Аннотация: Подлинная история Арамиса, Атоса, Портоса и д'Артаньяна
Мемуары Арамиса, Книга 5
Аннотация
Пятая книга фанфика 'Мемуары Арамиса' расказывает о событиях, которые произошли между окончанием действия романа Александра Дюма 'Двадцать лет спустя' и началом действия романа 'Виконт де Бражелон или ещё Десять лет спустя'.
Но у жанра мемуаров свои законы. Арамис знаком с трилогией 'Три мушкетёра', 'Двадцать лет спустя', и 'Виконт де Бражелон или ещё десять лет спустя'. Сам Дюма в предисловии к первому роману трилогии указывает, что это просто слегка отредактированные мемуары графа де Ла Фер, то есть Атоса.
Приняв версию о том, что эта трилогия (по утверждению Дюма) уже существовала во время жизни Атоса, мы должны удивиться, что в ней описана даже и смерть Атоса и кое-что из того, что случишось позже. Мы всё же не берёмся спорить с великим романистом и соглащаемся с его предположением, что всё же такая книга существовала уже в то время, но в таком случае, проанализировав многие места книги, мы, как и наш герой Арамис, пришли к выводу, что такое могло быть лишь в том случае, если бы такую трилогию написал некто, кто был близко знаком со всеми героями и находился в центре событий, но это не мог бы быть никто из мушкетёров.
Арамис предполагает, что слуга Атоса, Гримо, написал эту трилогию, поскольку Атос запрещал ему говорить, но под старость Гримо не был обременён большими обязанностями, он проживал в замке Бражелон, где имелась обширная библиотека. Он читал современные ему книги и со временем решился написать собственную книгу, описав похождения мушкетёров, но украсив её для большей привлекательности некоторыми фантастическими эпизодами.
Итак, Арамис, располагая трилогией и называя её мемуарами Гримо, решил написать собственные мемуары. На этом основании он не стал излагать те события, которые уже достаточно верно изолжены в этой трилогии Гримо, однако, замечая явные ошибки и противоречия, он не преминул указать на них и изложить собственную версию происшедшего.
Первая книга описывала события, прошедшие до того, как в Париж прибыл дАртаньян. Вторая книга связана по времени с событиями романа 'Три мушкетёра'. Третья книга излагает события между теми, которые описаны в этом романе и до тех, котрые описаны в ромена 'Двадцать лет спустя'. Четвёртая книга даёт параллельное видение, во многих деталях отличающееся от книги 'Двадцать лет спустя'. Наконец, пятая книга начинается с того места, когда герои, получив желаемые награды, разъезжаются по своим домам. Портос стал бароном дю Валоном, Атос получил Орден Святого Духа из рук Короля Карла, а затем его французский аналог от Королевы Анны по представлению кардинала Мазарини, д'Артаньян получил патент капитана королевских мушкетёров, и лишь Арамис ничего для себя не попросил, но выговорил льготы для своей любимой женщины герцогини де Лонгвиль, а также для её сына, Шарля-Париса, который только-только родился. Не Арамис ли отец этого ребёнка королевской крови?
Книга начинается с главы 175. Первая волна Фронды улеглась, но Мазарини ещё отнюдь не утвердился во власти. Зато д'Артаньян выбрал кардинала своим сеньором, хозяимном, начальником, работодателем и благодетелем.
Главы 1 - 44 вы найдёте в первой книге, а главы 45 - 92 во второй книге, главы 93 - 133 - в третьей книге, гдавы 134 - 174 - в четвёртой книге.
Приятного чтения!
Глава 175
Договор, который Мазарини заключил с руководителями Фронды, был не прочным.
Далеко не все обещания, который он дал, он мог исполнить на деле.
Быть может, в таком случае не следовало бы обещать недостижимого?
Вздор!
Сколь часто судьбы государств зависят от выбора тех или иных государей или людских сообществ, и этот выбор зависит вовсе не от того, что в действительности может дать тот или иной претендент, а лишь от того, что каждый из претендентов обещает! И не важно, сдержал ли он впоследствии своё обещание, или нет. Когда выбор делается, обещания важны. А когда становится ясно, что обещания нарушаются, никто уже не может отменить свой выбор. Это знают все, кто побеждает и никто из тех, кто проигрывает. Поэтому проигрывают те, кто дают лишь те обещания, которые смогут выполнить в реальности. Честным людям не место в политике. Мазарини был истинным политиком, поэтому он имел достаточно отваги, мудрости или наглости - называйте, как хотите - чтобы пообещать не только то, что в его власти, но также и то, что от него никак не зависит. А начав нарушать свои обещания он мог заодно откреститься и от тех, которые мог бы выполнить, но не хотел, передумал.
Если бы Мазарини мог просчитать наперёд ущерб от того, что вследствие нарушения обещаний фрондёрами станут такие полководцы, как принц де Конде, и Виконт де Тюренн, быть может, он поднапрягся и выполнил чуть больше того, что позволил себе выполнить. Вы спросите, при чём здесь принц Конде? Разумеется, он был при чём! Ведь если вы одаряете щедротами тех, кто воевал против вас, вы не можете обойти своей милостью тех, кто воевал на вашей стороне! Иначе несправедливость будет слишком явной! Не мог же Мазарини подкупить лидеров Фронды, ничего не предложив тем победителям, которые сделали сам этот подкуп возможным! Ведь если бы не произошло поражение под Шарантоном, лидеры Фронды не были бы столь сговорчивыми!
Итак, измену принца Конде и виконта де Тюренна никто не ожидал, она была очередным ударом не только по Мазарини, но и, разумеется, по Королеве.
Тюренн примкнул к своему брату Буйону не только из солидарности к нему, но ещё и от того, что ему казалось, что нерегулярное снабжение армии деньгами является исключительно следствием того, что все деньги присваивает себе Мазарини. Эта легенда, запущенная испанскими агентами, разумеется, имела под собой некоторую почву, но меркантильность кардинала в мазаринадах была раздута до совершенно непомерных размеров, не имеющих ничего общего с действительностью. Однако, эти стихотворные сатирические памфлеты сделали своё дело. Кроме того, Мазарини обещал ему губернаторство Эльзас, но не сдержал обещания. Королева желала бы, чтобы столь важный ключевой пост занимал католик, а Тюренн же придерживался протестантской веры. Памятуя, что свёкр Королевы, Генрих IV принял католичество ради того, чтобы покорить Париж, ибо, как он сказал: 'Париж стоит мессы', Анна Австрийская была убеждена, что и виконт де Тюренн мог бы пойти на подобный шаг. Но Тюренн был человеком совершенно иного склада. В отличие от Генриха, которому пришлось многократно переходить из одной религии в другую, и который вообще не связывал себя никакими привязанностями, в том числе и привязанностями к женщинам, Тюренн скорее был способен изменить Королеве, чем своему Богу. Он не признавал, что Господь един, и не так уж важно, каким именно способом ты ему служишь, по какой дороге к нему идёшь. Но важно и опасно было то, что Тюренн был официальным военачальником королевской армии, то есть фактически он попытался обратить против Королевы её же армию. Возможно, на его решение повлияло настроение его офицерство, состоявшее, в основном, из немецких наёмников. Тюренн присоединился к испанским войскам, которые покинули испанские Нидерланды и намеревались вторгнуться во Францию.
Испания намеревалась вернуть себе Каталонию, Аррас, Дюнкерк, и лишь затем приступить к переговорам.
Прежде любимый брат Королевы, Его Католическое Величество Филипп IV был убеждён в своей победе и даже рассчитывал на то, что его любимая сестра будет свергнута. Он писал: 'Если Королева, моя августейшая сестра, будет вынуждена покинуть Францию вместе со своим сыном, я требую, чтобы ей не предоставляли убежища в моих государствах'.
После этого все злые языки, которые ещё считали, что Анна Австрийская может иметь сношения с Испанией против интересов Франции должны были бы замолкнуть раз и навсегда. Королева стала настолько истинно Королевой Франции, что принесла своему второму отечеству в жертву свои семейные привязанности, и семья не преминула ответить ей тем же.
Мазарини поставил себе задачу отделить Тюренна от армии, которую он возглавлял и ему эту задачу удалось решить. Он направил к Тюренну Рювиньи в сопровождении д'Артаньяна и Портоса. Пока Рювиньи вёл переговоры с Тюренном, д'Артаньян общался с генералами и офицерами виконта де Тюренна, предлагая им от имени Королевы именно то, что следовало. При этом он действовал точно также, как ранее, убеждая Портоса послужить Мазарини ради получения баронского титула. Портос же всем своим видом показывал, что д'Артаньян прав, просто потому, что д'Артаньян прав всегда, таково одно из его свойств, и демонстрировал грамоту на получение баронства, разбивая, таким образом, любые утверждения о том, что Мазарини не выполняет своих обещаний.
- Ежели монсеньор Его Преосвященство, наш славный кардинал, не выполнил какие-то обещания в отношении каких-то господ, то, следовательно, эти господа сами виноваты, поскольку и они, по всей видимости, не всё из обещанного выполнили со своей стороны, - говорил Портос, и говорил это с такой убеждённостью, что спорить с ним никто не хотел.
Надо сказать, что с Портосом вообще мало кто спорил, вероятно, по той причине, что каждый встречал в нём не столько убедительность его аргументации, сколько простодушное выражение доброго лица великана, который и мысли не допускал, что с ним можно спорить, памятуя, что каких-то пяток или чуть больше недоумков, которые этого не понимали, он ненароком так помял, что они больше не помышляли иметь мнение, отличающееся от мнения Портоса.
К этому времени Мазарини нашёл себе спонсора в лице Бартелеми Эрварта, который ссудил кардиналу полтора миллиона ливров, что позволило ему и подкупить необходимых ему людей, и кое-что оставить для себя. Разумная 'экономия' всегда была второй натурой кардинала. Тюренн был вынужден осознать, что его измена превратилась в измену всего лишь одного человека, армия не пошла за ним. Оставшись без войск, он вынужден был бежать в Хейльбронн. Кажется, тамошний правитель предложил ему заняться обучением военному делу новобранцев. Хорошее дело для бывшего военачальника, ничего не скажешь!
Эта новость повергла фрондёров в уныние.
Вдобавок Мазарини, почувствовав всю силу памфлетов, к написанию которых прилагали руку коадъютор де Гонди и герцог де Ларошфуко, а также испанские агенты, засланные в Париж чтобы сеять смуту, сам также решил бороться против парижан их же оружием. Он завёл свою типографию в Сен-Жермене, поручил её газетчику Ренодо и принялся высматривать среди дворян талантливых писателей, обладающих даром остроумия, владеющих живым литературным языком. Эта его инициатива положила начато тому кружку остроумных литераторов, который собрал впоследствии вокруг себя Никола Фуке, человек, которого Мазарини создал, разумеется, не бескорыстно.
На этом фоне и был подписан мир в Рюэе, но мир был заключён с парижским парламентом, а не с знатнейшими дворянами, считавшими себя лидерами Фронды.
Ощутив, что истинный мир заключается не с ними, а с парламентом, а они как бы остались не при чём, они попытались обогнать парламент в своих 'мирных инициативах', как это называется - 'попытались стать ещё большими католиками, чем Римский Папа'. Конти, Буйон, Бофор, Ларошфуко, и прочие - все они пожелали поставить свою подпись на мирном соглашении, продав эту подпись подороже, не понимая того, что эти их подписи Мазарини были уже вовсе не нужны.
