Жмудь Вадим : другие произведения.

Мемуары Арамиса книга 6

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Реальный Арамис Реальный Атос Реальный Портос Реальный д'Артаньян

   Мемуары Арамиса, Книга 6
  
  Аннотация
  
  Шестая книга фанфика 'Мемуары Арамиса' расказывает о событиях, которые произошли во время действия романа 'Виконт де Бражелон или Десять лет спустя', но освещает их по-новому. Кое-какие второстепенные линии оставлены в стороне, тогда как другие линии разработаны более детально. Но финал этой книги заметно отличается от финала романа 'Виконт де Бражелон'.
  Арамис знаком с трилогией 'Три мушкетёра', 'Двадцать лет спустя', и 'Виконт де Бражелон или ещё десять лет спустя', которая известна как романы Александра Дюма.
  Поскольку сам Александр Дюма в предисловии к первому роману трилогии указывает, что это просто слегка отредактированные мемуары графа де Ла Фер, то есть Атоса, то нетрудно понять, что эта трилогия, по мнению самого Дюма, написана ещё при жизни Атоса. Как же тогда в этой трилогии может быть описана смерть Атоса и те события, которые произошли позже?
  Арамис догадался, что слуга Атоса, Гримо, написал эту трилогию. Атос запрещал ему говорить, но под старость Гримо не был обременён большими обязанностями, он проживал в замке Бражелон, где имелась обширная библиотека. Он читал современные ему книги и со временем решился написать собственную книгу, описав похождения мушкетёров, но украсив её для большей привлекательности некоторыми фантастическими эпизодами.
  Итак, Арамис, располагая трилогией и называя её мемуарами Гримо, решил написать собственные мемуары. На этом основании он не стал излагать те события, которые уже достаточно верно изолжены в этой трилогии Гримо, однако, замечая явные ошибки и противоречия, он не преминул указать на них и изложить собственную версию происшедшего.
  
  Первая книга описывала события, прошедшие до того, как в Париж прибыл д'Артаньян. Вторая книга связана по времени с событиями романа 'Три мушкетёра'. Третья книга излагает события между теми, которые описаны в этом романе и до тех, котрые описаны в ромена 'Двадцать лет спустя'. Четвёртая книга даёт параллельное видение, во многих деталях отличающееся от книги 'Двадцать лет спустя'. Пятая книга начинается с того места, когда герои, получив желаемые награды, разъезжаются по своим домам, а заканчивается временем, когда они снова встретилис, то есть во время начала книги 'Виконт де Бражелон'.
  Книга начинается с главы 215, первой главы после смерти кардинала Мазарини.
  Главы 1 - 44 вы найдёте в первой книге, а главы 45 - 92 во второй книге, главы 93 - 133 - в третьей книге, гдавы 134 - 174 - в четвёртой книге, главы 175 - 214 в пятой книге.
  Приятного чтения!
  
  Глава 215
  
  После кончины Мазарини, 9 марта Людовика словно подменили. Утром 10 марта Людовик вызвал своих ключевых советников и государственных секретарей.
  - Господа, отныне я буду сам управлять моим королевством, - объявил он. - Поэтому моим министрам и секретарям следует обращаться за указаниями непосредственно ко мне. Никакие приказы больше не будут подписываться и средства не будут выделяться без моей личной санкции. У вас есть вопросы?
  - Ваше Величество, когда мы можем надеяться узнать вашу волю относительно персоны, которая будет назначена первым министром? - деликатно осведомился канцлер Сегье.
  - Вы невнимательно меня слушали? - спросил Людовик. - Я сказал, что я буду всё решать сам. Это означает, что у меня не будет первого министра, или, если хотите, я сам буду своим собственным первым министром.
  Сегье почтительно поклонился, а все остальные постарались незаметно отдалиться от него, заметив нотки недовольства в ответе Короля.
  - В состав высокого совета войдут военный министр Летелье, министр иностранных дел Лионн и министр финансов Фуке, - сообщил Людовик.
  Все присутствующие ещё на полшага отошли от Сегье, поскольку его имя, вопреки традиции, не было названо.
  - Господин Сегье, ваши обязанности отныне будут ограничены областью правосудия и административными делами, - продолжал Король. - Вы будете заверять мои указы и ставить на них печати.
  Присутствующие дружески улыбнулись Сегье и незаметно постарались вернуться на свои прежние места, подойдя нему чуть ближе.
  - Кстати, я поручаю вам, господин Сегье, сообщить Её Величеству и Месье, а также Конде, что отныне их присутствие на заседании королевского совета не требуется, - добавил Людовик.
  Ставки Сегье вновь возросли, поскольку далеко не всякому придворному Король поручает передать свои распоряжения Королеве-матери, брату Короля и принцу крови!
  - Это всё на сегодня, - закончил Людовик. - Я вас больше не задерживаю, господа.
  Министры откланялись и вышли из приёмной залы Короля.
  - Что же это будет? - спросил обескураженный Сегье.
  - А что вас, собственно, беспокоит? - спросил Фуке с довольным видом. - Дадим Его Величеству почувствовать себя хозяином государства, насладиться абсолютной властью. Рано или поздно он поймёт, что не дело Короля заниматься подсчётами финансов, решениями задач экономики, планированием гражданских и военных расходов. Ни один генерал никогда не занимается хозяйственными делами, на это у него есть интендант. Так для чего же этим заниматься Королю? Неужели в него в королевстве недостаточно умных деловых людей, которые готовы выполнять для него сложную и рутинную работу? Вот увидите, господин Сегье, через две недели, или, самое большее, через месяц Король призовёт вас и поручит вам всю ту работу, которую вы ранее делали, а то и ещё большую. Кто сможет делать всю ту гигантскую работу по управлению государством, которую всё это время делал Мазарини? Король объявил, что он будет делать её сам. Прекрасно! Мы не должны с этим спорить! Но надо быть готовыми к тому, что очень скоро он спросит нас, кого бы мы могли выдвинуть из своих рядов для выполнения этой работы. Вот о чём нам следует подумать, господа! Если наше решение будет обоснованным, продуманным и согласованным, если все мы предложим одного и того же человека, эту кандидатуру Король примет без сомнений.
  'Он имеет в виду себя, - подумал Летелье. - Ловко завернул дело!'
  - А что прикажете делать мне? - спросил Сегье. - Визировать бумаги и ставить на них печати? Или пойти объявить королевскую волю Королеве-матери, Филиппу Орлеанскому и великому Конде?
  - Насчёт второго вопроса, полагаю, сомнений быть не должно, ведь вы же не можете не подчиниться приказу Короля, - сказал Лионн. - А в отношении первого вопроса, вам совершенно не на что обижаться. Ведь если вы будете визировать приказы Короля, следовательно, без ваших виз эти документы будут недействительными! Вы как были канцлером, так им и останетесь! Господин Фуке прав: надо позволить Его Величеству немного поиграть в абсолютизм, насладиться ощущением полноты власти. Это ничего, это проходит. Вспомните, как Людовик XIII тяготился необходимостью принимать решения самостоятельно! Как он все решения отдавал на откуп Ришельё! Вспомните также и то, как он радовался смерти кардинала, решив, что, наконец-то, он стал полностью свободен во всех своих действиях! Уже через три дня он от ужаса схватился за голову от обилия бумаг, которые ему требуется разбирать, и по которым ему придётся отныне принимать решения самому. А славный Король Генрих IV? Разве и он не был таковым же? Он доверил управление финансами, а затем и всем государством Сюлли. Все монархи нуждаются в первых министрах, и наш не будет исключением!
  - Что ж, господа, у нас есть время подумать над кандидатурой и не принимать необдуманных решений в спешке, - подытожил Фуке. - Я не вижу никаких существенных изменений в своих обязанностях кроме, разве что, мы чуть реже будем встречаться с Королевой-матерью, с Месье и с Конде. Меня это ничуть не огорчает.
  - Месье будет взбешён, - проговорил Лионн. - Не приведи Господи, он начнёт составлять заговоры, как его дядюшка Гастон.
  - Филипп совершенно не таков, - возразил Фуке. - Кроме того, ведь, кажется, герцогиня де Шеврёз не входит в число его приятельниц?
   - Надеюсь на это! - воскликнул Сегье. - Слава Богу, эта сударыня несколько поумерила свой пыл и перестала вмешиваться во все дела королевства!
  - Да уж! - согласился Фуке. - Не даром Ришельё говорил, что самая главная проблема Франции - это герцогиня де Шеврёз, а если бы не было герцогини, то у Франции бы и не было никаких проблем!
  - Полагаю, в год, когда Господь подарил государству Короля Людовика XIII, а также будущую Королеву Анну, дьявол породил герцогиню Марию де Роган, будущую Шеврёз! - сказал Летелье.
  - Так оно и было! - подхватил Фуке. - Я отдал бы миллион ливров за то, чтобы эта интриганка убралась куда-нибудь подальше из Европы, например, в Африку или в Индию, или, того лучше, в заснеженную Россию!
  Фуке недооценивал герцогиню. Мы все тогда её недооценили. Если бы можно было удалить её ценой вдвое или даже втрое большей, то и тогда это была бы отличная сделка! Но что поделаешь! Я тоже в ту пору недооценил энергию Марии, эту разрушительную силу её настойчивости, соединённую с поразительной осведомлённостью и далеко не женской хитростью.
  
  Глава 216
  
  - Господин Кольбер, - сказал Людовик после непродолжительного молчания. - Покойный кардинал Мазарини завещал мне опираться на вашу помощь в финансовых вопросах. Вы доказали, что этот совет имел под собой весьма весомые основания, проявив высочайшую честность и порядочность, поскольку возвратили казне весьма изрядную сумму, которую могли бы без последствий оставить себе
  - Ваше Величество, я считаю недопустимым присваивать казённые деньги, - ответил Кольбер. - Обкрадывать своего Короля - немыслимое преступление!
  - К сожалению, далеко не все думают так же, как и вы, - сказал Король. - И всё же вы не таковы, как они, и я это запомню и учту. Вы заслуживаете назначения на должность интенданта финансов, и вы его получили. Но кардинал говорил о вас ещё кое-что.
  Кольбер поклонился, понимая, что речь пойдёт о ещё одной положительной рекомендации.
  - Кардинал рекомендовал вас в качестве специалиста по военным делам, - сказал Король. - Я вас совершенно не знаю с этой стороны. Чем вы объясняете эту рекомендацию? Каковы ваши знания в военной области?
  - Я, к примеру, знаю, что серебряные, золотые, жемчужные и бриллиантовые украшения на мундирах и на конях маршалов, офицеров и солдат никак не увеличивают боеспособности войска, тогда как лучшее питание солдат, лучшие корма для лошадей, лучший порох, пули, мушкеты, пистолеты, пушки и осадные орудия весьма способствуют боевой мощи войск, - сказал Кольбер. - Шесть сотен мушкетёров без серебряных галунов лучше пяти сотен мушкетёров с серебряными галунами, и по стоимости это обойдётся одинаково. Отказавшись от ненужных расходов, мы смогли бы снарядить лучшее войско, построить дополнительные корабли и укрепить границы лучшими крепостями.
  - Интересный взгляд финансиста на снабжение армии! - воскликнул Людовик.
  - На всё что угодно можно взглянуть глазами финансиста, Ваше Величество, - ответил Кольбер. - Ваш августейший дед, Его Величество Генрих IV, вероятно, выбрал бы себе другую жену, если бы не финансовые соображения. Великий Конде оставался бы одним из самых опасных врагов Франции, если бы не деньги, которые предложил ему кардинал Мазарини. Деньги могут сражаться ничуть не хуже, чем армия. Но армия без денег не значит ничего, что доказали наёмники Короля Карла I Английского. Он скопил и спрятал миллионов фунтов стерлингов, насколько мне известно, в бриллиантах и других сокровищах для своего наследника, Короля Карла II, чтобы он имел возможность вернуть себе утраченный его отцом трон Англии и Шотландии. Но Король Карл мог найти лучшее применение этим деньгам. Если бы он правильно распорядился ими, он не потерял бы преданности армии, и не лишился бы трона. Тогда его сыну не пришлось бы его возвращать, он попросту получил его из рук своего отца, который спокойно умер бы в своей постели от старости или от обычных болезней, но не сложил бы голову на плахе под ударом топора палача, который, я слышал, даже не был профессионалом в этом деле. Сказывают, что это был француз по имени Мордаунт.
  - Вы осведомлены обо многих событиях почти так же хорошо, как я! - воскликнул Король.
  У Кольбера хватило ума и для того, чтобы понять, что Людовик, мягко говоря, преувеличивает, и на то, чтобы осознать, что следует поддержать эту игру.
  - Далеко не так как вы, Ваше Величество, но у меня есть источники сведений, - подыграл он Королю. - Например, я осведомлён, что Ваше Величество распорядились укрепить остров Бель-Иль, превратив его в крепость, и всесторонне поддерживаю это решение, но есть одно обстоятельство, которое остаётся для меня непостижимым.
  'Я укрепляю Бель-Иль? - удивился Людовик. - Многое же мне ещё только предстоит узнать о себе!'
  - Интересно, дорогой Кольбер, что же именно укрылось от вашего пытливого ума? - сказал Король с усмешкой.
  - Меня не интересует имя талантливого инженера, спроектировавшего эти укрепления, - сказал Кольбер. - Хотя я при случае задал бы ему вопрос, по какой причине крепостные стены, обращённые к материку, укреплены не только не слабей, но даже, как мне кажется, намного сильней, чем стены, которые обращены в открытое море, хотя, разумеется, я просто, по-видимому, не принял в расчёт некоторые тактические соображения, поскольку соображения стратегические убедили бы меня в том, что поступать следует как раз наоборот.
  - Да-да, тактика и стратегия, они порой, знаете ли, выдвигают не совпадающие требования, - сказал Король рассеянно. - Но если вас не интересует это, то что же вас интересует?
  - Как финансиста, меня, прежде всего интересует, по какой причине остров находится в собственности господина Фуке, а строительство осуществляется за счёт казны, во всяком случае, не менее, чем на половину этой стоимости, - сказал Кольбер невозмутимо. - Впрочем, я понимаю, что имеется, разумеется, некоторое конфиденциальное соглашение, в соответствии с которым управление островом будет осуществляться на паритетных началах, то есть коменданта острова господин Фуке будет назначать, разумеется, по согласованию с Вашим Величеством, и войска, расположенные на острове для защиты этой новой крепости, конечно же, будут войсками Вашего Величества. И, безусловно, господин Фуке подписал обязательство принимать в портах острова Бель-Иль королевские суда беспошлинно, и обеспечивать им всестороннее содействие за свой счёт. В этом случае я восхищаюсь этим проектом.
  Людовик прикусил губу.
  - Все указанные соглашения достигнуты в устной форме между кардиналом и Фуке, - сказал Король, краснея. - Помнится, кардинал говорил мне об этом.
   - Я так и предполагал, - ответил Кольбер. - Устные договорённости в мире финансистов соблюдаются не менее неукоснительно, нежели письменные. Я бы даже сказал, что они порой крепче бумажных соглашений, поскольку выполнение их - дело чести дворянина. Но устные соглашения с людьми умершими - вещь ненадёжная...
  - В самое ближайшее время мы с господином Фуке оформим эти соглашения письменно, - сказал Король. - Больше половины расходов оплачивается казной, вы говорите? Не треть и не четверть, а больше половины? Это несколько выходи за рамки... Устных соглашений.
  - Шестьдесят два с половиной процента, - ответил Кольбер так быстро и без колебаний, словно бы ожидал этого вопроса, как оно и было на самом деле.
  - Шестьдесят два с половиной процента, - задумчиво повторил Людовик.
  - Двести пятьдесят тысяч ливров, - уточнил Кольбер. - При общей стоимости работ в четыреста тысяч ливров. Впрочем, к моменту окончания работ, фактические затраты, полагаю, будут вдвое больше. Если соотношение вкладов двух источников средств на строительство сохранится, расходы казны составят...
  - Пятьсот тысяч ливров, - сказал Король. - Фуке воистину чудодейственный суперинтендант финансов. Если он с такой ловкостью выжимает из казны такие суммы, которых в ней, как я полагал, не содержалось в свободном виде, я полагаю, что он смог бы выжать воду из камня!
  - Примерно этим занимаются его чиновники, собирающие налоги, - ответил Кольбер.
  - Благодарю вас, господин Кольбер, вы убедили меня, что рекомендация по военной части, которую дал вам кардинал, ничуть не менее заслужена, чем рекомендация по части финансовой, - ответил Король. - Я вас не задерживаю, вы свободны. Завтра я жду вас с докладом по текущим делам.
  'Однако, в моём государстве происходят такие дела, которые не должны осуществляться без моего согласия! - подумал Король. - У меня испрашивают согласие на всякую ерунду, а укрепление острова стоимостью в пятьдесят миллионов ливров осуществляется помимо меня! И к тому же этот остров находится в собственности Фуке! Я-то полагал, что эта земля по-прежнему находится в семье Гонди! Как же это Поль де Гонди, кардинал де Рец расстался с ним? Каким образом он его уговорил и за какую цену?'
  Через полчаса в кабинет Короля явился капитан королевских мушкетёров д'Артаньян.
  - Ваше Величество, - сказал капитан и поклонился Королю.
  - Господин капитан, отправляйтесь как можно скорей на остров Бель-Иль, - сказал Людовик. - Вы должны, не привлекая, по возможности, ничьего внимания, ознакомиться с ведущимися на острове работами по строительству крепости. Сопоставьте, насколько внешняя часть острова, обращённая к морю, укрепляется сильней, чем внутренняя, как ориентирована артиллерия, насколько эффективно она может взаимодействовать с артиллерией материковой части Франции, обратите внимание на порты.
  - Понимаю, Ваше Величество, - ответил д'Артаньян.
  - Возьмите с собой столько человек, сколько понадобится вам для выполнения вашей миссии, - добавил Король.
  - Ваше Величество, я должен быть незаметным, или мне предстоит осуществить захват или арест мятежников? - спросил д'Артаньян.
  - Вам надлежит оставаться незаметным и желательно неузнанным, - ответил Людовик.
  - В таком случае мне потребуются не люди, а деньги, - сообщил д'Артаньян.
  - Люди вам могут понадобиться для обеспечения вашей безопасности, - уточнил Людовик.
  - Для этого достаточно шпаги, - ответил д'Артаньян.
  - Хорошо, - согласился Король. - Езжайте верхом, так будет быстрей. Я дам вам письменный приказ ко всем государственным чиновникам для оказания всяческого содействия королевскому офицеру, путешествующему инкогнито и имеющему при себе данный документ. Также вы получите две тысячи на дорожные расходы и непредвиденные траты. Возьмите с собой надёжного офицера из новичков, которого никто не знает, и пусть он предъявляет при необходимости поддержки властей этот патент, но при этом полностью подчиняется вам. Сами вы должны путешествовать инкогнито, не предъявляя никаких документов, используя только деньги. Вы можете по своему усмотрению изображать его слугу, или приятеля, или же прибегать к деньгам. Отмечайте, какое из двух предоставленных вам средств будет более действенным.
  - Я всё понял, Ваше Величество, - ответил д'Артаньян. - Вы получите самые точные сведения в самый кратчайший срок.
  - Две тысячи пистолей получите у Кольбера, документ уже готов, возьмите на столе, - сказал Людовик. - Я буду с нетерпением ждать вашего отчёта, д'Артаньян. Это дело государственной важности.
  д'Артаньян щёлкнул каблуками, поклонился и, захватив со стола обозначенный документ, вышел.
  - Рено, - сказал он одному из встретившихся ему по дороге мушкетёров, - разыщите д'Арленкура и скажите ему, что через полчаса мы с ним выезжаем верхом по срочному делу.
  Мушкетёр кивнул и спешно направился к казармам.
  - Господин Кольбер! - обратился капитан мушкетёров к интенданту финансов, которого встретил почти тотчас же неподалёку от приёмной Короля. - Мне велено получить у вас две тысячи пистолей.
  - Возьмите три на всякий случай, - ответил Кольбер.
  - Чёрт побери, вы мне нравитесь! - воскликнул д'Артаньян.
  - По возвращении лишнюю тысячу возвратите обратно в казну, - уточнил Кольбер.
  - На таких условиях я предпочитаю ограничиться суммой, которую определил мне Его Величество, - разочарованно ответил д'Артаньян.
  - Но это не означает, что вам не потребуется представить отчёт об израсходованных средствах, - уточнил Кольбер.
  - Я не силён в писательстве, - отрезал д'Артаньян. - Моё дело - это шпага, пистолеты, мушкеты. Давайте же, наконец, деньги!
  - Вот по этому ордеру вы получите нужные суммы у Фуке, - ответил Кольбер, достав из обшлага рукава ордер, внеся туда сумму в две тысячи пистолей и поставив свою подпись.
  - Господин суперинтендант финансов выдаёт деньги по ордеру от интенданта? - удивился д'Артаньян.
  - А что вас смущает? - спросил Кольбер.
  - Мне казалось, что это не он подчиняется вам, а вы - ему, - ответил д'Артаньян.
  - Значит, вы считаете, что он вам откажет? - обрадовался Кольбер. - Но ведь это - распоряжение Короля!
  - Вы напишете в этом своём ордере, что сумма выдаётся мне по распоряжению Короля? - уточнил д'Артаньян. - В этом случае, быть может, вы правы, и Фуке выдаст мне деньги. Если он доверяет вашей подписи.
  - Он должен доверять моей подписи и без такой приписки, - холодно ответил Кольбер.
  - Стало быть, если Фуке мне откажет, я не смогу выполнить приказ Короля, и вы будете в этом виноваты, - ответил д'Артаньян ещё более холодно.
  - Если Фуке вам откажет, вы вернётесь ко мне и получите требуемую сумму, - сказал Кольбер.
  - Послушайте, мне некогда играть с вами в эти игры, - сказал с раздражением д'Артаньян. - Нельзя ли отложить подобные эксперименты на другой раз, когда я не буду так спешить с выполнением приказа Короля? Если у вас имеется требуемая сумма, дайте мне её немедленно сами, если у вас её нет, я не буду тратить время на то, чтобы возвращаться к вам за ней, я стану путешествовать на свои деньги, а по возвращении доложу Королю, что вы отказались выполнить его распоряжение.
  - Что же вы так горячитесь, господин капитан? - испуганно воскликнул Кольбер. - Как вы могли подумать, что у интенданта королевских финансов нет двух тысяч пистолей?
  - Вы сами дали мне повод так думать, господин интендант королевских финансов, - ответил сквозь зубы д'Артаньян.
  'Чёрт побери, тридцать лет тому назад я просто проткнул бы этого негодяя, вместо того, чтобы терять столько времени на переговоры с ним! - подумал д'Артаньян. - Я становлюсь слишком снисходительным к людям, поскольку навидался подлецов всех сортов и мастей за свою долгую службу!'
  
  - Пойдёмте, - сказал Кольбер, овладев собой. - По дороге в казарму зайдём ко мне, я вручу вам две тысячи пистолей.
  - Идём, - ответил д'Артаньян.
  'Так бы сразу и следовало поступить, - подумал с раздражением д'Артаньян. - Сколько времени потеряно напрасно!'
  
  Глава 217
  
  - Д'Эрбле, мне нужен ваш совет! - воскликнул Фуке, входя ко мне. - Король велел арестовать Лиодо и д'Эмери.
  - Арест - это ещё не следствие, следствие - ещё не суд, суд - ещё не приговор, а приговор - ещё не казнь, - философски ответил я.
  - На этот раз вы ошибаетесь, - ответил со вздохом Фуке. - Следствие производилось тайно под руководством Кольбера, суд уже состоялся, тоже тайно, приговор вынесен, и, боюсь, скоро будет утверждён! Быть может, уже в эту самую минуту Король утверждает им смертную казнь! А возможно, что подпись Короля уже стоит на этом приговоре!
  - Что вы собираетесь предпринять? - спросил я.
  - Я готов сделать всё, чтобы их спасти! - воскликнул Фуке.
  - Это правильно, - согласился я. - А верите ли вы в успех этого дела?
  - К сожалению, нет, - ответил Фуке.
  - И это правильно, - признал я. - Итак, мы исходим из двух правильных посылок и, поэтому, разумеется, придём к верному решению.
  - В чём же это верное решение? - удивился Фуке. - Ведь если мы знаем, что наши попытки обречены на неудачу, то решения для этой проблемы не существует!
  - Напротив, если вы знаете, как следует действовать, и знаете, чем это окончится, вы не совершите ошибок, - ответил я. - Позвольте я уточню. Вы удивляетесь, для чего предпринимать попытки спасения ваших друзей, если вы заранее знаете, что все они обречены на неудачу, ведь так?
  - Именно так, д'Эрбле, - согласился Фуке.
  - Так я же вам отвечу на этот вопрос, - ответил я. - Если вы знаете, что спасти Лиодо и д'Эмери невозможно, и, между прочим, их судьба ими вполне заслужена, поскольку их обвиняют именно в том, в чём они виновны, следовательно, думаете вы, предпринимать действия по их спасению нет никакого смысла?
   - Я бессилен что-либо изменить, - простонал Фуке.
  - В отношении судьбы Лиодо и д'Эмери - да, но в отношении других ваших друзей - вот что важно, и ради них вы должны предпринять всё возможное и невозможное, чтобы они были уверены в вашей защите до последней возможности, - разъяснил я. - Если сегодня вы ничего не сделаете для спасения Лиодо и д'Эмери, завтра у вас не останется ни одного друга. Расшибитесь сегодня в лепёшку ради этих двоих, и завтра все остальные пожертвуют собой ради вас. Если ваши действия не могут быть эффективными, пусть они хотя бы будут очевидными для всех.
  - Что вы предлагаете? - спросил Фуке.
  - Пусть ваш брат, аббат Фуке поднимет своих клиентов для демонстрации готовности к бунту, - сказал я. - Баррикады строить не надо, но походить по рынкам, возбудить народ к недовольству, вооружить их какими-нибудь актуальными лозунгами, научить их выкликать какие-нибудь простенькие но звучные фразы, с этим люди вашего брата должны справиться. Кроме того, постарайтесь подкупить стражу. Поручите это сделать какому-нибудь болтуну, и пусть сумма, предлагаемая за их спасение, будет такой, от которой содрогнётся весь Париж.
  - Двести тысяч ливров? - спросил Фуке.
  - Пятьсот, - ответил я. - Семьсот тысяч. Миллион, в конце концов.
  - За миллион триста тысяч ливров я купил остров Бель-Иль! - воскликнул Фуке. - Вы хотите, чтобы я заплатил за спасение Лиодо и д'Эмери миллион ливров?
  - Я вовсе этого не хочу, - возразил я. - Эти люди не стоили этого и тогда, когда были вне подозрения. Теперь же, когда их вина установлена и доказана, я не отдал бы за них и двадцати пистолей оптом. Но я хочу, чтобы весь Париж говорил о том, что господин суперинтендант финансов Никола Фуке не пожалел миллиона ливров, чтобы выручить своих друзей.
  - А если об этом узнает Король? - ужаснулся Фуке.
  - Намерение выручить друзей не является преступлением, если оно не осуществилось, - ответил я. - Вам нечего опасаться.
  - А если охрана согласится на эту цену? - спросил Фуке.
  - Надо, чтобы об этой сумме Париж узнал лишь после того, как Лиодо и д'Эмери будут казнены.
  - Неужели же я ничего не смогу сделать для Лиодо и д'Эмери? - в отчаянии спросил Фуке. - Неужели же я ничего не смогу для них предпринять не для виду, а на деле?
  - Вы пойдёте к Королю и попросите у него позаботиться о семье приговорённых, - ответил я. - Вы попросите не преследовать семьи осуждённых, будете умолять оставить им их состояние и титулы.
  - Но, насколько мне известно, суд не покушался на состояние и титулы осуждённых, - ответил Фуке.
  - Но парижанам это не известно, - ответил я. - Следовательно, если кое-кто будет знать о цели вашего ходатайства и сопоставит с результатами, то весь Париж убедится, что вы имеете сильное влияние на Короля, что вы и только вы подумали и позаботились о семьях несчастных, что вы - самый лучший, самый надёжный друг и защитник своих клиентов.
  - А если Король ответит мне, что я прошу о том, о чём просить не требуется? - спросил Фуке.
  - Попросите о разговоре наедине, и когда все свидетели вашей встречи выйдут из кабинета Его Величества, принесите Королю нижайшие извинения за то, что вы не выявили в своих рядах нечистых на руку чиновников, а также спросите, чем вы можете искупить свою излишнюю доверчивость, каким важным и трудным поручением Король даст вам возможность искупить свою промашку и вернуть полное доверие, - ответил я. - Кстати, пусть ваш брат Франсуа в это время посетит ваш дом и сообщит вашим гостям и клиентам, как вы глубоко переживаете несчастье, обрушившееся на двух ваших друзей, и что вы предпринимаете все меры, возможные и невозможные, для их спасения.
   - Что ж, ваши советы, как всегда, мудры, - сказал Фуке. - Мне немного не по себе от мысли, что я не могу ничего предпринять для фактического спасения этих несчастных, но вы правы в том, что сейчас следует думать не о спасении обречённых, а о том, чтобы спасти всех тех, кого ещё можно спасти.
  - Совершенно верно, монсеньор, - согласился я.
  
  Глава 218
  
  - Вы пришли хлопотать передо мной за Лиодо и д'Эмери? - спросил Король.
  - Ваше Величество, позвольте поговорить с вами наедине, - смиренно ответил Фуке.
  - Оставьте нас, - сказал Людовик секретарю.
  - Ваше Величество, я ни в коей мере не смею усомниться достоверности результатов расследования Палатой правосудия злоупотреблений государственных служащих на местах, - поспешил ответить Фуке, как только секретарь вышел из кабинета. - Идея создания такой Палаты принадлежит мне, и это подтвердил бы кардинал Мазарини, если бы был жив. Разумеется, эта Палата должна действовать по указанию и под контролем генерального прокурора. Но если она уже завершила расследования по злоупотреблениям этих двух дворян, и если их доклад уже рассмотрен и одобрен Вашим Величеством, тогда, разумеется, я могу только согласиться с этим докладом и с тем выводом по этим дворянам, которые сделает судебная комиссия.
  - Уже сделала, - уточнил Людовик.
  - Уже сделала, Ваше Величество, - согласился Фуке.
  - Приговор о наказании виновных я уже утвердил, - добавил Король. - Вы хотели о чём-то меня просить в связи с этим делом?
  - Ваше Величество, я хотел бы принести извинения за то, что не уследил за людьми, находящимися у меня в подчинении, - ответил Фуке. - Примите мои уверения в том, что подобный случай является исключением, а не правилом, в чём я готов представить какие угодно доказательства.
  - Вот и прекрасно, Фуке, - согласился Король. - Мне нужна ваша помощь.
  'Вот как! - подумал Фуке. - Я думал, что Король поймёт, что он не сможет сам справиться с финансовыми делами, и призовёт меня денька через три, но это случилось гораздо раньше! Что ж, на должность первого министра я, конечно, соглашусь!'
  - Я поручаю вам основать Совет по коммерции, в члены которого войдут кроме вас господа Жан-Батист де Кольбер и Оливье д'Ормессон, - важно изрёк Король. - Собственно, ведь что-то подобное уже имело место. Вам остаётся лишь возродить этот Совет, чтобы он работал более регулярно и эффективно.
  - Разумеется, в случае вхождения в этот совет господина Кольбера, он будет работать по-новому, - ответил Фуке, имея в виду совсем не то, что услышал в этом ответе Людовик.
  'Чёртов Кольбер пробился и сюда! - с досадой подумал Фуке. - Ну ничего, как только Король сделает меня первым министром, я вышвырну его со всех постов! А это произойдёт, полагаю, уже очень скоро!'
  - Прекрасно что вы так тепло отзываетесь о Кольбере, - сказал Людовик то ли с иронией, то ли всерьёз. - Думаю, что он о вас имеет столь же высокое мнение, как и вы о нём. Отлично, я думаю, вы сработаетесь. Но это не всё. Вот вам ещё одно поручение. Я бы сказал дипломатическая миссия, связанная с вашими финансовыми талантами. Вам надлежит организовать воздействие на Карла II Английского и его министров. Необходимо склонить Англию к альянсу с Португалией. Вы понимаете, что у нас с Испанией установился мир, но из этого не следует, что Франция заинтересована в усилении Испании. В случае её неконтролируемого усиления она вновь может стать для нас угрозой, и тогда даже несмотря на то, что нашей Королевой стала инфанта испанская, это не предотвратит новой войны между Францией и Испанией. Нам нужен противовес росту испанского могущества. Союз Англии с Португалией нам очень желателен. Необходимо, чтобы Карл II ознаменовал этот политический курс браком с Екатериной Брагансской.
   - Ваше Величество, я плохой дипломат, - ответил Фуке.
  - Вам следует организовать выполнение моей воли, - сухо возразил Людовик. - Я не требую, чтобы вы были дипломатом, я прошу вас организовать это дело с помощью тех людей, которых вы сочтёте наиболее пригодными к этой миссии.
  - Я приложу все старания, Ваше Величество, но в этом дипломатическом задании я не вижу задачи для финансиста, - попытался как можно мягче возразить Фуке.
  - Как же это вы не видите применения ваших финансовых талантов в том деле, которое имеет своим средством именно финансовые инструменты? - спросил Король.
  - О каких финансовых инструментах говорит Ваше Величество? - спросил Фуке с удивлением.
  - Подкуп, - ответил Людовик. - Я полагал, что вы в совершенстве владеете этим оружием кардинала Мазарини.
  - Я кое-что слышал об этом методе, но ни разу не использовал его, - солгал Фуке. - Но если Ваше Величество приказывает, я постараюсь найти людей, которые смогут изучить этот метод и использовать его.
  - Другого ответа я не ожидал и не принял бы, - ответил Король и если бы Фуке был более внимателен, он уловил бы первые нотки раздражения, которые появились в голосе Людовика XIV при разговоре с ним.
  Но Король очень хорошо владел собой.
  - Ступайте, господин Фуке, и выполните эти мои поручения, которые, конечно, не освобождают вас от ваших обычных обязанностей, - сказал Людовик чрезвычайно мягко. - На подкуп Карла II вы можете потратить миллион ливров. Кажется, именно такую сумму он хотел получить от Мазарини для того, чтобы вернуть себе трон. И такую сумму он получил из тайного клада своего отца, секрет которого раскрыл ему граф де Ла Фер. Если миллиона оказалось ему достаточным на это мероприятие, эта сумма должна быть достаточной для того, чтобы склонить его к тому, что нам требуется.
  'Он нуждается во мне и даёт мне это понять, - подумал с гордостью Фуке. - Он призовёт меня на пост первого министра! Ему лишь нужен дополнительный повод, и этим поводом должны стать результаты выполнения этих двух поручений!'
  Очень довольный собой, Фуке покинул Короля и сразу же направился в Ванн для встречи со мной.
  - Д'Эрбле, ваш совет был хорош, но в результате я получил от Короля два поручения, - сказал он.
  - По крайней мере, одно из них нетрудно было предугадать, - сказал я. - Король велел вам создать комитет по расследованию злоупотреблений?
  - Он будет называться Советом по коммерции, - уточнил Фуке. - В него должны войти я, Кольбер и д'Ормессон! Это удар по моей системе.
  - Это победа, монсеньор, хотя и небольшая, поскольку Совет поручено создать вам, вы и будете в нём председателем, - сказал я.
  - Я был бы председателем в любом случае, ведь я - суперинтендант, в отличие от интенданта Кольбера, и я, кроме того, генеральный прокурор.
  - Разве вы не припоминаете случаев, монсеньор, когда конюху поручают сформировать армию, и в этом случае ему подчиняются даже маршалы? - спросил я.
  - В случае, если это главный конюший Короля, и в том случае, если он получает титул герцога и коннетабля, это не так уж удивительно, - сказал Фуке слегка упавшим голосом.
  - Для того, чтобы получить какой-либо титул из рук Короля требуется ровно столько времени, сколько потребуется Королю для того, чтобы поставить свою подпись на патенте, - ответил я. - И даже того меньше! Ему достаточно сказать лишь своё слово, и с этого момента его решение вступает в силу.
  - Вы правы, д'Эрбле, но эта комиссия должна будет начать копать под меня! -возразил Фуке.
  - Копать под вас под вашим руководством, это означает копать только там, где нечего раскапывать, - сказал я. - Итак, признайтесь, монсеньор, тот факт, что это поручение получили вы, а не Кольбер, доказывает, что вы всё ещё лидируете в этой тайной борьбе за Короля. Вам достаточно будет лишь не совершать роковой ошибки. Но вы не должны недооценивать Кольбера. Если он решился уничтожить двух ваших людей руками Короля, ожидайте следующего удара, который, во всяком случае, по его расчёту, будет более сильным. И помните, что он готовит такой удар по вам, который, как он надеется, сокрушит вас. Всегда помните об этом, монсеньор!
  - Не пристало белке опасаться змеи! - ответил с презрением Фуке.
  - Вы излишне доверяете басням вашего приятеля Лафонтена, - возразил я. - Змеи порой заползают на деревья и вторгаются в беличьи гнёзда.
  - Я велю Вуатюру придумать какое-нибудь блюдо из рыбы или говядины и назвать его 'кольбер', мы будем подавать его на моих приёмах! - воскликнул Фуке.
  - Лучше пусть это будет блюдо для постного дня, в соответствии с характером господина Кольбера, - уточнил я. - Пусть это будет блюдо из бобов с сухарями и зелёной приправой.
  - Согласен! - со смехом ответил Фуке и его настроение явно улучшилось.
  - Какое же второе поручение? - спросил я. - Вероятно, кого-то подкупить?
  - Д'Эрбле, мне кажется, вы присутствовали на этой встрече! - воскликнул Фуке. - Вы опять угадали!
  - Это проверка, - ответил я. - Кольбер убедил Короля, что вы многие вопросы решаете за счёт взяток, и он решил на деле продемонстрировать ему, что вы в этой сфере большой специалист. Так что это поручение - ловушка. Если вы отлично справитесь с поручением, Кольбер объявит вас специалистом по взяткам, а если не выполните поручение Короля... Ну вы знаете, чем это вам грозит.
  - Что же делать? - спросил Фуке.
  - Я займусь этим, - успокоил я Кольбера. - В чём состоит поручение?
  - Необходимо, чтобы Карл II вступил в политический и военный союз с Португалией и закрепил его браком с Екатериной Брагансской, - ответил Фуке и пожал плечами.
  - Союз против Испании? - спросил я.
  - Именно так, - подтвердил Фуке.
  - Нереально, - ответил я. - Этот союз не выгоден Англии.
  - Подкуп? - напомнил Фуке.
  - Таких денег нет не только в казне, но и во всей Франции, чтобы повернуть Карла II на этот путь помимо его воли, - ответил я. - Но я могу предложить другой вариант. Пообещайте Королю, что вы склоните Карла II начать готовиться к войне с Голландией, и не позднее чем через четыре, нет через три года начать с ними войну. Что же касается брачного союза с Екатериной Брагансской, вы знаете, что Карл II - истинный внук вашего деда, Генриха IV. После Люси Уолтер, Элизабет Киллгрит, Кэтрин Пегги, от которых у него четверо внебрачных детей, он не остановился в своих галантных связях. В настоящее время его внимание сосредоточено на Барбаре Вильерс, от которой, кажется, ожидает первого ребёнка. Эта внучатая племянница герцога Бекингема, когда-то любимца нашей Королевы-матери, своего не упустит! Я думаю, от неё у него будет пять или даже шесть детей, не меньше, и эта связь продлится долго. Так что Карл II легко пойдёт на брак с любой принцессой, которая будет терпеть его внебрачные связи. Я постараюсь убедить Екатерину Брагансскую через некоторых своих друзей, чтобы она дала понять Карлу II, что она ничуть не глупей Королевы Марго и её матери Екатерины Медичи, так что она будет Королю Англии супругой ничуть не более обременительной, чем Королева Марго была супругой Генриху IV или Екатерина Медичи Генриху II.
  - Итак, вы считаете этот августейший брак возможным? - спросил Фуке.
  - Вы можете решительно обещать Людовику XIV, что мы устроим брак Карла II с Екатериной Брагансской, - заверил я Фуке. - Не позднее мая 1664 года. Это я берусь устроить.
  - Сколько денег потребуется на это предприятие? - спросил Фуке озабоченно.
  - Совсем немного, - ответил я. - Мне для решения этого вопроса, в основном, понадобятся не столько деньги, сколько иные ресурсы, которыми я уже располагаю. Какие-нибудь полсотни тысяч ливров на текущие и непредвиденные расходы развязали бы мне руки, но если этих денег не будет мне предоставлено, я возьму их из других источников. Но вы можете просить у Короля согласие на расходование тех сумм для этих целей, которые сочтёте нужными. Суммы, полученные сверх пятидесяти тысяч ливров, вы можете расходовать по своему усмотрению.
  - Нет, нет! - воскликнул Фуке. - Я не могу обмануть доверие Его Величества! Если вы говорите, что это дело потребует пятьдесят тысяч ливров, я не прибавлю к этой сумме ничего сверх того, что потребуется для того, чтобы вознаградить ваши персональные усилия. Скажем, я удвою эту сумму и попрошу у Его Величества разрешения потратить на это поручение сто тысяч ливров. Половину из них вы возьмете в награду за труды.
  'Какая широкая и честная душа! Какая кристальная честность! - подумал я. - И как искренне это сказано! Если бы я не знал, что Фуке вычерпал из казны на личные цели более восьмидесяти тысяч ливров, из которых двадцать пять уже затрачено на строительство крепости в Бель-Иле, я, пожалуй, поверил бы ему!'
  - Монсеньор, вы не можете не потратить на это дело ничего, потому что если вы выполните эту работу бесплатно, тогда Король не поверит вам как финансисту, и начнёт подозревать в вас политика, что было бы для вас губительно, - возразил я. - Но суперинтенданту финансов просить одобрения у Короля на расходы по подкупу Короля другой державы за сумму, меньшую, чем миллион ливров, просто неприлично.
  Услышав сумму, которую я назвал, Фуке вздрогнул и пристально посмотрел мне в лицо.
  'Я угадал, Король разрешил ему потратить на подкуп миллион ливров! -подумал я. -Конечно, эта сумма часто упоминалась как средство возвращения трона Карлу II, но теперь, когда он стал Королём Англии, эта сумма для него уже не является столь значительной, они об этом забывают!'
  - Неужели же я могу опуститься до того, чтобы взять из казны миллион на дело, на которое достаточно ста тысяч ливров? - спросил Фуке.
  - Нет, конечно, ваше благородство вам не позволит этого, - сказал я с самым искренним видом, хотя внутри меня так и подбивало вложить всю желчь в это замечания и произнести его как можно более иронично. - Я предлагаю вам другой вариант, монсеньор.
  - Интересно, какой же? - спросил Фуке.
  - Предположим, я сказал бы, что это дело потребует миллион ливров, ведь вас бы это не удивило, и вы согласились бы на такие расходы из казны? - спросил я.
  - Безусловно! - ответил Фуке. - Я и сейчас полагаю, что за меньшую сумму это дело устроить невозможно.
  - Чудесно! - воскликнул я. - Тогда считайте, что я назвал вам именно эту цену, получите из казны с согласия Короля миллион и отдайте его мне.
  - Вы стали настолько меркантильны, д'Эрбле? - спросил Фуке с удивлением и некоторой холодностью в голосе, изобличавшей его разочарование во мне.
  - Я хотел бы укрепить Бель-Иль гораздо лучше, чем это планировалось ранее, - ответил я. - Предварительно бюджет строительства я оценил в пятьсот тысяч ливров. Но я предпочёл бы удвоить эту сумму. Я хотел бы улучшить порты, то есть углубить гавани и облицевать берега гранитом. Я хотел бы обновить артиллерию, увеличить запасы пороха и ядер. Кроме того, я хотел бы построить ещё один корабль, самый быстрый во всём флоте Королевства, и снабжённый лучшими пушками, по пять штук с каждого борта. Всё вместе это будет стоить дополнительно семьсот тысяч ливров.
  - Остаётся ещё двести тысяч, если из миллиона вычесть эти семьсот тысяч и ту сотню тысяч, которую мы положили на ваши расходы по устройству брака Карла II, - ответил Фуке.
  - Эти двести тысяч позвольте мне потратить на некоторые строительные работы в Во-ле-Виконт для того, чтобы обустроить там некоторые архитектурные новшества, которые будут мне нужны для того, чтобы мы с вами могли бы удивить Его Величество весьма забавным сюрпризом в те благословенные дни, когда он удостоит своим посещением этого вашего замка.
  - Но мне не подобает вкладывать казённые деньги в благоустройство собственного замка! - возразил Фуке.
  'Посмотрите только, какие мы щепетильные! - подумал я. - Он наивно полагает, что мне неизвестно, сколько денег на строительство и обустройство своих замков он вычерпал из казны!'
  - Беру этот грех на себя, - ответил я. - Обещаю, что вам предстоят большие личные расходы по приёму Короля в Во-ле-Виконт, что успокоит вашу совесть, поскольку вы фактически берёте взаймы у казны ту сумму, которую предстоит потратить на Короля, причём эта сумма образовалась вследствие той экономии средств, которую я вам обеспечу за счёт личных административных ресурсов и связей. Считайте, что вы выдали мне эту сумму на все три дела в совокупности - на выполнение приказа Короля, на укрепление Бель-Иля и на обустройство праздника в Во-ле-Виконт, и не придавайте значения тому, как перераспределятся части этой суммы на все эти три дела.
  - Вы просите у меня разрешения, дорогой д'Эрбле, потратить на Короля те самые суммы, которые вы сэкономили за счёт собственных хлопот, - осознал, наконец, Фуке. - В такой формулировке я не могу ничего возразить против вашей просьбы.
  - Именно так, монсеньор! - ответил я.
  'Лживый чистоплюй! - подумал я. - Бывают люди, которые нагло обворовывают казну, бывают люди, которые кичатся своей кристальной честностью. Я терпеть не могу ни тех, ни других. Но всего противней, когда эти два качества соединяются в одном человеке!'
  
  Глава 219
  
  - Монсеньор, беда! - воскликнул Базен, врываясь ко мне настолько бесцеремонно, что это превосходило даже те его манеры, которыми он обладал лишь в первые пару недель службы у меня, то есть более тридцати лет тому назад.
  - Что же это за беда заставила вас забыть всякую почтительность? - спросил я с улыбкой.
  - К вам едет господин д'Артаньян! - воскликнул Базен так громко, словно сообщал мне о прибытии четырёх всадников Апокалипсиса.
  - Что за беда, если меня решил посетить мой старый друг? - спросил я, хотя начал уже подозревать недоброе.
  - Дело в том, что он едет в сопровождении молодого мушкетёра, офицера, - продолжал Базен.
  - Почему бы капитану королевских мушкетёров не взять в сопровождающие одного из своих офицеров? - удивился я. - Что необыкновенного ты в этом находишь?
  - Дело в том, что офицер по своей осанке и одежде, и по другим признакам, включая породу коня и его сбрую, выглядит начальником, тогда как господин д'Артаньян выглядит то ли оруженосцем офицера, то ли случайным и временным попутчиком, - объяснил свои сомнения Базен. - Вероятно, вскоре они даже разделятся и поедут порознь.
  - Это тайная инспекция, - ответил я. - Ты прав, Базен, эта встреча не сулит мне ничего хорошего, благодарю за предупреждение. Вот что я тебе скажу. Меня нет ни для кого, и, прежде всего, для д'Артаньяна. Я напишу для него записку. Понаблюдай за ним как следует. Кстати, как тебе удалось его опередить?
  - Я думаю, что опередил его только по той причине, что он ещё не знает точно, как вас разыскать, тогда как я знаю кратчайший путь в ваш дом, - ответил Базен. - Думаю, что он прибудет очень скоро.
  - Благодарю, Базен, действуй, - повторил я. - Меня нет ни для кого.
  Но Базен ошибся, предполагая, что д'Артаньян направляется ко мне. Его путь лежал дальше - на остров Бель-Иль. Как только я это понял, я немедленно велел присматривать за ним тем людям, которые находились в Бель-Иле со специальным заданием выслеживать шпионов Кольбера. Им было поручено только следить за д'Артаньяном, но ни в коем случае не причинять ему никакого вреда. В отношении сопровождавшего д'Артаньяна офицера я не дал никаких инструкций.
  Оказалось, что д'Артаньян побывал на острове Бель-Иль инкогнито, осмотрел остров и ознакомился с производимыми там строительными работами. Мало того, он встретил там Портоса, заморочил ему голову рассказами о своей отставке и о своём путешествии якобы для развлечения и с целью повидаться со старыми друзьями. Простодушный Портос показал д'Артаньяну карты острова и чертежи, по которым производятся работы. Портос, согласно моим инструкциям, выдал эти чертежи на собственное творчество, но я никак не ожидал, что чертежи попадут в руки д'Артаньяна, поэтому не озаботился тем, чтобы изменить почерк в надписях. Не сомневаюсь, что д'Артаньян узнал мой почерк и понял, что чертежи составлены мной. Кроме того, Портос проговорился, что я теперь епископ Ваннский, так что он теперь знал, где находится моя резиденция и как меня в ней разыскать. Но предупреждение, которое я получил от Базена, позволило мне выиграть время и подготовиться к приезду друга.
  Д'Артаньян, разумеется, при его цепкой памяти, не только ознакомился с чертежами, но и запомнил их так хорошо, что мог бы по памяти зарисовать их все. Впрочем, я не сомневаюсь, что ему удалось обвести Портоса вокруг пальца и срисовать наиболее важные карты пока гигант спал. Также он лично осмотрел гавани Локмария, Бангоса, Соже и обошёл побережья по всему периметру острова. Он выяснил, что на острове проживает тысяча семьсот двадцать граждан, а также и то, что гарнизон крепости составляет двадцать три пехотные роты, что в распоряжении Фуке, фактического губернатора острова, имеются его два скоростных военных судна, принадлежащие лично ему и приписанные к портам острова Бель-Иль. Едва ли он решил, что основное назначение этих судов - доставка грузов на остров.
  Выяснив всё, что ему требовалось, д'Артаньян направился в Ванн и застиг меня неожиданно, поскольку помчался от побережья прямиком ко мне, оставляя за собой на полкорпуса Портоса на его коне. Бедняга Портос только успел подсказывать, куда следует повернуть и едва поспевал за резвым конём д'Артаньяна, которого он выбрал в моих конюшнях, куда получил доступ благодаря любезности Портоса. Мои агенты сообщили мне о результатах поездки д'Артаньяна по острову Бель-Иль лишь через час после того, когда я уже и сам узнал об этом от самого д'Артаньяна, правда, они сообщили несколько больше подробностей, но это не меняло сути.
  При встрече д'Артаньян сообщил мне, что вышел в отставку и решил навестить старых друзей. Я удивился тому, что он стал искать нас на острове Бель-Иль, а также тому, что он одет более чем скромно. Хитрый гасконец объявил эти странности тем, что он, хотел выглядеть скромно, чтобы не привлекать внимания грабителей, и что он случайно узнал, где мы находимся. Подобными сказками можно было провести только Портоса, и то сомнительно. Чтобы д'Артаньян оделся скромней, чтобы не привлекать грабителей? В таком случае я скорее допустил бы, что вижу перед собой не д'Артаньяна, а какого-то человека, в силу игры природы изумительно на него похожего. Не такой д'Артаньян человек, чтобы бояться грабителей, и чтобы одеваться не подобающим дворянину и капитану мушкетёров просто из скромности, а уж чтобы причиной этому была осторожность, или хуже того, трусость, в это меня не заставил бы поверить даже сам Римский Папа, даже если бы поклялся кровью Христовой! Насчёт случайных сведений о нашем с Портосом местопребывании я готов согласиться только в том случае, если этому случаю помогли любопытство и настойчивость д'Артаньяна, настойчивые расспросы, поиски и даже несколько пистолей, выданных в качестве аванса трактирщикам, слугам и иным простолюдинам, готовым продавать сведения за небольшие деньги.
  Далее хитрый гасконец постарался втереть мне байку о том, что он потому столь внимательно осматривал окрестности, что решил приобрести солончаки для добычи соли. С таким же успехом он мог бы мне рассказать, что собирается вложить свои деньги в выращивание брюквы в Австралии или трюфелей в сибирской тундре. Он ничего не мыслил в добыче соли, и солончаки ближайших к Бель-Илю побережий на могли бы поставить ни одной унции соли, там можно было бы добывать лишь солёную грязь. Д'Артаньян упустил из виду, что мои предки тоже были гасконцами, так что его попытки обмануть меня были для меня шиты белыми нитками.
  Я дал понять д'Артаньяну, что осведомлён о его роли в восстановлении монархии в Англии и воцарении Карла II Английского.
  - Откуда вы получаете столь обширные сведения? - спросил с удивлением д'Артаньян.
  - Друг мой, мы, слуги Господни, иногда ведём светские разговоры, и все те новости, которые касаются моих друзей, разумеется, остаются в моей не слишком цепкой памяти просто потому, что я питаю к этим сведениям живой интерес, - ответил я. - Подобно смотрителю маяка я сам не пускаюсь в путь по волнам политических событий, но с любопытством наблюдаю за другими путниками, в особенности, если знаю этих людей и люблю их.
  Портос пустил слезинку, но д'Артаньян, кажется, не столь расторгался от моих слов.
  - Были времена, когда у нас четверых не было друг от друга никаких секретов, - сказал д'Артаньян со вздохом.
  - Господь с вами, друг мой! - возразил я. - У меня и сейчас нет никаких тайн от вас, если не считать тайну исповеди, которую служитель церкви обязан хранить свято.
  - Пусть так, - нехотя согласился д'Артаньян. - У меня также нет секретов от друзей, кроме тех сведений, которые касаются выполнений поручений Мазарини.
  - Мазарини уже предстал перед святым Петром в надежде, что ему припасено местечко в Раю, - сказал я, - но, полагаю, святой Пётр отправил его в Ад лизать раскалённые сковороды.
  - Во Франции полным-полно гораздо больших негодяев, чем Мазарини, а к тому же не пристало мне плохо отзываться о своём бывшем сеньоре, - снисходительно ответил д'Артаньян. - Сойдёмся на чистилище для кардинала и поговорим лучше о живых. Вы теперь, как я вижу, входите в число друзей господина Фуке?
  - Суперинтендант делает щедрые вклады на нужды служителей церкви, так что я, как слуга Господний, благодарен ему за это, - скромно ответил я.
  - Я полагаю, что вы оказали господину Фуке немалое содействие в его делах, ведь, по-видимому, это его хлопотами вы стали епископом Ваннским? - не унимался д'Артаньян.
  - Слуги Господа не заботятся о карьерном росте, дорогой друг, - ответил я. - Господь сам указывает им свой путь, лишь он один решает, кому служить Ему на какой стезе. Я лишь послушно следую Его предписаниям, стараясь указать Его знаки и указания, прислушиваясь к ним не разумом, но сердцем.
  - Аминь, друг мой, - ответил д'Артаньян, и по его лицу, я понял, что он, в отличие от Портоса, ни на йоту мне не поверил. - Я готов признать, что вам помогал Господь. Впредь, всем тем, кто скажет мне, что вам помог Фуке, я буду отвечать, что это неправда, что господин Фуке был лишь орудием в руках Господа.
  Я решил, что лучше не отвечать на эту шпильку от моего друга.
  После ужина и долгой беседы с воспоминаниями о прошлых делах я предложил моим друзьям ночлег, пообещав наутро некоторые развлечения.
  Гримо описывает этот эпизод в своих поддельных мемуарах, написанных от имени Атоса, выставляя меня глупцом. Он пишет, что едва лишь в комнате д'Артаньяна погас свет, я разбудил Портоса и убедил его скакать в Париж к Фуке со срочным письмом, настаивая, чтобы он не вылезал из седла и проделал этот путь за одни сутки.
  Путь в двести восемьдесят пять миль ему предстояло бы в этом случае, делая двенадцать с половиной миль в час, он мог бы проделать за двадцать три часа и прибыть к Фуке следующим утром. Но Портос - не лучший гонец, при его весе, равном весу двух обычных людей. Кроме того, ведь я бы мог отправить Портоса только после того, как наступила бы глубокая ночь и д'Артаньян уснул. Но встретившись впервые за десять лет, старые друзья не ложатся спать рано! Если бы мы не проговорили до трёх часов ночи, д'Артаньян меня просто не понял бы!
  Я, разумеется, не столь глуп, каким меня считал Гримо. Едва лишь увидев д'Артаньяна, я всё понял, отлучился под предлогом необходимости распорядиться об ужине и винах, мгновенно написал Фуке письмо и уже в полдень отправил Базена в Париж. Базен легче Портоса втрое, я дал ему лучшего коня и велел ему менять коней не реже, чем через каждые четыре часа хорошей рыси, выбирая лучших коней из тех, каких только можно приобрести за деньги, не тратя слишком много времени на поиски, и не торгуясь. В этом случае, делая до шестнадцати миль в час, он достиг бы Фуке за восемнадцать часов, то есть был бы у Фуке уже в шесть часов утра! Так именно я и поступил.
  Гримо, как все слуги, полагает, что мушкетёры не умеют обращаться с лошадьми! Когда торопишься, больше всего боишься загнать коня! Ведь если ваш конь падёт под вами, вам придётся добираться до ближайшего места, где можно обзавестись новым конём, пешком! И вам придётся покупать не только коня, но и новое седло и сбрую, ведь не будете же вы тащить на себе эти тяжести пешим ходом! Я за свою жизнь не загнал ни одного коня, и то же самое могут сказать о себе все мои друзья-мушкетёры. Я могу припомнить лишь один подобным случай с одним новобранцем, который после этого просидел на гауптвахте три дня, что отбило у него охоту так обращаться с лошадьми на всю оставшуюся жизнь. Итак, вместо того, чтобы отправлять Портоса в два часа ночи, я отправил Базена четырнадцатью часами раньше. Впрочем, Портоса я отправил тоже, но лишь для подстраховки, и я отнюдь не велел ему скакать без отдыха и загнать столько лошадей, сколько придётся. Я не настолько чёрств к своему другу, чтобы обрекать его на такие мучения!
  
  Глава 220
  
  Дальнейший рассказ Гримо о событиях после визита д'Артаньяна и Портоса ко мне в Ванн не делают ему части как рассказчику, и не делали бы чести нам троим, как участникам этих событий, если бы были правдой.
  Под лживым пером Гримо д'Артаньян выглядит слишком наивным, каковым он никогда не был, Портос слишком уж тупым, а я предстаю как коварнейший обманщик, который лжёт своему другу д'Артаньяну на протяжении целых суток, сначала сообщая, что Портос якобы уехал поохотиться на уток, затем уверяя своего друга в том, что Портос отбыл на остров Бель-Иль, после чего якобы убеждаю его ещё немного поохотиться до обеда.
  Здесь всё неправда, а я выставлен подлецом. После столь подлого обмана я не смог бы оставаться другом д'Артаньяна. Наш друг, конечно, снисходителен к своим друзьям, но не настолько же! Он простил бы отказ ответить на деликатный вопрос или уход от ответа, небольшую хитрость, быть может, но не столь явную ложь. Этого бы он не потерпел. После этого всякая дружба между нами закончилась бы. К тому же если бы я отправил Портоса с посланием в Фуке даже в полночь, то на следующее утро мне не было бы никакой нужды так подло морочить голову своему другу. Я мог бы попросту высказать предположение, что, быть может, Портос уехал поохотиться, или же решил вернуться на Бель-Иль, но ни то и другое последовательно, выдаваемое за истину. К тому же все мы отлично знаем Портоса. Он ни за что не уехал бы в Бель-Иль, не попрощавшись с нами. Учитывая, что с д'Артаньяном он не виделся десять лет, Портос не стал бы наносить такую обиду, как внезапное исчезновение, не простившись. В крайнем случае, он написал бы письмо. Кстати, отправляя Портоса для подстраховки к Фуке, я продиктовал ему такое письмецо и попросил оставить его на кровати, где он ночевал.
  Между прочим, я знал единственную причину отъезда, которой бы поверил д'Артаньян, и именно это объяснение я продиктовал Портосу.
  - Вы предлагаете мне этой запиской обмануть нашего друга д'Артаньяна? - спросил Портос с тревогой.
  - Не обмануть, а успокоить, поскольку, как вы знаете, д'Артаньян очень любит вас, и он сильно огорчится, если узнает, что вам предстоит скакать верхом всю ночь напролёт, - ответил я.
  - С какой стати он будет беспокоиться? - удивился Портос. - Ведь я же не мальчишка, и могу скакать хоть всю ночь, хоть целые сутки!
  - Он будет опасаться, как бы в потёмках конь не попал ногой в ямку, и не упал, - ответил я. - В этом случае вам угрожает падение на землю, и если вы вдруг ударитесь головой о какой-нибудь камень, это может серьёзно повредить вашему здоровью.
  - Какая чепуха! - воскликнул Портос. - Ведь вы же не беспокоитесь по такому пустячному поводу, как шанс того, что я выпаду из седла вследствие полной темноты и излишней поспешности, с которой я поскачу.
  Мне вдруг стало стыдно. Я, действительно, ни капли не беспокоился о безопасности и благополучии Портоса, мне лишь было важно, чтобы моё письмо было доставлено Фуке. Собственно, и это уже мне было не столь уж необходимо, поскольку четырнадцатью часами раньше я отправил в Париж Базена.
  - Друг мой, я не беспокоюсь о вас только лишь потому, что молился за вас, и Господь дал мне знак, что с вами будет всё хорошо, - ответил я, краснея за свою ложь.
  - Тогда всё понятно, - весело кивнул Портос. - В таком случае мы обманем д'Артаньяна ради его спокойствия и благополучия, ведь Господь не дал вам знака, что с ним всё будет столь же хорошо, как и с мной. Ну тогда я поехал.
  И Портос на своём крепком коне ускакал в густую тьму дороги по направлению в Париж.
  Так что когда д'Артаньян заглянул в спальню Портоса и не нашёл его там, он обнаружил на кровати записку, которую и принёс мне, чтобы прочесть её для меня вслух.
  Эта записка, которую я же и продиктовал Портосу, содержала следующее:
  
  'Дорогие мои друзья, д'Артаньян и Арамис!
  Сожалею, что мне пришлось вас столь поспешно покинуть. Вчера утром я попробовал устриц, и они мне так понравились, что я съел, должно быть, слишком много. Организм мой взбунтовался против этой пищи, так что я уже не мог спокойно поспать и десяти минут. В перерывах между мучительными процедурами освобождения желудка от остатков устриц, мне пришла в голову мысль разыскать торговца устрицами и предупредить его, чтобы он более никогда не торговал несвежим товаром, иначе я завяжу его руки узлом на его спине, так что он больше никогда не сможет наносить такой серьёзный вред и такую горькую обиду честным людям, которые виновны лишь в том, что хотели славно перекусить. Мысль эта столь понравилась мне, и усугубилась соображением, что, быть может, откладывая этот разговор, я упущу возможность спасти от подобного несчастья нескольких ни в чём не виновных жителей острова Бель-Иль, быть может таких же дворян, как и я. Поэтому я решил не откладывать свои уроки бестолковому лавочнику и поспешить сделать ему внушение на рассвете, едва лишь он откроет свою не благословенную лавочку. Мы ещё встретимся, обнимаю вас, и весьма сожалею, что провёл столь мало времени с д'Артаньяном, с которым так много лет не виделся. Прошу его передавать приветы Атосу и Раулю. Ваш друг Портос'.
  
  Д'Артаньян имел изумительный дар подражать голосам своих знакомых. Это письмо он начал читать голосом Портоса, но, дойдя до второй строки, изменил его так, что новые интонация и манеры говорить показались мне знакомыми, но я не мог сказать, откуда я их знаю. Лишь к концу чтения я понял, что д'Артаньян пародирует меня. Он, вероятно, со второй строки понял, что стиль этой записки никак не соответствует стилю письма Портоса.
  'Вот это я опростоволосился! - подумал я. - Надо было попросить Портоса черкнуть лишь пять-шесть слов!'
  
  - Это, безусловно, почерк Портоса, - сказал д'Артаньян, делая ударение на слово 'почерк'. - Этим самым почерком он нанёс комментарии на чертежах укреплений поверх тех же самых надписей, сделанных другим почерком. Но стиль! Кажется, наш добрый Портос позаимствовал стиль одного знакомого мне прелата. Дорогой Арамис, если у Портоса произошло несварение желудка от устриц, которых он отведал в Бель-Иле, то я опасаюсь, что и мне не по нутру здешняя пища. Поеду-ка я домой от греха подальше.
  По его взгляду на меня я понял, что он раскусил все мои хитрости.
  - Если наши ближайшие планы несколько разошлись, друг мой, это не означает, что я желал бы исполнения собственных планов сильней, чем исполнения планов ваших, - сказал я д'Артаньяну. - Прошу простить меня за то, что я не смог уделить должного внимания вашим делам, поскольку мои собственные не позволяют мне этого.
   - Вот так, пожалуй, будет намного честнее, Арамис, - со вздохом облегчения сказал д'Артаньян. - Я понимаю, что каждый выбирает тот корабль, в котором надеется быстрей достичь желанных берегов. Если мы оказались в разных кораблях, пожелаем же друг другу счастливого плавания, а ещё более того пожелаем, чтобы пути наши не пересекались настолько, чтобы одному из нас пришлось атаковать, а другому - защищаться.
  После этих слов он подошёл и искренне обнял меня.
  Я почувствовал, как слёзы подступают к моим глазам. Не было ничего на свете дороже этих простых дружеских объятий. Даже красавицы, в чьих объятьях я испытывал порой блаженство, были мне не столь дороги, поскольку их чувства ко мне были не столь постоянны, сколь нерушимой была наша взаимная дружба, скреплённая общими победами, общими поражениями и совместно преодолёнными опасностями.
  - Берегите себя, д'Артаньян! - сказал я. - Я не утешусь, если с вами случится какая-нибудь беда, и не прощу себе, если это произойдёт по моей вине.
  - Я ничем, по существу, не рискую, поскольку лишь помогаю владыкам крепче сидеть на их тронах, - весело ответил д'Артаньян. - Я гораздо больше опасаюсь за вас, дорогой друг! Расшатывать троны гораздо опасней! Берегите себя.
  После этого он крепко сжал мою руку и легко, словно двадцатилетний, вскочил в седло и поскакал по направлению к Парижу.
  - Каждый раз я совершаю одну и ту же ошибку! - сказал я себе, не опасаясь быть услышанным, поскольку рядом не было никого. - Вместо того, чтобы быть союзником этого человека, я выстраиваю свою игру, которая идёт вразрез с его планами. Пора бы мне с этим покончить. Но нет, не с такими козырями, которые сейчас у меня на руках!
  
  Глава 221
  
  Дальнейшая путаница в изложении Гримо вызывает у меня и смех и слёзы. В отношении загнанных коней я уже высказал своё недоумение. Как можно прослужить у лучшего из мушкетёров, Атоса, и за тридцать пять лет службы не понять тонкостей отношения к лошадям? Делаю вывод, что, начитавшись в библиотеке графа де Ла Фер различных авантюристических романах о том, что поспешность всадника всегда приводит к тому, что коня загоняют, Гримо, который в своей жизни не видел ни одного загнанного коня, решил, по-видимому, что в этом состоит какой-то особый шик богатого всадника - загонять коней при спешке. Это равносильно тому, что преднамеренно топить корабли, на которых плывёшь, только потому, что спешишь. Фантазии Гримо о том, что я помчался к Фуке на карете в надежде не позволить д'Артаньяну себя опередить, чрезвычайно неумны.
  Отвратительны и смехотворны его фантазии о трупах восьми лошадей, которые я, якобы, встретил по дороге. Но ещё более нелепо упоминание о том, что я якобы встречал эти трупы лошадей по дороге через Тур. Для чего бы Портосу, торопившемуся к Фуке в Сен-Манде или в Париж, ехать через Тур, если есть дорога намного короче?
  Расстояние от Ванна до Сен-Манде через Ле-Ман составляет одно лье, то есть 290 английских миль, тогда как расстояние от Ванна до Сен-Манде через Тур составляет 126,5 лье, то есть 362 английские мили. Для чего же было Портосу ехать через Тур, удлиняя свой путь ровно на четверть? Я, едущий через Тур, никак не мог бы ехать по следам Портоса, и поэтому даже если бы Портос щедро усыпал свой путь трупами загнанных лошадей, я встретил бы их лишь на коротком участке дороги от Сент-Арну-ан-Ивелин, этот участок составляет лишь одну двенадцатую часть от всего пути. Поскольку я отправил с письмом Базена ещё в полдень, а Портоса я направил для подстраховки, мне не было никакой необходимости выезжать самому вслед за Портосом.
  Письмо Базену содержало следующий текст:
  
  'Монсеньор!
  Капитан королевских мушкетёров д'Артаньян, который служит лично Королю, инкогнито посетил по заданию Короля и с ведома Кольбера Бель-Иль и, пользуясь моим отсутствием на острове и некоторыми знакомствами, а также прибегая к хитрости не только ознакомился со строительством укреплений на месте, но также изучил и запомнил планировку всех имеющихся и строящихся крепостных сооружений. Безусловно, он доложит об этом Королю, и весьма скоро. Я, пользуясь старинной дружбой с ним, задержу его сколько возможно, но не долее, чем на семнадцать часов с момента отправки моего гонца, передавшего вам это письмо. Учтите, что д'Артаньян будет у Короля с докладом не позднее, чем через двенадцать часов после получения вами этой депеши. Примите все необходимые меры для того, чтобы полученная капитаном д'Артаньяном информация не смогла быть использована вам во вред даже с учётом самых неблагоприятных комментариев и трактовок со стороны Кольбера. Я рекомендую вам заготовить и непременно иметь при себе дарственную, подписанную вами, согласно которой вы передаёте остров Бель-Иль со всеми его строениями в дар Его Величеству. В случае обвинений, которые могут последовать в ваш адрес в любой момент, отвечайте, что собирались сделать Королю сюрприз и вручите ему эту дарственную по возможности с наибольшей торжественностью'.
  
