Аннотация: Подлинная история Арамиса, Атоса, Портоса и д'Артаньяна
Мемуары Арамиса, Книга 4
Аннотация
Четвёртая книга мемуаров Арамиса начинается с того места, когда начинается действие романа 'Двадцать лет спустя'. Мушкетёры встречаются вместе лишь через двадцать лет после того, как расстались. Идёт 1649 год. Пересказывать книгу 'Двадцать лет спустя' бессмысленно и бесполезно.
Но у жанра мемуаров свои законы. Арамис знаком с книгой 'Двадцать лет спустя', которая, согласно предисловию к трилогии, является мемуарами графа де Ла Фер, то есть Атоса, но Арамис логическим путём неопровержимо доказал, что перу Атоса не может принадлежать эта трилогия. Он полагает, что эти мемуары написал его слуга, Гримо, которому Атос запретил разговаривать без должных причин, вследствие чего тот решил начать писать дневники, а когда познакомился с обширной библиотекой Атоса, сам сделался заядлым графоманом.
Но Гримо не был столь детально знаком с причинами поступков мушкетёров, с их военными подвигами, кое-где путается в фактах. Это, несомненно, не осталось незамеченным Арамисом.
Поскольку Арамис методичен в своих описаниях, он дал в третьем томе описание того, что произошло за время, когда наши герои не виделись, то есть с 1629 года по 1649. Прочитав третий том, вы сможете понять, почему Король Англии Карл Первый оказался противостоящим собственному народу, не имея ни армии, ни денег, ни достаточного количества преданных слуг, а также почему подобные события чуть было не произошли и во Франции. В четвёртой книге Арамис изложил то, что считал важным изложить, имея в виду, что 'Мемуары Гримо', то есть книга 'Двадцать лет спустя' может оказаться доступной читателю, и сам сверялся с изложением в ней некоторых событий, хотя и воспринимал это критически.
Приятного чтения!
Главы 1 - 44 вы найдёте в первой книге, а главы 45 - 92 во второй книге, главы 93 - 133 - в третьей книге.
Предисловие автора
Третья книга закончила изложение событий, когда Мордаунт, сын Миледи, прибыл к Кромвелю и помог ему победить оппозицию для того, чтобы расправиться с графом Суффолком, ближайшим другом, помощником и советчиком Короля Карла I. Там же описаны некоторые события, которые привели Англию в состояние гражданской войны, в которой Королю на первых порах показалось, что он побеждает, однако вслед за этим предстояла вторая стадия этой войны или даже вторая гражданская война, в которой Судьба окончательно отвернулась от английского монарха. Между тем Мордаунт горит желанием отомстить за смерть матери и за свою несложившуюся судьбу всем, кого считает виновным в этом. В списке тех, кому он уже отомстил, несколько случайных лиц - священников и судей, а также граф де Роншан и бывшая служанка Миледи - Кэтти. Месть этой девушке осуществилась всего лишь за то, что, как узнал Мордаунт, его мать за что-то ненавидела её и желала ей отомстить. Не вдаваясь в причины этой ненависти, он попытался её убить, для чего выстрелил в окно замка герцогини де Шеврёз. Герцогиня немедленно призвала врача, который заявил, что жизнь девушки висит на волоске, но он сделает всё возможное, чтобы спасти её. Арамис получил известие от герцогини, о том, что на его протеже было покушение, но она, кажется, будет жить и постепенно выздоравливает. Арамис по заданию Ордена Иезуитов решил организовать побег де Бофора и привлёк на свою сторону Атоса, а также бывшего слугу д'Артаньяна, Планше. В Париже страсти кипят, все предчувствуют возможность скорого бунта черни, который вошёл в историю под названием Фронда.
Глава 134
Кардинал Мазарини, сорокасемилетний мужчина, на год моложе Королевы Анны, сидел в своём кабинете и мучительно размышлял. Против него и Королевы поднималась волна недовольства в народе, которую уже невозможно было не заметить, и совершенно немыслимо было бы игнорировать. Необходимо было нанести упреждающий удар. Эту волну следовало раздробить сначала хотя бы на две, затем ещё мельче - на четыре, на восемь и так далее.
- Впрочем, четырёх достаточно, - сказал Мазарини сам себе так тихо, что его никто не мог бы подслушать. - Даже четверть всей нации - это уже не большинство, и если она, эта четверть, не начнёт обрастать сочувствующими, словно снежный ком, то с ней легко справиться. 'Разделяй и властвуй'. Эта мудрость стоит того, чтобы повторять её ежедневно! Вместо этого, кажется мы с Анной уже допустили оплошность. Вместо того, чтобы разделять, мы позволили объединиться таким силам, которые, казалось бы, не должны были объединяться ни при каких обстоятельствах. Подумать только! Принцы крови объединяются с чернью против своей законной Королевы и регентши, против юного Короля Людовика XIV!
Мазарини хотел ещё добавить 'против своего первого министра', имея в виду себя, но не стал произносить этого даже шёпотом, наедине с самим собой. Слишком болезненной была эта мысль.
Ему ставили в вину то, что он - иностранец! Подумать только! Как будто бы Королева не иностранка! Ведь она принадлежит семейству ненавистных Габсбургов, и именно она защищает Францию и французов от тирании своего семейства, владеющего Великой Римской империей, то есть Испанией, Италией, Германскими государствами и обеими Голландиями! Она противостоит даже собственному брату, и только лишь потому, что это он, Мазарини, научил её так поступать. Два иностранца, правящих королевством, являются самыми горячими патриотами Франции, подрастает будущий монарх, юный Король, который, в сущности, тоже на три четверти иностранец! Почему эта негодная чернь оценивает человека не по поступкам, а по происхождению?
- Принцы, герцоги и пэры, маршалы и маркизы, графы и бароны, дворяне, промышленники и торговцы, крупные землевладельцы, священнослужители, горожане и селяне, - продолжал тихонько рассуждать Мазарини. - Весьма значительная часть всех этих сословий сплотилась вокруг идеи свержения первого министра. Кто-то пишет памфлеты против кардинала и распространяет их в народе. С этим надо кончать! Великий Ришельё за подобные памфлеты отправил бы всех в Бастилию, и тех, кто их пишет, и тех, кто их читает! А тех, кто рассуждает, попросту казнил бы! И никакой смуты! Ришельё казнил Монморанси, и никто не посмел пикнуть! А я всего лишь временно - ненадолго! - задержал герцога де Бофора, который ведь явным образом покушался на убийство, он открыто готовился нанять убийц для меня! И чем это кончилось? Поднялся такой шум, будто бы я казнил целый десяток принцев! Да ведь и не я его посадил! Приказ подписан Королевой! Видите ли, я повысил налоги! Разве это сделал я? Обращайтесь с претензиями в ваш обожаемый парламент! Хотя он и состоит из ослов, даже они понимают, что нельзя вести войну без денег, а деньги в казну поступают только из налогов! Так чего же вы от меня хотите? Или вы предлагаете заключить мир? Глупости! Не выйдет! Как только окружающие нас страны почувствуют, что нам не хватает денег на войну, они нас попросту съедят! Да-да, съедят со всеми потрохами! Север страны отойдёт Голландии, северо-запад - Англии, Юг - Испании, восток - Германии. Только и всего! И останется от Франции лоскуток, меньше герцогства Анжуйского! Вы этого хотите, господа бунтовщики?