Они хотели бы получить всю Францию по частям, по кусочкам, и к ним, разумеется, присоединился принц Конде. Он имел некую толику прав на это, поскольку большую часть времени в этой нелепейшей гражданской войне Конде занимал сторону Королевы и даже позволил заложить большую часть своих семейных драгоценностей банкиру Эрварту в залог в качестве обеспечения, гарантий будущего возврата предоставляемых им Мазарини миллионов.
Он постарался ещё больше выслужиться перед Королевой тем, что привёз обратно в Париж саму Королеву, а также Короля и Маленького Месье, обеспечив им не только охрану и гарантию безопасности, но и триумфальный въезд, поскольку народ всегда рукоплещет блестящей армии, которая въезжает в город во всеоружии. И чем больше этого оружия и численность армии, тем громче рукоплескания. Конечно, лишь в том случае, если армия не занимается грабежом. А ведь в Париже к этому времени уже нечего было грабить. Поразительно, как быстро богатейший и красивейший город в руках взбунтовавшейся черни превращается в трущобы!
Мазарини озаботился, чтобы и на его долю достались приветственные возгласы толпы, хотя это ему обошлось недёшево, но изголодавшиеся парижане аплодировали бы любому, кто организует подвоз продуктов.
Днём в ратуше состоялся бал, который открыл Король, танцуя со своей кузиной Мадемуазель, которая была на две головы выше его. Короля это раздражало, но он смирился на время с необходимостью оказать ей эту честь.
В это время произошёл эпизод, окончательно подорвавший отношение Королевы и Мазарини с принцем Конде. Его протеже некий капитан Жорзе проявлял некоторое время столь ярко выраженную преданность Королеве, что она включила его в состав приближённых наряду с Мортемаром, Гито и другими доверенными лицами. Этот выскочка, вспомнил, по-видимому, о поведении своего отца, который при Генрихе IV проявлял недопустимую горячность и прыть в отношении Марии Медичи, за что Генрих IV публично высмеял его, а вернее то, что он никогда не забывал этого отцовского примера, так что он решил покорить Королеву. Начав с открытого проявления преданности и высказываний о готовности умереть у порога своей Королевы, он постепенно стал высказываться более смело, восхваляя её красоту, женственность, и подыскивая всё новые и новые слова для комплиментов. Королева, отнюдь не избалованная комплиментами, относилась к этому снисходительно, так что Жорзе подговорил госпожу де Бове позволить ему подбросить на туалетный столик Королевы письмо с признанием в любви. Разумеется, Королева отнеслась к этому с юмором.
- Похоже, у меня появился возлюбленный! - воскликнула она в присутствии большого количества придворных дам, указывая на него.
Жорзе не понял всего сарказма и иронии, которые были в этих словах, так что, по-видимому, принял эти слова за поощрение к дальнейшим действиям. Однако, когда он вместо того, чтобы скрыться с глаз долой от Королевы, на следующий день вновь появился перед ней как ни в чём ни бывало, она решила публично отчитать его.
- А вот и мой милый ухажёр! - воскликнула она с ещё большей иронией. - Послушайте, вы внушаете мне жалость. Вас следовало бы отправить в Пти-Мезон! Право, меня ничуть не удивляет ваше безумие, поскольку оно, очевидно, передалось вам от вашего отца, оно у вас в роду! Ступайте же, чтобы я вас больше не видела.
Мазарини советовал Королеве изгнать также и госпожу де Бове, но Её Величество ограничилось выговором, поскольку привыкла к Кривой Като, и терпела её за то, что она великолепно её причёсывала.
Как ни странно, принц Конде усмотрел в этом изгнании Бове обиду для себя и попытался вступиться за него. Этим он разоблачил собственные замыслы, которые состояли в том, чтобы воздействовать на Королеву через своего ставленника. Он пытался выяснить у Королевы, в чём именно состоит проступок его протеже и почему именно она его удалила.
- Тому роду людей, к которому принадлежим мы, - ответила Королева, -нет нужды оправдывать свои действия, дабы отказать в почестях тому, кто задевает нашу репутацию. Я как могла пыталась его предостеречь и предупредить, чтобы он не заходил за грань приличия, но это оказалось бесполезным. Поскольку он не захотел меня понять, мне пришлось удалить его.
Конде воспринял эти события слишком близко к сердцу, интерпретируя их как личное оскорбление, и всюду распускал слухи, что Жорзе удалён по политическим мотивам, дескать, Королева удаляет от себя тех, кто ему близок. Этого уже Королева стерпеть не могла.
Когда она высказала своё возмущение принцем кардиналу, он с грустью сообщил ей, что лишь оберегая её спокойствие он не передавал ей всё то, что про неё говорили за её спиной принц Конде, его брат Конти и его зять дел Лонгвиль.
- Почему же вы до сих пор не арестовали этих дерзких возмутителей спокойствия? -возмутилась Королева. - Или честь Королевы уже ничего не значит? Им не удалось отнять у меня трон, теперь они покушаются на моё доброе имя?
- Ваше Величество, приказ об их аресте давно готов, - ответил Мазарини, доставая соответствующие бумаги. - Здесь недостаёт только вашей подписи и даты.
Итак, 18 января 1650 года Конде, Конти и Лонгвиль были арестованы. Герцогиня де Лонгвиль укрылась у меня, после чего я организовал её бегство в Нормандию вместе с сыном Шарлем-Парисом.
Эти события имели кратковременные и долговременные последствия. Кратковременные последствия состояли в том, что они были восприняты как акт величайшего беззакония всеми оставшимися грандами, которые сплотились на почве ненависти к кардиналу. Господа, не имеющими почвы для дружбы, стали дружить против Мазарини. Это сильно подорвало его власть и даже привело к его временному свержению. Но долговременным последствием было установление и закрепление на деле высшего права монарха карать за измену любого гранда, как бы близко ни стоял он к престолу, это отделило Короля или правящую Королеву ото всех прочих подданных и вознесло их на небывалую и недосягаемую высоту. По достижении Людовиком XIV совершеннолетия Анна Австрийская сама назвала себя его подданной, так что ему уже не пришлось тратить столько сил для укрепления своей власти, создавая абсолютную монархию, поскольку большую часть этой работы проделала до него Королева, продолжая дело своего свёкра и великого кардинала Ришельё.
Но об этом - дальше и в своё время.
Глава 176
Пора, наконец, рассказать о причинах моего охлаждения к Марии де Шеврёз. Действительно, ведь она так же, как и я, участвовала во Фронде, и, казалось бы, я должен был поддерживать с ней дружеские отношения, или даже более тесные, которые были у нас в моей и её молодости.
Мария унаследовала весёлый нрав своего батюшки, к этому добавились уроки фривольного поведения, которые ей давал её первый супруг, герцог де Люинь, а затем и второй - герцог де Шеврёз. Отец Марии, герцог де Монбазон, вторым браком был женат на Марии д'Авогур де Бретань, которая была на десять лет моложе своей падчерицы. Две Марии были дружны и интриговали вместе. Мария де Монбазон, мачеха Марии де Шеврёз, была одной из красивейших женщин при дворе Королевы Анны. С этой блестящей брюнеткой могла соперничать лишь очаровательная блондинка, Анна-Женевьева герцогиня де Лонгвиль, дочь принца Конде, сестра победителя при Рокруа герцога Энгиенского, который к тому времени уже унаследовал имя принца Конде и даже стал называться Великим Конде. Эти две дамы непрестанно враждовали. До женитьбы герцога де Лонгвиля Мария де Монбазон была его любовницей, но после его женитьбы переметнулась на герцога де Бофора, которому в своё время Анна-Женевьева отказала. У Анны-Женевьевы не было особой любви к своему мужу, поэтому и его тоже прибрала к рукам Мария де Монбазон. Тогда Анна-Женевьева закрутила интрижку с Колиньи. Инцидент с письмом привёл к дуэли, о чём я уже писал. Лишившись Колиньи, Анна-Жаневьева обратила внимание на меня, а также на Ларошфуко. В этом соперничестве я поначалу одержал верх, но впоследствии настойчивость Ларошфуко принесла ему свои плоды. Поговаривали даже, что сын герцогини де Лонгвиль, Шарль-Парис, был на самом деле от Ларошфуко. Но я-то знал, чей он на самом деле. Герцогиня вынудила герцога де Лонгвиля признать Шарля-Париса своим сыном, приперев его к стенке некоторыми письмами его любовниц к нему, после чего они заключили договор о ненападении и перестали вмешиваться в личную жизнь друг друга.
У Марии де Монбазон и её падчерицы Марии де Шеврёз сложился кружок друзей и поклонников, таковой же кружок сложился и вокруг герцогини де Лонгвиль. Но проблема для них обеих была в том, что они переманивали друг у друга самых знатных принцев и герцогов, и самых галантных любовников. Так была у них битва и за Ларошфуко, и за Бофора, и за других. Анна-Жаневьева, не интересующаяся любовным пылом своего престарелого супруга, всё-таки была уязвлена, что он примкнул к кружку её соперницы.
Наконец во время Фронды эти дамы приступили к борьбе за коадъютора. Мария де Шеврёз опередила Анну-Женевьеву, поскольку хотя и была старше, но герцогиня де Лонгвиль не могла вступить в эту борьбу, поскольку была на последних месяцах беременности. Шеврёз праздновала победу. Хотя Лонгвиль была моложе и красивей всех знатных фрондёрок, Шеврёз была доступней, и это сыграло свою роль. В свой эскадрон соблазнительниц Шеврёз, разумеется, включила и свою молодую мачеху, герцогиню де Монбазон, но во время Фронды она оставалась в окружении Королевы. Поэтому Мария привлекла тяжёлую артиллерию - она ввела в галантный круг свою дочь! Это было слишком!
Я сделаю признание. Дети Марии от первого брака мне были дороги. Да, герцог де Люинь проводил всё своё время в основном в спальне Короля Людовика XIII, Мария тогда страстно любила меня, и у меня имеются все основания считать, что Людовик-Шарль д'Альбер де Люинь, родившийся в 1620 году, был моим сыном, а Анна-Мари, родившаяся двумя годами позже уже после смерти де Люиня была моей дочерью. Мария запретила мне думать о них как о своих детях, запретила настолько категорически, что заявила, что если я когда-либо хотя бы даже при ней наедине намекну на такую возможность, она порвёт со мной навсегда. Я любил их издалека. Но когда в 1646 году Анна-Мари умерла в возрасте двадцати четырёх лет, Мария запретила мне даже быть на её похоронах. Не скрою, я нарушил этот запрет, я явился под видом монаха-францисканца, с опущенным на лицо капюшоном. Но мне показалось, что Мария узнала меня и была крайне недовольна. Мог ли я не прийти?