  Разумеется, письмо было зашифровано известным Фуке шифром, и, к тому же, оно было написано на тончайшей рисовой бумаге из Китая, Базену было велено проглотить это письмо в случае малейшей опасности, а содержание его я кратко сообщил ему на этот случай.
  Портоса я снабдил более подробным письмом, где разъяснял все опасности положения. Я обращал внимание Фуке на то, что д'Артаньян не использовал никаких бумаг, подтверждающих его полномочия, что делает его поездку чрезвычайно непохожей на обычную инспекцию. Поскольку поездка тайная, а д'Артаньян даже пытался выдавать себя за мелкого торговца, скрывая своё дворянское звание и истинное имя, лишь случай выдал его, поскольку он повстречал на острове барона дю Валона, это заставляет совершенно серьёзно относиться к моему первому письму, так что я рекомендую приготовиться добровольно расстаться с островом, сделав из него подарок Королю.
  Гримо совершенно безосновательно пишет, что я в карете потратил на дорогу меньше на четыре часа, чем Портос, путешествующий верхом. Если бы это было так, Портоса следовало бы признать никуда не годным наездником, а человек, сказавший эту мысль, вероятно солгал бы последний раз в жизни.
  Д'Артаньян вполне мог бы проехать верхом тот же путь, который я проехал в карете, на восемь часов быстрей меня, но едва ли он мог бы его проскакать на двенадцать часов быстрей, чем Портос, то есть вдвое быстрее. Для этого ему пришлось бы совершать по двадцать пять английских миль в час, то есть покрыть один лье за одиннадцать часов. Для этого ему следовало бы скакать на лучших скакунах, которых он менял бы каждые полчаса, или даже чаще. Это невозможно без заранее организованных подстав. Как опытный всадник, д'Артаньян вероятнее всего покрыл этот путь не быстрее, чем за 16 часов, в этом случае он мог бы обойтись одной отлично тренированной лошадью, и не загнать её, или же сделать одну-две перемены коней по пути из Ванна в Сен-Манде.
  Теперь расскажу, по какой причине я ехал через Тур.
  Позаботившись о том, чтобы предупредить Фуке, я вовсе не спешил к нему. Мне необходимо было позаботиться и о собственной безопасности. Ведь если бы был арестован Фуке, всякий, кто назывался его другом, автоматически оказывался под ударом. Я не мог себе позволить быть арестованным неожиданно, так, чтобы мои бумаги попали к сыщикам Кольбера. Разумеется, я достаточно осторожно хранил самые важные бумаги, найти и расшифровать их было не бы не просто. Но всякий человек, предвидя опасность, вспоминает о том, что кое-какие документы лучше бы спрятать понадёжнее, а иные и вовсе уничтожить. Ведь некоторые документы приходится держать близко, под рукой, поскольку с ними приходится работать. Нельзя же каждую бумажку прятать в подпол, хот в который скрыт облицовочными камнями и плитами!
  Если бы я только сжигал бумаги, которые имелись у меня под рукой, это отняло бы не более получаса. Для того, чтобы рассортировать их и самые важные спрятать как можно надёжнее, а самые опасные и не столь уж важные попросту уничтожить, потребовались те самые восемь часов, которые объясняют мою задержку с выездом после Портоса. Но я не направлялся к Фуке и не спешил его предупредить, поскольку я уже ранее сделал это дважды. Я направлялся к герцогине де Шеврёз, желая посетить не только её. Честно говоря, к самой Марии я уже значительно охладел к этому времени, но нас ещё соединяли приятельские отношения, хотя о взаимной любви уже речи быть не могло.
  У нас была общая дочь.
  Шарлотта-Мария Лотарингская родилась в 1627 году. Было время, когда она предназначалась в жёны принцу де Конти и я почти совсем успокоился на её счёт. Но Мария во времена Фронды стала использовать её для своих целей, сделав её любовницей Поля де Гонди, кардинала де Реца, к которому сама испытывала сильную привязанность, которую, быть может, правильно было бы назвать любовью, если бы подобной привязанностью не удостаивались слишком многие знатные мужчины. Во время Фронды моя дочь, Шарлотта-Мария играла весьма заметную роль в разворачивающихся событиях, поскольку оказывала довольно сильное влияние на Поля де Гонди. Сразу скажу, я не использовал её для того, чтобы убедить Гонди продать Бель-Иль Фуке, я действовал по другим каналам. Шарлотта-Мария не подозревала, что я - её отец, и это меня убивало. Я не мог повлиять на её судьбу, помочь ей ни в чём. В итоге замуж она так и не вышла.
  Мария запретила мне называть её дочерью и даже считать её своей дочерью, но нельзя запретить голосу крови указывать на ту, в которой видишь своё продолжение в будущем. Я мог бы вполне оставить в покое нашу дочь, если бы меня устраивало то положение, которое она занимает в свете благодаря положению и хлопотам её матери. Но дело было совсем плохо, и я не мог простить Марии то, что она использовала нашу красавицу-дочь для того, чтобы продолжать плести интриги. Вместо удачного замужества, достойное дочери герцогини, она удостоилась всего лишь доли любовницы коадъютора Поля де Гонди. И мне нет никакой радости от того, что этот выскочка добился кардинальской шапки. Лучше быть законной женой всего лишь барона, чем быть всего лишь любовницей кардинала. Я заехал, чтобы ещё раз попытаться повлиять на судьбу дочери. Я привёз Марии для Шарлотты-Марии двадцать тысяч ливров. Это был мой подарок, который я даже не имел права ей вручить лично, я просил Марию передать ей эти деньги как дар от незнакомого покровителя. Мария была жестока ко мне, ведь она могла бы сделать меня крёстным отцом Шарлотты-Марии, и тогда я спокойно мог бы видеться с ней и дарить ей подарки на День Ангела.
  - Почему вы отказываете мне в чести быть её крёстным отцом? - спросил я Марию, когда нашей дочери исполнилась неделя.
  - Вы сами прекрасно понимаете, Рене, - ответила она.
  - Тем самым вы признаёте меня как её отца? - спросил я.
  - Тем самым я признаю вас не членом своей семьи, - отрезала Мария. - Вы мой друг, мой любовник, но вы никогда не будете вхожи в мою семью.
  Тогда я впервые назвал Марию жестокой.
  - Вы желаете, чтобы я погубила себя для того, чтобы доставить вам радость общения с этим ангелочком? - спросила она. - Разве недостаточно вам осознавать, что она будет счастлива, что она будет герцогиней, что её ждёт великая судьба?
  Тогда я поцеловал руки Марии и попросил прощения. Если бы я тогда знал, что 'великая судьба' в понимании Марии - это удел быть любовницей проклятого Гонди, я, наверное, совершил бы в отношении этой падшей женщины какое-то насилие, я бы вырвал Шарлотту-Марию из её материнской опеки, которая преследовала одни лишь эгоистические цели.
  Итак, я посетил Тур, привёз Шевретте для Шарлотты-Марии небольшой подарок. Я ведь не мог повидаться с ней, посетив дом Гонди!
  - Это, конечно, довольно много для подарка от шевалье д'Эрбле, но, увы, слишком мало для подарка от епископа Ваннского, - сказала с улыбкой Мария.
  - Епископы не имеют обыкновения дарить подарки светским женщинам, не являющимся их родственницами, - ответил я. - Служители Божьи не раздают дары, а принимают их для Господа нашего. Если бы она была моей крёстной дочерью, даже и в этом случае я не мог бы подарить ей больше, поскольку в настоящее время я просто не располагаю другими средствами.
  - Вам не помогает господин Фуке? - с удивлением спросила герцогиня.
  - У господина Фуке нет никаких причин давать мне деньги, - сухо ответил я.
  - Но вы же с ним находитесь в приятельских отношениях, разве не так? - не унималась герцогиня.
  - Я видел его, кажется, несколько раз, - ответил я, - но мы не друзья, и даже почти не знакомы. - Вы напрасно уделяете внимание каким-то сомнительным слухам.
  - Бросьте, Рене, кого вы обманываете? - томно сказала Мария. - Незнакомым людям не помогают стать епископом одного из лучших епископств королевства.
  - Ах, эти слухи вечно всё искажают, - сказал я с досадой. - Я всего лишь временно занимаю эту должность, поскольку, как вы сами знаете, я скорее мушкетёр, чем священник.
  - Вы и то, и другое, и вместе с тем ни то, и ни другое, - возразила герцогиня. - И я совсем не уверена, что Фуке - более влиятельный человек, чем вы.
  - Вот и договорились, - сказал я, поскольку этот разговор стал раздражать меня. - Я заехал к вам, герцогиня, вовсе не затем, чтобы пререкаться на эту тему. Я хотел вас спросить, в каком отношении вы с господином Кольбером?
  - С господином Кольбером? - удивилась герцогиня. - Почему вы спрашиваете?
  - Я слышал, что вы собираетесь породниться с ним, - сказал я. - Одна из его дочерей, Жанна-Мария-Тереза Кольбер собирается замуж за вашего внука Шарля-Оноре д'Альбера де Шеврёз.
  - Видите, что происходит? - воскликнула герцогиня. - Только что вы упрекнули меня, что я пользуюсь непроверенными слухами, а теперь вы сами откуда-то взяли эту фантазию и рассказываете её мне!
  - Ну, хорошо, пусть так, - согласился я. - Вы запретили мне говорить правду, вы запретили думать мне об этом, но ведь Шарль-Оноре, он и мой внук тоже.
  - Вы считаете Луи-Шарля своим сыном, Рене? - спросила герцогиня.
  - Он родился 25 декабря 1620 года, - ответил я, - В марте 1620 года мы с вами были очень близки, как, впрочем, и в феврале, и в апреле. В это время вы уверяли меня в том, что уже давно не делите ложе со своим тогдашним супругом герцогом де Люинем.
  - Мало ли в чём я вас уверяла! - воскликнула Мария. - Я уже и сама не помню ничего обо всех этих делах!
  - Зато помню я, - сказал я, почувствовав себя уязвлённым.
  - А не надо помнить то, что помнить не следует, - жёстко отрезала герцогиня. - Вы полагаете, что имеете на моих детей и внуков какие-то права? С какой стати?
  - Я полагаю, что герцогине де Шеврёз не имеет смысла вступать в родство с Жаном-Батистом Кольбером, - сказал я холодно и твёрдо. - Советую прислушаться к моей рекомендации, сударыня.
  - Как скажите, Рене, - солгала герцогиня. - Я готова послушаться вас как лицо духовное.
  Её тон в разговоре со мной столь резко изменился, что я не успел сообразить, что именно заставило её пойти на мировую.
  - Вы сердитесь на меня, а у меня для вас имеется информация, которая, наверняка будет вам полезна, - продолжала она.
  - В чём же состоит эта информация? - спросил я, стараясь скрыть интерес, но зная по опыту, что информация у Шеврёз всегда важная и достоверная.
  - Помните ли вы Арленкуров из Дампьера? - спросила она.
  - Я не знаю таковых, - ответил я, хотя припомнил, что какой-то из Арленкуров недавно поступил в роту королевских мушкетёров.
  - Тогда вам будет, вероятно, совсем не интересно, что молодой Арленкур недавно попытался совершить официальную инспекцию на остров Бель-Иль, - сказала герцогиня небрежно. - Что ж, раз вы его не помните, это, по-видимому, будет вам совсем не интересно.
  - Напротив, я, кажется, припоминаю одного Арленкура, - сказал я. - Этот молодой человек, кажется, поступил в роту мушкетёров капитана д'Артаньяна, а всё, что касается д'Артаньяна, мне чрезвычайно интересно. Продолжайте, прошу вас.
  - Не вы ли сказали, что я пользуюсь непроверенными слухами и забиваю себе голову чем попало? - сказала герцогиня тоном уязвлённого самолюбия. - Эти сведения, полагаю, тоже можно отнести к непроверенным слухам, так что я не буду распространительницей столь сомнительных фантазий.
  - Умоляю, герцогиня, ради нашей дружбы, скажите мне, что вам известно о поездке Арленкура? - сказал я по возможности наиболее мягким и дружеским тоном.
  - Друзья не обмениваются слухами и сплетнями, - возразила герцогиня, махнув рукой. - Всё это пустое. Так что вы хотели сказать мне относительно Кольбера?
  - Это подождёт! - воскликнул я в нетерпении. - Умоляю, Мария, что такое с этим Арленкуром?
  - Ради дружбы? - переспросила герцогиня, презрительно выпятив нижнюю губу. - Фи! Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной. В особенности, если между ними что-то было.
  - Мария, ради нашей любви, расскажите мне всё, - сказал я и поцеловал руку герцогини.
  - Так сухо мужчины целуют руки матери или свекрови, - презрительно ответила Мария и высвободила свою руку из моих рук.
  Тогда я прильнул к её шее, груди, а затем к губам.
  - Анри, любите ли вы меня всё ещё? - прошептала Мария.
  - Разве слова могут быть лучшим свидетельством, чем поцелуи? - спросил я.
  - Нет, ваши слова вообще никогда не могут служить никаким свидетельством, - воскликнула Шевретта и захохотала так заливисто, как она делала это в дни нашей молодости. - Я вам не верю, но вы из меня верёвки вьёте, Анри.
  Это было хорошим признаком. Мария называла меня моим вторым именем, Анри, лишь в случае сильного возбуждения и в отличном настроении. В других случаях она называла меня Рене, а то и д'Эрбле или ещё более официально.
  - Ваш Анри слушает вас со вниманием, моя Мария, - сказал я.
  - Я вам не верю ни вот настолечко, но это не важно, - ответила Шевретта. - Слушайте же. Молодой Арленкур прибыл на побережье и требовал, чтобы его перевезли на остров Бель-Иль на военном корабле. В порту он предъявил документ, согласно которому он выполнял поручение Его Величества и всем государственным чиновникам предписывалось оказывать ему всевозможное содействие и подчиняться ему.
  - Так-так, продолжайте, - сказал я.
  - Они устроили ему волокиту, - коротко ответила герцогиня. - Сначала отправили к начальнику порта, затем начальник порта поинтересовался воинским званием и должностью Арленкура, затем сказал, что этот приказ следует зарегистрировать в таможне, поскольку ведь корабль может направиться не на остров, а за пределы территории Франции.
  - Иными словами, его не пустили на остров? - спросил я.
  - Пустили, но он добивался этого двое суток! - воскликнула герцогиня со смехом. - А когда он, наконец, прибыл на остров, его сразу же окружили какие-то навязчивые чиновники, которые пытались ему показать лишь то, что его совершенно не интересовало, и не показывать то, что его интересовало больше всего.
  - Что же его интересовало больше всего? - спросил я, почувствовав, как по моей спине ползут мурашки.
  - Разумеется, укрепления, порты, пороховые склады, орудия, запасы ядер, количество солдат и офицеров в гарнизоне, их имена и звания, а также чертежи строящейся крепости, - ответила герцогиня.
  - Ему показали чертежи? - спросил я.
  - Он получил ответ, состоящий в том, что поскольку строительство фактически уже закончено, ведутся только некоторые завершающие работы, то чертежи отосланы господину Фуке, так что показать их ему нет никакой возможности.
  - Коня! - воскликнул я. - Лучшего вашего коня, герцогиня!
  - Вы собираетесь ехать верхом? - удивилась Шевретта. - Если вы хотите направиться в Сен-Манде, то вы прибудете ночью! Зачем вам это? Возьмите мою карету, запряженную парой отличных рысаков. Моя карета лёгкая и удобная, в ней вы доедете надёжно к восьми часам утра.
  - Герцогиня, вы - прелесть! - воскликнул я и вновь поцеловал её в щёку, а затем в губы. - Прошу простить, что я в спешке покидаю вас. Через сутки или двое я вернусь и возвращу вам вашу карету и лошадей!
  - Чтобы побеседовать со мной чуть дольше, чем сегодня? - спросила герцогиня с улыбкой.
  - Дольше, намного дольше, Мария, - согласился я.
  - Хорошо, хоть я вам и не верю, Анри, - ответила герцогиня. - Если ваши планы поменяются, просто отправьте мне карету вместе с Жан-Люком, моим кучером. Вы не успели отобедать, я велю принести вам в карету корзинку со снедью.
  - Я ем очень мало, Мария, - сказал я, - но всё равно благодарю вас.
  - А там и будет только то, что вы любите, - сказала Мария с улыбкой. - Немного бургундского, головка сыра, хлеб домашней выпечки, пара запечённых куриц и немного фруктов и овощей. Господину барону дю Валону это было бы на один лёгкий завтрак, а вам будет достаточно на весь путь.
  - Благодарю вас, Мария! - воскликнул я. - Обещаю вернуть вам вашу карету лично не позднее, чем через три дня.
  - Не спешите, пусть будет четыре дня, у вас полно дел в Париже, - ответила Мария.
  'Какая всё же женщина! - подумал я. - Мне порой кажется, что ей безразлично, на чьей стороне быть, лишь бы действовать, лишь бы оказывать влияние на события, происходящие вокруг неё! Но каков Кольбер! Я-то подумал, что он отправил только одного д'Артаньяна, а он организовал двойную инспекцию! Теперь д'Артаньян доложит, что деньги и личное знакомство открывают на остров Бель-Иль доступ быстрее, полнее и надёжнее, чем приказ Его Величества! Это равносильно признанию, что Бель-Иль готовится отложиться от королевской власти. Это - смертный приговор для Фуке!'
  
  Глава 222
  
  Едва лишь прибыв в Сен-Манде, я направился к Фуке. Узнав о моём прибытии, он отпустил своих клиентов с совещания, которое проводил и сам вышел встретить меня.
  - Благодарю вас, дорогой монсеньор за ваши любезные предупреждения меня о поездке господина капитана д'Артаньяна на Бель-Иль с инспекцией, - сказал Фуке. - Я буду настороже и при малейшей опасности найду что ответить Его Величеству. Но поскольку опасности пока ещё нет, вы, конечно, с дороги желали бы отдохнуть и отобедать?
  - Опасность уже вошла в ваш дом, монсеньор, и схватила вас за горло! - возразил я. - Требуется действовать немедленно!
  - О чём вы говорите! - возразил Фуке. - Я не делал никакой тайны из укрепления острова Бель-Иль! Эти работы согласованы ещё с Мазарини, у меня имеется на тот план его подпись со словом: 'Одобряю' на сопроводительном письме к проекту! Мне ровным счётом не угрожает никакая опасность!
  - Монсеньор, если вы считаете, что с инспекцией к вам приезжал один лишь капитан д'Артаньян инкогнито, тогда вы ошибаетесь, так же точно, как ошибался я, пока не узнал о том, что это была лишь одна из сторон коварного плана Кольбера! - возразил я.
  - Кольбер! Кольбер! Опять этот Кольбер! - воскликнул Фуке с усмешкой. - Дался вам этот Кольбер! В конце концов он - мой подчинённый! Он обязан делать то, что я ему велю. Завтра же я велю ему не вмешиваться в дела обороны границ королевства!
  - Ошибаетесь, монсеньор, - возразил я. - Кольбер подчиняется не вам, а лично Королю, и поездка капитана д'Артаньяна, действующего неофициально с помощью денег сопровождалась поездкой официальной одного никому не знакомого молодого офицера по имени Арленкур!
  - Что же с того? - спросил Фуке, слегка насторожившись.
  - А дело в том, что у господина Арленкура был документ за подписью Короля, предписывающий всем государственным служащим оказывать ему помощь в его поездке, - продолжал я. - Этот документ именем Короля требовал безусловного подчинения всем, кого этот офицер сочтёт необходимым использовать для своей миссии. Все они должны были оказывать полнейшее повиновение этому офицеру, представляющему ни много ни мало власть самого Короля.
  - И что же это означает? - спросил Фуке в недоумении.
  - Король, как вы знаете, после смерти Мазарини заявил, что не намеревается ни с кем делить свою власть в королевстве, - напомнил я. - Он сказал, что будет лично подписывать документы, которые будут регламентировать все отношения в государстве его именем. Документ с королевской подписью, с его печатью и с заверяющей подписью канцлера Сегье, является высшим государственным актом в королевстве. Любой гражданин, который не подчиняется такому документу, является бунтовщиком. Простолюдина за такое могут повесить, государственного служащего казнят, соответственно его дворянскому званию, то есть могут отрубить голову. Неподчинение одного государственного служащего - это смертельная вина этого государственного служащего. Но неподчинение королевскому указу целого острова - это уже вина губернатора острова, или её владельца, если хотите. Бель-Иль принадлежит вам. Неподчинение офицеров гарнизона Бель-Иля Королю - это бунт!
  - Я погиб... - прошептал Фуке.
  - Приготовили ли вы бумагу о том, что преподносите Бель-Иль в дар Его Величеству, как я вас об этом просил? - спросил я.
  - Я полагал, что это не срочно, и, признаюсь, не приготовил ещё этот документ, - ответил Фуке.
  - Безумец! - воскликнул я. - Немедленно готовьте этот документ, и отправляйтесь с ним к Королю! Надеюсь, что вы ещё успеете обогнать д'Артаньяна, хотя для этих надежд, признаюсь, нет никаких оснований! Он летит быстрее птицы! Особенно, когда выполняет личный приказ Короля или кардинала!
  - Но отдать такой прекрасный остров! В дар! Лишиться такой замечательной крепости! Ведь в Бель-Иле тысяча семьсот жителей, включая гарнизон! - сокрушённо сетовал Фуке.
  - Как хотите, - ответил я. - Если вы этого не сделаете, после того, как ваши офицеры дружно проявили неповиновение распоряжению Короля, у вас есть два выбора - повиниться и покаяться, объяснив всё это недоразумением, и продемонстрировать Королю, что Бель-Иль никоим образом не предназначался для поддержки бунтовщиков против Короля, или объявить войну Людовику XIV и удалиться на Бель-Иль, чтобы подобно Ла-Рошели продержаться там против королевской армии неделю, месяц, может быть, полгода. Но не вечно же вы будете там сидеть! Ваш Бель-Иль всё равно не устоит перед королевской армией!
  - Вы правы, д'Эрбле! - воскликнул Фуке. - Лучше потерять остров, чем пойти против Короля! Лучше лишиться острова, чем головы! Быть может, Король ещё откажется от моего дара, как он отказался от предсмертного дара Мазарини! Ведь он не принял же он сорок миллионов ливров от Мазарини! А Бель-Иль обошёлся мне в миллион триста тысяч, и на его перестройку, строительство крепости и укрепление берегов я затратил пятьсот тысяч. Если Король отверг сорок миллионов ливров, будет логично отвергнуть и недвижимость стоимостью менее двух миллионов ливров?
  - Не рассчитывайте на это, монсеньор, - возразил я. - Этот остров для королевства важней, чем сорок миллионов Мазарини. Деньги - это всего лишь металл, остров у берегов государства, который может защищаться автономно о внешнего врага и от внутреннего противника ценен гораздо больше, чем какие-то там тридцать миллионов ливров. Король примет этот дар, но вы постараетесь, чтобы он назначил вас комендантом этого острова, тогда он по сути останется в ваших руках. Но прежде необходимо сделать вот что. У вас ведь имеются чертежи укреплений, вторая копия?
  - Разумеется, имеется! - ответил Фуке.
  - Велите срочно переделать общий чертёж так, чтобы стены, обращённые к материку, были на этих чертежах ниже и тоньше, чем стены, обращённые к океану! - сказал я. - Кроме того, пусть все пушки на этом чертеже будут размещены на внешней стене, обращённой к морю, а также несколько пушек по бокам, для охраны пролива между островом и материком. И чтобы ни одна пушка на этих чертежах не была направлена на материк, на территорию Франции! Мы будем настаивать, что эти чертежи - контрольная копия, а те чертежи, по которым строилась крепость, опротестуем, как ошибочные. Свалим всё на ошибку чертёжника.
  - Но ведь строительство почти завершено! - воскликнул Фуке.
  - Строители не виноваты, поскольку им дали не верные чертежи, - ответил я. - А чертёжник... Кто-нибудь из мелких дворянчиков, ваших клиентов не умирал недавно? В этом году?
  - Я наведу справки, - сказал Фуке.
  - Свалите всё на покойника, с мёртвого и спроса нет, - сказал я. - Но это подождёт. Пишите же скорее дарственную и немедленно езжайте в Лувр, к Королю!
  - Иду, иду! - воскликнул Фуке и направился в свой кабинет, махнув секретарю рукой, чтобы он последовал за ним для составления дарственной.
  
  Глава 223
  
  Когда Фуке прибыл к Королю, ему пришлось ждать, поскольку Король был занят совещанием с Кольбером. Секретарь, зная, что Фуке - более значительная персона, нежели Кольбер, позволил себе доложить Людовику о прибытии суперинтенданта финансов.
  - Скажите господину Фуке, что я приму его через три минуты, - ответил Король секретарю. - Итак, господин Кольбер, вы предлагаете потребовать у Фуке миллион ливров на свадьбу Филиппа и Генриеттой Английской?
  - Ваше Величество, положение обязывает устроить это торжество на самом высшем уровне, - ответил Кольбер. - Политика в данном случае важней экономики.
  - Ведь это та самая сумма, которую просил у меня Карл для того, чтобы вернуть себе трон, - проговорил в задумчивости Людовик. - Мне пришлось ему отказать, поскольку я не располагал такими деньгами. Теперь же, вы полагаете, эту сумму мы можем себе позволить израсходовать на это торжество?
  - Не только можем, но и обязаны, Ваше Величество, я подсчитал все расходы, и вычеркнул решительно всё, без чего можно было бы обойтись, - ответил Кольбер.
  - Эту сумму мне предоставите вы, Кольбер? - спросил Людовик.
  - К сожалению, для этого имеются затруднения, - ответил Кольбер, краснея. - Подконтрольные мне суммы уже почти полностью распределены Вашим Величеством на самые срочные расходы, тогда как средства, находящиеся под контролем господина Фуке ещё распределены не все. По этой причине я рекомендовал бы запросить эту сумму у господина Фуке.
  - Вы предлагаете попросить у него его личные финансы? - удивился Людовик.
  - Я говорю лишь о той части казённых средств, которые находятся под его личной юрисдикцией, - уточнил Кольбер. - Господин Фуке, разумеется, обладает личными средствами, но как суперинтендант финансов он контролирует также и значительные средства казны.
  - Надеюсь, что он не путает эти два источника денег, хотя оба они находится под его контролем, - проговорил Людовик в задумчивости.
  - Мы все на это надеемся, Ваше Величество, - ответил Кольбер. - Созданная вами Палата после детального исследования даст вам на этот вопрос точный и детальный ответ в скором времени.
  - Хорошо, - ответил Король. - Итак, вы уверены в том, что утверждали мне недавно? Фуке, действительно, осуществляя укрепления острова Бель-Иль, израсходовал на этот не только собственные средства, но также и частично средства моей казны?
  - Я в этом уверен, Ваше Величество, и точные суммы будут вам названы в самое ближайшее время, - ответил Кольбер. - Та сумма, которую я ранее называл, это нижняя оценка, за которую я могу поручиться головой.
  - Не спешите поручаться головой, господин Кольбер, - возразил Король. - Ваша голова нам ещё понадобится. Сейчас ступайте, но после того, как я переговорю с господином Фуке, я жду вас. Приходите через час. Я думаю, что этого будет достаточно, чтобы вы не пересеклись с ним, я отпущу его раньше, с чем бы он ни пришёл ко мне. Велите пригласить ко мне господина Фуке.
  Кольбер поклонился и вышел, но тотчас же вернулся.
  - Ваше Величество, - к вам прибыл господин д'Артаньян, - сказал он.
  - Скажите капитану д'Артаньяну, чтобы он вошёл ко мне после того, как я позвоню в колокольчик, а сейчас пригласите ко мне господина Фуке.
  Кольбер ещё раз поклонился и вышел, вслед за ним почти тотчас же к Королю вошёл Фуке.
  - Ваше Величество, я прибыл доложить, что работы по укреплению крепости Бель-Иль завершены, - произнёс Фуке торжественно.
  - По какой причине эти работы проводились? - спросил Король.
  - По приказу первого министра Вашего Величества кардинала Мазарини, - ответил Фуке. - Позвольте показать вам план укреплений. Здесь стоит подпись кардинала.
  С этими словами Фуке развернул на небольшом столике план укреплений острова Бель-Иль.
  - Эти укрепления должны послужить укреплению морской границы нашего королевства? - спросил Король.
  - Именно так, Ваше Величество, - согласился Фуке.
  - И от каких же врагов эти укрепления помогут нам защититься? - продолжал свой допрос Король, делая вид, что это дело не слишком сильно его беспокоит.
  - Нашим границам с моря могут угрожать и Испания, и Франция, и Голландия, и Португалия, - ответил Фуке. - Достаточно вспомнить, насколько опасной оказалась попытка Англии вмешаться в военный поход вашего августейшего батюшки Короля Людовика XIII против мятежников Ла-Рошели, чтобы оценить необходимость укрепления подобных крупных островов, принадлежащих нам и представляющих форпосты наших береговых границ.
  - Принадлежащих нам, вы сказали, - уточнил Людовик. - Остров Бель-Иль, кажется, принадлежал ранее семейству Гонди, но с недавних пор его приобрели вы, и занялись его укреплением, не так ли? Говоря об острове 'принадлежащим нам', вы имели в виду свою семью? Ведь этот остров принадлежит вам, господин Фуке?
  Фуке почувствовал, как его шея покрывается потом. Он хотел прежде всего разведать ситуацию и воспользоваться советом Арамиса преподнести Бель-Иль в дар Королю только в том случае, если ситуация будет безвыходной. Теперь он ощутил по тону разговора и по уточняющим вопросам Короля, что Людовик XIV крайне болезненно воспринимает ситуацию с укреплением пограничного острова без его ведома. Фуке решил сделать последний ход, чтобы успокоить Короля насчёт этого острова и постараться оставить его за собой.
  - Взгляните на этот план, Ваше Величество, - сказал Фуке, указывая на план укреплений. - Наиболее толстые и наиболее высокие стены возведены с внешней стороны острова, что подчёркивает его предназначение, состоящее в обороне от внешнего врага со стороны океана. Мой гарнизон будет первым, кто примет на себя удар в случае внешней опасности.
  - Ваш гарнизон, господин Фуке? - переспросил Король. - О каком вашем гарнизоне вы говорите? Разве у вас имеется военная должность?
  - Я оговорился, Ваше Величество, - смутился Фуке. - Поскольку на острове завершено строительство крепостей, то люди, находящиеся на нём, простые жители, крестьяне и ремесленники, начинают в некоторой степени ощущать себя причастными к этой крепости. Для обслуживания этих укреплений понадобится гарнизон. Гарнизон армии Вашего Величества, полностью подчиняющийся приказам Вашего Величества. На острове будет находиться ваш гарнизон, Ваше Величество.
  - Хорошо, господин Фуке, - мягко сказал Король.
  Фуке вздохнул с облегчением и вытер шею платком.
  Король между тем позвонил в колокольчик.
  
  Глава 224
  
  - Вы звали меня, Ваше Величество? - спросил д'Артаньян, заходя в кабинет Короля.
  - Капитан, - сказал Людовик. - Перед вами план крепости острова Бель-Иль. Взгляните на него, всё ли здесь верно отражено?
  - Ваше Величество, крепостные стены, направленные к открытому океану, судя по чертежам, запланированы более прочными и высокими, нежели это имеет место на самом деле, - ответил д'Артаньян, - тогда как стены, направленные к побережью, как мне кажется, здесь указаны намного менее прочными и высокими, чем это имеет место на самом деле.
  - Эту ошибку я уже обнаружил недавно сам! - воскликнул Фуке. - Я собирался отправить инженера, руководившего строительством, на галеры, но он показал мне чертежи и полностью оправдался. Оказывается, в чертежах были допущены ошибки! Я уже велел осуществить перестройку и дополнительно укрепить внешние стены, чтобы устранить этот дисбаланс.
  - Но ведь вы, кажется, доложили только что о том, что строительство укреплений завершено? - спросил Людовик.
  - Эти работы ведутся полным ходом и завершатся не позднее, чем в две недели, - ответил Фуке. - Можно считать, что они уже завершены.
  - Д'Артаньян, вы видели какие-либо работы по дополнительному укреплению внешних стен? - спросил Король.
  - Работы ведутся по всему периметру, и я не могу исключить, что через две недели внешние стены будут укреплены сильней, чем стены, обращённые к материку, - ответил д'Артаньян.
  - Скажите мне, капитан, как вы были встречены на острове? - продолжал свой допрос Король. - Показали ли вам всё, что вы хотели бы видеть?
  - Поскольку я проводил проверку инкогнито, в соответствии с распоряжением Вашего Величества, меня никто не принимал на острове, кроме одного старинного друга, которого я случайно застал за руководством инженерными работами.
  - Вот как? - удивился Король. - Оказывается, строительными работами руководил ваш старинный друг? У вас имеются друзья среди сапёров и архитекторов?
  - У меня имеются друзья среди мушкетёров и баронов, - ответил д'Артаньян. - Строительными работами руководил мой боевой товарищ барон дю Валон, с которым мы вместе служили в роте мушкетёров господина де Тревиля.
  - А если бы судьба не содействовала вам, если бы вы не встретили своего старинного приятеля, вы бы смогли выполнить моё поручение? - спросил Король.
  - Ваше Величество, я ещё не получал таких поручений от своего государя, которых бы не выполнил, - ответил д'Артаньян. - Так или иначе я нашёл бы средство, поскольку приказы Короля для меня - закон.
  - Это прекрасно, господин д'Артаньян, - сказал Людовик. - Но я, насколько мне помнится, поручал вам осуществить ещё кое-что. Как справился со второй половиной поручения ваш молодой и мало кому знакомый мушкетёр, имеющий при себе приказ о содействии ему в его инспекции?
  У Фуке по всей спине побежали мурашки. 'Вот оно! - подумал он. - То, о чём предупреждал меня д'Эрбле!'
  - Я не встретил его на острове Бель-Иль, из чего сделал вывод, что добраться до острова ему было сложней, чем мне, использующему деньги и дружеские связи, - ответил д'Артаньян.
  - Что вы говорите! - воскликнул Людовик. - Офицер мушкетёров, имеющий на руках приказ, подписанный лично мной, имел какие-то трудности с посещением этого острова? Острова, на котором, как только что заверил меня господин Фуке, находится или будет находиться в самое ближайшее время мой гарнизон?
  - Ваше Величество, позвольте мне дать некоторые объяснения, - проговорил побледневший Фуке.
  - Не только позволяю, но и требую, - ответил Людовик. - Прежде всего, назовите мне имя того человека, который виновен в ошибках на чертежах, по которым строилась крепость.
  - Д'Эмери, - твёрдо произнёс Фуке.
  - Д'Эмери? - переспросил Король. - Д'Эмери, которого недавно казнили за растрату казённых денег?
  - Д'Эмери, Ваше Величество, я выяснил это только вчера, и вчера же распорядился об исправлении ошибок в строительстве, - ответил Фуке.
  - Что ж, легко отделался этот негодяй д'Эмери, - проговорил Король. - Оказывается, он виновен не только в расхищении казны, но ещё и в подмене чертежей для строительства укреплений. А как вы объясните мне трудности офицера при осуществлении инспекции по моему распоряжению?
  - Я хотел сделать сюрприз Вашему Величеству и поэтому распорядился о соблюдении некоторой таинственности вокруг завершения строительства, - поспешно воскликнул Фуке, в душе благословляя меня за то, что имеет при себе дарственную.
  - Сюрприз? - спросил Людовик с интересом.
  Д'Артаньян с интересом посмотрен в лицо Фуке.
  - Ваше Величество, я хотел сделать это лишь после устранения недоделок, о которых только что говорилось, но, по-видимому, лучше сделать это прямо сейчас! - сказал Фуке, постаравшись придать своему голосу как можно больше безмятежности и торжественности.
  С этими словами он извлёк из своей папки дарственную, оформленную по всем правилам и скреплённую его подписью и печатью.
  - Что это? - спросил Людовик, беря документ из рук Фуке.
  - Я умоляю Ваше Величество принять от меня этот скромный дар, - ответил Фуке. - В тот самый день, когда я выкупил у кардинала де Реца остров Бель-Иль, я уже планировал укрепить его и сделать надёжным форпостом для противостояния любой агрессии любой морской державы. Этот остров изначально предназначался в дар Вашему Величеству, поскольку лишь Король Франции должен владеть этим ключом ко этой части побережья. Видит Бог, я хотел вручить этот документ лишь после того, как в укреплении будет положен последний камень, но инспекция господина д'Артаньяна раскрыла мой замысел Вашему Величеству, так что откладывать более невозможно.
  - Вы дарите мне остров Бель-Иль? - спросил удивлённо Король. - Во сколько же он вам самому обошёлся?
  Д'Артаньян с восхищением посмотрел на Фуке.
  - Сущие пустяки, Ваше Величество, - ответил Фуке. - Помимо цены, за которую кардинал де Рец уступил мне его...
  - Кажется, это один миллион триста тысяч ливров? - спросил Король.
  - Ваше Величество прекрасно осведомлены, - подтвердил Фуке, который уплатил де Рецу сверх названной и широко известной суммы двести тысяч ливров, не зафиксированные ни в каких документах.
  - Так сколько же вы заплатили за строительство? - спросил Король.
  - Ваше Величество, я не подсчитывал, я просто давал согласие на оплаты всех работ, которые считал разумными, - ответил Фуке.
  - Господин Фуке, ответьте на заданный мной вопрос, - настойчиво потребовал Людовик.
  - Миллион шестьсот тысяч ливров, - ответил Фуке, изрядно покривив душой.
  - По-видимому, теперь ваши финансовые возможности изрядно ослаблены этими тратами? - обеспокоенно спросил Король.
  - Моя работа состоит в том, чтобы изыскивать финансовые возможности и обеспечивать необходимые средства для Вашего Величества, - ответил Фуке со скромным видом.
  - Кстати, о потребностях, я хотел узнать у вас, найдётся ли у вас миллион ливров для организации свадьбы Филиппа Орлеанского и Генриетты Английской? - спросил Людовик.
  - Я предоставлю Вашему Величеству требуемый миллион немедленно, но мне кажется, что это торжество потребует большей суммы, - ответил Фуке. - Завтра же я передам вас миллион четыреста тысяч ливров, а сверх того велю господину Кольберу выдать вам те девятьсот тысяч ливров, которые он должен мне возвратить по вот этому документу.
  С этими словами Фуке предоставил Королю долговое обязательство на своё имя от имени Кольбера на сумму в девятьсот тысяч ливров.
  - Благодарю вас, господин Фуке, вы свободны, - сказал Людовик. - А вас, д'Артаньян, я попрошу остаться ещё на одну минуту.
  
  Глава 225
  
  - Господин капитан, теперь вы видите, как вы мне нужны? - спросил Король, когда Фуке вышел из кабинета.
  - Для того, чтобы замечать ошибки чертёжника, делающего копии чертежей? - спросил д'Артаньян.
  - Для того, чтобы разоблачать тех, кто объясняет свои злонамеренные действия ошибками чертёжников или излишним усердием при подготовке сюрпризов Королю, - возразил Людовик. - Как вы думаете, подарил бы мне Фуке Бель-Иль, если бы не ваша поездка, которая вскрыла эти весьма интересные подробности относительно укреплений острова и относительно повиновения местных чиновников моим письменным приказам?
  - Я боюсь предполагать плохое в отношении людей, вина которых не доказана, - ответил д'Артаньян. - Но ведь господин суперинтендант явился к вам уже с имеющейся у него дарственной!
  - Мне кажется, что он не очень-то спешил с вручением этого подарка, - возразил Король. - Он решился на этот шаг только тогда, когда это стало для него единственным спасением от тяжкого обвинения в государственной измене, вы не находите?
  - Не смею спорить с Вашим Величеством, - деликатно ответил капитан мушкетёров.
  - Быть может, кто-то уже успел предупредить его о результатах вашей инспекции и о параллельной поездке вашего офицера? - спросил Король.
  - Я не могу этого исключить, Ваше Величество, поскольку непредвиденные обстоятельства задержали меня на ночь, - ответил д'Артаньян. - Вместо того, чтобы отправиться в Париж тем же вечером, как только я прибыл с острова на материк, я позволил себе заночевать в Ванне.
  - У вас были для этого серьёзные основания, д'Артаньян? - спросил Король.
  - Только надежда узнать ещё кое-что относительно Бель-Иля, - ответил д'Артаньян, решивший не сообщать королю о желании повидаться со старым другом. - Но, по-видимому, те немногие сведения, которые я смог там собрать, не стоили той задержки, которая возникла вследствие моей ночёвки.
  'Арамис таки провёл меня! - подумал д'Артаньян. - Не следовало заезжать к нему. Но Портос не понял бы меня, а в этом случае и у Арамиса появилась бы возможность обвинять меня во лжи, ведь я сказал Портосу, что разыскиваю его и Арамиса просто для того, чтобы повидаться после того, как сам я вышел в отставку!'
  - Вы заночевали у вашего друга епископа Ваннского, - сказал Король задумчиво.
  - Моя ночёвка в Ванне потребовалась чтобы подкрепить мою легенду, объясняющую мое посещение Бель-Иля, - уточнил д'Артаньян. - Ведь я ездил инкогнито, поэтому людям, которые меня узнали, я должен был выдать версию, состоящую в том, что я просто хотел с ними повидаться.
  - Я вас не виню, капитан, и даже, возможно, ваша поездка привела к более простому выходу из создавшейся ситуации, - ответил Король. - Вместо того, чтобы распутать этот гордиев узел, вы разрубили его. Поскольку Бель-Иль теперь принадлежит мне, в нём разместится мой отборный гарнизон, который сохранит верность мне при любом губернаторе.
  - Любой гарнизон, прежде всего, подчиняется начальнику гарнизона, а начальник гарнизона - губернатору, - напомнил д'Артаньян. - Щедрый дар господина Фуке предполагает, что Ваше Величество в знак признательности не станете немедленно менять губернатора, а оставите этот пост за прежним хозяином острова, господином Фуке. Во всяком случае, до того времени, как господин Фуке в чём-нибудь явным образом провинится перед вами. Или хотя бы до истечения полугода со времени осуществления этого дара, то есть с настоящего времени.
  - Вы правы, капитан д'Артаньян, - задумчиво ответил Король. - Я благодарен вам за ваши наблюдения и за те выводы, которые вы из них делаете, как и за ваши советы. Однако, можете ли вы ответить мне на один вопрос?
  - Я приложу все усилия своего скромного ума для этого, Ваше Величество, - ответил д'Артаньян.
  - Явившись ко мне, Фуке сказал, что прибыл сообщить о завершении строительства крепости на острове Бель-Иль, но через некоторое время после этого он признался, что строительство отнюдь не завершено, поскольку в чертежах обнаружены ошибки, которые воплощены в строительстве, так что их ещё следует устранить, - сказал Людовик. - Стало быть, строительство крепости не завершено. Кроме того, Фуке под давлением обвинений преподнёс мне остров с крепостью, но сам же признался, что рассчитывал сделать это позднее, а я так полагаю, что он и вовсе не собирался этого делать.
  - Очень даже может быть, Ваше Величество, - согласился д'Артаньян.
  - В таком случае я вас спрашиваю, с какой целью прибыл ко мне Фуке, да ещё, судя по всему, прибыл весьма поспешно? - спросил Король и пристально посмотрел в глаза д'Артаньяну.
  - Могу лишь предположить, Ваше Величество, что он прибыл для того, чтобы действовать сообразно с обстоятельствами, - ответил капитан. - И в этом случае доклад о завершении укрепления острова был не только предлогом, но и затравкой для разговора, в котором он хотел выяснить, насколько глубоко вам известны все обстоятельства вокруг этого острова.
  - Иными словами, он прибыл для того, чтобы узнать, насколько глубоко вы проникли в его планы и их реализацию, господин д'Артаньян, ведь невозможно сомневаться в том, что ему было известно о вашей поездке! - сказал Король. - Таким образом, всё то, что вы выяснили и сообщили мне, частично в присутствии самого Фуке, подвинуло его на этот решительный и отчаянный шаг - подарить мне Бель-Иль со всеми его укреплениями. Ваша поездка была причиной того, что этот остров и крепость стали моими. Вы завоевали мне остров одним лишь посещением его, господин д'Артаньян!
  Д'Артаньян гордо подкрутил свой правый ус. Подобная похвала весьма ему польстила.
  - Вы по-прежнему находите службу у меня скучной? - спросил Король. - Вы по-прежнему считаете себя лишним на посту, который вы занимали? И вы по-прежнему настаиваете на своей отставке? Так ли уж хорош был для вас Мазарини, что после него вы не желаете послужить непосредственно тому, кому служил сам Мазарини?
  - Но, Ваше Величество, я уже продал свой патент на должность капитан-лейтенанта королевских мушкетёров, - сказал с отчаянием д'Артаньян.
  - Не важно, - ответил Король. - Разве вы не заметили, что я несколько раз назвал вас капитаном? Я дарю вам патент на должность капитана королевских мушкетёров, он ваш, держите.
  С этими словами Людовик XIV взял со стола патент, полностью заполненный, на котором уже стояла подпись и печать Короля.
  - Господин капитан! - торжественно произнёс Король. - Я прошу вас забыть слово 'отставка' навсегда. Вы отправитесь в отставку не иначе как в случае моего на то желания, чего, я надеюсь, не произойдёт никогда, поскольку я вас хорошо знаю, и уверен, что вы меня не разочаруете. Этот патент вы получили от меня в дар, так что продать его вы не посмеете. Разве что в случае, когда я вам вручу вместо него что-нибудь получше. Но это ещё надо будет заслужить. На сегодня вы свободны, капитан, я помню, что вы проскакали сто двадцать льё без отдыха. Завтра в двенадцать вы явитесь за новыми поручениями.
  Д'Артаньян поклонился, взял из рук Короля патент и вышел с ощущением небывалой лёгкости и окрылённости. Последний раз он испытывал подобное ощущение лишь тогда, когда получил патент на звание лейтенанта королевских мушкетёров, тоже в подарок, но из рук кардинала Ришельё, патент, в котором не было вписано имя, который Атос намеренно облил вином, изобразив, что сделал это по оплошности, чтобы на следующий день заменить его на новый, полученный от де Тревиля и подписанный Королём Людовиком XIII.
   Ровно через час после прихода Фуке к Королю, в кабинет Людовика XIV прибыл Кольбер.
  
  Глава 226
  
  - Господин Кольбер. - строго сказал Король. - Час тому назад вы сказали мне, что у вас нет миллиона ливров. Но Фуке уведомил меня, что вы располагаете девятьюстами тысячей ливров, принадлежащих ему.
  - Именно так, - ответил Кольбер. - Эта сумма, принадлежащая господину Фуке, временно находится у меня, и я собирался возвратить её ему при первой возможности. Я не смею называть эту сумму имеющейся у меня.
  - Если я правильно вас понял, господин Кольбер, говоря о деньгах, которыми вы располагаете, вы исключили из рассмотрения ту сумму, которая хотя и имеется в вашем распоряжении, но фактически принадлежит не вам, а господину Фуке? - уточнил Король.
  - Вы поняли меня совершенно верно, Ваше Величество, - согласился Кольбер.
  - Это бы объясняло всё, кроме того, что вы рекомендовали мне обратиться за миллионом ливров к Фуке, - продолжил Король. - Вам следовало бы сказать мне, что почти полностью эта сумма находится у вас, хотя и принадлежит господину Фуке, так что вместо того, чтобы я просил её у него, вы должны были бы предложить мне попросить у Фуке передачи на эти цели той суммы, которая находится у вас, но принадлежит ему. Поскольку для миллиона недостаёт только ста тысяч, то, полагаю, что эти сто тысяч могли бы вы предложить мне из казны? Или в казне, вверенной вашему попечению, нет и даже такой суммы?
  - Вы совершенно правы, Ваше Величество, я просто недостаточно точно выразился, и вследствие этого возникло недопонимание, - пролепетал Кольбер.
  - Запомните, господин Кольбер, - сухо сказал Король. - Если к вам пришёл проситель, и вы его недостаточно понимаете, возможно, что это - проблема только этого просителя, но не ваша. Если вы общаетесь с кем-то из государственных служащих и при этом недостаточно друг друга понимаете, это ваша общая проблема. Но если вы разговариваете с вашим Королём, и он вас недостаточно точно понимает, тогда это проблема исключительно ваша, господин Кольбер. Вам следует либо впредь излагать свои мысли так, чтобы я понимал вас исключительно верно, либо вы более не будете со мной общаться никогда. Вы меня поняли, господин Кольбер?
  - Ваше Величество, я полностью виноват и исправлюсь с этой самой минуты, - ответил Кольбер.
  - Исключите любые двусмысленности при общении со мной, - подытожил Король, - или вы больше не будете интендантом моих финансов. - Сколько у вас имеется средств, которые не обременены никакими должностными обязательствами?
  - Восемьсот пятьдесят три тысячи ливров, - ответил Кольбер, холодея.
  - Что ж, это меньше миллиона, что несколько оправдывает ваш ответ о том, что вы не располагаете миллионом ливров. - А если учесть все средства, имеющиеся у вас, включая те, расходование которых уже предопределено и расписано вперёд, сколько находится средств в моей казне, то есть у вас?
  - Если не считать тех средств, которые я уже передал вам из тайных запасов Мазарини, и которыми по этой причине более не распоряжаюсь, в Вашей казне находится три миллиона семьсот восемьдесят шесть тысяч ливров, - отчеканил Кольбер.
  - Из них большая часть, как я вижу, уже распределена на самые срочные расходы, - сказал Король. - Принесите мне перечень расходов, на которые предназначены эти два миллиона девятьсот тридцать три тысячи ливров, через час.
   - Список у меня с собой, Ваше Величество, - сказал Кольбер, извлекая из папки документ на четырёх листах.
  - Хорошо, господин Кольбер, оставьте его, я посмотрю, - ответил Людовик снисходительным тоном, поскольку Кольбер весьма своевременно напомнил Королю о переданных ему миллионах Мазарини. - Я вами доволен, вы свободны. Впрочем, подождите. Господин д'Артаньян сообщил мне также, что умер мой дядя, Гастон Орлеанский. Бедный дядя! Свадьбу придётся немного отложить. Но зато мой дядя сделал, сам того не желая, подарок моему брату. Теперь Филипп будет герцогом Орлеанским. А на свадьбу Месье, который к тому же ещё и получил титул герцога Орлеанского, потребуется значительно большая сумма. К счастью для вас, недостающую часть обязался предоставить господин Фуке. Теперь всё. Ступайте.
  Просмотрев список Кольбера, Людовик был вынужден согласиться, что все статьи расходов, действительно, относились к наиболее срочным и важным, и запрашиваемые суммы он признал вполне обоснованными.
  Взяв перо со столика, он размашисто написал 'Одобряю, Людовик', позвонил в колокольчик и отдал этот документ явившемуся секретарю.
  - Передайте это господину Кольберу, - сказал Король. - И пригласите ко мне снова Фуке.
  
  Через полчаса в кабинете Людовика XIV снова предстал Фуке. Он успел переодеться, освежиться кёльнской водой с тончайшим ароматом и выглядел исключительно привлекательно.
  - Господин Фуке, я чрезвычайно признателен вам за ваш подарок и, полагаю, будет только справедливо, если вы сохраните за собой функции губернатора острова Бель-Иль, которым будете управлять отныне от моего имени.
  'Д'Эрбле был прав! - подумал Фуке. - Я сохраню фактическое руководство островом, и при этом я избежал смертельной опасности, ибо если бы Король обвинил меня в государственной измене, даже пост генерального прокурора не спас бы меня!'
  - Я полагаю, что возлагать функции солдат нового гарнизона на простых жителей острова было бы неразумно и обременительно для них, - продолжал Король. - На днях я поручу маршалу де Грамону сформировать и направить на остров полноценный гарнизон для охраны крепости, а также распределить и назначить на необходимые должности своих офицеров, включая коменданта крепости.
  'Ничего, через месяц-другой они все будут моими, когда Кольбер задержит выплату им жалования, а я из своих средств выплачу им его на полгода вперёд, и они непременно будут знать об источнике этих сумм, - подумал Фуке. - Д'Эрбле тысячу раз прав! Не важно, кто будет назначен, важно, под чьё влияние эти вновь назначенные солдаты и офицеры попадут!'
  - Если у вас будут возражения против каких-то офицеров, я, разумеется, учту ваши пожелания, - продолжал Король.
  'Если он ухватится за эту возможность, это докажет всю подлость его замыслов, - подумал Людовик. - Вероятно, он захочет сохранить своё полное влияние на гарнизон!'
  - У меня нет и не может быть возражений ни против одной кандидатуры какого-либо офицера из армии или гвардии Вашего Величества, - поспешил уверить Короля Фуке. - Тем более, если список офицеров гарнизона составит маршал де Грамон. Кроме того, любое решение Вашего Величества не может быть подвергнуто какому-либо сомнению с моей стороны!
  'Это была ловушка! - догадался Фуке. - Король всё ещё не доверяет мне!'
  - Но вы, вероятно, хотели бы, чтобы в список офицеров вошли какие-то ваши люди, не так ли? - спросил Людовик XIV.
  - Барон дю Валон, Ваше Величество, руководил строительством, и знает укрепления как свои пять пальцев, - опрометчиво сказал Фуке, решив, что не лишним было бы всё-таки ввести в гарнизон своего офицера. - Я могу рекомендовать его лишь с самой хорошей стороны!
  - Чудесно, господин Фуке! - ответил Король с лучезарной улыбкой. - Ваша рекомендация достаточна для того, чтобы этот офицер был назначен заместителем коменданта крепости.
  'Король всесторонне доверяет мне! - обрадовался Фуке. - Напрасно я опасался ловушки. Это какая-то нелепая мнительность! Можно ли считать меня врагом после такого великолепного подарка?'
  'Следует запомнить это имя, - подумал Король. - Барон дю Валон. Вероятно, какой-то лидер заговорщиков. Надо бы навести о нём справки. Скорее всего, его следует отправить на виселицу вслед за негодяями Лиодо и д'Эмери!'
  - Господин Фуке, я хочу напомнить вам две мои просьбы, - продолжил Король.
  - Ваше Величество, в отношении создания Совета по коммерции, я составил проект Вашего указа о создании этого совета с перечнем членов этого совета, - сказал Фуке, вынимая из своей папки этот документ и вручая его Королю.
   - Я вижу, вы поставили себя на первое место? - сказал Король, едва лишь взглянул на документ. - Вы предполагаете быть председателем?
  - Я полагал, что коль скоро мне поручено создать этот совет, то мне и следует председательствовать в нём, - ответил Фуке.
  - Если ваш совет выявит какие-то нарушения, то он будет писать на имя генерального прокурора, - уточнил Король. - Что же вы будете писать письма самому себе?
   - В таком случае письмо сможет подписать помощник председателя, которым, безусловно, будет господин Кольбер, - ответил Фуке.
  - Что ж, пусть будет так, - согласился Король. - По второй моей просьбе у вас имеется такой же отличный результат работы?
  - Я могу решительно обещать Вашему Величеству брак Карла II с Екатериной Брагансской не позднее мая 1664 года, - ответил Фуке, полностью полагаясь на моё обещание.
  - У вас имеется чёткий план для достижения столь блестящего результата? - удивился Король.
  - У меня есть план, в котором будет задействованы довольно тонко и эффективно действующие люди, - ответил Фуке уклончиво. - Поскольку я сам ещё не до конца составил этот план, называть исполнителей этого плана рано, но я обещаю, что этот план будет выполнен.
  - Как же вы можете обещать исполнение плана, который ещё недостаточно детально разработан? - удивился Король.
   - Он будет разработан и выполнен, в этом я ручаюсь, - повторил Фуке. - Я лишь не могу поручиться, что этот брак приведёт к военному союзу Англии с Португалией, но он создаст крепкие предпосылки для этого. После свадьбы указанных лиц я займусь второй половиной этого плана.
  - Что ж, хорошо, - согласился Король. - Вернёмся к вопросу о военном союзе Англии и Португалии после брака Карла II с Екатериной Брагансской. Я доволен вами, господин Фуке. Это дело, по-видимому, потребует значительных сумм? Каких?
  - Ваше Величество, я сам изыщу этот миллион ливров, или, точнее, миллион фунтов стерлингов, и испрашиваю лишь вашего согласия на расходование этой суммы без получения соответствующих оправдательных документов об этом расходе, - сказал Фуке.
  - То есть всё-таки дело идёт о выплатах, не зафиксированных никакими документами? - оживился Людовик.
  - Его Преосвященство прибегал порой к таким методам, - ответил Фуке.
  - Вы говорите о взятках Королевским особам? - спросил Король.
  - Я не осведомлён о суммах, о методах их расходования, о том, кто были получатели, и как правильно было бы назвать эти расходы, - ответил Фуке. - Весьма возможно, что слово, которое Ваше Величество применили к этим расходам, является наиболее точным определением их сути.
  - Эти взятки Мазарини выплачивал через вас, Фуке? - спросил Король и пристально взглянул в глаза суперинтенданту финансов.
  - Осмелюсь напомнить Вашему Величеству, что моей обязанностью было добывать средства для нужд государства и для специальных нужд первого министра, - ответил Фуке. - Расходами занимался сам кардинал при помощи своего управляющего, господина Жана-Батиста Кольбера.
  - То есть взятки платили не вы, а Кольбер? - спросил Король, сверкнув глазами.
  - Ваше Величество как нельзя лучше сформулировали суть ситуации, - согласился Фуке.
  - Что ж, если вы столь успешно решаете порученные вам дела, что можете мне даже гарантировать брак, который, как мне кажется, сейчас ещё остаётся далеко не столь очевидным для самого Карла II, я признаю вас не только великим финансистом и генеральным прокурором, но и талантливым политиком, - сказал Король.
  'Это преамбула к дальнейшему более серьёзному разговору! - образовался Фуке. - Король хочет предложить мне пост первого министра! Если не сейчас, не сегодня, то очень скоро!'
  - Подумайте, господин Фуке, что можно сделать, чтобы выборный польский трон достался сыну принца Конде герцогу д'Аньену, - сказал Людовик. - Это весьма усилило бы наши позиции на северо-востоке. И весьма ослабило бы влияние Габсбургов в этой части Европы.
  - Я подумаю об этом, Ваше Величество, - ответил Фуке с крайне самонадеянным и самодовольным видом. - Думаю, что по этому вопросу я смогу кое-что предложить Вашему Величеству.
  - Хорошо, - ответил Король. - Я вами доволен. Также изучите тонкости нынешнего состояния наших взаимоотношений со Швецией. В ближайшее время мы поговорим с вами о некоторых возможностях в области шведской политики.
  - Я изучу эти вопросы досконально, Ваше Величество, - ответил Фуке и, поняв по кивку Короля, что аудиенция закончена, с поклоном удалился.
  'Портфель первого министра уже почти в кармане у меня! - радостно думал Фуке. - Это, конечно, последнее испытание перед новым назначением!'
  'С какой радостью он берётся за политические дела, в которых, очевидно, совершенно ничего не смыслит! - подумал Король. - У него имеются влиятельные сторонники, в этом нет сомнений! Для того, чтобы подрезать коготочки этой 'Белке', придётся серьёзно повозиться с ним, выявив все его связи, которые, очевидно, тянутся и в Англию, и в Польшу! Совершенно очевидно, что Бель-Иль укреплялся вовсе не для защиты Франции от Англичан!'
  Король припомнил один из советов кардинала Мазарини: 'Беседуя со своими придворными, как, впрочем, и с принцами, и с кем бы то ни было, всегда старайтесь сесть спиной к свету, чтобы ваше лицо оставалось в тени, тогда как лицо вашего собеседника освещалось как можно лучше. Внимательно вглядывайтесь в лица, в положение рук, в поворот головы ваших собеседников, даже в малейшие движения пальцев. Это поможет вам заметить, когда вам лгут. Но разговаривая с теми, кого вы любите, старайтесь, чтобы свет освещал ваше лицо в самом выгодном ракурсе, то есть немного сбоку и сверху'.
  'Что ж, Фуке, безусловно, лгал мне по некоторым вопросам, - сказал себе Король. - Только бы мне научиться отличать, в каких вопросах люди лгут мне, а в каких говорят правду!'
  
