Аббасович, -- естественно.
-- А если тебя собака загрызёт? -- спросил Никита, подставляя ладошку под дождь.
-- Это честь для меня, -- ответил Генри Аббасович. Подумав, добавил:
-- Ну и для неё, наверное. Я же всё-таки инструктор по тактике и боевым искусствам.
Никита сосредоточенно смотрел, как капли стекают по тоненькой нитке браслета и срываются вниз.
-- Слушаю, -- неожиданно сказал Гении Аббасович. Никита посмотрел на него. Генри Аббасович бросил смотреть фильм, встал, вытянувшись в струнку, и вещал в пространство.
-- Никак нет, не тонет. Просто высунул руку под дождь. В открытое окно. Я говорил ему. Хорошо. -- Генри Аббасович ослабил правое колено, точь-в-точь как солдат по команде "Вольно" и сказал:
-- Никита, ты бы все-таки закрыл окно, а? Лев Николаевич лично просил.
-- Ладно, -- сказал Никита и слез с подоконника.
В дверь зазвонили.
-- Иду, -- откликнулась Никитина мама, и, судя по звуку шагов, действительно пошла открывать дверь.
-- Здрасьте, теть Люд, Никита дома?
-- Здравствуйте, ребята! У-у-у как вы подросли за лето!
И далее в том же духе.
-- Прячься, -- сказал Никита, и открыл верхний ящик письменного стола.
-- Чего это я должен прятаться? -- ощетинился Генри Аббасович.
-- Слушай, я же не могу объяснять всем подряд, кто вы такие.
-- Так бы сразу и сказал, -- сказал Генри Аббасович и ловко спрыгнул.
В Никитину комнату вломились Колька и Ромка. Именно вломились, по-другому не скажешь. Первым, как всегда, Колька.
-- Здорово, Никитос, -- сказал Колька и крепко пожал Никите руку.
-- Здорово, Колян, -- ответил Никита.
-- Привет, Никита, -- сказал Рома, подумал и добавил, -- ну в смысле здорово.
Колька плюхнулся на диван, оглядел комнату, словно был здесь впервые, и спросил:
-- Что нового в городе? Какие тут у тебя без нас делишки были?
Никита посмотрел на Кольку. Потом на Ромку. Потом снова на Кольку. Помолчал и сказал:
-- Ничего. Ничего интересного. Я ж тут один был.
***
Немножко в сторону.
О том, почему инопланетян зовут Петьками и Екатеринами, Никита задумался много позже, и ещё позже выяснил, что сразу после того, как он им помог с водой, они всей колонией приняли земные имена и отчества и больше никогда своих старых имен не употребляли.
"Чтобы тебе было удобнее".
Очень простое объяснение для столь странного поступка, не правда ли?
***
-- Завтра после обеда мы идем на свадьбу, -- сказал Генри Аббасович. За прошедшие два года он сильно сдал. Если точнее -- за последние полгода. Видимо, нелегко давалась ему эта работа -- быть при Никите.
-- К кому на этот раз? -- спросил Никита.
-- Екатерина Львовна выходит замуж за Эммануила Петьковича.
-- Эммануила? Это который...
-- Да, -- сказал Генри Аббасович, -- это сын Петьки.
-- Генри, -- сказал Никита, -- ты чего грустный такой? Я вижу, ты что-то все грустнее и грустнее с каждым днем.
-- Никита, -- сказал Генри Аббасович, -- Я грустный оттого, что, как выяснилось, я не очень хороший человек.
-- Почему? -- удивился Никита.
-- Я завидую Петьке, -- грустно сказал Генри Аббасович. -- Вот судьба, достойная легенды. Мне не такой уж длинный век остался, а я ни разу за тебя не бился. А ведь долг прежде всего, я должен радоваться, что ты не подвергался опасности, а я думаю только о себе.
-- Погоди, -- сказал Никита ошеломленно, -- а сколько вы живете?
-- Примерно пять земных лет, -- ответил Генри Аббасович. -- А сколько тебе лет?
-- Мне? -- Никита замялся. Как-то неудобно сообщать человеку, что ты уже прожил в два раза больше, чем тот проживет. -- Мне одиннадцать.
-- А сколько ты ещё проживёшь? -- заинтересовался Генри Аббасович.
-- Не знаю, -- сказал Никита. -- Наверное, лет сто.
-- О! Тогда все понятно, -- сказал Генри Аббасович.
-- Что понятно? -- спросил Никита.
-- Человек, который живет так долго, может позволить себе быть и добрым, и справедливым. У него есть на это время.
Никита удивился. Такой поворот мыслей никогда ему в голову не приходил.
-- А вы что же, недобрые? -- спросил он.
-- А мы просто живём, -- сказал Генри Аббасович.
Оба замолчали.
-- А сколько тебе лет? -- спросил наконец Никита.
Так, чтобы не молчать.
-- Три.
-- Значит, ты проживешь ещё два года? -- обрадовано сказал Никита.
Видите ли, когда тебе одиннадцать лет, два года кажутся значительным сроком.
-- Нет, -- сказал Генри Аббасович. -- От силы полгода.