Во втором браке у Марии де Шеврёз было трое детей. Анна-Мария родилась в 1625 году, она была лишь на три года младше своей сестры, носящей почти такое же в точности имя. Шарлотта-Мария родилась в 1627 году, а Генриетта - в 1631 году. Я не знаю в точности, кто был отцом Генриетты, быть может, также я. Во всяком случае я и к ней относится по-отечески. Но в отношении двух младших у меня нет сомнений. Я имею право озаботиться их судьбой. Что касается Анны-Марии, я приложил усилия для того, чтобы она посвятила себя Богу, так что она стала аббатисой Пон-о-Дам. Я горжусь ей, моей девочкой, хотя судьба отпустила и ей не столь уж долгую жизнь, в 1652 году в возрасте двадцати семи лет Господь прибрал и её. Генриетту я также приобщил к Господу, и она стала аббатисой Жуара, а впоследствии - аббатисой Пале-Рояля. Но Шарлотту-Марию я упустил. Она была молода и очаровательна. В отношении бедняжки Мария де Шеврёз совершила немыслимое. Она представила коадъютору Жану-Франсуа Пьеру де Гонди свою дочь Шарлотту-Марию, нашу с ней дочь, и через неё сама близко сошлась с ним. В 1648 году коадъютор в возрасте тридцати пяти лет положил глаз на двадцатилетнюю Шарлотту-Марию, а заодно постарался заручиться расположением её матушки, сорокавосьмилетней Марии. Я использовал всё своё влияние, я был уверен, что моя Шарлотта-Мария выйдет замуж за принца де Конти. Я поддерживал семейство Конде - Логнвилей - Конти по этой причине! Я уже видел в мечтах своих эту девочку, моего ангела счастливой принцессой де Конти! И что же в итоге? Шевретта стала любовницей Гонди, и свою дочь устроила также! Она до конца жизни так и осталась всего лишь любовницей Гонди, она не вышла замуж! Что с того, что Гонди заполучил кардинальскую шапочку и стал кардиналом де Рецем? Лучше уж быть супругой простого дворянина, чем любовницей кардинала! Так я считаю. А уж судьба супруги достойного принца де Конти разительно должна была бы отличаться от судьбы всего-то лишь любовницы кардинала де Реца!
Я не простил этого Марии де Шеврёз. Она не заботилась о судьбе своих дочерей, и все её дочери, кроме тех, о которых позаботился я, были несчастны. Только к сыну, к Людовику-Шарлю, она относилась с должной материнской нежностью, ему она передала особняк де Люиня, который в дополнение к званию герцога де Люиня составил весьма достойное наследство, что и позволило ему прожить безмятежную жизнь, свободную от интриг и заговоров, не прячась от двора, но и не выставляя себя на показ. Он и сейчас жив, мой мальчик, и я молю Господа, чтобы он послал ему долгую и счастливую жизнь. Но Шарлотты-Марии уже нет в живых. Она умерла в 1652 году, тогда же, когда и Анна-Мария, но ей было всего лишь только двадцать пять лет! Три дочери Марии де Шеврёз не дожили до тридцати! Эти три дочери были и моими тоже! Я не могу простить такого пренебрежения материнским долгом ей, как бы ни была она очаровательна, мила, умна, весела, обаятельна... Боже, кажется, я и сейчас продолжаю любить её, когда пишу эти строки! Нет, мысль об этом разрывает моё сердце! Для чего рождать таких красавиц, и пренебрегать их воспитанием, не заботиться о них, допустить их гибели в столь юном и цветущем возрасте? Мы все ходим под Богом, мы не властны в своей жизни, и не знаем, сколько нам отпустит Господь. Всё это так. Но сделать собственную дочь любовницей одного из своих любовников!.. Это слишком.
Нет, я не простил Марию.
Могу ли я, развративший из мушкетёров и аббатов, осуждать её? Моими любовницами были разные дамы, среди которых и сама Шевретта, и кузина Шевретты, господа де Буа-Траси, и её дочь Мария де Буа-Траси, и герцогиня де Лонгвиль... Что ж, я и сам, как видите, хаживал и матушке, и к дочке. Если мать позволяет дочери быть любовницей своего любовника, то любовник возражать не будет. Поэтому я не осуждаю Пьера де Гонди. Я и сам таков, как он. Но я не хотел бы, чтобы моя дочь была любовницей любовника своей матери. На месте супруга де Буа-Траси я вызвал бы на дуэль господина д'Эрбле и убил бы его. Но супруг её к этому времени уже почил в бозе. Мне, господину д'Эрбле, следовало бы вызвать Пьера де Гонди на дуэль и убить его. Именно так я и намеревался поступить. Но она умаляла меня не делать этого.
Говоря 'она', я имею в виду мою дочь, Шарлотту-Марию Лотарингскую. Она была любовницей Гонди, и она его любила. Я не в силах был убить её возлюбленного. Я его ненавидел, и презирал, но собственными руками убить его, зная, что это не принесёт счастья Шарлотте-Марии, я уже не мог. Она умоляла меня простить их всех - и его, Гонди, и её, дочь мою, и свою мать, Марию де Шеврёз.
Я простил только Шарлотту-Марию. Я не простил Гонди, но я пощадил его. Я не простил Марию, я не стал ей мстить, но с этого часа Мария де Шеврёз стала мне чужой.
Впрочем, она сама наказала себя. Её бывший любовник Гонди написал о ней в своих мемуарах, что она поступала со своими любовниками так же, как поступала со своими юбками: 'Пока они нравились ей, она брала их к себе в постель, а через два дня с отвращением сжигала их в печи'. Вот какую пощёчину она получила от своего бывшего любовника, от любовника своей дочери. Чего же от неё ожидать? Её отец на седьмом десятке лет держал в Дампьере небольшой гарем, куда на Пасху одна и та же карета привозила к нему и исповедника, и не менее пяти милашек, с которыми он развлекался, покуда не привезут новых. Увозила эта карета только исповедника, который освободил старого Эркюля де Рогана-Монбазон от прошлых грехов, но не мог отвратить от грехов грядущих. А его молодая супруга тем временем интриговала при дворе Королевы Анны.
Глава 177
Король и Королева-мать вернулись в Париж, но это был уже совсем иной Париж. Они покидали мятежную, но пристойную столицу, а вернулись в покорённый вертеп. Пока они отсутствовали, дела во Фронде вышли из-под контроля знати. Чернь совсем распоясалась, ощутив полную свободу в дали от своего Короля.
Общественная мораль опустилась до уровня мостовой. Насилие и распутство охватило все слои общества, никто не работал, грабили все, а кто не грабил, тот развратничал, проматывал состояние, жил так, будто оставалось жить неделю или две. Вольность нравов породила вольнодумство. Эти вольнодумцы, начавшие с осуждения Мазарини, переключились на Королеву, затем даже и на Короля, а также дошли и до того, что ополчились на самого Господа Бога. Посты не соблюдались, религиозные обряды почти не исполнялись. Чернь стала нападать на священников, объявляя их поборниками кардинала. Церковную утварь кое-где разграбили. Парламент не решался наказывать за подобные поступки, поскольку каждый член парламента при этом начинал дрожать за собственную жизнь, ибо в покинутом Королём Париже не было полиции, армии, гвардии, следовательно, не было и порядка.
Это был лагерь смутьянов, в котором оставшаяся знать тщетно пыталась убедить себя в том, что она ещё чем-то и кем-то руководит, хотя власть её простиралась лишь в отношении собственных войск и охраны, собственных слуг и лакеев.
Мазаринады, расклеиваемые на стенах и распеваемые на улицах, обвиняли Королеву даже в том, что её первенец рождён от кардинала Мазарини! А ведь в те времена, когда был зачат Людовик XIV, Мазарини не только не состоял в числе доверенных друзей Королевы, но он попросту отсутствовал во Франции. Но кого это волновало? Клевета, как известно, тем легче достигает цели, чем она невероятней.
Кардинала выставляли растлителем всей королевской семьи, Королеву - доступной женщиной, Короля - юным несмышлёнышем. Лишь косноязычный красавчик герцог де Бофор, король рынков, был мил черни, про него не сочиняли едких стишков, его боготворили, поскольку видели в нём заступника. С какой бы стати ему заступаться за чернь? Только потому, что он имел повод ненавидеть Мазарини, посадившего его в крепость?
Передо мной лежит мазаринада против Королевы, состоящая из двадцати шести строф. Называется она 'Хранительница Королевы, говорящая обо всём'. Эта мерзкая вещица написана в стихах от имени кровати Королевы. Она рассказывает о пошлых способах близости Королевы и Мазарини, которым якобы являлась свидетелем. Мерзейшие стишки! Именно эта вещица окончательно отвратила меня от фрондёров. Я не стану утверждать, что её написал Ларошфуко, но когда я это предполагал, моё желание вызвать его на дуэль удваивалось и даже утраивалось.
Я мог простить ему домогательство Шеврёз и Лонгвиль, но это уже чересчур. Если же это написал подлый Гонди!.. Пожалуй, напрасно я не вызвал его на дуэль. Атос меня остановил. Если бы он этого не сделал, не было бы ни Фронды, ни этих пасквилей!
Даже парламент ужаснулся этому пасквилю. В авторстве обвинили некоего Морло, который был всего лишь издателем, его приговорили к казни через повешение, но какие-то люди отбили его, пока его везли к месту казни на Консьержери, после чего он бесследно исчез. Всё это произошло как раз в то время, когда парламент и двор заключали мир и чуть было не нарушило планы обеих сторон. Вот почему я считаю это не случайным совпадением. Парламент направил чрезвычайно витиеватые извинения Королеве, зная её вспыльчивость, когда речь заходила о её чести. Мазарини уговаривал её проявить выдержку на протяжении часа. В итоге Королеве удалось не уронить своего достоинства, она без тени гнева ответила, что сожалеет, что клеветники не пожалели королевскую особу, которая должна быть священной для каждого истинного француза. Эти слова, сказанные со спокойным достоинством, подействовали лучше, чем любые гневные речи. Представители парламента ещё раз униженно просили прощения за допущенную оплошность. В эту минуту каждый из них готов был бы четвертовал беднягу Морло, которого я продолжаю считать лишь издателем, но не автором этого пасквиля.
В 1649 году Королева велела навести в Париже порядок, а сама отправилась в Компьень и далее к северной границе королевства. В этих краях хозяйничали испанцы, которые увлекли на свою сторону виконта де Тюренна. Д'Артаньян сопровождал Королеву в этой поездке и обеспечивал её охрану посредством вверенной его руководству роты мушкетёров, где он теперь был полновластным господином на правах её капитана.
В 1650 году Королева после ареста принцев направилась с юным Королём и с Мазарини в Нормандию чтобы усмирить провинцию, впавшую в мятеж благодаря усилиям герцогини де Лонгвиль. Лучше бы Анна Женевьева занималась воспитанием нашего сына. Но это было не в её характере. Королева и кардинал управились в Нормандии за двадцать дней. Прокурора Нормандии сместили, на его место назначили Пьера Корнеля. Этого стихотворца оплачивал Мазарини, и поэтому в нём были уверены, поскольку фрондёры его ненавидели.
Уладив дела в Нормандии и вернувшись в Париж, Королева через две с небольшим недели отправилась в Булонь, а затем в Гиень через Фонтенбло, Питивье, Орлеан. Она выступала миротворцем и объединителем французских земель, и эти поездки подкосили её здоровье. Возвращаться в Париж ей пришлось лёжа в карете, короткими переходами. Фрондёры Булони одним из условий мира потребовали отстранения герцога д'Эпернона, одного из наиболее преданных Королеве военачальников. Ей пришлось на это пойти, хотя, полагаю, это было ошибкой. Между тем, Месье, оставшийся в Париже, почувствовал свою в нём полную власть, и испанские агенты, а также всевозможные льстецы и прохиндеи окружили его и стали искушать. Родня принцев обещала ему в случае, если он освободит Конде, Конти и Лонгвиля, полную поддержку. Что означала эта поддержка, как не свержение Короля и Королевы с целью занять трон? Гастон постоянно мечтал об этом почти достижимом и постоянно ускользающим от него троне Короля Франции. Эта прихвостни знали, на чём его можно приманить. Его окружали Гонди, Шеврез, старый Шатонеф, духовенство и родня принцев. К этой камарильи присоединился и парламент. Поскольку по закону принцы крови были неподсудны, парламент считал, что они арестованы незаконно. Их перевозили из одной тюрьмы в другую без судебного следствия, без суда и приговора. Сначала они были помещены в Венсенн, затем в Маркусси, в после - в Гавр, подальше от парижских друзей и от мятежного де Тюренна.