  Глава 227
  
  Те, кто читал мемуары Гримо, должны, как мне кажется, счесть д'Артаньяна подлым сводником, который, зная, что Рауль считает Луизу де Лавальер своей суженной, тем не менее, содействовал успеху любовной связи Людовика XIV с этой девушкой. Это выглядит совершенно не по-дружески по отношению к Атосу. Я должен оправдать своего друга, поскольку он имел право так действовать в связи с разговором, который у него состоялся после описанных выше событий.
  - Рауль, мальчик мой, я вижу, что ваш отец, граф де Ла Фер допустил изрядный пробел в вашем образовании, которым он страдал и сам, - сказал д'Артаньян виконту де Бражелону после своей встречи с Королём. - Я наблюдаю за вашими действиями и за вашим настроением с той поры, как вы прибыли ко двору Короля, и эти наблюдения меня настораживают.
  - Господин д'Артаньян, я знаю, что вы - старинный друг моего отца и не имели в мыслях его оскорбить, но всякого другого, кто осмелился бы столь пренебрежительно отзываться о нём, я немедленно вызвал бы на дуэль, - ответил Рауль. - И даже вас я прошу дать мне объяснения, которые бы доказали, что в ваших словах не было ни тени неуважения к графу де Ла Фер.
  - В своей горячности ты очень похож на меня, каким я был почти сорок лет назад, - ответил д'Артаньян с улыбкой. - Но успокойся, ты прав, я ни в коем случае не хотел говорить неуважительно о графе де Ла Фер. Напротив, моё уважение к нему превосходит уважение к любому человеку на этой грешной земле, и даже если бы на неё спустился во второй раз Иисус, и если бы он повздорил с Атосом, я был бы на стороне Атоса, а не на стороне Христа. Но дружеские чувства, привязанность, преданность и даже искренняя любовь к вашему отцу, мой дорогой Рауль, не заслоняют от меня Атоса, как человека. Истинная дружба не в том, чтобы видеть только достоинства своего друга и быть слепым к его недостаткам, но в том, чтобы принимать друга со всеми его недостатками. Тем более, что этот его единственный недостаток вредит не его друзьям, а только лишь ему самому. Зная об этом я могу помочь ему в трудную минуту, поскольку могу предвидеть опасность, которой он может не избежать вследствие особенностей его характера. И вас, мой дорогой Рауль, я люблю так же, как вашего отца, поскольку вы - часть его, и в вас я нахожу тот же недостаток и все или почти все те же достоинства, которые знаю и люблю в нём.
  - Если слова ваши идут от чистого сердца, то скажите же мне, о каких недостатках вы говорите, и, быть может, я постараюсь исправить их в себе, и, быть может, смягчить в отце, или, во всяком случае, приноровиться к ним, - ответил Рауль.
  - Знаете ли вы, Рауль, что означает мальтийское слово 'аппрош'? - спросил д'Артаньян.
  - Разумеется, это - скрытые подходы к вражеской крепости, специально прорытые секретные траншеи! - ответил Рауль.
  - Это может быть применено и в отношениях между людьми, - сказал капитан мушкетёров. - К людям также нужен свой аппрош, как и к военным целям. Знайте же, дорогой мой Рауль, что ваш отец и мой друг Атос, прекрасный во всех прочих отношениях, совершенно не знает аппроша к двум типам людей - к государям и к женщинам.
  При упоминании женщин Рауль непроизвольно вздрогнул.
  - Разве может быть иной подход к государю, кроме того, чтобы всегда помнить, кого именно судьба подарила тебе в качестве единственного государя, и служить ему верой и правдой до последней капли крови? - горячо воскликнул Рауль. - И в отношении женщин, мне кажется, подход должен быть точно таким же, разве не так?
  - Вы - вылитый Атос, друг мой, и поскольку Атос нередко называл меня своим сыном, то на правах этого родства и по праву старшинства я могу обращаться к вам точно так же, дорогой мой Рауль! - ответил д'Артаньян полушутливо, полусерьёзно. - Послушайте же меня, как вы послушали бы родного отца. Вы никогда не знали матери, и в этом, разумеется, нет вашей вины, но в этом, быть может, состоит ваша беда. Я сказал бы, что Атос никогда не был женат, но если бы я сказал так, я солгал бы.
  - Вы хотите сказать, что мой отец был женат на моей матушке? - горячо воскликнул Рауль.
  - Вовсе нет, сын мой, вовсе нет! - ответил д'Артаньян. - Ваш отец не был женат на вашей матушке. Но женитьба вашего благородного отца была жесточайшей ошибкой в его жизни, и было бы лучше, если бы он никогда не знал этой женщины, которую выбрал себе в супруги. В итоге, ошибившись один раз, граф избегал всех женщин в мире, и если бы не настойчивое желание Господа, чтобы у графа де Ла Фер был отпрыск, во всём походивший на него, вы, вероятно, никогда не родились бы. Чудесный и таинственный случай привёл к вашему рождению, и ваша матушка ничуть не менее родовита, чем ваш благородный отец. Когда-нибудь, быть может, граф сам расскажет вам историю вашего рождения. Во всяком случае, я не должен говорить вам того, чего решил не рассказывать вам граф. Но моё сердце обливается кровью, когда я вижу, сколь упорно вы идёте по трудной дороге жесточайших заблуждений, которая приведёт вас ко многим горестям и разочарованиям, быть может, столь же сильным, какие выпали на долю вашего отца, а может быть даже и ещё более жестоким.
  - Так значит, граф был несчастен в любви? - воскликнул Рауль.
  - Слово 'был' здесь неуместно, дорогой Рауль, граф не только был несчастным, он и сейчас ещё, полагаю, страдает от той ошибки, которую совершил в молодости, и только чудесное появление вас на свет заставило его иначе смотреть на жизнь и перестать желать самому себе наискорейшей смерти.
  - Если вы говорите правду, то это очень печально, и я ничего этого не знал! - проговорил Рауль.
  - Неужели я похож на человека, который мог бы шутить подобными вещами или вводить вас в заблуждение? - спросил д'Артаньян. - Разве я когда-нибудь обманывал вас, Рауль?
  - Ни вы, ни граф никогда не говорите неправды! - горячо возразил Рауль. - Но оба вы иногда умалчиваете правду, что порой не слишком сильно отличается от обмана.
  - Насчёт меня вы заблуждаетесь, - ответил д'Артаньян с улыбкой. - Я вполне способен солгать, в отличие от графа де Ла Фер. Я могу солгать, но я никогда не лгал ни вам, ни Атосу, вам достаточно будет принять это, и не обобщать без нужды это правило на всех людей, с которыми мне приходилось и ещё придётся общаться. Что касается вашего отца, он, действительно, порой говорит правду даже тем, кто этого вовсе не заслуживает, и даже в том случае, когда это наносит непоправимый ущерб ему самому. Мне порой кажется даже, что особенно в этих случаях он склонен говорить правду - ту правду, которая самого его убивает. Не могу признать эту привычку полезной.
  - Вы сказали, что мой отец не знает подхода к государям и к женщинам, так неужели же правильный подход к ним состоит в том, чтобы обманывать их? - воскликнул Рауль.
  - Дело не в этом, хотя, частично, и в этом тоже, - ответил д'Артаньян. - Но граф де Ла Фер не всегда был таким. Было время, когда он обманывал всех, скрывая своё истинное имя, а если уж сообщал его кому-то, то лишь тому, кого намеревался убить ещё до того, как он сможет кому-либо другому передать эту страшную тайну.
  - Вы говорите страшные вещи, господин д'Артаньян, и произносите страшные обвинения! - воскликнул Рауль.
  - Ничуть, - возразил д'Артаньян. - Представьте себе, если человек дал обет скрывать своё имя до тех пор, пока не совершит какие-то действия, которые, как ему кажутся необходимы прежде, чем вернуть себе своё имя и положение обратно? Разве в этом случае скрывать своё имя - так уж грешно, и разве называться другим именем - это такой уж сильный обман? Ведь надо же как-то называться, чтобы люди могли обращаться к вам при необходимости! Имя Атос - выдуманное имя, в честь горы, на которой находится монастырь. Это имя должно было напоминать вашему отцу о выполнении некоего обета.
  - Стало быть, отец выполнил этот обет, если он решился вернуть своё имя, которое до этого он скрывал! - проговорил Рауль в задумчивости.
  - Я бы так не сказал, - ответил д'Артаньян. - Ваш отец не планировал возвращать себе своё истинное имя и не ставил себе никаких задач, не давал Господу никаких обещаний, однако его самоотречение было чем-то сходным обету. Граф считал, что своей поспешной женитьбой на той женщине, которая оказалась не достойной войти в его семью, он обесчестил себя и свой род, после чего полагал себя недостойным даже возвратиться к своему отцу для покаяния. Поэтому он решил просто исчезнуть для всех своих близких, включая своего отца.
  - Я его понимаю, - проговорил Рауль.
  - Ещё бы! - воскликнул д'Артаньян. - Ведь вы во многом - точная копия вашего отца, только моложе. Но я-то так не поступил бы, и уверяю вас, что граф совершил ошибку. Не следовало избегать родного отца, оставляя его в неведении о своей судьбе и даже заставляя его думать, что он наложил на себя руки. Ведь его отец а ваш дед умер с уверенностью, что его единственный сын покончил жизнь самоубийством, что род его прервётся с его смертью, и что его любимый сын будет гореть в аду, как и все самоубийцы. Поэтому я убеждён в том, что если бы вы повторили ошибку вашего отца в подобном случае и скрылись бы от него, изменив имя, ушли бы искать смерти в каком-нибудь опасном сражении, тогда это было бы величайшей неблагодарностью по отношению к отцу, давшему вам жизнь, взрастившему и воспитавшему вас, обеспечившему вас благородным именем и достаточным состоянием, а также содействующему вашему поступлению на службу в один из самых престижных полков в Королевстве! И это было бы величайшим несчастьем для вашего отца и его друзей. Ведь вы же не захотели бы убить вашего отца, Рауль? Вы не хотели бы быть настолько неблагодарным сыном?
  - Ни за что! - воскликнул Рауль. - Я не стал бы причиной огорчения моего отца!
  - Что ж, значит наш разговор не напрасен. Но я говорю не об огорчении, а о настоящем убийстве, поскольку если бы вы позволили убить себя по причине несчастной любви, вы тем самым убили бы и своего отца в самом прямом смысле этого слова, - уточнил д'Артаньян.
  - Но почему же вы считаете мою любовь несчастной? - воскликнул Рауль с недоумением. - Ведь моя любовь светла, чиста и взаимна! Мне не грозят никакие несчастья на этом пути! Разве только судьба будет столь жестока, что с моей избранницей случится какое-то несчастье? Но и в этом случае я не оставлю мою любимую!
  - Если с вашей избранницей случится несчастье, это ещё не сделает вашу любовь несчастной, дорогой Рауль, - ответил д'Артаньян со вздохом. - Не стоит опасаться подобных бед. Опасайтесь лучше счастья, которое может свалиться нежданно-негаданно на вашу избранницу, как вы её называете.
  - Но я не только не опасаюсь счастья Луизы, я желаю ей его всей душой! - воскликнул Рауль.
  - Вы сами назвали это имя, Рауль, - ответил д'Артаньян. - Думаете ли вы, что ваш отец одобряет ваш выбор?
  - Мы ещё не обсуждали его с ним, но я очень надеюсь, что он согласится с моим решением, а если даже и не согласится, я надеюсь убедить его! - ответил Рауль. - Я совершу столько подвигов, сколько потребуется, я заслужу уважение и благодарность Короля, и Король заступится за меня! Он попросит у графа согласия на мой брак, и отец не сможет отказать ему, поскольку воля Короля - воля Господа.
  - Это столь же просто на словах, как сложно на деле, - ответил д'Артаньян. - Нет-нет, я не сомневаюсь, что вы способны совершить множество военных подвигов и даже заслужить этим благодарность и восхищение Короля, но должен вас предупредить, что Короли и Королевы бывают не очень-то благодарны по отношению к подданным, проливающим за них свою кровь и рискующим своей жизнью по их прихоти, хоть по десять раз в день. Они считают, что так оно только и должно быть, ведь мы - их подданные, и быть может даже, что они правы. Рассчитывать на благодарность и помощь Короля не многим лучше, чем полагаться на удачу или на Господа. Все мы порой на это рассчитываем, но победа даётся не Божьим заступничеством, а крепкой рукой и быстрой шпагой, удачу приносят не благодарности монархов, а отважное сердце, быстрый и гибкий ум, железная выдержка и несгибаемая воля, неизменная настойчивость в достижении своих целей, граничащая порой с безумным упрямством. Прошу заметить, что ваш отец, граф де Ла Фер, не добивался согласия отца на брак со своей избранницей, а женился на ней вопреки воле отца. Не совершайте же вы такой ошибки!
  - Я так не поступлю! - горячо воскликнул Рауль.
  - Значит, кое в чём вы отличаетесь от него, - согласился д'Артаньян. - Но позвольте мне сообщить вам ту фразу, которую граф де Ла Фер сказал мне по поводу моей неудачи в любви. 'Любовь - это лотерея, в которой выигравшему достается смерть! - сказал он мне как-то в пылу откровенности. - Поверьте мне, любезный д'Артаньян, вам очень повезло, что вы проиграли! Проигрывайте всегда - таков мой совет'.
  - Но Луиза любит меня! - с жаром возразил Рауль.
  - Вы сказали слово в слово ту фразу, которую я сказал тогда вашему отцу, только с другим именем. - ответил д'Артаньян. - Я сказал ему: 'Мне казалось, что она так любит меня!' Ваш отец ответил: 'Это вам только казалось. Нет такого мужчины, который не верил бы, подобно вам, что его возлюбленная любит его, и нет такого мужчины, который бы не был обманут своей возлюбленной'.
  - Понимаю, - проговорил Рауль в задумчивости. - Отец не верит, что я могу быть достойным любви. Он не верит, что Луиза любит меня, что вообще какая-то женщина может полюбить меня. И поэтому он будет противиться моему браку. Я уже давно замечал, что он с некоторого времени стал очень неодобрительно относиться к моим чувствам к Луизе!
  - Вы ничего не поняли, дорогой Рауль, и в этом нет ничего удивительного, - возразил д'Артаньян. - Я не стал бы утверждать, что граф не допускает, что вас может полюбить какая-то женщина. Но я убеждён, что граф не считает, что Луиза де Лавальер - достойная пара для вас.
  - Меня ничуть не волнует её знатность и её состояние! - с жаром воскликнул Рауль. - Если бы даже Луиза была самого низкого звания и не имела за душой ни единого су, я всё равно женился бы на ней и был бы счастлив!
  - Может быть и так, дорогой мой Рауль, но когда я говорю о сомнениях графа, я не имею в виду недостаточную знатность или недостаточное богатство Луизы де Лавальер, - ответил со вздохом д'Артаньян. - Знатность и богатство вашего отца достаточны для того, чтобы составить счастье вам и вашей избраннице, кем бы она ни была до замужества.
  - Что же тогда? - удивился Рауль. - Ведь не считаете же вы её недостаточно высоконравственной? Ведь, признайтесь, вы не сможете упрекнуть её в каком-либо безнравственном поступке! Эта девушка чиста душой как высокогорный ручей, едва лишь выбившийся из-под ледника и струящий свои холодные воды по чистым горным камням!
  - Вот именно холодна как горный ручей! - согласился д'Артаньян. - И хорошо, если она просто холодна от природы! Но, быть может, её чувства ещё никем не разбужены, и тогда горе вам, если их пробудит кто-нибудь другой!
  - Но она всегда очень мила со мной! - воскликнул Рауль.
  - Мила от хорошего воспитания, - согласился д'Артаньян. - В глуши, в Блуа, где росли и возмужали вы, и где выросла она, у неё просто не было возможности обратить свой девичий взор на кого-либо другого. Вы заслоняли своей персоной ей весь мир, вы были для неё этим миром. Теперь же она - фрейлина Принцессы Генриетты.
  - Но что может быть плохого в том, что она - фрейлина Принцессы и что она увидит мир? - удивился Рауль. - Разве так уж плохо познакомиться с королевским двором, с Принцессой и быть может даже с Королём?
  - Я не могу ответить на вопрос о том, что принесут эти знакомства, но сам я ни за что не женился бы на фрейлине, и в особенности - на фрейлине Принцессы Генриетты, - сказал д'Артаньян. - Эта дама не будет образцом благочестия для своих фрейлин.
  - Должно быть, вы как-то неправильно понимаете смысл слова 'фрейлина', - возразил Рауль. - И что плохого вы можете сказать про Принцессу Генриетту?
  - Дорогой мой Рауль! - ответил д'Артаньян. - О ветрености Принцессы спросите вашего друга графа де Гиша. Я же скажу, что прекрасно знаю смысл слова 'фрейлина', и говорю это не ради красного словца. Наш Король Людовик XIV своей влюбчивостью пошёл вовсе не в своего отца, Людовика XIII, а в своего деда Генриха IV. Ещё будучи совсем молодым, он ухаживал за всеми племянницами кардинала Мазарини, а этих племянниц, которых все звали мазаринетками, было очень уж много. Почти все они доказали ему своё расположение, и он доказал им свою мужественность. Женитьба Короля по политическим расчётам не остановит его влюбчивости. Король ненасытен в своих страстях, и он намерен править единолично, так что теперь уже некому будет удерживать его страсти в рамках приличия, он не послушает даже свою августейшую матушку, которая, впрочем, тоже не была образцом благочестия. Дед нашего Короля открыто жил с любовницами и признал детей, рождённых ими от него, своими законными детьми. Этих своих подружек он устраивал на должности фрейлин Королевы, выказывая одновременно презрение и к собственной супруге, и к мужьям этих дам, если они у них были. Я не ожидаю от Людовика XIV ничего иного в этом плане, вот увидите. Король не покусится на вашу возлюбленную только в том случае, если она ему не понравится.
  - Но Луиза честная девушка! - горячо возразил Рауль. - Она не позволит поступить с собой так, как позволяли себе те, о которых вы говорите!
  - Почему вы думаете, что те другие были нечестными? - спросил д'Артаньян. - Что если они искренне любили Генриха IV? Почему вы считаете себя настолько привлекательней Короля, что уверены в том, что Луиза никогда не предпочтёт Его Величество вам? Кроме того, если она откажет Королю, ей откажут от должности фрейлины.
  - И пусть её увольняют! Так будет даже лучше. - возразил Рауль. - Король может предложить ей лишь постыдную любовь, осуждаемую Господом, тогда как я предложу ей брак! Она будет виконтессой, быть может даже графиней.
  - Король может сделать её маркизой, герцогиней, даже принцессой. - сказал д'Артаньян. - Послушайте, Рауль, клятва верности, которую, быть может, давала вам Луиза, не может её ни к чему обязывать, поскольку она давала её, не зная двора, не зная Короля, не зная всех соблазнов жизни при дворе, не зная уточнённых соблазнителей, шныряющих по дворцу и рассыпающих при необходимости жемчуга, золото и бриллианты, лишь бы заполучить желанную добычу в свои сети! Она не знала ещё самоё себя, так что подобные клятвы ничего не стоят.
  - Луиза не давала мне никаких клятв, - сказал Рауль тихо.
  - Никаких клятв? - переспросил д'Артаньян. - Даже так? А вы? Говорили уже вы ей о своей любви?
  - Она могла прочесть моё признание в моих глазах, в моём лице, в моих руках, когда я брал её руку, чтобы прикоснуться к ней губами, - ответил Рауль с жаром.
  - Могла прочесть или прочитала? - возразил д'Артаньян. - Ответила ли на ваши чувства взаимностью, или всего лишь позволила вам и дальше заблуждаться на её счёт? Целовали ей руки, говорите вы? Всего лишь жест уважения к женской власти над нами, мужчинами! Там, в Блуа, вы были, быть может, единственным мужчиной, кто целовал её руки, здесь же, в Париже, её руки, руки фрейлины Принцессы, будут ежедневно целовать десятки мужских губ, и это не будет значить для неё ровным счётом ничего. Но среди этих губ рано или поздно могут оказаться губы Короля, или какого-нибудь придворного кавалера, щёголя, который понравится ей больше, чем вы хотя бы уже потому, что будет обещать ей то, чего вы никогда не решитесь пообещать. Бриллианты порой женщины ценят больше, чем предложение руки и сердца.
  - Луиза не такая! - воскликнул Рауль с отчаянием.
  - Но ведь вы не объяснились! Вы не выбрали момента для того, чтобы объясниться с ней в своей любви, вы не услышали в ответ столь же искреннего признания во взаимности, почему же вы считаете её своей избранницей? - спросил д'Артаньян. - Потому лишь, что когда она была маленькой девочкой, вы подставляли ей своё колено, чтобы она могла взобраться на свою лошадку, и придерживали её за руку? Когда же вы планируете признаться ей, получить в ответ её согласие на брак? Вы выложили свою драгоценность в месте, где шляется сотня обманщиков и лгунов, привыкших класть свой глаз на чужое и присваивать то, что им не принадлежит, и убеждены в её сохранности только лишь потому, что, как вы полагаете, Господь любит и хранит вас от такого позора сильней, чем всех прочих дворян? Почему Господь допускает, что герцог де Шеврёз носит ветвистые рога, как и герцог де Лонгвиль, как и Карл Лотарингский, как и многие другие, чьи имена я не хочу называть, дабы не забивать вашу память. Почему вы полагаете, что Господь более милостив к вам, нежели к вашему отцу, который испытал разочарование в своём выборе в полной мере, настолько сильные, что искал смерти?
  - Вы говорите так, потому что вы не видели глаз Луизы, когда она смотрела на меня, - упрямо ответил Рауль.
  - Дай Бог, чтобы вы были правы, дорогой мой Рауль, - ответил д'Артаньян. - Я искренне желаю вам счастья. Но что вы скажете, если прав окажусь я, а не вы? Если прав окажется ваш многоопытный отец, чьи слова я вам только что передал, и кто также весьма скептически смотрит на возможный ваш брак с Луизой де Лавальер?
  - Если подобное несчастье обрушится на меня, я сочту его заслуженным и стойко перенесу его, - сказал Рауль.
  - Молодые люди часто переоценивают свои чувства, и ещё чаще переоценивают свои способности противостоять своим чувствам, - ответил д'Артаньян. - Послушайте меня, уже немолодого и опытного в таких делах человека. Брак - это решение на всю жизнь. Не худо бы сначала получше узнать друг друга, а главное - самого себя, чтобы понять, чего вы хотите от жизни, чего и кого хочет ваша избранница, подходите ли вы друг другу. Легко ошибиться в двадцать лет, а потом сорок лет или дольше придётся жить с нелюбимым или с нелюбящим человеком. Ведь не думаете же вы, что Луиза де Лавальер поступила на должность фрейлины Принцессы Генриетты только для того, чтобы менее чем через год выйти замуж за своего земляка и, заперев себя в четырёх стенах в глуши, в Блуа, рожать вам детишек и ждать вашего возвращения с войны?
  - Почему же нет, господин капитан? - с сомнением спросил Рауль.
  - Потому что для того, чтобы поселиться в Блуа вместе со своим соседом виконтом, нет никакой необходимости ехать в Париж и поступать на службу к Принцессе, - ответил д'Артаньян. - Для того, чтобы открыть калитку и перейти в соседний палисадник, люди, как правило, не садятся в карету и не едут в столицу за полсотни льё. Я предлагаю вам, дорогой Рауль, одно простое пари. Подождите полгода, повремените со своей свадьбой. Если через полгода вы останетесь столь же тверды в своём решении, я берусь уговорить графа де Ла Фер дать согласие на ваш брак с Луизой де Лавальер.
  - Но, дорогой д'Артаньян! - воскликнул Рауль. - Ведь я и не помышлял о том, чтобы наш брак состоялся раньше указанного вами срока!
  - Я знаю, - ответил капитан. - Но у меня будет встречное требование. Если я окажусь прав в своих предостережениях, и если за эти полгода вы получите основания не вступать в этот брак, как, например, отказ вашей суженой, обещайте мне, что это не разобьёт ваше сердце. А это означает, что вы не должны подогревать свои чувства излишними надеждами, которые могут оказаться безосновательными. Если вы пообещаете мне это, и сосредоточите свои мысли только на своей военной карьере, я смогу быть спокоен за вас. В этом случае я буду считать, что моё участие в вашей судьбе оправдает те надежды, которые я сам на себя возлагаю, и тогда этот разговор, который доставил вам несколько неприятных минут, не будет напрасным. Обещаете ли вы мне это, Рауль?
  - Я настолько уверен в Луизе, что подобное обещание ровным счётом ни в чём меня не ограничивает, - ответил Рауль.
  - Вы обещаете философски воспринять отказ Луизы? - переспросил д'Артаньян с недоверием. - Могу ли я положиться на ваше мужество в этом случае?
  Вместо ответа Рауль протянул свою руку д'Артаньяну, но затем в порыве чувств по сыновьи обнял его.
  - Если я вам ещё не надоел своим брюзжанием, дорогой мой Рауль, мы ещё поговорим с вами о значении слова 'аппрош', - сказал д'Артаньян и, ласково похлопав Рауля по спине, нежно оттолкнул его. - Идите же к графу, но не рассказывайте ему о нашем с вами разговоре. Пусть это будет нашей маленькой тайной. Иначе я возьму назад своё обещание повлиять на его решение через полгода, начиная с сегодняшнего дня.
  
  Глава 228
  
  Д'Артаньян вовсе не случайно завёл этот разговор с Раулем. В отличие от Атоса, он сразу же заметил, как Луиза де Лавальер смотрит на Короля. Ведь его обязанностью часто было сопровождение Людовика, и он всегда воспринимал своё присутствие при царственной особе как часть обязанностей командира личной гвардии. Лица, охраняющие важную персону, смотрят не столько на саму это персону, сколько на окружающих людей, стараясь по их поведению, мимике и непроизвольным движением рук, ног, по повороту тела, по движению глаз угадать их мысли чтобы предугадать их действия. Капитан мушкетёров легко читал каждого из окружающих людей как книгу, предугадывая их поступки по их реакции на слова и жесты Короля. Он, безусловно, понял, что Луиза влюблена в Людовика, но ещё не знал, ответит ли Король взаимностью на эти чувства, или пренебрежёт ими, или же попросту не заметит их. Однако его опыт говорил ему о том, что Людовик XIV - влюбчивый юноша, а такие пылкие натуры, как он, способны воспылать ответной страстью даже в том случае, если изначальное не находили привлекательной ту даму, которая удостоила их искренней любовью. Впрочем, даже и не столь страстные натуры иногда способны зажечься ответной любовью, поскольку истинная и сильная любовь к ним в молодой особе противоположного пола всегда льстит их самолюбию и заставляет начать по-особому воспринимать эту особу, выделяя её из тех, кто лишь изображает страстность или не делает даже этого. Даже молодой монарх, привыкший повсюду видеть обращённые на себя лишь восторженные взгляды, со временем начинает отличать восторженность показную, дежурную, льстивую от истинной любви.
  Так что в то время, пока Атос пытался понять, насколько Луиза подходит в жёны Раулю по своему статусу, и в какой мере любовь Рауля истинна, д'Артаньян уже разглядел в этой страсти смертельную опасность для молодого человека и попытался упредить её, рассчитывая постепенно открыть молодому человеку глаза на ситуацию. Он надеялся, что Рауль сам должен озаботиться выяснением вопроса о том, насколько он желанен Луизе в качестве мужа, и попытаться выяснить этот вопрос как можно достовернее, действуя деликатно, и не поддаваясь предубеждению о том, что Луиза испытывает к Раулю те же чувства, что и он к ней, основываясь лишь на добром расположении друг друга двух соседских детей.
  В особенности д'Артаньяна насторожил тот факт, что когда Людовик спросил у него, не знает ли он имени этой фрейлины Принцессы, которая всегда носила в причёске или на поясе ленту или что-нибудь такого же цвета, в какой был в этот день одет Король. Услышав имя мадемуазель де Лавальер, Король как бы для памяти записал его на листке бумаги, а затем то ли забавы ради, то ли из очевидного созвучия начертал рядом собственное имя. (Людовик и Луиза по-французски пишутся: 'Louis' и 'Louise', примечание переводчика).
   Совершенно очевидно, что для того, чтобы запомнить имя Луизы, Людовику отнюдь не требовалось его записывать, так что эта шалость означала что-то иное, а именно: как минимум, интерес Людовика к мадемуазель де Лавальер, пусть даже и совершенно праздный.
  Эти события привели к тому разговору д'Артаньяна с Раулем, который я описал в предыдущей главе.
  Гримо описывает случай, как Атос повздорил с Королём из-за несходства их мнения на судьбу Луизы де Лавальер, дескать, Атос считал, что она должна стать женой Рауля, а Король так не считал. Это привело к аресту Атоса, которого д'Артаньяну было велено препроводить в Бастилию, что д'Артаньян и исполнил, после чего вернулся к Королю и убедил его отменить этот приказ. История эта, конечно, занимательная, Гримо удалось её живописать в лучших красках, я сам зачитывался ей. Но она не имеет ничего общего с действительными событиями. Ни Атос не стал бы столь дерзко разговаривать с Королём, ни Король не стал бы отменять своё решение об аресте Атоса, если бы подписал его по причине такого поведения его, какое описано в мемуарах Гримо. Один лишь Гримо относился к своему хозяину как к божеству, и поэтому даже в его недостатках видел особые достоинства, и утрировал их сначала в своём представлении, а затем в своих фантазиях и описаниях. Любому человеку, бывшему когда-либо при дворе, очевидна нелепость описываемых в мемуарах Гримо двух визитов Атоса к Королю. Так вести с собой Людовик не позволил бы даже родному брату или родному дяде, не то что графу де Ла Фер. И, разумеется, граф де Ла Фер, человек, питавший к особе Короля особое уважение, сопоставимое с почти божественным восторгом, никогда не посмел бы требовать, чтобы Король отказался от своей избранницы по той причине, что её избрал себе его сын, к тому же незаконнорожденный. Для Людовика XIV Рауль де Бражелон был никем, ради него он не пожертвовал бы решительно ничем, не говоря уже о жертве, какую посмел потребовать в книге Гримо этот литературный герой, решительно отличавшийся от истинного графа де Ла Фер.
  Правда в этом описании лишь в том, что Атос, каким он был в жизни, действительно, не озаботился мнением самой Луизы о перспективе её брака с Раулем, по той простой причине, что его слепая отцовская любовь уверяла его в том, что Рауль настолько хорош, что Луиза просто не могла бы его не полюбить. В этом вопросе Атос бы просто как ребёнок.
  
  Должен сказать, что Атос, действительно, дважды посещал Короля Людовика XIV, но разговор проистекал не так, как описал Гримо, и, разумеется, заканчивался не тем.
  В первый раз Атос пришёл к Королю для того, чтобы испросить согласия на брак Рауля с Луизой де Лавальер, но вовсе не затем, чтобы получить отказ. Атос никогда не рискнул бы обратиться с подобной просьбой к Королю в надежде на отказ. Во-первых, Король не принял бы подобной дерзости, во-вторых, в случае, если бы Король дал согласие, от этого брака нельзя было бы отказаться даже в том случае, если после получения согласия от него отказались бы и Рауль, и Луиза, и даже если бы ему воспротивился сам Атос. Так рисковать счастьем своего сына, даже пусть в том ошибочном понимании, которое вкладывал в это слово бедный Атос, он не стал бы ни при каких обстоятельствах.
  Посещение Короля имело не такие последствия, чтобы ими хвастаться, именно по этой причине Гримо не осведомлён ни о результатах, ни о самом разговоре. Я расскажу, как всё было.
  
  - Ваше Величество, - сказал Атос, явившись в назначенное ему время. - Я пришёл по Вашему приглашению и готов ответить на все Ваши вопросы.
  - Входите, маркиз, - ответил Король. - Я рад вас видеть. Вы сослужили хорошую службу моему кузену Карлу II, хотя и не получали на это полномочий. Любопытно, что в то время, когда вы пребывали в Англии, у нашего королевства отношения с этой державой были далеко не самые лучезарные. Чем вы руководствовались, когда направились туда, не имея никакого поручения от меня? Ведь это - вмешательство во внутреннюю политику другой державы!
  - Я руководствовался обещанием, которое дал отцу нынешнего Короля, Карлу I за минуту до его страшной смерти, - ответил Атос. - Я тайно находился под эшафотом, на котором состоялась казнь, так что я был последним человеком, с которым говорил Король Карл.
  - По какой причине вы там находились и что вы там делали? - удивился Король.
  - Я и мои друзья попытались предпринять последнюю отчаянную попытку спасти Короля, но Судьба ополчилась против нас, наша задумка не удалась, - ответил Атос.
  - Я помню, маркиз, что вы были послом при дворе Англии, но, если не ошибаюсь, в тот период, о котором мы говорим, вы уже не состояли в этой должности, - спросил Король. - Вы направились в Англию с целью спасения Короля Карла по своей инициативе?
  - Именно так, государь, и если я прогневал Ваше Величество, я со смирением приму любое наказание, - ответил Атос.
  - Полноте, маркиз! - возразил Король с улыбкой. - Все эти обстоятельства мы давно уже рассмотрели и обсудили. Ведь вы, кажется, получили от Короля Карла Орден Святого Духа?
  - Совершенно верно, - согласился Атос. - Король наградил меня им за прежние заслуги, пока ещё сохранял ту небольшую толику власти в своей стране, которая давала ему на это право. Одновременно он наградил таким орденом лорда Винтера, который, к несчастью, был убит в тот же день.
  - Несчастная страна, несчастная судьба! - сказал Король со вздохом. - Но, к счастью для этой страны, среди немногих защитников законной власти оказались вы, маркиз, и хотя вам не удалось спасти Карла I, зато вам удалось вернуть трон его сыну, Карлу II. Расскажите-ка поподробней, как вам это удалось?
  - Всё решил случай, Ваше Величество, а я лишь выполнил долг, - скромно ответил Атос. - Я обещал Карлу I передать эти деньги его сыну в тот момент, когда они ему понадобятся для восстановления своих законных прав, и когда этот момент наступил, я не мог не сдержать обещания. Нет никакой заслуги в том, чтобы делать единственно возможное.
  - Ваше рвение похвально и результаты великолепны, - подытожил Король. - Но вы заслуживаете награду! Нет ли у вас просьб ко мне?
  - Ваше Величество, как я уже сказал, я лишь делал то, что требовал от меня долг, - ответил Атос. - Но коль скоро Ваше Величество расположено сделать что-то для меня, я просил бы, если это возможно, узаконить Вашим указом права моего сына Рауля на наследование моего дворянского звания.
  - Вы ведь, кажется, уже даровали ему принадлежащее вам виконтство де Бражелон? - спросил Король. - Чего же вам ещё?
  - Мой сын рождён от графа де Ла Фер, и я хотел бы, чтобы после моей смерти он с полным основанием носил моё имя, - ответил Атос. - Обладание поместьем дало ему право на дворянство, но я хотел бы, чтобы он по праву был наследником и продолжателем моего славного рода.
  - Узаконить незаконнорожденных можно лишь в том случае, если это дети Короля, как вы знаете, дорогой маркиз, - ответил Король. - Кстати, почему вы называете себя графом, тогда как мне достоверно известно, что вы - маркиз?
  - Я не хотел смущать своих друзей слишком уж высоким званием, - скромно ответил Атос. - Я представился графом, когда мне пришлось раскрыть своё инкогнито, и с тех пор они привыкли называть меня граф де Ла Фер, и я сам свыкся с этим именем.
  - Но такого графства не существует! - возразил Король. - Мне известен маркизат де Ла Фер, и вы были направлены в Англию послом именно под именем маркиза де Ла Фер, а не под именем графа де Ла Фер! Ну, впрочем, среди друзей вы можете зваться как угодно, однако, у меня на приёме прошу не скромничать. Этак, пожалуй, Принцы станут называть себя графами, а герцоги - баронами? Мне это не нравится. Итак, вы желали бы, чтобы виконт де Бражелон был признан законнорожденным, при том, что он рождён вне брака? А кто его мать?
  - Ваше Величество, его мать по своему положению выше её отца, - ответил Атос. - Она герцогиня, и я не могу назвать её имя, поскольку эта тайна не моя.
  - Кажется, я догадываюсь, что это за герцогиня! - воскликнул Король радостно. - Да и ваш сын ведь на неё очень похож! Как это я сразу не заметил?
  - Я рад, что нашёлся повод поднять настроение Вашему Величеству, - ответил Атос, стараясь скрыть свою досаду. - Могу ли я рассчитывать на положительное решение моего вопроса?
  - Дорогой маркиз! - ответил Король. - Тот факт, что мать вашего сына - герцогиня, ничего не меняет. Будь она хоть сама Королева, ваш сын всё равно остаётся бастардом. Лишь дети Короля могут получить такую привилегию, как признание законнорожденными, но и в этом случае, как видите, они не получают всех тех наследственных прав, на которые они могли бы претендовать, будь они рождены в браке. Что же вы от меня хотите? Чтобы я нарушил закон, которому подчиняются даже принцы, герцоги и пэры?
  - Ваше Величество, я собирался просить чего-либо и не смею беспокоить вас своими ходатайствами, а лишь будучи обнадёженным Вашим Величеством, осмелился обратиться к Вам с такой необычной просьбой, - ответил Атос. - Поскольку она не может быть исполнена, мне больше нечего просить.
  - Но я хотел бы отблагодарить вас, маркиз! - возразил Король. - Быть может, вы хотели бы получить моё одобрение на какой-нибудь выгодный брак вашего сына со знатной дамой, на который он не мог бы рассчитывать, не будучи законнорожденным? Моё одобрение этого брака сделает этот вопросом решённым, а брак нерасторжимым, я даже могу быть крёстным отцом кого-то из ваших будущих внуков! Внимание Короля к вашему сыну не останется незамеченным. Он непременно займёт при дворе достойное место, можете не сомневаться!
  - Я хотел бы лишь того, чтобы мой сын считался внуком моего отца и продолжателем моего рода, - ответил Атос. - Принадлежать к моему роду согласно закону, при том, что он по своему рождению к нему уже принадлежит - это достаточная награда для него, и других наград моему сыну не нужно. Всё остальное он добудет себе своей шпагой, своей отвагой и честью, а состояние, которым я его уже обеспечил, вполне достаточно для него, ему не нужны выгодные посты и должности при дворе. Что касается женитьбы, то он присмотрелся к одной из фрейлин Принцессы, но я полагаю, что это дело ещё может подождать.
  - Фрейлины Принцессы не могут выходить замуж без согласия Принцессы и моего одобрения, - сказал Король. - Кроме того, все они достаточно родовиты, и я не думаю, что родители какой-нибудь фрейлины одобрят брак с незаконнорожденным дворянином, даже в случае, если он обладает всеми достоинствами вашего сына, маркиз. Это именно тот случай, когда брак может состояться лишь по моему настойчивому желанию. О какой фрейлине идёт речь?
  - Ваше Величество, я прошу отложить или даже вовсе забыть этот разговор, поскольку признаю Вашу абсолютную правоту, - ответил Атос. - Бастард не может жениться на фрейлине Принцессы. Я так и передам моему сыну.
  - Не горячитесь, маркиз! - возразил Король. - Быть может, мы что-нибудь придумаем. Может быть, ваш сын своей шпагой заслужит себе такую должность, на которой никто не посмеет упрекнуть его в его происхождении?
  - Я не сомневаюсь, что так и будет, Ваше Величество, - ответил Атос. - А до тех пор порукой того, что никто не упрекнёт его в недостаточно высоком происхождении, являются его доблесть и его шпага, а также и моя.
  - Ступайте, маркиз, - ответил Король. - И не забывайте, что дуэли запрещены. Мы подумаем, как отблагодарить вас и что можно сделать для вашего сына.
  
  Глава 229
  
  Атос никому не рассказывал об этом разговоре, но два человека знали его содержание от слова до слова. Одним из них был, конечно я. Другим - герцогиня де Шеврёз. Не спрашивайте меня, каким образом я оказался посвящённым в него, потому что я всё равно не отвечу, но я не знаю, как об этом узнала герцогиня. Могу лишь предположить, что у неё есть целая сеть осведомителей, не хуже моей. Знать всё обо всём - давно уже стало профессией Марии де Шеврёз.
  На следующий день после этого разговора она пришла к Королеве-матери, которая давно уже стала относиться к ней холодно и настороженно, но не отказывала ей в свидании. Быть может, это объясняется памятью о былой дружбе, может быть - страхом разоблачения каких-то тайн, а скорее всего - и тем, и другим.
  - Ваше Величество, я так счастлива видеть вас! - воскликнула герцогиня.
  - Ах, герцогиня, я выгляжу уже так плохо, что и сама не испытываю никакого счастья видеть себя в зеркале, так что едва ли кто-то может быть счастлив меня лицезреть, - ответила Королева кокетливо.
  - Для меня вы всегда всё та же очаровательная и милая подруга! - проворковала Шевретта. - Но я не смею обращаться вам, как в дни нашей юности, когда вы ещё не были правящей Королевой.
  - Я и сейчас уже не правящая Королева, - ответила Анна Австрийская. - Да и никогда не была ею. Я всё та же Анна, твоя подруга. Но у тебя, кажется, ко мне какое-то дело?
  - Моё главное дело - повидаться с Вами и справиться о Вашем здоровье, - лицемерно ответила Мария.
  - Здоровье моё, как ты знаешь, всё хуже и хуже, особенно, с той поры, как кардинал оставил эту грешную землю, - ответила со вздохом Королева. - Целью моей жизни было сохранить королевство для моего сына и передать ему его в состоянии, не худшем, чем оно осталось после его отца. С Божьей помощью и с помощью моего неутомимого друга, которого мне сейчас так не хватает, мне удалось не только выполнить эту миссию, но и укрепить королевство. Теперь же мне нужен лишь покой, и если бы к этому добавилась хоть небольшая толика здоровья, о лучшем нельзя было бы и мечтать. Но в чём же твоё дело, дорогая моя?
  - Ах, Вы не верите в мою бескорыстную дружбу, моя Королева, - притворно огорчилась Шевретта. - Пусть так. Если я должна назвать причину своего посещения, которая была бы более убедительной, чем простая любовь старинной подруги, извольте. Я хочу позаботиться об одном молодом человеке.
  - Дорогая моя! - воскликнула Королева. - Ты даром времени не теряешь! Что это за молодой человек, расскажи подробнее!
  - Ах, Ваше Величество, это совсем не то, о чём вы подумали, - ответила герцогиня. - Этот молодой человек дорог мне совсем не как мужчина. Я скажу это только вам, и ни одна живая душа не должна знать об этом. Он - мой сын.
  - Но, кажется, моя дорогая, в заботе о собственном сыне нет ничего предосудительного, так что зачем же делать из этого тайну? - удивилась Королева. - Людовик-Шарль д'Альбер, герцог де Люинь вполне благополучен!
  - Я говорю не о законном нём, а о другом моём сыне, - ответила герцогиня с искренним вздохом. - У меня есть ещё один сын. И никто, кроме меня и его отца, не знает, кто его мать, даже он сам.
  - Это что-то новенькое! - воскликнула Королева. - Когда это ты успела?
  - Вы, конечно, помните, Ваше Величество, ту историю с молитвенником, - сказала Шевретта. - Когда вы хотели предупредить меня, что никакой опасности нет, прислав мне молитвенник в красном бархатном переплёте, кто-то перепутал и прислал мне другой молитвенник. Цвет его переплёта был зелёный, что означало опасность. Едва лишь Принц Марсийак, герцог де Ларошфуко принёс мне этот молитвенник, я поняла, что этот подарок означает смертельную опасность для меня, о которой меня предупреждает моя обожаемая подруга Королева Анна! Поэтому я принуждена была покинуть Францию. Отдав герцогу на сохранение свои драгоценности, я отправилась в добровольное изгнание, чтобы не попасть в Бастилию или того хуже на Гревскую площадь.
  - Кто-то перепутал цвет? - воскликнула Королева. - Так вот почему ты повела себя столь странно! А я-то думала, почему ты ударилась в бега, хотя я послала весточку о том, что бояться нечего! Ведь я велела передать тебе молитвенник в красном переплёте! Кто-то что-то напутал, или сделал это специально!
  - Именно так, моя Королева! - подтвердила Шевретта. - Я - несчастная жертва чьей-то оплошности, или, быть может, чьей-то злой воли. Мне пришлось срочно покинуть своё поместье, я отправилась верхом в сопровождении одной лишь горничной. Обе мы переоделись в мужское платье и вынуждены были скакать что есть сил, опасаясь погони.
  - Бедняжка! - искренне сказала Королева и обняла свою подругу. - Сколько же тебе пришлось претерпеть!
  - Да, но были и приятные моменты в этой поездке, - ответила Шевретта. - Благодаря одному такому эпизоду во время моей поездки и появился на свет мой сын, о существовании которого герцог де Шеврёз не подозревает.
  - Стал быть, он был рождён осенью 1634 года? - спросила Королева. - И сейчас это - молодой человек в самом расцвете сил! Красив ли он?
  - Он красив, как его отец, тоже благородный дворянин, граф и маркиз! - ответила Мария. - Но он прожил почти всю жизнь как воспитанник этого графа, считая себя сиротой. Совсем недавно граф признал его своим сыном, но этого недостаточно. К тому же ему никогда не суждено узнать, что его мать - герцогиня, которая принуждена издалека наблюдать за ним и думать не сметь об открытом проявлении своих материнских чувств по отношению к нему.
  - Ты хочешь сделать его дворянином? - спросила Королева.
  - Он приравнен в правах к дворянину, поскольку граф подарил ему поместье, имеющее статус виконтства, - ответила Шевретта. - На этом основании он называется виконтом, и до сих пор никому не пришло в голову оспорить его права на этот титул.
  - Кажется, я догадываюсь, о ком идёт речь! - ответила Королева. - Виконтов такого возраста не так много. Речь идёт о Рауле, сыне маркиза де Ла Фер?
  - Я умоляю сохранить мою тайну, Ваше Величество! - воскликнула Мария. - Нельзя ли посодействовать тому, чтобы он был признан законным сыном маркиза?
  - Дорогая моя, вы же знаете, что это невозможно, - холодно ответила Королева.
  - Я знаю, что это сложно, но не невозможно, - возразила Шевретта. - Если Король пожелает, это легко устроится.
  - Но Король не пожелает этого, - твёрдо возразила Королева. - У него есть свои нерушимые принципы.
  - Приятно слышать, что у королевских особ есть нерушимые принципы, - ответила Шевретта. - Но самый нерушимый принцип Короля - это его воля. Если Король пожелает, он может сделать всё.
  - Я уже сказала, что он этого не пожелает, - ответила Королева холодно.
  - Даже если его об этом попросит его любимая матушка? - промурлыкала герцогиня. - Разве ваш дорогой, ваш милый Луи откажет своей обожаемой матушке в такой мелочи?
  - Послушайте, дорогуша, - сказала Королева жёстко. - Мне кажется, вы забываетесь. Ваша просьба немыслима, а ваш тон оскорбителен.
  - Хорошо, я уйду и не буду больше докучать Вашему Величеству, - проговорила герцогиня тоном нижайшей покорности. - Могу ли я задать только один вопрос?
  - Задавайте, но только один, и, надеюсь, он будет последним, - ответила Королева, не скрывая своего презрения к герцогине.
  - Приятно ли будет одной высокопоставленной особе узнать о той истории, когда одна дама, используя одно из моих платьев, которое в ту пору знал весь двор, и мою обычную кельнскую воду, с запахом, который был лишь у меня одной, прикрывая лицо маской, встретилась на свидании с одним Принцем, выдавая себя за меня, после чего через девять месяцев на свет появилась эта самая особа? - спросила герцогиня. - И будет ли приятно этой весьма значительной особе, если об этом свидании за девять месяцев до его рождения, узнает не только он, но, кое-кто ещё? То есть я имею в виду, собственно говоря, всех, весь свет. Ведь такие слухи расползаются очень быстро, а когда этим слухам находятся весьма весомые подтверждения, я бы сказала доказательства и свидетельства, то это может вызвать последствия, важность которых я даже не берусь предсказать.
  - Я... Я не понимаю, о чём вы говорите, герцогиня, - произнесла Королева дрожащим голосом. - Какое мне дело до тех особ, которые считают возможным выдавать себя за вас?
  - Ваше Величество, Принц крови Цезарь, герцог де Вандом, старший сын Короля Генриха IV ещё жив, и ему будет небезынтересно узнать, что свидание, которое, как он полагал, произошло между ним и мной в самом начале 1938 года, на самом деле было совсем с другой дамой, моей ровесницей и, я бы сказала, моей подругой, но стоящей намного выше меня, - сказала Шевретта. - Его убедили, что я была влюблена в него и прибыла инкогнито из-за границы специально ради этого свидания, а моё платье и моя кёльнская вода рассеяла все его сомнения на этот счёт. Он думал, что проявил свой пыл и мужественность в отношении меня, хотя лица моего он не видел, а доверился лишь запаху кёльнской воды и страстному шёпоту в ухо в ночи. Плод этой любви явился на свет 5 сентября 1638 года. Полагаю, его очень заинтересует правда о том, с кем действительно состоялось это свидание, и каков был его результат, о чём можно рассказать много интересного.
  - Не продолжайте! - воскликнула Королева. - Даёте ли вы мне обещание именем Господа, что забудете эту тайну, если я добьюсь для вашего сына того, о чём вы просите?
  - Даю, Ваше Величество, - смиренно ответила Шевретта. - Господним именем клянусь, что если мой сын станет законным сыном своего отца, никогда никто не узнает тайны, которая могла бы заставить усомниться в законности рождения того, кто рождён от Цезаря Вандома, хотя считается, что его отец - совсем иная персона.
  - Дорогая моя Шевретта! - сказала Королева. - Ведь мы - подруги! Ведь вы сдержите своё обещание и после моей смерти, не так ли?
  - Клянусь, моя Анна! - ответила Шевретта, положа руку на Библию. - Как только Рауль де Бражелон станет законным сыном своего отца, маркиза де Ла Фер, я забуду всё, что связано с любовными похождениями Цезаря де Вандома!
  После этих слов Королева нежно обняла герцогиню так, словно перед этом не было той ужасной сцены на грани окончательного разрыва. Обе дамы изобразили нежнейшую любовь друг к другу, но ни одна из них не обманулась на этот счёт.
  'Придётся пойти на эту жертву, - подумала Королева. - Она не посмеет нарушить клятву, данную на Библии пред Господом. Предстоит нелёгкий разговор с сыном, но я добьюсь его согласия'.
  'У меня осталось ещё множество твоих тайн, кроме этой, дорогая моя Анна! - подумала Шевретта. - И за каждую из них тебе придётся заплатить не меньше, чем за эту!'
  
  Глава 230
  
  - Сын мой, как ваши дела? - спросила Королева, заходя к Людовику XIV.
  - Матушка, все они ждут моего решения о том, кого я сделаю первым министром, - ответил Людовик. - Но я не собираюсь никому передавать власть!
  - Вы возложили на себя чрезвычайно тяжёлую ношу, Ваше Величество, но я целиком и полностью одобряю ваш выбор! - сказала Королева и ласково взяла сына за руку. - Вы будете великим монархом!
  - Надеюсь! - ответил Король. - Вопреки этому заносчивому Фуке!
  - Фуке неглупый человек, и очень полезный нам, - сказала Королева. - Кардинал очень ценил его.
  - Знаю, матушка, - ответил Король. - Я знаю все его заслуги перед кардиналом и перед всеми нами. Они состоят в том, что он обеспечивал пополнение казны деньгами тогда, когда это было почти невозможным делом, или даже вовсе невозможным, если использовать только честные методы.
  - Средства не столь важны, если поставленные цели достигнуты, - ответила Анна Австрийская. - Гораздо лучше победить не самыми приятными средствами, чем совершенно честно проиграть самое важное сражение в жизни. А ведь оно было именно таким, Ваше Величество. Негодная Фронда угрожала самому нашему существованию! И эта беда повторилась дважды за время, когда мы с кардиналом прилагали все усилия для спасения Франции!
  - Вы правы, матушка, когда вопрос стоит в спасении государства, не приходится жалеть о мелких нарушениях при сборе налогов, - согласился Король. - Но я вижу, что господин Фуке возомнил себя чуть ли не главным спасителем страны, и, кажется, он метит намного выше того положения, которое он занимает нынче. А ведь выше только две ступени - номинальный глава кабинета министров, или фактический хозяин страны, каковым был Ришельё!
  - Продолжайте, сын мой, - твёрдо сказала Королева.
  - О чём вы, матушка? - спросил Король.
  - Вы хотели добавить: 'И каким был Мазарини', не так ли? - уточнила Королева.
  - Что вы, матушка! - запротестовал Людовик. - Мазарини был вторым, в вашей тени, и не более того!
  - Вы правы, но и не правы одновременно, - спокойно ответила Королева. - Джулио был всем, чем только мог быть, ради вас и ради меня, и, следовательно, был ничуть не меньшим, чем был Ришельё для вашего отца, - ответила Королева. - С той лишь разницей, что там, где Ришельё действовал только силой и жестокостью, Джулио действовал хитростью, деньгами, а чаще всего - логикой. Он логически доказывал потенциальным предателям, что им лучше оставаться верными нам слугами, нежели встать на путь борьбы с нами. А если такие логические доказательства подкреплялись аргументами в виде денег, земель или званий, то даже и в этом смысле потери были намного меньшими, нежели они были бы, если бы нам пришлось воевать со всеми, кто этого хотел. Но я должна заступиться и за Ришельё. Он был мудрый политик и действовал так, как надлежало действовать, просто времена были другие. Мазарини спас королевство от Фронды, Ришельё просто не позволил бы никакой Фронде поднять голову. И всё же казна Вашего Величества, оставленная вам кардиналом Мазарини, находится в гораздо лучшем состоянии, чем она находилась после смерти кардинала Ришельё. Джулио Мазарини достиг этого не без помощи Фуке.
  - А знаете ли вы, матушка, что Фуке не скрываясь говорит о том, что я не смогу управлять государством без его помощи, и с ним никто не спорит? - воскликнул Людовик. - Он мнит, что я без него не справлюсь с задачей управления королевством? Он считает себя незаменимым!
  - На это может быть лишь один ответ, сын мой, - ответила Королева с усмешкой. - Замените его тем, кого считаете более достойным тех должностей, которые он занимает.
  - Кем же? - спросил Людовик.
  - Вот видите! - ответила Королева. - До тех пор, пока вам некем его заменить, делайте вид, что вы довольны всем, что он делает. И подыскивайте ему замену. Не нужно искать человека, который заменил бы его на всех его постах, у него их слишком много. Пусть один человек заменит его на посту генерального прокурора, другой - на посту суперинтенданта финансов, третий - на посту губернатора острова Бель-Иль, и так далее.
  - Вы правы, матушка, я тоже подумывал об этом, - согласился Король.
  - До той самой минуты, когда вы велите его арестовать, не давайте ему ни единого повода заподозрить, что у вас имеется такое намерение, - сказала Королева. - У него слишком много друзей и слишком много возможностей скрыться от правосудия, а если он скроется, он может организовать новую Фронду. Уже ни для кого не секрет, что первую Фронду организовал Пьер де Гонди. Во всяком случае, он был тем, кто поднёс свечу к фитилю, который привёл к этому взрыву недовольства, для которого, поверьте мне, не был никаких объективных причин. Но Пьер де Гонди в сравнении с Никола Фуке - всё равно что вонючий шакал в сравнении с тигром. Не теряйте из виду Фуке, никогда не давайте ему возможности устроить новую Фронду, а для этого каждый новый месяц, каждая следующая неделя и даже каждый новый день должны приносить Фуке новые надежды на ещё большее возвышение, чтобы он не вздумал пойти против вас. Обнадёживайте его при каждой встрече с вами. Он должен думать, что в вашем лице он имеет самого близкого и верного друга. Если он хочет думать, что он оказывает на вас влияние, и что без его совета вы ничего не предпринимаете, дайте ему возможность думать так до тех пор, пока он не окажется в таком положении, когда вам будет уже абсолютно безразлично, что он думает, чего он добивается, и что замышляет, то есть когда он окажется в Бастилии или где-нибудь ещё похуже.
  - Благодарю вас за совет, матушка, мы смотрим на этот вопрос совершенно одинаково, - сказал Король. - Но вы, кажется, пришли ко мне не для того, чтобы говорить о Фуке?
  - Как вы догадались, сын мой? - спросила Королева.
  - Очень просто! - ответил Людовик. - Ведь это я первым заговорил о Фуке. Следовательно, вы пришли поговорить о чём-то другом.
  - Вы правы, сын мой, - сказала Королева. - Я хотела просить вас об одном одолжении.
  - Матушка! Для вас у меня ни в чём не буде отказа! - воскликнул Король. - Надо ли вам просить, когда вы можете повелевать, ведь вы - моя мать.
  - Со дня официальной передачи вам всех прав единоличного управления королевством я больше не повелеваю вами, сын мой, я - одна из ваших подданных, и отличаюсь, быть может, лишь тем, что никто не любит и не может любить вас сильней, чем я, - ответила Королева.
  - Хорошо, назовём это просьбой, - согласился Людовик. - В чём же она состоит?
  - Я хочу попросить вас об одном молодом человеке, - сказала Королева. - Его зовут Рауль, виконт де Бражелон, сын графа де Ла Фер.
  - И о чём же вы хотите попросить в связи с этим молодым человеком? - спросил Король настороженно.
  - Граф де Ла Фер очень желал бы, чтобы Рауль де Бражелон считался его законным сыном, - сказала Королева.
  - Уже второй раз за последние два дня я слышу эту просьбу! - воскликнул Король. - Негодный граф де Ла Фер не удовольствовался моим отрицательным ответом на его просьбу и притащился к вам, выпрашивая вашего заступничества и ходатайства! Да как он посмел мне перечить?!
  - Уверяю вас, сын мой, что граф де Ла Фер здесь ни при чём, - возразила Королева. - Я хлопочу о нём по просьбе его матери.
  - Вот как? - удивился Король. - Кто же его мать?
  - Сын мой, это не моя тайна, и я прошу вас не настаивать на том, чтобы я ответила, поскольку я не смею лгать вам, но не хотела бы нарушить обещание хранить эту тайну, которое дала его матери, - сказала Королева.
   - Маркиз де Ла Фер сказал мне, что мать его сына ещё более знатная, чем он сам, что она герцогиня, - задумчиво проговорил Король. - Это не может быть герцогиня де Лонгвиль, да вы бы и не стали ходатайствовать о нём по её просьбе. Стало быть, это герцогиня де Шеврёз?
  - Ах, сын мой, позвольте не отвечать мне на ваш вопрос! - воскликнула Королева в отчаянии.
  - Вероятно, она шантажировала вас? - спросил Король. - По-видимому, она знает какую-то тайну, разглашение которой было бы для вас крайне нежелательным. Что ж, я велю заточить её в Бастилию, и делу конец.
  - Не делайте этого, сын мой, умоляю вас, заклинаю всем святым, что вам дорого! - воскликнула Королева.
  - Вы думаете, что это не поможет, - проговорил в задумчивости Король. - Что же это за тайна такая?
  - Просто выполните мою просьбу, и поверьте, сын мой, так будет лучше не только для меня, но и для вас, - сказала Королева.
  - А что вы скажете о том, чтобы она просто свалилась в реку или о том, чтобы на её карету напали разбойники и случайно убили её? - спросил Людовик.
  - Исключено, сын мой, - ответила Королева. - Господь не простит вас, а также меня, если что-либо подобное случится. Кроме того, если герцогиня поклялась на Библии, можно быть абсолютно спокойным. Да и кто сказал вам, что речь идёт о герцогине де Шеврёз?
  - Ну что вы, матушка, за ребёнка меня считаете? - возразил с улыбкой Король. - Вы можете быть абсолютно спокойны, вы не выдали тайны герцогини и не нарушили своего обещания. Ведь вы не знали, что граф сообщил мне, что мать этого бастарда - герцогиня. А среди герцогинь не так уж много найдётся таких, которые годились бы ему в матери и при этом могли бы уговорить вас ходатайствовать о решении этого вопроса. Хорошо, я подпишу указ о признании Рауля де Бражелона законным сыном графа де Ла Фер, хотя это будет против правил.
  - Благодарю вас, сын мой, - ответила Королева. - Вы приняли самое верное решение. Что касается герцогини де Шеврёз, она пригодится вам, ведь она ненавидит Фуке, и выбрала сторону Кольбера. Наверняка у неё имеется оружие против суперинтенданта.
  - Да, я знаю, ведь она планирует породниться с Кольбером, - ответил Король.
  
  Глава 231
  
  - Решительно, матушка продолжает жить иллюзиями, что она до сих пор ещё остаётся во главе королевства, - проворчал Людовик XIV. - Пора положить этому конец, а заодно и отстранить всю семью от власти. Сначала надо разобраться с ними, а затем уж я буду разбираться с министрами, которые хотя бы умеют что-то делать сверх того, чтобы чванливо ссориться друг с другом, строить заговоры и доказывать свою незаменимость, претендуя на всё новые и новые подачки и льготы.
  Король позвонил в колокольчик, вызывая своего секретаря.
  - Канцлера Сегье, немедленно, - отрывисто бросил он.
  Вскоре канцлер предстал перед Королём.
  - Господин канцлер, - сказал Людовик. - Я понимаю, что все привыкли к тому, что тронная речь - это всего лишь формальность, в которой восходящий на трон Король благодарить Господа и всех тех, кого ему заблагорассудиться поблагодарить за всё то, чего он достиг, после чего обещает всё то, что не собирается исполнять. И я понимаю, что озвученные намерения кажутся простой декларацией, и все те, кто привык кормиться за счёт казны, надеются, что эти слова являются пустой болтовнёй, подобно тому, что позволяют себе претенденты на пост Короля Франции. Слава Создателю, Франция - не Польша, здесь нет никакой нужды лгать избирателям, поскольку сама Судьба решила, кому быть Королём. Король получает свою власть непосредственно от Господа, и ему нет нужды лгать своим будущим подданным. По этой причине я полагаю, что всем вам следовало более внимательно слушать мою тронную речь, поскольку в ней я не стремился быть приятным тем, кто её слушает, а давал ряд установок и указаний, очертил в целом свои намерения и будущие преобразования. Так что если я сказал, что члены Королевской семьи при всём моём уважении и при всей любви к ним, лишаются права вмешиваться в дела государственного управления.
  - Совершенно справедливо и бесконечно разумно, Ваше Величество, - согласился Сегье.
  - Я не спрашиваю вашей оценки моих решений, а требую внимания и тщательного исполнения, господин Сегье, - спокойно, но строго сказал Людовик.
  Канцлер понял, что лучше бы ему было молчать и кивать, поэтому он постарался как можно внимательней слушать Короля и изобразить на лице гримасу почтительного внимания и нескрываемого восторга.
  - Я обещал блюсти права, иммунитеты и привилегии Церкви, - продолжал Король. - Что касается дворянства - это моя правая рука, и я должен ценить его, как ценю свою руку, и использовать её именно так. В отношении членов парламента, я напомнил, что следует уважать их, но, что крайне важно, не допускать того, чтобы они злоупотребляли своей свободой. Как добрый король, я намерен прилагать все силы, чтобы облегчать участь своего народа, налогообложение не должно разорять моих граждан, но мы не можем и отказаться от налогов, поскольку государство не может существовать без казны. Итак, я должен намерен о том, чтобы каждый знал, что я господин в моём королевстве. Всё это - общие слова, которые говорит каждый новый монарх. Но слушали ли вы меня дальше? Помните ли, что я говорил?
  - По мере сил и в силу возможности моей памяти я старался внимать словам Вашего Величества как можно тщательней, - проговорил Сегье, с ужасом подумав, что если Король спросит о том, что же было сказано им особенного, то он затруднится ответить, или же может припомнить совсем не то, что имеет в виду Король.
  - Я сказал, что хотя я намерен следовать по стопам своего первого министра, кардинала Мазарини, и руководствоваться его ценными советами, но всё же одним из моих первых шагов будет решение впредь принимать лишь министров государственного совета, этого высшего правительственного органа, а также отстранить от управления канцлера и королевскую семью, - напомнил Король. - Отстранить от управления вас, Королеву-мать, а также Гастона Орлеанского, Филиппа, Конде, и всех принцев крови, герцогов и пэров. Все они приобретают статус моих советников, то есть будут давать мне свои советы тогда и только лишь тогда, когда я спрошу у них этих советов, и никак иначе.
  - Ваше Величество возлагает на себя весьма тяжёлую ношу! - воскликнул Сегье, и тут же похолодел от мысли, что он вновь неосторожно дал свою оценку, хотя Король предупредил его не делать этого.
  Вместо ответа Людовик тяжёлым взглядом посмотрел на канцлера, отчего тому стало не по себе.
  - Никакие документы, составленные кем-либо из членов моей семьи или министров, без моего одобрения недействительны, и вы не должны ставить на них королевскую печать, - твёрдо сказал Король. - Все предложения, решения, пожелания - всё это может быть рассмотрено мной лишь как просьбы или рекомендации. Я сам буду принимать решение о том, какие из этих просьб будут удовлетворены, а какие - отклонены.
  Канцлер Сегье низко поклонился.
  - Королева попросила о некоем виконте де Бражелоне, - сказал Король. - Она просила об этом так, словно я не мог ей отказать. Её настойчивость мне не понравилась. Но я не хочу огорчать её. Я выполню эту просьбу, но это будет в последний раз. Сообщите ей всё то, что я вам сказал.
  Сегье снова поклонился.
  - Подготовьте бумаги о том, что виконт де Бражелон признан законным сыном маркиза де Ла Фер, - небрежным тоном сказал Людовик. - Представьте этот документ мне на подпись, скрепите печатью и передайте Королеве-матери перед тем, как вы сообщите ей моё решение.
  - Слушаю, Ваше Величество, - ответил Сегье.
  - После этого направьте этого самого виконта в действующую армию, туда, где дела сейчас обстоят наиболее худо, - добавил Король.
  - Я понимаю, Ваше Величество, - ответил Сегье. - Он будет отправлен на запад.
  - Куда именно? - спросил Людовик.
  - В Марокко, - ответил Сегье.
  - Превосходно! - воскликнул Король. - Надеюсь, он там и останется. Навсегда. Впрочем, не спешите с этим. Сделаем это через месяц. Если события следуют слишком быстро одно за другим, люди часто усматривают в этом причинно-следственную связь даже там, где её нет. Ни к чему спешить. Пусть сначала страсти улягутся. Между прочим, его отец, маркиз де Ла Фер говорил о какой-то Лавальер, на которой собирался жениться этот самый Бражелон. Кажется, это новая фрейлина Принцессы. Разузнайте о ней всё, я хочу на неё взглянуть. Кажется, Бражелон без памяти влюблён в неё, а его отец испрашивал у меня согласия на этот брак. Интересно, что они оба в ней нашли? Я должен взглянуть на неё.
  
   Через полдня канцлер Сегье передал Королеве-матери указ Короля о том, что Рауль, виконт де Бражелон, признаётся законным сыном маркиза де Ла Фер.
  - Благодарю вас, канцлер, - сказала Королева. - Зайдите ко мне завтра, нам надо будет поговорить об одном прожекте.
  - Ваше Величество, Король велел передать Вам, что отныне он только сам будет заниматься государственным управлением, - произнёс Сегье тихим голосом.
  - Да, конечно, я слышала об этом в его тронной речи, - ответила Королева.
  - Его Величество распорядился освободить от всех государственных постов всех членов Королевской семьи, а министрам запретить принимать решения без его одобрения, - проговорил Сегье ещё тише.
  - Так это были не пустые угрозы? - проговорила Королева. - Что ж. Я ожидала, что он проявит неблагодарность. Но не думала, что это случится так скоро.
  Сегье тихо поклонился и, пятясь назад, покинул кабинет Королевы.
  
  Глава 232
  
  Королева была полна решимости сообщить своему сыну, что он рискует поссориться с грандами и министрами. С этой целью она пришла к нему на беседу.
  - Матушка, я рад вас видеть! - воскликнул Людовик. - Не могли бы вы взглянуть на этот список? Я никого не забыл?
  С этими словами Людовик передал матери лист с именами.
  Боясь подумать о том, что этот список означает, Королева дрожащими руками взяла его.
  Первым в списке был Принце де Конде Луи Второй де Бурбон. За ним следовали Принц де Конде Анри-Жюль де Бурбон, Принц де Конти Арман де Бурбон, герцог де Вернёй Анри де Бурбон, герцог де Бофор Франсуа де Бурбон-Вандом.
  Сердце Королевы тревожно забилось. Она отлично знала, что все эти принцы в своё время противились правлению Мазарини.
  'Неужели это список тех лиц, которых мой сын собирается подвергнуть опале? - подумала она. - Или мы находимся в древнем Риме, и это проскрипционные списки?'
  - Что это за список, сын мой? - спросила она, стараясь быть спокойной.
  - Я подумал, что к концу года следует наградить Орденом Святого Духа самых выдающихся дворян из числа принцев, маршалов, министров, - ответил Король безразличным тоном. - Это дело не срочное, но к нему надо готовиться заранее. Ведь следует заказать ювелирам изготовление всех этих орденов! И это немалые расходы! Я велю изыскать требуемые суммы.
  У Королевы отлегло от сердца. Её сын готовится умаслить тех, кто может бунтовать! А он умён, её сын!
  'Он - настоящий Король, - с гордостью подумала Королева. - Он - мой сын!'
  - Ну, этот вопрос настолько важный и деликатный, сын мой, что только вы можете его решать, - сказала она, пытаясь сочетать усмешку с подобострастием в таком соотношении, чтобы это не было уже ни тем, ни другим. - Впрочем, конечно же, если вы просите моего совета, позвольте, я взгляну более внимательно.
  Она с удовольствием читала список, находя имена всех тех, которых, на её взгляд, действительно, следовало задобрить. Среди этих имён почти не встречалось тех, кого следовало бы просто вознаградить за добрую и верную службу. Недаром её сын изучал труды Макиавелли.
  - Вы полагаете, сын мой, что Орден Святого Духа должен получить также и Луи-Шарль д'Альбер герцог де Люинь? - спросила Королева. - Этот сын герцогини де Шеврёз от первого брака, кажется, ничем не примечателен.
  - Сын вашей верной подруги, матушка, - уточнил Людовик. - Ведь у вас, кажется, сохранились замечательные отношения с герцогиней?
  Королева засомневалась, присутствовала ли в этой фразе её сына скрытая ирония, или ей это лишь показалось.
  - Благодарю вас, сын мой, - сказала она. - Герцогиня будет очень рада.
  Она углубилась в чтение списка.
  - Франсуа VI герцог де Ларошфуко, - сказала она. - Этот фрондёр!
  - Во времена, когда кардинал Ришельё не давал вам спокойной жизни своими преследованиями, герцог Ларошфуко, как мне говорили, оказал вам какие-то важные услуги, не так ли? - спросил Король.
  - Всего-то лишь посидел недельку в Бастилии и не выдал Шевретту, - ответила Королева, пожав плечами. - Но знали бы вы, сын мой, как дерзко он чуть ли не требовал от меня награды за этот ничтожный акт преданности после того, как Господь прибрал к себе Ришельё и вашего отца! Он претендовал чуть ли ни на пост первого министра!
  - Что ж, матушка, вы были совершенно правы, не удовлетворив эти притязания, но теперь мы можем себе позволить потешить его самолюбие Орденом Святого Духа, что обойдётся нам не столь дорого, сколько платил кардинал Мазарини за спокойствие, - ответил Король.
  - Вы чрезвычайно правы, сын мой! - согласилась Королева. - Кардинал по своему статусу не мог награждать грандов и министров Орденом Святого Духа, тогда как вы можете это делать. Так почему бы не воспользоваться этим 'пряником', который был недоступен кардиналу? Я одобряю ваше решение! Пойдёмте же по списку дальше. Антуан III маршал де Грамон, отец графа де Гиша и Катерины-Шарлотты, которая в прошлом году стала принцессой Монако. Он был нам верен во времена Фронды, его имя должно было бы возглавлять этот список. Вот человек, который заслужил Орден Святого Духа своей преданной службой Вашему Величеству!
  - Совершенно согласен, матушка, - согласился Людовик. - Скоро я сделаю его герцогом и пэром, а также губернатором какой-нибудь важной пограничной области, например, Беарна.
  - Крайне мудро, Ваше Величество, - согласилась Королева. - Кто у нас тут по списку дальше? Племянник Мазарини, Филипп-Жюльен Манчини герцог Неверский. Что ж, это достойный молодой человек. Кардинал был бы вам признателен за это решение.
  - Советы Кардинала мне очень пригодились, матушка, - ответил Король. - Награждая племянника, я воздам должное дяде.
  - Франсуа де Комменж сеньор де Гито, - продолжала Королева. - Прекрасно. Можно включить и его родственника Гийома де Першперу де Комменж, графа де Гито. Оба они служат Вашему Величеству не за страх, а за совесть. Франсуа-Рене Креспен дю Бек маркиз де Вард. Этот кажется недолюбливает графа де Гиша, сына маршала де Грамона?
  - Мне безразлично, кого они не любят. - сказал Король. - Гораздо хуже, что они оба, кажется, положили глаз на Принцессу Генриетту. Это оскорбительно для моего брата. Я приласкаю обоих, а затем приструню. Каждого.
  - Очень мудро, - повторила свою оценку Королева. - Кто же тут ещё? Пьер де Гонди, кардинал де Рец? Ему бы следовало оставаться коадъютором парижским до конца жизни! Даже пост коадъютора для него слишком велик! Ведь это он - виновник и инициатор ненавистной Фронды! Мазарини пошёл на это только для примирения сторон.
  - И он добился своего, - сказал Король. - А я учусь у кардинала. Этого зубастого шакала лучше держать сытым. И поближе. Под присмотром он менее опасен. К тому же он согласился продать Бель-Иль, который теперь мой.
   - Сын мой, я вижу, что составленный вами список продуман всесторонне, вы не нуждаетесь в моих советах, - подытожила Королева. - Едва ли я смогу кого-то добавить в этот список.
   'Он - Король волей судьбы, и он вполне справляется с этой высокой миссией уже сейчас, в свои столь юные годы! - подумала Королева. - Кардинал рекомендовал ему не делиться властью, и он воспользовался этим советом. Чего же я от него хочу? Ведь я всю его жизнь убеждала его, что кардинал мудр и многоопытен, что его советы бесценны, да так оно, впрочем, и было. Я должна принять это'.
  Она вышла из кабинета сына совершенно удовлетворённой. Ей уже больше не хотелось возмущаться по поводу так называемой неблагодарности своего сына.
  
  Глава 233
  
  - Сент-Эньян, расскажи мне, кто такая Лавальер, - потребовал Король.
  - Луиза де Лабом-Леблан, родилась 6 августа 1644 года в Туре в небогатой многодетной семье, дочь доблестного маршала Лорента де Лабом-Леблан. Мать - Франсуаза де Прево, - ответил Сент-Эньян. - Истинная дочь Турени, обожает верховую езду. В детстве упала с лошади, после чего слегка прихрамывает. Любит читать. Неглупа. Скромна.
  - Красива? - осведомился Людовик.
  - На любителя, Ваше Величество, - ответил Сень-Эньян. - Худощава, бледна, в детстве переболела оспой, на лице сохранились следы этой болезни.
  - Довольно, - ответил Король. - Это не интересно. Если этому Бражелону так уж хочется жениться на ней, пусть женится. Всё равно ему предстоит через месяц поездка в Марокко. Пусть обрюхатит её и убирается ко всем чертям. У маркиза де Ла Фер будет потомство от дочери маршала. Ему не на что будет пожаловаться. Что касается самого Бражелона, мне не приятно слышать это имя.
  Король припомнил, что Королева-мать настояла на том, чтобы узаконить его, и именно это вызвало к нему неприязнь, хотя Король, собственно, не знал Рауля, и у него не было никаких причин не только что ненавидеть его, но даже и попросту испытывать хотя бы какую-то неприязнь.
  - Сень-Эньян, сообщи маркизу де Ла Фер, что я согласен на брак его сына с девицей Ла Вальер, - сказал Король.
  