-- Почему?
-- Потому что, у нас другой цикл. В ваши сутки вмещается около одиннадцати с половиной наших.
-- Ну и что?
-- А то. Спать-то я должен? Должен. Но пока ты не спишь, я спать не могу. Приходиться пользоваться стимуляторами. А это сильно укорачивает жизнь.
Никита молчал. Смотрел на Генри Аббасовича, иногда хлопал ресницами и молчал. Я бы на его месте тоже не нашел бы что сказать.
-- Зато сама жизнь становится прекрасной. Каждый мой день наполнен высоким смыслом. Это ли не счастье? -- сказал Генри Аббасович. -- Ладно, пойду схожу на кухню.
-- Зачем? -- спросил Никита.
-- На тараканов поохочусь. Вёрткие твари! И не забудь, тренировка через полчаса.
***
Никита шел с тренировки по плаванию. Посещение бассейна было требованием Льва Николаевича. Он считал, что Никита должен быть сильным и выносливым.
Скрипел под ногами снег, светились квадраты окон. В боковом кармане сумки тихонько сидел Генри Аббасович, обозревая улицу в прибор ночного видения. Никита свернул за угол и нос к носу столкнулся с тремя ребятами. На вид им было лет по четырнадцать.
-- Куда это ты так прёшь? -- спросил один из подростков.
Никита молчал. Конечно, он слышал, что вот бывает -- останавливают на улице и даже деньги отбирают. Кольку уже останавливали так, и Ромку. Ромку, само собой, уже два раза. А вот он в первый раз так попался.
Бежать вроде стыдно. Драться страшно.
-- Чё молчишь? -- сказал все тот же. -- Не хочешь с нами побазарить? Не уважаешь нас? А чё так стрёмно? Старших надо уважать. Правда, Банан?
-- Правда, -- подтвердил подросток повыше.
-- Деньги есть? -- спросил третий. Самый низкий из компании. И самый деловой по всей видимости.
Никита молчал. А что тут скажешь?
Высокий словно нехотя стукнул Никиту в глаз. Больно не было. Просто словно что-то взорвалось в голове, и мир стал светлым и нечётким. Из сумки вылетел Генри Аббасович, сверкнули в сумерках белые крылья. Генри Аббасович начал стрелять ещё на лету. Охнул -- пока ещё не от боли, пока еще только лишь от удивления -- один из подростков. Все повторялось, все было как два года назад. Только вместо собаки были подростки, а вместо Петьки Генри Аббасович.
Генри Аббасович.
Вместо Петьки.
Никита закричал и кинулся вперед, беспорядочно молотя кулаками.
-- Ах ты сука, -- сказал кто-то. Кажется, низкий. Сильный удар в лицо заставил Никиту сделать шаг назад.
-- Отставить огонь! -- откуда-то сбоку...
"Откуда?" -- подумал Никита.
... закричал Лев Николаевич. -- Холодным оружием! Только холодным! Не навредите Никите!
Человечки вылетали откуда-то из-под ног Никиты и стремительно отстреливали веревки прямо в лица подростков, которые тут же словно присасывались своим концом к коже, к одежде -- куда попадут. А маленькие черти уже лезли вверх по мальчишкам, на ходу кромсая одежду острыми лезвиями. Закричал Средний, он первым сообразил, что происходит что-то непонятное и страшное. Закрыв лицо ладонями, из-под которых тут же начало сочиться что-то красное, он побежал прочь, спотыкаясь и падая. Банан какое-то время отбивался от маленьких дьяволов, сбрасывал их и рвал, рвал и все никак не мог сорвать с себя веревочки, вцепившиеся ему в лицо и одежду. Никита увидел, как Генри Аббасович, взобравшись по присосавшейся ко лбу подростка веревке, в упор полоснул того по лицу клинком. Банан закричал, обхватил свое лицо ладонями, отбросил попавшего под руку Генри Аббасовича и кинулся вслед за своим товарищем.
Никита огляделся в поисках третьего. Третий просто лежал, уткнувшись лицом в утоптанный снег, обхватил голову руками и скулил. Слабость в ногах заставила Никиту сесть на снег.
-- Догнать! -- скомандовал Лев Николаевич. -- Уничтожить!
-- Нет, Лев Николаевич! -- Никиту трясло. -- Не трогайте их! Они больше не будут!
-- Отставить! -- тут же скомандовал Лев Николаевич. -- Собрать павших. Поздравляю всех! Никита, что за манера плакать по всякому поводу? Завтра у нас двойной праздник! Похороны и свадьба!
-- Сколько? -- с трудом спросил Никита.
-- Что сколько? -- не понял Лев Николаевич.
-- Сколько... похорон?
-- Лейтенант! -- крикнул Лев Николаевич.
К нему тут же подбежал бравый Эммануил Петькович.
-- Слушаю, командор!
-- Сколько у нас павших?
-- Пятеро. Один из них особый. Никита задавил Егора Кианыча в драке. Одной левой! -- с видимым одобрением глянув на Никиту, добавил Эммануил Петькович.
