Аннотация: Война 14-го года. Взгляд с двух сторон.
ВТОРАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
Глава I
Второго августа, наша первая армия под командованием генерала Ренненкампфа двинулась из района своего сосредоточения в сторону Восточной Пруссии. Девяносто верст не шутка, полк хотя и втянулся в переходы за время нахождения в лагере, но теперь приходилось при всех прочих условиях тащить на себе еще и боеприпасы, и сухой паек. Переход через Неман, словно через границу. Границу, отделяющую живых от мертвых. Справа от нашей дивизии шел XX армейский корпус генерала Смирнова, в центре наш III армейский корпус генерала Епанчина, на левом фланге уступом IV армейский корпус генерала Бек-Алиева. Кавалерия прикрывала фланги. Все это я услышал мельком от случайно подслушанного разговора офицеров. Совершив три усиленных перехода, мы вступили на землю врага.
Первые дни запомнились сплошным облаком пыли, стоявшим над дорогой. Пыль хрустела на зубах, пыль обволакивала нас, не давая дышать, пыль, несмотря на фуражки, набивалась в волосы на голове. Солнце в конце лета пекло как в июле, а о том, чтобы спрятаться в тень не приходилось и мечтать. По левой стороне дороги, проносились мимо нашей колонны, кавалеристы. Все спешили вперед. Быстрее, быстрее на врага!
Четвертого августа, на третий день движения и наших мучений, впереди, по словам командира роты, находился первый немецкий город, Сталлупен.
- Счас немца за вымя возьмем! Пошшупаем его жалом! Ось, вот мы и в Немеччине! - раздавались голоса в колонне нашей четырнадцатой роты, да я думаю, и в других ротах тоже были такие высказывания. Полк втянулся в лес.
Лес у немцев, был совсем не похож на русский. Все тщательно обихожено, дорога, по которой мы шли, окаймлена глубокими канавами. Никакого лесного мусора, все как будто причесано!
- Тут, поди, и грибы с ягодами не растут! Как можно так лес остричь и причесать?- высказывали свое мнение солдаты.
В свое время я наслушался от людей, бывавших в ГДР, похожих впечатлений, леса выглядели примерно так же, как в их рассказах. Чуть ли не каждое дерево пронумеровано. Значит вот откуда идет немецкий 'Порядок'!
Лес редел, полк двигался в ротных колоннах по лесной дороге. По полковой колонне разнеслась команда:
- Командиры батальонов и рот в голову колонны!
Мимо нашей четырнадцатой роты проскакали, один за другим, капитаны Журченко и Шестаков, командиры, пятнадцатой и шестнадцатой рот нашего четвертого батальона.
Командиры рот имели своих верховых лошадей. В общем-то, правильно. Поди, добеги до головы полковой колонны растянувшейся чуть ли не на версту, пешим порядком.
- А, что Сергей Александрович, кажется, что-то будет? - спросил Платон Курышев, второй вольнопер нашей роты, бывший в соседнем взводе.
- Там увидим.
Темп движения стал снижаться, расстояния между рядами стало сокращаться. Наконец раздалась команда штабс-капитана Караваева, помощника командира нашей роты:
- Рота! Стой! Оправиться!
Через пятнадцать минут последовала команды:
- Становись! Ровняйсь! Смирно! Шагом ... марш!
Батальон двинулся вперед. Перед самым выходом на опушку леса услышали звуки беспорядочной ружейной пальбы, а затем послышались орудийные выстрелы и звуки шрапнельных разрывов. По звуку это напоминало звуковое оформление из кинофильма 'Освобождение', такой же лопающийся в небе звук. Внутри у меня похолодело, напор крови усилился, в висках застучало. Казалось, стук в висках слышен чисто физически. В бою, я уже успел побывать, а вот под артобстрелом...
- Рота! Левое плечо! Марш! Прямо!
Батальон разворачивался, вытягиваясь вдоль края леса. Стрельба усилилась.
Вперед, вперед, оставляя стрельбу слева, бежим, жадно хватая воздух пересохшими глотками, скорее, скорее! Пыль, осевшая на лице прочерчена ручейками пота из под фуражки. Едкие капли попадают в глаза, утираясь рукавом на бегу, стараюсь сохранить место в строю. Нас обогнали пулеметные двуколки. Ротный бежит сбоку ротной колонны, придерживая шашку. Идиотское оружие! Только мешается...
- Батальон стой! Первые и вторые взводы рот в линию взводных колонн на рубеж дерево - груда камней шагом марш! Остальные! Нале-во, в развернутый взводный строй становись!
Ротные командиры отрепетовали приказ командира батальона. Пулеметы, снятые с двуколок расчеты на руках быстро протащили мимо нас вперед. Видно было, как слева, ушедшие вперед взвода разворачиваются в цепь, и сразу за этим началась стрельба. Вверху, в синем августовском небе, продолжали лопаться серые шары шрапнелей. На наше счастье, все это буйство в небе происходило гораздо левее.
Оставшийся с нами штабс-капитан Караваев дал команду ложиться. Буквально через десять минут, вторые полуроты двенадцатой и тринадцатой рот пригибаясь, побежали вперед на линию огня, а нам приказали встать и опять бегом занять на правом фланге четыре небольших бугра.
Наш третий взвод, конечно, бежал к двум дальним. Скатка уже изрядно натирает шею, сухарная сумка хлопает по правому боку, вещевая по левому, гимнастерка уже пропотела так, что кажется, сними ее, и можно будет поставить колом.