  Тем временем герцогиня де Шеврёз составила разговор с Луизой де Лавальер, пригласив её к себе.
  - Дитя моё, у меня есть две причины пообщаться с тобой накоротке, - сказала она.
  - Ваша Светлость, я всегда к вашим услугам, - скромно ответила Луиза.
  - Ну-ну, мы не в Туре, дитя моё, здесь нет места тем старинным вассальным отношениям, которые ещё кое-где встречаются в провинции, - ответила герцогиня, стараясь вложить в свои слова всю доброту, которую она когда-то наблюдала в других людях и которой почти ни капли не могла найти в себе. - Здесь, при дворе Его Величества, ты можешь забыть, что я - самая знатная сеньора из тех мест, откуда ты родом, а лучше вспомни, что несколько раз, если не ошибаюсь, ты была вместе со своими братьями и сёстрами у меня на балу.
  - И я вспоминаю с благодарностью и с восторгом те балы, Ваша Светлость! - воскликнула Лавальер и поклонилась.
  - Запомни, дитя моё, при дворе фрейлине прилично кланяться лишь Королю, Принцам и Принцессам, а я - всего лишь герцогиня, - проговорила польщённая такой почтительностью Шевретта. - Здесь, при дворе, у тебя так мало покровителей, что мне, по-видимому, придётся заменить тебе мать.
  - Вы очень добры, Ваша Светлость! - ответила Луиза, не понимая причины столь неожиданной расположенности к ней герцогини.
  - Ты, полагаю, недоумеваешь, о чём я хотела бы с тобой поговорить, - сказала герцогиня. - Что ж, не буду тебя томить. Первая причина моего интереса к тебе - это чрезвычайный интерес молодого человека, которому я намереваюсь оказывать самое искреннее покровительство. Дело в том, что он - сын одной моей очень близкой и дорогой мне подруги, так что я принимаю в нём участие даже сильней, чем если была его крёстной матерью. Ты догадываешься, о ком я говорю?
  - Вы говорите о Рауле, виконте де Бражелоне, сударыня, и я признаю, что он - мой близкий и верный друг, с которым я хотела бы сохранить дружеские отношения на всю жизнь, если только это будет возможно, - ответила Луиза.
  - Ты, кажется сомневаешься в такой возможности, дитя моё? - спросила Шевретта с удивлением. - Что же может помешать тебе сохранить дружеские отношения с Раулем? Ведь вы, кажется, собираетесь обвенчаться, а супружество хотя и разрушает весьма часто дружеские отношения между мужчиной и женщиной, это, скажу тебе по совести, далеко не обязательно происходит. В некоторых случаях, хотя я говорю тебе не из своего личного опыта, но всё же я слыхала, что супруги могут сохранить приязнь и дружеские чувства по отношению друг к другу на долгие годы, и даже, кажется, на всю жизнь. Я приведу тебе примеры позднее, когда смогу их припомнить.
  - Но, Ваша Светлость, я вовсе не собираюсь становиться супругой Рауля де Бражелона! - воскликнула Луиза. - Я испытываю лишь дружеские чувства к нему, и надеюсь, что он также не намеревается превращать нашу дружбу во что-то более значительное, на что вы изволили намекнуть. Я вовсе не помышляю о браке!
  - Для чего же, милочка, ты согласилась стать фрейлиной Принцессы, если не собираешься устраивать свою личную жизнь? - удивилась герцогиня. - Насколько мне известно, герцогиня де Сен-Реми приложила немало усилий, чтобы её рекомендация, которую она предоставила Королеве-матери, была принята в расчёт, и чтобы Королева включила тебя в список фрейлин Мадам.
  - Вы сами изволили припомнить, что у меня много братьев и сестёр, Ваша Светлость, - ответила Луиза. - Состояние моих родителей не таково, чтобы можно было обеспечить всех сыновей имением, а всех дочерей - достойным приданым. По этой причине мои родители предполагали, что моим уделом будет монастырь, поскольку я, как вы могли заметить, слегка прихрамываю после неудачного падения с лошади в раннем детстве. Я научилась скрывать свою хромоту во время танцев, но мне даётся это с большим трудом. Матушка приучила меня к мысли, что с моими физическими недостатками и при отсутствии должного приданного мне не приходится ожидать удачного брака. По этой причине я давно уже готова отправиться в монастырь, но матушка умоляла меня повременить с этим делом и попробовать испытать судьбу в должности фрейлины Её Высочества. Если за три-четыре года, может быть, за пять лет я не встречу такого молодого человека, который был бы мне по сердцу, и который согласился бы жениться на мне, я уйду в монастырь. Об этом мы договорились с моей матушкой.
  - Чем же не устраивает тебя Рауль де Бражелон? - спросила герцогиня, чувствуя обиду за своего сына.
  - Я никогда не видела в Рауле будущего жениха, поскольку матушка внушила мне, что он мне не пара, ещё с той поры, когда он считался сиротой-подкидышем без роду и племени, хотя граф воспитывал де Ла Фер его как дворянина, - сказала Луиза. - Когда граф объявил его своим сыном, это не изменило мнения моей матушки, которая не делала большого различия между безродным сиротой и бастардом, считая, что это - не пара для чистокровной дворянки, пусть даже и не столь богатой, как Рауль и его отец. Но для меня это не имело значения. Для меня самым главным было лишь то, что я не испытывала к Раулю ничего, кроме дружеских чувств. По этой причине матушка никогда не допускала мысли, что наша дружба может перерасти во что-то большее, и именно лишь по этой причине она снисходительно смотрела на нашу дружбу, на наши частые совместные верховые прогулки по лесам и лугам. Согласитесь, скакать наперегонки по просёлочной дороге или ехать бок о бок по знакомому с детства лесу - это хотя и романтично, но всё же не то, что с трепетом брать за руку любимого человека и быть счастливой лишь оттого, что он рядом, что дышишь с ним одним воздухом, смотришь ему в глаза и видишь в его глазах глубокую любовь.
  - Всё так, дитя моё, но та любовь, о которой ты говоришь, порой может зародиться во время тех совместных прогулках, которые были между тобой и Раулем, не так ли? - спросила герцогиня. - Почему же ваша матушка была уверена, что этого не произойдёт, и почему этого не случилось?
  - Я не знаю, отчего люди любят друг друга. - ответила Луиза. - Быть может, потому, что мы по-разному воспитаны, и у нас разные интересы, Нас сближает лишь любовь к конным прогулкам по лесным тропинкам, но на этом не построишь счастья. Он стремится к военной карьере, а мне кажется жестоким даже охота на уток, зайцев или кабанов. Он стремится к славе своего отца, графа де Ла Фер, но ведь граф не женат, и, кажется, не собирается жениться, поскольку холостая жизнь его вполне устраивает. Таковы же и немногие друзья графа, насколько я знаю. В молодости они постоянно сражались, и не только на войне, но также и на дуэлях, а в свободное время играли в мяч, в кости и в карты, порой проигрывая целое состояние, заводили кратковременные интрижки с замужними дамами полусвета, а то и с хозяйками трактиров или постоялых дворов. Я слышала, что один из друзей графа одновременно ухаживал и за знатной дамой, и за её служанкой, при этом клялся в любви им обеим. Я не берусь осуждать их, я просто не желаю себе такого мужа.
  - Кого же ты хотела бы себе в мужья? - спросила герцогиня.
  - Поначалу я мечтала о каком-нибудь молодом поэте или драматурге, который тонко чувствует и умеет красиво излагать свои мысли, - сказала Луиза. - Я хотела бы, чтобы он умел не только скакать на коне, что, конечно, для меня очень важно, но также и танцевать, петь, рисовать, быть может, или слагать стихи, или же сочинять музыку, и чтобы он любил только одну меня и не помышлял бы о военной карьере. Пусть бы даже он был не слишком знатен.
  - Я поняла, - сказала герцогиня. - Значит, Рауль тебе не подходит. Вероятно, не следовало бы давать ему надежду, ведь он до сих пор не знает этого и считает тебя своей невестой.
  - Видит Бог, Ваша Светлость, я никогда не давала повода ему надеяться на мою любовь! - с жаром воскликнула Луиза. - То есть на что-то большее, чем дружба.
  - Дружба между мужчиной и женщиной, дитя моё, это всегда надежда на что-то большее хотя бы с одной стороны, - назидательно сказала герцогиня. - Она может продлиться долго, если мужчина не теряет надежды, а женщина не уступает, но это всё равно не будет дружбой в том понимании, которое это слово означает, когда мы говорим о людях одного пола. Во всяком случае, я не знаю таких примеров. Долгое время я считала, что дружу с герцогом Франсуа де Ларошфуко, но оказалось, что я ошибалась. Точнее, я всегда предполагала, что он влюблён в меня, но никогда не подавала виду, а он никогда не настаивал на том, чтобы наша дружба развивалась во что-то большее. Между прочим, его влюблённость в меня не мешала ему ухаживать за многими другими дамами, зачастую на моих глазах, как, например, за герцогиней де Лонгвиль. Впрочем, это в сторону. Мы, женщины, можем до некоторой степени эксплуатировать чувство мужчин себе на пользу, иногда подпитывая их смутными обещаниями, не накладывающими на нас никаких решительно обязательств. Но я слишком близко принимаю к сердцу судьбу Рауля де Бражелона, и не позволю таким образом дурить ему голову. Вам надо объясниться с ним, чтобы он не питал иллюзий на ваш счёт, моя дорогая.
  - Ваша Светлость, я сразу же отвечу ему отказом, как только он заведёт речь о помолвке или о женитьбе, но ведь он никогда не говорил со мной об этом! - возразила Луиза. - Не могу же я сама начинать разговор на эту тему!
  - Вы правы, дитя моё, вас совершено не в чем упрекнуть, - согласилась герцогиня. - Если он не делал предложений и не пытался поговорить откровенно о своих и ваших чувствах, то все те иллюзии в отношении брака с вами он носит лишь в своей голове, и никто не может объяснить ему его ошибку до тех пор, пока он не выскажет их. Ну что же, первый вопрос мы с вами выяснили, и тем хуже для бедного Рауля, но, быть может, в этом и состоит его удача, что о браке с вами ему следует забыть.
  - Я вас не понимаю, Ваша Светлость, - сказала испуганно Луиза. - Вы хотели сказать, что брак со мной для него был бы обязательно несчастьем, так что узнав о том, что он невозможен, вы вздохнули с облегчением?
  - Именно так, дитя моё, - ответила герцогиня. - Поговорим-ка лучше о том, что ты думаешь о нашем Короле, как о мужчине.
  При этих словах Луиза побледнела, а руки её задрожали.
  - Ваша Светлость, как вы могли узнать? - воскликнула она.
  'Вот это новость! - подумала герцогиня. - Я собиралась ей всего лишь сообщить, что Король по какой-то причине интересовался ей, а тут, кажется, кроется какая-то тайна! Тайны - моя страсть! Любопытно будет узнать, в чём тут дело!'
  
  Глава 234
  
  - Дитя моё, - сказала герцогиня. - За свою жизнь я наблюдала столько счастливых и несчастных любовных пар, со мной делились самым сокровенным столько девиц и матрон, что я уже стала некоторым образом экспертом в делах любви. Меня и саму жизнь многому научила на собственном опыте. А сколько я страдала от неразделённой любви! И от необоснованных подозрений! Я могла бы врачевать души, раненные любовью, если при дворе была такая должность.
  - В таком случае вы поймёте меня, Ваше Светлость! - воскликнула Луиза с облегчением. - Вы сказали, что замените мне мать здесь, в Париже, при дворе Короля. Могу ли я довериться вам так, как не доверилась бы и самой матушке?
  - Разумеется, дитя моё! - ответила герцогиня, вложив в свой ответ как можно больше мягкости и любви.
  'Отлично, сейчас я узнаю ещё одну тайну, - подумала она. - Совершенно не лишне знать как можно больше чужих тайн. Каждая тайна чего-то стоит, с помощью некоторых из них можно порой составить состояние или защитить себя от бед'.
  - Я признаюсь вам, что полюбила его с первого взгляда, как только увидела его! - воскликнула Луиза. - Едва лишь я взглянула на него, сердце моё забилось так, что мне казалось, будто оно выпрыгнет из груди. Я опасалась, что стук моего сердца услышат те, кто стоят рядом со мной! От избытка эмоций я чуть было не лишилась чувств, и только страх упасть прямо перед ним удерживал меня в сознании, хотя я не слышала ничего, кроме его голоса, и не видела никого, кроме него.
  - Как же на это отреагировал он? - спросила герцогиня.
  - Он стоит так высоко, что, мне кажется, он даже не заметил меня, - в отчаянии сказала Луиза. - И не удивительно, ведь все вокруг смотрели только на него, а он, кажется, смотрел лишь на Принцессу.
  'Она влюбилась в Короля! - догадалась герцогиня. - Безумная! Разве можно влюбляться в Короля! Это неразумно. Каждая женщина при дворе хотела бы влюбить в себя Короля, но ни одной из них не следует самой влюбляться в него, ведь такое чувство не может принести ничего хорошего, кроме несчастья'.
  - Я понимаю вас, милое дитя, - сказала Шевретта в надежде выпытать побольше сведений из Луизы, воспользовавшись её порывом откровенности. - Расскажите же мне всё о своём чувстве.
  - Несмотря на то, что я прочитала много книг, я не умею выражать свои чувства словами, - ответила Луиза. - Могу лишь сказать, что после той встречи, когда он даже не посмотрел на меня, я живу лишь мыслью о нём.
  - И вы, конечно же, надеетесь на взаимность? - спросила герцогиня.
  - Ничуть! - воскликнула Луиза. - Разве может Король заинтересоваться какой-то бедной бесприданницей, хромоножкой и худышкой. Не спорьте, Ваше Светлость, я сама знаю, что все обо мне так говорят, и это справедливо.
  - Во-первых, это не справедливо, - солгала герцогиня. - Во-вторых, ваше приданое не имеет никакого значения, поскольку во Франции всё вокруг принадлежит Королю, и ему нет нужды думать о том, какая доля богатств его королевства принадлежит той, которая ему понравится. Если он захочет, он сделает из вас герцогиню, и даст вам такие богатства, о которых ваша добрая матушка и не мечтала.
  - Мне совершенно не нужно положение герцогини и какие-то богатства! - воскликнула Луиза. - Если бы он лишь позволил просто изредка смотреть на него и жить мечтой о том, чтобы он был счастлив, и чтобы просто знал о том, что есть на свете девичье сердце, которое бьётся ради него, это было бы для меня счастьем, и на большее я совершенно не претендую. Хотя и то немногое, о чём я сказала, кажется мне невозможным.
  'Она совершенно бескорыстна, или очень ловко притворяется таковой, - подумала герцогиня. - В обоих случаях это может сработать! Людовик такой романтичный и сентиментальный! И он ещё не встречал подобных девиц, способных на простое, искреннее и непритязательное чувство без малейшей корысти. Если это сработает, а эта малышка по-прежнему будет относиться ко мне с тем благоговением, которое я внушаю ей своим высоким положением в Туре, на её родине, это может оказаться полезным! А Раулю мы найдём кого-нибудь получше этой худышки-хромоножки!'
  - Дитя моё, ты напрасно принижаешь свои достоинства, - сказала герцогиня ласково. - Среди чванливых дам и перезрелых девиц при дворе ты как невинный цветок лилии выделяешься чистотой, невинностью и грациозностью. У тебя такое милое личико, гибкий и стройный стан, очаровательные голубые глаза и роскошные белокурые волосы, что ты можешь разбить не одно сердце мужчины! И я не могу поручиться, что Король не влюбится в тебя! Будь самой собой и не бойся привлечь внимание Его Величества, и пусть свершится то, что свершится. Твои высокие достоинства не могут остаться незамеченными, уверяю тебя. К тому же, полагаю, что ты весьма ловко умеешь ездить на коне, так что воспользуйся ближайшей возможностью, чтобы продемонстрировать это.
  - Фрейлинам не пристало ездить верхом, - робко возразила Луиза.
  - Если принцесса решит прокатиться верхом, то она может взять с собой и тех фрейлин, которые владеют искусством верховой езды в достаточной степени, чтобы сопровождать её, - не согласилась герцогиня. - Помнится, Генриетта любила верховую езду, когда жила во Франции. Подумай о том, как обворожительна была Диана де Пуатье верхом на белом коне!
  - Скажи мне, милое дитя, - сказала герцогиня. - Если бы Король сказал тебе, что он любит тебя, чтобы ты ответила?
  - Я бы сказала, что целиком в Его власти и полностью принадлежу Ему! - в восторге воскликнула Луиза.
  - Послушай теперь меня, дорогая моя, - решительно сказала герцогиня. - Если ты скажешь ему так, он с презрением отвергнет тебя, или же воспользуется тобой один или два раза, не больше, а потом забудет, и весь двор будет смеяться над тобой.
  - Пусть так, но зато эти два раза я буду счастлива! - воскликнула Луиза. - А потом пусть я погибну, или же я уйду в монастырь, куда и без того меня собиралась заточить моя добрая матушка.
  - Ну если ты предпочитаешь такую судьбу, нежели долгую и нежную любовь на многие годы, тогда поступай как знаешь, - с видимым равнодушием ответила герцогиня.
  - Но как же я тогда должна вести себя? - спросила Луиза.
  - Уступай его настойчивости постепенно, раз за разом сдавая позиции, - ответила герцогиня. - Мужчины самим Господом созданы так, чтобы добиваться от нас, слабых женщин, того, что мы не хотим и не готовы им отдать. Если желанный приз достанется им без малейшего труда, они не будут его ценить. Если же за этот приз пришлось побороться, многим пожертвовать, от многого отказаться, совершить что-то необычное, из ряда вон выходящее, тогда лишь они получат наивысшее удовольствие от обладания этим призом.
  - Вы учите меня кокетству, Ваша Светлость? - спросила Луиза.
  - Я учу тебя жизни, милое дитя, - ответила герцогиня. - У тебя не буде второго шанса произвести благоприятное первое впечатление. Король - существо почти божественное, и лишь ангел достоин того, чтобы волновать его чувства. Так будь же этим ангелом, и даже если при первой встрече тебе покажется, что он не обратил на тебя никакого внимания, будь спокойна, он не оставит незамеченной твою скромность. Вообрази, какую гордость испытывает охотник, который полдня мчался на коне со сворой собак по следу дикого вепря и свалил его метким выстрелом, или того пуще ударом копья! Это не сравнится с тем, чтобы прикончить домашнюю свинью, которая и не думала удирать. Получить желаемое без борьбы для любого мужчины то же, что охотника получить дичь на блюде, выпотрошенным и пожаренным. Такая дичь для них не имеет вкуса. Таковы же они и в любви. Соблазнить девицу, которая не расположена к этому, а, напротив, намерена блюсти невинность, для них самая желанная награда, тогда как завести интрижку с фрейлиной, готовой по первому зову явить доказательства преданности и послушания, для них дело пустячное, о котором со смехом рассказывают всякому приятелю, после чего об этой связи забывают, будто бы её и не было. Мужчине льстит сознание того, что лишь от большой любви к нему закоренелая девственница нарушила обет целомудрия, ведь это доказывает их исключительность!
  - Благодарю за науку, Ваша Светлость, - ответила Луиза. - Я приму к сведению ваши уроки.
  - Это ещё не всё, моя дорогая, - продолжала герцогиня. - После того, как Король признается тебе в своей любви, продолжай оставаться ангелом, который как бы лишь случайно позволил себе обронить одно перо из своего ангельского крылышка. Пусть каждый раз всё то, что ты позволишь Королю, будет даваться ему лишь после суровой и длительной осады. Мужчины по природе воины и охотники, они привыкли завоёвывать то, что им нравится. Им необходима борьба за право обладания. Всякий раз. Пусть получить знаки любви во второй раз ему будет сложней, чем в первый, пусть он увидит раскаяние и отчаяние от осознания своей слабости перед силой неодолимой любви к нему! Это поднимет твою цену в его глазах. Пусть думает, что в первый раз ему лишь улыбнулась удача, и за второй раз ему ещё придётся побороться. А чтобы это произошло в третий и в последующие разы, ему придётся изменить себя, чтобы лучше соответствовать твоим высоким идеалам. Тогда, быть может, твоя любовь зародит в нём искреннее ответное чувство, и уж, во всяком случае, он будет ценить и уважать тебя.
  - Я запомню это, Ваша Светлость, - тихо сказала Луиза.
  - И, наконец, вот ещё что, - сказала Шевретта. - После того, как он будет целиком твой, когда ты почувствуешь свою власть над ним, ничего не проси у него ни для себя, ни для своих родных и близких. Это важно.
  - Ах, Ваша Светлость, я и не думала об этом! - сказала Луиза.
  - Все не думают об этом, пока такая возможность не представится, - согласилась герцогиня. - Но как только Король спросит тебя: 'Любовь моя, что я могу для тебя сделать?', в твоей хорошенькой белокурой головке может родиться какая угодно шальная мысль.
  - Мне ничего не нужно, - неуверенно ответила Луиза.
  - У тебя есть мать, которая, прознав о твоём счастье, заставит тебя хлопотать о братьях и сёстрах, - не унималась герцогиня. - Неужели ты откажешься выполнить просьбу матери? Неужели ты будешь разъезжать в каретах с бриллиантовыми ожерельями на своей нежной шейке, тогда как твоя добрая матушка будет по крохам собирать приданное твоим сестрицам?
  - Вы говорите ужасные вещи, Ваша Светлость! - воскликнула Луиза.
  - Я говорю вещи самые обыкновенные, - ответила герцогиня. - Неужели ты думаешь, что Король станет дарить тебе полевые цветы, сорванные под твоими ногами, и не подарит бриллиантовое ожерелье?
  - Я была бы рада и цветам, - ответила Луиза, почувствовав, что её слова звучат неубедительно даже для неё самой.
  - Так и говори, моё дорогое дитя, - согласилась герцогиня. - Дай понять, что простое внимание тебе дороже любых подарков, и тогда подарки посыплются на тебя, словно из рога изобилия. Ничего не проси. Пусть Король сам предложит тебе то, что ты могла бы у него попросить, но не стала. Что бы тебе ни пришло на ум попросить у него, сам он предложит гораздо большее, и ещё будет уговаривать тебя принять это, и будет благодарен за то, что ты после долгих уговоров уступишь ему и позволишь сделать для тебя то, что ты не просила. Тогда ты будешь герцогиней, твои братья, сёстры, племянники, быть может и Бог весть кто ещё, все они будут обласканы им ради тебя и будут не менее, чем маркизами.
  - Всё, о чём вы говорите мне, Ваша Светлость, кажется мне не реальным сказочным, не сбыточным, - сказала Луиза.
  - Но скажи мне, разве ты не мечтаешь обо всём том, о чём мы сейчас поговорили? - спросила герцогиня.
  - Я даже не думала об этом, - ответила Луиза.
  - Если бы ты об этом не думала, ты не приехала бы в Париж и не поступила бы на службу к Её Высочеству Принцессе фрейлиной, - ответила со смехом герцогиня. - Мне-то уж ты можешь сказать правду, моя дорогая. Ведь мы договорились, что я заменю тебе мать, разве не так?
  - Мне кажется, вы ошибаетесь, - неуверенно сказала Луиза.
  - Мне кажется, что ошибаешься ты, пытаясь оценить собственные действия и устремления, - возразила герцогиня. - Ты была влюблена в Короля задолго до того, как приехала в Париж. Ты видела его раньше. Я не знаю, где и когда. Быть может, он проезжал когда-то мимо вашего дома. Или, может быть, ты видела только лишь его портрет.
  - Почему вы так решили, Ваша Светлость? - спросила Луиза, почувствовав, как холодок пробегает по её спине от осознания того, что герцогиня открыла ей ту сокровенную тайну, в которой она сама боялась признаться себе.
  - Потому что если бы это было не так, ты бы не сказала, что не любишь Рауля де Бражелона, - ответила герцогиня. - Лишь тот человек может решительно отказаться называть долгую детскую дружбу любовью, который знает любовь другую - взрослую, истинную. Если бы ты не любила Короля, ты бы искренне верила, что любишь своего Рауля. И ты согласилась бы выйти за него замуж, потому что это всё-таки лучше, чем заживо похоронить себя в монастыре.
  Луиза закрыла своё лицо обеими руками и её худые плечи задрожали от всхлипываний.
  - Я... - проговорила она, - я так виновата перед бедным Раулем! Но я ничего не могу поделать с собой! Ничего!
  - От имени Рауля прощаю тебя и освобождаю от невольной вины за это маленькое недоразумение, - торжественно сказала герцогиня. - Поверь, в этом недоразумении виновата не ты, а граф де Ла Фер, который не научил своего сына прислушиваться к тому, что чувствует женщина, которая ему небезразлична. Это - основное умение, которое необходимо любому мужчине, помимо умения скакать на коне, драться на шпаге, стрелять их мушкета и проливать кровь за своего Короля. Это умение осталось за семью печатями для бедного Рауля. Граф не научил ему своего сына, поскольку он и сам не обладает им в должной мере. Есть и ещё один человек, его мать, которая также несёт ответственность за этот пробел в образовании Рауля, и я надеюсь, что Господь простит этот её грех и не покарает её за него исковерканной жизнью её сына. Да свершится то, что должно, и прием его волю со смирением! Утри слёзы, дитя моё, и иди своей судьбой, не забывая мои уроки.
  Луиза поцеловала руки герцогини, сделала книксен и удалилась.
  
  Глава 235
  
  - Принцесса, расскажите мне об Англии! - сказал Людовик XIV Генриетте на прогулке, как только им удалось избавиться от соглядатаев.
  - Ваше Величество, Англия скучна! - ответила Принцесса, скривив очаровательную гримаску своими губами. - Вы знаете, как я люблю Париж! Это - моя вторая Родина.
  - Теперь, кузина, Франция - ваша первая Родина, - возразил Король. - Вы -супруга моего брата, Дофина! Вы принадлежите ко второму семейству в Королевстве. Устраивает ли вас такое положение?
  - Я счастлива, что буду чаще видеть вас, Ваше Величество, - ответила Генриетта. - Вы не спросили, почему мне скучно в Англии.
  - Почему же вам было скучно в Англии, кузина? - спросил Король.
  - Потому что там не было вас, Ваше Величество, - кокетливо ответила Генриетта.
  - Вы дразните меня! - воскликнул Людовик. - Смотрите, как бы я не замыслил кое-что, что может не понравится моему брату!
  - Я не понимаю, о чём вы говорите, Ваше Величество, но мне кажется, что ни одно Ваше действие не может быть осуждено никем из Ваших подданных, - ещё более кокетливо сказала Генриетта и хитро улыбнулась.
  'Она в меня влюблена! - подумал Людовик. - Боже, как она очаровательна! Почему же мне досталась в жёны эта скучная Мария-Терезия? Уж если мне суждено было жениться на собственной кузине ради политических выгод, пусть бы Филипп женился на ней, а я - на Генриетте!'
  - Скажите мне, каковы ваши любимые занятия, сестрица! - сказал Людовик.
  - Любые, которыми можно заниматься вместе с Вами, Ваше Величество! - весело ответила Генриетта.
  - Не хотите ли, чтобы я взял вас за руку, сестрица? - спросил Король.
  - Ах, Ваше Величество, не шутите с этим! - с наигранным испугом возразила Генриетта. - Умоляю, не доводите нашу приятную беседу до столь опасной стадии, где, боюсь, у меня не достанет сил противостоять желаниям, с которыми, видит Бог, мне и без того не легко совладать! Давайте лучше прервём наше уединение и позовём кого-нибудь, иначе я не могу ручаться за себя, и как бы не вышло от этого ущерба моему супругу, а Вашему брату!
  - О, не беспокойтесь, Филипп не ревнует ко мне, - безмятежно возразил Людовик.
  - Быть может, ревнует, но боится это показать? - спросила Принцесса. - Если он не ревнует к вам, то он глупец, а если ревнует - он мятежник.
  - Какая интересная логика! - воскликнул Людовик.
  - Боже, я боюсь за себя, я вся дрожу! - притворно взмолилась Принцесса.
  - Вы боитесь, что я проявлю несдержанность? - удивился Король.
  - Что вы, сир! Я боюсь за себя и за свою несдержанность! - воскликнула Генриетта и поспешила отдалиться от Короля и помахать своим фрейлинам, чтобы они подошли к ней.
  'Она решительно меня любит, - подумал Людовик. - Занятное могло бы выйти приключение! Надо отступить, чтобы распалить её желание!'
  - Принцесса, я вам наскучил, поэтому покидаю вас, - сказал Король. - Но знайте, что в следующий раз, когда вы пожелаете побеседовать со мной, я постараюсь избрать более весёлую тему для разговора.
  И не дав возможности Принцессе ответить, Король резко развернулся и направился к Сент-Эньяну, деликатно стоявшему неподалёку и ожидающему, когда Его Величество соизволит вспомнить о нём.
  'Он уже начал охотиться на меня, - подумала Генриетта. - Что же, он будет моим!'
  
  - Сент-Эньян, придумай, как удалить всех этих назойливых свидетелей на следующей моей прогулке с Принцессой, - сказал Людовик. - Или же, во всяком случае, придумай, как мы могли бы пошептаться наедине с ней.
  - Ваше Величество, я полагаю, что следует затеять какую-нибудь забаву, - тут же предложил ловкий придворный. - Самым лучшим поводом для галантных похождений может быть какой-нибудь праздник. Охота и рыцарские турниры, которые проводились во времена вашего прадеда и даже деда, это не те занятия, которые привлекают дам.
  - Что же ты предлагаешь? - спросил Король.
  - Дивертисменты, балет, спектакли, танцы! - воскликнул Сент-Эньян. - Или, хотя бы прогулки на лужайках с пикником. Прогулка и застолье на свежем воздухе как нельзя лучше способствует тому, что гуляющие со временем разобьются сначала на небольшие группки, а затем и вовсе на пары. Ведь обонять цветы, слушать пение птиц и наслаждаться каждым шорохом листвы, каждым дуновением ветра невозможно в толпе. Учредитель подобного праздника в определённый момент может предложить присутствующим разбиться на пары и послушать пенье соловья или других певчих птиц. Это может оказаться очень романтичным.
  - Ты прав, Сент-Эньян! - воскликнул Король. - Повелеваю. Следует учредить должность главного интенданта по дивертисментам. Он будет отдавать приказ первому камер-юнкеру, который будет возглавлять Министерство удовольствий. Этот камер-юнкер будет руководить всеми исполнителями праздника.
  - Министерство удовольствий! - воскликнул Сент-Эньян. - Гениальная идея, Ваше Величество!
  Король польщённый гордо поднял голову и посмотрел в сторону Принцессы.
  'Она будет удивлена и восхищена! - подумал он. - Но надо бы как-то аккуратно с ней встречаться, чтобы не раздражать понапрасну Филиппа. Ведь матушка непременно вмешается и заступится за него!'
  
  Чрезвычайно приятельские отношения между Королём и Принцессой, переходящие за симпатию кузена и кузины, развивались стремительно. Как и ожидалось, Королева-мать сделала внушение Людовику, поскольку, хотя она и утратила власть в государстве, в качестве матери Короля она продолжала пользоваться у него некоторым авторитетом. Людовик вынужден был отрицать какую-либо симпатию между ним и Принцессой, выходящей за рамки благопристойных родственных чувств. Результатами этой беседы он при случае поделился с Генриеттой, которая и придумала использовать как прикрытие якобы возникшую симпатию Короля к одной из фрейлин Принцессы. Генриетта сама выбрала Луизу де Лавальер (или, точнее, Ла Вальер) в качестве ширмы для частых посещений Короля апартаментов Принцессы. Разумеется, она постаралась выбрать наименее привлекательную фрейлину, поэтому её выбор пал на скромную хромоножку со следами перенесённой оспы на лице. Она и подумать не могла, что скромность и искренняя любовь, которые Луиза продемонстрирует Королю в самое ближайшее время, воспламенит в груди молодого Короля весьма сильное ответное чувство, а видимое или фактическое отсутствие каких-либо материальных притязаний со стороны Луизы будет для Людовика столь непривычным и неожиданным бонусом к видимым им в ней достоинствах, что он постарается одарить свою новую пассию всем, что только было позволительно в этой ситуации, и, прежде всего, сделает её герцогиней. Отблеск неожиданного фавора озарил и всех её родственников, многие из них вознеслись, не имея для этого никаких заслуг, заняли высокие должности, не обладая талантом или прилежностью, необходимых для исполнения новых, весьма ответственных обязанностей. Уроки Шевретты пошли на пользу маленькой Луизе.
  Я не склонен романтизировать любовь мадемуазель де Лавальер и Короля Людовика XIV, поскольку убеждён, что не будь Людовик Королём, Луиза не обратила бы на него внимания, и не будь Луиза столь 'недоступной' в первые дни и даже недели их сближения, Людовик вскоре забыл бы о ней. Недоступность де Луизы я не могу связывать с природной скромностью или набожностью, либо бескорыстием. Скромная и набожная девица не уступила бы Королю никогда и ушла бы в монастырь при первой же опасности. Бескорыстная Луиза не приняла бы звания герцогини и всех тех даров, которые посыпались на неё и на её родню. Богобоязненная девица не родила бы пятерых внебрачных детей даже при условии, чтобы их отцом был сам Король. Как представитель церкви могу сказать, что Господь долго упрямился, прежде, чем принял эту связь. Тому свидетельствует тот факт, что первые трое детей от этой связи прожили менее полутора лет - как раз тот срок, за который родители могут сильно привязаться к детям, чтобы их утрата ощущалась ими наиболее сильно, как Божья кара. Но, по-видимому, и у Господа есть пределы суровости, поскольку и он сдался, четвёртый и пятый дети от связи Людовика и Луизы пережили этот роковой возрастной барьер в полтора года. Одна гадалка предсказала, что судьба детей Луизы и Людовика будет благоприятной, если они будут зачаты в начале января. Предсказание сбылось. Мария Анна де Бурбон, появившаяся на свет 2 октября 166 года, совсем недавно, в 1680 году, вышла замуж за Луи Армана I де Бурбон-Конти, а Людовик де Бурбон, родившийся также 2 октября, но ровно через год, в 1667 году, уже в двухлетнем возрасте был произведён в достоинства графа Вермандуа и адмирала Франции.
  В это самое время произошло событие, в результате которого я стал генералом Ордена Иезуитов.
  
  Глава 236
  
  Позвольте мне проигнорировать всю ту романтическую вязь фантазий и домыслов, которые Гримо в своих мемуарах, подписанных без всяких оснований именем графа де Ла Фер, излагает насчёт любовных треугольников, трапеций и иных фигур, завязавшихся и развивающихся при дворе Короля Людовика XIV.
  Все эти фантазии о любви, счастливой и несчастной, успешной и фатальной, почерпнуты беднягой Гримо из книг библиотеки графа де Ла Фер. Лакей Атоса всерьёз полагал, что Принцесса Генриетта была без памяти влюблена в Короля, как и мадемуазель де Лавальер, что граф де Гиш и шевалье де Лоррен были оба без памяти влюблены в Принцессу Генриетту, что Фуке был влюблён в мадам дю Плесси-Бельер, равно как и она в него, что Король был влюблён в Принцессу Генриетту и в Луизу де Лавальер.
  Всё это ерунда и чепуха. Уж я-то понимаю кое-что в этих делах капельку побольше, чем застарелый холостяк, слуга и оруженосец Гримо. Я, который исповедовал десятки тысяч молодых женщин за свою долгую жизнь и почти столько же мужчин, который имел любовницами трёх герцогинь, одну испанку, супругу знатного гранда, четырёх графинь и даже одну княгиню! Я уже не говорю об обычных дворянках, и тем более о простолюдинках. Все эти дамы, или почти все, прошли через мою жизнь, не оставив в ней заметного следа, кроме, пожалуй, двух. Первой из них была Шевретта, с которой я познал божественные радости рая и адовы муки, которую обожал и боготворил, а позднее ненавидел и проклинал, а на протяжении наиболее длительного времени эти два чувства к ней во мне удивительнейшим образом уживались. Второй была, разумеется герцогиня де Лонгвиль. И об этих отношениях я не собираюсь ничего писать, ибо я предпринял написание этих мемуаров для того, чтобы очистить свою память от этих воспоминаний и никогда более не возвращаться к ним, но я не собираюсь изгонять из своей памяти ни одной секунды, проведённой вместе с моей Анной-Женевьевой, с моей Анже, как я её называл.
  Генриетта любила Людовика! Не смешите меня! Ей льстило внимание первого человека в королевстве, при том, что она сама была супругой второго человека в этом самом королевстве и до рождения Дофина имела шансы когда-нибудь самой стать Королевой Франции, если бы её супруг унаследовал трон. Но ей хотелось обладать властью над этим человеком. Будь он не Королём, а простым Принцем Крови, и она, вероятнее всего, не обратила бы на него ни малейшего внимания. Страсть графа де Гиша к Принцессе основывалась на точно таком же чувстве гордыни. Лейтенант Арман де Грамон, граф де Гиш, пользовался большим успехом у дам при дворе Короля. По этой причине ему этого было мало, так что он решил покорить самую видную даму при дворе - Принцессу Генриетту, поскольку о покорении Королевы Марии-Терезии и речи быть не могло, за такие дерзости можно было лишиться головы. А Филипп Орлеанский, казалось, вовсе не ревновал к де Гишу свою молодую супругу, поскольку полагал такой мезальянс невозможным. Этим де Гиш и намеревался воспользоваться. Генриетта же попросту играла им, как кошка с мышкой, поскольку ей льстило внимание этого молодого и красивого ловеласа. Дело в том, что в эти самые времена при дворе установились такие фривольные галантные отношения, что для любой знатной дамы не иметь поклонников вовсе было равносильно тому, чтобы считаться абсолютно непривлекательной. Появиться на улице без сопровождения поклонников, было столь же неприемлемо, как выйти дезабилье. Впрочем, дезабилье было бы менее позорным, поскольку некоторые дамы вполне принимали некоторых посетителей, не поднимаясь в постели, точно так, как это сделала однажды Анна Австрийская по отношению к безумцу Бекингему, о чём я уже рассказывал. Итак, де Гишу льстила мысль о том, что Принцесса полюбит его, будет днём и ночью думает о нём, волноваться и переживать. На большее он не претендовал. Этому сердцееду, который без труда укладывал в койку почти любую фрейлину, несмотря на то, что Принцесса не питала к нему никаких чувств, страстно хотелось покорить именно её, но это желание не было столь сильным, чтобы о нём можно было бы сказать, что ему до смерти этого хотелось. Обычный галантный ухажёр, которыми был полон двор при Людовике XIV.
  Король поставил своей задачей преобразовать дворян-рыцарей, вояк, дуэлянтов и надменных феодалов, в галантных придворных, покорных его воле и ищущих его благорасположения. Для этих целей он устраивал праздники, и эти праздники были инструментом воздействия на дворян. Он хотел, чтобы они не сидели по своим вотчинам, копя обиду и вооружаясь на всякий случай, а чтобы они толклись вокруг него, словно пчёлы вокруг чашки с сиропом, в надежде на различного рода милости.
  Что касается связи Фуке и мадам дю Плесси-Бельер, в этом тоже не было ничего романтичного. Глубоко женатый Фуке, имеющий взрослых детей, не переставал заводить интрижки на стороне, чему способствовало его огромное состояние, его щедрость по отношению к тем, в ком он был заинтересован, и его высочайшее самомнение. Увидев новую красавицу, которая ему не принадлежала, он тут же загорался желанием овладеть ей, и большие доходы весьма способствовали успеху этих целей. Мадам дю Плесси-Бельер - одна из немногих умных дам в огромном ожерелье его любовниц, которая была настолько умна, чтобы не претендовать на то, чтобы её возлюбленный испытывал от связи с ней хотя бы малейшую неловкость. Она сразу заявила, что не собирается добиваться больше того, что он сам собирается ей дать. То есть она не претендовала на то, чтобы Фуке оставил свою законную супругу и соединился с ней, а также чтобы он давал ей денег больше, чем сам был благорасположен дать. При ней он мог не только вещать ей о своей любви, но также и обсуждать свои собственные проблемы, включая отношения с женой и детьми. Тем самым она стала как бы членом его семьи, и даже подружилась с его супругой и детьми, что и дало основания Фуке во всём ей доверять и говорить, что от неё у него нет и не может быть никаких секретов.
  Что касается Луизы де Лавальер, версия Гримо о её чистоте и наивности разбивается вдребезги о то, как она повела себя в отношении своего так называемого суженного, Рауля, виконта де Бражелон. Ведь для неё, разумеется, не было секретом его к ней отношение. Изображая, что она не понимает, в чём дело, она лишь выдала себя. Может ли быть девица, поступившая на должность фрейлины Принцессы, и наблюдающая там сплошь и рядом галантные похождения, не понимать, какого рода дружеские чувства питал к ней Рауль? С таким же успехом мы могли бы предположить, что она не имела ни малейшего представления, чем женщина отличается от мужчины. Чепуха! Даже воспитывающиеся в монастыре монашенки прекрасно разбираются в вопросах чувственных отношений между юношей и девушкой. Она прекрасно понимала, какими ценностями в глазах молодых людей она располагает, и не имела намерений одаривать этими ценностями своего соседа из Блуа, намереваясь намного более выгодно вложить их в свою судьбу, что и сделала.
  Также я должен признать полностью выдуманными мои диалоги с комендантом Бастилии де Безмо. Франсуа де Монлезен, маркиз де Безмо, бригадный генерал и капитан охраны кардинала Мазарини, стал комендантом Бастилии в 1646 году, то есть задолго до смерти кардинала, и уж никак не в 1661 году. Титула маркиза он удостоился в 1657 году. Он и сейчас является комендантом Бастилии, в то самое время, когда я пишу эти самые мемуары. Я не мог бы влиять на этого человека, предоставив ему заём для покупки должности коменданта Бастилии, поскольку в то время, когда он покупал эту должность, у него эти деньги были, а у меня их не было, только и всего. Всё моё влияние на него объясняется его вступлением в Орден, где я к описываемому времени занял существенно более высокое положение. Для чего мне было бы одалживать его деньгами, если я мог, согласно уставу, просто дать ему распоряжение, которое он был обязан безукоризненно исполнить даже в том случае, если бы оно противоречило приказу самого Короля? И для чего мне было бы делать тайну из своих намерений, если я мог попросту распорядиться, чтобы он свято хранил тайну о моём приказе и о его исполнении? Подобные оговорки даже не требовались, поскольку это предполагалось по умолчанию.
  Итак, я не обхаживал маркиза де Безмо займами. Моё положение в Ордене позволяло мне явиться к нему и раньше, чтобы потребовать полного и безоговорочного повиновения, но, ещё не будучи генералом Ордена, я не был полностью свободен в своих приказах. Поэтому вплоть до весны 1661 года я не мог совершенно свободно командовать генералом де Безмо, и лишь после указанной даты такая возможность у меня появилась.
  Наконец, пара слов о том, как я стал генералом. Из мемуаров Гримо можно подумать, что я чуть ли не отравил своего предшественника. Я решительно отвергаю эти обвинения. Генерал умер своей смертью. Встреча с ним происходила несколько иначе, и, разумеется, генерал не был одет францисканцем.
  В 1661 году, весной, я встретился с господином Госвином Никелем, профессором философии, генералом Ордена Иезуитов. В ту пору Орден, который полностью ему подчинялся, насчитывал пятнадцать тысяч членов. Это был великий человек. Благодаря его усилиям были осуществлены значительные реформы судебной системы, по его указанию в судебных процессах отказались от пыток. Да смилуется над ним Господь! Господин Госвин Никель был избран верховным генералом Ордена 17 марта 1652 года, то есть через неделю после смерти его предшественника, Алессандро Готтивреди. Он находился на этом посту уже девять лет. В феврале 1661 года он потерял сознание, после чего его с трудом привели в чувство притираниями и нюхательной солью. Правая рука его стала хуже двигаться, как и правая нога. Наутро к нему пришёл лекарь, который внимательно обследовал его и дал ему какие-то целительные порошки. Генералу стало значительно легче.
  - Вы проживёте не более трёх месяцев, если будете продолжать вести тот образ жизни, который вы ведёте, - сказал лекарь. - Вы слишком много работаете и остро нуждаетесь в отдыхе, или же я не ручаюсь за то, что вы проживёте даже эти три месяца.
  - Если мне осталось три месяца, то какой смысл менять режим дня? - спросил генерал.
  - Если вы будете слушать мои рекомендации и принимать те лекарства, которые я вам буду давать, я могу обещать вам ещё три года, - сказал лекарь. - Но это - большее, на что мы можем рассчитывать, и при условии полного соблюдения предписанных мной мер по сохранению вашего здоровья. Мой метод не излечит вас, но не даст тому процессу, который угрожает вашему сознанию, убить вас прежде времени.
  - Все мы ходим под Господом, - ответил генерал.
  - Но Господь иногда позволяет нам, смертным, продлить существование тех, кто уделяет должное внимание своему здоровью, - ответил лекарь. - Вы нужны Ордену, ваш неожиданный уход нанесёт непоправимый удар общему делу. Найдите себе преемника уже сейчас, при жизни. Пусть для всех вы останетесь генералом Ордена, но пусть он выполняет основную часть ваших дел.
  - Хорошо, - согласился генерал.
  После этого генерал велел секретарю принести ему списки претендентов на должность генерала Ордена. В этом списке было и моё имя.
  Генерал посмотрел на часы, принял новую порцию порошков, согласно предписанию лекаря, и принялся тщательно изучать список и комментарии к нему.
  
  Глава 237
  
  Гримо имел наглость выдумать и описать мою встречу с генералом Ордена Иезуитов, преподобным отцом Госвином Никелем в своих подложных мемуарах, и, разумеется, всё выдумал. По какой-то причине он называет Орден страшным. Ничего страшного в Ордене нет. Цели Ордена открыты и святы, методы Ордена разнообразны, но Орден всегда полагал, что для достижения святых целей все методы хороши, поскольку высокими или низкими методы сами по себе не бывают, а могут быть таковыми в зависимости от того, высоки ли или низки цели. Думаю, любой согласится, что снисходительность и доброта, направленная на растление и развращение воспитуемого - зло, тогда как суровость и требовательность, направленная на воспитание, есть добро. Доброта не должна опускаться до вседозволенности, равно как суровость не должна доходить до неоправданной жестокости. Кроме того, как я уже упоминал, преподобный отец Госвин Никель добился отмены пыток при расследовании преступлений против Господа, так что все лживые и страшные байки, распространяемые против Ордена, не имеют никакого отношения к действиям Ордена в ту пору, когда я к нему присоединился и даже, в конце концов, фактически возглавил его.
  Моя беседа с генералом Госвином состоялась не за два часа до его смерти, а за три года.
  Генерал тщательно изучал досье всех претендентов на эту должность, после чего пригласил на беседу что-то около пятнадцати человек. Каждый человек заходил к нему в кабинет через одну дверь, а выходил через другую, так что никто из нас не видел другого. Откуда я знаю об этом, спросите вы? Не следует забывать, что я, заняв свой пост, получил все сведения, которые могли бы меня интересовать, а также доступ и к таким сведениям, которые меня не интересовали, но при определённых стечениях обстоятельств могли бы стать полезными мне или моим приспешникам, то есть добрым братьям-иезуитам, каковых насчитывалось в мире уже пятнадцать тысяч человек.
  Разумеется, Орден не ставил своей задачей подчинить какое-нибудь государство себе. У Ордена иные цели и иные методы. Главная цель Ордена - распространение слова Господня в мире, распространение веры Христовой. Из этого, разумеется, вытекают задачи пресекать тех, кто препятствует этому, но не более того. Власть Ордена над каким-нибудь государством Европы? Такой задачи у Ордена не стояло никогда. Подкорректировать события в том отдельном европейском государстве, слегка, незаметно, чтобы направить их в нужное русло, или иногда воздействовать на образ мысли монарха через приставленного к нему духовника - такая задача стояла всегда, в отношении всех государств, и не только Европы. Так что генерал Ордена просто не мог устраивать конкурса на обладание секретом, который позволил бы поставить в подчинённое положение то или иное европейское государство. Если какой-либо из магистров Ордена мог бы сообщить генералу полезные для Ордена сведения, то он должен был бы сделать это немедленно, не торгуя своей тайной, и не надеясь получить за эти сведения какое-то особое привилегированное положение в Ордене. Так что какой-то там барон фон Востпур, предлагающий заговор с захватом императора, едва ли дерзнул бы претендовать на пост генерала Ордена с такой идеей. Да и генерал Ордена никогда не пошёл бы на столь грубо устроенный государственный переворот.
  Насчёт идей так называемого кардинала Херебиа - скажу также, не мог человек, достаточно умный, чтобы стать кардиналом, предлагать генералу Ордена услуги собственных шпионов, копирующих какие-то документы нашего Короля Людовика XIV с той же целью - заполучить на этом основании права наследования должность генерала. Не говоря уже о том, что тайнами двора Людовика ведал я, а не какой-то там кардинал Хербиа, скажу пару слов об этом браке.
  Вот что пишет Гримо. Упомянутый кардинал якобы напоминает генералу, что, согласно условиям брака инфанты с Королем Франции, инфанта, так же, как и Король Людовик, отказалась от всяких притязаний на владения испанской короны. И из этого, якобы, следует, что мир и союз между двумя королевствами зависит от соблюдения этой статьи договора. Далее кардинал якобы утверждал, что ему известно, что Король Людовик намеревается нарушить договор. Этот секрет Полишинеля упомянутый кардинал собирался предложить генералу Ордена для того, чтобы занять его пост по его смерти? Но ведь не было никаким секретом, что Мария Терезия, являясь дочерью Короля Испании, имела право претендовать на престол, равно как и наш Король Людовик, являющийся внуком Короля Филиппа III, и племянником нынешнего Короля Филиппа IV, также мог иметь некоторые права на этот престол! У самого Филиппа IV с наследниками дело обстояло не так уж благополучно! Он имел от первого брака девять детей, из которых лишь наша Королева Мария-Терезия, супруга Людовика XIV, была жива к этому времени! От второго брака у Филиппа III было пять детей, из которых десятилетняя Маргарита Тереза Испанская, ставшая вскоре императрицей, женой Леопольда I, отошла в мир иной в возрасте двадцати двух лет, через двенадцать лет после описываемых событий. Так что трон унаследовал Карл II Испанский, который едва лишь родился в этом самом описываемом мною 1661 году. То есть с наследниками Испанского Королевства была некоторая проблема, и дети, родившиеся от брака старшей дочери Короля Испании и его племянника, могли бы вполне претендовать на этот трон. Соответственно, Мария-Терезия должна была, согласно брачному договору, получить в приданное полмиллиона золотых экю в обмен на отречение за себя и своих детей от наследования испанской короны и прочих испанских владений. Приданное должное было быть выплачено в три этапа, иначе отречение считается недействительным. Этих пятисот тысяч золотых экю Мария-Терезия так и не получила, так что указанные обстоятельства делали, согласно этому договору, обязательства отказа от притязаний на Испанский трон недействительными. Само упоминание о требовании отказа от этих притязаний доказывало, что эти притязания были бы весьма основательными, не будь указанной оговорки в брачном контракте. Оговорка же вступала в силу при условии денежной компенсации в полмиллиона экю. Коль скоро полмиллиона экю не были выплачены, сама Испания дала повод Людовику XIV требовать для своих детей прав на эту корону. В 1661 году Мария-Терезия ещё не успела осчастливить своего супруга наследником, и, к тому же, после своего рождения он стал считаться Дофином, то есть главным претендентом на трон Франции по смерти своего отца. Так что в 1661 году Испания могла ещё не опасаться претензий на Испанскую корону со стороны детей Людовика и Марии-Терезии по причине отсутствия таковых. Но невыплата приданного давала им такие права ещё до их появления на свет. Скажу больше: Испания потому и не выплатила этого приданного, поскольку до рождения второго сына у Людовика XIV подобной проблемы для Испании не существовало, так что хитрые испанцы не видели необходимости откупаться от угрозы, которую не считали реальной. В связи с этим все рассуждения некоего выдуманного кардинала Хербия о том, что Людовик XIV намерен нарушить договор, видятся смехотворными. И нелепо было бы думать, что этот секрет Полишинеля заставил бы генерала Ордена вместо того, чтобы вычеркнуть имя кардинала из списка претендентов, поставить против его имени крестик.
  Фантазия Гримо расцвела при описании сведений, которые генералу Ордена сообщил якобы сообщил сеньор Марини из Венеции. Ну откуда некоему венецианцу знать замыслы Папы, который находился в Риме, а не в Венеции? К тому же, Папы, как правило, выбираются из человека неглупого, который смог не только стать кардиналом, но и добиться уважения всех остальных кардиналов, входящих в священный конклав. Такие люди не делятся с кем попало своими планами. Скажу даже большее: такие люди вообще ни с кем не делятся своими тайными планами. Ну и конечно же стоит подумать, зачем Папе бороться с Орденом, если Орден - это его дополнительный инструмент воздействия на верующих и на неверующих? Ведь Орден создан с согласия Папы, устав Ордена утверждён Папой, Орден позволяет повелевать от имени Папы там, где имеются члены Ордена. И подобные повеления, согласно утверждённому Папой уставу, должны соблюдаться более неукоснительно, чем веления светской власти. Это означает, что если какой-либо член Ордена по приказу и от имени Папы велит подчиниться любому человеку, этот человек должен исполнять приказ, даже если это потребует проявить непослушание собственного монарха. Так к чему же было бы Папе разрушать такую великолепную структуру, дающую ему пятнадцать тысяч преданных до смерти людей?
  Ну и, наконец, Гримо пишет, что генерал Ордена воспринял эту глупость как чистейшей воды правду и дал мне поручение убить Папу. Папа Александр VI, который к описываемому 1661 году был понтификом уже шесть лет, оставался таковым и пребывал в относительно добром здравии вплоть до 22 мая 1667 года, он умер своей смертью, и я не имею к этому никакого отношения, разумеется, ибо никто не поручал мне подобного злодеяния, да и не смог бы поручить, такие злодейские методы неприемлемы для иезуитов, которые борются с ересью и безверием, но не с Папой!
  И ещё одно. Уж если бы я записал свой секрет шифром, который был известен только мне и генералу Ордена, тогда я мог бы отправить это письмо ему ещё до встречи с ним. А также только мне и моим друзьям было известно, что я мог узнать тайну, связанную с рождением Дофина, только от герцогини де Шеврёз. Все остальные не знали об этой моей связи с ней. Но генерал Ордена вполне мог знать, что герцогиня ещё жива, так как она - весьма знатная и видная персона, она была на виду, они появлялась при дворе Короля. Зачем же мне было бы рисковать и сообщать генералу, что я узнал эту страшную тайну от герцогини, после чего мне пришлось бы лгать ему, что она мертва? Генерал мог бы немедленно разоблачить меня! Проще мне было бы солгать генералу, что тайну я узнал непосредственно от Королевы Анны Австрийской, ведь генерал не мог бы проверить мои слова, и генерал просто обязан был предположить, что сама Королева Анна осведомлена об этой страшной тайне. Так что мне не было смысла лгать о том, что эту тайну знаю только я, когда было очевидно, что её знает также и Королева, которая была к тому времени жива, и не было смысла лгать, что герцогиня де Шеврёз мертва, поскольку гораздо проще было бы солгать, что она не осведомлена об этой тайне.
  На этом достаточно разоблачений Гримо. Теперь я расскажу о том, как произошла моя встреча с генералом Ордена преподобным отцом Госвином Никелем. И мне нет никакого смысла лгать, так как я не предполагаю, что эти мои мемуары будет кто-либо читать, и беседую со своим предполагаемым читателем только лишь потому, что мне так хочется.
  
  Глава 238
  
  - Входите, магистр д'Эрбле, - сказал генерал Госвин Никель. - Вы догадываетесь о цели нашей беседы?
  - Да, монсеньор, - ответил я, ибо так велели мне к нему обращаться. - Вы присматриваете себе преемника.
  - Каковым бы ни было моё решение в отношении вас, наш разговор должен оставаться в тайне, во всяком случае, пока я жив, - предупредил меня генерал.
  - Безусловно, монсеньор, - согласился я.
  - Традиционно понтифик избирается пожизненно, - сказал генерал. - Но состояние моего здоровья заставляет меня подумать о преемнике уже сейчас. У меня уже были приступы. После одного из таких приступов, если он повториться, я могу потерять память, полностью или частично. Наше дело в этом случае серьёзно пострадает. Ваше письмо написано шифром, который никто, кроме меня не знает. Откуда вы его узнали?
  - Я его разгадал, монсеньор, - ответил я.
  - Невероятно! - возразил с сомнением генерал. - Каким же образом?
  - Для начала я должен сообщить, что в моём распоряжении были три ваших письма, написанные этим шифром, - сказал я. - Вернее, их точные копии. Я прошу не настаивать на том, чтобы я сообщил, какие именно это были письма.
  - Вы знали, какое должно быть содержание этих писем, и это как-то вам помогло? - предположил генерал. - Но даже в этом случае нужно обладать недюжинным умом, чтобы раскрыть мой шифр!
  - Я не знал содержания, монсеньор, но я знал обстоятельства, в которых эти письма были направлены, а также их адресатов, - ответил я. - Сопоставляя доступные мне сведения с тем, кому были направлены эти письма, я догадался о некоторых именах, которые обязательно должны будут упоминаться в этих письмах.
  - Но я не писал имён этих людей, заменив их именами античных богов, - возразил генерал.
  - Я догадался об этом, - сказал я. - Вы выбирали их имена в соответствии с их характером или положением в иерархии. И, кроме того, как я уже сказал, я представил, что написал бы в этих обстоятельствах на вашем месте я, так что я почти знал содержание этих писем.
  - А я ведь полагал, что мой шифр невозможно расшифровать, - вздохнул генерал. - Что ж, я ошибался.
  - Вы не ошибались, монсеньор, поскольку это было почти невозможно, - сказал я. - На разгадывание этого шифра я тратил всё своё свободное время на протяжении трёх лет. Я изучал вашу жизнь, ваши пристрастия и ваш образ мыслей, и в особенности стиль вашего построения фраз, чтобы как можно точнее воссоздать исходный текст письма.
  - И всё это только лишь для того, чтобы написать мне это письмо, воспользовались моим личным шифром? - удивился генерал.
  - Да, монсеньор, поскольку я не мог рисковать, - ответил я. - Мне необходимо было, чтобы вы прочитали это письмо, но никто другой не смог бы его прочесть. Также мне было необходимо, чтобы вы обратили внимание на него и выделили его среди всех прочих писем. Поставленная цель была достигнута.
  - Вы - весьма настойчивы в достижении своих целей! - восхитился генерал.
  - Я рад, что смог вам это продемонстрировать на этом примере, поскольку вся моя настойчивость будет направлена на достижение целей, которые Орден будет ставить перед собой, - ответил я.
  - Поговорим о содержащейся в этом письме тайне, - сказал генерал. - Меня интересует, как вы проникли в неё, и как вы собираетесь её использовать.
  - Я овладел этой тайной благодаря тем связям, которые имел при дворе Короля Франции, предыдущего и нынешнего, а также путём анализа, сопоставления, долгих размышлений и в некоторой степени благодаря озарению, - ответил я. - После того, как я разгадал эту тайну, я ещё предпринял собственное расследование для того, чтобы убедиться в верности своего предположения, а также для выяснения судьбы того второго человека, о котором шла речь в письме.
  - Итак, вы не только знаете, что он существует, но также осведомлены и о том, где он находится? - спросил генерал.
  - Да, монсеньор, и я также знаю способ извлечь его оттуда, и, кроме того, составил план, как внушить ему тот образ мыслей и те цели, которые мы хотели бы, чтобы были ему внушены, - ответил я. - Недостаточно, чтобы он согласился сотрудничать с нами. Необходимо, чтобы он впитал всеми своими фибрами души те цели, к которым стремится Орден, чтобы он полностью стал нашим, чтобы он вступил в Орден и на этом основании повиновался структуре Ордена.
  - Член Ордена на таком посту! - восхитился генерал. - Искренний, убеждённый член нашего Ордена, слуга Иисуса! Это было бы очень интересно! Ведь он обязан был бы слушаться руководителей Ордена.
  - Да, монсеньор, - сказал я. - Поставить его на место первого, а первого низвергнуть до положения второго - этого недостаточно. Первое время чувство признательности, быть может, заставило бы его проявлять послушание, но подобные чувства недолговечны. Он заявил бы, что некоторыми ответными услугами полностью оплатил то благодеяние, которое я мог бы совершить для него, после чего он, вероятнее всего, мог бы вознамериться освободиться от опеки и стать независимым, настолько, насколько позволяло бы ему его новое положение! И тогда все мои усилия пошли бы прахом. Только истинная вера, только трепетное почитание Господа нашего, понимание, что Господь видит не только все дела его, но и мысли, добровольный приход в лоно Ордена могли бы сделать такого человека нашим навсегда.
  - И он мог бы получить звание великого магистра Ордена? - спросил генерал. - В случае послушания.
  - Ни в коем случае не выше коадъютора, монсеньор, - возразил я. - Этот человек не должен иметь никаких карьерных устремлений в Ордене, кроме служения Господу ради высшей благодати, которая, разумеется, ожидает всех истинных слуг Господних, то есть всякого члена Ордена, от самого высшего, до самого незначительного.
  - Вы правы, магистр д'Эрбле, - согласился генерал после некоторого размышления, которое прошло в полном молчании около трёх или четырёх минут. - То головокружительное возвышение, которое он испытает, заменив своего двойника, будет достаточным вознаграждением, и оно будет окончательным в этом мире, но лишь началом, условием для высшей благодати в мире ином, лучшем, вечном. Это он должен понимать. Кто же ему объяснит это?
  - Я и только я, монсеньор, - ответил я. - Я уже написал доступным языком несколько книг, специально предназначенных для его образования. Одна из этих книг раскрывает ценность традиций и взглядов Ордена и полное соответствие их Священному писанию, равно как и заветам великого Игнатия Лойолы. Эта книга необходима для того, чтобы он не только чётко понимал цели его преображения, но и принял эти цели как цель своей жизни. Другая книга даёт ему полные сведения о нравах двора, об иерархии при дворе, о традициях и привычках, сведения о его родственниках, описание того, как они выглядят, какие имеют привычки и особенности поведения. Всё это необходимо для того, чтобы он лучше играл свою роль. Третья книга позволит ему легко и быстро овладеть испанским языком, каковым владеет тот, кого он заменит, ибо, насколько я выяснил, его не обучали этому языку, он знает лишь свой родной язык, язык своей родины, и, к счастью, обучен грамоте и очень любит читать. Его любознательность и любовь к книгам доказывает, что он обладает достаточным умом, чтобы справиться с поставленной перед ним задачей. Кроме того, тому порукой его происхождение.
  - Где же находятся эти интересные книги? - спросил генерал.
  - Каждая книга изготовлена в трёх экземплярах, - ответил я. - Один экземпляр для него, один запасной, и один экземпляр этих трёх книг - на немецком языке для вас, монсеньор, чтобы вы ознакомились и при необходимости внесли свои правки. Эти три книги для вас я оставил в своём саквояже в приёмной у вашего секретаря.
  - Чудесно, я ознакомлюсь с ними, - ответил генерал. - Я полагаю, что в них изложены не только тактические задачи Ордена, но и стратегические цели так, как вы их представляете себе?
  - Именно так, монсеньор, - ответил я.
  - Хорошо, - произнёс генерал решительно. - На сегодня у меня больше нет к вам вопросов. Вы свободны, пусть секретарь занесёт мне эти книги. Оставайтесь в городе ещё три дня, оставьте свой адрес секретарю. Вас известят о моём решении.
  После этого генерал протянул мне для поцелуя правую руку, на среднем пальце которой был золотой перстень с изображением герба Ордена иезуитов. Герб этот представляет собой изображение Солнца, у которого тридцать два луча одинаковой длины. При этом лучи, направленные строго вверх и строго в стороны, как и те, которые делят углы между этими лучами на три равные части, являются прямыми, остальные лучи имеют волнистую форму, так что прямые и волнистые лучи чередуются между собой. По центру диска Солнца имеются три буквы - IHS, что означает 'Iesus Humanum Salvator', 'Иисус, Спаситель людей'. Над буквой 'H' расположен крест так, что его нижняя часть слегка пронзает перемычку этой буквы. По ободу диска Солнца в перстень вмонтированы тридцать два бриллианта, являющихся основаниями исходящих из Солнца лучей, как бы источником их. Перстень этот был одним из символов власти генерала Ордена, хотя, конечно, не следует думать, сам по себе этот перстень делал его обладателя генералом. Этот символ скорее был предназначен для общения с низшими членами Ордена, не посвящёнными в высшие тайны. Истинную власть давало иное. Магистры Ордена знают генерала по имени и в лицо, коадъюторы, как правило, не общаются с ним, но при необходимости генерал может предъявить множество доказательств своего статуса, среди которых перстень является наиболее простым, но имеются и другие, такие, как тайные знаки, пароли, которые имеет право произносить лишь лицо посвящённое и кое-что другое. Человек, знающий пароли, никогда не решится произнести их, не имея на то законного права, но знание его служит тому, что, услышав его, он понимает необходимость подчинения.
  Я поцеловал руку генерала и вышел.
  
  Через три дня меня посетил лично секретарь генерала и предложил мне немедленно проследовать к своему повелителю.
  
  - Магистр д'Эрбле, я принял решение, - сказал генерал. - Я выбрал вас в качестве своего преемника.
  Сердце чуть не выскочило у меня из груди, но внешне я сохранил полнейшее хладнокровие. Я молча поклонился.
  - Это не всё, - продолжал генерал. - Вам не придётся ждать моей смерти. Я решил передать вам все полномочия как можно скорей. Получите у моего секретаря документы, которые вам предстоит изучить для исполнения ваших новых обязанностей. После того, как вы изучите их, вы придёте ко мне, и я передам вам все полномочия. Все магистры будут оповещены о том, что я слагаю с себя власть и передаю её вам. Для всех прочих ничего не изменится. При необходимости вы можете раскрыть своё положение любому члену Ордена. Однако, пока я жив, я буду следить за вашими делами и по мере сил помогать вам в вашей работе. И всё же после передачи вам власти именно вы будете фактическим генералом. Я так решил, я так хочу. Быть может, после моей смерти вы захотите и далее оставаться в тени, тогда я рекомендую вам в качестве внешнего представителя Ордена отца Джованни Паоло Олива. Он будет, как и я, всего лишь парадным представителем вашей власти. Я так хочу. Для дела, которое вы затеяли, лишняя шумиха ни к чему.
  Секретарь вручил мне два десятка папок. Содержание их было крайне интересным и совершенно необходимым для моей будущей работы. Я изучил их все и заучил наизусть все важные сведения из них. Даже и сейчас я мог бы воспроизвести все тексты по памяти. На это у меня ушло двадцать дней - по одному дню на папку.
  По истечении этого срока генерал передал мне полномочия и, сняв с руки перстень, вложил его мне в ладонь.
  Так я стал генералом Ордена Иезуитов, в 1661 году.
  Должен сказать, что я, действительно, предполагал длительную работу с тем человеком, о котором шла речь в нашей беседе с генералом. Но обстоятельства сложились иначе, и я вынужден был спешить.
  
  Глава 239
  
  Все люди высоконравственны, как минимум, наполовину: они не переносят несправедливость по отношению к себе. Осталось только научить их так же возмущаться несправедливостью себе на пользу и во вред другим. Таковы все вы, мои дорогие читатели, которых, я надеюсь, не будет никогда. Таков же и я сам. Итак, справедливо или нет, но я фактически возглавил Орден иезуитов с этого времени, не столько благодаря кропотливой и длительной предварительной работе, хотя и она была важна, но, в основном, благодаря доверенной мне тайне, которую я раскрыл вопреки этому доверию, и благодаря разработанным мной планам, которые ещё только лишь надеялся реализовать. Должен признаться, что это равносильно тому, как если бы кто-то получил щедрую плату за урожай, которого ещё нет, а только лишь за благое намерение его вырастить.
  Что ж, я хотя бы что-то сделал для этого! А за что иные становятся Королями? Ведь за ними не водится даже и этих заслуг. Так что совесть меня не мучила, тем более, что я искренне верил в удачу задуманного предприятия. Ведь я не мог предполагать, как поспешно я буду вынужден его реализовывать, пренебрегая всеми теми мерами предосторожности и гарантиями, которые замыслил и изложил отцу Госвину Никелю. К счастью для меня, передача полномочия состоялась окончательно и необратимо, так что отец Госвин не имел возможности отменить своё решение на том основании, что изложенный мной план был реализован не совсем так, как предполагалось. Могу лишь сказать, что всё в руках Божьих, и если произошло то, что произошло, следовательно, Господь хотел именно этого, а мне не в чем раскаиваться.
  Если бы Господь хотел покарать меня за эти действия, он унизил бы меня и низвёл в ничтожество, а не возвысил так, как не возвышает почти ни одного смертного, ведь ещё двух сотен не набралось таких счастливцев, отмеченных при жизни его особым расположением. Ведь из почти двух с половиной сотен почти официально состоявшихся счастливцев следует изъять сорок одного, чей статус крайне сомнителен и не признан со всеми должными формальностями!
  Получив от отца Госвина абсолютную власть над пятнадцатью тысячами сподвижниками, в число коих теперь вошёл и он сам, я вернулся в Париж, чтобы узнать, как справляется без меня со своими делами Фуке, и как обстоят в целом дела при дворе.
  По прибытии в Париж я узнал много нового и интересного.
  Фуке сообщил мне, что Король назначил Кольбера на должность, позволяющую ему контролировать все финансовые операции самого Фуке. И это - вопреки тому, что в самом начале своего царствования Людовик имел разговор с Фуке, где сообщил о том, что ему известны не вполне законные методы получения денежных средств, которые Фуке применял с ведома и одобрения Мазарини. Король сообщил, что расследований по этим делам не будет, объявил о безусловном прощении суперинтенданта по всем эпизодам времён Мазарини, но просил более не поступать так, а придерживаться законов. Это дало в своё время основание для чрезвычайного оптимизма Фуке. Я сделал предположение, что Кольбер намерен свергнуть Фуке, на что Фуке ответил, что для него это не новость, это желание Кольбер имел ещё при жизни кардинала.
  - Как может этот мелкий человек свалить такого, как я? - возразил Фуке. - Сам Король благоволит ко мне! Мне думается, что он разрешил Кольберу копаться в моих счетах просто для того, чтобы он отвлёкся от других, более важных дел. Где ему тягаться со мной? Он мелок и слаб, тогда как мои друзья руководят всем королевством, и нет во Франции ни одного высокого поста, который не занимал бы мой друг.
  - Вы забыли про пост Короля, монсеньор, - возразил я. - А этот единственный в своём роде пост позволяет заменять по своей воле людей на всех прочих постах.
  - Моё положение прочное, я один из столпов нынешней власти, а Кольбер - всего лишь лисёнок, который бегает между скалами и злится, - отмахнулся Фуке. - Он лишь обломает зубы, пытаясь навредить мне.
  - Но этот лисёнок может так подкопать землю под скалой, что скала рухнет, - возразил я. - Для этого ему нужно лишь время и упорство.
  - Он не успеет, - возразил Фуке. - Король недавно намекнул мне, что готовит для меня сюрприз, и я понял, что речь идёт о какой-то новой должности. Если это не будет пост первого министра, то что-то очень близкое к этому.
  - И всё же будьте внимательны со своими расходами, - ответил я.
  - Кстати о расходах, - сказал Фуке. - Предстоят большие расходы, связанные с праздником, который мне придётся устроить для Короля в Во-ле-Виконт.
  - Вы решили устроить праздник для Короля? - удивился я.
  - Меня вынудили к этому, - ответил Фуке, пожимая плечами. - Полагаю, об этом похлопотал Кольбер. Король высказал пожелание устроить этот праздник. Он сказал, что желает сделать приятное кое-кому.
  - У Короля появилась фаворитка? - спросил я.
  - Нет, не думаю, - ответил Фуке. - Я бы знал об этом. По-видимому, он хочет очаровать Принцессу Генриетту. Поговаривают, что он весьма дружен с ней.
  - В таком случае и вам следует быть с ней дружным, - ответил я. - Вы не планируете с ней подружиться?
  - Ведь это по моему предложению Месье и Мадам получили в качестве свадебного подарка пол миллиона ливров, которые я же и выплатил Королю! - воскликнул Фуке. - Так что у Принцессы имеются все основания относиться ко мне благожелательно.
  - У Принцессы были бы основания относиться к вам благожелательно, вернее, демонстрировать эту самую благожелательность, если бы эти деньги были предназначены не семье молодожёнов, а ей одной, - возразил я. - И лучше всего, если бы эти деньги были пока только лишь обещаны ей, но ещё не выплачены, и эта выплата зависела только от вас. Не ждите благодарности за свершённые благодеяния, благодарность можно получить лишь за те благодеяния, которые ещё только планируется получить. Ничего иного людям не свойственно. Если бы Принцесса имела виды на получение от вас в дальнейшем весьма существенных сумм...
  - Такое тоже возможно, - сказал Фуке.
  - Аппетиты Принцесс чрезмерны, а в случае их удовлетворения они растут геометрически, - возразил я. - Даже такой богач, как вы, не сможете купить благорасположение Принцессы. Тем более, что Король всегда сможет сделать подарки поболее ваших, хотя платить за них предстоит именно вам.
  - Вы правы, к тому же сам я уже скоро не смогу ничего подарить, - согласился Фуке. - В моём распоряжении уже почти не осталось свободных средств, так что я не знаю, на какие деньги устраивать празднество в Во-ле-Виконт. Впрочем, я смогу ещё кое-что продать и кое-что заложить, а также взять кое-какие займы, за это не беспокойтесь.
  - Не вы ли говорили мне, что казна поглотила уже будущие доходы на три года вперёд? - спросил я.
  - Значит, нам предстоит забраться в доходы следующего года, четвёртого, - ответил Фуке.
  Безмятежность, с которой он это сказал, насторожила меня.
  - Вы это серьёзно? - удивился я.
  - Не могу же я отказать Королю в требовании средств! - воскликнул Фуке. - Такой отказ был бы гибельным для меня.
  - Рано или поздно ваши средства закончатся, как и все ваши методы добывания новых средств из других источников, - сказал я.
  - Но ведь и Король не каждый же день будет требовать устраивать такие грандиозные праздники! - возразил Фуке. - Рано или поздно наступит передышка.
  - Почему вы так думаете? - спросил я.
  - Всё на свете имеет свои приливы и отливы, - философски заключил Фуке. - Будет отлив, будет передышка, которая даст мне возможность собраться с силами и вновь пополнить свои накопления. Две должности, которыми я располагаю, весьма способствуют этому. Если же Король снимет меня с этих должностей, я погиб. Поэтому перестать снабжать Его Величество деньгами означает то же самое, что человеку, упавшему в воду, перестать размахивать руками и плыть. Он попросту пойдёт ко дну.
  - Поэтому вы предпочитаете оттягивать момент, когда вы не сможете удовлетворить финансовые запросы Короля, любыми средствами? - спросил я. - Ведь это - всего лишь отсрочка!
  - Послушайте, дорогой мой д'Эрбле! - мягко сказал Фуке. - Что такое наша жизнь, как не всего лишь отсрочка смерти? Все мы не вечны. Но скажите какому-нибудь умирающему, которому лекарь сообщил, что ему осталось жить несколько часов, что ему предоставляется отсрочка смерти ещё на пять лет, на год, да что там, на месяц, и вы увидите, как он обрадуется.
  - Но ведь вы - не умирающий! - возразил я.
  - И не собираюсь быть им ещё несколько десятков лет! - весело ответил Фуке. - Всё это - мелочи! Деньги - всего лишь металл. Не вы ли научили меня, что деньги нужны только тому правителю, у которого нет иных средств заставить себе подчиниться? У Мазарини не было никаких средств воздействия на Принцев, но он за деньги купил их лояльность, а при наличии их лояльности столь сильно укрепил свою власть, что уже ни один из них не осмелился на неё покуситься. С помощью денег он сплотил своих друзей и разобщил врагов. Это же самое продолжаю делать и я, кстати, благодаря вашим весьма дельным советам.
  - Всякая стратегия и всякая тактика рано или поздно себя изживает, и приходит пора её сменить, - задумчиво сказал я.
  - Вы правы, как всегда, но пока ещё беспокоиться не о чем, - согласился Фуке.
  'Возможно, он прав, - подумал я. - Возможно, он сможет ещё держать удар некоторое время. Я получил в своё распоряжение большую силу, но мне нужно время, чтобы её организовать нужным образом. Тайна, которой я владею, также пока ещё бесполезна, поскольку этот второй Принц ещё мне совсем не знаком, и мне предстоит сделать его сначала своим другом, а затем своим последователем, стать для него пастырем, чтобы он был послушен мне как агнец. На это нужны месяцы, или даже, быть может, годы. Если Фуке уверен в будущем, можно надеяться, по-видимому, что хотя бы полгода я имею. Что ж, буду действовать осмотрительно и не спеша, как я и планировал'.
  Тут я нащупал в кармане письмо, которое мне незадолго перед тем вручил Базен. Оно было от одного из коадъюторов Ордена, и я не успел прочесть его, поскольку, когда я собирался это сделать, мне повстречался Фуке и мы разговорились. Я распечатал письмо и прочитал следующее:
  
  'Монсеньор, достоверно известно, что у Короля появилась фаворитка, которая весьма сильно влияет на его настроение и поведение. Её имя Луиза-Франсуаза де ла Бом ле Блан де Ла Вальер. Ради любви к ней Король сделает всё'.
  