Необходимо их поссорить. Королева, конечно, права, что следует привлекать на свою сторону как можно больше друзей, но что это за друзья, которые остаются друзьями лишь до тех пор, пока получают регулярное жалованье, или пока надеются на что-то ещё более весомое? Жалованье начинает казаться недостаточным, надежды уже не в полной мере удовлетворяют таких друзей, они требуют всего и немедленно! А где взять это 'всё', если идёт война, и денег не хватает на самое необходимое - на оружие, на порох, на фураж! Даже жалованье солдатам можно на какой-то срок задержать, но нельзя задержать питание солдатам, корм коням, порох и пули ружьям и мушкетам! Если бы мы наступали, армия могла бы прокормить себя тем, что удастся реквизировать на завоёванных территориях! Но ведь это только на карте легко перенести границу, а на местности всё это стоит крови, пота, пороха и пуль! Римская армия кормила себя сама, пока наступала, и надолго ли ей этого хватило? Наступать стало некуда, и империя развалилась! А куда прикажете наступать в современной Европе? Слава богу, что у нас есть пока ещё великий Конде, который наступает! И есть ещё Виконт де Тюренн. Два полководца, сражающихся за идею, это не мало, но и не слишком-то уж много! Расколоть! Внедрить в их стан авторитетных людей, которые в нужный момент перейдут на нужную сторону! Но где их взять? Помнится мне, что граф де Рошфор очень хотел мне угодить, умасливал меня, чтобы я взял его на службу. Что ж, он весьма недурно послужил Ришельё, как говорят. Разоблачил заговор де Шале! Это дорогого стоит! И ведь был сосем юным! А что же дальше? Кажется, с элементарной задачей не справился. А дел-то было - задержать четырёх мушкетёров по дороге из Парижа в Лондон и обратно! Троих задержали почти на выезде, а четвёртый ускользнул! Знатный, видимо, был пройдоха! Мне бы такого на службу! А имея таких людей десяток, я бы напрочь истребил бы этот проклятый дух оппозиции, занесённый то ли из Англии, то ли из Венеции! Итак, Рошфор. Королева его ненавидит, и правильно делает, но если он верно служил Ришельё, почему бы ему не послужить верно мне? Какая ему разница, как зовут первого министра, кардинала, члена Королевского совета? Ришельё, или Мазарини, какая разница? Ришельё был француз! И что с того? Равальяк тоже был француз! Легче вам от этого? И Жак Клеман был француз! Полегчало?
В этот момент в дверях показался Франсуа де Коменж де Гито, капитан гвардии Королевы и Королевский советник, человек шестидесяти девяти лет.
- Скажите мне, Гито, хорошо ли вам известен граф де Рошфор? - спросил он.
- Мне кажется, что он был предан кардиналу Ришельё, - ответил Гито. - Великий кардинал весьма ценил его. Но в последние четыре года я ничего не слышал о нём.
- Это не важно, ведь я не спрашивал у вас, где он находится, - отмахнулся Мазарини. - Я хочу знать ваше мнение, будет ли это де Рошфор столь же преданно служить мне?
- Я не могу этого знать, монсеньор, - ответил Гито. - Если вы знаете, где его найти, наверное, лучше всего вызвать его и задать этот вопрос ему.
- Благодарю, Гито, если мне понадобится совет относительно того, как мне поступить, я спрошу вашего совета, - постарался как можно мягче ответить кардинал. - Но в настоящий момент я прошу у вас не совета, а сведений относительно того, насколько этот человек надёжный, и может ли он быть верным?
- Этот человек может быть верным, но это не означает, что он будет верно служить вам, - ответил Гито. - Кардинал щедро платил своим особым агентам, а, кроме того, несколько раз оказывал помощь братьям графа. Рошфор стоил недёшево великому кардиналу.
Мазарини поморщился, услышав второй раз про 'великого кардинала', что означало, что Гито не считает Мазарини великим, и использует это признак в качестве отличительного.
'Зачем выдумывать прилагательные к именам, когда существуют сами имена? - Подумал он. - Если бы я при нём, имея в виду де Тревиля, назвал бы его Великим Капитаном, каково бы ему было? Ох уж эти французы!'
- Итак, Коменж, вы полагаете, что Рошфор может оказаться мне полезным, - Подытожил Мазарини. Если он не согласится на меня служить верой и правдой, быть может, он способен дать мне какие-нибудь надёжные сведения о других претендентах?
- О какого рода службе идёт речь, монсеньёр? - спросил Гито с оттенком ревности в голосе.
- Не беспокойтесь, речь не идёт о замене вас, ведь вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями! - поспешил утешить Гито Мазарини. - Бывают такие дела, которые не станешь поручать Королевскому советнику, но для которых нужен преданный, честный и смелый человек.
- У монсеньора имеются такие люди, -ответил Гито. - Взять хотя бы лейтенанта мушкетёров, господина д'Артаньяна, который сейчас как раз дежурит у ваших дверей.
- Д'Артаньян, говорите вы? - переспросил Мазарини. - Что-то интересное я про него, кажется, слышал краешком уха. Вы не напомните, что это было за дело?
- Если монсеньор собирается беседовать с графом де Рошфором, то я полагаю, что он лучше меня расскажет вам о недостатках этого человека, - ответил Гито. - Я же за ним таковых не знаю, или знаю, но очень ничтожные, о которых и говорить нечего, а достоинства его самые существенные для солдата. Честен, верен, храбр, умён, прекрасно фехтует на всех видах колющего и режущего оружия, также владеет мушкетом, пистолетом, отличный верховой ездок.
- В целом как и все ваши гвардейцы и вы в том числе? - добавил с лёгким оттенком вопроса Мазарини.
- Никак не хуже меня, и уж точно намного выше среднего уровня мастерства, - - ответил польщённые Гито. - Нескольких лучших фехтовальщиков Парижа он победил с лёгкостью.
- Но ведь дуэли запрещены? - удивился Мазарини.
- Дуэли, конечно, запрещены, но стычки с кем же не случались? -ответил Гито.
- Стычки? - переспросил Мазарини. - Ах, да, стычки. Una scaramuccia non е un duello.
- Точно так, монсеньор, - согласился Гито. - Стычка - это не дуэль.
- Благодарю вас, Гито, вы мне очень помогли, - сказал Мазарини. - Будьте так любезны, пригласите ко мне этого самого вашего лейтенанта д'Артаньяна.
Когда д'Артаньян вошёл, кардинал заканчивал писать несколько строк на листке бумаги. После этого он поставил свою подпись и печать и вручил листок лейтенанту.