- Первое отделение на левый холм! Второе на правый! Бегом, бегом, мать вашу! - Это уже взводный старший унтер офицер Перетятько.- Белов! Займи холм и окопайся!
Бой тем временем разгорелся уже нешуточный, взобравшись на возвышенность можно составить себе представление. Впереди, у построек фольварка, на удалении примерно в километра два, еле видны рассыпающиеся в цепь серые фигурки. Немцы! Хорошо, что они, как и наш полк вступают в бой с марша. Если бы у них была подготовленная позиция, нам пришлось бы хуже.
- Отделение! Окопаться!
Сейчас пока нас не обстреливают, надо зарыться в землю. Скорость работы малой саперной лопаткой прямо пропорциональна желанию выжить. Срезать дерн, ямка метр восемьдесят на шестьдесят сантиметров, бруствер впереди. Обложить дерном передний фас, копаем как бешенные, на все про все меньше двадцати минут, прямо таки превышение норматива, который я выполнял довольно давно, или еще не выполнял? Не пойму, какие мысли в голове.
'Вернись, вернись на землю! Игрушки и игры в солдатиков кончились!'.
Теперь протереть и зарядить винтовку. Готов!
- Петраков!
- Я!
- Наблюдать влево, до трех камней!
- Слушаюсь господин младший унтер-офицер!
- Карасев!
- Я!
- Наблюдать от камней до леса!
- Слушаюсь господин младший унтер офицер!
- Ивченко!
- Я!
- Бегом к патронной двуколке, притащи патронный ящик!
- Слушаюсь!
- Ефрейтор Курочкин!
- Я!
- В случае чего, за меня!
- Слушаюсь!
Белов дал отмашку флажком на соседний бугор, где с первым отделением окапывался взводный командир. Типа у меня все готово.
Между тем серые фигурки уже довольно четко вырисовывались, идут медленным шагом, до нас уже метров семьсот. Первый залп германцев, они начали перебегать на короткое расстояние, несколько залпов, и снова начинали перебежка. Так они себе всю дыхалку собъют. Ну да не мне за них переживать. Послышался первый посвист пуль.
- Отделение по обойме, прицел девять. - Начинай!
Начали! Аккуратно ловлю на мушку серую фигурку. Выстрел! Упал! Следующий... Выстрел! Промазал!! Рядом начали стрелять товарищи. Немцы заметили нас, залегли, посыпались выстрелы в ответ. Свистят пули быстро и мимо. Свою не услышишь. Я обстрелянный, не боюсь того, что летит мимо. Ребята, иногда пугаясь, прячутся за маленькими брустверами.
- Прицел шесть!
Немцам в поле хужее! Нет, господа! Аккуратно подвожу мушку... Выстрел! Промазал! Опять промазал! Да что за черт! Ага, кажется, попал, секунд пять смотрю, лежит не шевелиться, готов. Немцы рванули и уже метрах в четырехстах, их человек пятьдесят прут на наш бугор.
Это уже очень близко! Триста пятьдесят метров! Прицел 'Постоянный'! Стреляем залпом, еще раз залпом. Белов немного приподнялся над своим окопчиком и тут же со стоном валится вниз. Ранен. Немцы стреляют с ходу, и надо сказать довольно метко.
- Пальба отделением! Прицел два! Целься! Пли! - Вот тебе и тот самый случай, ефрейтор Курочкин. В соседней ячейке слева замолк Гришин. Седьмая обойма, аккуратно, не торопясь, тщательно прицеливаюсь, уже не обращая внимания, на торопливые крики ефрейтора, стреляю не залпом вместе со всеми, а на выбор. Два из пяти. Восьмая обойма, один из пяти. Немцы залегли и продолжают осыпать нас пулями. Не выдержали! Но их все равно больше нас. Стреляем в ответ. Позади немцев от фольварка показывается вторая цепь. Патронов маловато. Осталось пять обойм в подсумках, а в винтовке уже пусто. В вещмешок не залезешь, патроны не достать! Заряжаю винтовку, до немцев метров семьдесят, прицел 'П'. Стрелять, надо целясь на уровне коленей. Но они лежат! Если еще раз встанут, то добегут. Целюсь. Выстрел! Готов! Выстрел! Мимо. Выстрел! Мимо. Выстрел! Готов!
И тут немцы не выдержали.
- In Angriff! Forwerts!
Выстрел! Опять мимо! Успеваю перезарядить винтовку и сделать уже с колена еще два бесцельных выстрела, слышу команду ефрейтора.
- Отделение! В штыки!
На меня бегут двое, лица совершенно не человеческие, прямо таки зверские. У нас, наверное, ничуть не лучше. Наше преимущество, в том, что мы наверху. Но их больше. Из двоих бегущих на меня, один чуть запаздывает. Какое-то отстраненное восприятие у меня, как в замедленном кино.
'Проснись! Очнись! Сейчас как куренка проткнут!- орет подсознание'.
Передний заносит вверх винтовку для удара сверху вниз. Шаг вправо, шаг вперед, укол. Отбил гад! Шаг назад, шаг вперед укол. Есть! Рву штык из живота, поворачиваюсь ко второму, отбив, разворот винтовки, прыжок вперед, приклад в морду, готов! Меня всего трясет!
Спасибо тебе отец!