  - Монсеньор, - сказал я Фуке. - Забудьте всё, что я говорил в отношении Принцессы Генриетты. Празднество в Во-ле-Виконт предназначено для другой дамы. Её имя - Луиза-Франсуаза де ла Бом ле Блан де Ла Вальер. Это новая фрейлина Принцессы, родом из Блуа, что близ Тура. Попробуйте подружиться с ней при помощи герцогини де Шеврёз.
  - Герцогиня де Шеврёз мне не поможет, - отмахнулся Фуке. - Она планирует породниться с Кольбером, так что мы по разные стороны баррикад.
  - Печально, - ответил я. - Я мог бы и сам поговорить с герцогиней, но если она решительно настроена на дружбу с Кольбером, придётся и мне отдалиться от неё. Впрочем, я ещё подумаю над тем, стоит ли записать её в число врагов, или же лучше попытаться направить её на путь истинный.
  - Эта дама - опасней порохового склада! - сказал Фуке. - Не даром покойный кардинал говорил, что когда герцогиня де Шеврёз покидает пределы Франции, у Франции почти не остаётся никаких проблем.
  - И он жестоко ошибался, - ответил я. - Герцогиня вне пределов Франции отнюдь не менее опасна, нежели в самой Франции. Я рекомендовал бы Королю держать её под постоянным присмотром.
  - В Бастилии? - спросил Фуке.
  - Она слишком знатна для такой доли, - возразил я. - Да и Королева не позволит с ней так поступить в память о былой дружбе. Нет, я держал бы её в Лувре, окружив таким количеством слуг, чтобы ни один её шаг не остался незамеченным.
  - Хорошая мысль, - согласился Фуке. - Так что с этой Ла Вальер?
  - Даже самая большая опасность со стороны Короля будет, по-видимому, не столь страшной, если эта девица заступится за вас, - сказал я. - И даже самая странная просьба не будет казаться столь уж странной, если её поддержит эта девица. Таковы сейчас отношения Его Величества с этой фрейлиной. В ваших интересах стать её другом, но не возбуждая ревности Короля, разумеется. Это следует сделать аккуратно.
  - Что ж, это я умею! - крайне самонадеянно заявил Фуке. - Я умею обращаться с дамами такого сорта.
  Отнеся Луизу де Лавальер к дамам 'такого сорта', Никола Фуке совершил, быть может, самую непростительную ошибку за всю свою жизнь.
  
  Глава 240
  
  Став генералом Ордена, я больше озаботился собственными делами, чем делами Ордена, и я не стыжусь этого. Под старость те, кто не достиг желаемого богатства, славы или власти, сожалеет об этом. Тот, кто шёл честным путём, быть может жалеет об этом ничуть не меньше тех, кто не гнушался бесчестными методами, был пойман на этом и по этой причине не достиг желаемых вершин. В конечном счёте не правы и те, и эти. Всякий человек честен до тех границ, за которыми он опасается разоблачения, и легко идёт на обман, в котором, как он убеждён, его никто не сможет разоблачить. Только у одного эти границы определяются страхом перед Господом, у другого - страхом перед правосудием, у третьего - страхом перед теми, кого он уважает, и редко у кого - собственной совестью. Бывают всё же и такие виды лжи, с которыми даже совесть самого совестливого человека примеряется вполне легко. Однако у меня были истинно великие цели, которые раздвигают границы допустимого.
  Используя своё новое положение и тот запас финансов, который Фуке ещё не израсходовал на строительство и снаряжение Бель-Иля, я с помощью Портоса и других своих друзей и клиентов постепенно реализовал план воздействия на солдат и офицеров королевского гарнизона, который прибыл в крепость для замены гарнизона, который там ранее квартировал. Таким путём вместо одного собственного гарнизона мы получили два, поскольку тот гарнизон, который отбыл из Бель-Иля на остров д'Олерон, сохранил уважение и преданность Фуке, а вновь прибывший королевский гарнизон моими усилиями приобретал эти уважение и преданность благодаря тому, что в добавление к обычному содержанию, которое выделил гарнизону Король, мы, спустя месяц, добавили дополнительное содержание и увеселительные услуги, представив это дело так, чтобы никто не сомневался, что они доступны солдатам и офицерам исключительно благодаря заботе и доброте Никола Фуке, и зависят впредь только от его доброй воли.
  Во всяком случае я был уверен, что при необходимости фактическим правителем крепости вновь может стать Фуке при условии, что он решится на неповиновение Королю. С этой стороны всё было улажено и не ожидалось никаких неприятных сюрпризов.
  Мне даже не пришлось использовать свою власть генерала Ордена, хотя, разумеется, я получил список тех офицеров и даже солдат, которые являются членами Ордена. Среди солдат таковых оказалось немного, но четверть офицеров нового гарнизона состояла в Ордене, так что этого было вполне достаточно для эффективного воздействия на них. К сожалению, главный офицер гарнизона иезуитом не был, зато таковыми были оба его помощника. Я решил пока не использовать эти козыри, но приберечь их на крайний случай, а также повлиять на то, чтобы в ближайшее время начальника гарнизона сместили и заменили его помощником из числа этих двоих.
  Отмечу, что для эффективного брожения в войсках отнюдь не требуется, чтобы на стороне бунтовщиков была большая часть солдат и офицеров. Даже десятой доли достаточно, чтобы посеять смуту, поскольку более двух третей членов любого сообщества аморфны и идут за теми, кто отваживается их возглавить, совсем небольшая часть имеет глубоко укоренившиеся убеждения и остаётся верна им в любых ситуациях, и ещё какая-то часть может быть склонена в ту или иную сторону в зависимости от обстоятельств и умения ими воспользоваться. Поскольку члены Ордена - это всегда те люди, чьи убеждения уже сформированы, все они были непоколебимыми поборниками истинной веры, следовательно, моими людьми, хотя и не подозревали об этом до поры до времени.
  Я не стал хвастаться своим новым положением ни перед Фуке, ни перед своими друзьями. Вопреки тому, что пишет Гримо, я не говорил Фуке, что стал всемогущим, что стал стоять выше Короля и всех Королей Европы. Во-первых, это не совсем так, и даже совсем не так. Власть генерала Ордена Иезуитов нельзя сравнивать с властью Короля, как бессмысленно сравнивать воду с камнем или слух со зрением. Моя власть простирается в другой сфере. Я мог бы при необходимости достать большую сумму денег и предоставить её Фуке для проведения праздника в Во-ле-Виконт, но, во-первых, это не входило в мои планы, во-вторых, это не могло бы остаться незамеченным, следовательно, я должен был, по меньшей мере, сделать вид, что эти деньги потрачены на нужды Ордена, а не на мои или на королевские развлечения. Это так не делается. Даже Господь в своих поступках подчиняется кое-каким правилам, так неужели же я мог бы распоряжаться казной Ордена словно собственным кошельком? Орден и его казна подчинялись мне, но не ради моих прихотей, разумеется.
  Я сообщил Фуке лишь то, что ему следовало знать, и ничего сверх этого. Я сказал ему, что если Король требует праздника, праздник должен состояться, если у Фуке недостаёт средств, я смогу достать средства, но я не обещал ему дать их немедленно, в неограниченном количестве и без обязательства возврата, то есть в подарок. Подарки и благодеяния следует делать лишь в крайнем случае, ибо они развращают тех, в чьих интересах совершаются, я это знаю уже достаточно давно.
  В отношении девицы Ла Вальер я не собирался диктовать Фуке никаких любовных писем. Кстати, Фуке отнюдь не собирался сделать её своей любовницей. Он не претендовал на это, поскольку она не была ему интересна с этой точки зрения. Но Гримо ошибается, думая, что сердце Фуке было занято другой, и это - причина, по которой он не мог бы полюбить Ла Вальер, а также ошибается и в том, что Фуке, не имея желание сделать её любовницей, тем не менее, имел такое намерение. Чепуха всё это. Фуке вполне мог одновременно иметь несколько любовниц, как и все мы, и при этом он мог бы особенно сильно любить одни из них, или нескольких, или же не любить вовсе ни одну из них. Он мог бы соблазниться и на прелести Луизы, если бы поближе присмотрелся к ней, но на это у него не было ни времени, ни желания. Если бы Луиза была из тех девиц, которую легко склонить к такого рода альянсу, то есть такой, каковы девятьсот девяносто девять девиц из каждой тысячи, ему, удалось бы это не столько с помощью своего обаяния, которое у него тогда ещё было, сколько с помощью денег, а вернее с помощью соединения этих двух качеств. Подарок от приятного мужчины для любой женщины всегда приятнее подарка от мужчины неприятного. Удивительно, как нелепо действовал Фуке в отношении Луизы де Ла Вальер! Вместо того, чтобы попытаться стать ей другом, как я ему советовал, он решил попросту купить её, то есть предложил за деньги сообщать ему содержание разговоров с Королём. Он, должно быть, совсем обезумел. Да ещё и вздумал сделать это письменно, подписав в одном письме и на одной странице и её имя, и своё. Письмо это было оскорбительно даже и не для столь щепетильной особы, как Луиза.
  Вместо того, чтобы сделать ей комплимент-другой, узнать, что она любит более всего и услужить ей мелким, но запоминающимся подарком, как это делал Мазарини, который завоёвывал расположение мужчин и женщин своим приятным обхождением, демонстрируя им, какой он милый и обходительный человек, внимательный к интересам людей, всегда умеющий дать умный ответ на любой вопрос, который не оскорблял ни одного из присутствующих, отпустить такой комплимент, который был приятен даже тем, кого не касался, подарить вещицу, которая была ценна именно тем, насколько она соответствует увлечениям данного человека, Фуке оставался торговцем и финансистом в худшем смысле этого слова, который полагал, что если он определил цену чего-либо и предлагает за это цену на треть или даже вдвое выше, то отказа быть просто не может. Так покупают поместья, острова, должности, так, соглашусь, покупают большинство женщин, но не тех, которые свою честь считают выше любых наград, или же тех, которые уже определили покупателя на свою честь, при том условии, что этот покупатель стоит выше всех прочих в Королевстве. Предложить дружбу фаворитке Короля было бы то же, что любезно налить вина в кубок Королеве, но набиваться в любовники к фаворитке Короля было то же, что подсесть к Королю без приглашения и выбирать из его блюда лучшие куски, или же забраться в его постель. Предложить же фаворитке Короля быть осведомительницей и шпионить за самим Королём - это была ни с чем несравнимая наглость. Это равносильно тому, что предложить Королеве, чтобы она подавала вам туфли или выгуливала ваших собачек. Должен признаться, что когда я прочитал текст этого письма, я решил, что Фуке безумен. А текст этого письма я имел возможность прочесть, но уже намного после того, как оно сыграло свою зловещую роль.
  Я до сих пор помню его от слова до слова. Вот этот текст.
  
  'Сударыня!
  Будучи близко знакомым с вашими родителями, господином Лорентом де Ла Бом ле Бланом и госпожой Франсуазой де Прево, а также будучи в большой дружбе с вашей родственницей герцогиней де Сен-Реми, предлагаю вам своё покровительство. Понимаю, как должно быть тяжело вам в Париже одной, без родителей, без братьев и сестёр. Зная состояние вашей семьи, полагаю, что они не могут оказывать вам существенную поддержку, так что вам, бедняжке, приходится довольствоваться тем содержанием, которое вы получаете по статусу фрейлины Принцессы. Сочувствую этому тяжёлому материальному положению, в котором ни в коем случае не должна оказываться такая достойная девица, каковой вы являетесь, и готов приложить все усилия для исправления этого несчастья. Вы можете знать, что я не стеснён в средствах и предлагаю вам располагать необходимыми вам суммами для своих надобностей без малейших стеснений. В ответ я не прошу ничего, кроме доброго отношения к старинному другу ваших почтенных родителей. Быть может вы время от времени захотите побеседовать со мной о том и о сём, порассказать, как вам живётся при дворе, и этого для меня будет довольно. Проводя в делах и хлопотах всё своё время, я порой не имею возможности узнать последних новостей при дворе, так что вы меня чрезвычайно обяжете, если время от времени будете сообщать мне новости, которые узнаете, даже не прилагая к этому ни малейшего труда, а для меня это будет глоток свежего воздуха, живительный глоток чистой ключевой воды на фоне тех рутинных дел, кои я обречён выполнять в силу своих скучных, но ответственных обязанностей. Если вы согласны на подобные беседы, я буду счастлив считать, что договор о дружбе между нами заключён, и те суммы, которые вы соблаговолите потратить на свои насущные нужды, я ни в коей мере не потребую возвратить, считая их подарком для дочери моих старинных друзей.
  Искренне ваш Никола Фуке'.
  
  Витиеватый стиль этого письма не обманул бы и монашенку. Любому очевидно, что этим письмом Фуке предлагал Луизе стать его осведомительницей, предлагая за это деньги в тех суммах, которые она сочтёт справедливой. Поскольку письмо это последовало немедленно после того, как между девицей де Ла Вальер и Королём Людовиком XIV установились более чем тёплые и чрезвычайно доверительные отношения, очевидно, что под сведениями о новостях при дворе Фуке понимал сведения о разговорах с Королём.
  Если бы подобное письмо пришло сразу после прибытия Луизы в Париж, и если бы старинная дружба между Фуке и родителями Луизы хотя бы чем-то подтверждалась, или же если бы Луиза была более жадной до денег и вместе с тем более глупой, чем она была, подобное письмо, быть может, и могло бы сработать. Но предложить деньги той, кому неделей ранее сам Король предложил свою любовь и дружбу - это было слишком очевидным преследованием собственных интересов. Когда уже все носы при дворе учуяли, откуда ветер дует, и развернулись в сторону девицы Ла Вальер, подобное письмо было прямым оскорблением.
  Реакция Луизы была именно такой, какой она только и могла быть. Она была оскорблена и разгневана. Будь на её месте дама с расчётливостью и хитростью герцогини де Шеврёз, она постаралась бы извлечь из подобного письма максимум пользы для себя. Будь на её месте какая-нибудь принцесса, в особенности, такая гордая, как Анна Австрийская, она немедленно изорвала бы письмо в клочья и потребовала от Короля отослать Фуке как можно дальше с глаз долой, но не потребовала бы наказать его или лишить должностей, денег или имущества. Если бы подобное письмо получила та Луиза, которая ещё не стала фавориткой Короля, она, быть может, сбежала бы в монастырь замаливать грехи того, что посмел написать подобную мерзость, а также в ещё большей степени моля Господа о прощении себя за то, что, не желая того, и не ведая какими шагами и каким поведением она позволила этому негодному Фуке думать о себе подобное, допускать, что она способна предать своего Короля за деньги. Но за последнюю неделю Луиза изменилась, она стала не той. Она нашла себе защитника от всех врагов на этой грешной Земле в лице Короля, она вручила ему себя, свою честь, все свои чувства и всю свою любовь, она отказалась и от необходимости мыслить самой, от дерзости самой принимать какие-либо решения.
  Она чуть было не решилась тотчас передать это письмо Королю. Вдобавок ко всему она была вся в слезах, когда первый раз прочитала его. Эта приправа сделала бы это письмо смертным приговором для Фуке. Поскольку в письме перечислялись родственники Луизы, и поскольку Фуке его подписал, никаких объяснений Королю не потребовалось бы.
  Но в последнюю минуту Луиза передумала. Она вспомнила о разговоре с герцогиней де Шеврёз и решила посоветоваться с ней. Поскольку она не застала герцогиню, она отложила этот разговор на будущее. Король заметил, что Луиза чем-то расстроена, но Луиза отговорилась тем, что получила известие о том, что её брат болен. Король отметил, что Луиза очень любит своих братьев и сестёр и пообещал себе сделать для них что-нибудь существенное, что явилось бы для Луизы сюрпризом. Так Фуке невольно способствовал возвышению родственников мадемуазель Луизы-Франсуазы де Ла Бом ле Блан де Ла Вальер.
  Не получив ответа на своё письмо, Фуке решил, что Луиза ещё не решила, как ей следует поступить, и счёл это добрым знаком, ведь первый порыв диктует нам сердце, а ум вступает в дело с большой задержкой. Если сердце и могло бы подсказать ей отказать суперинтенданту в его просьбе, отказавшись одновременно и от его покровительства, то, по мнению Фуке, здравый смысл обязательно заставит ей по достоинству оценить все те выгоды, которые сулит ей подобное покровительство.
  Итак, Фуке, осуществив одно из самых безумных деяний в своей жизни, пребывал в наилучшем расположении духа. Наивный слепец! Да простит Господь его мятежную душу!
  
  Глава 241
  
  Итак, Король вознамерился устроить праздник в имении Фуке, в Во-ле-Виконт. Платить за это должен был Фуке, у которого почти не осталось свободных денег.
  Я к этому времени уже прекрасно понял, что Король действует по совету Кольбера, который решил сначала отнять у Фуке всю его силу, которая заключалась в его богатстве, и лишь затем низвергнуть его, лишённого возможности сопротивляться, оторванного от финансов, словно Антей от земли. Если бы Фуке с самого начала понял замысел Кольбера, он мог бы противодействовать этому, ведь к моменту смерти Мазарини он остался самым влиятельным человеком Франции, даже более влиятельным, чем молодой Король. У Фуке были обширные земли, где располагались верные ему люди, и у него был Бель-Иль с его верными солдатами, а при дворе практически все более или менее значимые посты занимали люди, чем-то ему обязанные, или верные ему, или даже его родственники, ближние или не очень.
  Фуке упустил из виду то, что даже весьма обязанные вам люди перестают быть вашими друзьями, как только понимают, что ваша власть закончена. Они сторонятся вас, как прокажённого. Пример того, как испортились его отношения с братом Базилем, должен был бы научить его, что доверять не следует никому, и ни от кого нельзя ожидать преданности, которая не подкреплена расчётами на будущую выгоду.
  Невероятные расходы почти истощили финансовые возможности Фуке, но Король, разумеется, при помощи Кольбера, находил такие способы общения с суперинтендантом, и говорил столь ласково и доверительно, что слепец Фуке полагал каждый раз, что эти расходы - последние перед его предстоящим ещё более высоким взлётом, поэтому он из кожи лез вон, чтобы удовлетворить все запросы Его Величества.
  Я должен объяснить кое-что важное о праздниках при дворе Короля Людовика XIV. В прежних традициях были рыцарские турниры, на которых гранды лично участвовали в поединках. Это порой приводило к трагическим исходам, но это поддерживало в них воинственность, а также и полную военную самостоятельность. Королевство словно лоскутное одеяло состояло из различных герцогств, графств, маркизатов и виконств, все эти вельможи были полноправными хозяевами на своих владениях, где могли чинить суд, набирать войска и делать всё, что им заблагорассудится. Их полная финансовая самостоятельность состояла в том, что они вполне могли обойтись и без Короля, тогда как Король без из подчинения превращался в ничто. Постепенно турниры стали терять популярность, поскольку были слишком опасны, а вельможам было несподручно сражаться самим, но это оставалось делом чести. Во времена Генриха II боевое оружие было заменено на менее травматичное, острие копья следовало затупить, как и мечи. Но когда на турнире с Монтгомери, чьё копьё сломалось, оставив чрезвычайно острый деревянный конец, который вошёл через решётку забрало в голову Короля Генриха II, после чего Король умер в сильнейших муках, мода на турниры прекратилась.
  Генрих IV пытался укрепить и объединить Францию, его дело продолжал Ришельё, а также Мазарини. Все они стремились ослабить грандов и крепче привязать их к королевскому двору. С этой целью Ришельё срывал крепости, кроме приграничных, отменил выборы наместников, заменив их назначением именем Короля, что привело к подчинению местных властей центральной власти. Шаг за шагом великие преобразователи довершали объединение Франции под одной рукой. Это приводило к спонтанным вспышкам бунта, который также подогревался и финансировался злостными недругами Франции, ближайшими её соседями, прежде всего - Испанией, а также Англией и другими странами. Таковы были и бунт ларошельцев, и постоянные бунты Гизов, и обе Фронды. Ришельё боролся с бунтовщиками с помощью Бастилии и Гревской площади, Мазарини в основном использовал деньги, должности и земли в подарок, а также хитрую челночную политику секретных соглашений с каждым против всех. Браки представителей различных царствующих домов, как известно, мало способствовали укреплению дружеских отношений соседних королевств, что мы прекрасно видели на примере родства французского дома с Испанским и Английским. Испанский дом, охладевший к таким бракам, ограничился поиском невест для наследников престола кругом собственной семьи, что неминуемо приведёт к вырождению Габсбургов, в чём я нисколько не сомневаюсь.
  Людовик XIV решил развить идеи Ришельё и Людовика XIII, подняв значение праздников до невиданного ранее уровня. На этих праздниках тратились огромные средства, они устраивались на широкую ногу, каждый приглашённый стремился занять место как можно ближе к Королю в каждом застолье, на каждом танце, на каждой прогулке по парку, но все места были строго расписаны и предписаны, нарушение этикета строго каралось, так что конкуренция начиналась уже на стадии получения приглашений. По распределению мест за столом можно было безошибочно сказать, кто будет в дальнейшем пользоваться большим расположением Короля, следовательно, будет иметь больше власти и больше денег. Приглашение Королём какой-либо дамы на танец было почти равнозначно зачислению её в ранг фавориток, что почти наверняка делало из неё в будущем герцогиню. Празднество в Во-ле-Виконт только лишь начинало эту традицию, одной из оборотных сторон которой было крайне фривольные отношения между придворными. Мужская часть участников бала вслед за Королём ощущала себя охотниками, а женская часть - дичью. Впрочем, это ещё вопрос, кто был дичью, а кто - охотником. Иные дамы сами буквально охотились за очередными возлюбленными. Именно в те времена установилась странная традиция считать, что если у знатной дамы нет любовника, то она либо некрасива, либо глупа. Для знатного же дворянина не иметь любовницы было попросту неприемлемо, такому неудачнику оставался лишь один путь - покрыть себя воинской славой, после чего от дам у него не было отбоя. Над дорогой граф де Гиш, впрочем, пользовался успехом у дам и до своих воинских успехов, но они также немало способствовали росту его популярности среди дам. Она была столь высока, что попросту наскучила ему, вследствие чего он и вознамерился покорить Принцессу Генриетту, то есть получить высший приз, ибо обратить взгляды на Королеву Марию-Терезию мог бы только безумец, ни в грош не ставящий свою жизнь. Как бы прохладно Король ни относился к своей супруге, никто из придворных мужей не должен был даже помыслить о том, чтобы сблизиться с ней хотя бы даже лишь в своих грёзах.
  Итак, придворные балы и праздники предназначались для трансформации рыцарского сословия в придворное, превращение воинов в любовников, независимых сеньоров в искателей благосклонности Короля, иными словами для смирения их гордыни и подчинения королевской власти. Чуть погодя Король заведёт даже специальные академии: Королевская академия танца, Академия оперы, Администрация развлечений короля. А пока что Король придавал весьма большое значение празднику в Во-ле-Виконт, ибо там должна была достичь вершины его галантный напор на последние бастионы мадемуазель де Ла Вальер, которая, впрочем, уже сдалась на милость победителя, но, помня советы герцогини де Шеврёз, каждый раз уступала галантной настойчивости Короля так, словно это был первый и уж точно последний такой эпизод, что лишь сильнее горячило его кровь и льстило его самолюбию. В этом состязании Ла Вальер уж точно была охотницей, а Король - дичью,
  Накануне этого праздника я, проанализировав некоторые события последних месяцев, понял, что Фуке стоит на краю пропасти.
  Во-первых, вместе с новой должностью в марте 1661 года Кольбер получил контроль над реестрами транзакций суперинтенданта. Ранее эти обязанности были возложены на Эрвара, в котором Фуке был уверен, так что не было ни малейшего повода для беспокойства. Теперь же Кольбер получил возможность отслеживать действия Фуке день за днем, накапливая все сведения, которые могли быть использованы во вред Фуке, и игнорируя всё то, что могло бы характеризовать его с положительной стороны. Уже сама по себе возможность такого отбора сведений Кольбером с последующим представлением их Королю была смертельной опасностью для суперинтенданта.
  Итак, Кольбер приобрёл соизмеримое положение с Фуке и даже кое в чём более высокое, поскольку самому Фуке не были предоставлены возможности контролировать расходы Кольбера. Но на деле Фуке продолжал оставаться самым влиятельным вельможей после Короля.
  Кольберу ничего не стоило убедить Людовика, что Фуке - растратчик, присваивающий гигантские суммы, и что он ведет свой вызывающий образ жизни на средства, предназначенные для королевской казны. Это было серьёзное опасностью, но Фуке мог бы оправдаться, и, кроме того, он был не без оснований убеждён, что без него Король не сможет своевременно получать нужные для нужд государства суммы. На этом основании Фуке считал себя в полной безопасности, но именно этот факт терзал душу Кольбера и вызывал беспокойство самого Короля.
  Король мог бы принять решение отправить Фуке в отставку, лишив его фактической власти, но при необходимости используя его в качестве советника, но Кольбер прекрасно понимал, что такой человек, как Фуке, не сможет выполнять функции добросовестного советника, подобно тому, как настоящий боевой конь, каковым был Буцефал, знаменитый конь Александра Македонского, скорее умрёт, отказавшись от еды, чем позволит запрячь себя в ярмо для того, чтобы вспахивать примитивной сохой десятину земли у какого-то бедного крестьянина.
  По действиям Короля я понял, что они направлены на полное разорение Фуке. Следовательно, Король принял решение избавиться от своего суперинтенданта финансов. Налоговые злоупотребления не могли послужить причиной для такого решения, они могли быть лишь поводом судебного преследования. Следовательно, я понял, что Кольбер убеждает Короля в том, что преступления Фуке не ограничиваются растратами и злоупотреблениями. Больше всего Короля могли бы разгневать непомерные притязания Фуке на власть и его планы насильственного возвышения, что уже проявилось в укреплении Бель-Иля. Фуке едва удалось избегнуть обвинения в подготовке заговора тем, что он успел подарить Бель-Иль Королю, упредив это обвинение. Если бы оно было высказано одновременно с его арестом, никакие оправдания подобного рода не были бы уже убедительными в глазах правосудия и, главное, во мнении Короля.
  Я понимал, что Кольбер будет утверждать, что Фуке вынашивает планы затеять что-то наподобие очередной Фронды, привлекая к себе людей за счёт своих чрезвычайно щедрых подарков, укрепляя крепости, составляя планы заговоров, привлекая к себе писателей и поэтов на случай необходимости написания прокламаций и памфлетов, и покупая важные должности для своих друзей за счет казны, иными словами, питая планы сделаться полновластным хозяином государства. Если бы Кольберу удалось убедить в этом Короля, то он не ограничился бы простой отставкой, дело пахло арестом и даже кое-чем похуже.
  В случае ареста Фуке я лишался бы существенной части своего влияния, которое я осуществлял за его деньги и с его помощью, о чём он и сам не подозревал. Это нарушало мои планы. Я стоял перед выбором - допустить арест и падение Фуке, после чего без спешки осуществить свои собственные планы, или же попытаться воспрепятствовать этому, спасти Фуке, сохранить один из мощнейших рычагов влияния на экономику и политику Франции, что давало мне гораздо больше возможностей и свободы действий.
  Я выбрал спасение Фуке. Это толкало меня на ускорение планов использования брата Короля, вопреки тому, что я ещё не успел толком выяснить, что это за человек, насколько можно ему довериться, и способен ли он вообще справиться с той задачей, которую я намеревался возложить на него, то есть стать точной копией нынешнего Короля при том, что, в отличие от истинного Людовика XIV, он должен будет видеть во мне спасителя, друга и наставника, или даже повелителя. Что ж, это был риск. Но из двух рисков - потерять Фуке или не обеспечить должного влияния на Филиппа - так звали брата Короля - я выбрал второй.
  Главным препятствием моим планам был мой дорогой друг д'Артаньян. Я не имел никаких шансов сделать его своим сообщником, поскольку упустил возможность привлечь его на свою сторону сразу же после смерти Мазарини. Король успел обаять его, д'Артаньян получил из его рук должность капитана королевских мушкетёров, его благодарность была пожизненной, а также и его личная преданность Людовику XIV. Впрочем, я не верно выразился в отношении того, чтобы привлечь д'Артаньяна на свою сторону. Это было невозможно, д'Артаньян был таким человеком, который всегда действовал сам на своей собственной стороне. Он сам решал, кому служит, как, чем и когда. У него была лишь одна слабость - слабость к нам, его друзьям. Я не сомневался в том, что д'Артаньян никогда не сделает ничего, что причинит вред мне лично. Но это не помешает ему повредить моим планам, если он сочтёт это необходимым по долгу службы Королю. Это следовало принимать в расчёт.
  Я понимал, что Король не станет арестовывать Фуке до конца праздника в Во-ле-Виконт, поскольку этот праздник предназначался для того, чтобы произвести впечатление на новую фаворитку, мадемуазель де Ла Вальер, и обозначить её новое место перед всеми придворными. Кроме того, Король был молод, следовательно, любопытен. Ему было интересно узнать, что приготовит для праздника самый богатый вельможа в Королевстве. Он видел замок Во-ле-Виконт в процессе самого начала строительства, проездом, и ему хотелось посмотреть, что могут сделать деньги и предприимчивость из такого не слишком привлекательного замка за столь короткий срок.
  Праздник должен был длиться несколько дней, и на протяжении этих дней всё королевское семейство и многие придворные должны были расселиться в замке Во-ле-Виконт. Я мог заранее знать, в каких покоях будет жить и ночевать Король, так что подмену Короля его братом лучше всего было бы осуществить именно в это время. В Лувре у меня такой возможности не будет, ждать более удобного случая, быть может, придётся месяцы и даже годы, тогда как пребывание Короля в Лувре - дело предсказуемое, в котором я могу успеть сделать все необходимые приготовления.
  Итак, решено, подмена должна будет состояться в Во. На праздник прибудет Король Людовик XIV, а вместо него из Во уедет новый Король, Филипп, который будет неотличим от прежнего, и лишь я один буду знать, что этот человек - другой, и лишь мне одному он будет доверять, лишь со мной одним будет советоваться, лишь мои советы принимать как непреложные приказы. Удача сама плыла в руки.
  Оставалось усыпить бдительность д'Артаньяна, а после того, как подмена состоится, следовало как можно быстрей удалить новую фаворитку, поскольку при состоявшейся близости между ней и Королём у них мог выработаться целый набор секретных знаков любви, жестов, слов, символов. От глаз влюблённой женщины подмену возлюбленного никак не скрыть. Даже супруга не всегда распознает эту подмену, её глаза не столь зорки, как глаза любящей женщины. Я не сомневался, что Луиза влюблена в Короля, хотя и не считал эту любовь бескорыстной. Люди умеют поразительным образом сочетать самые высокие чувства с самыми низменными, если они не противоречат друг другу! И даже самая искренняя любовь не изгонит корыстолюбия, как и самая истая праведность не изгонит гордыни и самовлюблённости, самое глубокое чувство заботливости не отменяет эгоизма и самодовольства. Такова жизнь.
  В поддельных мемуарах, написанных рукой Гримо, эти события изложении хаотично и противоречиво. Скажите на милость, для какой цели я мог бы стараться заказать точно такой же костюм, как у Короля? Поскольку я планировал осуществить подмену ночью во время сна Людовика, Филиппу предстояло облачиться не в такой же в точности, а именно в тот же самый костюм, который был приготовлен для Короля. Никакие дополнительные костюмы были не нужны, они представляли бы собой лишь дополнительные улики и могли бы даже послужить доказательствами совершённого мной обмена. Ни в коем случае я не замышлял изготовления подобных костюмов, это было не только излишне, но и опасно, это могло бы вызвать лишние подозрения. Филиппу предстояло облачиться в костюм Короля, тогда как самого Людовика я намеревался переодеть в одежду заключённого Бастилии, для чего его следовало усыпить.
  Столь же нелепы фантазии Гримо об опускающихся и поднимающихся потолках. Подобный механизм не скроешь, и он может не сработать в нужный момент, к тому же он способен наделать много шуму. Да я и не представляю, каким образом можно было бы это выполнить, не такой уж я талантливый инженер, чтобы сооружать подобные механизмы, действующие с помощью неведомо откуда взявшейся силы. Для подъёма или опускания потолков потребовалась бы сила дюжины человек. К чему это, если достаточно просто иметь ключи от спальни Короля, в особенности если эта спальня проектировалась по моим чертежам, и в ней имеется потайная дверь, ведущая на тайную винтовую лестницу, соединяющую эту спальню с точно таким же помещением на первом этаже, и скрытую от посторонних глаз такой же точно потайной дверью?
  
  Глава 242
  
  Ещё одной ошибкой Фуке было распоряжение флоту, находящемуся в его распоряжении, отбыть за большой добычей. Не секрет, что его флот занимался приватирской деятельностью и торговыми перевозками из колоний. Для скорейшего получения денег флоту надлежало работать эффективней. Фуке отправил за самыми дорогостоящими товарами весь торговый флот, а самые дорогостоящие товары были теми, которые привозили наиболее дальними путями. Приватирские корабли покинули пределы прилегающих морей и направились далеко в океан в надежде на богатую добычу. Тем самым Фуке фактически лишил себя флота, включая и тех кораблей, которые были вооружены наилучшим образом, и даже в первую очередь именно этих кораблей. Таким образом, он лишил себя возможности не только вооружённого противостояния в море, но и побега морским путём. Фактически он добровольно отказался на время от одного из эффективнейших способов защититься от преследования со стороны Короля.
  Другой крупной ошибкой Фуке была продажа должности генерального прокурора. Эту партию Кольбер разыграл как по нотам. Занимаемый суперинтендантом пост procureur général давал ему если и не полный иммунитет от судебного расследования, то, во всяком случае, фактически чрезвычайно надёжную защиту, настолько надёжную, насколько это возможно в абсолютной монархии. Расследование в отношении обладателя этого высокого юридического поста мог проводить только суд Парижского парламента. Но там были сплошь люди Фуке. Таким образом, если бы дело о злоупотреблениях было запущено, то указанный пост обеспечил бы Фуке все преимущества крайне формализованной юридической процедуры и, разумеется, положительный исход вследствие глубочайшей к нему симпатии со стороны судей, среди которых у него было множество друзей и родственников. Следует также учесть, что в этом году парламент всё ещё оставался враждебен по отношению к королевской администрации и в особенности по отношению к Кольберу. В подобной ситуации парламентарии не преминули бы ухватиться за удобный повод, чтобы затеять многочисленные расследования по всем обстоятельствам дела, превратив дело Фуке в дело финансовой администрации Мазарини, Фуке и Кольбера. Это разбирательство могло бы завести туда, куда ни Король, ни Кольбер не в коем случае не пожелали бы углубляться.
  Кольбер это прекрасно понимал, поэтому он затеял сложную комбинацию, чтобы лишить Фуке этой защиты, заманив его в ловушку. Для этого Король внешне проявлял чрезвычайную благорасположенность к своему суперинтенданту финансов, и даже весьма прозрачно намекнул, что Фуке предстоит вскоре блестящее возвышение, однако, для этого прежде следует дополнительно проявить себя на нынешней должности. В частности, для непредвиденных расходов Королю требуется миллион ливров, и если бы нашёлся способ решить эту проблему, это было бы в интересах самого Фуке.
  - Ваше Величество, выход можно найти! - ответил обрадованный суперинтендант. - Чтобы добыть требуемый миллион, я готов продать что угодно из своей собственности. Лишь прикажите, и я продам Во-ле-Виконт!
  - Стоимость Во-ле-Виконт существенно выше требуемой суммы, - возразил Король. - К тому же если эта сумма будет вам возвращена, вы не сможете приобрести свой замок обратно, поскольку новый хозяин может не согласиться продать вам его за ту цену, за которую его приобретёт у вас.
  Фуке чрезвычайно обрадовался тому, что речь, по-видимому, идёт не о безвозвратной денежной потере, а всего лишь о займе Королю.
  - Я продам то, на что Ваше Величество даст своё согласие! - воскликнул Фуке в порыве великодушия. - Например, я мог бы продать должность генерального прокурора.
  Сказав это, Фуке тут же раскаялся, но подумал, что, быть может, Король запретит ему и эту сделку. Но реакция Людовика была не такой, какую ожидал Фуке.
  - Вот отличная мысль! - ответил он. - К тому же я всё равно намеревался реформировать судебную систему, так что эта должность скоро утратит своё нынешнее значение.
  'Король намекает, что если я не продам сейчас должность генерального прокурора, то впоследствии я уже не смогу взять за неё хорошую цену! - подумал Фуке. - Сообщая мне, что эта должность утратит свою ценность, Король делает мне любезность. Следует воспользоваться этой возможностью!'
  - Я уступлю эту должность и получу требуемую сумму, которую немедленно вручу вам, - сказал Фуке.
  'Даже если эта должность не утратит своей ценности, я не смею показать, что не доверяю совету Короля, - подумал Фуке. - Если Король соблаговолил дать своему подданному совет, его следует воспринимать как приказ. Даже если сейчас он скажет, что оставляет решение на моё усмотрение, не прислушаться к совету Его Величества означало бы нанести ему оскорбление недоверием к его словам!'
  - Это отличная мысль, - повторил Король. - Занимаемый вами пост может оказаться помехой к вашему дальнейшему возвышению. Я не говорил вам, что у меня накопились претензии к Сегье?
  'Он отправит в отставку Сегье и даст мне должность канцлера! - подумал Фуке. - В этом случае, действительно, прокурорская должность будет только помехой! Разве может канцлер быть ещё и генеральным прокурором? А может быть, мне предназначено кое-что повыше, например, должность первого министра вакантна со дня смерти Мазарини, а кто лучше меня справится с ней? Лучшей кандидатуры не сыскать во всей Франции!'
  - Решено, - ответил Фуке. - Ашиль де Арле уже спрашивал меня, не соглашусь ли я продать ему её.
  'Арле дружественен Фуке, - подумал Король. - Не страшно. Пусть сначала Фуке расстанется со своим постом, а впоследствии сместить Арле, предложив ему продать пост генерального прокурора более надёжному человеку, будет не сложно'.
  - Я полностью доверяю вашему решению и полагаюсь на него, - ответил Король. - Передайте эту должность человеку, в котором вы сами уверены, и первое время вы сможете помогать ему в этом новом для него деле, впоследствии вы, вероятнее всего, будете руководить этим человеком на более весомых основаниях.
  Эти слова ещё более убедили Фуке, что он верно поступит, продав эту должность, поскольку ему предназначается нечто намного лучшее. Ловушка сработала.
  Пост генерального прокурора Фуке продал за миллион четыреста тысяч ливров. Из этой суммы четыреста тысяч ливров ушли Базилю Фуке, брату суперинтенданта, а миллион наличными был передан в Венсен в подарок Королю и в его личное распоряжение.
  Продав эту должность, Фуке перестал быть членом парламента и больше не подлежал его суду. Зато он теперь был подсуден обычному гражданскому суду, который до этой продажи не мог бы разбирать его дело.
  
  Глава 243
  
  Отваживаясь не великое, невольно рискуешь всем, что имеешь. Я решился на похищение Короля с целью подмены его братом-близнецом Филиппом, который был как две капли воды похож на него. Я убеждал себя в том, что такое действие является не преступлением, а лишь восстановлением справедливости. Права Филиппа на престол ничуть не меньше, чем права Людовика. В силу человечьих и Божьих законов братья-близнецы рассматриваются как человек, единый в двух лицах. Права одного ничем не могут быть выше прав другого, а если уж делать между ними разницу, то тот, кто вышел на свет вторым, возможно, был зачат первым, подобно большим дробинам, закладываемым в ствол последовательно, одна за другой. Впрочем, я не силён в анатомии, остановлюсь на идее их полного равенства в правах. Если Филиппа допустимо было заключить в Бастилии, а Людовику отдать права на царствование, то поменять их местами было не только возможно, но и целенаправленно для восстановления справедливости, ведь всё это время Людовик единолично пользовался тем, что по праву должно было принадлежать им обоим в равных долях, тогда как Филипп был полностью обездолен. Так почему бы не поменять их местами, чтобы теперь Филипп мог бы насладиться своим высоким в силу его рождения положением, тогда как Людовику было бы вполне уместно по заслугам испытать на себе ту судьбу, которая выпала по его вине, пусть даже и не осознанной, на долю его несчастного брата?
  Так говорил я себе, и так я убеждал себя в правомочности и в справедливости своих намерений.
  Но буду честным перед самим собой, как и перед этими мемуарами. Я предвидел для себя в такой рокировке большую выгоду, и поэтому моя совесть и мой ум услужливо предоставляли мне эти аргументы. Если бы я действительно хотел восстановления справедливости, тогда я стремился бы посадить на трон обоих братьев, хотя это было намного сложнее и даже, честно говоря, попросту невозможно, а если бы это сбылось, это было бы опасно для государства и для одного из них, как минимум. История знает времена с двумя правителями, но это никогда не приводило ни к чему хорошему. Два правителя, Ромул и Рем, долго не удержались у власти, Ромул убил Рема. Был, говорят, на Руси царь Иван, который посадил на свой трон какого-то Симеона Бекбулатовича, а сам ушёл от дел, да только долго это не продолжалось, вернулся царь Иван, а Симеона изгнали. Впрочем, этот Симеон пережил и самого Ивана, и его наследников, но порядка в этом северном царстве не прибавилось от этих перестановок. Сейчас, когда я пишу эти строки, в том же самом царстве на троне сидят два царя, Иван и Пётр, два кузена, но имеющих, якобы, равные права на трон. Предвижу, что один другого устранит. Не столь важно быть правым, сколь важно быть победителем. Для победителя сама история найдёт множество оправданий. Говорят, один из них старше, а другой - разумней. Если бы права на трон давались по разуму, тогда наследственной монархии пришёл бы конец, все мы жили бы как дикие поляки, избирающие на трон нового правителя путём голосования. Так что по всем человеческим законам, на трон должен восходить не умнейший, а старший из законных детей последнего правителя, а его способность править государством здесь не при чём, иначе следовало бы устраивать что-то вроде конкурса на должность Короля. Смех, да и только. Только в Китае должности чиновников занимаются по конкурсу по результатам сдачи каких-то там экзаменов, но даже там императором становятся по праву наследования. Если уж в этой дикой стране не додумались до избрания Короля, то уж в просвещённой Франции, где все должности наследуются или же покупаются за немалые деньги, ничего, кроме наследственной монархии не приживётся. К тому же в нашей стране любят слегка побунтовать, чтобы добиться каких-то уступок или выразить протест против власти первого министра - иностранца, но Франция никогда не дойдёт до таких ужасов, до каких дошла Англия вот уж дважды: рубить голову своему Королю или своей Королеве! Проживание на острове ожесточает людей, это бесспорно. Во Франции персона Короля и Королевы неприкосновенна, и так будет всегда, если только сами монархи не вздумают потребовать суда над собой когда-нибудь, но для этого надобно быть совсем уж безумными. Однако, я рассуждал об открытых действиях народа против царственных персон. Сам же я вполне готов был совершить насилие над Людовиком XIV, руководствуясь приведёнными мной соображениями, в которых имеются даже и высокие причины. Впрочем, высшие соображения годятся для Атоса, а с меня достаточно того, что мне это было выгодно и для моих основных устремлений это было целесообразно. При необходимости я, быть может, решился бы даже на убийство Короля, но, я не уверен в этом до конца. В мои планы это не входило. Да, я убил бы Людовика, если бы это потребовалось для спасения одного из трёх моих друзей, и во мне ничто не шелохнулось бы. Убил бы я его ради спасения своей жизни? Право, не знаю! Скорее всего, нет. Это было бы слишком пошло, приземлённо, не благородно. Полагаю, я скорее дал бы себя казнить, чем запятнал бы себя столь гнусным злодеянием, в котором нет ничего возвышенного. Преступление во имя дружбы - это и не такое уж преступление, а преступление во имя спасения собственной жизни - слишком уж гнусно, ведь это даёт повод подозревать человека в трусости. А шевалье д'Эрбле никогда не был трусом, он всегда шёл навстречу любой опасности с улыбкой на лице! Даже Атос не стал осуждать меня за мой замысел и за его воплощение, сказав, что даже если это было ошибкой, это было великое деяние. А уж если такой щепетильный в вопросах чести человек, как граф де Ла Фер не осуждает моих действий, следовательно, их одобрил бы и сам Господь. Итак, я ничего не стыжусь и ни о чём не сожалею. Мы всегда находим оправдание своим замыслам, если они сулят нам выгоду. Или спасение. Впрочем, я не столько имел целью спасти Фуке, сколько реализовать свои великие замыслы, и спустя столько лет я без стыда скажу себе: замыслы эти были великими, и я ни в чём не раскаиваюсь, это была первая попытка добиться того, что было мне суждено судьбой, и не самая плохая идея, между прочим! Филипп был бы моим послушным орудием хотя бы первое время, этого было бы достаточно. Как я уже писал, единственной моей ошибкой было то, что я не учёл д'Артаньяна. Если и были другие ошибки, они не имели никакого значения, они могли бы лишь создать временные трудности и только слегка и ненадолго отклонить мой мои шаги и успехи от кратчайшего пути. Но д'Артаньян стал той разрушительной силой, которая свела мои дерзкие планы к нулю. До сих пор я могу лишь строить предположения, как он умудрился раскусить меня, хотя он впоследствии намекал мне на кое-какие мои просчёты, давшие ему ключи к этой тайне, но я думаю, что он лишь посмеялся надо мной. Правду я не узнаю. Я скорее узнаю, что замышляет турецкий султан, чем то, что задумал д'Артаньян, если он решил скрыть от меня свои замыслы.
  Основная канва событий, происшедших в Во-ле-Виконт, изложена в записках Гримо относительно верно, но дьявол кроется в деталях. Гримо измыслил много подробностей, не имеющих никакого отношения к действительности, и упустил то, о чём не мог и не должен был знать. Никаких копий костюмов Короля я не делал, никаких опускающихся и поднимающихся потолков не изобретал, всё было намного проще. Снотворный порошок, подмешанный к питью Короля, потайные двери в спальне, предназначенной Людовику, а также в комнате под ней.
  Первым делом было необходимо вызволить Филиппа из Бастилии. Соглашусь, что привести в тот же день на его место Короля было бы весьма ловким ходом, это, действительно, позволило бы скрыть следы этого невидимого переворота самым лучшим образом, но ведь в этом случае Филипп был бы попросту не готов занять своё новое место! Он даже не успел бы осознать, что с ним произошло! Я уже не говорю о том, чтобы должным образом подготовиться к своей новой роли. Я, как минимум, должен был сначала получить его согласие на участие в этой затее, а также получить уверенность в его лояльности по отношению ко мне и к моим друзьям, иначе не следовало бы заниматься этой подменой!
  Итак, я направился в Бастилию к нашему с д'Артаньяном общему знакомому, маркизу де Безмо.
  Комендантом Бастилии Франсуа де Монлезен, маркиз де Безмо, бригадный генерал, был, конечно, не тем бравым мушкетёром, с которым мы прекрасно ладили во времена Людовика XIII и Ришельё, в те славные времена, когда нашими врагами были всего лишь Миледи, Рошфор, Ришельё и его три сотни гвардейцев и полсотни шпионов - какая мелочь! Я не назвал бы мелочью только кардинала Ришельё, но он проявлял к нам трудно объяснимую снисходительность, которую я всё же объясняю двумя обстоятельствами. Во-первых, он уважал сильных противников, но этого недостаточно, поскольку всё-таки он предпочитал видеть сильных противников поверженными и навсегда лишёнными силы противиться ему. Остаётся во-вторых, и оно состоит в том, что он надеялся привлечь нас на свою сторону. Разумеется, он не требовал, чтобы мы изменили своему долгу и отказались от службы Королю! Дело в том, что из изменников никогда не получается хороших слуг или воинов. Но формально ведь Ришельё был слугой Его Величества, так что служба кардиналу означала бы просто небольшое, но выгодное изменение формы служения без изменения её сути, хотя, разумеется, это было бы предательством по отношению к де Тревилю, о котором я храню лишь самые трепетные и нежные воспоминания, и в некотором роде изменой Королеве и её партии, на которых мне откровенно говоря, было наплевать тогда, во времена истории с подвесками, и в ещё большей степени наплевать впоследствии. Прошлое никоим образом не помогло бы мне расположить к себе Безмо, который, как он полагал, вознёсся к самым вершинам власти. У меня был аргумент посильней. В иерархии Ордена Иезуитов Безмо был всего лишь кандидатом в коадъюторы, нечто чуть более значительное, чем простой послушник со стажем. Для меня он был пешкой в моей игре.
  
  Глава 244
  
  По дороге в Бастилию я беседовал с одним молодым человеком, статью, возрастом и цветом волос похожим на юного Короля Людовика XIV. Если не приглядываться в нему пристально, то, не считая его лица, он вполне мог бы сойти за Короля, если бы, например, носил маску. Лицо его, конечно, было совсем другим. Его звали Жан Эрс.
  - Итак, юноша, вы хорошо обдумали моё предложение и согласны на него? - спросил я его.
  - У меня просто нет выбора, - ответил он. - Я согласен.
  - Вы правы, у вас нет выбора, - согласился я. - Вас разыскивает правосудие, и вам грозит смертная казнь за ваше намерение убить Короля. Вы были настолько неосторожны, что заявили о своём намерении в присутствии слишком многих свидетелей. Поскольку вы изложили свой план и даже похвастались имеющимся у вас кинжалом для этих целей, слушатели не могли списать вашу похвальбу на то, что вы были пьяны или не в своём уме. К несчастью для вас среди тех, кто слышал вашу речь, оказались целых два шпиона Кольбера. Их показания совпали и вас велено немедленно арестовать. Я предлагаю вам укрыться там, где никому не придёт в голову вас искать, а именно, вы замените на некоторое время одного высокопоставленного узника в Бастилии. С вами будут обращаться предусмотрительно, вы будете питаться как гранд и пользоваться всеми привилегиями герцогского сословия, даже обращаться к вам будут, именуя вас монсеньором. От вас требуется лишь помалкивать и носить маску всегда, когда вам будут приносить еду или посещать вас по иным поводам. Таковы правила содержания этого узника. Я же со своей стороны обещаю, что через два месяца, когда страсти вокруг вашей персоны улягутся, я извлеку вас из Бастилии и предложу вам более простой и более приятный способ укрыться от ищеек господ Вильруа, Летелье и Кольбера. Вы будете вести вполне роскошный образ жизни, пообещав мне никогда более не намереваться злоумышлять против Короля. Таким образом, вы избегнете смертной казни, отсидевшись в тепле, сытости и довольстве там, где вас не найдёт ни господин Вильруа, ни господин Летелье, ни господин Кольбер. Другого столь надёжного места, чтобы укрыться от них, вы не найдёте во всей Франции, в этом я вам ручаюсь.
  - Благодарю вас от себя и от имени моей доброй матушки! - воскликнул юноша. - Да хранит вас Господь за ваше благодеяние!
  - Господь услышит ваши молитвы, - ответил я. - Вам же надлежит выполнять все инструкции, которые вы уже получили от меня, и терпеливо ждать. Через два месяца я извлеку вас из Бастилии, а пока просто отдыхайте, наслаждайтесь отличной едой и подумайте о том, чем вы займётесь, когда смертельная опасность минует вас. Теперь же вам надлежит ждать в моей карете, когда я за вами вернусь.
  Тем временем карета подъехала к воротам Бастилии.
  - Доложите коменданту, что к нему прибыл его бывший сослуживец и приятель по имени Арамис, - сказал я охраннику.
  Назвав это имя, я не многим рисковал. Розыски некоего Арамиса после того, как я уже более тридцати лет не пользовался этим именем кроме как в самом тесном кругу друзей, зашли бы в тупик. Но старые приятели, разумеется, помнили это имя.
  Через несколько минут на пороге Бастилии появился Безмо собственной персоной.
  - Дорогой мой Арамис! - воскликнул Безмо. - Какими судьбами?
  - Дорогой генерал, прошу вас распорядиться впустить в крепость мою карету, поскольку в ней находится одно лицо, о котором мы переговорим чуть позже, и я не хотел бы, чтобы он исчез, пока мы будем с вами мило беседовать, - сказал я.
  - Но я могу впускать посетителей на карете в Бастилию лишь по приказу Короля или министра, - ответил Безмо.
  - Речь не идёт об узнике, - ответил я. - Я всего лишь хочу посетить вас на правах старого приятеля и намереваюсь заглянуть только в ваши личные апартаменты. А карета просто подождёт меня во дворе крепости. Время позднее, и я хотел бы избежать ненужных контактов между моим кучером и моим пассажиром, с одной стороны, и случайными прохожими и, быть может, бретёрами, с другой стороны.
  - С каких это пор Арамис опасается бретёров? - спросил с усмешкой Безмо.
  - О, поверьте, за себя я ничуть не опасаюсь, меня лишь волнует мой пассажир, - ответил я.
  - Бретёры и разбойники сторонятся Бастилии, но, впрочем, как скажите, - ответил Безмо и распорядился, чтобы карету пропустили во внутренний дворик.
  Мы поднялись в апартаменты Безмо, и он пригласил меня за стол, на котором был накрыт весьма изрядный ужин. Слуга генерала наполнил наши кубки бургундским и удалился.
  - Я вижу, вы неплохо устроились, дорогой мой друг! - воскликнул я, осматривая весьма неплохо, но безвкусно обставленные апартаменты.
  - Да, у меня недурно, - ответил польщённый Безмо.
  - Не скучно ли вам, генерал, на этом посту? - спросил я.
  - Напротив, мне весьма нравится моя должность, и она приносит весьма недурной доход, - гордо ответил Безмо.
  - Вот как? - спросил я, разыгрывая удивления. - Какой же может быть доход от должности коменданта Бастилии, кроме обычного жалования?
  - Разный, - уклончиво ответил Безмо, спохватившись, что сболтнул лишнего.
  - Что ж, в таком случае госпожа Олимпия будет очень рада, - ответил я с деланным равнодушием.
  - Госпожа Олимпия? - спросил Безмо. - О какой госпоже Олимпии вы говорите, и при чём тут она?
  - Госпожа Олимпия Манчини, то есть, простите, графиня Суассон, наследница господина кардинала Мазарини, - ответил я. - Ведь она унаследовала состояние кардинала вместе с другими его племянницами.
  - Очень польщён, что она интересуется моей судьбой, - пробормотал Безмо. - Но я не вполне понимаю, какая связь между моими доходами и радостью госпожи графини Суассон.
  - Связь самая прямая, господин де Безмо, - ответил я. - Ведь вы, кажется, приобрели патент генерала и должность коменданта Бастилии у её дяди, кардинала Мазарини, за миллион ливров? Или я ошибаюсь?
  - Ну, какое это имеет теперь значение? - спросил Безмо.
  - Ровным счётом никакого, господин Безмо, - ответил я. - Кстати, чудесное вино.
  - Мне присылают из Бургундии лучшее вино, - согласился Безмо. - А также из Бордо.
  - Весьма рад за вас, господин Безмо, - ответил я. - Вино превосходное. Да, так о чём бишь я? Конечно, графине весьма приятно знать, что ваша должность приносит вам доход, поскольку ведь покупка вами двух этих должностей оплачена лишь наполовину, а на вторую половину вы оставили расписку, не так ли?
  - Кажется, вы неплохо осведомлены, - сказал Безмо и я услышал досаду в его голосе.
  - Да, вам, вероятно, кто-то сказал, что расписка затерялась в бумагах покойного кардинала, но, вас ввели в заблуждение, - продолжал я. - Кардинал весьма бережно хранил ценные бумаги, в особенности, бумаги, стоимостью в пол миллиона ливров. Эта расписка составляет часть наследства графини, и она поручила мне узнать, когда она сможет получить деньги, а также проценты по ним.
  - Это так неожиданно, - проговорил побледневший Безмо.
  - Всегда неожиданно, когда по долгам приходится платить, - ответил я. - Досадно, не правда ли? Было бы намного приятнее, если бы долги списывались просто так, не находите? Но, к сожалению, графиня нуждается в деньгах. Кажется, у неё запланирован некоторый ремонт её замка, впрочем, не знаю, возможно, она хочет обновить свой гардероб или приобрести кое-какие бриллианты к предстоящему празднику. Иными словами, деньги ей нужны как можно скорей.
  - Но у меня нет возможностей быстро оплатить по этому обязательству! - воскликнул Безмо.
  - Какая жалость, - ответил я. - В таком случае перезаймите у кого-нибудь, мой вам совет. Вы ведь знаете, что Его Величество весьма добр к графине. Он был дружен с ней ещё в детстве. Он не позволит обижать подругу детства. Если она пожалуется Королю, вы можете лишиться поста коменданта и, чего доброго, даже патента генерала! Хорошо ли это будет?
  - Я, пожалуй, смогу собрать сто тысяч месяца за два-три, - пробормотал Безмо. - Как вы думаете, достаточно этого на первое время?
  - Сто тысяч ливров - это чудесно! - ответил я весело. - Сто тысяч ливров - хорошая сумма, не так ли, господин Безмо?
  - Вот и я говорю, что ведь этот очень даже неплохая сумма! - радостно подхватил Безмо.
  - Это замечательная сумма, - согласился я. - Особенно в том случае, когда нужно сто тысяч ливров. Но в том случае, когда требуется полмиллиона, сто тысяч - это чрезвычайно мало, не так ли?
  - Пожалуй, что так, - уныло согласился де Безмо.
  - Что ни говорите, а ваше вино просто превосходно! - продолжил я, делая ещё один микроскопический глоток. - Так вот, сто тысяч через пару месяцев, это вовсе не то же самое, что полмиллиона ливров через три дня.
  - Три дня?! - в ужасе вскричал Безмо.
  - Таковы условия графини, - ответил я. - Через три дня она предъявит расписку в суд. Вы же знаете, что сроки уплаты по этой расписке истекли два года тому назад.
  - Но это так неожиданно, - снова проговорил Безмо.
  - Весьма неожиданно, - согласился я. - Как снег в декабре, или как дождь в сентябре. Очень досадно.
  Безмо безмолвствовал. Я тоже помолчал немного.
  - Пожалуй, я мог бы уговорить графиню подождать недельки две, не больше, - сказал я.
  - Это ничего не даст, - угрюмо проговорил Безмо. - Чтобы собрать эту сумму, мне потребуется два года.
  Мы ещё немного помолчали.
  - Кстати о моём госте, - сказал я. - Ему необходимо увидеться с одним из ваших узников.
  - Это запрещено без соответствующего приказа, - бесстрастно ответил Безмо.
  - Я так и думал, - ответил я. - Что ж, коль вы не можете помочь мне, я не вижу причин, почему бы я помогал вам. Рад был повидаться, и всего доброго!
  - Подождите, господин д'Эрбле! - воскликнул Безмо. - Вы хотите сказать, что могли бы помочь мне?
   - Разумеется, - ответил я. - Если бы вы пошли навстречу моей скромной просьбе, я мог бы похлопотать за вас.
  - Каким образом? - спросил Безмо.
  - Я мог бы уговорить графиню удовлетвориться половиной этой суммы сейчас, а второй половиной - через два месяца, - ответил я.
  - Но ведь это не решает дела, - уныло ответил Безмо.
  - Разве я не сказал вам, что могу одолжить вам двести пятьдесят тысяч ливров сейчас и такую же сумму через два месяца? - спросил я. - стало быть, я запамятовал. Да, я мог бы вас выручить подобным образом.
  - На какой же срок вы могли бы одолжить мне эти деньги? - спросил Безмо. - И под какие проценты?
  - Ни о каких процентах речи быть не может, ведь мы - друзья! - ответил я. - Что касается срока. Вы говорили, вам потребуется два года? Скажем так, я одолжу вам эту сумму на четыре года.
  - Вы мой спаситель! - воскликнул Безмо.
  - Так что насчёт свидания моего пассажира с вашим узником? - спросил я.
  - Это мы устроим, не беспокойтесь! - ответил Безмо. - Давайте всё же сначала подкрепимся.
  - Разумеется! - ответил я.
  После этого Безмо отрезал от жаренного гуся жирную лапку и принялся с аппетитом есть её, запивая вином. Я ограничился несколькими виноградинами.
  - Кстати, я знал, что вы - разумный человек, и что мы говоримся, - сказал я. - Пишите расписку на двести пятьдесят тысяч ливров. В обмен я дам вам вот это.
  - Что это? - спросил Безмо.
  - Расписка от госпожи Олимпии Манчини, графини Суссон, в том, что она получила с вас сегодня двести пятьдесят тысяч ливров по обязательству, оставленному вами покойному кардиналу Мазарини, и что она готова подождать со второй половиной оставшегося долга два месяца, - ответил я и предъявил генералу названную бумагу.
  После этого обмен бумагами был произведён, а я провёл моего пассажира в камеру к узнику. Там мой пассажир обменялся одеждой с узником, которого я и вывел из Бастилии под видом своего знакомого.
  
  Глава 245
  
  Стоит ли лишний раз напоминать, что д'Артаньян отнюдь не ненавидел Мазарини, а я отнюдь не любил Фуке? Д'Артаньян весьма уважал Мазарини и был ему верен во всём, я же попросту испытывал уважение Фуке, он вызывал у меня дружеское расположение, до тех пор, пока не наделал столько ошибок, что навредил и себе и всем другим, кто был с ним связан, в том числи и мне. Я никогда не стал бы приносить интересы друзей и свои собственные интересы в жертву интересам Фуке. Сцена, в которой Фуке представляет Королю меня, а д'Артаньян одновременно представляет ему Портоса, с литературной точки зрения описана у Гримо великолепно. Мне даже жаль, что на деле ничего подобного не было, как не было и противостояния между мной и д'Артаньяном, и не было нашего объяснения, которым каждый из нас остался недовольным. Я просто шёл своим путём, д'Артаньян - своим, и мы даже не подозревали о том, как близки наши пути, и как сильно они могут в один далеко не прекрасным миг пересечься и повлиять друг на друга.
  Итак, я вернусь к рассказу о том, как я изъял Филиппа из Бастилии. Я солгал господину Безмо, что его расписка находилась в распоряжении Олимпии Манчини, и что именно она унаследовала её. Эта расписка была полностью в моём распоряжении, и требовать деньги по ней мог я сам, поскольку я выкупил её у Олимпии по номиналу, уплатив сверх того также проценты по ней, справедливо убедив её, что с её помощью она, конечно, сможет разрушить жизнь бедняги Безмо, но едва ли сможет получить деньги, поскольку финансовое состояние генерала мне было прекрасно известно. За эти деньги Олимпия написала две расписки о получении двух одинаковых сумм, составляющих в итоге всю сумму долга Безмо, пометив эти расписки теми датами, которые я ей указал, а также передала мне долговую расписку Безмо, снабдив её соответствующей передаточной надписью. Таким образом, Безмо становился моим должником, а не должником графини.
  У Безмо, действительно, не было свободных денег, он сказал правду, что сможет достать лишь пятую часть этой суммы, да и то не быстро, а лишь одолжив её по частям у всякого своего друга из тех, у кого только водились денежки и кто мог быть дать их ему под честное слово, без серьёзного обеспечения. Поскольку Безмо ошибочно считал, что расписка, которую он выдал Мазарини, утрачена, он самонадеянно считал себя свободным от обязанности выплаты по ней. Его ввели в это заблуждение мои люди, так что он вложил свои доходы колониальную торговлю. До возвращения кораблей с товарами он не мог бы получить свои деньги назад, только лишь продав с убытком свою долю вложений. Кардинал из расположения к Безмо мог бы ждать с оплатой, но наследники потребовали бы оплаты как можно скорей. Срок выплаты по заёмному письму, действительно, истёк два года назад, но кардинал не успел сделать приписку о том, что этот срок продлевается ещё на несколько лет. Итак, эта расписка была большой неприятностью для Безмо, его неразрешимой проблемой, чем я и воспользовался. Я приберёг свою власть генерала Ордена для более сложного случая. Так действуем мы, иезуиты, если проблема решается простыми средствами, мы не прибегаем к более сложным, поскольку безоговорочное подчинение Ордену его членов именно тем и держится, что такое подчинение требуется не ежедневно, а лишь в крайних случаях, но зато и отказаться от такового подчинения просто невозможно.
  Имея на руках расписку, и предложив Безмо отсрочку в несколько лет, я приобрёл над ним власть на этот срок. Безмо должен был быть уверенным, что я не употреблю эту власть ему во вред, не разглашу о его нарушении, и к тому же он не знал, что вместо обычного свидания с заключённым, я устрою подмену.
  Я сообщил Безмо, что посетитель - знатная особа, которая желает остаться неизвестным и по этой причине он надел маску. Безмо не возражал против этого. Кроме того, я нарочно приготовил для Жана Эрса сапоги с высокими каблуками и толстой подошвой, так что он казался выше своего роста на добрых два дюйма. По этой причине Безмо, который прекрасно знал, какого роста его узник, не подумал о том, что мой спутник похож на него, имеет такой же рост, осанку и цвет волос.
  Мы вошли в камеру к Филиппу, которая была обставлена как комната вельможи, если не считать решёток на окне и отсутствия режущих и колющих предметов, а также зеркала.
  - Монсеньор, выслушайте меня, умоляю, и если у вас будут вопросы ко мне, задайте их только после того, как дослушаете меня до конца, - сказал я.
  Филипп молча кивнул и с интересом посмотрел на меня и на моего спутника.
  - Вы можете криком или шумом специально или случайно и выдать нас и наши замыслы, - продолжал я. - В этом случае ваша судьба, которая не только тяжела, но ещё и крайне несправедлива, ещё больше ухудшится, и я даже не уверен, что вы сохраните в этом случае свою жизнь. Вы находитесь в заключении, не зная за собой никакой вины. Я намерен это исправить немедленно. Вам предоставляется возможность покинуть эту крепость, эту тюрьму, каменный мешок немедленно, сию же минуту навсегда. Сделать это вы сможете только, поменявшись одеждой с этим молодым человеком, который добровольно займёт ваше место. Не опасайтесь за его судьбу, вскоре и он выйдет отсюда. Это будет только справедливо по отношению к вам. Перед вами откроются новые возможности, и главное - свобода. В том числе и свобода выбора вашей собственной судьбы. Если вы откажитесь от этого, другой такой возможности вам не представится никогда, я уверен. Только сегодня, сейчас - свобода или вечное заключение. Я не могу вам даже дать время на размышление. Просто воспользуйтесь моим советом и делайте то, что я говорю, или же откажитесь от этого. Если вы откажитесь, вы будете жалеть об этом всю вашу оставшуюся жизнь. А теперь решайте.
  - Я готов! - сказал Филипп, сдёргивая с себя рубаху.
  Через несколько минут Жан Эрс занял место Филиппа, а Филипп в том костюме, в котором пришёл со мной Жан, вышел вместе со мной из тюрьмы. Сапоги с набойками сделали Филиппа выше, Безмо ничего не заподозрил.
  Я проводил Филиппа до кареты, посадил его в неё и велел ждать моего возвращения.
  - Маркиз, вы можете убедиться, что я держу своё слово, - сказал я ему.
  Я извлёк из кармана расписку Безмо, заверенную ещё чиновниками Мазарини, и показал ему, обратную сторону этого документа с передаточной надписью.
  Как видите, документ погашен мной, и теперь вы должны эту сумму не графине, а мне. Я, предвидя, что вам будет сложно погасить этот долг в те сроки, в которые графиня предполагала получить деньги, уже побеспокоился о том, чтобы этот долг был погашен. Так что ваши денежные дела теперь существенно упрощаются. Я предоставляю вам отсрочку на три года. Расписку на первую половину суммы вы уже написали в обмен на расписку графини. Пишите расписку на вторую половину суммы, и я отдам вам это документ вместе с распиской Олимпии на получение второй половины суммы. Таким образом, вы становитесь моим должником вполне официально, и срок уплаты откладывается на три года.
  Я вполне мог бы себе позволить и вовсе простить Безмо этот долг, но его следовало продолжать держать на крючке, и этот крючок должен был быть достаточно надёжным.
  После этого я попрощался с маркизом, который был со мной сама любезность.
  - Едем! - скомандовал я кучеру.
  Ворота открылись, и мы покинули Бастилию. До тех пор, пока стены Бастилии ещё можно было видеть в заднее окно кареты, ни я, ни Филипп не промолвили ни слова. Наконец, мы отъехали достаточно далеко.
  - Что ж, монсеньор, приветствую вас в вашей новой жизни, на свободе и с прекрасными перспективами! - сказал я. - Вы не раскаетесь в своём выборе.
  - Прежде всего, господин Неизвестный, позвольте выразить вам мою чрезвычайную признательность за то, что дали возможность мне ощутить вкус свободы, - сказал Филипп. - Я не пожалею об этом даже в том случае, если через минуту меня убьют. Это незабываемое чувство, почти забытое мной, ведь я пребываю в состоянии узника почти половину своей жизни, но и до этого я не был свободен вполне, меня тщательно стерегли, и я почти не знал людей. Я буду ещё больше признателен вам, если вы объясните меня, по какой причине вы называете меня монсеньором, и по какой причине всю мою жизнь я был лишён свободы.
  - Я объясню вам всё, и прежде всего то, что называть вас монсеньором не достойно вашего положения, - ответил я. - Я должен именовать вас, как минимум, Ваше Высочество, но скоро, очень скоро, я надеюсь, все будут обращаться к вам не иначе, как Ваше Величество.
  - Я не понимаю, - ответил Филипп. - Вы собираетесь свергнуть вашего законного Короля?
  - Нет, Ваше Высочество, я собираюсь вернуть трон законному Королю Франции, то есть вам, - ответил я. - Тот, кого сейчас называют Королём, имеет на это ничуть не больше прав, чем вы, поскольку он и вы - одно целое, иначе говоря, вы - брат-близнец и точная копия Короля Франции Людовика XIV. Вот, полюбуйтесь, портрет Короля, а вот вам зеркало. Это такой предмет, в котором каждый человек видит самого себя. Вам никогда не давали зеркала по той причине, что опасались, что вы, увидев своё лицо, поймёте, кто вы, и что у вас отняли.
  