- Господин д'Артаньян, - сказал он, - немедленно отправляйтесь в Бастилию и привезите оттуда человека, о котором говорится в этом ордере. Возьмите карету с зарешёченными окнами и необходимый конвой, узник не должен сбежать, вы отвечаете мне за него головой.
Д'Артаньян взял письмо, отдал честь, развернулся и вышел из кабинета. Тотчас Мазарини услышал его властный, но спокойный голос:
- Четырех мушкетёров в конвой, карету, моего коня.
Через пять минут кардинал услышал стук удаляющихся копыт и колёс кареты.
Глава 135
Поскольку письмо не было запечатано, д'Артаньян заглянул в него, чтобы узнать имя узника, которого ему было велено доставить. Едва лишь он прочёл имя графа де Рошфора, холодный пот прошиб его, а в голове возникла череда имён, первым из которых было имя Констанции. Затем он вспомнил о Миледи, и, наконец, о 'Незнакомце из Менга', как он называл Рошфора до тех пор, пока судьба не сообщила ему его истинное имя.
'Теперь это человек в полной моей власти, - подумал он. - Я мог бы пристрелить его, сказав кардиналу, что заключённый убит при попытке к бегству. Мои мушкетёры не выдали бы меня. Но вздор! Разве достойно убивать человека, который полностью в твоей власти? Лет двадцать тому назад я бы дорого заплатил за такую возможность, пока ещё воспоминания о Констанции не позволили бы мне рассуждать о том, что достойно, а что не достойно в отношении этого врага! Я постарел, должно быть! Теперь я сам себе - Атос! Надо же! Офицер руководствуется принципами морали! Впрочем, по совету Арамиса я трижды нанёс ему весьма болезненные раны, каждую из которых ему приходилось залечивать не менее полутора месяца! Нанёс бы и ещё две или три, но надоела эта игра в кошки-мышки. Когда знаешь, что противник слабей тебя, мысль о дуэли с ним становится противной. И правда, пора бы уже мне простить его! Ведь он попросту служил своему начальнику, как мы служили своему. Ему судьба назначила Ришельё, а нам - де Тревиля и Деззесара! Каждому - своё. Стоит ли из-за этого враждовать всю оставшуюся жизнь? Надо было убить его на третьей дуэли, зря я послушался Арамиса! Решено, буду держаться с ним как с незнакомцем'.
По прибытии в Бастилию д'Артаньян вручил ордер коменданту, каковым был господин дю Трамбле, брат отца Жозефа, друга и наставника кардинала Ришельё, уже давно умершего.
Когда Рошфора привели, узник и командир конвоя встретились глазами, оба сделали вид, что не знакомы, или не узнали друг друга.
Лейтенант жестом пригласил Рошфора следовать за собой, узник спокойно повиновался.
- До свидания, господин д'Артаньян! - воскликнул дю Трамбле.
- Не раньше, чем после смерти, - ответил капитан. - Но лучше бы ещё позже!
Дю Трамбле лишь улыбнулся, поскольку уже привык к подобным шуткам от людей, покидающих его, и прекрасно знал, что со многими из них он ещё свидится, либо в качестве конвоирующих, либо в качестве конвоируемых. Эти два состояния столь близки друг к другу, что люди, порой, даже не замечают, как переходят из одного из них во второе.
Усадив Рошфора в карету, д'Артаньян и сам занял место напротив него, объяснив своим конвойным, что таково предписание. Впрочем, он это сделал скорей для Рошфора, чем для солдат, которые привыкли слепо повиноваться своему лейтенанту, не задавая лишних вопросов.
Когда карета тронулась, д'Артаньян произнёс почти забытую фразу.
- Боже мой! - сказал он. - Незнакомец из Менга, чёрт его подери! Когда-то в погоне за вами я наскочил на целых три дуэли, и лишь чудом меня не убили на них.
- И убили бы, если бы вам не помешали гвардейцы кардинала! - ответил Рошфор, после чего повернулся лицом к д'Артаньяну. Лицо его было серьёзным, но во внешних уголках глаз предательски собрались морщинки, изобличающие его шутливое настроение.
- Славная шутка, с учётом того, что это правда! - расхохотался гасконец. - Выходит, что с самого начала я обязан жизнью господам гвардейцам кардинала?
- Не только жизнью, но и дружбой с тремя великолепными мушкетёрами, - подтвердил Рошфор. Я встречал людей, для которых дружба важней жизни, так что и это тоже не мало.
- Чёрт побери, вы правы, Рошфор! - воскликнул д'Артаньян.
Ему мучительно захотелось обнять Атоса, от которого неизменно пахло порохом и бургундским, Портоса, от которого пахло жареным луком, жареной дичью и порохом, и Арамиса, от которого пахло кёльнской водой и опять-таки порохом.
В сердцах д'Артаньян протянул руку Рошфору, который её с удовольствием пожал.
- Прочь старую вражду, лейтенант! - воскликнул он. - Даже если завтра вы будете командовать моим расстрелом, я вас заранее прощаю.
- Я не командую казнями, - ответил д'Артаньян. - И к тому же Мазарини никого не казнит.
- Наверное, ему прекрасно известно, что быть заточённым в Бастилии, не зная причин этого заточения, может быть гораздо хуже, чем быть расстрелянным? - спросил Рошфор.
- Я бы не рискнул оспаривать это, - ответил д'Артаньян. - Так вы, действительно, не знаете, за что вас посадили?
- Понятия не имею! - ответил Рошфор.
- Может быть, вы слишком активно проявляли нелюбовь к нынешнему кардиналу? - спросил д'Артаньян.
- Насколько активными должны быть такие проявления, чтобы за них человека упекли в Бастилию без предъявления вины и объявления срока заточения?
- В разные времена - по-разному, - философски ответил д'Артаньян. - Во все времена если не хочешь любить того, кто может тебя посадить в Бастилию, то лучше не люби себе его где-то в одиночестве, без свидетелей. А уж если любишь, как вы любили Ришельё, то люби его явно, наглядно и действенно. Но никак не наоборот.
- Но в таком случае в Бастилии или других крепостях уже сидело бы половина Франции! - воскликнул Рошфор.
- А кто вам сказал, что это не так? - возразил д'Артаньян с улыбкой. - Или что это не произойдёт в некотором обозримом будущем? Вы пересчитывали, вели наблюдения? В том месте, откуда я вас везу, информации об этом не было!
- Неужели всё так плохо? - удивился Рошфор.
- Да нет же, я шучу, конечно, - ответил д'Артаньян. - Однако герцог де Бофор...
- Бофор? Неужели? - удивился Рошфор.
- А что - Бофор? - переспросил д'Артаньян. - Разве я вам что-то сказал про него?
- Нет, конечно, просто я сам с собой разговариваю, - ответил Рошфор и кивнул с пониманием.
- Однако, вы напрасно печалитесь! - воскликнул д'Артаньян. - Если вас везут из Бастилии в Лувр, вы должны признать, что эта дорога намного приятней и перспективней, чем обратная дорога из Лувра в Париж. Вполне вероятно, что обратной дороги не будет вовсе! Быть может, вы стали нужны кардиналу?