Тридцатого января 1651 года старая Фронда заключила сделку с Фрондой молодой для того, чтобы добиться освобождения принцев. В этой сделке особую роль сыграла принцесса Пфальцская, урождённая Анна де Гонзаго, сестра той самой Марии де Гонзаго, за которую сватался несчастный Сен-Мар, надеясь породниться с Королями Франции.
В своё время Мазарини сказал своё мнение на этот счёт испанскому посреднику дону Луису де Харо при заключении Пиренейского мира.
- Легко вам, испанцам, управлять вашей страной, поскольку ваши женщины вмешиваются лишь в дела любовные! - сказал кардинал. - У нас во Франции это далеко не так. Я могу назвать, по меньшей мере, трёх, каждая из которых легко могла бы подмять под себя целое государство. Это герцогиня де Шеврёз, герцогиня де Лонгвиль и принцесса Пфальцская.
- Вы забыли упомянуть Королеву Анну, - мягко возразил дон Луис. - Разве она не является той женщиной, которая не только может править страной, но и делает это?
- Она не в счёт, она - Королева! -возразил Мазарини. - Она занимает своё место и выполняет это с мудростью и достоинством, лучше которых не сыскать. Я же говорю о тех дамах, которые способны взять, что им не принадлежит, и обладают достаточной решимостью для этого.
- Сложно же вам приходится, чтобы не допустить их до той власти, которую они, как вы говорите, легко могут забрать! -сказал дон Лоуис из вежливости, поскольку сам сомневался в подобных способностях этих дам.
- А вы знаете, я полагаю, что, быть может, было бы лучше позволить им дать то, чего они добиваются! - вдруг ответил Мазарини с улыбкой. - Они могут лишь взять, но не смогли бы удержать. Любая из них полученную власть передала бы первому подвернувшемся смазливому мужчине, даже такому, которому нельзя доверить управление даже курятником с дюжиной кур!
После этих слов Мазарини самодовольно погладил свои усы. Королева Анна знала, кому следует доверить управление Францией. И этим она также выгодно отличалась от всех этих Шеврёз, Лонгвиль и Гонзаго.
Объединение старой и молодой Фронды происходило на фоне блестящих побед Мазарини. Он победил испанцев в Ретеле вопреки тому, что с ним не было таких блестящих полководцев, как принц де Конде и виконт де Тюренн. С ним был д'Артаньян. А Тюренн воевал на стороне испанцев.
В Париже воцарился мир, но ненадолго. Фрондёры требовали всё новых и новых уступок, Королева вновь заболела, Мазарини, опасаясь худшего, не отходил от её постели, провялил поистине недюжинную заботу о ней, и слегка забросил дела политические. Давление парламента и знати на Короля и первого министра усилилось, как только они почувствовали слабину. Тогда Мазарини вопреки своему всегда спокойному и взвешенному поведению вспылил и обвинил парижский парламент в том, что они ведут себя так же, как английский парламент, свергнувший и казнивший своего законного монарха, Короля Карла.
Это обвинение было несправедливым, как тогда всем казалось. Но я полагаю, что бросив это несправедливое обвинение, Мазарини упредил всех парижан, указав им, куда ведут дороги постоянного неповиновения подданных, постоянного противостояния парламента монарху. Он был прав в своих подозрениях, и именно это взбесило всех. Месье в гневе покинул Пале-Рояль, выражая всем своим видом то, что брошенное обвинение его оскорбило до глубины души. Но я считаю, что он испугался, поскольку кардинал заглянул в душу Гастона Орлеанского так глубоко, как не заглядывал до этого он сам. Столь же возмущены были и прочие. Гонди просто трясся от гнева.
Месье перешёл на сторону Фронды. Но слова Мазарини были лишь поводом, предлогом, которого он давно ждал, а истиной причиной была его постоянная обида на судьбу, ведь если бы Королева не родила двух сыновей, он бы уже был Королём Франции! Было за что ненавидеть Королеву! Двадцать один год он считал себя первым наследником трона, и вот после двадцати одного года томительных ожиданий его мечты стали эфемерными. Ему ещё оставалась надежда на слабое здоровье Дофина, но когда родился брат Короля, Филипп, шансы Месье стали ничтожными. Он никогда не смог простить этого Королеве, и именно в этом причина его перехода на сторону Фронды, а вовсе не какие-то слова Мазарини. Да и действительно, если бы Месье был сторонником Королевы, то разве слова её первого министра могли бы сделать его её врагом? Что же это за союзник такой? При таких друзьях и никаких врагов не нужно!
Но Месье достал из рукава свои небитые карты. Он торжественно отказался присутствовать в парламенте, пока в нём заседает Мазарини. Он отказался встречаться с Королевой ни в Пале-Рояле, ни в Люксембургском дворце, где он проживал, ни где бы то ни было. Он игнорировал тот факт, что являлся её подданным, и не пристало ему диктовать условия встречи и переговоров с ней. Вдовствующая Королева, Королева-мать, глава Королевского совета стояла неизмеримо выше дяди Короля! Мазарини следовало бы попросту арестовать Гастона или вновь выслать его за границу, как это сделал бы Ришельё. Но Мазарини был не Ришельё. Его власть основывалась на том, что ему её вручила Королева, а Королева была истощена этими многолетними бунтами. Кардиналу не хватило решимости пресечь бунт Гастона. Между тем Гастон созвал всех маршалов Франции так, будто бы они были его личными мажордомами, и объявил им, что впредь они должны будут выполнять только его приказы. Это был бунт, государственный переворот, это была государственная измена. Королева могла бы после этого уже не только арестовать Месье, но даже и казнить! Кардинал Ришельё при поддержке Людовика XIII, конечно, нашёл бы на него управу. Нет, он не казнил бы Гастона, ему было бы достаточно просто побеседовать с ним с глазу на глаз и Гастон, это ничтожество, сдал бы все свои позиции. А если бы не сдал, то неделька-другая раздумий в Бастилии сделала бы его податливым навсегда и окончательно.
Но Мазарини не Ришельё, о чём я уже говорил.
У него был выбор из двух вариантов. Либо победить Гастона, либо спасать свою жизнь, ведь если не арестовать Гастона, тогда самому Мазарини было крайне опасно оставаться в Париже! Гастон объявил его вне закона. Поэтому в ночь с 6 на 7 февраля 1651 года Мазарини тайком покинул Париж, закутавшись в плащ Мийе де Жара, надвинув на глаза шляпу капитана мушкетёров. Он остановился в Сен-Жермене, надеясь, что вскоре Королева поймёт, что одна не может справиться с задачей государственного управления и призовёт его обратно.
Глава 178
- Вы звали меня, Ваше Величество? - д'Артаньян сказал эту фразу так, что в ней одновременно содержались и вопрос, и утверждение, и при этом ни то, ни другое.
- Послушайте, капитан д'Артаньян, - сказала Королева со смущением. - Я знаю, что вы только что получили должность капитана королевских мушкетёров и хотели бы исполнять её как можно лучше. Но для вас есть работа намного важней.
- Приказывайте, Ваше Величество, - ответил капитан. - Прикажите мне умереть за вас, и я буду сожалеть лишь о том, что смогу сделать это лишь один раз!
- Ох уж эти гасконцы! - сказала Королева с улыбкой. - Нет, умирать пока ещё не надо. Я прошу вас выполнить такое дело, которое вам, я знаю, не понравится, но сделайте это для меня.
- Сделать что-то для вас - моя профессия, но сделать что-либо особенное - это ещё и неизмеримая честь, и огромное наслаждение! -воскликнул д'Артаньян с таким жаром, который, казалось бы, уже не свойственен его возрасту. - Я ожидаю приказаний.
- Я знаю, что мушкетёры должны составлять гвардию Короля, и что капитан мушкетёров должен быть подле Короля, но я прошу вас отправиться в ссылку вместе с другим человеком, который, поверьте мне, для государства тоже очень важен, хотя, как я вижу, этого никто не понимает и никто не ценит, - сказала Королева.
- Я должен сопровождать Мазарини, - догадался д'Артаньян, и как ни старался, не сумел скрыть своего разочарования.
- Поймите, господин д'Артаньян, я ничуть не меньше беспокоюсь о Короле, чем о первом министре, ведь я, как-никак мать! - сказала Королева с поспешностью, не давая капитану возможности возразить. - Не думайте, что ваша Королева обеспокоена судьбой какого-то там итальянца больше, чем судьбой собственных детей! Но Короля и Маленького Месье есть кому защищать! Вся знать готова обнажить свои шпаги и возглавлять войска для того, чтобы защитить их от кого бы то ни было. А человек, о котором я говорю, едва ли найдёт и двух-трёх защитников, тогда как вся Франция наводнена людьми, которые ненавидят его и желают его смерти, и люди эти сильны и влиятельны! Я одна не смогу защитить его от них. Но поверьте мне, ведь вы верите своей Королеве, господин капитан? Верьте же мне, я знаю, что я говорю. Моим детям угрожает тысяча опасностей, которые сможет распознать и предотвратить лишь такой человек, как кардинал, и если мои враги расправятся с ним, с этим мудрейшим государственным деятелем, тогда уже ни я, ни кто-либо другой не сможет защитить моих детей. И теперь, когда Король менее чем через год достигнет совершеннолетия, опасность, угрожающая ему, как нельзя велика! Я молю Господа лишь об одном. Я хочу передать трон моего супруга моему сыну так, чтобы он мог воспользоваться своим правом рождения. Чтобы никто и ничто не воспрепятствовало ему в этом деле. Принцы и герцоги защитят моих детей от черни, но кто защитит их от них самих? Это смог бы сделать только он, кардинал.
- Я не смею сомневаться в ваших словах, Ваше Величество, - ответил д'Артаньян. - А признавая ваши слова истинными, я вынужден полюбить кардинала и приложить все силы для того, чтобы он вернулся к своим обязанностям первого министра.
- Сделайте это, господин капитан! - сказала Королева с несвойственным ей пылом. - Я знаю, что вы вправе рассчитывать на мою признательность за то, что уже сделали для меня в прошлом, но сделайте то, о чём я вас прошу! Я не обещаю вам наград, но я обещаю вам, что всё моё влияние на Короля будет направлено на то, чтобы внушить ему почтение и признательность к вам.
- Умоляю Ваше Величество не обесценивать мои усилия обещанием награды за них! -ответил д'Артаньян столь же пылко. - Вы приказали, и этого достаточно! Я выполню всё, что возможно, а также клянусь выполнить всё, что невозможно для того, чтобы кардинал вернулся к вам живым, здоровым и весёлым, готовым к дальнейшим трудам на благо государства.
- Взгляните на этот перстень с алмазом, капитан! - сказала Королева. - Дважды я вручала вам его, и вы дважды продали его, чтобы раздобыть деньги для того дела, которое полагали необходимым выполнить.
- Лишь крайняя необходимость вынуждала меня поступить так, - с грустью ответил д'Артаньян. - Если бы это зависело от меня, я бы не расставался с вашим подарком никогда.
- Я знаю о тех делах, на которые пошли вырученные деньги, и я одобряю ваш поступок, - ответила Королева. - Возьмите же этот алмаз и не продавайте его в третий раз, если только от этого не будет зависеть ваша жизнь или спасение человека, к которому я вас отправляю. А для того, чтобы вы не нуждались в деньгах, возьмите вот это.