  Глава 246
  
  Филипп носил широкую бороду во весь подбородок, которую подрезал сам себе ножницами с закруглёнными концами, действуя наощупь. Ему никогда не давали зеркала, и он даже не подозревал о том, что существует возможность любому человеку увидеть собственное лицо таким простым способом. По счастью, я предвидел, что Филиппа не выбривают гладко, и не зная заранее, какого рода бороду он носит, я приготовил для Жана Эрса такую маску, которая полностью скрывает подбородок. Этой же маской скрыл затем своё лицо Филипп.
  - Вы собираетесь совершить дворцовый переворот? - спросил Филипп.
  - Мои планы проще, - ответил я. - Я знал, что вы чрезвычайно похожи на вашего брата Людовика. Сейчас я в этом убедился, поскольку вашего брата я видел довольно часто и весьма близко. Вы просто займёте его место так, что ни одна душа, кроме меня, не будет об этом подозревать. Он же займёт ваше место, то самое, которое сейчас временно занимает один мой знакомый, который добровольно согласился побыть там, чтобы никто не хватился вас.
  - Как же вы это сделаете? - удивился Филипп.
  - Об этом мы поговорим позже, если вы принимаете мой план, - ответил я. - Прежде всего, не согласитесь ли вы ответить мне, согласны ли вы на моё предложение?
  - Вы замыслили то, что, как мне кажется, является государственным преступлением, - задумчиво ответил Филипп. - Но я согласен с вами, что я имею ничуть не меньше прав занимать то место, которое занимает мой брат, если он, действительно, его занимает, тогда как меня безо всякой вины бросили в тюрьму как какого-то преступника. Если со мной обошлись как с преступником, когда я таковым не был, я считаю, что я уже заранее искупил мою вину.
  - Вы правы, и я полностью согласен с вами, - согласился я.
  - Вы, должно быть, поставите своим условием требование, чтобы я подчинялся вам на своём новом месте? - спросил Филипп.
  - Мне будет достаточно того, что вы откажетесь причинять то зло мне и моим друзьям, которое замыслил ваш брат, - ответил я. - Разумеется, вы недостаточно хорошо знакомы с дворцовой жизнью, с этикетом, со своими новыми правами, обязанностями и возможностями. Вам понадобится наставник, добрый друг, который помогал бы вам справляться с этими сложностями.
  - И я уже вижу, что он у меня есть, - ответил Филипп, глядя мне в глаза.
  - Я не надеялся, что мы так быстро найдём общий язык, - восхитился я. - Вы рассуждаете очень здраво. Я боялся, что заключение в Бастилии скажется на образе ваших мыслей.
  - Мне в последние полгода стали давать книги по истории Франции и по истории придворных обычаев, по этикету и по геральдике, - сказал Филипп. - Поскольку других книг у меня не было, эти я читал довольно внимательно, и большинство из них я перечитал по нескольку раз.
  - Эти книги переправил вам я, пользуясь кое-какими связями в среде ваших охранников, - ответил я. - Но этого недостаточно. Вам предстоит много читать и многому учиться в ближайшие два месяца. Через шестьдесят дней вы займёте место Короля. Всё это время я сам буду заниматься с вами, буду вашим наставником и учителем.
  - Я согласен, - ответил Филипп. - Как мне обращаться к вам?
  - Мне следовало бы ради безопасности на первое время скрыть от вас своё имя, - ответил я. - Но я сделал свой выбор и у меня, как и у вас, нет дороги назад. Знайте же, что меня зовут шевалье д'Эрбле, я - епископ Ваннский, и ко всему прочему я занимаю весьма высокое место в Ордене Иезуитов, и именно по велению Ордена я занимаюсь этим делом. Так что наше с вами предприятие освящено Господней волей, поскольку Орден подчиняется лично Папе Римскому, тому человеку, который освящает венчание любого католического Короля на царство. Поскольку это делается по велению Ордена, вам надлежит знать, что сам Папа Римский одобряет этот план.
  Признаюсь, я солгал. Папа не был извещён об этом плане. Но в остальном я сказал чистую правду, ведь генерал Ордена всего на одну ступеньку стоит ниже Папы. Этот мой аргумент возымел своё влияние. Филипп преклонил передо мной колено, хотя сделать это в моей карете было не вполне удобно, и пожелал тут же выразить своё согласие.
  - Как представителю святой католической церкви, как одному из глав Ордена Иезуитов, торжественно обещаю вам слушаться вас и идти в ваших планах с вами до конца! - сказал Филипп.
  - С этой минуты эти планы не мои, а наши с вами, Ваше Высочество, - ответил я. - Повторяю, что через два месяца вся Франция будет называть вас Ваше Величество.
  Филипп поднялся с колен и гордо кивнул в знак согласия. Договор между нами был заключён.
  Когда мы прибыли в мой замок, я собственноручно побрил Филиппа, оставив ему точно такую же бородку и усики, которые носил Людовик. Когда я вытер лицо Филиппа от мыльной пены, я невольно содрогнулся. Мне казалось, что передо мной сидит Людовик XIV собственной персоной. Я смотрел на Филиппа и убеждался, что Природа сотворила чудо. Иногда близнецы бывают хотя бы даже и похожи друг на друга, но всё же отличающиеся по каким-то особенностям внешности. Даже едва уловимые отличия в совокупности могут приводить к тому, что внимательный человек без труда отличит одного брата от другого. У Филиппа, несомненно, было то же самое лицо, что и у Людовика. На лицах обоих отсутствовали родимые пятна, оба были молоды, так что морщин на их лицах ещё не наблюдалось.
  Цвет глаз, форма бровей, и даже голос, всё у них было одинаковым. Больше всего я опасался за зубы. Если бы у Филиппа не хватало каких-то зубов, это повредило бы их сходству. Но Господь был милостив ко мне, даже с этой стороны не было никакого подвоха. Передо мной сидел человек, которого и родная мать не отличила бы от Короля!
  В течение последующих двух месяцев я старался как можно больше времени посвятить общению с Филиппом, рассказывая ему всё то, что ему следовало знать. На время, когда мне приходилось отлучаться по делам, я снабдил его самой необходимой литературой. Я даже раздобыл для него небольшой самоучитель испанского языка. Конечно, по такому самоучителю Филипп не смог бы научиться бегло говорить по-испански, но, во всяком случае, он мог бы понять смысл слов, сказанных ему Королевой-матерью или Королевой Марией-Терезией. Эти две урождённые испанки обожали общаться по-испански в семейном кругу, так что Людовик, конечно, также отлично владел испанским. Король мог бы вдруг решить более не использовать испанский язык, но было бы весьма подозрительно, если бы он вдруг перестал понимать испанский. Это могло бы привести к катастрофе.
  Филипп усердно и весьма успешно овладевал всеми необходимыми знаниями, он усваивал манеру поведения, разговора и даже некоторые характерные жесты Людовика, которые я ему показывал в меру своих сил и возможностей. К концу двухмесячного срока я уже и сам не отличил бы Филиппа от Людовика. Успех был полный! Оставалось только тайно подменить одного брата другим. Для этой цели я сделал все необходимые приготовления.
  
  Глава 247
  
  Собираясь совершить глупость, мы долго обдумываем её, необходимость же избавляет нас от трудности выбора и сомнений. В случае с Филиппом я действовал по необходимости, поскольку, в отличие от Фуке, я видел, что его звезда близится к закату и предчувствовал, что его падение будет губительным не только для его карьеры, но и для его богатства, власти и свободы, а также это будет губительным для того дела, в котором я намеревался заручиться его помощью.
  Я намеревался спасти Фуке и в благодарность за то, что он помог мне стать епископом Ваннским, и в надежде на его возможную и крайне полезную помощь в будущем, а также просто потому, что он был довольно приятный, разумный и сговорчивый человек, имеющий некоторые принципы, за что его, безусловно, следовало уважать, и пренебрегающий другими важными принципами, за что можно было простить. Кроме того, он порой ошибочно пытался сочетать свои нравственные предрассудки со своими чрезвычайными амбициями, не в силах отказаться ни от тех, ни от других, и не имея понятия о том, что в случае, если он сам не сделает этот трудный выбор, тогда судьба сделает свой выбор за него, и этот выбор будет худшим для него самого.
  Фуке ошибочно считал Короля благорасположенным к нему, не понимая, что ласку притворщика, готовящегося нанести смертельный удар, он ошибочно принимает за проявление уважения, доверия, любви и Господь знает, чего ещё. Природа наделила нас свойством ошибочно искать высокие нравственные объяснения поступкам, которые легко объясняются корыстью. Фуке в этом смысле не исключение. Не все ли мы таковы же? Если нас хвалят, мы воспринимаем это как результат наличия у нас очевидных достоинств, вместо того, чтобы задуматься, с какой целью те, кто нас хвалят, желают добиться нашего расположения или усыпить нашу бдительность. В отношении же тех, кто нас порицает, мы задаём себе вопрос о том, почему эти люди столь плохи, что не видят наших достоинств и утрируют наши ошибки, тогда как следовало бы понять, что ругают нас не за ошибки, а за недостатки, и целью при этом имеют не ссору с нами, а попытку воздействовать на нас, чтобы мы изменились в лучшую сторону. Истинные друзья не хвалят за глупости и ошибки, а указывают на них с горечью в сердце. Настоящие враги не ругают за недостатки, а хвалят нас даже за них, стремясь заручиться нашим доверием, нашей поддержкой, получить от нас незаслуженные преференции. Итак, Фуке видел в Короле своего лучшего друга, поэтому все эти дни он сиял как новенький луидор.
  Он из кожи лез вон, чтобы угодить Королю с праздником в Во-ле-Виконт, не понимая, что подобный успех у столь молодого и тщеславного Короля, который не умел ещё организовывать подобные праздники, и, что более всего губительно, прекрасно осознавал, что не может себе позволить подобное роскошество, вызывал лишь жгучую зависть, которой он давал выход в виде гнева, тщательно скрываемого, но направленного на того, кто был причиной этих волнений.
  Впоследствии Кольбер не только смог организовывать праздники ничуть не менее пышные, поскольку эта задача, безусловно, была ему поставлена и считалась одной из важнейших государственных задач, но также и научился извлекать из таких праздников выгоду казне, при том, что угощение, фейерверки, обстановка и всё прочее при этом устраивалась за счёт Короля, то есть из средств казны. Ловкий Кольбер умудрялся наживаться на гостях через их косвенные и на первый взгляд совсем не обязательные расходы, делать которые было делом чести для присутствующих. Но это всё ещё было лишь в недалёком будущем, теперь же Король, наблюдая роскошь празднования, которое устроил Фуке, ощущал лишь своё бессилье в этом вызове на соревнование, который сам суперинтендант отнюдь не намеревался бросать своему Королю. В то время, как Фуке надеялся, что, продемонстрировав Королю свою финансовую мощь, он станет для него ещё незаменимей, и, следовательно, нужней, а потому ближе к власти и выше всех прочих придворных, на деле он нанёс Королю оскорбление тем, что дерзнул проявить себя выше Короля во всём том, в чём юный Людовик ощущал свою неполноценность особенно остро, если учесть то почти полунищенское существование, которое он вынужден был влачить в годы волнений и угроз со стороны Фронды, Принцев, грандов недружественного окружения как внутри королевства, так и за его пределами.
  Продемонстрировав Королю, что он на голову выше его в финансовых возможностях, Фуке окончательно убедил его в том, что он никогда не станет окончательно истинным Королём в своём королевстве, пока не снесёт эту голову, или, по крайней мере, пока не согнёт шею, поддерживающую её так, чтобы эта голова находилась намного ниже его собственной головы, головы Короля Франции Людовика XIV, Короля-Солнце.
  Людовик принял приглашение Фуке на праздник, устроить который его вынудила хитрость Кольбера. Празднование было назначено на 17 августа. Всевозможные изобретения суперинтенданта, направленные на то, чтобы сделать праздник беспрецедентно роскошным, удались на славу, но мне недосуг описывать их, поскольку всё это было многократно расписано разнообразными восторженными придворными в их панегириках и энкомиях.
  Все, кроме Короля, единодушно признали, что праздник удался на славу. Король также объявил, что доволен праздником, но на душе у него, разумеется, ещё сильней вызревало совсем иное чувство - чувство досады и ощущение, что вся эта роскошь достигается за счёт казны. То есть мало того, что Фуке блистает выше Короля, но ещё и делает это за его счёт!
  Людовик прибыл на праздник в сопровождении всего семейства. С ним прибыл и весь двор, все гранды и придворные. Этот великолепный поезд из карет прибыл в Фонтенбло под эскортом королевской гвардии, а также в мушкетёров Короля во главе с д'Артаньяном.
  Первый сюрприз ожидал гостей едва лишь они вышли из экипажей. Дворец выглядел сказочным, нереальным, настолько он был красив, просторен и великолепен в своём праздничном убранстве. С трёх сторон он был окружён водой, огромными садами с фонтанами и статуями. Внутри дворца гостей ожидали анфилады залов, наполненных великолепными картинами, украшенных изысканными гобеленами, обстановка и мебель блистали роскошью и богатством.
  Покои Короля были украшены золочёной лепниной, на потолках и стенах были великолепно исполненные аллегорические картины, написаны лучшими живописцами, выписанными из Италии, королевское ложе было укрыто за золотой балюстрадой.
  Фуке тщательно продумал каждый час и чуть ли не каждую минуту пребывания гостей в Во-ле-Виконт. Гостям не давали времени прийти в себя, предлагая одно развлечение за другим. Не успевали они прийти в себя после восхищения изумительной красотой клумб безупречной формы с самыми экзотическими цветами, как их ожидал новый восторг от созерцания целого каскада фонтанов, взметающих в воду одновременно более тысячи струй воды, которые, создавая дивные рисунки дрожащих линий, рассыпались бриллиантовыми каплями, в которых всеми цветами радуги сверкал солнечный свет. Регулярный парк, в котором всё подчинялось строгому порядку, неожиданно сменялся парком нерегулярным, который был похож на результат причудливой игры природы, создавшей совершенно естественные по своей форме, но дивные по своей живописности пейзажи с укромными уголками, со сверкающими чистейшей водой прудами, наполненными чудесными рыбами, с гранд-каналом, с беседками и гротами.
  Прогуливаясь по таким садам гости забывали обо всём на свете, но едва лишь они успевали нагулять аппетит, как из приглашали к столу, где им подавали невиданные деликатесы, изготовленные лично Вателем и его умелыми помощниками под его пристальным наблюдением. Восемьдесят столов были умело расставлены и сервированы золотыми и серебренными приборами. После трапезы гостей приглашали в летний театр, где зрители могли насладиться искусной игрой актёров, исполнявших новую пьесу Мольера, специально написанную для этого праздника. После спектакля, в котором было множество балетных сцен, а костюмы буквально поразили зрителей, небо расцветилось тысячами разноцветных огней. Подобного фейерверка никто не ожидал, ничего подобного никто из присутствующих никогда не видел в своей жизни. Даже фейерверк, устроенный Королём в честь въезда в Париж королевы Марии Терезии годом раньше был несколько менее роскошным. В конце вечера гостям была предложена ещё одна лёгкая трапеза, преимущественно состоящая из великолепных фруктовых десертов, лёгких и воздушных пирожных самого нежнейшего вкуса, лёгких прохладительных напитков, изысканных вин. Этот ужин состоялся под звуки скрипичного концерта, а разъезжающихся после праздника гостей проводили под звуки труб и барабанов.
  Во время салюта Кольбер подошёл к Людовику.
  - Как вы находите этот праздник? - спросил Король своего министра.
  - Ваше Величество, во мне борются два противоречивых чувства, - ответил Кольбер. - Как гость господина Фуке, я не могу не восхититься великолепными задумками и потрясающим исполнением.
  - Это так, вы правы, господин Кольбер, - согласился Король, который заметил, что мадемуазель Луиза де Ла Вальер была в совершеннейшем восторге от этого праздника, что, безусловно, заметно подняло настроение Его Величества.
  - А как интендант финансов, я оцениваю этот праздник не менее, чем в десять миллионов ливров, - продолжил Кольбер.
  - Десять миллионов ливров? - спросил Король, вздрогнув от неожиданности.
  - Разумеется, Фуке сообщит вам другую цифру, быть может в два или в два с половиной раза меньше, но я принимаю в расчёт не только прямые расходы, но также и косвенные - оплату работу слуг, их ливреи, обстановку, декорации, а также перепланировку парка, изменение русла реки и всё прочее. Даже архитектуру. Кое-какие постройки предназначены исключительно для праздника и будут снесены после его окончания.
  - Какое бессмысленное расточительство! - воскликнул Король.
  - Каждый человек имеет право тратить собственные деньги так, как сочтёт нужным, - продолжал бесстрастным голосом Кольбер. - Но весь вопрос в том, что считать собственными деньгами господина Фуке. Если сложить всё его жалованье, полученное на службе у Вашего Величества за всё время, когда он имел счастье быть суперинтендантом финансов, и сопоставить эту сумму со всеми расходами, которые он себе позволяет, включая покупку и перестройку Бель-Иля, а также приобретение Во-ле-Виконт и полную его перестройку, и участь другие имения господина Фуке, в том числе великолепный дом в Париже, который точнее было бы называть дворцом, то остаётся лишь удивляться тому, как господин Фуке умудряется оплачивать все эти огромные расходы из своего не столь уж огромного жалования. Даже присовокупив сюда приданое, полученное им при женитьбе, у меня не складываются необходимые числа. А ведь у Фуке имеется несколько братьев, которые заметно обогатились в последние пять лет, также он позволяет себе содержать дома для дам, которые ему нравятся и которые оказывают ему самые нежные знаки внимания, то загадка становится ещё более интересной, но, боюсь, почти неразрешимой.
  - Здесь есть о чём подумать, - ответил помрачневший Людовик, который, казалось, был готов уже разгневаться, но всё ещё сдерживал себя. - Однако, мы в гостях у господина Фуке, так что не будем плохо отзываться о гостеприимном хозяине. Пожалуй, мы попробуем разрешить эту загадку, изучив более внимательно источники обогащения Фуке, но чуть позже. Ведь я дал вам все необходимые полномочия для того, чтобы контролировать все его транзакции. Подготовьте отчёт, используйте столько финансистов, сколько вам для этого понадобится. Если обнаружится, что источник богатства Фуке - это изъятия, сделанные им из казны без должных законных оснований, он будет отвечать по всей строгости закона. А пока просто насладимся праздником.
  Кольбер поклонился в знак понимания и согласия.
  - Что касается расходов, которые Фуке позволяет себе делать, тратясь на дам, которые ему нравятся, то мы можем простить ему эту небольшую слабость, - добавил Людовик, вспомнив, что и сам недавно завёл себе любовницу, пренебрегая тем фактом, что он совсем недавно женился на Марии-Терезии, одной из знатнейших невест Европы. - Можно ли пенять мужчине за то, что он подвержен самым естественным природным слабостям, ценит достоинства и красоту достойных дам, которые и сами, кажется, не прочь сблизиться с ним более тесно?
  - Вы правы, Ваше Величество, эту слабость следует прощать, - согласился Кольбер. - Тем более, что вкус у господина Фуке отменный, он умеет в каждом обществе увидеть самую красивую и самую достойную даму, чтобы воздать ей должное.
  - Самую красивую и самую достойную? - насторожился Король. - Что вы имеете в виду? Самая достойная дама здесь, безусловно Королева. А также Принцесса. Неужели Фуке имеет дерзость видеть в них что-либо иное, нежели предмет почтения и преклонения?
  - О, нет, Ваше Величество, разумеется, нет, - ответил Кольбер. - Господин Фуке не упускает случая заверить в своём совершеннейшем почтении Её Величество и Её Высочество, но эти выражения почтения ничуть не превышают стандарты обычной вежливости.
  - Тогда о какой даме вы говорите, называя её самой красивой и самой достойной? - спросил Король, едва сдерживая ярость, готовую вырваться наружу.
  - Я говорю о той даме, которую и вы, Ваше Величество, отметили как одну из достойнейших дам при дворе, - мягко ответил Кольбер. - Герцогиня де Шеврёз рассказала мне об одном письме, которое господин Фуке написал мадемуазель ... Впрочем, мадемуазель является фрейлиной Её Высочества, и я не хотел бы называть её имени в связи с этим письмом, простите меня, Ваше Величество.
   - Фрейлиной Её Высочества, говорите вы? - вскричал Король. - Уж не идёт ли речь о том, что Фуке подбирался к мадемуазель? ...
  Король осёкся, поскольку страшная догадка заставила его покрыться холодным потом.
  - Мадемуазель была очень раздосадована, получив это письмо, и даже оскорблена, - ответил Кольбер. - Она собиралась немедленно пожаловаться Вашему Величеству, но затем решила посоветоваться со своей наставницей и добрым другом герцогиней де Шеврёз, которая, будучи хозяйкой Тура, знает мадемуазель, можно сказать, с детства, ведь мадемуазель родом из Блуа.
  - Мадемуазель родом из Блуа! - воскликнул Король. - Вы говорите о мадемуазель де Ла Вальер! Говорите же, что это за письмо, и откуда вы о нём знаете!
  - Мадемуазель хотела посоветоваться с герцогиней, но не застала её, - ответил Кольбер. - Но сегодня она встретила её и рассказала ей всё. Поскольку мы с герцогиней собираемся породниться, как вы знаете, моя дочь собирается замуж за её внука, мы встречаемся с ней время от времени, чтобы обсудить дату свадьбы и другие необходимые детали. Вопрос настолько деликатный, что герцогиня решила посоветоваться со мной. Я взял у неё это письмо для того, чтобы показать его Вашему Величеству.
  - Давайте! - резко произнёс Людовик, который не сомневался, что письмо находится у Кольбера при нём и готово к немедленному предъявлению по первому требования.
  Кольбер вытащил из-за обшлага рукава сложенное письмо, с поклоном протянул его Королю и деликатно отошёл в сторону.
  Это было то самое письмо, я напомню его содержание.
  
  'Сударыня!
  Будучи близко знакомым с вашими родителями, господином Лорентом де Ла Бом ле Бланом и госпожой Франсуазой де Прево, а также будучи в большой дружбе с вашей родственницей герцогиней де Сен-Реми, предлагаю вам своё покровительство. Понимаю, как должно быть тяжело вам в Париже одной, без родителей, без братьев и сестёр. Зная состояние вашей семьи, полагаю, что они не могут оказывать вам существенную поддержку, так что вам, бедняжке, приходится довольствоваться тем содержанием, которое вы получаете по статусу фрейлины Принцессы. Сочувствую этому тяжёлому материальному положению, в котором ни в коем случае не должна оказываться такая достойная девица, каковой вы являетесь, и готов приложить все усилия для исправления этого несчастья. Вы можете знать, что я не стеснён в средствах и предлагаю вам располагать необходимыми вам суммами для своих надобностей без малейших стеснений. В ответ я не прошу ничего, кроме доброго отношения к старинному другу ваших почтенных родителей. Быть может вы время от времени захотите побеседовать со мной о том и о сём, порассказать, как вам живётся при дворе, и этого для меня будет довольно. Проводя в делах и хлопотах всё своё время, я порой не имею возможности узнать последних новостей при дворе, так что вы меня чрезвычайно обяжете, если время от времени будете сообщать мне новости, которые узнаете, даже не прилагая к этому ни малейшего труда, а для меня это будет глоток свежего воздуха, живительный глоток чистой ключевой воды на фоне тех рутинных дел, кои я обречён выполнять в силу своих скучных, но ответственных обязанностей. Если вы согласны на подобные беседы, я буду счастлив считать, что договор о дружбе между нами заключён, и те суммы, которые вы соблаговолите потратить на свои насущные нужды, я ни в коей мере не потребую возвратить, считая их подарком для дочери моих старинных друзей.
  Искренне ваш Никола Фуке'.
  
  - Он предлагает ей шпионить за мной за взятку! - прошептал Король так громко, что Кольбер расслышал каждое его слово. - Почему же она не сказала мне об этом тотчас? - добавил Людовик, обращаясь скорее к самому себе, нежели к стоящему рядом Кольберу.
  - Ваше Величество, пожаловаться вам было её первой мыслью, - ответил Кольбер. - Но она рассудила, что отсутствие ответа на это письмо заставит господина Фуке образумиться, и, кроме того, как я уже сказал, она решила посоветоваться с госпожой де Шеврёз, подругой Её Величества Королевы-матери, которая, разумеется, не посоветует худого, коль скоро она сама вызвалась быть ей наставницей и заменить ей мать.
  - Герцогиня очень мила, - задумчиво сказал Король, и даже такой царедворец как Кольбер не смог понять, было ли это иронией, или искренним замечанием в адрес герцогини.
  В этот момент произошло событие, которое не смог бы организовать даже такой ловкий царедворец, как Кольбер, но которое довершило удар.
  На балкон, с которого Король и Кольбер любовались салютом, взбежала мадемуазель де Ла Вальер. Она была вся в слезах.
  - Оставьте нас, господин Кольбер, - сказал Людовик, и Кольбер немедленно исчез.
  - Вы в слезах, Луиза! - воскликнул Король после того, как они остались вдвоём. - Кто посмел вас обидеть?
  - О, мой Король! - воскликнула Луиза. - Меня преследуют! Мадам дю Плесси-Бельер только что попыталась предложить мне в подарок двадцать тысяч экю!
  - Мадам дю Плесси-Бельер? - насторожился Король, который отлично знал, что мадам является любовницей Фуке.
  - Она намекнула, что это - подарок от господина Фуке, который рассчитывает сделать из меня свою шпионку! - воскликнула Луиза. - Это уже слишком! Сначала он написал мне письмо, которое можно было истолковать двояко, так что я не стала сразу же жаловаться на него Вашему Величеству, но это предложение настолько недвусмысленно, насколько же и оскорбительно! Я умоляю Ваше Величество защитить меня, защитить моё доброе имя, мою честь! Если я прибыла из провинции, это ещё не значит, что меня можно купить!
  - Успокойтесь, дорогая Луиза! - воскликнул Король, целуя ей руки, после чего прижал их к своей груди. - Никто в моём королевстве не посмеет нанести вам никакого оскорбления. Господин Фуке не стоит ни одной слезинки на вашем прелестном лице! Он будет жестоко наказан! Я вам это обещаю!
  При этом на лице Короля отразился такой гнев, что Луиза испугалась.
  - О, мой Король, умоляю, только не будьте слишком жестоки! - воскликнула она.
  - Вам жаль его? - спросил Людовик, в душе которого начала закипать ревность.
  - Ничуть, Ваше Величество! - ответила Луиза. - Мне жаль только вашу чистую душу, которую я люблю больше жизни! Не следует мстить тому, кто полностью зависит от вас, достаточно просто поставить его на то место, которое ему надлежит занимать, и не позволять ему даже в помыслах стремиться к чему-то большему, чего он не достоин. Жестокость по отношению к нему ляжет пятном на вашу чистую душу, мой Король! Обещайте же мне, во имя нашей любви, что вы выдержите не менее десяти дней, прежде чем решитесь что-либо предпринять против него, а до той поры просто избавьте меня от неудовольствия видеть его, только и всего!
  - О, какая чистая душа! - воскликнул Король. - Но почему же десять дней?
  - Потому что первый гнев редко бывает хорошим советчиком, в особенности для тех, кому подчинено целое государство, - сказала Луиза. - Через десять дней вы сможете смотреть на это дело беспристрастно, как только и надлежит смотреть на любое дело Королю, который хозяин во всякой точке своего Королевства. Вы накажете его так, как сочтёте нужным, но не раньше, чем ваш справедливый гнев на него уляжется.
  - Обещаю вам это, моя дорогая Луиза, - ответил Людовик. - Но точно ли вы сказали, что он вам безразличен?
  - Я уже сказала это, и скажу ещё хоть тысячу раз, - ответила Луиза. - Но если мой Король не верит моим словам, отпустите меня в монастырь, где я буду молиться за вас и за спасение моей погибшей души.
  - Нет, этого не будет! - воскликнул Король. - Я верю вам, Луиза, простите, что я задал вам этот вопрос. Я обещаю не преследовать Фуке ещё десять дней, раз вы меня об этом просите. Теперь же забудьте о нём, и поговорим только о вас.
  
  Глава 248
  
  - Дорогая герцогиня, благодарю вас за помощь, - сказал Кольбер герцогине де Шеврёз тем же вечером. - Это письмо сделало своё дело.
  - Не обольщайтесь, дорогой министр! - возразила герцогиня. - Если враг пошатнулся, не спешите торжествовать. Добейтесь того, чтобы он был повержен, и его падение должно быть столь стремительным и бесповоротным, чтобы не смог подняться.
  - Задето чувство Короля! - ответил Кольбер. - Фуке придётся заплатить за это самую высокую цену.
  - Да, при условии, что это чувство не переменится, а также при условии, что за него не заступится сама виновница этого гнева, - ответила герцогиня. - И к тому же свергнуть Фуке в настоящее время чрезвычайно сложно даже Королю, ведь Фуке по сути держит в руках всё королевство!
  - Вы правы, герцогиня, и мы именно поэтому решили его свергнуть, поскольку договориться с ним нет никакой возможности, - согласился Кольбер. - Но какой же ещё удар я могу нанести ему?
  - Вы дали Королю причину его ненавидеть, но это лишь пол дела, - ответила герцогиня. - Теперь ему необходим также повод для мести. Ведь не сможет же он арестовать суперинтенданта финансов лишь за то, что тот положил глаз на одну из фрейлин Принцессы? Это не может служить оправданием его преследования. Королю необходимо предоставить весомый повод для ареста Фуке, а, кроме того, обеспечить его нужными средствами арестовать его так, чтобы это не привело к волнениям, как это было после ареста советника Брюсселя.
  - Начнём с повода, - сказал Кольбер. - Разве необоснованное и незаконное обогащение за счёт злоупотреблений должностными возможностями не является достаточным поводом для ареста с последующим расследованием?
  - Всё это так, но всех этих мелких провинностей недостаточно для того, чтобы казнить Фуке, или, хотя бы заключить его в Бастилию пожизненно, - возразила герцогиня. - Ему будет предъявлено обвинение, судьи его оправдают, или приговорят к штрафу, который он с лёгкостью выплатит. Даже если его лишат его должности, он поднимется вновь.
  - Но штраф может оказаться таким, что у него просто не найдётся нужных сумм! - воскликнул Кольбер.
  - У него слишком много друзей, сторонников, и просто тех людей, которым он помог хотя бы тем, что не мешал расхищать королевскую казну! - возразила герцогиня. - Нет, следует бить наверняка, чтобы он не смог подняться! Вот это вам поможет!
  С этими словами герцогиня извлекла из небольшой сумочки письмо и показала его Кольберу, который тотчас узнал почерк Кардинала.
   - Что это? - воскликнул он с восхищением. - Неужели непогашенное заёмное письмо Фуке?
  - Лучше, - ответила герцогиня. - Это сопроводительное письмо, которым кардинал Мазарини сопроводил отправку Фуке весьма значительной суммы. Эта сумма не проходила ни по каким транзакциям. Фуке не сможет отчитаться за неё, тогда как Его Величество имеет полное право потребовать у него отчёта.
  - О какой сумме идёт речь? - спросил Кольбер, дрожа от радости.
  - Прочтите сами, - с иронией сказала герцогиня, передавая письмо Кольберу.
  - Не может быть! - воскликнул Кольбер, пробежав письмо глазами. - Тринадцать миллионов ливров! Ведь это стоимость Во-ле-Виконт! Откуда у вас это письмо?
  - Так ли уж вам необходимо знать это? - спросила герцогиня с усмешкой.
  - Совершенно не важно, вы правы, герцогиня, - согласился Кольбер. - Почему же вы раньше молчали об этой бумаге? Ведь ей цены нет! Тринадцать миллионов ливров!
  - Я имела в виду использовать эту бумагу по назначению тогда, когда это будет уместно, и вот теперь это время пришло, - ответила герцогиня.
  Она не стала говорить Кольберу о том, что пыталась вытянуть через меня из Фуке не менее полмиллиона ливров за это письмо. Если бы она знала, что Мазарини с этим письмом сначала передал Фуке эти деньги, а затем забрал их на нужды армии, не оставив Фуке расписки, она запросила бы за это письмо не менее половины указанной в нём суммы, и Фуке следовало бы согласиться на это предложение! Но, даже если бы он на него согласился, едва ли он смог бы собрать такую сумму теперь, когда дела его были совершенно расстроены. Да и это не спасло бы его. После всех ошибок, которые он совершил, одну за одной, словно бы реализуя хитроумный план собственного самоубийства, его могло спасти только одно - то, что задумал я, то есть замена Короля на его брата-близнеца.
  - Осталось обговорить только вопрос о том, кто или что поможет Королю арестовать Фуке, - продолжила герцогиня. - И я вам дам ответ на этот вопрос. Это - д'Артаньян.
  - Д'Артаньян? - презрительно фыркнул Кольбер. - Этот выскочка, который постоянно трётся возле Короля?
  - Этому его обязывает его должность, - возразила герцогиня. - Но если Король велит ему отбыть в любой конец Франции или даже за границу, в любой конец мира, он безропотно подчинится и выполнит даже то, что любому разумному придворному покажется невыполнимым. Да что там, многие, весьма многие постараются увильнуть от исполнения такого поручения, вознаграждение за которое может оказаться недостаточным, чтобы окупить риск и расходы. Д'Артаньян никогда не принимает подобных соображений во внимание. Если его суверен приказывает ему, приказ будет исполнен. Поначалу он служил только Королю Людовику XIII и ещё в большей степени Королеве Анне, подчиняясь только де Тревилю. Затем он выбрал себе в качестве суверена Мазарини, которому служил верою и правдою не только в моменты его возвышения, но и при самом жалком его состоянии. Такая верность встречается редко, очень редко, почти никогда. Теперь же он служит Королю.
  - Хм-хм, не знаю, - засомневался Кольбер. - Он не кажется мне чем-то особенным. Простой служака.
  - Во времена Людовика XIII только один человек мог бы арестовать кардинала Ришельё, если бы на то была воля Короля, - сказала герцогиня. - Этим человеком был де Тревиль. Кардинал знал об этом, и прилагал все силы, чтобы устранить де Тревиля. Под конец жизни ему удалось добиться его отставки, но как только кардинала не стало, Король восстановил де Тревиля в его должности. Так вот, господину суперинтенданту следовало бы во что бы то ни стало подружиться с господином д'Артаньяном ещё до того, как он поступил на службу к Королю. Даже и в этом случае ему следовало бы опасаться, что Король призовёт д'Артаньяна на службу к себе и прикажет ему арестовать Фуке. Я не берусь предсказывать, каковы были бы шансы у Фуке, но коль скоро он упустил момент и не попал в число друзей господина д'Артаньяна, капитан мушкетёров сделает то, что не осмелились бы сделать генералы, маршалы и принцы. Он смахнёт господина Фуке словно срубленную шахматную фигуру с доски. Он арестует Фуке даже в том случае, если ща него вступится всё дворянство Франции.
  - Так ли уж он силён, чтобы противостоять всему дворянству? - возразил Кольбер, скривив губу.
  - Вы совершенно напрасно недооцениваете этого человека, - возразила герцогиня. - Я знаю его вот уже ... Не важно сколько лет, но поверьте, достаточно давно. С некоторых пор, то есть с тех самых пор, когда Ришельё ополчился против меня, я сделала своей профессией знать обо всём, что происходит во Франции, и не только. Так вот уж я знаю то, о чём говорю. Даже лучшие его друзья не знают всего того о нём, что знаю я, и они не знают, какие хитроумные дела он проворачивал по приказу своего суверена или даже вовсе по собственному почину. Он, разумеется, не станет сражаться со всеми сторонниками Фуке ради того, чтобы его арестовать. Он выждет удобного случая и переместит Фуке в Бастилию прежде, нежели кто-нибудь успеет понять, что же всё-таки произошло. Да что там! Он сможет арестовать даже Папу Римского, если ему велит это сделать Его Величество.
  - Что ж, если всё обстоят именно так, как вы говорите, герцогиня, то я благодарен вам за ваш совет, - ответил Кольбер. - Я подскажу Его Величеству, кто может справиться с этой задачей.
  - Его Величество и сам это знает, не беспокойтесь, - ответила герцогиня. - Но на тот случай, если он запамятует об этом, просто напомните ему, что у него есть д'Артаньян. И Фуке будет арестован надёжно и аккуратно.
  - Я верю вам, герцогиня! - сказал Кольбер и поцеловал герцогине руку.
  'Ещё бы ты не верил! - подумала герцогиня. - Что за люди! Всему-то их надо учить!'
  'Я и без тебя, старая лисица, я прекрасно знаю, на что способен д'Артаньян! - подумал Кольбер. - Ведь я столько сил приложил к тому, чтобы не дать этому человеку подняться на ту высоту, на которую он способен забраться! Использовать его против Фуке - отличная мысль, вот только как потом обуздать его? Ведь он и без того весьма сильно влияет на Короля! А если его стараниями Король избавится от Фуке, ставшего ему обузой, препятствием и даже, как знать, быть может, опасным конкурентом, как бы Король не воспылал чувством излишней признательности к проклятому гасконцу и не приблизил его настолько, что он станет затмевать меня? Впрочем, монархи редко подвержены сильным приступам признательности. Благодарность - не их грех! Будем надеяться, что Король так же быстро забудет эту услугу, как все они забывают все добрые дела, совершаемые ради них другими, считая самопожертвование ради их персоны естественным порядком вещей'.
  
  Глава 249
  
  - Матушка, - сказал Людовик XIV, заходя к Королеве-матери в будуар, - хотя я и не должен согласовывать свои решения с вами, есть одно дело, о котором я должен вас предупредить.
  - Сын мой, Вы, действительно, полновластный Король в своём королевстве, и я - всего лишь одна из Ваших подданных, но как Ваша мать я признательна Вам за то внимание, которые Вы оказываете мне, и также за высокую часть оставаться Вашей доброй советницей, - ответила Королева, которая в душе своей уже ожидала нового подвоха со стороны царственного сына.
  - Вы знаете, как я чту память кардинала, и как я уважал его при его жизни и слушал его советы с величайшим вниманием, и всегда им следовал, разумеется, сознательно, и признавая их правоту, - начал Людовик.
  - Кардинал был великий человек и величайший друг нашей семьи, Ваше Величество, и я признательна Вам за те добрые слова, которые имела счастье только что услышать от Вас, - согласилась Королева, недоумевая, к чему клонится этот разговор.
  - Глубочайшее уважение к памяти кардинала отразилась и на моём отношении к его верным слугам или даже, быть может, друзьям, - продолжал Король.
  'Ах, вот в чём дело! - подумала Королева. - Он хочет потеснить кого-то из ставленников кардинала! Мне-то какое дело до всего этого? Интересно, о ком идёт речь? Надо помочь ему'.
  - Служба первому министру была лишь формой служения долгу и отечеству, - ответила Королева. - Даже самая безупречная служба в прошлом не даёт никаких гарантий от порицания за последующие ошибки или даже наказания за измену. Если вы хотите предупредить заранее меня об отставке кого-то из тех, кто в прошлом был осчастливлен дружбой или хотя бы вниманием Мазарини, мне до этого и дела нет!
  - Я рад, матушка, что вы столь разумно смотрите на этот вопрос, - с явным облегчением ответил Людовик. - В таком случае не буду вас больше беспокоить и отрывать от ваших дел.
  - Погодите! - воскликнула Королева, заинтригованная мыслью о том, кому же из бывших соратников Мазарини светит отставка. - О ком конкретно идёт речь?
  - Не всё ли равно, коль скоро ваше мнение на этот счёт вы уже мне сообщили? - ответил Король, пожимая плечами и явным образом демонстрируя твёрдое намерение закончить на этом разговор. - Если уж вам всё же так хочется знать...
  - Нисколько! - быстро ответила Королева. - Какое мне до этого всего дело? Ваше королевство - ваше, Вы в нём полновластный хозяин, и если Ваше намерение является тайной...
  - Отчего же тайной? - возразил Людовик. - Речь идёт всего лишь о Фуке.
  - Всего лишь о Фуке? - воскликнула Королева, забывшись и потому не сдержав своего удивления. - О таком человеке, как Фуке, вы говорите: 'всего лишь Фуке'? Но, кто же вам его заменит, позвольте спросить? Где же вы будете брать деньги на государственные нужды, а главное - как?
  - Я найду, кем заменить его, матушка, - спокойно ответил Король. - Я уже нашёл и почти уже совершенно заменил его. Однако, вам, кажется, не нравится моё решение?
  - Господин Фуке всегда умел достать нужную сумму там, где никто не брался это сделать, - ответила Королева, пожимая плечами. - Он настолько сведущ в финансовых вопросах, что, пожалуй, вам будет очень трудно найти ему подобающую замену. К тому же он ещё и генеральный прокурор!
  - Уже нет, матушка! - ответил Король. - Генеральным прокурором стал другой человек. А что до его незаменимости, то ведь не думаете же вы, что Фуке обладает даром царя Мидаса?
  - Мне почти приходило в голову это сравнение, ибо всё, к чему прикасается Фуке, действительно, превращается в золото, - ответила Королева. - Пусть не в буквальном смысле, но из всякого дела он умеет извлечь деньги, и именно этими деньгами пополняется казна.
  - Что, если я узнал о том, что Фуке обкрадывает меня? - спросил Король.
  - Обкрадывает Вас? - переспросила Королева. - Неужели Вы верите всем этим памфлетам, которые сочиняют уличные побродяжки? У всякого человека, находящегося на верхних ступенях власти, возникают и множатся завистники, и они постоянно выдумывают клевету и сплетни про него. Вспомните хотя бы времена Фронды! Парижские клеветники никого не щадили в своих клеветнических стишках и песенках!
  - Я это прекрасно помню, матушка, поэтому я не придаю никакого значения этим сплетням, - ответил Король, чувствуя досаду за напоминание о Фронде. - Но, я полагаю, вы не станете меня осуждать за то, что я доверяю письмам нашего покойного друга и благодетеля кардинала Мазарини?
  - Что такое? - спросила Королева. - О каких письмах Вы говорите?
  - Вот эти письма, - ответил Людовик, вручая матери шесть писем кардинала. - Я полагаю, вы прекрасно знаете почерк кардинала и его манеру письма. Прочтите же это, но прошу, не рвите их.
  - Я никогда не порву письма кардинала, - ответила Королева.
  Она бережно взяла из рук Короля шесть писем и принялась их читать. Людовику показалось, что в углах Королевы появились слезинки. Видно было, что она испытывает сильные чувства, читая неизвестные ей ранее письма дорогого ей человека.
  - Если Фуке не сможет отчитаться об этих суммах, следовательно, он обокрал Вас, сын мой, - сказала она, наконец. - В этом случае Вы вправе требовать от него отчёта, а если такового он не предоставит, то дело следует направить для разбирательства в судебную палату или что-то вроде того.
  - Вы видите, матушка, что я ничуть не придираюсь к верным слугам, а лишь хочу навести порядок в моём государстве, - ответил Король.
  - Хорошо, - ответила Королева.
  Она приблизила одно из раскрытых писем к лицу и уловила аромат той кёльнской воды, которой чаще всего пользовался Мазарини. На минуту она закрыла глаза, представляя, что кардинал находится рядом, в этой комнате.
  - По окончании процесса я верну вам эти письма, матушка, - нежно сказал Король.
  - Благодарю Вас, сын мой, - ответила Королева. - Заклинаю Вас быть твёрдым, но справедливым, сильным, но великодушным. Вспомните, что Фуке - не просто бывший друг и слуга кардинала, но ещё и человек, оказавший нам великие услуги в те времена, когда нам не на кого было надеяться. Или почти не на кого.
  - Я помню об этом, матушка, но я также помню и о том, что кардинал Мазарини был воистину великим человеком, так что если бы не нашлось Фуке, он нашёл бы другого, третьего, четвёртого, ещё хоть с десяток человек, которые бы могли его заменить, - ответил Король. - И в ходе отыскания истины я буду опираться на других друзей кардинала, которые лучше уже тем, что не запятнали себя тем, что не оправдали доверие кардинала.
  - Благодарю Вас за это и надеюсь, что Вы не разочаруетесь в своём решении, - ответила Королева.
  - Матушка, я прошу вас сохранить в тайне этот разговор, - продолжил Людовик. - Если Фуке узнает, что я расследую его преступления и собираюсь его арестовать, мне будет трудней это сделать.
  - Конечно, сын мой! - ответила Королева. - Я никому не расскажу об этом разговоре, можете быть спокойны. Что касается до ареста этого человека, вы можете воспользоваться тем блистательным офицером, который выполнял все поручения кардинала так, что у Его Преосвященства никогда не возникало претензий к исполнению его приказов и даже тайных поручений. Я говорю о капитане королевских мушкетёров д'Артаньяне.
  - Благодарю вас за совет, матушка, - ответил Король. - Я и сам уже выбрал его для выполнения этой миссии, и ваша рекомендация лишь подтверждает правильность моего выбора.
  - Выбрали сами? - переспросила Королева. - Без чьего-либо совета?
  - Совершенно сам, ведь я прекрасно знаю этого человека, - ответил Король, слегка смущаясь.
  - Мне кажется, я знаю тех людей, которые посоветовали вам проверить счета суперинтенданта финансов, - задумчиво сказала Королева. - И, кстати, я понимаю, откуда взялись эти письма.
  - Что такое? - спросил Король. - О чём вы говорите, Ваше Величество?
  - Я говорю о герцогине де Шеврёз, - ответила Королева. - Впрочем, как же я сама не догадалась! Ведь она собирается женить своего внука на дочери Кольбера. Разумеется, она примкнула к его партии. Берегитесь, сын мой. Вы изгоните одну змею из Эдема, в котором пребываете, но впустите в него другую!
  - Матушка, вы излишне строги к Кольберу и к герцогине, - ответил Король.
  - Во всяком случае, я Вас предупредила, сын мой, - ответила Королева. - Не позволяйте Кольберу и герцогине де Шеврёз полностью овладеть Вашим доверием. Имейте какой-нибудь противовес этим людям.
  - Кажется, д'Артаньян не входит в партию этих интриганов? - спросил Король.
  - Д'Артаньян не политик, а воин, - возразила Королева. - Кто же будет заниматься политическими делами после устранения Фуке? Надеюсь, не Шеврёз и не Кольбер?
  - Не беспокойтесь, матушка, - ответил Король. - Как я уже сказал, политическими делами отныне буду заниматься я сам. И никто не заменит меня в целой Франции. Никто. Никогда, пока я жив!
  Он ошибался. Ведь он ничего не знал о Филиппе!
  'Когда же эта старая рептилия отползёт, наконец, от двора и забьётся в свою нору в Туре? - подумала Королева. - Доживу ли я до таких дней, когда о герцогине де Шеврёз будут говорить лишь в прошедшем времени? Вряд ли!'
  'Она не долго будет держать в секрете наш разговор, - подумал Король. - Она всё ещё сочувствует Фуке. Надо исключить любую возможность того, чтобы она предупредила его или кого-то из его друзей. Кто же может помешать ей это сделать? Только д'Артаньян! Всех остальных она просто не послушается, а им не хватит духу остановить её. Велю ему охранять Королеву. Скажу, что на неё готовится покушение, и пусть не допускает до неё никого, кроме её горничных. А горничным запрещу покидать покои Королевы. Во всяком случае до того, как Фуке будет арестован'.
  
  Глава 250
  
  После похищения Филиппа из Бастилии я должен был убедиться, что Филипп готов принять мой план для того, чтобы вернуть себе неотъемлемое право любого человека, не совершившего никакого преступления, право жить свободно, любить и быть любимым. Одновременно с этим я предлагал ему получить то, что ему принадлежит по праву рождения: Корону Франции и право повелевать своими поданными. Из самого обездоленного человека в королевстве он должен был единым шагом преобразоваться в самого могущественного гражданина королевства, в его владельца и повелителя. Я должен был убедиться, что у юного Филиппа достаточно на это не только сил, но и решимости, не только энтузиазма, но и терпения, готовности терпеть многие неудобства, порождаемые необходимостью выдавать себя за другого человека. Способен ли был он на всё это? Всё это я ещё раз объяснил ему, и убедился, что он полон решимости и не отступит от желания выполнить разработанный мной план.
  - Ваша решимость воплотить мой план гораздо важней всех приготовлений, сколь бы тщательными они ни были, - сказал ему я. - В любом случае если вы будете всем демонстрировать, что вы - Король, никто не осмелится арестовать вас или даже противоречить вам. Если же вы дрогнете, даже в той ситуации, которая вам ничем не угрожает, ваша нерешительность может оказаться гибельной. С той минуты, как вы займёте место своего брата, вы должны решительно отбросить всё, что связано с вашей личностью, стать им с ног до головы, не только быть им внешне, но также и научиться думать, как он. Разумеется, с одной немаловажной поправкой.
  - Я понимаю, - Ответил Филипп. - Я должен буду слушаться вас, монсеньор.
  - Не совсем так, - возразил я. - Вы будете Королём, а Королю никто не может указывать в его собственном королевстве. Никто, кроме Господа. Ваш брат не слышит глас божий, и в этом его ошибка и даже преступление не только перед вами, но перед Богом. А я, как генерал Ордена Иисуса, как первый слуга Папы, буду передавать вам, мой Принц, то, что Господь посчитает нужным сообщить вам через меня.
  - Позвольте спросить, монсеньор, каким образом вам становятся известны желания Господа? - спросил Филипп.
  - Сын мой, вы не готовы к той миссии, которую я, несчастный, собирался возложить на вас, - сказал я, притворившись, что моё решение окончательное. - Светским людям не дано понять пути, по которым Господь сообщает свою волю служителям божьим. Чем выше в церковной иерархии стоит служитель Господень, тем ближе он к Господу. Ни один истинно верующий никогда не усомнится в том, что его старшие братья по вере передают ему слова Божьи, что они читают мысли Божьи в священных писаниях, не только в строках его, но и между строк, ибо таково их предназначение, таков их путь, таково их единственное, но наиважнейшее на грешной Земле умение. Без доверия к служителям Господа нет истинной веры.
  - Простите меня, Ваше Преосвященство, - поспешно сказал Филипп. - Я проявил ненужное любопытство. Больше это не повторится. Я верю вам всемерно.
  - Спрашиваете ли вы у кого-либо, откуда на Земле появились плоды? - спросил я Филиппа. - Знаете ли вы, как из простой земли, орошённой влагой и освещённой Солнцем, произрастают самые разнообразные и самые нежные на вкус плоды - ягоды и фрукты? Спрашиваете ли вы себя, как из той еды, которую едят животные, получается их мясо и жир, столь питательные для нас, людей? Спрашиваете ли вы, как съедаемая нами еда превращается в нашу плоть, а то, что ей непотребно, превращается в отбросы, от которых наш организм избавляется помимо нашей воли? Всё это устроено так волей Господа и его повелением. Мы не знаем и не можем знать того, как всё это происходит, но мы верим, что это устроено Им. Я неверно выразился. Мы не верим, мы знаем наверняка. От кого мы это знаем, как не от Него самого? Разумеется, мы знаем. Вера здесь не при чём. Вера наша в том, что мы верим, что служители Господа сообщают нам Его волю и Его слово. Без этой веры мы не знали бы нашего Спасителя. Итак, я сказал вам, что мы знаем наверняка, и во что мы верим. Если священник лжёт, его ждёт в конце жизни вечное мучение в геенне огненной. Станет ли он принимать на свою совесть столь тяжёлый грех, как искажение Слова Божия?
  -Я вас понял, Ваше Преосвященство, - сказал Филипп и склонился к моей руке для поцелуя.
  - Если вы будете Королём, то запомните, что Король не целует руку епископу, - Ответил я. - Генерал Ордена иезуитов выше любого кардинала, ибо между ним и Папой нет никого и ничего. Но светские обычаи не выделяют генерала Ордена от обычных людей. Так устроено, и так будет устроено всегда. Кардиналы и епископы - это ширма, сцена, маски. Орден иезуитов - это самая суть Католической церкви, её скелет и плоть, а официальная церковь - лишь кожа и наряды. Кожу и платье видно всем, костяк и плоть никто не видит, но именно кости и плоть поддерживают тело. Мы, Орден - это сила католичества. Вы будете слушать меня, но не будете оказывать мне внешнего почтения больше, чем это следует в отношении епископа. Если вы сочтёте это неудобным, вы напишете ходатайство Папе о том, чтобы мне была предоставлена первая же освободившаяся кардинальская шапка. Но с этим можно подождать. Сейчас же самое важное - довершить тот путь, который я почти в одиночку проделал для вас, и который вы за эти несколько недель проделали, читая книги и мои записки, изучая жизнь вашего брата и становясь им. Итак, я последний раз спрашиваю, насколько вы полны решимости идти до конца и не отступать?
  - Идем за короной Франции, - резко произнес Филипп.
  - Это ваше решение, Принц? - спросил я.
  - Да, и непреклонное, - ответил Филипп.
  - Вы будете великим монархом, монсеньор! - сказал я. - С этой минуты я буду называть вас Ваше Величество, и очень скоро вся Франция будет называть вас также. Узнаете ли вы тех людей, которые будут окружать вас, и готовы ли вы назавтра обращаться к ним так, будто видели их сегодня?
  - Вы снабдили меня описаниями всех этих лиц и великолепно нарисованными портретами, - ответил Филипп. - Я храню в памяти эти лица и информацию о тех, кому они принадлежат.
  - Превосходно, Ваше Величество! - сказал я. - В таком случае вы готовы! Обсудим кратко самых близких ваших родственников и друзей.
  - Во-первых, моя мать, Королева Анна Австрийская, во-вторых, Месье, мой младший брат, его супругу, Генриетта, которая со мной флиртует, и с которой я также флиртовал, но она мне надоела. Моя супруга, Мария-Терезия, весьма недурна, но я уже пресытился её любовью. В настоящее время я влюблён в мадемуазель де Ла Вальер, фрейлину Принцессы, которую я, если пожелаю, могу сделать герцогиней, и с которой встречаюсь уже почти открыто. Ещё министры, среди которых суперинтендант Фуке - самый влиятельный.
  - Вам следует остерегаться мадемуазель де Ла Вальер, ибо у влюблённых острый взгляд, они видят своего возлюбленного не только глазами, но и сердцем, - сказал я. - Лучше всего будет постепенно изобразить охлаждение к ней и прекратить этот флирт. Если вы решите завести новую любовницу, она с самого начала будет с вами, так что
  - Я приложу все старания, чтобы сначала она меня приняла за Людовика, найду повод для расстройства, мы расстанемся как можно скорей, - ответил Филипп.
  - У неё был жених, виконт де Бражелон, вы сможете высказать ревность и предложить ей на выбор вернуться к нему, или же отправиться в монастырь, к чему она, кстати, и сама имеет склонность. Что вы полагаете осуществить в отношении своих министров?
  - Самые влиятельные - это Кольбер и Фуке, - ответил Филипп.
  - Фуке и Кольбер. Фуке - первый и мы хотим, чтобы он им оставался. Кольбер - лишь жалкая тень, -ответил я. - Кольбер должен быть отправлен в отставку. Фуке стремится стать первым министром. Пообещайте ему это, но не спешите с выполнением своего обещания.
  - Моим главным советником останетесь вы, Ваше Преосвященство, - ответил Филипп.
  - Не я, Ваше Величество, а сам Господь, который будет говорить с вами моими устами, - поправил я.
  - Именно так, - согласился Филипп, и мне показалось, что в нём ещё недостаточно того фанатизма, который ему следовало бы вкладывать в этот ответ.
  'Ничего, - подумал я. - Я буду рядом, а он ещё долго не сможет обрести ту самостоятельность, чтобы отвергнуть мои советы и отказаться от моей помощи'.
  - Итак, Кольбер отправится в изгнание, - напомнил я. - Господь этого хочет.
  - Кольбер смертельный враг господина Фуке, и, следовательно, Франции, - ответил Филипп. - Для него и для Франции будет лучше, если он отправится его в изгнание, но не сразу, а постепенно, чтобы не волновать лишний раз его влиятельных друзей. Его даже можно наградить какой-нибудь пустяковой побрякушкой. Верно ли я понимаю свою задачу?
  - Именно так! -ответил я. - Вы будете великим монархом, Ваше Величество.
  - С вашей и с Божьей помощью, я надеюсь, - ответил Филипп.
  - Больше всего, Ваше Величество, Ваше Величество, следует остерегаться господина д'Артаньяна, капитана королевских мушкетеров, - сказал я.
  - Он будет отправлен в Бастилию, - холодно сказал Филипп.
  - Ни в коем случае! - воскликнул я. - Он мой ближайший друг и ни один волос не должен упасть с его головы, а также с головы господина барона дю Валона и господина графа де Ла Фер!
  - Да, вы правы! - согласился Филипп. - Об этом было в ваших записках. Я запамятовал. Вот видите! Вы нужны мне для того, чтобы удерживать меня от ошибок!
  -Да, я нужен вам, - согласился я. - Как и благословение Господне. Что вы знаете о господине д'Артаньяне?
  - Он взял в плен генерала Монка и повлиял на реставрацию монархии в Англии, - ответил Филипп. - Кроме того, он великолепно служил моей матери и даже оказал ей какую-то особую услугу, не без вашей помощи, насколько мне известно? Но если он - ваш друг, почему я должен его опасаться?
  - Иные тайны приходится скрывать даже от лучшего друга, Ваше Величество, -ответил я. - Мне порой кажется, что я даже с самим собой не бываю слишком откровенным. Д'Артаньян не поддержит наше с вами предприятие, если узнает о нём. Понятие дружбы не распространяется на понятия чести. То, что мы с вами считаем богоугодным делом, господин капитан королевских мушкетёров сочтёт обычным государственным преступлением.
  - И в этом случае он не пощадит вас для того, чтобы вернуть Людовика на трон? - спросил Филипп.
  - Я не знаю, - искренне ответил я. - Мне думается, что он пощадит меня, но не пощадит мой план. И он не пощадит вас.
  - Я вам верю, господин Епископ, и теперь я понимаю, почему вы не привлекли на свою сторону вашего лучшего друга, - ответил Филипп. - Ваши другие два друга таковы же, как и господин д'Артаньян?
  После этого вопроса холодок пробежал по моей спине. Я осознал, что ни Атос, ни Портос не поддержали бы меня в этом деле, как и д'Артаньян. Я был один!
  'Что ж, зато господин Фуке, безусловно, поддержал бы меня! - сказал я себе. - Ведь я спасаю его! Фактически я вытаскиваю его из Бастилии, или даже спасаю от Гревской площади'.
  - Возможно, когда всё устоится, даже если д'Артаньян поймёт, что произошло, он смирится с этим, и, главное, уже ничего не сможет сделать, - сказал я.
  - Вы собираетесь убить Людовика? - спросил Филипп.
  Я пристально посмотрел в глаза Филиппа и не увидел, чтобы эта мысль сильно пугала его, или же, быть может, он искусно скрывал свои чувства.
  -Ни в коем случае, Ваше Величество, - ответил я. - Жизнь особы королевских кровей священна. Но он заслужил то, что осуществил против вас, пусть даже не сам. Его свобода не священна, он лишится её. И будет помещён туда, оттуда его не извлекут и десять д'Артаньянов.
  Чёрт меня подери, если я знал такое место, откуда бы его не смог извлечь даже один д'Артаньян, но сейчас не следовало делиться этими мыслями с Филиппом.
  - В этом вопросе я вам полностью доверяю, господин генерал Ордена, - сказал Филипп.
  - В этом вопросе, прежде всего, но и в остальных вопросах, я надеюсь, также, - согласился я, - но не называйте меня генералом Ордена. Просто монсеньор, или господин Епископ, будет достаточно.
  - Слушать ли мне советы господина Фуке в случае вашего отсутствия? - спросил Филипп.
  - Ни в коем случае, Ваше Величество, - ответил я. - Он суперинтендант финансов, это его вершина, пусть в этой должности и останется, хотя метит он, безусловно, выше.
  - Куда уж выше? Неужели он также метит в Короли? - удивился Филипп.
  - Как знать, Ваше Величество? - ответил я. - Его девиз 'Куда только ни взберусь!' разве не говорит сам за себя?
  - Но ведь и положение Короля - не самое высокое положение под Луной. Не скажу, что Папа Римский важнее, но в определенной степени...
  - Существуют люди, Ваше Величество, которые планируют стать Папой, даже не будучи кардиналами в настоящее время, - сказал я, - Но мы не будем сейчас обсуждать эту тему.
  - Хорошо! Итак, господин Фуке, суперинтендант финансов... Но разве он не первый министр?
  - Не совсем. Должность первого министра в настоящее время вакантна.
  - Столь неопытному Королю, каким буду я, необходим, конечно же, первый министр.
  - Дело не в названии должности, а в истинном положении человека. Должность выставляет человека на всеобщее обозрение, тогда как истинный добрый друг, наставник и советник может быть не виден посторонним, и это даёт ему некоторые преимущества, вы не находите? Нужен ли будет Вашему Величеству истинный друг?
  - Мой единственный и истинный друг - вы, других не требуется. Если я говорил о должности, то лишь для рутинных дел, - ответил Филипп.
  - Не бывает рутинных дел у Короля, как не бывает их у первого министра. Есть лишь дела, которые он может в крайнем случае доверить другим, и есть дела, которые необходимо делать лично, и их, таких дел, намного больше.
  - Постараюсь запомнить и этот урок, господин епископ.
  - У вас появятся, разумеется, многие люди, которые - все они - будут уверять вас в своей преданности. Целая Франция! Но столь же преданного, как я, полагаю, среди них не найдётся.
  - Вполне достаточно вас. Итак, моим первым министром будете вы, д'Эрбле.
  - Это было бы неплохо, но это насторожит д'Артаньяна, - ответил я. - Любую тайну он непременно хочет раскрыть, и уж если он в неё вцепится... Да, впрочем, и при дворе такой стремительный взлет малоизвестного епископа породил бы излишние толки и подозрения.
  - Ришелье, ведь тоже был епископом, - напомнил Филипп.
  - Ришелье был кардиналом, - напомнил я.
  - Значит, сначала я должен сделать вас кардиналом, - сказал Филипп.
  - Пожалуй, и вправду будет намного лучше соблюдать проверенную временем последовательность, - ответил я. - Если я стану первым министром лишь после того, как вы сделаете меня кардиналом.
  - Через два месяца шапка кардинала будет вашей, - решительно ответил Филипп. -Через неделю после этого вы будете первым министром, и я надеюсь, что у вас есть что-то ещё, о чём вы забыли попросить, или отложили на более удобное время. Лучше будет, если вы попросите это сейчас, поскольку так будет спокойнее и мне, и вам. Вы не оскорбите меня, если попросите больше, но если ограничитесь лишь тем, что уже сказано, вы крайне огорчите меня.
  - Мы будем помогать друг другу возвышаться, Ваше Величество, - ответил я.
  Молодой человек резко поднял голову и посмотрел в упор на своего собеседника.
  - Так вы претендуете на престол святого Петра, - сказал он и я содрогнулся при мысли, насколько проницательным оказался этот юноша, привыкший размышлять в одиночестве.
  - Пожалуй, я высказался не вполне ясно, - возразил я, но, похоже, что Филипп уловил в моём голосе фальшь.
  - Яснее некуда, и это вполне меня устраивает, господин епископ. Почему бы нет? Я не знаю никого, более достойного этого престола, нежели вы, и поэтому ничто не помешает мне приложить для этого все усилия. Только достаточно ли будет усилий Короля Франции?
  - Франции сегодняшней, может быть и недостаточно, но той Франции, которую мы с вами, Ваше Величество, сделаем завтра будет достаточно, - ответил я. - Поверьте мне, та будущая Франция легко решит этот вопрос. А поскольку Франция - это и есть вы, Ваше Величество, то я полагаю, что у меня весьма неплохие шансы.
  - Так и есть, господин епископ, - согласился Филипп.
  Я почувствовал, что этот разговор стал слишком приятным для меня. А я опасаюсь приятных разговоров, если они происходят не с дамами. Приятные разговоры тешут самолюбие, и тем сильнее будет горечь разочарования, если обсуждаемые планы не сбудутся. Кроме того, во время приятных разговоров собеседники теряют бдительность, а время было вовсе не то, когда я мог себе позволить подобную роскошь.
  - Итак, мы уже подъезжаем к Во-ле-Виконт, где нынче ночует Людовик, ваш брат, - сказал я. - Ещё не поздно развернуть карету, но через пять минут отступление будет невозможным.
  - Тогда пусть скорее пролетят эти пять минут! - воскликнул Филипп.
  