- Если предложение стоящее, я, пожалуй, на него соглашусь, - весело ответил Рошфор.
- Что вы называете стоящим предложением? - осведомился д'Артаньян.
- Ну, хотя бы такое, которое начинается со слов 'Отныне вы свободны, господин де Рошфор', - ответил граф. - Собственно, остальное уже не столь важно.
- В наше время всё возможно, - ответил д'Артаньян. - Возможно даже и такой поворот дел, что Мазарини первым приказом для вас распорядится отвезти меня на ваше место в Бастилию.
- Вы что же, знаете за собой какую-то вину? - удивился Рошфор.
- Нет, конечно! - ответил д'Артаньян. - Но ведь и вы не знали и не знаете за собой никакой вины, по вашим словам, что не помешало вам попасть в Бастилию и отсидеть в ней целых... Сколько вы сидели?
- Четыре года и три месяца и восемнадцать дней, если считать за один день половину сегодняшнего дня и половину дня моего, и если только меня не вернут обратно, - ответил Рошфор.
- Несколько длинновато, - согласился д'Артаньян. - В особенности, если учесть, что набор развлечений в этом заведении не слишком разнообразный.
- Да, не слишком разнообразный, - подтвердил Рошфор. -Размышления, рассматривание стен и потолка, а также придумывание ругательных прозвищ для итальянца. Рифмовать я не умею, писать на стенах ленюсь, так что на этом - всё.
- Не отчаивайтесь, что-то подсказывает мне, что скоро ваша судьба изменится в лучшую сторону, - солгал д'Артаньян, желая подбодрить старинного врага, к которому уже не питал ни тени вражды.
- Благодарю за эту ложь, которая дарит каплю надежды, - ответил Рошфор. - Обещаю вам, что если судьба пошлёт мне свободу, я отблагодарю вас, а если выпадет что-то плохое, я не буду делиться этим с вами.
- Чрезвычайно благородно с вашей стороны, граф, - ответил д'Артаньян. - По рукам! Если Мазарини сделает вас маршалом, вы возьмёте меня к себе генералом.
Тут оба собеседника расхохотались, после чего заметили, что уже почти прибыли в Лувр.
Я не буду пересказывать разговор Рошфора с Мазарини. Рошфор несколько раз пересказывал его Атосу, так что Гримо слышал и записал этот разговор вполне точно.
Мазарини узнал от Рошфора, что д'Артаньян - отважный воин, что у него имеется три столь же отважных друга, которых предпочёл не называть по именам, после чего намекнул графу, что он сидит за то, что отказался поехать в Брюссель по делам Королевы, что на самом деле напомнило ему, что он отказался тайно ехать в Брюссель по делам Мазарини в качестве его шпиона, поскольку опасался, что его узнают и разоблачат. Мазарини намекнул Рошфору, что он может получить свободу, если согласится верно служить ему. Когда Рошфор узнал, что эта служба будет состоять в том, чтобы сторожить герцога де Бофора, чтобы он не ускользнул из крепости в Венсенне, Рошфор решительно отказался, сообщив, что считает себя другом де Бофора.
- Но у того, кто согласился служить Королю, не должно быть иных друзей, кроме друзей Короля, как не должно быть и иных недругов, кроме недругов Короля! - воскликнул Мазарини.
- А приказы мне будет отдавать Король или вы, монсеньор? - бестактно спросил де Рошфор.
'Незачем было вытаскивать этого старого болвана из Бастилии, - подумал Мазарини. - Следует его оставить там навсегда'.
Мазарини раздражённо позвонил в колокольчик, после чего в комнату вошёл его секретарь Бернуин.
- Наш гость нуждается в отдыхе, - сказал он. - Дорогой Бернуин, распорядитесь, чтобы ему была предоставлена отдельная комната.
'В Бастилии' - добавил он одними губами, глядя в глаза Бернуину.
Одновременно с этим жестом он извлёк из кармана ордер, предусмотрительно заготовленный им заранее в ожидании Рошфора, и вручил его Бернуину.
Бернуин с пониманием поклонился и вышел, чтобы позвать конвой.
Увидев, что его ведут в ту же самую карету с таким же конвоем, Рошфор повеселел. Он решил дождаться, когда карета проедет по рыночной площади, после чего призвать толпу на ней себе в помощь, сообщив ей, что он - жертва произвола Мазарини. Его план, как мы знаем, удался на славу. Кроме того, в толпе, которая напала на конвой, чтобы освободить Рошфора, оказался Планше, который её и возглавил. Узнав Рошфора и припомнив, что мы с ним говорили об этом человеке, он не только предоставил ему убежище, но ещё и свёл его со мной и с Атосом.
Когда я узнал от Рошфора, что Мазарини предлагал ему стеречь герцога де Бофора, и что Рошфор отказался, я высказал своё удивление и возмущение.
- Зачем же вы отказались?! - воскликнул я. - Если бы Мазарини поручил вам охранять герцога де Бофора, наш замысел устроить его побег легко удался бы! Лучшего и желать нельзя было!
- Я, вероятно, сглупил, - согласился Рошфор. - Но не мог же я знать, что в таком деле у меня будут такие соратники как вы!
- Если бы Мазарини поручил мне охранять Бофора, я устроил бы его побег вовсе без помощников, - ответил я.
- И нарушили бы тем самым присягу? - спросил Атос.
- Вовсе нет! - возразил я. - Я присягал бы только Королю!
- Но Король - дитя, страной правит Королева, вам следовало бы присягать, как минимум, и ей тоже, а ведь приказ об аресте Бофора подписала она! - уточнил Атос. - Нет, Арамис, вы этого не сделали бы! Служба Королеве сделала бы невозможным ваше участие в освобождении Бофора!
- А нашим слугам позволено обманывать тюремщиков? - спросил я.
- Наши слуги - не дворяне, и они не приносят присягу, - ответил Атос.
- Следовательно, простолюдинам разрешено предательство, а дворянам не разрешена военная хитрость? - уточнил я.
- Да, мой друг, да, - ответил Атос.
- Положительно, Атос, вы неисправимы! - воскликнул я. - Заговор - это та же война, а на войне все средства хороши. Почитайте хотя бы 'Стратегемы' Секста Юлия Фронтина!
- Вы читали Фронтина? - удивился Атос.
- Я стащил эту книгу у д'Артаньяна на память перед нашим расставанием, - признался я. - Правда, я тут же признался в этом ему, но он, узнав об этом, подарил мне её, сказав, что не нуждается в ней, поскольку выучил уже её наизусть. В самом деле она была зачитана до дыр, и вся испещрена пометками и комментариями.
- И вы также выучили её наизусть? - спросил Атос.
- Не совсем, - попытался солгать я, но встретив острый взгляд Атоса, признался. - Да, я выучил наизусть не только её, но и пометки д'Артаньяна, которые считаю весьма остроумными.
- В этом случае вы помните, что там в четвёртой книге, имеется четвёртая глава, называемая 'О справедливости', - сказал Атос. - В ней говорится, что справедливостью и благородством иногда можно достичь большего, чем коварством и обманом врага.