На Курочкина навалились трое, одного он у меня на глазах проткнул, двое других успели ранить его одновременно в ногу и в руку, ефрейтор падает и страшно орет! Стреляю навскидку, один падает! Страшно кричит ефрейтор, прямо таки волчьим воем! Второй немец пытается воткнуть ему плоский ножевой штык в живот, ефрейтор лежа на земле уворачивается.
Начала нашей схватки не помню, чувствую боль в левом плече, задел скотина! Отпрыгиваю назад, беру себя в руки. Отбив, связывание, укол. Шаг назад, отбив, шаг вперед укол, шаг назад, отбив, шаг вперед укол! Есть!
Передергиваю затвор, целюсь в кучку немцев на левом фланге, выстрел! Готов. Пятеро немцев бросают винтовки и поднимают руки, на правом фланге немцы человек семь бегут во весь опор вниз, сгоряча промахиваюсь.
- Енгалычев! Принимай командование! - Курочкин, дважды раненный, подает голос.
Напрягая связки кричу:
- Кто живой отзовись!
- Ермишев!
- Исхаков!
- Николаев!
- Иванов!
- Грибов!
- Исрапилов!
- Павшин!
- Леппик!
- Бурцев, я ранен!
- Командир! Я Трошин, а Ремнев и Леппик - раненые!
- Я, Ивченко принес патроны!
- Трошев сильно ранен?
- Да нет, задело штыком маненько.
- Тогда, охраняй пленных!
- Есть!
Из двадцати человек отделения, командир унтер Белов ранен, заместитель ефрейтор Курочкин, проколот в двух местах, еще трое раненых, и семеро убитых. Правда, немцев мы положили намного больше. Вторая цепь задерживается у первых поверженных немцев и от нее отделяются пары носильщиков, своих подбирают, значит. Чтоб вам только эту работу и выполнять! После непродолжительной перестрелки, немецкая цепь оттягивается обратно к строениям фольварка.
- Отделение пополнить патроны! По цепи противника, прицел девять, стрелять по готовности! Начинай! Николаев, Иванов! Оказать помощь раненым!
На бугор стремительно вбегает комвзвода Перетятько и первое отделение. Оно тоже уже неполного состава. Выстрелы приобадривающие немецкую цепь звучат симфонической музыкой.
- Ну, как вы тут? Отбились?
-Так точно, господин старший унтер-офицер! Отбились!
- Отставить огонь!
- Отделение! 'Курок!'.
- Потери?
- Из состава отделения семь человек убито, пятеро, ранено, боеспособных в наличии восемь. Захвачено пятеро пленных! Докладывает вольноопределяющийся Енгалычев!
- Молодец вольнопер! Мы видели, кто-то у вас ловко немцев клал, кто такой меткий стрелок?
- Это Князь! Князь их с полдесятка уложил! Да и потом на штыках еще троих одолел. Ефрейтора нашего от германцев отбил, - послышались голоса солдат.
- Я ротному так и доложу, спасение командира в бою, медаль георгиевская, да еще на штыках молодец, значит, медаль обязаны дать! Гони пленных в тыл, и раненных давай к дороге, по которой полк из леса выходил. А мы тут устроимся. Молодец вольноопределяющийся!
- Рад стараться!
Я признаться, никак не ожидал от Перетятько таких слов, учитывая наши прежние трения. Но, несмотря на свою хохляцкую сущность видимо он все-таки обладал объективностью и в такой ситуации не хотел показывать свой характер.
Раненых начали быстро перевязывать, и понесли в полковой околоток. Две винтовки, шинель и получаются импровизированные носилки.
- Трошев! Веди пленных!
- Слушаюсь господин . . . вольноопределяющейся!
- Патроны у раненных и убитых забрать!
Нас это распоряжение Перетятько уже не касается, мы несем раненных. Все отделение превратилось в носильщиков. Санитаров с их носилками видимо на всех не хватает. Мне пришлось нести Белова.
- Енгалычев! - слабым голосом позвал он.
- Да господин младший унтер офицер!
- Ты ничего! И стреляешь хорошо и на штыках молодец! - у Белова прострелен плечевой сустав, и видимо ему уже не владеть своей левой рукой.
- Я видел, как ты дрался!
- Спасибо господин унтер офицер!
- Да какой я теперь унтер? Думал, сомнут нас. А ты молодец! Спасибо тебе не посрамил саратовцев.
- Рад стараться!
- Брось! Я с тобой по-человечески говорю, вот уж не думал, что на телигенте прокачусь, а ты меня с Грибовым тащишь.
- Господин унтер офицер..., - вступил в наш разговор Грибов.
- Иван Михалыч меня зовут.
- Иван Михалыч! Ты не говори ничего! Тебе нельзя говорить, ты силы береги! Больно много крови потерял!
- А ты Грибов помалкивай, тебе, небось...- Наш комод отключился, и больше до перевязочного пункта так и не очнулся.
На перевязочном пункте, раненных, таких как с нашего отделения скопилось человек сто, сто двадцать. Полковой врач в белом халате с кровавыми пятнами давал указания санитарам кого занести внутрь палатки, а кого в тенек под деревья. Видимо, безнадежные, или легко раненные. Здесь же ходил полковой священник, отец Владимир, проходя между рядами и раздавая благословления и творя обряд исповеди. Мы положили своих раненых в общую очередь, Грибов наскоро перевязал мою царапину, я скомандовал построиться и повел людей обратно на позиции.