  Глава 251
  
  Осталось только выполнить всё то, что я задумал, заменить Короля на его брата-близнеца. Находясь в возбуждении от предстоящей дерзости, я вдруг припомнил вчерашний разговор с д'Артаньяном и холодок пробежал у меня по спине. И тут мне на секунду показалось, что, быть может, я сказал что-то лишнее, и он мог бы догадаться о моём замысле. Я вновь решил припомнить весь разговор от слова до слова.
  Я тогда находился в комнате, которую предоставил мне Фуке, и обдумывал все свои действия в предстоящем мероприятии. Вдруг мне доложили, что меня хочет посетить д'Артаньян. Мой друг, который, обычно, врывался ко мне в любое время дня и ночи без доклада, так, что даже ловкий Базен не успевал меня предупредить об этом визите, вдруг по каким-то причинам решил доложить о себе через местного секретаря, которым меня снабдил гостеприимный Фуке! Необычно! Что ж, я списал эту необычность на то, что мой друг решил проявить уважение к моему сану епископа Ваннского.
  После дружеских пожатий, перешедших в объятия и разговорах о пустяках оба мы почувствовали, что для моего гостя настало время для серьёзной беседы, я же тоже был заинтересован в том, чтобы поскорей избавиться от него в свете предстоящих мне дел, так что тянуть дальше не было никакого смысла.
  - Вот мы и встретились в этом потрясающем дворце в Во-ле-Виконт, - сказал д'Артаньян, сохраняя непринуждённый тон.
  - Что вы скажете об этом месте, д'Артаньян. Вам нравится здесь? - спросил я, пытаясь угадать, что у него на уме.
  - Бесподобно! - воскликнул д'Артаньян. - Я не привык к такой роскоши, не то, что вы, Арамис.
  'Намекает на большие деньги, - подумал я. - На то, что Фуке присвоил часть казны'
  - Вы мне льстите, д'Артаньян! - возразил я. - Я всего лишь скромный аббат, или мушкетер, выбирайте, что вам нравится больше, я и сам до сих пор не решил. Но оба эти два человека во мне скромны, как и вы, д'Артаньян. Подобная роскошь и в моей жизни встречается редко, точнее, вообще никогда не встречалась ранее.
  'Следует опровергнуть его намёк, что я постоянно окружён роскошью, - подумал я. - С ним никогда не следует спорить слишком решительно, но всегда полезно дать себе путь к отступлению'.
  - Пусть так! - согласился д'Артаньян. - Приходилось нам ночевать и под открытым небом, и в окопе, как такое забыть? Но господин Фуке, все-таки удивительный человек! Такой роскошный замок затмевает даже королевский дворец. Как только он умудрился его построить в столь быстрые сроки, и так замечательно обставить? Здесь, по-видимому, работала сотня архитекторов?
  'С чего это он вдруг перешёл на техническую сторону этого строительства? - задумался я. - Он соединяет в уме суммы и сроки, затраченные на строительство крепости в Бель-Иле и на строительство замка Во-ле-Виконт! Это опасное направление мысли! Надо его отвлечь, хотя, этого хитреца не так-то просто сбить с направления, которое он наметил! Попытаюсь всё-таки, подыграв ему немного!'
  - Милый д'Артаньян, я уже говорил вам, что я не силён в математике, - ответил я. - Для меня сотня или несколько десятков - это одно и то же.
  - Это очаровательный человек, этот Фуке, не так ли? - продолжал д'Артаньян.
  - Очаровательный, именно так! - согласился я.
  - В высшей степени. Говорят, Король поначалу был холоден с ним, но с некоторого времени смягчился, - продолжал д'Артаньян.
  'В самом деле? - насторожился я. - Я этого не заметил! Едва ли роскошный праздник мог так стремительно и сильно повлиять на Короля. Мне, напротив, показалось, что Король в ярости и эта ярость направлена на Фуке. Если же он разговаривал с Фуке особенно ласково, то это может быть очень плохим признаком! Достаточно вспомнить, как ласково говорил Карл IX с адмиралом Колиньи накануне Варфоломеевской ночи! Или как ласков был Людовик XIII с Шале или с Сен-Маром!'
  - Всякий, кто узнаёт господина Фуке поближе, начинает относиться к нему лучше, - сказал я.
  - Вы, Арамис, знаете его как нельзя лучше, ведь вы - один из его ближайших друзей! - продолжал д'Артаньян. - Хотел бы и я иметь таких друзей!
  'Разумеется, он хочет выяснить, на чём основана наша дружба! - подумал я. - Безусловно, он понимает, в чём мой интерес к Фуке, ведь он помог мне стать епископом. Кроме того, все видят в нём источник денег. Ему хочется знать, в чём интерес Фуке ко мне? Ну, в конце концов, можно согласиться, что я помог спроектировать укрепления Бель-Иля. Нет, этого недостаточно, ведь его интересует, какие выгоды хочет извлечь из меня Фуке в будущем. Думаю, можно будет подкинуть ему идейку, что Фуке интересуют мои литературные дарования. Ведь пригревает же он Мольера, Лафонтена и других литераторов! Ну, конечно, им он не добывает епископства. Тут требуется что-то получше'.
  - Для меня Фуке - не друг, или уж во всяком случае далеко не такой друг, как вы, д'Артаньян, или Атос, или Портос, - возразил я. - И он никогда не станет чем-то большим. Но если вы полагаете, что Фуке - мой друг, тогда он и ваш друг также! Ведь говорится, что друзья моих друзей - мои друзья.
  - Никогда не слышал такой поговорки, - возразил д'Артаньян. - Но даже если бы и так, то правда ли будет, сказать, что все друзья одного человека, скажем вас, Арамис, непременно должны быть друзьями между собой?
  - А как же иначе? - воскликнул я.
  - Не будем о нас, - сказал д'Артаньян, решив вдруг переменить тему разговора. - Как вы знаете, у Короля много друзей, среди них и господин Фуке, и господин Кольбер, но эти два господина не являются друзьями друг другу.
  'Вот мы подходим к острой теме! - отметил я. - Нужно быть настороже!'
  - А вам? - спросил я как можно более мягко. - Кого из этих двоих вы скорее назвали бы своим другом?
  - Помилуйте, Арамис! - воскликнул д'Артаньян со смехом. - Никого из них! В числе моих друзей нет финансистов. Интендант финансов, или тем паче суперинтендент - это слишком много для простого гасконца.
  'Уж я-то знаю, что ты на стороне Кольбера, -отметил про себя я. - Если быть точным, то на стороне Короля, у которого Кольбер - верный цепной пёс. Но напрасно ты думаешь, что он не предаст тебя!'
  - 'Слишком много для Атоса, и слишком мало для графа де Ла Фер' - как говорил наш благородный Атос, - ответил я с улыбкой Арамис.
  - Верно! - обрадовался д'Артаньян, припомнив знаменитую фразу, с которой Атос отказался от открытого патента на должность лейтенанта Королевских мушкетёров, вручённого всем нам. - Кстати, где он сейчас, вы не знаете?
  - Наверное, у себя, в Блуа, или в Бражелоне, - ответил я.
  - И то правда! - согласился д'Артаньян.
  После этих слов Д'Артаньян встал, подошел ко мне, взял меня за обе руки, и, глядя мне в глаза, произнес:
  - Арамис, именем нашего дорогого Атоса, именем нашей непобедимой четверки, во имя нашей славной молодости спрашиваю вас, продолжаете ли вы хоть немного любить меня?
  Эти слова задели меня за самое сердце. Я мгновенно сделался серьёзным и ответил:
  - Вы могли бы не спрашивать, д'Артаньян, как не спрашиваю о том же самом вас я. Если нужна моя жизнь за вашу, или просто по какой-либо причине, берите её. Ведь и вы, не раздумывая, сделали бы то же самое! К чему эти странные вопросы?
  - Потому что я хотел бы задать вопрос тому Арамису, который, не задумываясь, отдал бы за меня жизнь. Сделайте мне одолжение, скажите, что затеваете вы на этом странном празднестве, где Король, мне кажется, вовлечён в такой вихрь развлечений, что, как мне кажется, всё это задумано для того, чтобы он забыл сам о себе? От чего вы хотите его отвлечь и какую ловушку вы ему уготовили?
  Это было слишком! Я покрылся холодным потом, и мне казалось, что не заметить этого было просто невозможно. Я постарался изобразить как можно более достоверно спокойствие и беспечность, отвечая ему.
  - С чего вы взяли, дорогой д'Артаньян, что я затеваю что-то против Короля? - спросил я с как можно более беззаботным видом.
  - Если бы вы со свойственным вам юмором сказали, что собираетесь его похитить, я бы ещё мог поверить, что ошибся, но когда вы изо всех сил пытаетесь сделать вид, что ничего подобного не замышляли, я только ещё больше удостоверился в правильности своих предположений, - ответил д'Артаньян.
  'И как это он всё пронюхал? - удивился и испугался я. - Насколько глубоко он проник в мою тайну?'
  
  Глава 252
  
  - Вы, вероятно, заметили, что я уделяю много внимание программе праздника и особенно тому, чем будет занят Его Величество, каждую минуту? - предположил я с улыбкой, которую постарался сделать снисходительной. - Дело всего лишь в том, что господин Фуке поручил мне предпринять всё возможное, чтобы Королю всё понравилось. Ведь когда речь идёт о любезности Королю, мы не можем удовлетвориться тем, что всё будет просто хорошо, нам необходимо сделать всё только превосходно.
  - Арамис, это правда для всех, но только не для меня, - с грустью сказал д'Артаньян. - Вы прекрасно умеете находить объяснения, но в данном случае они вызывают больше вопросов, чем дают ответов. С каких это пор Фуке может вам что-то поручать? Это лишь один вопрос из тех десяти, которые мне захотелось задавать, но я не стану этого делать.
  - Право, д'Артаньян, откуда такое недоверие? - возразил я, постаравшись изобразить что-то среднее между обидой и шутливым кокетством, но, поскольку я не женщина, а д'Артаньян - не влюблённый подкаблучник, этот капризный тон не сработал.
  - Будьте честны со мной. Что вы затеяли? - снова спросил д'Артаньян.
  - В настоящий момент я и господин Фуке затеяли лишь одно - угодить нашему Королю, - упрямо ответил я.
  - Дорогой Арамис, какими бы ни были ваши замыслы, рано или поздно я их узнаю.
  - Значит, дорогой друг, - ответил я с натянутым смешком, - пока ещё рано.
  - Нет, дорогой Арамис. Это значит, что это может состояться слишком поздно.
  При этом д'Артаньян грустно покачал головой.
  - Дружба, дружба! - сказал он. - Она так легко приносится в жертву ради интриг! Неужели для вас это - только одно из многих красивых слов?
  - Не говорите так о нашей дружбе, - ответил я твердо. - Она не из тех предметов, которые могут быть принесены в жертву политическим интригам или амбициям.
  - Рад слышать это от вас, Арамис, - ответил д'Артаньян, но я не услышал в его голосе ни радости, ни облегчения. - Надеюсь, что вы говорите это от чистого сердца.
  - Только так, - ответил я, и я думаю, что я не солгал, хотя, полной уверенности в этом у меня нет.
  - Взгляните, Арамис, как обветшало это понятие вокруг нас! - продолжал д'Артаньян. - Надеюсь, что это не коснулась нашей дружбы, но моя надежда тает на глазах. Вы используете Портоса без его ведома, не посвящая его в ваши планы, разве не так? Бедняга полагает, что строительство укреплений на Бель-Иле приближает его герцогство. И никто ему не сказал, что герцоги изготавливаются лишь в постели герцогов или, ещё надёжнее - в постели царствующих особ. То есть герцогом может стать только тот, кто зачат герцогом или Королём, или, быть может, сблизился с Королевской особой в этой самой постели, как это сейчас происходит с мадемуазель де Ла Вальер. Вот кто будет герцогиней! Впрочем, есть ещё третий путь. Надобно быть братом или супругом подобной счастливицы, но этот путь тоже не для нашего Портоса. Никогда ему не быть герцогом, так что вы только лишь дарите ему счастливую надежду на призрачное и далёкое счастье, которое столь же несбыточно, как и далеко. Вы лишь дарите ему обманчивую надежду и необоснованное утешение. Ну, это, возможно, к лучшему.
  - Вот видите? - ответил я. - Не забывайте, что дарить несбыточную надежду - это профессия любого священника. Так отчего же мне не подарить надежду и утешение одному из лучших друзей, когда я разбрасываю эти дары направо и налево всякому, кто обращает на меня свой взор?
  - Я сказал 'возможно это к лучшему', но я не уверен полностью, что это так, -уточнил д'Артаньян. - Я не могу быть в этом уверен, поскольку не знаю ваших планов.
  - Господи! Какие ещё планы? - воскликнул я.
  - Вы обманываете меня, а я в ответ подозреваю вас в обмане, - упрямо сказал д'Артаньян.
  - Так отбросьте ваши подозрения! - посоветовал ему я.
  - Так отбросьте вашу скрытность, Арамис! - предложил д'Артаньян.
  - Её нет! -продолжал отпираться я.
  - Хотелось бы верить, - ответил д'Артаньян со вздохом.
  - Могу вам сказать лишь, что если порой я недостаточно откровенен с вами, то это - не моя тайна, и что вам от этого не будет никакого ущерба, - попытался я успокоить своего друга. - Напротив, вы от этого только выиграете, и обязательно получите вашу долю.
  - Вот это-то меня и настораживает, Арамис! - сказал д'Артаньян довольно резко, как мне показалось. - Я не люблю, когда от моего имени делают ставки в игре, о которой я не знаю.
  - Даже если эти ставки делаются не на ваши деньги? - усмехнулся я.
  - Даже так, и даже если они делаются от моего имени и мне во благо! - возразил д'Артаньян.
  В этот момент я вспомнил фразу, которую в сердцах произнёс д'Артаньян около десяти лет тому назад: 'Я одинаково не терплю мушкетёров, прикидывающихся священниками, и священников, прикидывающихся мушкетёрами!' Это было очень обидно, и это было сказано отнюдь не в отношении Ларошфуко или кого-то другого, это было сказано обо мне и мне в глаза. Если бы не хладнокровие Атоса, после этих слов наши шпаги бы скрестились и для одного из нас этот день мог бы оказаться последним. Зная скорость и ловкость шпаги д'Артаньяна, полагаю, что этим несчастным был бы я.
  - Мы просто улаживаем наши маленькие дела и устраняем наши маленькие неприятности, - возразил я как можно более примирительным тоном.
  - Господин Кольбер? - спросил д'Артаньян. - Вашего друга беспокоит излишнее внимание контролёра финансов?
  - От вас ничего не скроешь, д'Артаньян! - подхватил я с облегчением, хотя мне показалось, что я не мог скрыть от д'Артаньяна презрительную усмешку в адрес Кольбера, мелькнувшую моём лице, ведь против столь ничтожной фигуры не стоило бы затевать столь великого предприятия, на которое я решился. - Внимание господина Кольбера стало слишком назойливым, оно беспокоит моего приятеля Фуке.
  - Ну что ж, ну что ж, это, пожалуй, всё объясняет, дорогой друг! - ответил д'Артаньян. -Я чрезвычайно рад, что между нами не осталось никаких недомолвок!
  - Совершенно никаких! -ответил я с облегчением.
  Мы пожали друг другу руки. Д'Артаньян выглядел счастливым, а я наконец-то успокоился на его счёт. Но я поторопился праздновать победу в этой словесной баталии и рано успокоился. Он не спеша подошёл к двери, как бы намереваясь покинуть меня, делая вид, что разговор закончен. Приоткрыв двери словно бы для того, чтобы выйти, он всего лишь заглянул в них, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает, после чего тщательно затворил их и подошёл ко мне вплотную.
  - Это слишком мелко для вас, и для Фуке, - сказал он так тихо, что его не услышал бы даже человек, который стоял бы всего в метре от нас. - Кольбер! Фи! Даже шевалье д'Эрбле, каким я знавал его лет тридцать тому назад, не стал бы сильно беспокоиться о Кольбере. Тут дело идёт о ком-то повыше!
  - Кто же выше этого? - деланно удивился я. -Канцлер?
  - Я сказал выше, а не ниже, - уточнил д'Артаньян. - Арамис, вы замышляете против Короля. Скажите мне, в чем ваш замысел, и тогда мы обсудим...
  - Я ничего не предпринимаю, -категорически возразил я.
  - Мы обсудим, как вам выйти из этой интриги, - продолжал д'Артаньян. - Придётся, разумеется, всё отменить, всё и всех вернуть в их первобытное состояние.
  'Бог мой! -тут же подумал я. - Вернуть всех в первобытное состояние! Неужели он знает всё? Не может быть! Он действует наугад, прощупывает меня! Я не сдамся'.
  - Интриги? Против Короля! - вскричал я с деланным возмущением.
  - Если не интрига, то преступление, - настаивал д'Артаньян. -Это ещё хуже. Уж лучше хитрить и обманывать, чем поднять руку на помазанника Божьего.
  - Господи, Боже мой! - воскликнул я, пытаясь изобразить возмущение, смущение и удивление одновременно. - Если бы и так, тогда на чьей стороне вы бы были, д'Артаньян?
  - На вашей, Арамис! - ответил д'Артаньян, не задумываясь.
  - То есть вы согласились бы мне помочь? - спросил я, боясь поверить своей удаче.
  - Лучше! - искренне воскликнул д'Артаньян. - Я помешал бы вам погубить себя, я бы предпринял всё возможное и невозможное, чтобы спасти вас от вас же самого!
  Холодный пот вновь пронзил меня.
  - Вы с ума сошли, д'Артаньян! - воскликнул я. - Но, по счастью, вы ошибаетесь, и ничего такого не происходит.
  - Из нас двоих я в более здравом уме, чем вы, - упрямо настаивал д'Артаньян.
  - И вы можете заподозрить меня в подготовке убийства Короля? - продолжал возмущаться я.
  - В отношении персоны Короля преступлением является не только убийство, но и всякая попытка ограничения его в его свободе или в его действиях! - жестко сказал д'Артаньян.
  - Уверяю вас, д'Артаньян, Его Величеству ничто не угрожает, - тут уже явно солгал я. - Я вас уверяю, что из замка Во-ле-Виконт он вернется в Лувр столь же свободным, каким был до своего отъезда.
  - А на территории замка? - спросил д'Артаньян.
  - И на территории замка, и везде в пределах своего королевства, - продолжал я лгать. - Король Франции у себя дома в любом замке Франции, в любом доме или в любом дворце.
  - Или даже в крепости? - холодно спросил д'Артаньян. - В Бастилии, например?
  Я вспомнил, что д'Артаньян был осведомлён о моих двух поездках в Бастилию для встречи с Безмо и ужас разоблачения овладел мной.
  - А в крепости - как нигде более, - ответил я, идя напролом, и, надеюсь, что ни одна мышца моего лица при этом ни дрогнула.
  - Вы правы, Арамис. Я просто слишком утомился при переезде. Забудем этот разговор, - сказал д'Артаньян примирительным тоном и вновь обнял меня.
  - Конечно, мой друг! - ответил я. - Отдохните! Вам нужен отдых.
  'Если есть на свете человек, на которого усталость не оказывает никаких воздействий, то это - д'Артаньян - подумал я. -Тридцать с лишком лет службы приучили его отдыхать только тогда, когда это позволяют его обязанности, то есть почти никогда'.
  - Я провожу вас к Портосу, ведь вы, по-видимому, соскучились и по нему тоже? - сказал я, надеясь, наконец, завершить этот неприятный разговор, который для меня был тяжелей допроса с пристрастием, хотя и проходил в дружеских интонациях.
  - А разве у него отдельная комната? - удивился д'Артаньян. - И далеко она от вашей?
  - Если бы Портос храпел чуть тише, или если бы у меня под старость сон не стал столь тревожным и чувствительным к малейшим звукам, мы, безусловно, поселились бы в одной комнате, или в смежных комнатах, - ответил я. - Но вы понимаете.
  - Понимаю! - рассмеялся д'Артаньян с самым беззаботным видом.
  'Только бы Портос не проговорился ему, что я лично руководил строительством королевской спальни! - подумал я. - Впрочем, пустое! Кажется, Портос не знает об этом, да и не обращает внимание на такие детали. Всё обойдётся!'
  Теперь же, припоминая этот разговор, я думал, что каждое слово д'Артаньяна было произнесено неспроста. Ведь он совершенно недвусмысленно предостерёг меня от покушения на Короля и заявил, что всякая попытка ограничить свободу или действия Короля является государственным преступлением!
  
  Глава 253
  
  Итак, в ночь, которую Король должен был провести в Во-ле-Виконт, у меня был единственный шанс похитить Короля и заменить его Филиппом. Другого такого случая могло не представиться никогда, или же слишком поздно. В действительности даже промедление на несколько дней могло бы окончательно погубить Фуке, а без Фуке мне было бы намного трудней выполнить задуманное, хотя должен признаться, что возможность этого оставалась, ведь у меня сохранялась власть генерала Ордена. Быть может, удачное, как мне тогда казалось, стечение всех обстоятельств в совокупности с чрезвычайной напряжённостью момента для Фуке подтолкнули меня на этот шаг раньше, чем следовало? Может быть, что и так. И всё же я решил рискнуть. Ведь спальня Людовика была специально сконструирована мной ради этого предприятия! Мог ли я отступить тогда, когда всё складывалось столь великолепно? Мне казалось, что сам Господь этим стечением обстоятельству указывает мне на верность избранного мной пути, а для того, чтобы я не колебался, он усугубил ситуацию по своему божественному замыслу. Действительно, отсутствие выбора придаёт мужества в делах, от которых мы, быть может, отступились бы, будь у нас выбор или время на дополнительные рассуждения. Но это не тот случай. Я не отступился бы от этого дела, поскольку я был убеждён в необходимости этого. К тому же что, как не Божий замысел, могло бы объяснить появление брата-близнеца у Короля Франции? Если всё в этом мире происходит по замыслу Господню, то ведь не без причины он сотворил этого близнеца и сделал его неотличимым? Не без причины он наделил его великолепной памятью, рассудительностью, несокрушимой волей и стремлением вернуть себе то положение, которое у него украли самым предательским способом, лишив его не только законных прав, но и свободы, и семьи! Как можно было допустить, что законный отпрыск Короля при живых родителях не знал материнской ласки, отцовского одобрения, не знал своей родни, не жил во дворце, в котором имел полное право провести и детство, и юность, и молодость, и старость? Только имея в виду, что эти испытания должны были подготовить его к лучшей доли, и что лишь благодаря им он сможет по достоинству оценить ту перемену в его жизни, которая обязательно должна произойти. Итак, я был прав, и я в этом уверен и сейчас, когда пишу эти строки!
  Не буду описывать долго и в деталях, как я провернул это дело. В моих действиях не было ничего прекрасного, ничего интересного, ничего героического или особенного. Я убедил Портоса, что нам следует изъять самозванца с ложа Короля, которое он незаконно занял. Я объяснил ему, что это - какой-то дальний родственник королевской семьи, помешанный, которого прячут от посторонних глаз, но который всё-таки лицо неприкосновенное в силу того, что в нём течёт кровь Генриха IV.
  - Его Величество не хотел бы поднимать шум, и просит нас двоих увести этого его кузена куда подальше, чтобы Король вновь смог занять свою постель, - сказал я Портосу. - У вас, друг мой, будет возможность лично увидеть Короля и удостоиться его кивком благодарности. Если уж это и не приведёт к немедленному получению титула герцога, то будет весьма весомым шагом в этом направлении.
  Убедить Портоса в правоте моих слов не составляло труда. Я объяснил ему, что Король просил надеть на него маску, чтобы ни Портос, ни я не видели его лица, поскольку Его Величество надеется, что его кузена удастся излечить от приступа безумия, вследствие которого он забрался в королевскую постель, после чего, быть может, этот кузен будет прощён и допущен ко двору, но пока это - тайна для всех. Так что его лицо должно оставаться в маске.
  - Даже я сам не буду смотреть на его лицо, пока буду надевать на него маску, - сказал я Портосу. - Я сделаю это наощупь.
  - А он не проснётся? - спросил Портос.
  - Нет, будьте спокойны, Король велел подмешать в его вечерний чай лекарство для этого несчастного, а оно обладает сильным снотворным эффектом, - ответил я. - Впрочем, если он проснётся, тогда вы, Портос, ведь не допустите того, чтобы они вырвался и помчался по замку любезного господина Фуке, крича и мешая спать всем достопочтимым гостям суперинтенданта?
  - Я его так прижму, что он и не пикнет! - ответил Портос.
  - Вот и славно, только не придушите его, - сказал я. - Надеюсь, вас не смутит, что голос кузена Короля немного напоминает голос самого Короля? Такое бывает между ближайшими родственниками.
  - Да, такое и вправду случается, - согласился Портос. - Как-то я в детстве решил попробовать крикнуть так, чтобы стеклянный графин раскололся. Я взял графин, вышел в сад, поставил его на стол и крикнул. Бедная матушка в ужасе выскочила из дома. Она решила, что это мой младший брат упал и поранился. Когда же она увидела меня, она только сказала: 'А, это ты, Исаак! Пожалуйста, ори потише, ты напугал меня'. На том дело и кончилось.
  - Чрезвычайно поучительная история, - согласился я. - Так смотрите же, чтобы голос королевского кузена не смутил вас. Если он проснётся и начнёт кричать, просто зажмите ему рот и нос ладонью, пока мы не вынесем его в карету, а там уж мы вложим ему в рот кляп. Я не хотел бы это делать в спальне, потому что надеюсь, что мы будем аккуратны и не разбудим его.
  Всё прошло как по маслу. Мы с Портосом вошли через потайную дверь в спальню Короля, я надел на спящего Людовика маску, и мы вынесли его, пока он продолжал спать сладким сном. Следом за нами вошёл Филипп, который, изображая Короля приветственно помахал Портосу. Наш добрый гигант так расчувствовался, что чуть было не выронил настоящего Короля, только для того, чтобы преклонить колени перед фальшивым, но я вовремя заметил его движение и предупредил его, толчком и знаками. Портос спохватился и по счастью не успел выронить сонное Его Величество. Мы вынесли Людовика в сад, где стояла моя карета, уложили его на мягкий диван внутри кареты, и я велел Портосу пойти, запереть двери и проверить, не видел ли нас кто-нибудь из посторонних.
  - Как мне быть, если я обнаружу, что кто-то следил за нами? - спросил Портос.
  - Схватите его в охапку и отнесите к себе в спальню, связите и возвращайтесь ко мне, - ответил я. - Если же он будет сопротивляться, убейте его.
  - Я схвачу его в охапку, как бы он ни сопротивлялся, - спокойно ответил Портос. - Мне понадобится шпага только если их будет трое или больше.
  - Тем лучше, возвращайтесь скорей, я жду, - ответил я, садясь в карету.
  Вскоре Портос возвратился, и я велел кучеру трогать.
  Наверное, вы догадались, что в качестве кучера у меня был Базен. Кому же другому я мог бы доверить такую важную и тайную миссию, как отвезти меня и пленённого Короля в Бастилию? Разумеется, Базену я рассказал ту же басню, что и Портосу. Я не мог бы воспользоваться Портосом в качестве кучера, разумеется, это было бы слишком заметно и опасно, да и какой из Портоса кучер? И я не мог бы воспользоваться помощью тщедушного Базена для похищения Короля, поскольку он был слишком слаб для такого дела.
  Итак, похищение и подмена удались на славу. Мне оставалось лишь подальше упрятать Людовика, для начала - в Бастилию, затем - кое-куда подальше, и вернуться к Филиппу, чтобы руководить его действиями.
  Пока же мы ехали в Бастилию, я, Портос и спящий Людовик. При этом я ощущал себя счастливейшим из смертных, которому удалось в одиночку задумать и почти в одиночку выполнить столь дерзкое предприятие, имеющее, как я надеялся, самое благоприятное влияние на будущую мою судьбу, и, разумеется, на судьбу всех тех, кто мне был дорог. Людовик же, по моему мнению, в настоящий момент был самым несчастным человеком на земле, но он ещё не подозревал об этом, поскольку продолжал сладко спать под действием принятого напитка.
  
  Глава 254
  
  Оставив Филиппа на месте Короля, я намеревался было отвезти Людовика, руки и ноги которого мы уже успели связать, в Бастилию, но мне пришло вдруг на ум, что это - не самая лучшая идея. Я решил взвесить все 'За' и 'Против'. Привлекательным в этом решении было то, что извлечь Короля из Бастилии смогу только один я. Действительно, этого узника без приказа Короля освободить было бы невозможно, а его внешность ему не помогла бы, поскольку комендант был предупреждён о том, что его узник похож на Короля. Конечно, я смог извлечь Филиппа, но для этого мне пришлось воспользоваться одновременно двумя рычагами давления на генерала Безмо - весьма весомый денежный долг, который ему не по силам было уплатить, и власть генерала Ордена Иезуитов. Другого человека, который мог бы взять Безмо в такие клещи, не нашлось бы в целой Франции, и даже во всей Европе. Я думаю, что только одного из подобных воздействий могло бы оказаться недостаточно, он бы колебался, и его нетвёрдость заставила бы меня настаивать, а там ещё не известно, чем бы это всё закончилось. Итак, из плюсов была невозможность никому другому извлечь оттуда Короля, это было существенно.
  Что касается минусов, они были очевидны. Для того, чтобы поместить Людовика в Бастилию, мне потребуется опять применить оба этих аргумента. Следовательно, мне потребуется передать Безмо расписку Олимпии на вторую половину долга. Фактически я должен буду ему вновь одолжить четверть миллиона ливров на четыре года без процентов. Это меня не смущало, но если мне потребуется вновь проникнуть в Бастилию, у меня уже не будет такого сильного аргумента, а останется лишь право генерала Ордена повелевать его членами. Хотя устав Ордена предполагает повиновение членов даже в том случае, если это противоречит гражданскому долгу, и даже повиновению Королю, я не слишком полагался на эту возможность. В каждом деле могут быть отступники. Безмо мог усомниться в том, что и в данном случае мои права столь высоки. Я, конечно, мог бы его убедить, то у него могли остаться сомнения, а сомнения могут привести к измене. Нет, я не хотел так сильно испытывать верность Безмо Ордену.
  Я припомнил ещё один аргумент в пользу того, чтобы поместить Людовика в Бастилию прямо сейчас. Его место временно занимал юноша по имени Жан Эрс. Он согласился занять это место ненадолго, чтобы укрыться. Пора было уже его выпустить. Впрочем, это дело совсем не спешное, и даже если ему пришлось бы посидеть там ещё недельку или даже месяц, да, впрочем, и целый год, в этом не было бы ничего плохого. Как-никак, он замышлял покушение на Короля, а отделался лёгким испугом. Ничего хорошего не было бы, если бы, покинув Бастилию, он вновь вернулся к своей идее. Ведь теперь место Короля занимал Филипп, и мне никак уж не было выгодно подобное покушение, напротив, это было бы для меня несчастьем, крушением всех планов. Однако, Жан Эрс обещал мне отказаться от своего замысла. Итак, судьба бедняги Эрса не имела никакого значения в этом деле, я мог бы строить свои планы вне зависимости от него. Я отмёл этот аргумент.
  Я подумал о том, что если подожду хотя бы один день, мне будет проще простого поместить Людовика в Бастилию, ведь Филипп научился почерку Людовика и сможет подписать приказ, но согласно распоряжению Короля, все его приказы отнюдь обязательно должны были скрепляться печатью, которая хранится у канцлера Сегье. Разумеется, если Филипп, которого не отличить от Людовика, велит канцлеру скрепить этот приказ, так и будет сделано, и приказ получит силу. Так что мне надо подождать хотя бы сутки, и у меня на руках будет такой приказ, так что засадить Людовика в Бастилию мне будет проще простого. Опять же я смогу и извлечь его оттуда при необходимости, ведь и для этого случая Филипп сможет подписать приказ по моему желанию.
  Но для чего мне может понадобиться извлечение Людовика? Только лишь в том случае, если Филипп проявит чрезвычайное своенравие, не будет подчиняться моим советам! Что ж, у меня будет в этом случае дубинка на него в лице его брата, которого я смогу предъявить, чтобы отправить Филиппа обратно туда, откуда я его извлёк!
  Но в этом случае мои рассуждения не верны! Ведь если Людовик будет находиться в Бастилии по приказу Филиппа, тогда, во-первых, Филипп будет знать, где он, и сможет сам переместить его куда угодно, в том числе и туда, откуда мне будет невозможно его извлечь. Кроме того, если мне понадобится Людовик, то я не смогу воспользоваться помощью Филиппа, ведь Людовик мне понадобится против самого Филиппа! Не даст же он вне в руки орудие против самого себя!
  Я, разумеется, был уверен в том, что Филипп сохранит верность мне, но Людовик, находящийся там, где его не сможет отыскать Филипп, это - моя гарантия, обеспечение моей безопасности. Следовательно, я должен был спрятать Людовика туда, где Филипп не догадался бы его искать, и сделать это так, чтобы Филипп не узнал об этом. Следовательно, я должен поместить Людовика, например, в Бастилию, не с помощью приказа Филиппа, а собственными силами. После этого я должен сделать так, чтобы Филипп ни при каких обстоятельствах не стал бы искать Людовика там, где он находится. Будучи Королём Франции, Филипп сможет организовать тайные поиски, о которых я и знать не буду. Он велит разыскать человека, ростом, возрастом и статью похожего на него, которого под видом узника привезли силой в какое-то место. Если я не смогу скрыть свои перемещения, его смогут найти. Это опасно. Значит, я должен спрятать Людовика сам, собственными силами. Что ж, придётся воспользоваться вновь теми же самыми аргументами, что и в первый раз. Я воздействую на Безмо, и вытребую повторное 'свидание' моего пассажира с узником, и обменяю их местами. Здесь, правда, возникала одна трудность. Жан Эрс сам добровольно хотел занять место Филиппа, чтобы скрыться от розысков, которые могли закончиться для него смертной казнью. Филипп же страстно желал выйти на свободу. Так что мне не пришлось уговаривать ни одного из них пойти на этот обман. Теперь же при мне был спящий Людовик, который мог проснуться в любой момент. Едва ли он согласится добровольно занять место в камере Бастилии. Что касается Жана Эрса, я могу уговорить его, пообещав другое место, не менее надёжное. Что ж, мне необходимо решить эти две задачи. Придётся что-то придумать. Насчёт Жана Эрса идея пришла сама собой. Завтра я потребую у Филиппа приказ об аресте человека, по описанию подходящего на Эрса, и на самого Филиппа. Он решит, что речь идёт о его брате, Короле Людовике XIV, и даст такой приказ, канцлер Сегье поставит на нём печать, и я отвезу Жана Эрса туда, куда будет сказано в приказе. Но почему же я? Разве я служу в королевской гвардии? Этого человека отвезёт кто-нибудь другой. Ему будут даны инструкции, что его заключённый находится в маске, и не должен снимать её до того времени, как будет помещён в каземат. Отлично! Человеком, которому будет велено выполнить этот приказ, не должен быть д'Артаньян! Ведь он может догадаться! Мне и без того уже кажется, что он раскусил все мои планы. Но с другой стороны, если этим человеком буду не я, тогда Филипп догадается, что этот узник для меня не столь важен, и сможет догадаться, что это - не Людовик. Следовательно, приказ будет вручён Портосу. Я объясню Филиппу, что на Портоса он может полагаться как на меня, и как на самого себя. А я нужен Филиппу рядом с ним, поскольку первый день его правления - самый важный и самый опасный! С этим решено. Надо отвезти Жана Эрса куда-нибудь подальше, допустим, в Пиньероль.
  Осталось только разбудить Людовика и убедить его не сопротивляться. Кроме того, ему бы надо выглядеть чуть выше своего роста, каким был Жан Эрс. В этом отношении вместо моей предусмотрительности на руку мне сыграл случай. Я моей карете осталась одежда и обувь, которые носил Филипп, когда покидал Бастилию. Эта обувь имела набойки требуемой высоты. Людовик, которого мы забрали прямо из постели, был в пижаме, ему предстояло одеться в эту одежду. Что ж, я решился разбудить его.
  - Послушайте, Портос, - сказал я. - Нам предстоит ещё одно сложное и деликатное дело. Этот кузен Короля, как я уже говори, помешан. Врач велел не спорить с ним, ни в чём ему ни противоречить, в этом случае легче будет уговорить его выполнить то, что требуется.
  - Вот, значит, как? - удивился Портос.
  - Я буду сам разговаривать с ним, а вы только следите за тем, чтобы он не удрал, - продолжал я. - При малейшей попытке побега, хватайте его и держите как можно крепче. При попытке кричать заткните ему рот. Остальное я беру на себя.
  - Что ж, это не сложно, - согласился Портос.
  - Но не сломайте ему костей и на задушите его, поскольку это всё-таки кузен Короля, - напомнил я.
  - Постараюсь, конечно, но это уж как получится, - ответил Портос. - Я постараюсь быть с ним нежным, как с новорожденным бычком.
  - Это именно то, что надо, - согласился я. - Так не удивляйтесь же, что я буду называть этого безумца 'Вашим Величеством', коль скоро он возомнил о себе, что он и есть Король. И не удивляйтесь сходству его голоса с голосом Короля. По правде сказать, именно это сходство, вероятно, стало причиной его безумия. Он несколько раз, будучи в гостях у своего царственного брата, обращался к слугам Короля через двери, и те, обманувшись сходством его голоса с королевским, отвечали ему так, как полагалось отвечать лишь Королю. Поначалу Его Величество лишь веселился и посмеивался над этими проделками, но постепенно этот бедняга так вошёл в роль, что возомнил себя Королём.
  - Вот почему не следует позволять всяким там кузенам строить из себя Короля! - назидательно сказал Портос с таким видом, будто уже на протяжении десяти лет ранее твердил эту истину каждому встречному и поперечному.
  - Вы как всегда правы, Портос, - ответил я. - И, кстати, при нём я буду называть вас 'Брат Исаак' а вы называйте меня 'Брат Рене'.
  - Зачем? - спросил Портос.
  - Не знаю, - ответил я. - Это - приказ Короля.
  Портос многозначительно кивнул и пробормотал про себя: 'Я - брат Исаак, Арамис - брат Рене, понятно'.
  - Я постараюсь убедить его добровольно занять место в Бастилии, откуда его извлекут опытные врачи, вероятно, через несколько дней, когда он успокоится, - сказал я Портосу. Кроме того, я припугну его, что если он будет сопротивляться, мы его придушим. Но это, разумеется, не так, мы не будем его убивать.
  Портос кивнул.
  - Между прочим, в Бастилии мы заберём одного малого, - сказал я Портосу. - Завтра вы отвезёте его в другое место, более подходящего для него. Это тоже приказ Короля, который вам завтра вручат. Ваше герцогство не за горами! Понимаете вы меня?
  - Ещё бы! - ответил Портос и лицо его расплылось в блаженной улыбке.
  - А пока - молчок, - сказал я. - Довершим нашу миссию на сегодня.
  Портос кивнул второй раз, и я принялся будить Людовика.
  - Проснитесь, Ваше Величество! - сказал я и похлопал Короля за плечо.
  - Что? - воскликнул спросонья Людовик. - Как вы смеете беспокоить мой сон? Кто вы такие? Где я?
  В этот момент Портос своей широкой и мощной ладонью зажал Людовику не только рот, но и нос, так что наступила тишина, нарушаемая только вознёй, с которой Король безуспешно пытался освободиться от объятий Портоса.
  - Ваше Величество, перестаньте шуметь и сопротивляться, и тогда брат Исаак отпустит вас, - сказал я. - В противном случае он будет зажимать вам рот и нос до тех пор, пока вы не задохнётесь.
  Возня несколько поутихла. Король попытался укусить Портоса за ладонь, но кожа гиганта была не по зубам изнеженному аристократу, Портос только улыбнулся, как если бы его попытался укусить котёнок трёх дней отроду.
  - Я отвечу на ваши вопросы, если вы не будете кричать и перестанете сопротивляться, - сказал я. - Готовы вы вести себя тихо?
  По-видимому, Король осознал, что его руки и ноги связаны, и что всякое сопротивление бесполезно, поэтому он покорился.
  - Послушайте, Ваше Величество, мы не собираемся вас убивать, - сказал я. - Но если вы будете сопротивляться, нам придётся это сделать. Хотя нам очень не хотелось бы этого.
  - По-видимому, вы зашли так далеко, что уже не свернёте с выбранного вами пути измены вашему Королю, - сказал Людовик, почти успокоившись, во всяком случае, внешне.
  - Вы правы, кое-кто здесь зашёл слишком далеко, - я незаметно подмигнул Портосу. - Но не беспокойтесь, всё будет хорошо. Вам лишь надлежит провести денёк-другой в хорошо проветриваемой комнате, где вас будут хорошо кормить, и где вы отоспитесь и успокоитесь. После этого вас выпустят, и вы вернётесь домой.
  - Слушайте, что говорит брат Рене, - подтвердил Портос.
  - Люди, к которым мы вас привезём, не знают, кто вы такой, - продолжал я. - Если вы попытаетесь известить их об этом, брат Исаак тут же вас придушит. Но после того, как мы оставим вас и уйдём, вы можете сообщить хозяину дома, где мы вас оставим, кто вы такой, каковы ваши права, и чего вы хотите от него.
  - Это правда? - с надеждой спросил Людовик.
  - Чистая правда! - ответил я. - Господом клянусь, что если вы добровольно проследуете с нами туда, куда мы вас проведём, не снимая маски и не произнося ни слова, тогда вы останетесь целым и невредимым, после чего сможете сообщить всё, что пожелаете, о себе тем людям, которые будут приносить вам еду, питьё и постель. Вы, вероятно, найдёте способ убедить их выполнить ваши желания, хотя я в этом и не уверен, но вам никто не будет препятствовать в этом. Нас же вы более никогда не увидите, смею надеяться. Ни я, ни брат Исаак не имеем никакого желания чинить вам какие-либо препятствия после того, как расстанемся с вами. И это произойдёт через четверть часа. Ну как, согласны вы?
  - Вы не оставляете мне выбора, - ответил Людовик чрезвычайно грустным голосом.
  - Именно так, выбора у вас нет, - согласился я. - А теперь мы развяжем вас и переоденем, поскольку не в пижаме же вам оставаться!
  
  Глава 255
  
  Вскоре моя карета подъехала к воротам Бастилии.
  - Доложите коменданту Бастилии, господину генералу де Безмо, что к нему прибыл тот, кто привозил бумагу от герцогини, - сказал я охраннику.
  Через пять минут на пороге Бастилии появился Безмо, как и в первый раз. Он понял, кто его посетил, и для этого не потребовалось называть моё имя.
  Я приложил палец к губам, опережая его желание назвать меня по имени.
  - Никаких имён, маркиз! - сказал я. - Позвольте потолковать с вами пять минут наедине.
  Мы отошли от кареты.
  - Дорогой монсеньор! - прошептал Безмо. - Вы с доброй вестью?
  - А когда я прибывал к вам с плохой вестью? - спросил я. - Я привёз вам расписку госпожи Олимпии на получение второй половины вашего долга, а вы взамен напишете мне расписку на эту сумму с рассрочкой оплаты на четыре года, как мы и договаривались.
  - Не знаю, чтобы я делал без вас, монсеньор! - проговорил почти в полный голос Безмо.
  - Пожалуйста, потише и, напоминаю, не надо никаких имён, а также титулов, - ответил я. - Надеюсь, вы не откажете мне в любезности, которую оказали в тот раз? Мой пассажир снова хотел бы повидать того же самого узника. Уверяю вас, что этот визит будет последним, и более я не буду донимать вас своими просьбами.
  Безмо слегка задрожал.
  - Видите ли, монсеньор, я и в тот раз не должен был бы соглашаться на это, - проговорил он шёпотом. - И я, право, очень смущён этими частыми визитами, нарушающими регламент.
  - Ну что ж, маркиз, тогда, боюсь, мне не посчастливится быть на этот раз вестником добрых новостей, - холодно ответил я. - Разбирайтесь со своими делами между вами и герцогиней сами, а я, пожалуй, поеду по своим делам.
  - Подождите, монсеньор! - испуганно воскликнул Безмо. - Я ведь вам не отказал! Я лишь опасаюсь, что моё непослушание...
  - Ваше послушание будет принято во внимание, сын мой, - сказал я и вновь показал Безмо перстень с гербом Ордена. - О каком непослушании вы говорите, сын мой, когда вы, как мне кажется, намерены, напротив, проявить должное послушание генерала Ордена?
  Безмо вздрогнул и почтительно склонился передо мной.
  - Не надо кланяться, маркиз, я здесь попросту, без чинов, - ответил я. - Успокойтесь, послушание генералу Ордена одобрено буллой самого Папы, если вы помните, а моя просьба столь незначительна, что она даже не требует нарушения регламента. Ну, пожалуй, совсем чуть-чуть. И, потом, ведь об этом никто не узнает. Как никто не узнал о предыдущем посещении. Или вы хотите, отказав мне, чтобы я предал гласности ваши действия накануне?
  - Боже упаси, господин генерал, монсеньор! - воскликнул Безмо. - Ведь вы не требуете от меня, чтобы я освободил какого-нибудь узника без соответствующего приказа Короля?
  - Ни в малейшей степени, - ответил я. - Это всего лишь свидание, от которого, как вы уже убедились ранее, никому не будет никакого вреда.
  - Ну что ж, тогда, мне кажется, все вопросы решены, - ответил Безмо.
  - Именно так, маркиз, - согласился я. - Пишите же расписку на двести пятьдесят тысяч ливров, а мы пока посетим вашего узника. После этого мы обменяемся расписками, и, будьте уверены, я выполню свои обязательства. Я не буду требовать досрочного погашения долга, и не воспользуюсь для этого своим положением генерала Ордена, которое даёт мне право требовать от вас даже тех денег, которые я вам никогда не давал, тогда как я вместо этого предоставляю вам отсрочку на те суммы, которые вы мне задолжали по причине того, что я выкупил ваш долг господину кардиналу у его племянницы и наследницы. Помните же моё благорасположение к вам, былому товарищу по службе у господина де Тревиля!
  Безмо вновь поклонился и отошёл, чтобы дать соответствующие распоряжения.
  После этого мы с Портосом препроводили переодетого Людовика в камеру, где пребывал Жан Эрс.
  Молодой человек безмятежно спал на своей вполне роскошной кровати.
  Он даже не слышал звука открывающихся дверей. Я разбудил его и велел накинуть куртку, которая до тех пор была на плечах Людовика. Также я велел ему надеть маску, но не ту, которая была на лице у Людовика, а другую, такую же, которую я предусмотрительно положил в карман. Надо сказать, что у меня не было недостатка в тряпичных масках, которые я носил с собой на всякий случай ещё со времён служения в мушкетёрах де Тревиля. Иногда это было очень полезно при посещении некоторых знатных дам, с чьими мужьями я был также знаком, поскольку обстоятельства не располагали к тому, чтобы я желал быть опознанным.
  Итак, мы заперли Людовика в камере, в которой прежде находился Филипп, а нынче из неё вышел Жан Эрс. Людовик был так напуган, что не проронил ни звука.
  - Уже переговорили? - вежливо осведомился Безмо, встретивший нас на выходе из галереи, ведущей к камере.
  - Мы лишь хотели убедиться, что он здоров и хорошо питается, - ответил я. - С ним всё в порядке, господин Безмо, я доложу Его Величеству о том, что вы великолепно выполняете свою службу.
  - Благодарю вас, монсеньор, - ответил Безмо. - А вот и моя расписочка.
  Мы обменялись расписками и Безмо совершенно успокоился.
  - Между прочим, маркиз, приношу вам извинения за то, что, мне кажется, наше посещение сильно взволновало беднягу, - сказал я. - Не удивляйтесь, если он вдруг начнёт бушевать и требовать вызвать к себе чуть ли не самого генерального прокурора! Осеннее обострение.
  - Пусть себе кричит, сколько угодно! - весело ответил Безмо. - В Бастилии стены толстые, а охранники привычные.
  Мы раскланялись и расстались.
  В карете я позволил Жану Эрсу снять маску.
  - Знакомьтесь, юноша, это брат Исаак, - сказал я. - Завтра он отвезёт вас в другое место, не менее комфортное и не менее надёжное. Впрочем, вы там будете не навсегда. Когда всё уляжется, через месяц-другой вас выпустят, при условии, конечно, что вы навсегда откажетесь от мысли о покушении на Короля.
  - Я уже говорил, что я раскаиваюсь и никогда более не буду замышлять подобного злодейства, - ответил Жан Эрс. - Я благодарен вам за то, что вы меня укрыли, и буду вечно вам признателен.
  - На том и порешили, - ответил я. - Я теперь позвольте мне помолчать и обдумать ситуацию. Сегодняшний день был слишком наполненым различными хлопотами.
  - Не похоже, - ответил Портос.
  - Что не похоже? - спросил я.
  - Вы говорили мне, что голос этого кузена похож на голос Короля, - напомнил Портос. - Я отлично запомнил голос Его Величества. У этого его кузена совсем другой голос.
  - Вы правы, брат Исаак, - ответил я. - Люди порой понавыдумывают всяких глупостей. Я также нахожу, что их голоса совершенно различные. Уж во всяком случае я бы никогда их не перепутал.
  - И я тоже! - гордо ответил Портос. - У меня чрезвычайно тонкий слух.
  - Я это уже заметил и оценил, - согласился я, после чего выглянул в окошко, соединяющее пассажиров кареты с кучером. - Базен, отвезёте нас двоих туда, откуда мы едем, а затем этого молодого человека к себе домой. Завтра мы его у вас заберём.
  
  Глава 256
  
  Оставшись в одиночестве в камере, которая угрожала быть его окончательным жилищем до самой смерти, Людовик некоторое время оставался неподвижным, подавленным и молчащим. Ему даже пришло на ум, что он умер, и всё, происходящее с ним - это испытания, которые полагаются душе, вступившей в загробный мир. Но он отверг эту мысль, поскольку всё вокруг него было чрезвычайно реалистичным, реальным, кроме того вольного отношения к нему, которое позволили себе эти два негодяя, схвативших и связавших его. Но Людовик подумал, что этих двоих рано или поздно схватят и арестуют, или даже убьют, после чего будут искать его, Людовика. Государство не может посадить на трон очередного наследника до тех пор, пока граждане не удостоверятся, что их прежний Король умер. Если эти двое замыслили государственный переворот, им следовало бы убить своего Короля. Но если они собирались его убить, им не зачем было бы надевать маски, ведь он уже не сможет их опознать. То, что они носили маски, давало ему надежду на возвращение. Тут Людовик вспомнил, что и на него самого надели маску, которая и сейчас оставалась на нём. Он с ненавистью сорвал её и бросил на пол себе под ноги.
  'Ну конечно! - подумал он приободрившись. - На меня надели маску для того, чтобы тюремщики не опознали своего Короля! Достаточно мне снять маску и объявить о том, кто я такой, и они не посмеют меня больше удерживать здесь, в этой камере! Они подчинятся мне, дадут мне надлежащую одежду, вооружённую охрану и карету, я вернусь в Во-ле-Виконт и наведу порядок! Нет, я не вернусь в Во-ле-Виконт! Я вернусь в Париж и с войсками войду в Во-ле-Виконт, сравняю этот мерзкий замок с землёй, велю арестовать всех, кто причастен к этому заговору, и всех до единого повесить! Прежде всего - Фуке, ведь это его замок, его друзья, и, несомненно, его заговор!'
  Людовик решительно подошёл к двери, снял одну из туфель, которые я ему велел надеть, тех самых туфель, подбитых деревянными набойками, чтобы он казался выше ростом, таким, каков был Жан Эрс, и стал колотить в двери этой туфлей изо всех сил. Кроме того, он стал кричать, чтобы к нему привели коменданта крепости.
  Минут через пять, которые показались ему целой вечностью, он услышал недовольный голос.
  - Ну что вам ещё? - спросил голос.
  - Приведите сюда коменданта! - прокричал Людовик. - Или же немедленно отведите меня к нему!
  - Комендант изволит почивать, и вам следует также угомониться и спать, - ответил стражник. - С чего это вы так разбушевались? Ведь был такой спокойный заключённый, ни жалоб, ни безобразий никаких, всё чин чином! Что это с вами приключилось?
  - Вы не понимаете! - воскликнул Людовик. - Меня лишь сегодня привезли сюда! Узника, который здесь был, освободили, а меня насильно водворили на его место! Это заговор! Я - Король Франции Людовик Четырнадцатый! Я ваш господин! Я вам приказываю освободить меня, а вы обязаны повиноваться!
  - Вот ещё чего выдумали! - проворчал стражник. - Верно мне говорили, что вы тронулись умом. Только я не знал, что так сильно и так резко.
  - Послушайте! - воскликнул Людовик. - Ведь меня похитили прямо из постели! Это заговор Фуке! Сегодня же вы услышите, что ваш Король пропал. Может быть они объявят, что я умер! Возможно, они скажут, что я тяжело болен, и не могу управлять государством. Так или иначе меня не смогут показать двору! Это их выдаст! Знайте же, если вы не верите мне сейчас, что когда вы услышите о том, что Короля больше нет, знайте, что я жив, и что я нахожусь здесь, в отвратительном каземате!
  - Ну хорошо, почтеннейший, - ответил стражник. - Могу вам пообещать, что в том случае, если будет объявлено, что наш добрый Король Людовик XIV куда-то исчез, мы вернёмся к этому разговору, при условии, что вы сейчас же замолчите и поспите. Может быть это вас успокоит.
  - Послушайте, вы только взгляните на меня, и вы поймёте, кто я такой! - воскликнул Людовик.
  - Э, приятель, даже и не думай! - возразил стражник. - Я свои обязанности знаю. Нам запрещено смотреть вам в лицо, когда на вас нет маски. Таков порядок, и вы сами знаете, что он соблюдается вот уже более десяти лет, а может быть даже и все двенадцать! Во всяком случае, так всегда было, и, значит, так будет и дальше. Не уговаривайте меня нарушить мой долг.
  - Твой долг - повиноваться твоему Королю, болван! - воскликнул в гневе Людовик. - Я приказываю тебе отворить двери и выпустить меня.
  - Вон вы куда опять загнули, - сказал с разочарованием стражник. - Я-то думал, что мы договорились. Чем вас не устраивает условия договора, которые я вам предлагаю? Клянусь, что если объявят об исчезновении нашего Короля, мы вернёмся к этому разговору. Согласны вы на этих условиях успокоиться и прекратить будить других заключённых и стражников? Угомонитесь вы, если я дам вам это обещание?
  - Что ж, придётся подождать, - ответил Людовик. - Вы ещё пожалеете, что не послушались меня сразу же.
  - Вы мне угрожаете, господин? - спросил стражник недовольным тоном.
  - Нет, вам послышалось, - поспешно ответил Людовик. - Я сказал совсем иное! Я сказал, что Богом клянусь, что вы не пожалеете о своём обещании выслушать меня сразу же, как только объявят об исчезновении вашего Короля!
  - Да, это я могу вам смело обещать и уже пообещал, - ответил стражник. - Но только при условии, что вы немедленно угомонитесь и будете терпеливо ждать. Если же будете продолжать бушевать и шуметь, бузить и не давать покоя ни нам, ни узникам крепости, тогда считайте, что я вам ничего не обещал. По рукам?
  - Я согласен, - произнёс Людовик обречённым тоном. - Я буду вести себя тихо, но уж и вы не обманите меня.
  - Договорились, - ответил стражник.
  'Надо же, ведь был такой спокойный и тихий узник! - подумал про себя стражник. - Что это с ним случилось такое? Видать, что тронулся умом от долгого пребывания в камере. Что ж, это бывает!'
  'Сейчас я ничего не могу сделать, - утешал себя Людовик. - Но не всё ещё потеряно. Я жив, я дал о себе знать, этот малый, кажется, не причастен к заговору, если только он не прикидывается так ловко только лишь для того, чтобы заставить меня замолчать. Что ж, так или иначе они должны будут заявить о моём исчезновении или о моей болезни, или даже смерти. В любом случае этот болван должен будет задуматься о том, что я ему сказал. Ведь получается, что я предсказал то, чего никак не мог бы знать, не будь я тем, кем я являюсь. Он зайдёт, мы поговорим, я смогу убедить его взглянуть на меня и удостовериться, что я - его Король. Ведь есть же, наверняка, у коменданта хотя бы если и не мой портрет, то золотой луидор! Пусть они сопоставят моё лицо с моим портретом на этой монете!'
  Людовик и не подозревал, что луидоров с его портретом в 1661 году ещё не было ни одного! Ему казалось, что выпуск монет с правящим Королём должен происходить сам собой, без соответствующего указа Короля или суперинтенданта финансов. Если бы он знал, что таковых луидоров ещё нет и выпуск таких монет даже и не запланирован, это было бы ещё одной причиной для ненависти к Фуке.
  
  Глава 257
  
  Пока Людовик бушевал в мрачной камере Филиппа, Филипп нежился в роскошной кровати Людовика. Наутро я посетил Филиппа, сообщил ему, что Людовик находится у меня, связанный и под неустанной охраной Портоса, но его следует отвезти подальше от Парижа в какую-нибудь крепость, например, в Пинтероль, куда он и будет помещён навсегда. После этого ничто уже не помешает Филиппу стать новым Королем Франции, хотя и под чужим именем, но править столько лет, сколько Господь отпустит ему лет жизни на этом свете.
  - Ваше Величество, - сказал ему я. - Кстати, привыкайте, что даже наедине я буду обращаться к вам только так, поскольку нас могут подслушать. Когда нам надо будет побеседовать о том, что не должен слышать ровным счётом никто, кроме вас и меня, нам лучше будет уходить на природу, где поблизости нет кустов и деревьев, или же беседовать в центре большого зала шопотом, лишь после того, как мы удостоверимся, что ни под столом, ни за креслом никто не прячется. Итак, Ваше Величество, нам необходимо поместить человека, представляющего высшую опасность для государства, под стражу. Вспомните, что, согласно вашей воле, ваши приказы должны быть не только скреплены вашей собственноручной подписью, но также и печатью канцлера Сегье, который будет ставить её только в вашем присутствии. Вы можете либо вызывать сюда канцлера, либо подписать соответствующий приказ и если вы намерены сегодня покинуть Во-ле-Виконт, тогда канцлер скрепит его печатью как только мы с вами прибудем в Париж и вернёмся в Лувр, ваш подлинный дом.
  - Что вы посоветуете мне, монсеньор? - спросил Филипп.
  - Ваше Величество, если по таким пустяковым вопросам вы будете спрашивать у меня совета, наше дело провалится, так как все заподозрят неладное, - ответил я. - Давайте условимся на том, что если я произнесу слово 'важное', или слово 'подумать', или упомяну Господа, это означает, что по данному вопросу нам с вами непременно следует посоветоваться и согласовать ваше решение. Если же в моей речи не будет этих слов, и если кто-либо из присутвующих на аудиенции будет ожидать вашего решения, но вам потребуется мой совет, тогда вы также можете употребить одно из указанных слов или сослаться на Господа. Во всех прочих случаях я рекомендую вам поступать так, как вы сами сочтёте нужным. Если ваше решение покажется мне неудачным или опасным, я употреблю одно из указанных слов. Впоследствии нам надо будет менять эти слова время от времени, иначе нас могут раскусить. Но чем дольше вы будете Королём, тем меньше будет вопросов, по которым вам действительно необходимо будет со мной посоветоваться. Так что прошу вас самостоятельно принять решение.
  - Хорошо, но в этом первом моём самостоятельном решении я просил бы ваших соображений, при том, что я оставлю окончательное решение за собой, - ответил Филипп. - В этом случае и я смогу проявить самостоятельность, но и вы сможете дать мне некоторые намёки в отношении выгод или опасностей каждого их этих решений.
  - Чрезвычайно справедливо, - ответил я. - Оставаться в Во-ле-Виконт нет никакого смысла кроме того, чтобы продемонтрировать всем, что вы благоволите суперинтенданту Фуке, и даже некоторым образом объяснить причину этого благоволения. Вам попросту понравился этот праздник. Это соображение в пользу дальнейшего пребывания в гостях у господина Фуке.
  - К тому же я смогу здесь переговорить с ним и выразить ему моё благоволение, - согласился со мной Филипп.
  - Совершенно верно, - ответил я. - Но вы можете высказать ему своё благоволение и в Лувре, этому ничто не помешает. Кроме того, если вы, в отличие от вашего предшественника, не стремитесь арестовать или низложить Фуке, тогда сообщать об этом вовсе не срочно, с этим можно подождать. Даже если господин Фуке и испытывает некоторые волнения на счёт своей судьбы, поскольку она уже разрешена благополучно, то это волнение не убъёт его, поверьте мне. Так что это дело терпит.
  - Хорошо, теперь прошу вас изложить соображения в пользу того, чтобы покинуть Во-ле-Виконт как можно скорей, - ответил Филипп.
  - Они просты, и их всего два, - ответил я. - Во-первых, желательно как можно скорей поместить известное вам лицо в надёжное место, а вызывать сюда канцлера Сегье для того, чтобы он заверил приказ об аресте неизвестного ему человека, было бы неосторожно. Вызов государственного канцлера не останется незамеченным, а причина этого вызова будет неизвестна. Это может подать повод ко многим размышлениям в хитроумной голове моего дорогого друга д'Артаньяна. Я бы рекомендовал избегать подобных рисков. Уж лучше подождать с этим делом.
  - Да, эти соображения весьма существенны, - произнёс задумчиво Филипп. - Но вы сказали, что есть ещё и второе соображение. В чём оно состоит?
  - Людовик прибыл в Во-ле-Виконт с целью добиться от мадемуазель де Ла Вальер ещё больших доказательств её крайне доверительного отношения к нему, нежели он получал до этого, - ответил я. - В этой связи влюблённые ещё движутся к вершине своих желаний, к кульминации своих страстей. Быть может даже они уже были чрезвычайно близки, так близки, как только можно, но мадемуазель де Ла Вальер такова, что ухитряется держаться время от времени на столь деликатном нравственном расстоянии от Короля, полагая, что это придаёт ей ценности, причём, полагая это совершенно справедливо, по наитию ли, по удивительной чистоте, или же по зрелому рассуждению и по чрезвычайной ловкости, но Людовик до сей поры вёлся на эту уловку, словно мальчишка, так что каждую уступку с её стороны он воспринимает как божественную милость, и так будет, по-видимому, продолжаться до тех пор, пока этот союз Господь не благославит каким-нибудь младенцем. Обычно после первых родов женщины уже не строят из себя недотрог. Но, впрочем, с мадемузель де Ла Вальер я не поручусь и за то, что она смогла бы продолжать подобную игру и после вторых и третьих родов.
  - Вы говорите о том, что Людовик запланировал удовлетворить свои желания с этой фрейлиной во время его пребывания в Во-ле-Виконт? - спросил Филипп, умело скрывая свой ужас или своё презрение к этой ситуации.
  - Вы изволили совершенно правильно меня понять, Ваше Величество, - ответил я.
  - В таком случае сегдня же немедленно мы отбываем в Париж, - решительно ответил Филипп. - Чем раньше, тем лучше.
  - И даже не отобедав? - спросил я.
  - Нет, хватит одного только завтрака, - сказал Филипп. - А чтобы упомянутая мадемуазель не подумала, что Король струсил, прошу вас придумать какой-нибудь подобающий повод для моего срочного отбытия. Скажем, войну на испанской границе.
  - В настоящий момент на испанской границе всё спокойно, - ответил я. - И к тому же война - недостаточная причина для того, чтобы Король прерывал своё веселье. Войны идут постоянно, а веселье Его Величества - дело слишком важное, чтобы его можно было столь беспричинно прерывать или откладывать. Я могу предложить более весомую причину.
  - Какую же? - поинтересовался Филипп.
  - Если бы ваша супруга, Мария Терезия, пожаловалась бы на мегрень и выразила бы желание отбыть в Париж, вы могли бы либо отправить её одну, что не было бы воспринято с удивлением, либо снизойти до того, чтобы отбыть вместе с ней, что было бы всеми сочтено как высшая милость и проявление чрезвычайного благородства внутри вашей собственной семьи, - сказал я.
  - Но откуда же возьмётся мигрень Королевы? - спросил Филипп.
  - Оттуда же, откуда берутся все женские мигрени, - ответил я. - От желания досадить своему супругу или от желания достичь от него если не повиновения, то хотя бы отказа от своих планов. Если Королева узнает, что её мигрени будет достаточно для того, чтобы её супруг хотя бы на ближайшие сутки отказался от завоевания мадемуазель де Ла Вальер, будьте уверены, что эта мигрень не заставит себя ждать. Надо лишь, чтобы кто-нибудь дал ей знать, что в случае её мигрени её супруг Король отправится вместе с ней в Париж. Ну и весь двор, конечно, тоже в этом случае поедет вместе с вами.
  - А кто же ей сможет намекнуть на это? - спросил Филипп.
  - Только тот или та, кто находится довольно близко к Королеве, чтобы иметь с ней беседу, и при этом не в восторге от вашей связи с мадемуазель де Ла Вальер, - ответил я. - Это Принцесса Генриетта. Будет лучше это сделать через какую-нибудь её фрейлину. Вам достаточно лишь во время завтрака зевнуть, и все поймут, что вам здесь скучно.
  - Все? - удивился Филипп. - Неужели все заметят мой зевок.
  - Разумеется, Ваше Величество, - ответил я со смехом. - Привыкайте к тому, что если Король смотрит на ту или на того, на кого пожелает, что все остальные в присутствии Короля смотрять только на него! Если вы звенёте, все придворные тоже начнут зевать, после чего они распорядятся начать упаковывать вещи. А если вы после этого просто произнесёте тихим голосом вблизи какой-нибудь фрейлины Принцессы, например, Оры де Монтале: 'Скорей бы уже вернуться в Лувр', тогда и ваш отъезд в Лувр считайте делом решённым, он устроится сам собой.
  
  Глава 258
  
  - Ваше Величество, насколько мне известно, на сегодня с утра вами приглашён господин д'Артаньян, - сказал я. - Вероятнее всего, Людовик пригласил его для того, чтобы велеть арестовать Фуке. Думаю, что и д'Артаньян догадывается об этом. Отменять аудиенцию не следует, пусть д'Артаньян явится. Дайте ему какое-нибудь пустячное поручение, и пусть он получит урок, разочаровавшись в своей прозорливости. В этом случае он будет огорошен и, надеюсь, не слишком внимателен. Одному Богу известно, какими приметами он пользуется, но его наблюдательность наиболее опасна для нас с вами.
  - Я так и поступлю, господин епископ, но какое же поручение ему дать? - спросил Филипп.
  - Безразлично, - ответил я. - Придумайте сами.
  Почти тотчас в кабинет зашёл секретарь Короля, Юбер, и доложил о том, что капитан королевских мушкетёров д'Артаньян просит принять его.
  Мы с Филиппом переглянулись, и он коротко бросил: 'Проси'.
  Вошедший д'Артаньян увидел меня, и удивлению его не было предела, но он взял себя в руки и поздоровался с Филиппом со всеми необходимыми знаками почести, которые он отдал бы Королю. Это слегка успокоило меня.
  Я понимал, что д'Артаньяну не терпелось сказать мне хотя бы два слова, или спросить, по какому случаю я оказался в приёмной Короля, но удивляться в присутствии Его Величества не подобало, так что он выглядел так, будто каждый день, заходя к Королю, заставал у него меня.
  - Доброе утро, дорогой д'Артаньян, - поприветствовал я его как ни в чём ни бывало.
  - Доброе утро, Ваше Преосвященство, - ответил капитан мушкетеров.
  Он не высказал ни малейших признаков удивления. Я решил пойти ва-банк.
  - Не удивляйтесь, что я столь рано посетил Его Величество, - сказал я. - Даже царственные особы нуждаются иногда в служителях божьих, дорогой друг.
  - Разумеется! - ответил д'Артаньян. - И лучший из них уже здесь. Я чрезвычайно раз за вас, наконец-то вас оценили по заслугам, дорогой епископ.
  - Я слыхал, что вы - большие друзья, господа! - сказал Филипп. - Тем лучше, ибо мне нужны вы оба, так что у вас будет возможность чаще видеться.
  - Я несказанно рад этому, Ваше Величество! - воскликнул д'Артаньян и даже его родная мать не усмотрела бы в этих словах ни капли иронии.
  Но я-то знал, что д'Артаньян умеет притворяться так, что обманул бы даже самого Николо Макиавелли. Он, конечно, был бы рад моему возвышению, но он всегда ощущает беспокойство, когда происходит что-либо, чего он не может понять. В данном случае произошло непостижимое для него, и это, конечно же, его насторожило. Однако он принял позу чрезвычайной почтительности и вновь обернулся к Королю, как бы ожидая распоряжений, которые должны были последовать за его появлением в приёмной Короля, куда его пригласил сам Король ещё со вчерашнего вечера.
  - Господин д'Артаньян! - сказал Филипп, понимая, что капитан мушкетёров ожидает какого-то поручения, за которым ему было велено явиться нынче утром. - Вы знаете, что остров-крепость Бель-Иль теперь принадлежит мне. Я распорядился укомплектовать его новым гарнизоном. Изучите списки тех, кто туда отправлен, мне требуется ваше мнение. Если кто-то из назначенных офицеров, по вашему мнению, недостаточно надёжен, предложите замену.
  Я остолбенел. Филипп предложил д'Артаньяну решить вопрос, который уже давно был решён, солдаты и офицеры уже были туда направлены! Лучше бы я сам придумал для него какое-то занятие! Я решил попытаться исправить положение, сообщив, что у Короля появились причины усомниться в правильности ранее сделанного выбора.
  - Его Величество находит, что этот вопрос был решён, быть может, несколько поспешно, тогда как эта крепость весьма существенна для обороны наших границ, - сказал я.
  - Да-да, - подтвердил Филипп. - Посоветуйтесь по этому вопросу с господином Фуке.
  - Да, Ваше Величество, - ответил д'Артаньян чрезвычайно спокойно.
  Он воспринял эту невероятное поручение со столь же невероятным уточнением так, как если бы в этом не было ничего особенного, отчего я почувствовал, как холодные ручейки пота текут по моей спине. Я предпочел бы, чтобы мой друг грубо схватил меня за одежду, оттащил в сторону и прошептал: 'Рассказывайте по порядку, господин д'Эрбле, что у вас тут случилось?' На этот случай у меня было припасено две-три нелепых байки, наиболее достоверную из которых я мог бы сообщить после того, как д'Артаньян не поверит двум первым.
  Возможно, она сошла бы хотя бы за полуправду. Спокойствие д'Артаньяна указывало на то, что он, вероятно, всё понял, или, по крайней мере, понял слишком многое. Главное, он понял, что с Королём творится что-то неладное. По-видимому, д'Артаньян понял, что столь любезное отношение Короля ко мне и к Фуке лишь предвещают будущий поток милостей, которые потекут как из рога изобилья на меня и на Фуке. Он понял также, что это невозможно объяснить капризом или переменой настроения, случилось что-то из ряда вон выходящее. Но он не мог прямо высказать своё удивление, поэтому попросту вышел, чтобы исполнить поручение Его Величества.
  - Скажите мне, Юбер, - сказал д'Артаньян, выйдя в приёмную и обратившись к секретарю Короля. - В котором часу Его Величество послал за господином епископом ваннским?
  - Господин д'Артаньян, - ответил изумленный лакей. - Он вовсе за ним не посылал!
  - Ах да! - воскликнул д'Артаньян. - Как же я запамятовал? Ведь ещё вчера вечером при мне Его Величество просил епископа зайти к нему ровно в восемь часов утра! Всего доброго, Юбер!
  После этого д'Артаньян решительно закрутил правый ус, после чего удалился с таким видом, как будто бы разрешил самый важный вопрос мирозданья. Он направился к Фуке.
  - Господин Фуке, доброе утро, - сказал он. - Простите за раннее беспокойство, но меня прислал к вам Его Величество.
  - Вы пришли арестовать меня? - спокойно спросил Фуке.
  - Помилуйте, монсеньор! - возразил д'Артаньян со смехом. - Откуда такие мрачные мысли? Вас, министра, суперинтенданта финансов - и вдруг арестовать! Король просил меня посоветоваться с вами в отношении тех офицеров, которые направлены для службы в гарнизоне крепости Бель-Иль.
  - Но ведь я подарил эту крепость Его Величеству, и он уже направил туда своих солдат! - воскликнул Фуке. - Для чего же спрашивать моё мнение об этих людях? Разве смею я усомниться в верности солдат Короля?
  - Ни в коей мере, монсеньор! - ответил д'Артаньян. - И я также ни в малейшей степени не могу усомниться в тех назначениях, которые уже подписаны Его Величеством. Мне показалось, что Королю просто хотелось услать меня с глаз долой. Вероятно, он хотел о чём-то посовещаться со своим новым другом.
  - Ах, да, с господином Кольбером, - сказал Фуке. - Неужели же ему не хватает времени для бесед с ним наедине?
  - Ошибаетесь, монсеньор, он хотел поболтать наедине с ваннским епископом, - ответил д'Артаньян. - И, между прочим, они уже довольно поговорили наедине ещё до моего прибытия.
  - С ваннским епископом? - воскликнул Фуке. - Это шутка, должно быть?
  - Ничуть, - возразил д'Артаньян. - Полагаю, что это он предложил мне воспользоваться вашими советами в отношении пересмотра офицеров гарнизона в Бель-Иле.
   - Каким же это образом он столь близко сошёлся с Его Величеством? И так скоро? - спросил Фуке скорее самого себя, нежели д'Артаньяна.
  - На этот вопрос в настоящий момент лучше всех смог бы ответить он сам, - ответил д'Артаньян. - Но что-то мне подсказывает, что лучший ответ не всегда самый правдивый. Итак, монсеньор, можете ли вы мне что-либо сообщить в отношении офицеров Бель-Иля?
  - Ровным счётом ничего, поскольку после передачи Бель-Иля Королю я совершенно перестал интересоваться этим островом, - солгал Фуке. - И я ни в коем случае не возьму на себя смелость корректировать или критиковать, или хотя бы даже в мыслях сомневаться в выборе офицеров для этого гарнизона, который уже осуществил Его Величество.
  - Я так и думал, монсеньор, - холодно ответил д'Артаньян. - Я придерживаюсь точно такого же мнения. За сим разрешите откланяться.
  'Это ловушка! - подумал Фуке, холодея. - Король хочет, чтобы я назвал тех офицеров, в которых я уверен, которые благосклонны ко мне или даже верны мне в большей степени, чем Королю! После того, как я назову их имена, эти люди будут отстранены! Ну уж нет, я не попадусь на эту удочку!'
  'Итак, Королю просто надо было меня отослать куда подальше! - подумал д'Артаньян. - И всё это после того, как с вечера он настаивал, чтобы я явился к нему с утра как можно раньше! Вчера я был ему нужен, сегодня я ему мешаю! Вчера ему и дела не было до епископа ваннского, сегодня он с ним неразлучен! Так измениться за одну ночь! Что ж, люди могут измениться после ночного размышления, после бессонной ночи, после раздумья над многими проблемами. Но как бы в этом случае Арамис мог предугадать эти изменения в Его Величестве? Только одно могло бы объяснить это - если сам Арамис причастен к этой перемене. Если же двойник Короля, его брат-близнец, действительно, существует, следовательно, Арамис не только проник в эту тайну, но и был достаточно дерзок и предприимчив, чтобы насильно устранить законного Короля и заменить его братом-близнецом! Что ж, предположение весьма основательное! Но мне нужны ещё доказательства! Где же их взять? Дождаться дня, и посмотреть, как этот новый Король относится к мадемуазель де Ла Вальер? Мысль неплоха сама по себе, но я могу потерять драгоценное время! Была-не была! Я немедленно должен предпринять розыски настоящего Короля! Арамис не решится убить его, следовательно, он его постарается спрятать там, где его никто не сможет разыскать. Лучше всего спрятать его там же, где был до этого времени брат Короля. А где он был? В последнее время Арамис проявлял слишком большой интерес к Бастилии, и лично к её коменданту, маркизу де Безмо! Это трудно объяснить тем, что Арамис вдруг воспылал дружбой к старому товарищу по оружию! Арамис не настолько сентиментален. У него всегда есть какой-то расчёт в его действиях, он никогда не действует просто так! Итак, следовательно, интерес Арамиса к Безмо объясняется тем, что брат Короля содержался в Бастилии. И, следовательно, сам Король сейчас находится там же, быть может даже в той же камере, где пребывал этот Принц. О, Арамис - хитрая лиса! Он, вероятно, сделал это так, что даже сам Безмо не подозревает о подмене! Итак, решено! Я должен как можно скорей отправиться в Бастилию и извлечь оттуда законного Короля. Надо бы для верности взглянуть на карету Арамиса. Если мои подозрения верны, я найду на её колёсах, а вернее того на его днище следы глины, характерной для дороги к Бастилии. Ещё неплохо бы взглянуть на коней. Если ночью они ездили туда и обратно, я это определю по их попонам, по состоянию копыт, и по другим признакам! Вперёд, д'Артаньян, ты должен спасать своего Короля!'
  