- Тогда и вы должны помнить, что эта глава содержит всего лишь два примера, тогда как другие главы приводят до полутора десятков примеров, так что среди примерно шестидесяти десятков глав эта глава - самая маленькая, несущественная, - ответил я. -Примеров эффективности вероломства в этой книге около тысячи. А примеров полезности благородства только два.
- И что же в них говорится? - спросил Атос.
- Извольте, - ответил я. - Первый пример рассказывает о предательстве учителя, который вывел детей из осаждённой крепости под предлогом прогулки, после чего предложил их осаждающему военачальнику, Камилу, сообщив, что с такими заложниками они смогут требовать от осаждённых любого выкупа, в том числи и заставить их сдаться. Камил возмутился такому вероломству и велел детям розгами гнать учителя обратно в крепость для наказания от своих сограждан. Осаждённые восхитились справедливостью и великодушием Камила и согласились сдаться на мягких для них условиях.
- Прекрасный пример! - подтвердил Атос.
- Второй пример рассказывает о том, как к римскому полководцу Фабрицию прибыл личный врач царя Пирра с предложением отравить царя за приличное вознаграждение. Фабриций разоблачил этого изменника перед Киром, что послужило причиной заключения между Фабрицием и Киром соглашения о союзничестве.
- Всего лишь два примера, вы говорите? - спросил Атос. - А мне кажется, что эти два примера благородства стоят всей тысячи примеров полезности коварства! Согласитесь, победа, достигнутая благородством - это самое главное дело в жизни, после чего можно спокойно умереть. А победа, достигнутая коварством, это то, о чём и вспомнить-то будет противно!
Я не стал спорить с Атосом, хотя и не согласился с ним. Я вспомнил, как Клавдий Нерон, победивший пунийцев пот предводительством Гасдрубала, бросил голову Гасдрубала в лагерь Ганнибала, в результате чего в Ганнибал, сражённый горем об убитом брате не смог эффективно командовать, что принесло Клавдию Нерону победу. Этот жест сэкономил много сил, времени, позволил спасти от ненужной гибели множество солдат с обеих сторон. Конечно, Атос не одобрил бы такой метод. Ему необходимо воевать 'в белых перчатках', уведомляя врага о каждом своём намерении. Никогда граф де Ла Фер не станет не только маршалом или генералом, но даже и капитаном. С такими манерами на войне делать нечего.
Глава 136
Когда д'Артаньяну доложили о том, что Рошфора, конвоируемого обратно в Бастилию, освободила взбунтовавшаяся чернь, он призадумался.
- Конечно, приятно, что столь любезный господин предпочёл прекратить пользоваться ещё более любезным гостеприимством первого министра, - сказал он себе. - Но в этом деле есть от чего насторожиться. Во-первых, если народ настолько возбуждён, что ярость победила в нём трусость, у нас может повториться то же, что и в Англии. Во-вторых, Мазарини будет вне себя, он потребует наказать моих мушкетёров. В-третьих, я сам зачинщик этого дела, поскольку намекнул Рошфору о том, что народ недоволен кардиналом, и, вдобавок, для конвоя отправил четырех новобранцев, и не поехал с ними сам, по-видимому, в душе надеясь именно на такой исход. В-пятых, этой четвёрке молодых конвоиров надо всё же преподать урок на будущее, но я не желаю им зла.
Он размышлял ещё несколько минут, после чего просиял и велел адъютанту вызвать к нему тех четверых, которые упустили Рошфора, уступив натиску толпы.
- Итак, вы потеряли узника, которого должны были отконвоировать в Бастилию, - бросил он жёсткое обвинение в лицо стоявших перед ним навытяжку новобранцев. - Знаете ли вы, что вам за это полагается?
Поскольку лейтенант не обращался ни к кому конкретно, все четверо продолжали молчать, опустив глаза ещё ниже к полу.
- Стоять смирно, когда с вами разговаривают, и глазами на меня! - сказал д'Артаньян, не повышая голоса, но таким тоном, что новобранцам показалось, что сам Господь говорит с ними.
- Вот ты, Жонсю, как считаешь, что я должен с вами сделать? - спросил он у первого в ряду мушкетёра.
- Расстрелять? - спросил новобранец, стараясь не выдавать испуга.
- Это как минимум, - согласился д'Артаньян. - И даже хуже. Марк Антоний в таких случаях применял децимацию. Знаете ли вы, что такое децимация?
- Никак нет! - дружно ответили все четверо.
- Тем более! - воодушевился д'Артаньян. - Децимация - это казнь каждого десятого по жребию. Осознаёте?
- Так точно! - ответили новобранцы.
- Да-с, - продолжал лейтенант. - Но однажды, когда Антоний пригрозил одному из своих легионов, который недостаточно мужественно сражался и потерпел по этой причине поражение, что он его расформирует и лишит знамени, все легионеры, как один, умоляли его подвергнуть легион децимации, но не расформировывать его. Так что, как видите, децимация - это ещё не самое страшное. Итак, мне следовало бы заготовить десять жребиев, один из которых имеет метку, и предложить вам четверым вытянуть по одному из них наугад. Тому, кто вытянет жребий с меткой, несдобровать.
Солдаты молчали, не смея спорить со своим лейтенантом.
- Но я справедлив, - возразил сам себе д'Артаньян. - Я не могу казнить десятую часть из вас, поскольку вас всего лишь четверо. И хотя у каждого из вас был бы в этом случае шанс получить свою пулю, равный один к десяти, всё же я не собираюсь ни при каких обстоятельствах лишиться четверти своих солдат там, где достаточно было бы ограничиться десятой частью. Поэтому мы поступим следующим образом. Как только провинившихся в чём-либо подобном наберётся ровно десять человек, я заставлю всех вас тянуть этот жребий, и тогда один из десятерых ответит за проступки всей десятки. Но запомните, если подобных проступков не будет в течение следующих двух месяцев, нет, шести месяцев, впрочем, нет, в течение года, в этом случае я закрою ваш счёт и забуду о том, что произошло. Уяснили? Итак, молитесь же, чтобы больше ни один мушкетёр ни при каких обстоятельствах не дрогнул, и не изменил своему долгу. В этом - ваше спасение. Запомните это. Если же провинится вновь кто-то из вас, тогда он будет тянуть два жребия! Вы всё поняли?
- Так точно! - вновь ответили новобранцы.
- Ступайте, и помните о том, что я вам сказал, - сказал гасконец и взмахом руки отпустил мушкетёров.
- Господин д'Артаньян, Его Преосвященство кардинал Мазарини требует вас к себе, - сказал вошедший в казарму Бернуин.
Лейтенант кивнул и направился к Мазарини.
- Господин лейтенант, объясните мне, как случилось, что узник граф де Рошфор совершил побег по пути в Бастилию? - спросил кардинал.
- Откуда-то Рошфор узнал, что улицы полны недовольных граждан, - ответил д'Артаньян.