Через час, к вырытым наскоро окопчикам, подошли чины нестроевой роты с носилками, забрали наших убитых. Я спросил их старшего, солидного с вида младшего унтера, с часовой цепочкой по пузу:
- Много работы?
- Человек сто пятьдесят покойников в полку. Отец Владимир обряд отпевания творит, а нестроевая рота копает братскую могилу для солдат и унтеров. Господ офицеров в тыл отправят, в русской земле похоронят.
- А капитан Лепехин?
- Ваш ротный тоже пулю словил, стоял перед ротой и шашкой махал. Ранен тяжело. Пуля в брюхо вошла. Ну, бывай, здоров вольнопер.
- И Вам не кашлять!
Через два часа командир полка, полковник Стросевич дал команду двигаться вперед к фольварку и дальше. Немцы очистили весь район Пилькаллена и начали отход.
Русская армия входила в Восточную Пруссию, которая еще во времена Елизаветы Петровны присягнула на верность Российской короне, да государь император Петр Федорович все результаты Семилетней войны похерил. Теперь значит опять снова здорово.
После первого боя в полку было сто пятнадцать убитых и триста девяносто четыре раненных. Немцы потеряли гораздо больше, все потому, что пруссаки хотели показать свою доблесть и верность кайзеру и перли в атаку густой цепью хоть и ложась на промежуточных рубежах, но не окапывались. Практически они шли вперед, даже не пригибаясь, и становились легкой добычей стрелков.
Попробуй-ка, возьми верх, стреляя на ходу в движении, над стреляющим лежа с упора. Да и меткость наша была лучше в результате усиления стрелковой подготовки, бывшей результатом предпринятых мер после японской войны.
Про немцев солдаты говорили: 'Они бы еще и за руки взялись! Совсем без разума!'.
Погиб Курышев. Адрес его родителей лежал у меня в кармане гимнастерки. Долг.
* * *
Единственный успех немцев был из-за отставания, IV корпуса, но наша дивизия с честью выдержала их напор.
К вечеру в атаку пошли уже мы. По команде командующего ротой штабс-капитана Караваева:
- Вперед!
Пробежав через поле редкими цепями, солдаты второго и третьего батальонов, подошли к Сталлупининену. Последний промежуточный рубеж, на котором цепи окапывались, был метров за двести до первых домов. После подхода резервных рот, батальоны единым махом преодолели открытое пространство и завязали бои на улицах и в домах.
Наша рота была в батальонном резерве и в отличии от других даже в цепь не разворачивалась. И хотя наш четвертый батальон был в полковом резерве, тринадцатая, пятнадцатая и шестнадцатая роты шли цепями. На этот раз мы ни пленных не захватили, ни потерь не имели. Слава, трофеи в виде одиннадцать пулеметов и двух орудий, до тысячи пленных, достались другим. Первое сражение окончилось в нашу пользу. Пройдя городок и не сумев поживиться добычей стали устраиваться на ночлег, в поле. Подвезли горячую пищу. Слышались голоса:
- На полное брюхо и спиться лучше!
- Ты почто мою краюху взял?
- Истинный крест, ничего не брал!
- Копытин! Я те счас сопатку на затылок заверну! Отдай!
- Да какой отдай, он ее уже умял так, что за ушами трещало!
- Отдай ирод! Вот ведь подлая натура какая...
- Давайте братцы ложиться...
- Кувшинов тебе первому в караул...
- Слушаюсь господин ефрейтор!
Наше отделение тихо поужинало пшенной кашей с мясом, люди напились чаю и стали располагаться в поставленных заранее палатках, благо ни в караул, ни в полевую заставу отделение сегодня не попало. До рытья сплошных траншей еще не дошло.
* * *
На следующий день, пятого августа с утра, новый ротный командир, бывший помощник командира, штабс-капитан Караваев, заступивший на место капитана Лепехина, пришел в наш взвод и вручил мне георгиевскую медаль четвертой степени.
Я признаться не ожидал такой оперативности. Видимо, запас медалей был в дивизии. Но все равно, что-то очень быстро. Кроме того Караваев приказал мне пришить на погоны басоны младшего унтера и вступить в командование отделением уже официально, как младшему унтер-офицеру, согласно приказу по полку.
- Ну, Енгалычев с тебя причитается! - Говорили солдаты моего отделения.
После повышения, Перетятько, проникся ко мне внезапным уважением и нет- нет, но тоже, несмотря на малороссийский гонор, иногда обращался ко мне как другие.
- Князь!
- Я, господин старший унтер офицер! - Вот чертова кличка, прямо прилипла!
- Как думаешь, сегодня немца пощупаем штыком?
- Не могу знать, господин старший унтер офицер!
Мы продвигались вглубь Восточной Пруссии, имея очень скудную информацию. По-моему и офицеры немногое знали, а до нас вообще доходили только слухи. В первом бою нашей дивизии особенно сильно пострадал сто пятый Оренбургский полк. Количество убитых, раненых и пленных там доходило, чуть ли не до двух тысяч человек. Говорили, что виленские евреи, которыми полк укомплектовали при мобилизации, практически все сдались в плен германцам при их самом малом нажиме. Но, там, в деле были и орудия, так, что кто, там чего разберет, кто сдался, кто погиб. А уж тем более, кто знает про национальность сдавшихся? У нас на участке обошлось без орудийной стрельбы.