С этими словами Королева вручила д'Артаньяну перстень с алмазом и ордер на получение у королевского казначея двух тысяч пистолей.
-Капитан-лейтенант гвардии д'Эрвие заменит вас на время вашего отсутствия, - сказала Королева Анна. - Он будет уведомлён о том, что его должность должна будет немедленно освобождена для вас, как только вы возвратитесь. Возьмите с собой столько мушкетёров, сколько сочтёте необходимым. Отбирайте самых лучших. Обещайте мне, что не покинете Мазарини до тех пор, пока он не вернётся в Париж победителем.
- Клянусь возвратить его или умереть за него! - с жаром воскликнул д'Артаньян.
-Мне придётся для виду изображать равнодушие к решению об удалении кардинала, - сказала Анна. - Объясните же ему, что это лишь маска, лишь игра для тех, кто меня окружает. А с отъездом кардинала, и с вашим отъездом, я буду окружена лишь одними предателями. Я знаю это, и я иду на это со всей решительностью, какую могу в себе найти. Быть может, её недостаточно, но иначе нельзя.
- Ваше Величество, призовите к себе графа де Ла Фер! - воскликнул д'Артаньян. -В этом случае вы будете иметь подле себя, во всяком случае, одного человека, преданного вам настолько, что он в любую минуту по вашему требованию отдаст за вас свою жизнь, всю свою кровь по капле прольёт, защищая вас.
- Ах, нет, граф де Ла Фер - очень плохой придворный, - возразила Королева. - Его благородство и порядочность настолько совершенны, что выглядят лицемерием. Его не примет двор. А я не смогу защищать его от двора, у меня и без этого будет полно забот. Двор попросту съест этого человека, или же испортит его.
- Графа де Ла Фер невозможно испортить, и его невозможно съесть, он сам съест кого угодно, - посмел возразить д'Артаньян.
-Ваш благородный граф не может видеть ни малейшего проявления подлости, предательства, злословия, лживости, - настаивала на своём Королева. - Если он будет служить при дворе, уже в первые сутки он вызовет на дуэль половину двора, и либо перебьёт их всех, либо его в конце концов убьют выстрелом из-за угла. Нет, достаточно скандалов при дворе! Это письмо, которое, как вы знаете, перессорило клан Шеврёз-Лонгвилей с кланом Бурбонов-Конде, эта дуэль, унесшая жизнь Колиньи, это уже слишком! Если граф будет причиной ещё одной дуэли, он окажет плохую услугу государству. К тому же уверены ли вы, что граф хотел бы быть при дворе?
- Я убеждён, что он не хотел бы этого, но стоит вам приказать, и он...- ответил д'Артаньян.
- Я никому не буду приказывать быть подле меня вопреки желанию, - твёрдо ответила Королева и д'Артаньян понял, что вопрос решён окончательно. - Сколько мушкетёров вы возьмёте с собой?
- Не более дюжины, - ответил д'Артаньян. - Слишком большой конвой будет вызывать слишком пристальное внимание. Если кардинал уехал как изгнанник, его сопровождение должно быть чуть больше, чем конвой арестанта, но намного меньше, чем почётный караул.
- Поступайте, как считаете нужным, я вам полностью доверяю, - сказала Королева, чьё сердце дрогнуло при слове 'арестант'. - Отправляйтесь сегодня же. Вы найдёте кардинала в Сен-Жермене. Скажите ему, что я буду продолжать писать ему. С теми людьми, которые будут доставлять ему мои письма, он сможет отправлять свои ответы.
Д'Артаньян в поклоне поцеловал руку Королевы и удалился.
Через сутки в полночь Королева вызвала маркиза де Навая.
- Маркиз, немедленно поезжайте к Мазарини в Сен-Жермен и передайте ему, что я буду вынуждена освободить принцев, - сказала она. - Я ничего не смогла поделать. Месье настаивал на этом, весь королевский совет поддержал его, и парламент тоже. Передайте ему эти документы. После этого возвращайтесь в Лувр, вы нужны мне здесь.
Получив новость, Мазарини помчался в Гавр, который находился в подчинении молодого герцога Ришельё, племянника великого кардинала, который, тем не менее, сочувствовал фрондёрам. Кардинала пустили в крепость, но заставили оставить свой эскорт за её стенами. Мазарини попытался представить дело так, будто освобождение принцев является результатом его хлопот. Но ему не поверили. Конти и Лонгвиль поспешили сесть в карету и удалиться из ненавистной крепости, торопясь предстать перед парижанами свободными и готовыми к дальнейшей борьбе с абсолютизмом Королевы. Но принц Конде знал за собой серьёзную вину, ведь он поначалу был предан Королеве, и лишь затем перешёл на сторону Фронды. Предательство никого не украшает, предателей уважают меньше, чем откровенных врагов. И поэтому Конде был рад случаю заручиться если не дружбой с Мазарини, то хотя бы нивелировать вражду.
- Ваш арест, Ваше Высочество, инициирован исключительно происками Месье и поддержкой злонамеренного Гонди! - говорил Мазарини после того, как они с принцем за общей трапезой выпили по бокальчику прелестного вина за освобождение троих принцев. - Я всеми силами противился этому, и, как видите, мои старания увенчались успехом! Вы свободны и с вас сняты какие-либо обвинения!
- Что ж, за ваше здоровье, Ваше Преосвященство! - ответил Конде, поднимая второй кубок.
'Ври сколько хочешь, старая лиса, - думал при этом Конде. - Не поверю ни единому твоему слову! Небось, сам хлопотал, чтобы нас арестовали, а теперь, когда осознал, что придётся нас освободить, прискакал сюда, чтобы приписать себе это решение о нашем освобождении!'
'Кажется, он мне не очень-то верит, - подумал Мазарини. -Чёрт с ним, пусть не верит, но хотя бы не возражает, это уже кое-что!'
- Вы знаете, как я всегда уважал вас и ценил ваш талант полководца! - продолжал лить свой елей кардинал. - Вся Франция называет вас не иначе как 'Победитель при Рокруа, Великий Конде'! И, как вы помните, именно я первым назвал вас так.
- При Рокруа нам пришлось жарко, - ответил Конде, отправляя в рот ложечку изумительного паштета из гусиной печёнки. - Знаете ли вы, что какой там был бой? Настоящая бойня!
- Я скорее миротворец, нежели полководец, - ответил Мазарини.
- Ну-ну, не скромничайте! - возразил Конде. - Я наслышан о ваших победах, ведь вы даже разбили Тюренна, не так ли?
- Что стоят мои скромные таланты в сравнении с вашими! - лебезил Мазарини.
- Видать, что плохо вам сейчас в Париже, неуютно, - догадался Конде. - Наверное, вы теперь туда не вернётесь?
- Я направлюсь туда, куда направит меня Её Величество, где я буду более полезен Его Величеству и Франции, - скромно ответил Мазарини.
- Стало быть вас изгнали! - хохотнул Конде и с удовольствием опрокинул следующий бокальчик вина.
- Я совершу небольшое путешествие на север страны, чтобы навести там порядок, - уклончиво ответил Мазарини.
- Что ж, в добрый путь, - равнодушно ответил Конде.
С этой минуты принц Конде стал вести себя так, будто Мазарини вовсе нет в комнате, и уделил всё своё внимание трапезе и вину.
- Позвольте мне откланяться, поскольку я уже сыт, - сказал Мазарини и, поклонившись покинул трапезную.
С таким же успехом он мог попрощаться с винной бутылкой или молочным поросёнком, стоявшими на столе, поскольку Конде ничего не ответил, будто бы всё сказанное его нисколько не касалось. Впрочем, он сделал неопределённый жест рукой, который в равной степени можно было истолковать как прощание с Мазарини или как приветствие молочному поросёнку.
Покинув Гавр, Мазарини направился в Перонну, где к нему присоединились три его племянницы, а также племянник и не более трёх десятков пажей, лакеев, поваров и кучеров, что вместе с д'Артаньяном и дюжиной его мушкетёров едва приближалось к полусотне. Вскоре Мазарини был вынужден уволить половину даже из этих оставшихся при нём слуг, поскольку вынужден был экономить во всём. По счастью для кардинала, содержание д'Артаньяна и его мушкетёров не стоило ему ни су, поскольку Королева снабдила д'Артаньяна средствами на этот поход. Когда Мазарини узнал от него, что этот эскорт ничего ему не будет стоить, он преисполнился признательности и уважения к капитану, которое в дополнение к ранее питаемыми к нему восхищению и доверию существенно выделили капитана д'Артаньяна в глазах кардинала среди всех прочих дворян.
Глава 179
Париж ликовал, что он избавился от Мазарини. Парламент объявил его персоной нон грата и обещал вознаграждение тому, кто, встретив его в пределах Франции, выдаст властям или же будет содействовать его удалению за пределы королевства.
Мазарини был вынужден оставить Францию и найти приют у архиепископа-курфюрста Кёльнского, который предоставил ему свой замок в Брюле. Для того, чтобы туда добраться, Мазарини пришлось пересечь Нидерланды и просить для этого пропуск у своих прежних врагов испанцев.
Д'Артаньян со своим небольшим отрядом проводил кардинала до границ королевства, где велел своему отряду направляться в Париж для дальнейшего несения службы под руководством д'Эрвие. Сам же он посчитал необходимым сопровождать Мазарини, поскольку был связан обещанием, которое он дал Королеве. Мазарини высоко оценил эту преданность, не вполне осознавая, что её источником были не его личные качества, а обещание, данное капитаном Королеве.
Мазарини понимал, что если бы он действовал методами Ришельё, он мог бы в зародыше подавить вторую волну Фронды и не допустить своего изгнания. Но главной его чертой характера была преданность Королеве и снисходительность к другим, особенно - к проступкам тех, кто был выше его по рождению.
Испанцы не только выдали Мазарини пропуск, но и дали ему эскорт, который сопровождал его до Юльера. При этом ему были сделаны весьма заманчивые предложения в случае, если бы он согласился перейти на их сторону. Но то, чем соблазнились виконт де Тюренн и впоследствии принц Конде, не прельстило далеко не столь знатного Мазарини, который даже мысли не допускал об измене своей Королеве. Даже находясь в другом государстве, далеко от своей обожаемой Анны Австрийской, он продолжал помышлять лишь о её благе, внимательно следил за событиями во Франции и регулярно писал ей нежные письма, в которых поровну было заверений в преданности, верности и любви и, кроме того, весьма дельных и чётких советов по управлению государством. Можно утверждать, что он не переставал участвовать в управлении страной, только на этот раз не лично, а дистанционно и посредством своих рекомендаций, к которым Королева всегда прислушивалась, если не считать той единственной его рекомендации, которая состояла в недопущении его удаления из страны. В этом вопросе Королева просто не могла поступить так, как умолял её поступить кардинал.
Разумеется, Мазарини было бы спокойней, если бы он оставался при Королеве и Короле, или же если бы Королева вновь выехала с ним из Парижа, забрав также и юного Короля и маленького Месье. Но Анна Австрийская прекрасно понимала, что оба эти варианта чреваты ещё большим возмущением, мятежом, подавить который будет намного сложней, или даже вовсе невозможно. Поэтому Королева пошла наперекор своему сердцу, допустив на время изгнание Мазарини.