- Быть может, я проговорился ему об этом в нашей беседе, - сказал с некоторой растерянностью Мазарини и прикусил ус в досаде.
- Простите, монсеньор, я не предполагал, что он получил такие сведения, иначе я лично возглавил бы конвоирование его обратно в Бастилию, - сказал д'Артаньян. - Я признаю себя виновным и прошу наказать меня.
Мазарини понравилось то, что лейтенант повёл себя точно так же, как вёл себя сам Мазарини при общении с Королевой, поэтому он взглянул более милостиво на д'Артаньяна.
- Вы полагаете, что если бы конвоем руководили вы, то узник не смог бы сбежать? - спросил кардинал.
- Не сбежал же он по дороге в Лувр! - ответил гасконец.
- Не раскроете ли вы ваши методы конвоирования? - спросил Мазарини. - Почему от вас ему не удалось бы сбежать?
- Потому что я сел с моим узником в карету и направил на него пистолет, предупредив его, что если он попытается бежать или издаст хотя бы звук по дороге, то я его пристрелю, - ответил д'Артаньян. - А ещё потому, что этот узник уже знал, что я не бросаю слов на ветер, так что если я сказал ему, что пристрелю его при попытке к бегству, то я именно так бы и поступил.
- Вы - серьёзный человек, господин лейтенант! - с восхищением сказал Мазарини. - Такие люди мне нужны!
- Но, кажется, я итак состою на службе Его Королевского Величества, и поэтому по долгу службы подчиняюсь также и первому министру, -сказал д'Артаньян.
- Это несколько не то самое, что я имею в виду, - уточнил кардинал. - Я имел в виду особого рода поручения, которые даются лишь крайне смелым, умным и преданным людям и, разумеется, совсем иначе вознаграждаются.
- Я нахожусь на службе Короля, поэтому я не могу переходить на какую-либо иную службу, монсеньор, при всём уважении, извините, я вынужден отказаться, - сказал гасконец.
- Но Король - ребёнок, вы должны подчиняться Королеве, которая является также и полновластной единоличной регентшей, главой Королевского Совета, - поправил лейтенанта Мазарини.
- Я согласен с вашим уточнением, монсеньор, - ответил д'Артаньян.
- А что вы мне ответите, если сама Королева подтвердит вам, что моё предложение исходит также и от неё, и что ваше согласие ей столь же желательно, что и мне? - спросил кардинал.
- В этом случае я буду волен согласиться на ваше предложение, - ответил д'Артаньян. - Тогда я спрошу вас о том, в чём будет состоять моя служба, и какие условия Ваше Преосвященство мне предлагает.
- Всего лишь 'согласиться'? - удивился Мазарини. - Разве не обязаны вы повиноваться вашей Королеве?
- Переход на службу в другом качестве не является обязанностью, монсеньор, - ответил д'Артаньян. - Как вы знаете, герцог де Ларошфуко отказался принять генеральскую должность из рук кардинала Ришельё, и ему ничего за это не было. Такие примеры не единичны. Если то, что от меня потребуется, будет мне не по нутру, я предпочту отставку.
- А вы - крепкий орешек, господин лейтенант! - сказал Мазарини, ещё более восхищаясь его рассудительностью и смелостью. -Но я прошу вас всё же дать мне отчёт о том, какие меры взыскания вы наложили на тех мушкетёров, которые не смогли довести своего конвоируемого до места назначения?
- Я подвергнул их децимации, - коротко ответил д'Артаньян.
- Децимации?! - с ужасом воскликнул Мазарини. - По примеру древних римлян? Если не ошибаюсь, это означает...
- Да, монсеньор, -ответил д'Артаньян. - Идёт война. По законам военного времени офицер имеет власть над своими подчинёнными вплоть до самой жизни.
- Какой ужас! - воскликнул Мазарини.
- Война - это всегда ужас, - ответил д'Артаньян. - Теперь и вы не сомневаетесь, что я застрелил бы Рошфора или любого другого узника на его месте при малейшей попытке к бегству.
-Lo giuro sul diavolo, я не сомневаюсь в вашей решимости! - воскликнул Мазарини. - Но децимация! Вы очень решительный человек, господин д'Артаньян! Ответьте мне ещё на один вопрос. Почему никто из ваших конвоиров не последовал вашему примеру и не сел в карету рядом с конвоируемым?
- Они не посмели бы ехать в одной карете с графом, - ответил лейтенант. - А если бы и посмели, то, вероятно, не решились бы пристрелить его при первой же попытке к бегству. Ведь в этом деле промедление смерти подобно. Даже пара секунд в таком деле могут отнять шанс выполнить это. Впрочем, теперь, после децимации, любой мушкетёр сделает в подобных обстоятельствах то же, что сделал бы я, ведь я преподал им урок.
- Да, урок, и очень наглядный, - согласился Мазарини. - Но почему же вы говорите, что они не посмели бы сесть в карету с графом, а вы посмели? Ведь вы пока ещё не граф?
- Вы правы, монсеньор, пока ещё я не граф, - ответил д'Артаньян, делая ударение на словах 'пока ещё'.
- Ах, вот в чём дело? - оживился Мазарини. - Вы хотели бы стать графом?
- Не могу сказать, что это - моя заветная мечта, но если бы я был графом, мне было бы легче выполнять подобные миссии, - ответил д'Артаньян. - В нынешние времена, когда арестовывают герцогов и принцев, дворянину, который не хочет, чтобы его называли тюремщиком, лучше сохранять вежливость с теми, кого ему приходится конвоировать, а для этого надо иметь право сидеть в одной карете не на основании ордера на арест, а на основании равного или хотя бы соизмеримого дворянского достоинства. Но я не гонюсь за титулами. Меня вполне удовлетворит достойная оплата тех услуг, которые от меня потребуются.
- Что ж, по крайней мере, честно, откровенно и без обиняков, - согласился Мазарини. - Что ж, я нанимаю вас, а также трёх ваших друзей, о которых я наслышан, на особую службу. Условия обсудим позднее, когда они предстанут передо мной. И не беспокойтесь, я предоставлю вам доказательство того, что моя воля в точности согласуется с волей Королевы, и что переходя ко мне на особую службу, вы поступите в соответствии с её желанием.
- Монсеньор говорит о трёх мушкетёрах, с которыми мне довелось служить лет около двадцати тому назад? - спросил д'Артаньян.
- А вы можете назвать мне других, не менее достойных, чем они? - ответил Мазарини вопросом на вопрос.
- Затрудняюсь, но мы не виделись двадцать лет, и я не знаю, где их искать, - ответил гасконец.
- Вы найдёте их, поскольку об этом просит Королева, и это будет первым моим поручением, - ответил кардинал. - Я даю вам на это неделю и сто пистолей на дорожные расходы, вы отправляетесь немедленно.
- Если недели окажется недостаточно, монсеньор, как я должен поступить? -уточнил лейтенант. - Продолжать розыски или возвратиться с теми, кого я смогу найти?