Нам сильно помогла соседняя двадцать девятая дивизия справа. Взяли немцев во фланг, иначе противник так и пер бы на нас.
Хан Нахичеванский со своей кавалерией действовал крайне нерешительно на правом фланге армии и поэтому командир дивизии генерал-лейтенант Адариди держал наш сто восьмой Саратовский полк, правофланговый полк двадцать седьмой пехотной дивизии в 'кулаке'.
Доходили до нас сведения о боях нашей кавалерии под Каушеном, в большинстве удачные для нас. Солдатский телеграф донес сведения о командире эскадрона Врангеле, который в конном строю атаковал и захватил германские пушки.
'Тот самый, что ли?' - подумал я. Уже позже, узнав, как зовут лихого ротмистра, Петр Николаевич, понял, тот самый.
В десять часов, пятого августа мы двинулись на север, и тот же солдатский телеграф разнес, что мы двигаемся на Кенигсберг.
'Во бля! Уже на Кенигсберг пошли, глядишь и завоюем! Так из-за меня и вся мировая война быстро кончится!'.
Я счел все происходящие, как добрый знак. Полк был в резерве начальника дивизии, обеспечивая правый фланг. Все вроде складывалось удачно для нашей дивизии, только пыль мешает! Идем вперед, немцы отступают. Седьмого августа вместо дневного отдыха, дивизия вступила в бой под Гумбиненном. На правом фланге XX корпус был застигнут врасплох, понес большие потери и отступил. Теперь пришла наша очередь выручать соседей. Полк бросили вперед.
Слава богу, мы успели наскоро окопаться, до того момента как немцы приблизились на ружейный выстрел. Бой свелся в нашем полку к расстрелу немцев. Они опять пошли в атаку как на парад, густыми цепями, за что и поплатились.
Пулеметы наши оказались в нужном месте в нужное время. Посмотрел я на косоприцельный огонь, когда люди десятками и сотнями никнут под огнем. Оставшихся на ногах, выбивали как ростовые мишени на стрельбище. Даже при стрельбе СПУ, в 1977 году, не получал я таких результатов. Немцы перли в рост, не пригибаясь. Красиво, отважно, но глупо. Когда мы перешли в контратаку, они просто побежали. У меня в отделении, было двое раненых, Трошин опять легко и Исрапилов. Последний, получил ранение в живот и через час, не приходя в сознание, умер.
* * *
Никаких переживаний у меня по поводу убийства живых людей не было. Во-первых, американский опыт. Во-вторых, уже видел своих сослуживцев ранеными и убитыми, особенно убитые произвели на меня сильное впечатление. Мишка Петраков, молодой, здоровый крестьянский парень. Лежит на земле словив в правый глаз германскую пулю. Фуражка слетела с головы, затылочная кость раздроблена, руки застыли на винтовке. Чины нестроевой роты унесли его к месту погребения. Там, насколько я видел, таких как Петраков, разували и спускали в общую яму. Потом под молитвы отца Владимира забросали землей.
Вот был товарищ, а сейчас, его уже нет, осталась только оболочка. И лицо, и тело вроде его, а уже не движется и священник читает над ним заупокойную. Почему же я должен испытывать к немцам какие-то чувства? Курышев Платон Петрович, такой же 'вольнопер' как я, погиб в первом бою, исколотый штыками и сейчас лежат в общей могиле. Остались у него мать с престарелым отцом две незамужние сестры и младший братишка. Остался мне долг написать о том, что он доблестно погиб.
Совсем недавно я общался с ним, обсуждая, что нас ждет впереди. Теперь его нет. Был он специалистом готовившемся к своему земному поприщу. Лесотехническая академия, деревья сажать и обихаживать. Был человеком, который добровольно поступил в полк. Стал трупом в девятнадцать лет. Вот его уже нет в живых. Да я их, этих немцев ...
* * *
- Рота! В атаку вперед! Марш!
Наш штабс-капитан не дает расслабиться. Бежим, пригибаясь на мысок леса. Поле, засеянное пшеницей дает плохую защиту. Комки земли, попадая под подошвы сапог, прочие неровности поля так и норовят подвернуть ногу. Стебли, заплетаясь вокруг сапог, мешают бежать. Бежим, пыхтим, отдуваемся.Вверху лопаются шрапнели. От леса раздаются орудийные выстрелы.
Пехотного прикрытия у немцев не оказалось на беду артиллеристов. Наскоро, на бегу стреляем по немцам. Некоторые из них, сдуру, хватают винтовки, пытаются нам отвечать. Пара придурков даже лезет драться на штыках.
Так получилось, что при атаке мое отделение захватило два полевых орудия, прислугу мы частью перекололи, частью захватили в плен. После окончания дела, я оглянулся. На артиллерийских позициях, лежали трупы немецких солдат. По одному было видно, что он бежал со снарядом к орудию, по другому, что он пытался стрелять из карабина, третий по виду совершенно молодой пацан, на вид дай бог восемнадцать лет, видно пытался биться на штыках, были и такие, что прикрывшись руками, пытались закрыться от неминуемой смерти. Вроде детей прячущихся под кроватью.