Многие утверждают, что в ту пору Королева и кардинал уже были связаны тайным браком. Мои сведения на эту тему точны и достоверны. Могу сообщить, что до времени этого изгнания их связывали лишь платонические отношения, чувства, которым они не смели себя отдать. Лишь удаление Мазарини заставило Королеву ощутить, как дорог он был ей. Лишь его страстные письма, в которых он, пользуясь условными символами, а также используя замысловатую систему договорённостей о том, какого человека называть какими именно именами различных литературных героев из известных им обоим драматических произведений современности или античности, заставили её поверить в его любовь, понять, насколько она бескорыстна и неизменна, позволить себе ответить на это чувство так, как может себе позволить не Королева, но женщина. Лишь передав власть своему совершеннолетнему сыну, сделав его Королём, а самой сделавшись его подданной, Анна Австрийская решилась на тайный брак с Мазарини, но об этом речь пойдёт поздней. Пока же Мазарини был попросту частным лицом без должности, без положения, без доходов, лишь имеющий за плечами опыт руководства одной из величайших стран Европы в один из сложнейших её периодов времени, всего лишь галантным кавалером, без памяти любившим Королеву Франции и добившийся в этом чувстве известной взаимности, пусть хотя бы и только лишь платонической. В своих письмах Мазарини и Королева знаком звёздочки обозначали фразу, утверждающую, что 'Мазарини любит Королеву', а знак креста с тремя горизонтальными перекладинами означал, что 'Королева также благосклонна к Мазарини'. Эти знаки пестрят в их переписке, в каждом письме кардинала Королеве и в каждом её ответном письме, но этого им казалось мало. Они, прибегая к иносказаниям, высказывали эту мысль и другим способом, в особенности преуспел в этом кардинал. Королева, не уступившая Ришельё, не уступившая также и герцогу Бекингему, не уступившая и своему первому министру, находящемуся постоянно подле неё, уступала всю себя в своих ответных письмах частному лицу Джулио Мазарини, который хотя и был кардиналом, не был священнослужителем, на него не распространялся обет целибата, так что он имел право перед Господом вступить в законный брак с предметом своей любви. Королева же сочла для себя таковой брак возможным лишь после передачи всей полноты власти во Франции своему сыну, а для этого требовалось её сохранить и укрепить ещё на оставшийся период, на этот тяжёлый срок последнего года до формального совершеннолетия Людовика XIV.
Капитан д'Артаньян, видя, что Мазарини проводит все свои дни перед картой Франции и Европы, изучая новости и составляя очередные послания Королеве, проникся к нему уважением и решил, что, пожалуй, Королева имела право полюбить такого преданного ей, трудолюбивого, самоотверженного и далеко не глупого человека, как кардинал Мазарини.
В одном из писем кардинал рекомендовал Королеве Никола Фуке в качестве интенданта финансов, а также рекомендовал его брата, аббата Фуке, как человека вполне преданного и надёжного.
Глава 180
Парижане опасались, что Королева вновь тайно покинет Париж и вывезет Короля и маленького Месье. Трюк, который проделали с Парижем в 1649 году, не должен был повториться. Народ создавал пикеты, с женщин, пытающихся выехать за пределы города, срывали маски, дабы убедиться, что это - не Королева. У дам силой отняли их неотъемлемое право путешествовать инкогнито и предохранять своё лицо от солнечного цвета, от пыли и ветра, скрывать его от посторонних любопытствующих глаз, фактически их лишили привилегии, которой они пользовались с давних пор.
За дворцом наблюдали патрули, которыми командовал Месье. В эти-то самые времена и произошло то событие, которые Гримо в своих мемуарах ошибочно приписывает времени первой Фронды. Делегация фрондёров потребовала показать им Короля, и когда им было объявлено, что Король спит, они настояли на том, чтобы взглянуть на него, спящего. Королева вынуждена была принять в своих покоях довольно многочисленную делегацию с капитаном ополченцев во главе, пока юный Король спал или, вероятнее всего, лишь притворялся спящим.
Королева полночи не сомкнула ночи в страхе перед собравшимися вокруг дворца горожанами. Под утро она взяла себя в руки, вышла из молельни и подозвала к себе двух горожан из числа стражи, которая стерегла её, дабы она не совершила побег.
- Благодарю вас за вашу верную службу, - сказала она таким тоном, что было очень трудно заподозрить её в неискренности. - Я никогда не чувствовала себя в такой безопасности как нынче, благодаря столь надёжной охране, которую вы мне обеспечили. Передайте вашим офицерам, что я очень ценю столь трогательную заботу о нашей безопасности.
Целый месяц Королева находилась под надзором ополченцев, подчиняющихся Месье. Она вспоминала слова Мазарини о том, что Пале-Рояль - совершенно ненадёжное место, никак не обеспечивающее безопасность Короля и его семьи. Когда маршал дю Плесси-Прален предложил перебраться в Арсенал, Мазарини предпочёл изобразить доверие парижанам, нежели возбуждать их волнение подобным переездом. Действительно, если бы чернь взбунтовалась, то и стены Арсенала не остановили бы её, я даже полагаю, что при надлежащем возбуждении граждане Парижа даже смогли бы снести не только Пале-Рояль или Арсенал, но даже и от Бастилии не оставили бы камня на камне. Впрочем, возможно, я преувеличиваю. Так или иначе, но Королева по-прежнему пребывала в Пале-Рояле.
В Люксембургском дворце Гонди, подбивший Месье на бунт, уговаривал его сослать Королеву в монастырь, похитить Короля и объявить регентом Месье. Сколь бы ни была приятной эта мысль Гастону Орлеанскому, он всё же был достаточно дальновидным, чтобы не согласиться на эту авантюру. Действительно, лишь огромный пиетет французов перед священными особами Короля и Королевы были основой какой-либо значимости и самого Гастона, как дяди Короля и брата покойного Людовика XIII. Стоило бы только замахнуться на эти важные особы, как поднятая этой бурей волна народной анархии не пощадила бы и самого Гастона. В справедливости моего размышления убеждает пример Англии. Народное возмущение намного проще пробудить, нежели утихомирить, и все те представители знати, которые заигрывали с народом, ходили по острию ножа, балансировали на тонкой проволоке народной популярности, эту проволоку могло перерезать любое событие, быть может, всего лишь остроумно и своевременно написанный пасквиль и размноженный в достаточном количестве. Гонди этого не понимал, используя силу народного гнева в своих целях, но Месье более тонко чувствовал ту грань, за которую переходить не следует.
Прибытие Великого Конде в Париж 16 февраля вызвало ликование парижан. В городе были зажжены праздничные огни, трактирщики угощали парижан, предоставляя неплохую скидку тем, кто желал выпить за здоровье Принца. Принцы возвратили себе свои имения, дворцы, слуг, Королева стремительно теряла власть. Если бы все эти заговорщики объединились, они, действительно, могли бы заточить Королеву в одном из монастырей, похитить Короля, объявить его больным или безумным, после чего сделать Месье сначала регентом, а затем и новым Королём. Этот план существовал в голове отчаянного Гонди, мечтавшего стать кардиналом, а то и чем-то побольше.
Всё это изложил мне коадъютор Ордена, которого я прошу не путать с коадъютором парижским Пьером де Гонди, о котором я писал выше. На этот раз это был человек, имя которого я не хотел бы называть даже в этих записках. Назову его условно мессиром Инконну, поскольку сам он велел называть меня именно этим именем.
- Я буду называть вас господином Сабрэ, а вы меня - мессиром Инконну, - сказал он. - Надо помочь Королеве Франции, господин Сабрэ.
- Я слушаю, - ответил я.
- Вы не хотите спросить, по какой причине Орден ранее предлагал вам помочь герцогине де Лонгвиль и содействовать освобождению герцога де Бофора, а теперь вам предлагается содействие Королеве Анне? - спросил Сабрэ, удивлённый моим бесстрастием.
- Я верю тому, что Орден руководствуется высшими целями, и что руководители Ордена лучше, чем я, могут судить о том, что желательно для утверждения истинной веры Христовой, а что противно этой цели, - ответил я.
- Это похвально, мсье Сабрэ, - ответил мессир Инконну. - В целом вы правильно понимаете ситуацию. Возможно, позднее вы сможете получить детальные объяснения причин, но лицо, вступившее в Орден, обязано повиноваться без попытки выяснения причин того или иного решения.
Я покорно кивнул, считая излишним повторение своих слов, и даже неделикатным.
- Вам надлежит разработать и реализовать план разобщения принцев и герцогов с целью укрепления положения Королевы, которая в настоящее время уже одной ногой стоит в монастыре, - продолжил мессир Инконну. - Ордену угодно, чтобы воцарился Людовик XIV, до совершеннолетия которого осталось уже совсем немного времени. Королева должна передать свою власть сыну после его совершеннолетия, но для этого она должна эту власть себе возвратить в полной мере. Интригам и заговорам Конде, Конти, Лонгвиля, Гонди, Шеврёз, и, конечно, в первую очередь Гастона Орлеанского следует положить конец. Их необходимо перессорить между собой, зародив в каждом сомнения и подозрения против остальных. Вам помогут в этом братья Фуке.
- Они...- попытался я спросить.
- Нет, они не члены Ордена, - упредив мой вопрос, возразил мессир Инконну. - Завтра к вам придёт человек, который поможет завязать с ними знакомство. Эти люди были преданы Мазарини, и они заинтересованы в его возвращении. Также в этом деле вы можете положиться на некоего Пьера Корнеля. Также привлеките в свой стан ещё двух молодых людей, одного зовут Жан де Лафонтена, другого - Жан Батист Поклен. Вашим главным орудием будут памфлеты. История уже показала, что памфлеты имеют большую силу. В Англии они заставили Короля предать своего первого министра, во Франции они помогли Ришельё стать кардиналом и дезавуировать кое-каких своих врагов, в новые времена они возбудили парижан сначала против Мазарини, а затем против Королевы и даже против Короля. Вы и сами неплохо владеете пером, но потребуется нечто большее. Этих троих вы просто обязаны привлечь на свою сторону. У меня всё. Идите и выполняйте.
Я поклонился, поцеловал руку мессиру Инконну и удалился.
Разобщить клан Роганов, Шеврёзов, Лотарингских и Гизов с кланом Бурбонов, Конде, Конти было не так уж сложно. Сама история постоянно разобщала их между собой. Отдельные браки между представителями этих кланов не устранили соперничества и не создали между ними деятельного союза, который мог бы продержаться сколь-нибудь долго. Но они могли объединиться для свержения Королевы, и они уже сделали это. Правда, Месье колебался. Но Гонди имел на него большое влияние после того, как убедил его, что именно он смог усмирить Фронду, а также именно он умудрился вновь всколыхнуть эту силу народного негодования. Должен сказать, что он лишь в своих собственных мечтах имел такое влияние, которое приписывал себе, но на Месье эта его убеждённость действовала почти магически. Стоило ему один лишь раз сделать вид, что он смог усмирить гнев толпы, и Гастон уверился в том, что Гонди и есть истинный лидер парижан.