- Возвращайтесь даже в том случае, если никого не найдёте, - ответил Мазарини. - Ровно через неделю вы с вашими товарищами будете мне нужны, но вы сами мне нужны в любом случае.
- Какие условия я могу от вашего имени предложить моим товарищам, чтобы убедить их поступить к вам на службу? - поинтересовался д'Артаньян.
- Обещайте то, что сочтёте нужным, в соответствии с их характером и надеждами, - ответил Мазарини. - Разумеется, не выходя за пределы разумного.
Лейтенант поклонился и вышел.
'Однако, когда обещают всё, что угодно, это зачастую может указывать на то, что обещания эти ничего не стоит, поскольку их никто не собирается выполнять! - подумал д'Артаньян. - Я предпочёл бы чёткий прейскурант услуг и награды за них, и, полагаю, со мной согласились бы и Портос, и Арамис. Что касается Атоса, то я не думаю, что его можно купить, и, к тому же, сомневаюсь, что он сохранил былую физическую форму. Он всегда пил больше нашего, а после казни Миледи, кажется, совсем пал духом'.
Глава 137
Герцогиня де Лонгвиль, моя Анже, передала мне через надёжных лиц, что хочет встретиться со мной, чтобы согласовать некоторые наши действия по предпринятой нами инициативе. В её письме между строй я прочитал и другую причину для нашей встречи. Разумеется, я и сам не собирался отказываться и от приятнейшей части нашей милой беседы, нашего рандеву тет-а-тет, и даже, признаюсь, может быть именно она была основной причиной моего посещения. Так или иначе, оба этих дела меня захватывало.
Я и не подозревал, что письмо было подложное, поскольку я тогда ещё не был знаком с почерком Анже. Это письмо подготовил и передал через подкупленных людей для меня герцог Франсуа Ларошфуко, который ревновал меня к герцогине, желая занять то место при ней, которое она предпочла предоставить мне. Этот герцог, он же принц Марсийак, имел, разумеется, достаточно собственных людей, чтобы организовать засаду и попросту подстеречь меня и застрелить, как кабанчика, или же заколоть. Если бы схватка была честной и открытой, я мог бы одолеть не только его самого, но и, быть может, нескольких нападающих одновременно. Но ни один человек не сможет спастись от предательской пули, выпущенной в сумерках, в особенности - от нескольких пуль из нескольких пистолетов. И маловероятно спасти свою жизнь, когда на тебя в ночи нападает десяток убийц, о существовании которых ты даже не подозреваешь.
Передо мной лежит вторая книга Гримо, озаглавленная 'Двадцать лет спустя'. Что ж, он описал эпизод о том, как Ларошфуко устроил на меня засаду, и как д'Артаньян невольно спас меня, довольно точно. И дело здесь, вероятно, не только в том, что мы с д'Артаньяном вспоминали многие события, включая и это, находясь в Монквиле, но также, конечно, и в том, что Планше пересказал ему то, что ему было известно. Но Планше не знал ничего о нашем разговоре с д'Артаньяном, так что здесь Гримо передал лишь часть нашей беседы, о которой мы вспоминали.
Гримо полагал, что я давно проживал в монастыре по соседству, в котором меня застал д'Артаньян. Он ошибается. Лишь незадолго до этого я договорился о том, что мне будут уступлены несколько комнат второго этажа, используя свои связи с Орденом. Я велел Базену обставить их по моему вкусу. Лишь в дневные часы я мог попадать туда через первый этаж. В ночное время приходилось проникать с помощью приставной лестницы, но я иногда пользовался веревочной лестницей для того, чтобы её можно было легко затянуть наверх и тем самым исключить неожиданные визиты непрошенных посетителей, тогда как приставная лестница надёжно запиралась в сарае.
Итак, наёмники герцога приняли д'Артаньяна за меня, но убедившись в своей ошибке, отправились в Париж, полагая, что меня они безнадёжно упустили на этот раз. Я, действительно, вскочил на коня Планше и велел ему продолжать ехать дальше, не производя шума. Он меня, полагаю, узнал, уж, разумеется его сомнения исчезли, когда я и сам сообщил ему своё имя.
Он сообщил д'Артаньяну лишь о том, что позади него сидит человек, памятуя о том, что я велел ему на рассказывать д'Артаньяну о нашей договорённости, и поэтому решил не принимать на себя ответственности разоблачения моего инкогнито даже перед своим бывшим хозяином.
Разумеется, я принял своего друга, а теперь ещё и в очередной раз спасителя, с распростёртыми руками. Скажу честно, если бы д'Артаньян признался, что для него служба кардиналу Мазарини - свершившийся выбор, от которого он не отойдёт, и, как следствие, что ему категорически не хотелось бы, чтобы я примкнул к противоположной стороне, я, вероятней всего, отказался бы от мысли о тех действиях, которые впоследствии мы с Атосом и Рошфором предприняли. Дружба с ним была для меня дороже, даже если бы он и не спас столь удачно мне жизнь. Мне хотелось обнять его и поблагодарить за спасение от всего сердца. Но я сдерживал себя. Я молодости мы прячем чувства, а к старости становимся сентиментальными и проявляем свои настроения излишне наглядно и ярко, как раз тогда, когда никого вокруг эти наши чувства уже вовсе не интересуют. Конечно, в те сорок лет, мне казалось, что я уже зрелый человек. Как я ошибался! Вернуть бы мне сейчас хотя бы мои шестьдесят, каких глупостей я бы ещё успел наделать! В сорок лет думать, что жизнь окончена, может только наивный сорокалетний юноша!
Итак, мы обсудили засаду, которую Ларошфуко устроил на меня, и я постеснялся поблагодарить д'Артаньяна просто - сердечно и с чувством. Надо сказать, что в бою не принято благодарить тех, кто спас тебя, и я, вероятно, всё ещё ощущал себя в бою.
Кстати, Гримо ошибочно называет Марсийака именем Марсильяк, как и ошибочно называет господу д'Эгийон госпожой д'Эгильон.
Д'Артаньян высказал своё подозрение о том, что я - любовник герцогини де Лонгвиль, и я опроверг эту мысль. А что ещё оставалось делать? Признаться? Это ведь не моя тайна, а женских тайн я не выдаю даже самым лучшим друзьям! Для подкрепления своего активного отрицания я даже спел какую-то шутливую песню про Анже, но я видел, что хитрый гасконец не поверил мне. Что ж, во всяком случае, я не проговорился, а подозрения - это ещё не полная уверенность, и если признание ставит точку, то всякое отрицание, по меньшей мере, оставляет место для сомнений. Мы неплохо обсудили много тем, давая волю своем настроению, поднять которое помогли ужин и вино. Я старался есть и пить как можно меньше, поскольку предвидел другой ужин, с Анже, но приходилось что-то есть и что-то пить, чтобы не вызвать в моём госте подозрений, да и для того, чтобы он не чувствовал себя неудобно. Ведь невежливо было бы превращать совместное застолье в кормёжку гостя, дескать, 'ешь и убирайся'. Между друзьями такое не водится.