Проходя мимо этих свидетельств, того, что совсем не давно, эти лежащие как кучи тряпья тела, прямо сейчас, еще пять, десять минут назад, были живыми людьми, у которых были свои мысли, планы, желания, я чувствовал себя как-то неуютно. Попытался себя успокоить: 'В конце концов, кто войну объявил? Ну, так и нечего сопли разводить!'. Вспомнил и недавние мысли про смерть Курышева. А все равно было как-то не по себе.
- Ермишев!
- Я господин унтер-офицер!
- Гони этих в тыл, потом догоняй нас, да расписку не забудь взять на сборном пункте.
Чтобы точно было указано, от второго отделения принято пятеро пленных. Да скажи, что два орудия немецких мы захватили. Понял?
- Так точно!
- Иванов!
- Я, господин унтер-офицер!
- Останешься при орудиях, скажешь трофейщикам кто их захватил!
- Слушаюсь!
- Отделение вперед!
* * *
Немцы бежали на пятнадцать верст. Весь день восьмого августа мы отдыхали. А я так просто недоумевал. Надо бы вперед, вперед на плечах противника, расширить прорыв!
Фигу, в нос!
Мы отдыхаем. Пришел приказ от генерала Рененкапфа, дневка, привести себя в порядок..
На мой взгляд - маразм. Вперед надо! Но ....
Простирнул портянки, удовольствие еще то! Выстирал форму, почистил сапоги. Отполировал винтовку. Неспешно пообедали. Потом с разрешения Перетятько окунулись в реке, вода хоть и холодная, все-таки уже лось сделал свое дело и 'в воду поссал', но за неимением бани, хоть так соскоблить грязь. А то уже от исподнего смердит. Постирались. Все высохло, все разложено и уложено. На ночь отделение заступило в полевой караул. Вроде и войны нет.
Вперед двинулись только девятого, пополудни, выпустив впереди и сбоку полковой колонны патрули. В Советской армии, насколько я помнил из 'Боевого устава пехоты', это называлось головными и боковыми походными заставами.
Соприкосновение с противником было утрачено, шли вперед, не зная обстановки. Солдаты ругали кавалерию, которая вместо разведки противника, оттянулась в тыл. Я про себя ругал высшее командование. Так прошли примерно тридцать верст. Двенадцатого августа встали у местечка Никколен, начали окапываться, с расчетом, что завтра пойдем вперед. В отделении вернулись Леппик и Ивченко. Трошин получивший легкие ранения, как и я, остался в строю. Ротный командир вручил ему Георгиевский крест. Меня немного задело, что при одинаковых обстоятельствах, я получил медаль, а Трошин крест, с другой стороны, и Героя Советского Союза, вручали через пятьдесят лет после войны.
Иной раз сам на себя поражался, вроде взрослый человек, а заботят такие дурацкие мысли. Мне бы в тыл, к своим заводам, а я как пацан решил в войнушку поиграть. Да побрякушки очередной не получил и задело. Смешно!
Всего в отделении вместе со мной было девять человек.
На следующий день, узнали, что еще девятого августа в наступление перешла вторая армия генерала Самсонова. Видно французы нажали, чтобы облегчить свое положение. Во всяком случае, в газете первой армии проскользнуло, что по просьбе наших 'доблестных' союзников мы усиливаем нажим на упорного врага. Сейчас вторая армия ведет кровопролитные бои.
Помню я про армию Самсонова. И то, что сам Самсонов застрелится, чтобы в плен не попасть, знаю. Кому бы сказать только? Пришла в голову мысль, вторая армия Самсонова, вторая ударная Власова. Плохой номер.
Во время окопных работ, буквально на следующий день, после того как Трошину вручили крест, пришел ротный и принес в отделение два георгиевских креста и одну медаль. Кресты получили Грибов и я, медаль вручили Ермишеву. Отлично стрелял на гумбиненском поле. Штабс-капитан сказал, что наш корпус вместе с двадцатым были назначен для блокирования Кенигсберга. Зря я переживал, оказывается, не зажали крест. Пустячок, а приятно.
Вот интересно, вторую армию как помнится, немцы то ли окружили и взяли в плен, то ли уничтожили. А вот, что с первой было? Жалко не учил я истории! Что как происходило во время Первой мировой, знаю не очень хорошо. Не то, что не помню, просто не знаю. А может, мы Кенигсберг все-таки возьмем, из-за моего тут присутствия?
* * *
Приказ ? NN по III армейскому корпусу
...........
12. За захват двух орудий неприятеля, в деле пятого августа, наградить командира второго отделения, четвертого взвода четырнадцатой роты 108 Саратовского полка 27 пехотной дивизии вольноопределяющегося младшего унтер-офицера Енгалычева Сергея Александрова Знаком отличи Военного ордена святого Великомученика и Победоносца Георгия четвертой степени.
..........
Командир корпуса генерал от инфантерии Епанчин
Начальник штаба генерал-майор Малышев
* * *
'Вестник I армии'
Разгром города Калиша
... В ночь с 19 на 20 июля (с 1 на 2 августа) по получении губернатором телеграммы об объявлении войны, последним поездом, отошедшим около 4 часов ночи, успели покинуть Калиш лишь официальные лица и некоторые чиновники. Все жители города за полным отсутствием экипажей и подвод волей-неволей должны были с семьями оставаться в Калише...