Должен признаться, что одной из причин ссоры этих кланов было то обстоятельство, к которому я не только непричастен, но и которому я бы воспротивился, если бы на то была моя воля. Я говорю о дочери герцогини де Шеврёз, о моей дочери, мадемуазель де Шеврёз. Её прочили в жёны принцу де Конти, и это была бы блестящая партия. К несчастью, Мария де Шеврёз, влюбившись, как ей было свойственно, безумно, без памяти, но очень ненадолго в Гонди, сделала свою дочь его любовницей. Чудовищно! Разумеется, нашлись 'добрые люди', которые сообщили об этом принцу. Он разорвал помолвку, что способствовало серьёзному разобщению бурбонов с родами Гизов, Люиней и Роганов. Мария де Шеврёз, уязвлённая этим разрывом, в котором сама же и была повинна, открыто выступила против Конде и привлекла на свою сторону всех своих сторонников. Мессир Инконну решил, что это дело моих рук, что подняло меня в его мнении, но, видит Бог, я не виновен в этом. Зато я направил усилия на другое. Через герцогиню де Лонгвиль я убедил Бурбонов в том, что устранение Королевы от регентства будет означать неограниченную власть Месье, который предаст всех Бурбонов, что он делал уже не раз. Конде, Конти и Лонгвиль задумались об этом всерьёз. Дружба их на почве ненависти к Мазарини утратила свою силу, едва лишь только источник этой ненависти скрылся с глаз. Другим моим действием было то, что я растолковал Пьеру де Гонди, что указ об отстранении кардиналов от власти во Франции, который протаскивали принцы через Генеральные штаты, в ещё большей степени ограничивает персонально его, коадъютора, а с учётом того, что ему обещано Королевой содействие в получении кардинальской шапочки, ему следовало бы держать сторону Королевы, чтобы получить желаемое, стать, наконец-то кардиналом де Рецем, и приложить все усилия к тому, чтобы это звание кардинала не превратилось в пустой звук, чтобы став кардиналом, Гонди мог с полным основанием претендовать на вхождение в Королевский совет. Разумеется, это подействовало на Гонди именно так, как я и замышлял. Господа Корнель, Лафонтен и Поклен, действительно, обладали писательским талантом, а знакомство с братьями Фуке было для меня весьма полезным. Таким образом, я постепенно стал тайным агентом влияния Ордена на дела в самой верхушке власти, мои усилия по разобщению высших кланов страны увенчались успехом, каждый из них перестал доверять своим прежним соратникам по борьбе с Мазарини, и все они обратили свои надежды на Королеву. Очень скоро Королева Анна почувствовала, что идея заточить её в монастырь утратила популярность, что принцы и герцоги вновь стали искать её благорасположения.
'Что они такое обо мне знают, чего не знаю я? - должно быть, думала Королева. - Вероятно, это результат деятельных усилий моего друга Джулио?'
Что ж, я не исключаю, что и Мазарини своими советами весьма укрепил положение Королевы в преддверии празднования совершеннолетия Короля.
Глава 181
Д'Артаньян говорил: 'Когда от вас требуют невозможного, сделайте всё возможное, этого будет достаточно, иной раз даже слишком'.
Действительно, я сделал всё от меня зависящее для того, чтобы расколоть лагерь недоброжелателей Королевы, и эта трещина, которую я заронил, стала разрастаться с эффектом лавины. Каждый почувствовал свою слабость и с огромным опасением стал подозревать силу своих противников, и все они стали искать защиты у Королевы.
Надо сказать, что Мазарини оставил Королеве четырёх умелых советников: Кольбера, Лионна, Сервьена и Летелье. Все они помогали ей продержаться до 5 сентября 1651 года, когда Король достигнет своего совершеннолетия. Они помогали ей своими советами тогда, когда спасительные письма Мазарини задерживались. Действительно, даже самый умный совет, пришедший с опозданием, становится бесполезным, и даже может оказаться вредным, если ситуация изменяется слишком быстро, а она изменялась порой стремительно.
Раскол, который мне удалось посеять в стане второй Фронды дошёл до такой стадии, что Гонди в надежде снискать благорасположение Королевы дошёл даже до того, что уговаривал её подослать наёмных убийц к Принцу Конде! Но Королева отвергла эту жестокость, она не желала даже повторного его ареста, хотя, видит Бог, Конде его заслужил.
В ту пору я узнал, что свой вклад в расторжение помолвки принца Конти с моей дорогой мадемуазель Шарлоттой-Марией де Шеврёз, моей обожаемой дочкой, внесла обожаемая мной Анна-Женевьева герцогиня де Лонгвиль! Она отговорила своего младшего брата от этого брака для того, чтобы сохранить над ним своё влияние, чтобы не допустить перехода его в стан Шеврёз-Роганов и Гизов-Лотарингских. Воистину перессорить грандов было делом очень простым, когда они и сами постоянно изыскивали причины для ссор!
Между тем сама Анна-Женевьева всё больше и больше становилась похожей на Марию, герцогиню де Шеврёз, в своём поведении. Про неё стали говорить, что она не любила невинных развлечений. После меня и после герцога Франсуа де Ларошфуко она наотрез отказалась возвращаться в супружеские объятья, делая вид, что не простила ему близость с Шевреттой, тогда как на самом деле была лишь рада тому, что нашёлся предлог дать отставку престарелому супругу, который выполнял все функции знатного и богатого мужа, но не был допущен к обязанностям страстного супруга. Развесёлая Лонгвиль едва оправившись от беременности стала забавляться с Тюренном, затем с герцогом Немурским и, кажется ещё с двумя-тремя дворянами, которых нельзя уже было считать грандами, но всё же вполне допустимо было допустить в её гостеприимную спальню. Для того, чтобы иметь ещё один лишний предлог не съезжаться с пожилым супругом, герцогиня де Лонгвиль подбила старшего брата, Принца Конде, вступить в гражданскую войну. Это привело к тому, что Конде перешёл на сторону Испании и следующие восемь лет отдавал свой талант полководца врагам Франции. Пожалела ли Королева о том, что не согласилась на убийство Конде, когда узнала об этом? Едва ли. Но, полагаю, она пожалела, что не велела его арестовать. Для него было бы лучше отдохнуть в Венсенском замке под присмотром верных Королеве стражников, чем возглавлять вражеские войска. Предательство никогда не найдёт в моей душе сочувствия, даже у меня, который за свою жизнь был не только гражданином своей Родины, Франции, но и умудрился побывать гражданином Испании, выполнять даже некоторые функции советника в Турции и, наконец, закончить свои годы в Италии, в Риме, ибо после этого я уже ни в какую иную страну не перееду и намерен умереть здесь на том посту, который Господь сподобился мне вручить. Воистину, будь я Конде, я предпочёл бы быть убитым кинжалом какого-нибудь нового Равальяка или Клемана, нежели воевать против своей Родины. Он весьма успешно опустошал северные провинции Франции, пока вернувшийся из ссылки Мазарини не заключил с ним мир, простив ему все его вины, предпочитая иметь его в качестве подданного, нежели в качестве неспокойного соседа, поскольку Испания уже предложила ему отдельные провинции на севере Франции, и он подумывал о том, чтобы принять этот дар. Пока у Мазарини сердце обливалось кровью от двойных огорчений - разлукой с Королевой и потерей Франции крепостей, которые он с таким трудом завоевал, в Париже жили так, будто Париж и был всей Францией. Там продолжали делить власть, не обращая внимание на то, какие территориальные потери несёт Франция. Королева была возмущена поведением Конде, она вынесла на суд присяжных дело об измене Конде, и Месье был вынужден поддержать её, хотя ему, по-видимому, очень этого не хотелось. При этом Гастон выдвинул встречное условие, он требовал, чтобы признание Короля совершеннолетним было отсрочено, и, соответственно, время регентства было продлено. Однако, накануне, Король, которому уже скоро должно было исполниться четырнадцать лет, официально установленный возраст совершеннолетия, напрямик спросил Гастона, друг ли он ему, или враг.
- Добрейший мой дядюшка, ведь ты так часто говорил, что любишь меня! - сказал он. - Нынче у вас, дорогой дядюшка, есть прекрасная возможность доказать это. Ответьте же, к чьей партии вы принадлежите? К партии ли Принца, или к моей?
- Ваше Величество, меня оговорили, оболгали в ваших глазах завистники и враги, - смущённо оправдывался Гастон. - Я всегда был преданнейшим подданным Вашего Величества, и, конечно же, любящим дядей!
- Стоит ли обращать внимание на то, что о вас говорят другие, когда у вас есть такая прекрасная возможность заткнуть им рты, проявив истинную любовь к своему племяннику? - возразил Король. - Заставьте же из умолкнуть, открыто продемонстрировав, что вы состоите в моей партии, а не в партии Принца, и что вы поддерживаете меня, вашего Короля!
Между тем глава парламента Матье Моле пытался убедить Королеву в том, что Принц Конде вовсе не так плох, как кажется, и что его непослушание спровоцировано несправедливым отношением к нему.
- Снимите все обвинения с него, и он вновь станет послушным, - беззастенчиво лгал Моле.
- Что мешает Принцу сначала стать послушным, для того, чтобы я, увидев его послушание, сняла с него все обвинения? - спросила Королева. - И как же это вы, господин Моле, берётесь ручаться за поведение Конде, когда даже я не могу за него ручаться? А ведь я ему и родственница, и госпожа!
Моле пускался в пространные рассуждения о всепрощении и других добродетелей, к которым призывал Господь.
- Мне кажется, у меня довольно добродетелей, таких как снисходительность и доброта и подобных ей, - возразила Королева. - Кто как не вы могли многократно убедиться в этом? Между тем, почему бы Конде не проявить хотя бы малую толику таких добродетелей, как раскаяние и послушание?
Гастон со своей стороны тоже стал уговаривать Королеву публично заявить о прощении Конде. Странные люди! А с какой стати? Ах, да, принцы крови считались неподсудными! Так они уже отсидели своё в Венсенском замке! Мало?
Королева пообещала направить письмо о прощении Конде в парламент, но сказала, что монарху не надлежит быть непоследовательным. Прощение после осуждение без какой-либо причины не поймут подданные. Следует дождаться подходящего случая. Провозглашение Короля совершеннолетним - как раз такой праздник, в честь которого можно объявлять о прощении. Месье был вынужден смириться, но вытребовал новую ещё более строгую декларацию против Мазарини. Королева уступила лишь бы не откладывать провозглашение Людовика совершеннолетним Королём.
Итак, 7 сентября, с задержкой всего лишь на два дня, Людовик XIV был торжественно объявлен совершеннолетним. На церемонии присутствовали все гранды. Отсутствовал только Конде, но его младший брат принц Конти торжественно вручил от него Королю поздравительное письмо.
Король, не слезая с коня, взял это письмо с презрительным выражением лица и тут же передал его, не вскрывая, своему воспитателю Вильруа, продемонстрировав, как мало для него значат подобные поздравления от предателя.
Торжественная кавалькада проехала по главной улице, Людовик, держа в руке шляпу, приветствовал своих подданных, проявлявших бурный восторг радостными возгласами, сливавшимися в единый гул. Королева следовала за сыном в карете вместе с Месье и маленьким Месье, братом Людовика XIV.
Во Дворце правосудия Королева произнесла короткую, но проникновенную речь, в которой возблагодарила Господа за то, что он благословил её труды и увенчал их этим радостным событием, оберегая его бесценную жизнь до того момента, когда ему надлежит принять к управлению королевство. Она признала себя отныне его подданной и высказала уверенность в том, что его правление будет счастливым с Божьей помощью.
Король в ответной речи поблагодарил мать за заботу и управление государством до достижения им надлежащего возраста.
- Я прошу вас и впредь давать мне добрые советы и желаю. Чтобы после меня главой моего совета были вы, - сказал он в конце своей речи.