Д'Артаньян подмечал всё. Он заметил, что я не бедствую, пришлось списать это на гонорары за стихи и за проповеди. Кажется, что и этому он тоже не поверил.
Я предвидел, что он спросит о причинах той дуэли, в которой я просил его принять участие в качестве секунданта, поэтому я первым завёл с ним об этом разговор и объяснил эту дуэль каким-то пустяковым поводом. Кажется, что он и в этом не поверил мне.
Когда д'Артаньян сказал: 'Мне поручено разыскать моих товарищей, и я начал именно с вас', я понял, кто поручил ему это дело.
Я не считал, что этот выбор для него столь важен, и подумал, что это - разовое поручение, которое он прекрасно выполнит и без меня, и без Атоса, и понял, что ездить к Портосу не имеет смысла. Я решил, что если уж я его опередил и привлёк на свою сторону Атоса, будет справедливым, если Портос будет с ним. Мне и в голову не пришло, что наши цели могут быть настолько диаметрально противоположными, что мы столкнёмся лоб в лоб! Действительно, во всей Франции был только один человек, который мог бы остановить меня, и это был д'Артаньян, тогда как во всей Франции был лишь один человек, который мог бы остановить его, и это был Атос. Судьба в тот час распределила нас поровну в два противоборствующих лагеря, сделав с нами точно то же, что она сделала со всем народом королевства. Если говорят, что не большего несчастья, чем гражданская война, в которой одна половина населения воюет против другой его половины, но я могу сказать, что разделение таких друзей, как мы, на два противоположных лагеря - соизмеримое несчастье, во всяком случае, для них.
Мы немного обсудили политическую ситуацию в государстве, и поскольку д'Артаньян не очень-то хвалил Мазарини, и я бы даже сказал, что он кое в чём его раскритиковал, я убедил себя в том, что служба моего друга в рядах кардинала - дело временное и не основано на полном приятии этого политика и всесторонней верности его приказам. В чём-то я оказался в итоге прав.
Кое-что д'Артаньян рассказал мне из того, о чём Гримо не написал. Это - глубокое понимание всей той политической ситуации, которая сложилась в Лувре.
Некоторые из этих сведений я уже изложил в предыдущих главах.
Королева со своими детьми, Королём и Принцем, расположилась в Лувре. Более надёжным местом был бы арсенал, но переехать туда означало бы высказать страх перед собственными подданными, а также проявить перед ними встречную воинственность. Военные советники рекомендовали ей именно это, то тонкий политик Мазарини отговорил её от такого решения. Д'Артаньян уже заметил, насколько возбуждён народ, и предвидел бурю. Он сообщил мне, что, как выяснилось, граф де Рошфор находился в Бастилии, и, как он узнал, его освободила взбунтовавшаяся чернь в то время, когда его конвоировали обратно в Бастилию из Лувра, куда его велел доставить Мазарини для приватного разговора.
- О чём же мог Мазарини беседовать с Рошфором? - удивился я.
- Вероятно, желал у него выведать какие-то секреты кардинала Ришельё, - ответил д'Артаньян.
- Может быть, он хотел от него узнать его личное мнение о каких-то людях, например, о нас? - спросил я, поскольку я уже встречался с графом и знал об этом разговоре практически всё из первых рук.
- Нет, не думаю, - ответил д'Артаньян. - Какой смысл узнавать мнение о каких-либо людях у человека, который провёл четыре года в Бастилии? Да после такого времяпрепровождения неудивительно, если человек будет иметь о любом человеке, который находился всё это время на свободе, самое неблагоприятное мнение! Лично я, если бы я провёл в Бастилии такой срок, объявил бы, что мир заполнен ничтожествами!
- И вы распространили бы это утверждение на ваших друзей? На меня? На Атоса и Портоса? - спросил я.
- Боже сохрани! - расхохотался гасконец. - Нет, конечно! Пребывание в тюрьме не изменило бы моего отношения к друзьям, но я не думаю, что Мазарини расспрашивал Рошфора о его друзьях. Да и были ли они у него?
- Например, Миледи? - спросил я.
- Перекреститесь, Арамис, и прополощите рот святой водой! - ответил д'Артаньян, отмахнувшись от моих слов. - Что это вы к ночи вдруг решили припоминать ту, которая, полагаю, сейчас имеет постоянное место жительства в Аду у Сатаны?
- Нет смысла гадать о содержании разговора Мазарини и Рошфора, - ответил я.
- Могу сказать, что именно после этого разговора мне было поручено разыскать своих друзей, - ответил гасконец.
- Так это Мазарини поручил вам нас разыскать? - спросил я самым невинным тоном и увидел досаду в лице д'Артаньяна.
- С чего вы взяли? - возразил он с возмущением. - Вы же знаете, что я - лейтенант королевских мушкетёров, следовательно, служу Королю и Королеве. Лишь она может давать мне поручения, хотя, конечно, она может передавать мне свои приказы, через того, кого она этому уполномочит. Иногда через Гито, иногда через канцлера Сегье.
- Иногда через Мазарини, - добавил я.
- Дался вам этот Мазарини! - воскликнул д'Артаньян. - Да, если хотите, и через него тоже, ведь он первый министр. Но сказать вам по чести, я предпочитаю подчиняться виконту де Тюренну.
- Он, кажется, далеко от Парижа? - спросил я.
- Сейчас - да, - согласился он. - Но если мне вновь предстоит отправиться на войну, лучшего начальника я бы себе не пожелал.
- Итак, вы хотели пригласить меня на войну? - спросил я.
- Вот уж нет! - возразил д'Артаньян. - Я полагал, что мы могли бы найти себе достойное дело в Париже.
- У Мазарини? - спросил я.
- Чёрт побери, Арамис, вы произносите это имя таким тоном, что для моего слуха оно становится всё противней и противней, - ответил гасконец. - Прошу вас не называть его больше при мне, иначе я настолько сильно возненавижу это имя, что по прибытии в Париж попытаюсь уговорить Его Преосвященство изменить своё имя по той причине, что оно мне слишком уж не нравится!
- Это окончательно разорит Францию! - воскликнул я.
- Почему? - удивился д'Артаньян.
- Потому что он с радостью примет ваше предложение, на основании чего выпросит у Королевы какое-нибудь герцогство себе в подарок, чтобы впредь именоваться по имени названию этого герцогства! - ответил я. - Хотели бы вы, чтобы он получил себе во владение новое герцогство, наскоро сколоченное из нескольких маркизатов?
- Избави Боже! - воскликнул д'Артаньян, и мы оба рассмеялись.
- Ну что ж, дорогой Арамис, благодарю за угощение, мне, пожалуй, пора, - сказал мой друг. - Кстати, не подскажите ли мне, как разыскать Портоса?
- Он поселился в своём имении дю Валон, и прикупил к нему соседнее поместье де Брасье, - ответил я. - Так что он теперь зовётся шевалье дю Валон де Брасье.
- Благодарю ещё раз, - ответил д'Артаньян.
Мы обменялись ещё несколькими ничего не значащими фразами, после чего расстались.