В тот же день пополудни калишане извещены были о приближении к городу германских войск первым появившимся в городе немецким уланом, который в бешеном галопе проскакал от рогатки к Европейской гостинице и обратно, упав при этом два раза с лошади: улан был совершенно пьян и страшно перепуган; остановившись на рогатке вместе с другим подъехавшим к тому времени к рогатке уланом, он, еще не оправившись от испуга, стал сейчас же делиться своими впечатлениями с окружившей его толпой, причем рассказал, что он с товарищем должны были первыми прискакать в город по выпавшему жребию и шли, по их мнению, на верную смерть.
Спустя полчаса после появления в Калише 2 прусских уланов, вошел в город германский разъезд во главе с офицером. Навстречу разъезду вышли на главную Вроцлавскую улицу с белым флагом президент города и 3 видных обывателя, знающих немецкий язык. Офицер беседовал с делегатами города около 15 минут, приставляя поочередно дуло своего револьвера к виску каждого из них, в это же время все солдаты разъезда держали в руках револьверы и пики направленными в сторону делегатов... В понедельник утром 21(3) на всех углах появились объявления коменданта Пройскера, в коих жители призывались к спокойствию; им предлагалось открывать торговлю, так как жизнь и целость имущества жителей вне опасности. В этот же день комендант ввел в городе военное положение, прекратил действие обывательской милиции и по городу стали ходить усиленные наряды солдат - дом телефонной станции, например, охранялся нарядом из 30 солдат... Затем началось обстреливание городских улиц пулеметами... и расстрел всех мужчин, живущих в домах, из которых якобы... были сделаны выстрелы в немецкие войска. Убито и расстреляно более 100 человек, в том числе много возвращавшихся из Ласка запасных...
... С утра во вторник 22 (4 августа) посыпались на город одна за другой репрессии:
1) Расстреливались все лица, имеющие при себе какое-либо оружие, а равно лица, у которых оружие найдено было на квартире, несмотря на то что 24-часовой срок сдачи оружия, указанный в объявлении Пройскера, еще не истек; расстрелян был губернский казначей Соколов, уничтоживший до прихода немцев наличные суммы казначейства;
3) Комендантом Пройскером наложена была на город контрибуция в 50 000 рублей; днем раньше в понедельник тем же Пройскером конфисковано около 30 000 рублей, хранившихся в Магистрате наличными;
4) Объявлено было распоряжение коменданта, что если кем-либо из жителей будет причинен малейший вред хотя бы одному прусскому солдату, например будет брошен камень, то каждый десятый мужчина в городе будет расстрелян, город подвергнется бомбардировке, а заподозренные дома будут гранатами сравнены с землей, окна во всех квартирах приказано было освещать до утра...
Взяв заложников, Пройскер решил выйти с войсками из города и расположиться лагерем в нескольких верстах от Калиша ближе к прусской границе. Заложникам приказано было идти впереди войск, а во время обстрела заподозренных домов им приказано было ложиться ничком на землю - над их головами стреляли. Повторялось это несколько раз и в конце концов больной сердцем и растяжением жил на ногах богатый фабрикант Генрих Френкель не мог самостоятельно подняться. Комендант сейчас же велел ближайшему солдату заколоть штыком Френкеля и сбросить тело его в ров; затем вдове убитого, пожелавшей взять его
труп, делались всевозможные препятствия до вымогательства включительно (потребовали за выдачу тела 60000 марок). Дорогой перстень с бриллиантами исчез с пальца убитого.
Лишь только войска с заложниками покинули Калиш, началась бомбардировка города в наказание якобы за пролитую кровь прусских солдат; сделано было около 70 пушечных выстрелов, причем повреждены главным образом верхние этажи зданий. Пушечные ядра
пробивали насквозь четыре стены подряд... Обстреливались одинаково как частные дома, так и больница, церковь и костелы. Все жители города в паническом страхе попрятались в подвалы, откуда многие, боясь возобновления бомбардировки, не выходили несколько дней, терпя холод и голод...
С утра в пятницу 25 (7) через Калиш стали проходить саксонские войска, пехота и уланы, сопровождаемые пресловутым 155 полком во главе с комендантом Пройскером. Часть войск направилась по Ставишинскому шоссе, другая часть, пройдя по городу, возвращалась в прежний лагерь. От стрельбы из пушек, винтовок и пулеметов повреждены были многие телефонные столбы, и телефонные провода в большом количестве застилали улицы. Лошадь одного молодого офицера так запуталась в проволоку, что упала на передние ноги; офицер, не отдавая себе отчета о происшедшем, выстрелил из револьвера. Выстрел послужил поводом к всеобщей панике; опять началось обстреливание окон домов, некоторых открытых магазинов и расстрел людей, случайно проходивших по улицам. Стреляли из пулеметов по всему городу. Солдаты врывались в дома и в магазины, грабили, поджигали и вырезывали целые семьи - женщин, детей и старцев. Убито и ранено несколько сот человек. В здании магистрата, где по приказанию коменданта собрались городские служащие, зарублены были топором на смерть городской кассир Пашкевич и три сторожа. На Бабиной и Броцлавской улицах лежала масса трупов людей, детей и даже лошадей. В общей свалке и панике немцы опять стреляли по своим и потеряли убитыми и ранеными много солдат (не менее 12).
