Седовласый мужчина устало опустился в кресло. Привычным движением выдвинул из-под стола клавиатуру, и его рука стала порхать над клавишами с легкостью машинистки - профессионала.
«Я старался предупредить все ошибки, которые предстоит совершить моему сыну. Я слишком сильно его опекал. Это привело к тому, что я надоел ему. К тому же он стал безынициативен. Его самостоятельность разбилась о мой авторитет. Всё, что он делает, мне не нравится. Вероятно, я сам часто не прав. Я слишком придираюсь. Я хочу видеть его лучшим, чем я. Часто не сдерживаюсь. Он боится проявить инициативу у меня на глазах. Но ему трудно скрывать от меня свои мысли, поступки. Что я говорю - трудно? Невозможно! ... Где грань, за которую родительские замечания не должны заходить? Если ребенок падает на лицо, а не на руки и выбивает себе зуб только потому, что родители не научили его падать - это, конечно, послужит ему уроком, но родители не утешатся уже никогда, видя ежедневно обломок вместо переднего зуба. А если бы это был глаз? Хочется подстелить соломки своему чаду. Но не хочется, чтобы он был маменькиным сынком. Хочется, чтобы он не повторял наших ошибок, но не хочется, чтобы он не был способен противостоять превратностям судьбы. Хочется объяснить ему, когда и в чем он не прав, но не хочется превратиться в домашнюю пилу. Хочется, чтобы он не был ни жадным, ни транжирой, не был наивным, но и не был недоверчивым, не стал ни подлецом, ни простаком.
Не давать в долг и не одалживаться - лучшее правило, но и из него следует уметь делать исключения, ибо, если не одолжить другу, когда он попадет в беду - это уже подлость. Но одалживать всякому, кто попросит - глупость. Как объяснить ему разницу? Держаться середины во всем - как это просто на словах и как трудно на деле!
Не унижаться ради необходимого и достойно принимать заслуженное. Отличать хорошее от плохого. Щедрость - это добро или зло? Ведь так просто не определишь! Когда щедрость, наблюдаемая изредка у кое-кого, есть следствие легкости добычи денег, а легкость эта не что иное, как нечестный путь, в этом случае заслуживает ли щедрость подражания? Мир, в котором отрок с легкостью транжирит средства на пустяки, а взрослые и заслуженные люди, всю жизнь трудившиеся на эту страну, вынуждены экономить на питании, этот мир кажется диким для меня самого! Но что поделать, если люди сами конструируют себе такой мир, и даже если он рухнет в тартарары, они заново отстроят его именно на этой основе!? Ни Содом, ни Гоморра ничему не научили людей. В массе своей люди совершают такие ошибки, которые по отдельности никто бы из них не совершил. Каждый идет к свету, а все вместе катятся в пропасть. Как же я могу подготовить к нему своего сына, если я сам не перестаю удивляться этой жизни? Я не могу чувствовать себя счастливым, когда я вижу, как растет непонимание между мной и сыном.