  Глава 259
  
  Мои читатели, существования которых я не предполагаю, так как пишу эти мемуары исключительно для себя, всё же, если таковые будут, вы спросите: 'Откуда он знал, о чём подумал д'Артаньян? Откуда он мог знать мысли других героев произведения?' Кое-что кое-кто мне рассказал впоследствии. Кое о чём я и сам догадался, так как это было нетрудно. Ну а некоторые другие мысли было несложно восстановить логическим путём. Я многократно тренировался догадываться о том, что думают люди, подмечая их движения, изменение лица, непроизвольные самые тончайшие мимические жесты, даже моргание, облизывание губ, движение бровей и так далее. Я привык для себя мысленно проговаривать предполагаемые мной мысли моих собеседников. И я часто убеждался, что довольно неплохо могу восстанавливать мысли тех, с кем беседую, а порой даже мысли тех, с кем только что беседовал, непосредственно до беседы или сразу же после беседы. Я привык доверять себе, своей памяти и своей логике, ведь именно благодаря этим своим дарованиям я смог достичь того положения, которое столь высоко, что уже тяготит меня. Так что для меня всё то, что я предполагаю в мыслях моих собеседников, является такой же истиной, как мои воспоминания о событиях или о разговорах.
  Итак, продолжу.
  Д'Артаньян рассуждал, что было бы замечательно осуществить обратную рокировку: Людовика вернуть на его место, а его брата направить обратно в Бастилию. Впрочем, как только Людовик будет возвращён на своё место, всё остальное капитана королевских мушкетёров уже не касается.
  Для этого хорошо было бы извлечь Короля из Бастилии. Но как проникнуть туда, и как вывести оттуда Короля? Дело само по себе не простое, а если попытаться сделать это незаметно, без скандала, чтобы сохранить всё в тайне, тогда это казалось делом и вовсе немыслимым. Проблема была неразрешимой, но только не для д'Артаньяна, поскольку наш гасконец не признавал неразрешимых проблем.
  И тут д'Артаньяна осенило. Он вспомнил эпизод, когда Атос не в меру разгорячился и потребовал от Короля согласия на брак Рауля с мадемуазель де Ла Вальер. Когда Людовик отказал в этой просьбе, Атос объявил, что Король похищает невест своих верных дворян и на этом основании объявил себя свободным от службы своему Королю. Людовик, разумеется, был взбешён и велел д'Артаньяну арестовать Атоса.
  - Ваше Величество, я, разумеется, исполню этот приказ незамедлительно, но прошу в приказе не упоминать имени достойного графа и маркиза, кавалера двух Орденов Святого Духа, один из которых дан ему Вашим приказом, а другой - покойным Королём Карлом Английским, - сказал д'Артаньян. - Вина маркиза, безусловно, велика, но не столь велика, чтобы лишать его указанных Орденов, а кавалера двух таких Орденов не очень прилично помещать в Бастилию всего лишь за его невоздержанные высказывания, при том, что он ничего противоправного не сделал и не замышлял. Будет лучше, если в приказе он будет указан как 'маркиз Инконнуэ', в особенности, если Вашему Величеству будет угодно помиловать его и освободить.
  - Хорошо, - нехотя ответил Людовик, который понимал, что слишком погорячился, и лишь не хотел отступать от своего первого порыва чтобы не давать повода считать его нерешительным. - Запишите приказ на арест маркиза Инконнуэ, и под этим именем поместите маркиза де Ла Фер в Бастилию.
  Получив от секретаря письменный приказ, подписанный Королём, д'Артаньян направился к канцлеру Сегье, чтобы поставить на приказ королевскую печать. Поскольку канцлер хорошо знал д'Артаньяна, он поставил печать при отсутвии Короля, что допускалось в подобных случаях.
   Всё это заняло довольно времени, так что Атос, не подозревающий о тучах, сгущающихся над его головой, спокойно вернулся домой. После получения документа по всей форме хитрый гасконец направился к Атосу и сообщил ему, что Король назначил ему домашний арест, Атосу надлежало оставаться дома до тех пор, пока этот наказание не будет отменено. Атос, который ожидал более сурового наказания, воспринял это с изумлением и поблагодарил д'Артаньяна за то, что, по-видимому, его стараниями это наказание оказалось столь лёгким. Затем д'Артаньян прокатился в своей карете до Бастилии и обратно, просто чтобы прошло какое-то время, и на случай, если кто-то ненароком видел его, чтобы он мог смело утверждать, что побывал в Бастилии. Затем хитрый гасконец вернулся к Людовику, доложил о выполнении приказа, после чего взмолился выслушать его. Используя всё своё красноречие, он уговорил Короля отменить свой приказ, заменив его домашним арестом на десять суток. Эти десять суток нужны были для того, чтобы Атос охладил свой пыл, успокоился и не наделал глупостей. Впрочем, для такого затворника, как Атос, десятидневный домашний арест был скорее благом, нежели обузой. Людовик нехотя уступил, но лишь частично - он согласился освободить графа через десять суток. При этом наряду с красноречием гасконца сработало и уважение, которое Людовик питал к д'Артаньяну, благодарность за его верную длительную службу, и даже, быть может, некоторым образом раскаяние и осознание собственной неправоты. Не знаю, быть может, я глубоко заблуждаюсь, приписывая царственным особам такие чувства, как раскаяние или осознание собственной неправоты. Впрочем, Людовик был ещё очень молод, и в некотором роде оставался почти весьма совестливым юношей.
  - Надеюсь, десять дней в Бастилии пойдут ему на пользу, - сказал Король. - Я подпишу этот приказ об освобождении графа сейчас, но вы воспользуетесь им только через десять дней.
  - Да, Ваше Величество, именно так, как вы изволили повелевать, - согласился д'Артаньян. - Маркиз Инконнуэ будет освобождён только через десять дней после подписания этого приказа.
  - Да-да, маркиз Инконнуэ, - ответил Людовик со смехом. - Что ж мы прекрасно поступили, что не стали указывать имя маркиза в приказе об аресте.
  Итак, д'Артаньян получил приказ об освобождении маркиза Инконнуэ из Бастилии, и также поставил на неё печать у канцлера Сегье. По истечении десяти дней д'Артаньян посетил Атоса и объявил ему, что его домашний арест отменён.
  - Король просил вас не распространяться о том, где вы провели эти десять дней, - сказал д'Артаньян.
  - Передайте Его Величеству, что я не намереваюсь распространяться о том, какова бывает благодарность царственных особ, - ответил Атос. - На этот счёт он может быть совершенно спокоен. Я немедленно возвращаюсь в Блуа и надеюсь, что больше он обо мне не услышит.
  - Чрезвычайно мудрое решение, - ответил д'Артаньян.
  В результате этих комбинаций д'Артаньян стал обладателем двух королевских приказов, выполненных по всей надлежащей форме. Один из них повелевал поместить в Бастилию некоего безымянного маркиза, другой - освободить его. Хитрый гасконец тщательно упаковал оба приказа в плотный пергаментный конверт до той поры, когда, быть может, они ему понадобятся.
  Теперь же он достал этот пергаментный конверт и извлёк приказ об освобождении неизвестного маркиза.
  - Какая легкомысленность - не ставить даты на таких важных приказах! - воскликнул он с улыбкой. - Ну что ж, Ваше Величество, ваша легкомысленность сослужит вам службу! Не будь её, как бы я ещё смог извлечь вас из Бастилии, не имея на то вашего приказа с собственноручной подписью и с государственной печатью от канцлера Сегье? В путь, д'Артаньян!
   Как ни спешил д'Артаньян в Бастилию, он поехал не верхом, а в своей карете. Он воспользовался тем, что Филипп дал ему поручение, которое он выполнил почти мгновенно, так что считал себя свободным от дальнейшей службы, и был уверен, что никто его не хватится. В качестве кучера он взял одного из надёжных мушкетёров по имени де Жоме.
  Прибыв в Бастилию, он предъявил коменданту, маркизу Безмо, приказ об освобождении 'маркиза Инконнуэ'.
  - Разве у вас в Бастилии так уж много маркизов, что вы не понимаете, о ком идёт речь? - спросил д'Артаньян.
  - Есть лишь один узник, к которому велено обращаться как к монсеньору, и на содержание которого выдаются особые суммы, - ответил де Безмо.
  - Разумеется, речь идёт о нём, - ответил д'Артаньян. - О том самом узнике, которого нынче ночью посещал господин д'Эрбле, мой друг и ваш в прошлом сослуживец. Господин ваннский епископ проявил крайнее участие к этому узнику, и добился приказа о его освобождении.
  - Так этот приказ подписан по результаты хлопот монсеньора д'Эрбле? - спросил Безмо с видимым облегчением.
  - Разумеется, дорогой маркиз, и он просил передать вам горячий привет и поблагодарить вас ещё раз о той услуге, которую вы вчера ему оказали! - воскликнул д'Артаньян. - Как вы могли усомниться в том, что мы с ним действуем заодно? Разве вы не помните, какими мы с ним были друзьями? Наша знаменитая четвёрка всегда и во всём была заодно!
  - Конечно, конечно! - обрадованно сказал де Безмо. - Передайте господину епископу мою искреннюю благодарность, и сообщите, прошу вас, что у вас не было никаких затруднений с исполнением этого приказа!
  - Обязательно передам, - сказал д'Артаньян, похлопав Безмо по плечу, как бывало в прошлом в мушкетёрские времена. -И вот ещё что. Проследите, чтобы никто не встретился мне по дороге. Вы же понимаете, насколько секретная личность этот самый 'Маркиз Инконнуэ'! Им интересуются такие люди как епископ ваннский! И даже, как видите, сам Король!
  - Не беспокойтесь, господин д'Артаньян, я всех ушлю прочь, - ответил Безмо. - Я провожу вас до галереи, помещение номер одиннадцать, справа, это не камера, а целая квартира, заметьте! Узник содержится в замечательных условиях, как и велено! Вот вам ключ. Прошу оставить приказ у меня.
  - Разумеется, дорогой Маркиз, я порядок знаю, приказ вам, узника мне, - ответил д'Артаньян с улыбкой, вручая приказ коменданту. - Ключ можете дать мне прямо сейчас, и не забудьте же уйти. Мы пройдём с узником через ваш кабинет, и я оставлю ключ на вашем столе.
  
  Глава 260
  
  Людовик в полном отчаянии лежал на кровати с закрытыми глазами. Он уже ни о чём не думал, просто в отчаянии ожидал развязки своей судьбы. Был уже полдень, никто не приходил за ним, стражник либо обманул его, либо просто посмеялся над ним. Очевидно, что никакой шумихи исчезновение Короля не вызвало. Это было непонятно, и это было очень плохим знаком.
  Вдруг он услышал звук вставляемого в замок ключа, затем ключ явно повернули на два оборота, и двери открылись.
  Король приподнял голову и увидел капитана своих мушкетёров, входящего в помещение, и приложившего палец к губам в знак молчания.
   - Ваше Величество, я пришёл спасти вас, но, умоляю, ради чести вашего дома и ради спокойного дальнейшего вашего правления, не поднимайте никакого шума! - сказал он. - Бедняга Безмо не знает, кто был помещён в Бастилию, не будем же сообщать ему об этом. Пусть ваше похищение останется в тайне, это облегчит ваше возвращение на трон.
  - Погодите-ка, - сказал Король, приподнимаясь с постели. - Я ничего не понимаю. Что произошло? Кто меня похитил?
  - Мы обязательно во всём разберёмся, все виновные будут наказаны, вы будете восстановлены во всех ваших правах, но сейчас на вашем троне сидит самозванец, так что нам следует действовать осторожно и аккуратно, - сказал д'Артаньян. - Ведь вы верите мне, Ваше Величество?
  - В нынешних обстоятельствах, пожалуй, только вам я и верю, мой верный д'Артаньян, - ответил Людовик. - Но я, кажется, не могу подняться!
  - Это от нервов, Ваше Величество, - успокоил Короля д'Артаньян. - Глотните этот чудодейственный бальзам и обопритесь на моё плечо. Не стоит терять времени.
  - Что это за питьё? - с подозрением спросил Людовик.
  - Вы думаете, что это отрава? - спросил д'Артаньян. - Позвольте мне отхлебнуть самому.
  - Не надо, я вам верю, - ответил Король.
  Он решительно выхватил бутылёк из рук д'Артаньяна и сделал два больших глотка, после чего закашлялся.
  - Двух глотков, пожалуй, многовато, - сказал д'Артаньян. - Это вас излишне взбодрит. Но, впрочем, идёмте же.
  Опираясь на плечо капитана своих мушкетёров, Король поднялся и направился к выходу.
  В этот момент он увидел на полу маску, которую Людовик сорвал с себя, оставшись один после того, как его поместили в этот каземат.
  - Вас ввели сюда в маске, Ваше Величество? - спросил он.
  - Да, но я больше ни за что не надену её! - воскликнул Король.
  - По пути мы никого не должны встретить, но, пожалуй, прикройте лицо моей шляпой, - сказал д'Артаньян. - Если они не видели вашего лица, когда вы сюда прибыли, лучше им не видеть его и тогда, когда вы покинете это гнусное место навсегда.
  Король сжал плечо д'Артаньяна, и капитан понял, что это - жест благодарности. Выходя он незаметно подцепил маску шпагой и положил себе в карман.
  Они без приключений проследовали через галерею, затем через кабинет Безмо, где капитан бросил на стол хозяина ключ от номера одиннадцатого, затем спустились по лестнице, вышли во двор и сели в карету д'Артаньяна.
  - Гони в Лувр! - воскликнул д'Артаньян, обращаясь к де Жоме.
  - Почему они не хватились меня? - спросил Людовик. - И почему мы едем в Лувр, если весь двор находится в Во-ле-Виконт?
  - Двору больше нечего делать в Во-ле-Виконт, - ответил д'Артаньян. - Все вернутся в Лувр. Что касается первого вопроса, Ваше Величество, мужайтесь. Ведь вы сказали, что целиком доверяете мне. Вы ведь не считаете меня сумасшедшим?
  - Менее чем кого бы то ни было во Франции, - ответил Людовик. - Признаю в вас самого здравомыслящего француза и самого верного моего подданного!
  - Так вот, Ваше Величество, самый здравомыслящий француз и самый верный ваш подданный сообщает вам, что сегодня утром я прибыл в ваш кабинет в замке Во-ле-Виконт и нашёл там Вас, который дал мне даже некое поручение.
  - Что? - воскликнул Людовик. - Вы нашли там меня? Вы, должно быть, шутите!
  - Разве осмелился бы я шутить подобным образом в такую минуту, Ваше Величество? - возразил д'Артаньян. - Ваше место занято человеком, который как две капли воды похож на Ваше Величество.
  - Невероятно! - воскликнул Король.
  - Я полагаю, что существует ваш брат-близнец, Ваше Величество, существование которого кардинал Ришельё и ваши родители скрыли от всего мира, - ответил д'Артаньян. - И вот теперь какие-то люди узнали об этом и решили воспользоваться этой ситуацией. Они не решились бы похитить вас, если бы не имели того, кто вас сможет заменить так, что этого никто не заметит.
  - У меня есть брат-близнец? - воскликнул Людовик. - И он настолько похож, что даже моя супруга, моя мать, и никто другой не заметят подмены?
  - Я и сам не заметил никакой разницы, Ваше Величество, -сказал д'Артаньян.
  - Как же вы узнали, что это не я? -спросил Людовик с недоверием.
  - По поведению вашего двойника, - ответил д'Артаньян. - У меня уже и раньше зародилось подозрение о том, что готовится что-то очень коварное и хитрое. По некоторым признакам я допустил и такую возможность, с которой столкнулся. Но, признаюсь, что когда я увидел вашего двойника, у меня в первое время не зародилось никаких подозрений, насколько он похож на вас. Но ведь вы вызвали меня ещё вчера для какого-то важного дела?
  - Я хотел поручить вам подготовиться к аресту Фуке, - ответил Людовик. - Этот человек опутал всё своими ставленниками, и арест его будет не прост. То есть я так думал, когда хотел поговорить с вами об этом сегодня утром! Но каков негодяй! Ведь это - его происки! Иначе и быть не может!
  - Я не могу утверждать, что в этом заговоре напрямую замешан Фуке, Ваше Величество, но его задумали и реализовали, безусловно те, кто считают его своим другом, - ответил д'Артаньян.
  - Так почему же вы исключаете его участие? - спросил Король с некоторым раздражением. - Разве друзья не действуют все заодно?
  - Я и сам так думал, но недавние события убедили меня, что друзья далеко не всегда действуют заодно, Ваше Величество, - сказал д'Артаньян с задумчивостью.
  -Вы, кажется, что-то темните, капитан, - сухо сказал Король. - Мне кажется, что вы покрываете заговорщиков. Уж не замешаны ли в этом деле какие-то ваши родственники или друзья?
  - Я так не думаю, Ваше Величество, - ответил д'Артаньян. - Но мы, конечно же, во всём разберёмся. Лишь умоляю вас не рубить с плеча. Все виновные будут наказаны по заслугам. Но надо постараться, чтобы невиновные не были наказаны.
  - Как раз это совсем не обязательно, - холодно ответил Людовик. - Разве вы не читали духовное завещание кардинала Ришельё? Он писал, что для блага государства самое важное - истребить всех заговорщиков, а если при этом пострадает кто-то не виновный, в этом нет большого зла. Гораздо хуже будет, если виновный избежит кары.
  - Я не читал труды кардинала Ришельё, - ответил д'Артаньян. - Мне доводилось читать только две бумаги, написанные им лично, его рукой.
  - Вот как? - оживился Король. - Что же в них было, в этих бумагах?
  - Это были два открытых патента, - ответил д'Артаньян. - Первый из них освобождал предъявителя этого документа от всякой ответственности за содеянное, чем бы это ни было. Там так и было сказано: 'Предъявитель сего сделал то, что он сделал, по моему разрешению и во благо Франции' и подпись 'Первый министр Арман Ришельё'.
  - Даже так? - удивился Людовик. - Я никогда бы не подумал, что Ришельё мог бы подписать такой документ. Каким же большим доверием вы располагали, если он выдал вам такой патент! Как вы этого добились?
  - Это патент был выдан не мне, Ваше Величество, а тому, кто задумал убить меня и троих моих друзей, - ответил д'Артаньян.
  - Ришельё разрешил вас убить, и даже выдал на это письменное распоряжение, вот как? - удивился Король. - Почему же вы остались живы?
  - Не только я, но и все трое моих друзей, - ответил д'Артаньян. - Это долгая история. Мы попросту освободили землю Франции от убийцы, а документ достался нам как трофей.
  - Любопытно! -ответил Людовик. - А какого рода был второй документ?
  - Это был открытый патент на должность лейтенанта королевских мушкетёров, который кардинал Ришельё вручил всем нам четверым, предложив вписать то имя, чьё мы сочтём достойным.
  - Понимаю, - сказал Король. - И вы не перессорились, решая, чьё имя будет вписано туда?
  - Мы поспорили только в том духе, что каждый из нас отказывался и уступал эту честь другому, - ответил д'Артаньян. - В конце концов самый авторитетный из нас настоял на том, чтобы в этот патент было вписано моё имя.
  - И таким вот путём вы стали лейтенантом мушкетёров, - ответил с кивком Людовик. -Понимаю.
  - Не вполне так, Ваше Величество, - сказал д'Артаньян. - Мой авторитетный друг взялся сам вписать туда моё имя, но испортил этот патент, сначала поставив на нём огромную кляксу, а затем, поспешив её стереть, залив его вином.
  - Дурную же услугу он оказал вам! - воскликнул Людовик.
  - Напротив, он оказал мне чрезвычайно важную услугу, Ваше Величество! - продолжал возражать д'Артаньян. - Ведь если бы в патент было вписано моё имя, я стал бы лейтенантом мушкетёров кардинала! Или, во всяком случае, я получил бы звание мушкетёра из рук кардинала, и был бы ему этим обязан.
  - Так вы, стало быть, не стали лейтенантом мушкетёров? - спросил Людовик.
  - На следующий день мой друг пошёл к капитану де Тревилю и показал ему испорченный патент, - ответил д'Артаньян. - Капитан тут же понял в чём дело, заполнил новый патент от своего имени, на котором получил подпись Вашего отца, Короля Людовика XIII. Этот случай научил меня, что не следует читать документы, подписанные каким-либо министром, когда в государстве имеется Король.
  - Но ведь вы служили кардиналу Мазарини, не так ли? - спросил польщённый Людовик.
  - Только до тех пор, пока Ваше Величество не достигли совершеннолетия, - ответил д'Артаньян. - И потом, ведь кардинал Мазарини был вашим министром, так что, служа ему, я опять-таки служил Вашему Величеству.
  - А разве кардинал Ришельё не был министром моего отца? - возразил Людовик. - Что-то у вас не сходится, господин капитан!
  - У меня всё сходится, поскольку кардинал Ришельё иногда, служа вашему батюшке, притеснял вашу добрую матушку, Королеву Анну, тогда как кардинал Мазарини никогда ничего не сделал плохого ни против Королевы, ни против Вашего Величества, а напротив защищал вас и её от всех, кто пытался вам вредить, - ответил д'Артаньян. - Но мы уже подъезжаем в Лувр! Поскольку я не вижу обычного обилия охраны, я полагаю, что двойник Вашего Величества ещё не прибыл сюда. Я предлагаю войти в Лувр не парадным входом, а через тот вход, которым иногда пользуемся мы, ваша верная охрана. Пусть появление Вашего Величества будет неожиданностью для самозванца. Постараемся изъять его так же незаметно, как это сделали с вами заговорщики. Если же это окажется невозможным, нам придётся раскрыть ваше инкогнито. Но это было бы крайне нежелательно, ведь это может вызвать гражданскую войну.
  - Гражданскую войну, вы говорите? - удивился Людовик. - По какому случаю?
  - Даже если бы ваш двойник и не был вашим братом, никто не помешает ему объявить, что это так, - ответил д'Артаньян. - Или, того хуже, он объявит, что он - это вы, а вы - самозванец. Мы, конечно, смогли бы его разоблачить после длительного и детального расследования, но этот скандал не может не сказаться на политическое равновесие в стране. Недобитые фрондёры объявят его истинным Королём и прольётся много крови. Крови подданных Вашего Величества. Нужно ли это теперь, когда ваше правление только-только приобрело столь необходимое равновесие, подданные приведены к состоянию полной покорности и подчинения?
  - Вы называете покорностью и подчинением похищение Короля и возведение на трон узурпатора? -воскликнул Людовик.
  - Это всего лишь пара заговорщиков, не больше, - возразил д'Артаньян.
  - Я думаю, что их гораздо больше, - ответил Людовик, начиная несколько успокаиваться. - Но вы правы, лучше сделать это тихо и без шума. Ни к чему возбуждать моих подданных идеей возможности существования кого-то, похожего на меня, да ещё и претендующего на моё место.
  - Так наденьте же мою шляпу и вот эту маску, - сказал д'Артаньян.
  - Когда вы успели поднять её с пола? - удивился Людовик.
  -Я подцепил её своей шпагой, рассудив, что она может нам пригодиться, - ответил д'Артаньян.
  
  Глава 261
  
  Оставшись наедине с Филиппом, я предупредил его, что не стоит открыто избегать мадемуазель де Ла Вальер, высказывать расположение Фуке слишком явно, проявлять нерасположенность к Кольберу. Также не следует демонстрировать равнодушие к тем видам развлечений, которыми увлекался Людовик. Хотя бы первое время Филиппу надлежит быть именно Людовиком XIV, и никем иным, и лишь очень постепенно изменять и политику, и поведение, и даже, если хочется, то и пристрастия, привычки, предпочтения.
  - Я бы хотел видеть мою мать, - сказал Филипп. -Все эти годы я не знал ни матери, ни отца, и не подозревал, что моя мать жива. А ведь ей уже много лет и её жизнь может прерваться в любой день. Я понимаю, что время материнской ласки для меня упущено навсегда. Но хотя бы взять её за ладони, заглянуть в её глаза, чтобы запомнить её лицо, её голос, даже её запах.
  - Это весьма естественное желание, но крайне неуместное, и очень опасное, - возразил я. - В последнее время между Людовиком и Королевой-матерью наметилось отчуждение, холодность. Ваша матушка, конечно, была бы рада увидеть доказательства сыновней любви и привязанности, но это насторожит её, а также всех, кто будет этому свидетелем. Людовик так никогда не поступал. Потерпите хотя бы неделю-другую. Мы придумаем причины вашего духовного сближения, и вы сможете сделать всё то, что хотите, но не сразу, а чуть позже, постепенно подготовив всех к такой перемене в вас.
  - Я понимаю, что я должен стать Людовиком, но некоторые вещи меня чрезвычайно огорчают и даже почти пугают, - грустно сказал Филипп. - Супруга Людовика теперь будет моей супругой. Не знаю, любил ли Людовик её, или лишь притворялся, или, быть может, любил, но разлюбил позднее, или же он совмещал привязанность к ней с новой привязанностью к мадемуазель де Ла Вальер? Я не представляю, как себя вести с ней. К тому же, это - прелюбодеяние! Обращаться с супругой своего брата как со своей собственной, узурпировать права мужа, при живом муже, это ужасно.
  - Не слишком ужасно, поверьте, Ваше Величество, - возразил я. - Не менее половины французов этим занимаются. Что действительно ужасно, так это то, что вас отторгли от семьи, лишили прав, принадлежащих вам по праву, и в довершение этой чудовищной несправедливости ещё и лишили свободы, лишили права жить нормальной жизнью, иметь семью, детей, любить и быть любимым! У вас хватило решимости и смелости вернуть себе всё то, что отняли у вас незаконно. По законам человеческим то, что мы с вами сделали с вашим братом, карается смертью. А то, что вам предстоит сделать с его женой, всего лишь осуждается. По законам же Божьим вы служите Ордену, а Орден - Папе, наместнику Божьему на земле. Так что в моём лице Папа и сам Господь отпускают вам этот грех и все те грехи, которые следуют из этого чрезвычайного подвига, на который вы решились. Если вам неприятна Королева... Это прискорбно. Но ведь вы её ещё не видели! Как вы можете заранее знать, какие чувства она в вас вызовет? И потом... Что ж, вы можете не встречаться с Королевой, или встречаться лишь ненадолго и формально. Сможете сказать впоследствии, что охладели к ней. Хотя этот брак был заключён по политическим мотивам, и его крепость была бы залогом длительного мира между Францией и Испанией. Подумайте, ведь вы можете стать отцом второго ребёнка Королевы, а если Дофина приберёт Господь, а ваше будущее дитя будет мальчиком, ведь вы будете отцом будущего Короля и фактически основателем этой новой династии! Неужели вы откажетесь от этой чести?
  - Украденная честь сомнительна, - вздохнул Филипп.
  - Вчера вы были более решительны, - сказал я.
  - Я и сейчас не отступлю, - твёрдо ответил Филипп. - Простите мне эту минутную слабость. Вы правы, я должен быть Людовиком, каким был он, во всяком случае первое время. Я стану мужем Королеве, любовником мадемуазель де Ла Вальер, я буду флиртовать с Принцессой, стану секретничать с Кольбером, надену маску суровости в отношении Фуке, но только ненадолго! Лишь до тех пор, пока мы с вами не удостоверимся, что всё прошло идеально. Мы не дадим оснований для каких-либо сомнений на мой счёт! Все будут видеть во мне Людовика XIV, даже я сам. Если бы вчера Людовик лишился пальца или зуба, мне надлежало бы сделать сегодня утром с собой то же самое. И я сделал бы это, поверьте, даже если бы мне пришлось это сделать собственноручно! Во мне достаточно решимости на это. А я опасаюсь всего лишь проявить галантность к Королеве не в точности в той форме и в том виде, к какому она привыкла. Не раскусит ли меня женщина, которая будет считать меня собственным супругом? Я постараюсь быть внимательным к той, кто считает меня своим любовником, но не удивится ли она переменам во мне? Ведь я не знаю в точности манеры поведения Людовика в подобных обстоятельствах!
  - Скажитесь больным и слегка не в настроении, этого будет довольно, для того, чтобы объяснить все несоответствия, которые неизбежны, - ответил я.
  - Но разве это не слабость - прикидываться больным в первый же день, когда я, наконец, стал свободным и могу действовать? -спросил Филипп. - Эта слабость смешна и недостойна будущего Короля!
  - Не будущего Короля, а уже фактического Короля каковым вы стали сегодня, Ваше Величество, - ответил я и поклонился ему, чтобы приободрить и приучить к подобным поклонам, которые будут теперь нередки. - Поверьте, если вы сами будете верить, что вы Король, никто не посмеет усомниться в этом. Величие любого человека проистекает от осознания им собственного величия, это всё определяет. Божество, ведущее себя как Меркурий, выполняющий всего лишь роль курьера, или как Вулкан, играющий роль рогоносца, никогда не будет настоящим божеством, тогда как Зевс вёл себя более чем вызывающе, и уже хотя бы только этим был на голову выше всех прочих богов Олимпа. Он решил для себя, что ему позволено всё, и никто не посмел ему возразить. Будьте же и вы таким же, но постепенно.
  - Я всё понял, - ответил Филипп. - Благодарю за этот урок.
  - Тогда делайте второй шаг, покажите себя вашим придворным, - ответил я.
  - Ещё только один вопрос, - продолжил Филипп. - Скажите, господин епископ, смогу ли я разыскать ту даму, которую видел несколько раз, и которую, кажется, действительно люблю?
  - Подождите неделю-другую, и любая дама Франции будет вашей, - ответил я. - Если дамам знатная, сближение произойдёт само собой, стоит вам лишь только этого пожелать. Если же она недостаточно высокопоставлена, советую вам сначала сделать её знатной, затем сближаться с ней. В вашей власти сделать её сколь угодно знатной и поставить над всеми другими дамами королевства.
  - Эта дама из дома маршала де Грамона, - сказал Филипп.
  'Какой ужас! - подумал я. - Катерина Шарлотта де Грамон, оказывается, встречалась с Филиппом! Что за бестолочи охраняли его! Потрясающий непрофессионализм! Ну теперь, вероятно, это не имеет существенного значения, однако, надо будет как-то нейтрализовать мадемуазель де Граммон, или же сделать её любовницей Филиппа. Или и то, и другое, сначала второе, затем первое. Монастырь, например, где она не сможет проговориться'.
  - Я догадываюсь, о ком вы говорите, Ваше Величество, - ответил я. - Ваше дело, полагаю, небезнадёжно, но оставим это на более позднее время. Теперь же вам следует подготовиться к встрече с вашими родственниками, после чего мы отправимся в Лувр.
  - У меня совершенно нет аппетита, я и хотел бы отправиться в Лувр как можно скорей, - ответил Филипп.
  - Ваша воля - закон для двора, но вы в таком случае вынудите и всех остальных отправиться в Лувр без завтрака, - сказал я. - Пожалейте же своих подданных и дайте им возможность утолить утренний голод, взбодриться перед дорогой. Покормите их за счёт Фуке. Он всё равно уже понёс эти расходы. Вкусная еда способствует улучшению настроения, а еда у Фуке будет изысканная, уверяю вас. Сытые и довольные люди будут лучше служить вам и меньше будут обращать внимание на отличия между вами и Людовиком, если таковые проявят себя, чего, боюсь, нам не избежать. Кроме того, кухней господина Фуке командует сам Франсуа Ватель, это самый знаменитый кулинар всех времён во Франции, а Франция задаёт тон в кулинарии всей Европе. Его знаменитый крем Шантийи - чемпион среди десертов. И другие блюда запомнятся надолго. Я рекомендую отведать их и вам, Ваше Величество, вы не пожалеете. Даже я, который старается есть немного, отведаю по чуть-чуть каждого из этих блюд, ибо это не еда, это - гармония вкуса и наслаждение чувств.
  - Вы меня убедили, я буду завтракать, - решительно сказал Филипп. - Но после завтрака мы немедленно отправимся в Лувр.
  - Это будет наиболее разумно, - согласился я. - В Лувре господин Сегье скрепит печатью ваш приказ об отправке известного вам лица в Пиньероль, и мы, наконец, избавимся от всех опасений на этот счёт.
  Как и ожидалось, завтрак был великолепен. Я вспомнил, что не отдал должного искусству Вателя в предыдущий день, поскольку был слишком занят всеми этими делами, и у меня весь день почти маковой росинки не было во рту. Моё чрезвычайное возбуждение заглушило голод, зов природы уступил зову возбуждённого сердца и разгорячённого мозга. Теперь же я несколько успокоился и воздал должное кухне Вателя. Кажется, я даже позавтракал так плотно, что этот приём пищи мог мне заменить и обед, и ужин, как оно впоследствии и произошло.
  Когда мы направились в Лувр, я поискал глазами д'Артаньяна, но не нашёл его. Его место занимал заместитель по имени д'Арленкур.
  - Шевалье д'Арленкур, не ответите ли мне, куда запропал ваш лейтенант и командир, господин д'Артаньян? - спросил его я.
  - Я на службе, монсеньор, - ответил д'Арленкур. - Вы сами были мушкетёром и понимаете, что на подобные вопросы отвечать гражданским мы не должны. Но я знаю, что вы - друг господина д'Артаньяна, и поэтому скажу лишь, что вы можете не беспокоиться, он здоров и выполняет важное поручение Его Величества.
  - Благодарю вас, приятель, я приблизительно так и понял, - ответил я ему с лучезарной улыбкой.
  Мне захотелось спросить у Филиппа, какое поручение он дал д'Артаньяну, но, во-первых, подъехать к нему и обратиться с вопросом в настоящее время было большим риском, придворные ещё не привыкли к тому, что я буду его ближайшим советником. Во-вторых, я отлично помню, что д'Артаньян мог видеть сегодня Филиппа только в моём присутствии, так что Филипп не мог произнести ничего такого, чего я не слышал бы.
  'Ах, да! - вспомнил я. - Филипп для того, чтобы услать д'Артаньяна подальше, рекомендовал ему критически изучить список офицеров, назначенных в Бель-Иль! Лучше бы он услал его туда с повторной инспекцией! Надо было всё-таки самому придумать поручение для хитрого гасконца, а не отдавать это дело на усмотрение Филиппа! Но почему же я вижу Фуке, но не вижу рядом с ним д'Артаньяна? Это плохой знак. Ведь это говорит о том, что д'Артаньян отбыл куда-то по собственной инициативе! Сегодня мне в наименьшей степени хотелось бы, чтобы д'Артаньян проявлял какую-либо инициативу!'
  
  Глава 262
  
  От глаз придворных не скрылось, что Король вёл себя несколько неожиданно. Многие были уже в курсе его нового увлечения и ожидали, что Людовик возобновит галантные атаки на неприступность мадемуазель де Ла Вальер, и что крепость её чести, не столь уж и прочной, если и не была взята до сих пор, то уж точно будет взята нынче, когда всё так располагает к романтизму и смелым и неожиданным поступкам. Ведь все они ощущали на время пребывающими в какой-то таинственной арабской сказке, где желания исполняются ещё до того, как они пришли на ум, столь велика была предупредительность, изобретательность и расточительность господина Фуке. Королева Мария Терезия, разумеется, не ждала от супруга проявлений любви или внимательности, но она справедливо ожидала соблюдения внешних приличий. Король Людовик был ещё не настолько самоуверенным, чтобы открыто на глазах супруги отдавать предпочтение фаворитке.
  Королева-мать также сочувствовала своей невестке, которая была ей ещё и дважды племянница - по брату и по родной сестре супруга.
  Филиппу пришлось сказаться слегка простуженным, чтобы избежать долгих объяснений и разговоров с родственниками. Это объяснило и поспешный отъезд, и недостаточное внимание к новой фаворитке, и почти полное невнимание к Королеве. А кроме всего прочего, это объяснило и его молчаливость по дороге в Лувр, как и задумчивость, и даже некоторую грусть. Филипп же на самом деле с жадностью рассматривал пейзаж из окна кареты. Теперь это - его собственная страна, всё вокруг принадлежит ему, Королю Франции. Это надо было не только осознать, но и прочувствовать. Он впивался глазами в пейзажи, в сельские дома, в поля, луга и леса, разглядывал дома в городах и даже всматривался в каждого прохожего на улице, пытаясь представить себе, кто он такой, каковы его мысли, и что он думает о своём Короле.
  Тем временем д'Артаньян готовил план, как обратно поменять Филиппа на Людовика, не привлекая ничьего внимания, не поднимая шума, поменять так, чтобы никто и не заметил этой подмены. Фактически он решил реализовать мой план, но только в обратную сторону. Конечно, ему на ум пришла спальня, замена лже-Короля на Короля во время сна. Мушкетёр Короля командовал королевской охраной, казалось бы, реализация этого плана была вполне ему по силам. Но вокруг королевской спальни выстраивалась несколько иная иерархическая структура. Так что здесь было о чём подумать.
  - Ваше Величество, - сказал он. - Мы будем исходить из того, чтобы никто не проник в вашу тайну. Но поскольку уже есть одно лицо, которое наверняка в эту тайну посвящено, не произойдёт ничего страшного, если мы обратимся к нему за помощью.
  - Вы хотите сказать, что в Лувре есть человек, который всё это время был посвящён в тайну, о которой даже я сам ничего не знал? - воскликнул Людовик.
  - Таких людей не менее трёх, - ответил д'Артаньян. - Во-первых, ваша матушка, во-вторых, тот, кто освободил вашего брата, пленил вас и поместил его на ваше место, а, в-третьих, та дама, которая нам поможет.
  - Она не связана с преступниками? - настороженно спросил Король.
  - Не думаю, хотя она была когда-то связана со многими заговорами, и даже большую их часть сама же и устраивала, - ответил д'Артаньян.
  - Вы говорите о герцогине де Шеврёз! - догадался Король. - Вы правы! Идёмте к ней! Я спрячусь у неё до времени!
  - Гениально! - воскликнул д'Артаньян, делая вид, что та мысль, которая пришла ему в голову чуть раньше, лишь теперь первой озарила светлый ум Его Величества.
  Польщённый Людовик несколько приободрился.
  Герцогиня де Шеврёз никогда не запирала дверей своих апартаментов, которые находились в Лувре же, но в другом крыле.
  Тем не менее, д'Артаньян не исключал того, что у этой дамы могут быть гости, поэтому он деликатно постучал в двери.
  - Входите, у меня не заперто! - ответила герцогиня.
  - Значит, она одна, - сказал д'Артаньян Королю. - Ваше Величество, позвольте мне в нарушение этикета войти к ней первым, а вы подождите за первой дверью. Её следует подготовить к сюрпризу.
  - Это совершенно не обязательно, - отмахнулся Людовик. - Она не испугается моему появлению, даже если бы считала меня умершим. У этой дамы чрезвычайно крепкие нервы.
  Сказав это, Людовик решительно вошёл сначала в первые двери, затем, пройдя небольшую приёмную, во вторые двери, где и застал герцогиню в домашнем, то есть в том очаровательном неглиже, которое скрывало всё то, что выдавало её возраст, но оставляло взору всё то, что ещё сохраняло свою свежесть и обольстительность.
  - Ах, Ваше Величество! - воскликнула герцогиня, поспешно поднимаясь с кресла и делая почтительный реверанс.
  - Умоляю, герцогиня, потише! - ответил Людовик. - Сядьте и выслушайте меня.
  Видя, что герцогиня колеблется, Людовик сам сел в свободное кресло и сделал жест, означающий, что герцогине следует сесть.
  - Входите, д'Артаньян! - сказал Людовик.
  
  Глава 263
  
  Капитан вошёл, но остался в дверях, что позволяло ему одновременно слышать то, что говорится в комнате герцогини и даже участвовать в разговоре, но и не допустить, чтобы кто-либо подслушивал у дверей приёмной, наружные двери которой он на всякий случай закрыл задвижкой, которой не пользовались, вероятно, с того самого времени, когда её установили.
  - Герцогиня, - сказал Король. - Вы и матушка скрыли от меня тайну, которую мне надлежало бы знать.
  - Ваше Величество, тайны вашей матушки Королевы остаются тайнами Королевы! - воскликнула герцогиня де Шеврёз. - Я не знаю, о какой конкретно тайне вы говорите, но полагаю, что далеко не всё, о чём знает Её Величество, она решилась рассказать вам, но всё же если вас что-то интересует из её личных тайн, вам лучше обратиться к ней.
  - Я так и сделаю в следующий раз, - ответил Людовик. - Но в настоящее время я уже посвящён в эту тайну, причём посвящён в неё столь грубо, бесцеремонно и дико, что назвать это насилием, покушением, преступлением, означает сильно преуменьшить вину тех негодяев, которые это совершили.
  Герцогиня лишь слегка повернула голову, на лице её появилось выражение удивлённого внимания, но она ничего не произнесла.
  - Речь идёт о моём брате, - сказал Людовик.
  - Разве он не отправился вместе с вами в Во-ле-Виконт? - спросила герцогиня.
  -Я говорю не о Филиппе, а о другом брате, моём брате-близнеце! - уточнил Король.
  - Ах вот что! - проговорила герцогиня. - Что ж, я обещала Королеве, что ничего не скажу об этом никому. Неужели же я должна нарушить своё обещание?
  - Вы ничего мне не сказали, я всё узнал сам, так что меня интересуют лишь те подробности, которые помогут восстановить status quo, - ответил Людовик.
  - Что ж, в таком случае я, полагаю, могу считать себя свободной от этого обещания, - согласилась де Шеврёз. - Вашего брата близнеца назвали Луи-Филипп, так что он одновременно тезка и вам, и вашему младшему брату, герцогу Орлеанскому. Кардинал Ришельё убедил вашего отца, Людовика XIII в том, что два наследника престола, обладающих совершенно равными правами, будет слишком опасно для Франции. Быть может, в какой-нибудь дикой стране два Короля на троне было бы вполне приемлемо, но только не во Франции, расколотой на различные герцогства, маркизаты, где вельможи и гранды чувствуют себя не только полноправными правителями на своих родовых землях, но и полагают, что по своей знатности они вполне могли бы претендовать на престол Франции. Возьмите для примера хотя бы герцогов Лотарингских! Они считают себя ничуть не хуже Короля Наваррского, так что трон Франции ушёл у них почти из-под самого носа. Если бы Генрих Лотарингский остался жив и пережил Генриха III Валуа, тогда королём Франции мог бы стать он, а не ваш дед, и назывался бы он точно так же, Генрих IV, но только не Бурбон, а Гиз. История королевских династий Франции могла бы быть другой. Ришельё это прекрасно понимал. Одного из братьев могли бы использовать те или иные заговорщики для свержения другого, во Франции шла бы затяжная гражданская война, и совершенно не известно, какая партия бы победила в ней. Как правило, побеждает в подобных случаях самая наглая, самая бесцеремонная и самая жестокая партия, которая не стесняется в средствах, готова на преступления для достижения своих целей, которая ни во что ни ставит интересы государства, а борется лишь за личную власть. Вся эта картина хаоса пронеслась перед глазами великого кардинала. Он бы мог обуздать мятеж, если бы был уверен, что доживёт до времени вашего правления. Но он понимал, что времени у него осталось немного, и как один из немногих людей, которые думают не только о том, что происходит с ними, но ещё и о том, что будет происходить в его государстве и после того, как его самого призовёт к себе Господь, кардинал понял, что нельзя допускать существование двух равноправных наследников. Убивать королевского сына, разумеется, нельзя. Поэтому его следовало спрятать, скрыв ото всех тайну его существования. Это и было сделано. Королева-мать оросила слезами своего второго сына, родившегося на полчаса позже первого, и навсегда простилась с ним. Теперь, когда я рассказала всё, что знаю, не позволите ли вы мне узнать, каким образом вы оказались посвящены в эту тайну?
  - Всё очень просто! - ответил Людовик. - Меня похитили, пока я мирно спал в постели в Во-ле-Виконт, и поместили в Бастилию. Я полагал, что под утро меня хватятся, и надеялся, что меня разыщут и освободят, но ничего подобного не произошло. Утром за мной прибыл капитан д'Артаньян, который каким-то образом догадался, что на моём месте пребывает некто, очень похожий на меня, но не я. Он также догадался, где меня искать, разыскал меня и каким-то неведомым мне способом смог убедить тюремщиков выпустить меня, не сообщая им, кто я такой.
  - Рене! - воскликнула герцогиня. - Негодник! Как же он посмел!
  - Вы знаете имя моего похитителя? - спросил Людовик.
  Герцогиня встретилась взглядом с д'Артаньяном, увидела в нём тысячи молний и покачала головой.
  - Нет, Ваше Величество, - ответила она.
  - Но вы, кажется, назвали имя Рене, не так ли? - настаивал Король.
  - Ах, это... - ответила с улыбкой герцогиня. - Мой отец, герцог де Роган, научил меня этому ругательству. У него был управляющий по имени Рене, который иногда попадался на мелких грешках. Тогда отец ругался на него, говоря при этом: 'Рене, ты негодник!' Постепенно это превратилось в поговорку, и он стал говорить так и всем другим провинившимся слугам. Даже когда однажды охотничий пёс упустил кабана, он сказал ему: 'Ты негодник, Рене!', и все засмеялись, даже присутствующий тут Рене. Так что у нас в семье, когда нам хотелось на кого-то выругаться, мы привыкли говорить: 'Ты негодник, Рене'. Видите, как всё просто объясняется?
  - Хорошо, итак, вы не знаете имени похитителя, - сказал Людовик, который не поверил ни единому слову герцогини, но решил не подавать виду.
  - Даже представить не могу, кто бы это мог быть! - ответила герцогиня и скользнула взглядом по лицу д'Артаньяна, который означал: 'Вы видите, я его не выдала!'
  - Я всё равно это узнаю, и в этом расследовании вам не будет отведена никакая роль, - сказал Людовик. - Мне требуется укрытие. В любое время из Во-ле-Виконт прибудет двор, возглавляемый узурпатором. Господин д'Артаньян справедливо рассудил, что огласка происшедшего совершенно нежелательна. Мне необходимо укрыться в Лувре до тех пор, пока все улягутся спать, после чего я проникну в спальню узурпатора и займу то место, которое было у меня похищено, а господин д'Артаньян сделает с узурпатором то, что велит ему его долг.
  - Но ведь вы не казните его? - воскликнула герцогиня.
  - О какой же казни может идти речь, если я решил сокрыть это преступление ото всех? - ответил Король.
  - Я надеюсь, что его не убьют тайно? - спросила герцогиня.
  - Вы, кажется, сочувствуете государственному преступнику и жалеете его? - холодно спросил Людовик.
  - Я сочувствую вашей матушке Королеве, и её сыну, я полагаю, что персона королевских кровей священна и неприкосновенна, - ответила герцогиня. - Если уж судьба велит ему пребывать в заключении, пусть он туда и вернётся, но лишь Господь вправе поднять руку на сына Короля.
  - Я готов уважать ваши предубеждения и даже в некотором роде разделяю уважение к жизни этого принца, но не более того, - холодно ответил Людовик. - Даже если бы изначально его права равнялись моим, хотя, как вы сами признали, я на полчаса его старше, всё же только я был коронован на царство, тогда как его никогда никто не короновал. Моё восхождение на трон освящено Папой и Королевским советом.
  - Это так, Ваше Величество, - согласилась герцогиня. - Я помогу вам вернуть то, что принадлежит по праву только вам, вы можете полностью располагать мной, приказывать мне, я - лишь скромная ваша подданная.
  - Для начала, герцогиня, скажите мне, почему вы ни на секунду не усомнились, что я - именно Людовик, а не Луи-Филипп, брат Короля? - спросил Людовик.
  - Но ведь вы пришли вместе с д'Артаньяном! - воскликнула герцогиня де Шеврёз. - А тот, кого привёл ко мне д'Артаньян, он и есть настоящий Король.
  - А разве сам д'Артаньян не мог бы ошибиться на мой счёт? - удивился Людовик.
  -Д'Артаньян?! Ошибиться?! - воскликнула герцогиня. - Нет, никогда! Если только бы он сам задумал. Нет, невозможно!
  - Задумал сам? - спросил Король и насторожился.
  В этот момент д'Артаньян разразился таким гомерическим смехом, что поневоле и герцогиня, и даже сам Король стали смеяться вместе с ним.
  - Простите, Ваше Величество, - сказал д'Артаньян, оттирая краем перчатки слёзы в уголках глаз, выступившие после его столь неожиданного смеха.
  - Ничего, ничего, - ответил Король. - Мне тоже кажется смехотворной мысль герцогини о том, что вы, господин д'Артаньян, способны предать своего Короля.
  
  Глава 264
  
  Филипп прибыл в Лувр, словно Король, вся свита видела в нём Людовика XIV, а близкие люди, такие, как Королева, Королева-мать, Филипп Орлеанский и мадемуазель де Ла Вальер были отдалены на всё время путешествия.
  Прибыв в Лувр, Филипп объявил, что по-прежнему чувствует себя неважно и хотел бы отдохнуть с дороги. Первым делом он вызвал к себе канцлера Сегье, который скрепил печатью его указ о заключении в крепость Пиньероль узника, который инкогнито передан под охрану господина барона дю Валона, и которому назначил в сопровождающие в качестве последнего перед заключением духовника господина ваннского епископа.
  - Господин епископ проявил чрезвычайное милосердие, он принимает участие в судьбе этого бедняги, за которого хлопотал, и которому выговорил наиболее мягкие условия для содержания, - пояснил Филипп удивлённому канцлеру. - Не удивляйтесь, господин Сегье, этот человек весьма знатен, это иностранный гранд, который замешан в чрезвычайно опасной деятельности, его преступление велико, его следовало бы казнить, но учитывая его высокое происхождение и заступничество господина ваннского епископа, его судьба будет смягчена. Он направится в Пиньероль и будет содержаться там на счёт казны в весьма приемлемых условиях, он не будет ни в чём нуждаться.
  Канцлер поклонился и приложил печать к приказу.
  Я взял этот приказ и удалился.
  Мне не требовалось далеко увозить беднягу Жана Эрса. Честно говоря, мне вообще не было до него никакого дела. Но я должен был убедить Филиппа, что Людовик XIV находится там, куда его поместил сам Филипп. Это создавало ему ощущение собственной полной безопасности, а мне его неосведомлённость об истинном месте пребывания Людовика давало возможность маневра. Так что я решил разыграть эту карту до конца, поэтому решился вместе с Портосом отвезти Жана Эрса в Пиньероль. Я надеялся сделать это быстро, и как можно скорей вернуться к Филиппу, чтобы направлять его действия и таким образом фактически руководить Францией.
  - Что ж, дорогой мой Портос, - сказал я, когда вернулся в его карету, где он ехал вместе с Жаном Эрсом, который не снимал маски и не высовывался из кареты на протяжении всего времени путешествия. - Мы отвезём этого молодого человека туда, где он ещё некоторое время побудет, ни в чём не нуждаясь, наслаждаясь вкусным питанием и полным бездельем, после чего вернёмся в Лувр за вашим патентом на герцогство.
  Портос сиял как новенький луидор от счастья, которое вызволи у него мои слова. Я искренне верил, что это не пустые обещания, а именно то, что произойдёт после нашего возвращения в Лувр.
  Мы помчались в Пиньероль в карете Портоса.
  Филипп между тем пообедал, провёл время между обедом и ужином в чтении бумаг, которые ему принёс Кольбер, и отошёл ко сну.
  Д'Артаньян без стука зашёл в покои герцогини де Шеврёз.
  - Ваше Величество, теперь пора, - сказал он.
  - Вы даже не зажжёте свечу? - спросил Людовик.
  - Это лишнее, я вижу в темноте как кошка, а вы просто следуйте за мной, и если вы соизволите опереться на мою руку, вы не упадёте, - ответил д'Артаньян.
  - А если мы встретим кого-то из ночных лакеев, что мы им скажем? - спросил Людовик.
  - У меня припасена для них неплохая басня, Вашему Величеству достаточно будет подтвердить, что всё сказанное мной, соответствует вашей воле, - ответил д'Артаньян.
  Крыло, в котором располагались покои герцогини, было пустынно, и они беспрепятственно миновали его, а также переход в крыло королевской семьи.
  Но в этом крыле они сразу же натолкнулись на одного из бдительных ночных лакеев.
  - Эжен, подойдите-ка сюда! - тихонько, но настойчиво сказал ему д'Артаньян.
  - Господин капитан! - ответил Эжен.
  - Тихо, - ответил д'Артаньян. - На сегодня режим ночной охраны другой. - Его Величество, знаете ли, прочитал недавно одну арабскую сказку про некоего Принца Гаруна Аль-Рашида. Вы знаете эту сказку?
  - Нет, господин д'Артаньян, - ответил Эжен.
  - Прискорбно и стыдно не знать любимую сказку своего Короля, - ответил д'Артаньян. - Сегодня же найдите экземпляр и ознакомьтесь. Итак, этот весьма уважаемый и всем кроме вас, Эжен, известный восточный Принц имел обыкновение ночами инкогнито обходить свои владения. Вам понятно, Эжен?
  - Как император Калигула? - спросил Эжен.
  - Тьфу на вас, Эжен, как вы осмелились сравнивать какого-то там язычника с нашим всехристианнейшим Королём? - рассердился д'Артаньян. - Я же вам толкую про Принца Гаруна Аль-Рашида, это мусульманский Принц, это совсем другое дело. С мусульманами мы дружим. Иногда. Не со всеми, но это вам не какие-нибудь язычники! Так вот, друг мой, Его Величество желали бы сегодня прогуляться. Не по всему Парижу, заметьте, и даже не по двору Лувра, а всего лишь по некоторым коридорам Лувра. Прогуляться туда, куда ему подскажет случай, или, быть может, сердце. Вам всё понятно?
  - Я, кажется, понимаю, - ответил Эжен и улыбнулся.
  - Вам не надлежит ничего понимать, Эжен, вам надлежит понять лишь одно - это то, что вы ничего не поняли, но проявили полнейшее послушание! - строго ответил д'Артаньян. - Кстати, прекрасная фраза! Вам и теперь не надлежит ничего знать, кроме того, что вам не надлежит ничего знать! Возьму на вооружение. Итак, Эжен, я вижу остатки сомнения в вашем лице.
  - Поймите меня правильно, господин капитан, ночью вблизи покоев Короля я подчиняюсь только Королю, - ответил Эжен.
  - Именно так, Эжен! - согласился д'Артаньян. - И ваш Король отпускает сегодня всех лакеев до пяти часов утра. До шести часов. Вам надлежит всех распустить и выставить вон в течение пятнадцати минут. В течение десяти минут. А чтобы у вас не оставалось никаких сомнений, пройдёмте к свету.
  Д'Артаньян подхватил Эжена под руку и провёл к ближайшему канделябру.
  - Ваше Величество, не могли бы вы подойти поближе к свету? - сказал он бархатным голосом, обращаясь в темноту.
  Через мгновение из темноты появился Король.
  - Эжен, ты всё слышал? - спросил Людовик.
  - Да, Ваше Величество! - ответил Эжен, увидев Короля и едва ни лишившись дара речи, поскольку не ожидал увидеть его тут, среди галерей, когда, по мнению всех, он уже давно почивал в своей постели.
  - Так что же ты стоишь, олух? - спросил Король с доброй улыбкой. - Исполняй, что тебе велел господин капитан. Осталось девять минут.
  - Слушаюсь, Ваше Величество! - воскликнул Эжен и помчался выполнять приказ Короля.
  Через восемь минут в галереях вблизи спальни Короля не осталось ни единого человека, кроме Короля и д'Артаньяна.
  - А теперь, Ваше Величество, вам пора вернуться в свои покои, а мне - увезти узурпатора в Бастилию.
  - Но ведь у вас нет моего приказа! - удивился Король. - Приказ я, разумеется, смогу написать и подписать, но ведь я сам издал указ о том, что приказы без печати канцлера не имеют силы.
  - Вы правы, Ваше Величество, но дело в том, что у меня такой приказ имеется, - ответил д'Артаньян. - Ведь у меня было даже два приказа, подписанные вами. Один приказ - заключить в Бастилию маркиза Инконнуэ, а другой приказ - освободить маркиза Инконнуэ. Кстати, вторым приказом я уже воспользовался для того, чтобы вызволить вас из Бастилии. Парный к нему приказ послужит для того, чтобы поместить туда вашего брата. Даже если бы мы позволили тюремщику разглядеть ваше лицо, но признал бы, что я возвращаю туда того же человека, которого ранее освободил. Но поскольку он видел вас в маске, мы наденем эту же самую маску на Принца Луи-Филиппа, так что впечатление о возвращении узника на его прежнее место будет полнейшим.
  - Итак, д'Артаньян, у вас было два моих приказа, которые вы не исполнили, - мрачно сказал Король.
  - Я исполнил их в точности, ведь вы, Ваше Величество, соблаговолили заменить заключение в Бастилии на десятидневный домашний арест для графа де Ла Фер.
  - Почему же вы оставили приказ у себя? - спросил Король.
  - Потому что граф де Ла Фер поверил мне на слово и не потребовал приказа, - ответил д'Артаньян.
  - А почему вы не уничтожили приказы? - не унимался Король.
  - У меня не хватило бы решимости порвать бумагу, на которой стоит подпись Вашего Величества и государственная печать, - ответил д'Артаньян.
  - А почему вы не возвратили эти бумаги мне или канцлеру? - спросил Людовик.
  - До того ли вам, Ваше Величество, чтобы коллекционировать бумаги, утратившие силу и значение? - спросил хитрый гасконец. - Да и канцлера Сегье следует ли беспокоить по таким пустякам. Положим, я собирался отдать ему эти бумаги при случае, но случай не представился, а затем я попросту позабыл о них. Ваше Величество, ну судите меня за эту забывчивость! Ведь в конце концов без этих бумаг я ничем не смог бы помочь вам в столь плачевном состоянии, в которое вас поместили заговорщики!
  - Всё так, господин д'Артаньян, всё обернулось к лучшему, я согласен, но впредь, прошу вас, пожалуйста, будьте более аккуратными с важными государственными бумагами, - ответил Король.
  - Я обязательно исправлюсь, - воскликнул д'Артаньян. - Я уже начал исправляться, и прямо-таки чувствую, как становлюсь другим человеком. Но мы теряем время.
  - Ничего, времени у нас достаточно, вы же сами велели никому не появляться здесь до шести часов утра, - сказал Король. - А сейчас только час ночи. Пусть мой брат поспал ещё в качестве Короля лишних десять-пятнадцать минут. Большого вреда от этого не будет. Тем неожиданней будет его пробуждение. Идёмте же.
  Они вошли в спальню Короля.
  Людовик некоторое время смотрел на спящего брата, удивляясь необыкновенному сходству его со своим собственным лицом, которое знал, так как довольно часто смотрелся в зеркало. Потом он положил ладонь на лоб брата.
  - Луи-Филипп, проснитесь! - сказал он властно.
  Филипп вздрогнул и открыл глаза.
  -Вы замыслили и реализовали дурное дело, - сказал Людовик. - Я не держу на вас зла и прощаю вас, несчастный брат мой, но вам нельзя более оставаться во дворце. Господин капитан увезёт вас туда, где вам надлежит пребывать отныне и навек.
  - Я лишь попытался вернуть то, что принадлежит мне по праву, - ответил Филипп.
  - Господин капитан разъяснит вам ваши слова по дороге в Бастилию, а теперь ступайте, я смертельно устали хочу спать, - холодно ответил Людовик.
  - Вы даже не желаете со мной поговорить? - воскликнул Филипп. - Быть может, в вашем сердце остались капли справедливости, капли жалости к несчастному брату, которой виноват лишь в том, что родился несколькими минутами позже вас? Если бы я родился на год позже, я был бы сейчас герцогом Орлеанским, официально числился бы вашим братом, сыном своего отца и своей матери!
  - Я поговорил бы с вами, брат мой, если бы наша встреча не началась с преступления, - ответил Король. - Вы с вашими сообщниками преступным путём проникли в мою спальню и выкрали меня, бросили в Бастилию без объяснения моей вины!
  - То же самое было сделано со мной! - воскликнул Филипп.
  - Моей вины здесь нет, - ответил Людовик. - Это было сделано нашими с вами родителями, без нашего ведома, мы не отвечаем за их действия. Вы же за свои действия обязаны ответить. Ведь вы покусились на законного Короля, коронованного и помазанного на царство. После моей коронации все ваши претензии на трон незаконны.
  - Что же со мной будет? - спросил Филипп.
  - Ничего хуже того, что было свами раньше, - ответил Король. - Я же сказал, что прощаю вас, поэтому ваша судьба будет той, какой её определил наш отец, с чем согласилась и смирилась также и наша мать.
  - Я ведь так даже и не повидался с ней! - воскликнул Филипп.
  - Значит, вам не о ком будет грустить, - ответил Людовик. - Примите же вашу судьбу, брат мой, и не держите на меня зла, как я не держу его на вас.
  - Это будет несколько труднее, - ответил Филипп.
  - Как знать? - возразил Людовик. - Откуда нам знать, кто страдает больше - тот ли, кто провёл в заточении всю жизнь, не зная свободы, или тот, кто был Королём, но вдруг в единую минуту превратился в узника, и кому объявили, что таковой будет вся его оставшаяся жизнь? Можете ли вы утверждать, что судьба, которую уготовили мне вы с вашими сообщниками, легче, чем судьба, которую оставляю для вас я?
  - Я не знаю, - признался Филипп.
  - Всеми нами распоряжается Господь, и нам не дано предъявлять ему свои претензии, - ответил Людовик. - Поверьте мне, брат мой, я уже полюбил вас, моего брата, и уже страдаю за вас, скорблю о вашей судьбе. Но изменять что-либо в ней я не вправе. Дайте же мне руку в знак вашего прощения, как я даю вам свою руку в знак признания ваших прав Принца, и в знак скорби о том, что ничем не смогу помочь вам вернуть эти права. Такова судьба.
  - Быть может, я могу просить права на то, чтобы просто жить частной жизнью где-нибудь далеко от Франции, от Европы, просто быть свободным и счастливым? - спросил Филипп.
  - Если бы представилась такая возможность, и если бы она не угрожала гражданской войной, смертью сотен тысяч ни в чём неповинных людей, увлечённых обманами и идеями той или иной партии, я, уверяю вас, согласился бы на это, - ответил Людовик. - Если такая возможность представится, я вспомню о вас, брат мой. А теперь прощайте. Д'Артаньян, дайте Филиппу маску. Я, ваш Король, повелеваю вам, Филипп, носить эту маску всегда, кроме того случая, когда вы находитесь в камере, и вас никто не видит. Обещаю вам, что в случае малейшего подозрения на то, что вы вновь попытаетесь повторить ваше преступление, направленное против меня, против законного Короля Франции, вы будете уничтожены. Господину д'Артаньяну я приказываю убить вас в том случае, если вы дадите хотя бы малейший повод заподозрить вас в намерении раскрыть свою личность, призвать кого-либо на помощь, или избежать той участи, которая предписана вам моим приказом. Вы меня поняли, брат мой?
  - Я вас понял, Ваше Величество, - сказал Филипп.
  - Я не требую от вас, чтобы вы назвали имена своих сообщников, ибо вам предстоит долгая жизнь, я надеюсь, и я не хочу, чтобы вы чувствовали себя предателем ещё и по этой причине, - сказал Людовик. - Достаточно того, что вы были соучастником заговора, государственного преступления, покусились на своего Короля. Я уже сказал, что прощаю вам это преступление. Обнимемся же напоследок как братья.
  Людовик раскрыл объятия.
  Филипп несколько поколебался, но бросился в объятия Людовика и крепко обнял его.
  - У меня никогда не было ни родных, ни друзей, - сказал он. - Никогда даже дружеские объятия не утешали меня. Я впервые обнял кого-то близкого, своего брата. Это незабываемое чувство. Что ж, теперь я хотя бы буду знать, что у меня имеется брат, что он - Король Франции, следовательно, и мой Король, и я буду молить Господа о счастливом правлении Вашего Величества.
  После этого Филипп покорно надел маску, которую ему вручил д'Артаньян, и направился к выходу из спальни, а затем и из Лувра.
  Никого не встретив по дороге, они вышли через парадные ворота Лувра, затем проследовали к карете д'Артаньяна и сели в неё.
  - Этот человек, ваш кучер, он так и сидел на козлах всё это время? - спросил Филипп.
  - Какое всё это время? - спросил д'Артаньян. - Я велел ему приходить к часу ночи. Он сидит здесь всего лишь час. Не беспокойтесь за него, он сыт, тепло одет и счастлив, насколько это возможно. Кстати, он немой, но не глухой.
  - Вы отвезёте меня обратно в Бастилию? - спросил Филипп.
  - Вы вскоре узнаете об этом, монсеньор, - ответил д'Артаньян.
  - В моей жизни не будет более ни одного часа такого счастья, какое я испытал за последние сутки, - с грустью сказал Филипп.
  - Этого никто не может знать, - философски ответил д'Артаньян. - Как говорят, если хочешь насмешить Господа, поделись с ним своими планами на завтра.
  После этого он приоткрыл оконце для общения с кучером.
  - Трогай! Едем туда, куда я тебе говорил, - сказал он кучеру, и карета тронулась в путь.
  
  Конец шестой книги
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"