Населением города овладел панический страх в ожидании мести тевтонов, которые не заставили себя долге ждать. Вскоре костром запылало красивое здание магистрата и начались пожары в разных местах города. Небольшие, оставшиеся в городе отряды войск, подобрав своих раненых и убитых и побросав, по свидетельству очевидцев, убитых солдат своих в огонь, быстро удалились из города. В 8 3/4 часов началась по городу пушечная пальба (пулями, гранатами и шрапнелью), продолжавшаяся непрерывно до 5 1/2 часов утра. Сделано было в город свыше 400 выстрелов, после каждого выстрела раздавался шум обваливающихся частей зданий и истерический крик женщин и детей.
Наконец, в 5 1/2 часов утра в субботу 26 июля (8 августа) пальба прекратилась и все как будто замерло кругом. Однако тишина продолжалась недолго. Внезапно во все окна и ворота по Броцлавской улице с неистовым криком и шумом стали вламываться рассвирепевшие немецкие солдаты и, врываясь во все квартиры с криком "руки вверх", арестовывали всех попавшихся мужчин, женщинам и детям приказано было забиться в один угол и стать на колени. Когда жена моя подскочила к солдатам и стала по-немецки упрекать их за то, что они издеваются над детьми и хотела отбить от них моего 12-летнего сына, которому также приказано было поднять руки вверх и следовать за всеми арестованными, то подоспевший к тому времени офицер ударил ее так сильно прикладом ружья, что она упала на пол и сейчас же получила горловое кровотечение. Арестовано было более 700 человек, в том числе много подростков и старцев; арестован был также в числе других 80-летний старик, ксендз Виктор, монах-реформат. Все арестованные сейчас же были обысканы самым тщательным образом по несколько раз, меня ругали площадной бранью за то, что нашли в
кармане две полных коробки спичек... После обыска всех нас окружили сильным конвоем солдат и, приказав все время держать руки вверх, повели в свой лагерь. Дождь шел проливной, а многие из арестованных были в одном лишь нижнем белье, без сапог. По дороге нам было объявлено, что нас ведут на расстрел в наказание за пролитую кровь немецких солдат; кто не в состоянии был идти скоро, того ударяли прикладами ружей и ранили штыками так, что многие истекали кровью. Когда мы прибыли в поле около лагеря, там только что кончилась экзекуция расстрела 19 мужчин, взятых в тот же день из заподозренных домов.
Всех нас поделили на несколько партий и рядов, по 10 человек в ряд, приказано было смотреть лишь вперед, с одной стороны недалеко от нас стали на колени немецкие солдаты с направленными к нам ружьями, с другой стороны поставлен был все время молившийся старик-ксендз. Офицеры давали какие-то поручения солдатам. Словом, полная картина расстрела. Продержали нас под страхом ежеминутного расстрела около часу, затем каждой
из партий в отдельности приказано было отправиться в один из трех недалеко находящихся бараков пограничной стражи. Нам было объявлено, что сейчас состоится над нами полевой суд и, пожалуй, расстреляют лишь каждого десятого. Барак закрыли и оставили нас в полном неведении относительно нашей судьбы в удушливой невыносимой атмосфере (человек стоял вплотную к человеку). Несколько раз немецкий офицер, желая что-то сообщить нам, открывал дверь барака и сейчас же ее захлопывал, не сказав ни одного слова, задыхаясь от удушливого воздуха... Около 4 часов пополудни нам принесли в корытах немного грязной воды и запретили даже послать за хлебом на собственный счет. В томительном ожидании проходили минуты за минутами. Наконец, в 7 часов явился в барак фельдфебель, приказал нам выстроиться в ряды опять по 10 человек и под усиленным конвоем вывел нас в поле, где опять повторилась утренняя картина, так похожая на приготовление к расстрелу... Затем нам приказано было разойтись по домам. Немецкие солдаты во главе с офицером провожали нас до города, а затем, быстро повернув, ушли по направлению к Скальмержицам, передвинув свой лагерь ближе к прусской границе.
На обратном пути в город повсюду видны были пылающие костры домов в разных частях города. Оказывается, что после ареста мужчин другая партия немецких солдат ходила по городу с соломою и керосином и поджигала оставленные на попечении женщин и детей дома и магазины, открывая везде газовые рожки. В тот же день вечером город, насчитывавший до 80 000 жителей, опустел совершенно. Люди убегали из города в чем кто стоял. Никто из жителей города после стольких кошмарных сюрпризов не хотел оставаться дольше под покровительством немецких культуртрегеров. Когда в воскресенье утром 27 июля (9 августа) я с семьею покидал город, в нем царствовала мертвая тишина, и лишь дым догоравших зданий, разбросанные по улицам ценные вещи и кое-где валявшиеся еще не прибранные трупы людей свидетельствовали о только что пережитой Калишем страшной кровавой трагедии...
1914 г. - Из записки ревизора Калишско-Петроковского акцизного управления инженера-технолога З. И. Оппмана
Глава II
Война! Кайзер объявил войну России! Вечером первого августа, город сошел с ума! Уже после объявления указа о мобилизации, вышли экстренные выпуски газет под огромными шапками. 'Германия объявляет войну России!'.
Спустя несколько лет, ума и набравшись опыта, я понимаю, что с этого момента в прессе начали создавать образ врага. А тогда, я об этом не думал, был как все. Все вокруг говорили, что коварный враг, не хочет жить в мире, ему нужна война, и если сейчас его не остановить, и не разгромить, то Германия может погибнуть. Враг - это, в первую очередь, проклятые лягушатники, а Россия и российский император просто предатели. Какая глупость! Но вернусь в август четырнадцатого.