Воцарение Короля, конечно, не решило все проблемы монархии единым разом, но сильно укрепило положение дел. Вскоре после совершеннолетия Людовика XIV Конде выступил против того, чтобы в Королевский совет вошли Шатонеф, Моле и Лавьевиль. Месье поддержал это требование и даже пригрозил, что если оно не будет исполнено, тогда он не появится в Пале-Рояле. Услышав это Людовик XIV тут же потребовал королевские печати к Сегье и передал их де Моле, после чего пригласил на совет, назначенный на 8 сентября, также и де Шатонефа и де Лавьевиля. Месье пришлось сделать вид, что он позабыл свои угрозы, так что на следующий день он как ни в чём не бывало явился на все мероприятия, включая подъём Короля с постели. Через три года, когда парламент вознамерился поставить на обсуждение эдикты о гербовой бумаге, Король явился в Парламент с охоты, даже не переодевшись, и поставил всех на место одной простой фразой: 'Государство - это я!'
Почти тотчас же после воцарения Короля Анна Австрийская начала готовить возвращение Мазарини. Даже сторонники кардинала умоляли её не торопиться с этим, добившись прежде полного примирения с Конде, но Королева возразила, сказав, что кардинал приедет лишь для того, чтобы ответить на обвинения и оправдаться, после чего просто будет жить жизнью обычного человека, поскольку он не претендует га государственную власть. Даже Шатонеф не поверил в такую перспективу, но какая, собственно разница, во что он поверил? Главное, что решение было принято. Мазарини не желал больше тянуть, шкатулка с бриллиантами пригодилась ему для того, чтобы нанять приличную охрану, которая составила основу будущего войска. Возвращение кардинала было подготовлено тщательно и хорошо продуманно, в этом деле участвовали самые надёжные его сторонники. В этом деле участвовали маршал дю Плесси-Прален, марких де Навай, принц тома де Кариньяно из Савойского дома, герцог де Меркер, и, конечно, д'Артаньян. Также в этом деле участвовали Ондедеи, Браше, Берте и Мийе де Жер.
Королева вручила Барте приказ, написанный рукой Короля, повелевающий Мазарини вернуться во Францию. Но Барте сознательно рассказал об этом приказе Шатонефу, Месье и Рецу, которые наперебой стали советовали Королеве отсрочить возвращение Мазарини.
Королева встретила Мазарини в Пуатье, и несмотря на то, что парламент обнаглел настолько, что вновь издал указ об аресте Мазарини, никто не посмел исполнить этот приказ. Мазарини сопровождал д'Артаньян со своими мушкетёрами, значительную часть которых он вызвал для этих целей.
Глава 182
Король оказал высочайшую честь Кардиналу, выйдя ему навстречу и проводив его до отведённых ему покоев. Это событие моментально вернуло Мазарини на самый верх иерархии среди придворных. Королева надолго уединилась с кардиналом для беседы по всем вопросам, требующим решения и, возможно, для иных важнейших дел. Шатонеф подал в отставку, предпочитая не дожидаться, когда ему это будет предложено.
Тюренн неожиданно вспомнил о своём долге и помог Мазарини победить Конде, подобно тому как ранее Конде помог Мазарини победить Тюренна.
Конде надеялся овладеть Парижем с помощью стремительного броска от берега Луары, но Тюренн со своей армией догнал её и стал угрожать его тылу, и в результате чего армия Конде и принцев оказалась в клещах под угрозой удара с двух сторон. Чтобы не быть уничтоженным Тюренном или Окенкуром, Принц Конде укрылся в Этампе, предполагая дождаться из Фландрии испанской армии эрцгерцога Леопольда.
Тюренн обложил Этамп, но сил для штурма было недостаточно, и маршал устроил осаду, в результате которой он одолел бы Конде с помощью голодной блокады, либо вынудил бы Конде выйти из города и принять бой, где у Тюренна было бы больше шансов на победу, чем при штурме. Его планам помешало вторжение во Францию герцога Карла IV Лотарингского с десятитысячной армией. В эту пору Карл Лотарингский, потерявший свои владения вследствие того, что их уже оккупированы наши войска, вёл себя как наёмный разбойник, отличаясь от сухопутного пирата только численностью армии и знатным титулом. Он заверял Мазарини, что не собирается помогать армии принцев, но всё это был лишь обман, на деле Карл Лотарингский неуклонно продвигался к Парижу, угрожая соединиться с Конде и требуя снятия осады Этампа.
Наступил критический момент кампании, когда её исход мог бы решиться в какие-то часы. Если бы Конде и Карл Лотарингский соединились, они могли бы взять Париж. Поэтому Тюренн снял осаду Этампа и спешно двинулся через Корбей на Вильнёв-Сен-Жорж, где занял позицию Карл Лотарингский.
Туда же двинулся и Конде, но Тюренн его опередил, пройдя новью по правому берегу Сены и захватив стратегически важный мост, который Карл Лотарингский приказал навести для соединения с Конде.
Мазарини за крупную сумму денег уговорил Карла Лотарингского оставить сторону принцев. Карл, подписав соглашение, покинул пределы Франции, что поставило армию Конде в критическую ситуацию. Тюренн занял лотарингский лагерь, Конде двинулся на Париж и 17 июня 1651 года он прибыл в Бур-ла-Рен и встал лагерем между Сен-Клу и Сюреном. Парижане не впустили его в город.
В самом Париже продолжались беспорядки и кровавые стычки фрондёров с роялистами.
Перейдя с частью войск на правый берег Сены, Ла-Ферте создал угрозу окружения армии принца, и Конде был вынужден ночью скрытно перейти реку и отступить на восток за Шарантон, чтобы снова прикрыться водной преградой на выступе, образованном слиянием Сены и Марны.
Конде не решился идти через Париж, опасаясь, что парижане откажут ему в этом, что подорвёт дисциплину в его войске.
Получив из Парижа известия, что армия принцев обходит город за Монмартром, двигаясь между ним и предместьем Сен-Мартен, Мазарини приказал Тюренну выступать. Тюренн, не дожидаясь артиллерии, развернул войска в боевой порядок на равнине между Сен-Дени и Парижем, выдвинув вперёд несколько эскадронов, которые сбили арьергард Конде с высот Сен-Дени.
Конде решил обороняться в Сент-Антуанском предместье, воспользовавшись баррикадами, сооружёнными горожанами, но удача окончательно изменила ему.
Сент-Антуанское предместье разделено тремя главными улицами, Шарантонской, Сент-Антуанской и Шароннской, расходившимися в разные стороны. Эти улицы сходятся на большой площади перед самыми воротами столицы, где находится крепость Бастилия с мощной артиллерией
В битве в Сент-Антуанском предместье Конде рисковал попасть в плен или быть убитым. Его дочь, Мадемуазель де Бурбон, видя эту опасность, взяла руководство обороной на себя и приказала открыть ворота города, впустив туда Конде и его почти разгромленный отряд. После этого она приказала коменданту Бастилии сделать залп по армии Тюренна.
Сначала Мазарини решил, что эти залпы направлены против Конде.
- Ага! - воскликнул он. - Наши славные парижане, кажется, решили поджарить зад этому негодяю Конде!
- Монсеньор, они стреляют по нам, и первый залп просто был пристрелочным, -возразил д'Артаньян. - Прикажите немедленно отвести войска на расстояние выстрела от крепостных стен.
- Отойти от стен! - распорядился Мазарини.
- Выполнять! Скорее! - крикнул д'Артаньян решительно и войска Короля поспешили отойти, чем спасли много жизней.
- Но кто же это посмел отдать приказ об артиллерийских залпах? - удивился Мазарини. - Конде просто физически не мог успеть так быстро подняться на башни! Неужели комендант Бастилии на свой страх и риск сам распорядился об этом?
- В Бастилии сейчас находится дочь Конде, Мадемуазель де Бурбон, - предположил д'Артаньян. - Кто иной, как не она, мог распорядиться открыть ворота города и впустить Конде? Она же и отдала приказ стрелять из всех пушек.
- Этим залпом она расстреляла все свои надежды на брак с Его Величеством, - сказал Мазарини, пожимая плечами.
-По всему видать, что своего отца она любит больше, чем Короля, - ответил д'Артаньян.
- Да, к сожалению, такие странности ещё случаются, - согласился Мазарини. - Но ещё более странно, что она, по-видимому, любит отца даже больше, чем себя самоё.
- А вот это уж, действительно, явление из ряда вон выходящее! - усмехнулся д'Артаньян. - Но в таком случае она оказала ему медвежью услугу, ведь он итак уже спасён, эти залпы лишь усложнили его будущее примирение с Королём и Королевой.
- Вы полагаете, что ему следовало бы сейчас думать о примирении? - удивился Мазарини.
- Ему следовало думать об этом постоянно, ещё до того, как он стал мятежником, - ответил д'Артаньян. - Ведь как бы то ни было, в конце концов мы победим.
- Почему вы в этом так убеждены? - с интересом спросил кардинал.
- А как же может быть иначе? - удивился д'Артаньян. - Это лишь вопрос времени и цены этой победы над собственными согражданами, чёрт их побери! Охота им проливать кровь за амбиции этих проклятых принцев крови! Будь моя воля, я и вовсе истребил бы эти привилегии, приравнял бы их к простым дворянам. Слишком уж много с ними цацкаются.
Мазарини в который раз посмотрел на д'Артаньяна с уважением и нескрываемым удивлением.
Комментарий кардинала в отношении брака Мадемуазель был пророческим. Действительно, брак Мадемуазель де Бурбон с Людовиком XIV, несмотря на разницу в возрасте, обсуждался ранее, но после этого залпа он стал уже невозможен. Мадемуазель после этого пришлось удовольствоваться сомнительным браком с Лозеном, которого, ко всему прочему, ей пришлось довольно долго дожидаться из тюрьмы, куда его поместил Король.
Ларошфуко в этой битве был ранен в глаз и надолго лишился зрения, так что шутка бедняжки Кэтти о том, что герцог де Ларошфуко получил ранение в глаз, оказалась пророческой. В этой битве погиб пятнадцатилетний племянник Мазарини, Паоло Манчини.
В этом ужасном сражении погибали французы с обеих сторон. Королева часами молилась, преклонив колени в часовне кармелитов Сен-Дени, прося Господа ниспослать на Францию мир. Она собственноручно ухаживала за раненными.
Конде, благодаря своей дочери, стал хозяином Парижа, но это его не спасло, а, напротив, подорвало его и без того шаткое положение. Город был разорён, а армию следовало содержать. Конде наложил на горожан непомерные налоги, его солдаты мародёрствовали и бесчинствовали, пожары, насилия, грабежи стали обыденностью для парижан.
Мазарини принял мудрое решение, добровольно удалившись во второе изгнание для того, чтобы доказать гражданам Франции, что не его присутствие является причиной гражданских войн. Но это его удаление было лишь территориальным, на деле же кардинал продолжал управлять Францией из Седана посредством Фабера. Он ввёл в Королевский совет своих сторонников и друзей, продиктовал Королю декларацию, которая снимала с него все ранее выдвинутые обвинения, эту декларацию зарегистрировал парламент, и она была размещена в Понтуазе. Теперь уже враги Мазарини оказались вне закона. Семь месяцев, которые Мазарини провёл с Королевой, показали всем, что он - неотъемлемая часть королевского семейства, что Королева никогда не откажется от Мазарини, и что Король всемерно уважает и любит кардинала и следует его советам. Теперь уже никто не сомневался, что между Королевой и кардиналом заключён тайный брак.
В конце концов парижане стали чинить всяческие препятствия Конде, он настолько ослабел, что неделю спустя Король с войсками Тюренна торжественно вступил в Париж.