Нет простых истин, которые я мог бы ему сказать короткими рублеными фразами. Долгий разговор, продолжительный, философский, в котором я и сам ещё не на все вопросы знаю ответ, такой разговор ему не интересен. Он в нетерпении перебивает меня. Все меня перебивают. Мало у кого хватает терпения дослушать меня до конца. «Не скажете ли вы...» - «Я понял вопрос, отвечаю...» - «Как же вы поняли, если вы не дали мне его произнести?» - «Меня уже об этом спрашивали...» - «Да я вовсе не о том...» - «Я понимаю, я даже больше скажу...» - «Да остановитесь же, да выслушайте меня, наконец!». Все так. Никто никого не слышит, все на всех обижены, каждый считает, что не выслушали именно его, никто не замечает, насколько он не интересен остальным. Единственное существо, которое со мной не спорит, это мой компьютер. Всем от меня чего-то надо, ему от меня не нужно ничего. Он не просит: «Дай мне новый сопроцессор». Ничего не просит и послушно выполняет мои причудливые желания. Я пишу свои мысли, и даже, если они глупые, он их заносит в свою память. То, что не соответствует орфографическим правилам, он подчеркивает, но я могу его заставить принять мои слова как нечто, безусловно, верное, и он раз и навсегда это усвоит. Но если этот компьютер сгорит весь, я не стану так огорчаться, как если мой сын лишится всего лишь одного зуба, а если он лишиться пальца ... Нет, об этом лучше не говорить. И все-таки лучше мне излагать свои занудные мысли этому молчаливому симпатяге, чем сыну. Он-то уж никогда не назовет меня занудой, а все глупости, которые я напишу, останутся в его памяти ровно столько времени, сколько я захочу. Если когда-нибудь я сочту их глупостями, мне достаточно нажать пару кнопок и от них не останется и следа. Если же я сочту свои мысли мудрыми, я могу увековечить их, я даже могу разослать их своим друзьям или поместить для всеобщего обозрения на какой-нибудь сайт, где их будут читать люди, глубоко мне безразличные. Хотя порой и десяти заповедей бывает слишком много для целого человечества. Значит ли это, что надо ограничиться двумя-тремя? Радуйся тому, что есть и не мешай радоваться другим? В этом - всё. Но кто нынче понимает лаконичные фразы?
Все, все они, кто окружает меня, думают, что понимают жизнь лучше меня... Всякое мое слово высмеивается. Балагуры... Вам кажется, что вы укрепляете свой собственный авторитет? Нет. Вам удалось разрушить мой авторитет, это верно. Но свой вы не укрепили. Впрочем, что я? Они меня не слышат. Они так много говорят мне, что я не различаю слов среди общего гама. И никто из них ничего не слышит. Они вообще перестают признавать авторитеты. Я гляжу на своих детей и вижу, что это - не мои дети. Не мной они воспитываются, не такими, какими я хотел бы их видеть. А теперь уж возраст такой, что их и воспитывать поздно. Но я понимаю, что я сам виноват в этом. Виноват в том, что позволял им пренебрегать моим мнением. Я их не виню. Виню себя. Только. Теперь вот ещё и мой сын ушел от меня. Я для него не авторитет. Чадо моё, слышишь ли ты меня?
Он не слышит. В секту вступил... Волос не стрижет, мяса не ест, и не работает, и не учится - лишь ходит и наблюдает, и рассуждает... Он хочет доказать мне, что он сам по себе... Впрочем, я не знаю, что он хочет мне доказать. Если бы он сказал мне об этом, я ответил бы «Да, да, разумеется, сын мой!» Разве я спорю с ним? Разве я хочу победы над ним? Только сердце мое болит за него. Лучше быть слепым, чем видеть будущее! Лучше быть глухим, чем слышать сердцем! Лучше быть немым, чем говорить, когда тебя не слышат! А он отвергает мое участие в его судьбе. Он требует, чтобы я оставил его в покое. И не вмешивался. Навлечет ли он на себя беды? Вижу, что да, но прав ли я? Примет ли он помощь мою в случае беды? Надеюсь, что да, но и сам себе не верю в этом. Так и слышу от него: «Ты за других не вступался, когда их страдания были сильнее моих, так и за меня не вступайся, я сам вынесу свою судьбу, ибо я, прежде всего не игрушка твоя, но сын человеческий!» А сердце моё вопиет: «Это чадо мое возлюбленное и благословение мое на нем!» Пока в тебе живет дух противоречия, разве ты вернешься ко мне по доброй воле? А этот дух - разве он угаснет в тебе? Неужели лишь избитого, израненного и обессиленного тебя принесут в дом мой мои слуги? И того хуже: уже и не живого? Не властен я тебя силой возвратить! Не властелин я судьбе моего сына! Лишь судьба твоя приведет тебя к твоему поражению, а поражение твое возвратит тебя под длань мою! Пусть так? Пусть ... так... Да свершится... Чему быть, тому быть».
И Он сказал ангелам своим «Впредь не вмешивайтесь в судьбу сына моего, ибо не возвратится он ко мне, доколе не распнут его на кресте.