Откуда-то из темноты, опираясь на клинок, как на костыль, приковылял Генри Аббасович -- рот до ушей, лицо в крови, и обломки крыльев за спиной.
-- Никита! Ах, здорово! -- крикнул он, забираясь на ладошку, подставленную Никитой. -- Ты видал, как я его по лицу?
-- Никита, -- сказал Лев Николаевич. -- А что делать с этим? -- и чем-то вроде лазерной указки показал на скулившего ничком в снегу подростка.
-- Ничего не надо, -- сердито сказал Никита. Он уже перестал плакать; сказать по правде, он был ужасно рад, что Генри Аббасович уцелел. -- Пусть живет.
-- Что ж, воля твоя, -- сказал Лев Николаевич. -- Но я бы его уничтожил. Сколько ему лет?
-- Я не знаю, -- сказал Никита. -- Лет четырнадцать, наверное.
-- Вот видишь, -- сказал Лев Николаевич. -- Четырнадцать лет, а ничего не понимает. Небо коптит только.
***
Немножко в сторону и позже.
Потом Никита в первый раз в своей жизни был на похоронах. На первые, похороны Петьки, его просто не пустили: Лев Николаевич успел сообразить, что Никита все-таки ребенок, пусть даже очень большой и старый. Но в этот раз случай был совершенно особый. На похороны Командора Никита был настоятельно приглашен. Это был первый и последний раз, когда он видел всё население колонии целиком.
Прах Льва Николаевича, запаянный в металлическую пирамидку, всегда стоял у него на столе.
***
Никита сидел на подоконнике и смотрел на улицу. На улице был май, замечательный месяц май, словно специально созданный для тех, кому четырнадцать.
-- Никита, ты отдохнул? -- спросила Мария Клавдиевна.
-- Ещё немножко, -- рассеяно ответил Никита. В самом деле, заниматься в мае, когда вечера длинны и полны мягкого тепла, когда нежная зелень деревьев наполняет город тонким ароматом, почувствовав который, останавливаешься... и полной грудью вдыхаешь воздух наступающего лета. Нет, это очень тяжело, скажу более, это почти невозможно. А если тебе четырнадцать!
-- Никита, неделя до конца года, а четверку по английскому мы так и не исправили. Николай Львович тебе, конечно, ничего не скажет, а нам нагорит.
-- Действительно, Никита, нехорошо получается, -- солидно сказал Антон Петрович. -- Он нас наругает и будет прав. Нас всё-таки целый педагогический коллектив, а мы не можем с тобой справиться.
-- А как вам с ним справиться, -- удивился Эммануил Петькович. -- Сравнили тоже. Это ж Никита.
-- Антон Петрович, вам-то чего переживать, -- сказал Никита. -- По физике же у меня пятёрка.
-- А Марию Клавдиевну, пусть, значит, ругают, -- ядовито сказал Антон Петрович. -- Пусть её пропесочат как следует. Ты этого добиваешься? Чтобы её премии лишили? И потом, я как-никак всё же директор школы. И согласно должностной инструкции я просто обязан переживать.
Никита смотрел на малюсенького сердитого педагога и -- странное дело! -- чувствовал себя виноватым.
-- Ай эм Сорри, Мария Клавдиевна, чего-то я не подумал, -- сказал Никита. С окна, однако, при этом не слез.
-- Нет, ну чего вы к нему пристали, -- сказал Эммануил Петькович.
-- А вас, Эммануил Петькович, я бы попросил помолчать, -- сказал Захар Джонович. -- Напомнить вам, кто закончил школу с тройкой по физкультуре?
-- Ну дела, -- сказал Эммануил Петькович и шумно выдохнул воздух. -- Я с тех пор стал инструктором по боевым искусствам, у меня звание капитана специальных отрядов, а меня до сих пор этой тройкой попрекают.
-- Прячьтесь, -- сказал Никита, вглядевшись во что-то снаружи. -- Колька с Ромкой идут.
Педагоги деловито побежали под кровать. Эммануил Петькович, личный гвард Никиты и по совместительству физрук и военрук школы имени Никиты, деловито покрикивал:
-- Левой, левой! Мария Клавдиевна, не ломайте строй!
Курлыкнул дверной звонок; Никита досмотрел, как последний из педагогов скрывается под кроватью, и пошел в прихожую.
Колька как обычно -- ни здрасьте, ни до свидания.
-- Ты меня поражаешь, лапуля. Скоро мхом зарастешь.
-- Привет, -- сказал Ромка, вошедший следом. -- Ну в смысле здорово.
-- А между прочим знаешь кто про тебя спрашивал? Думаешь Нина Валентиновна? Не угадал! А может, думаешь Президент России? У тебя мания величия, Кит! Что? Катя? Какая Катя? Ах, Катя! Вот видишь, Роман, я всегда говорил, что если дать Киту подумать, он догадается, а ты: "Он тупой, он тупой".
-- Ничего я такого не говорил, -- сказал Ромка. -- Ну то есть вообще ничего такого не говорил.
-- Кит и Катя, -- патетично вскричал Колька. -- Катя и Кит! О, как созвучно!