Жмудь Вадим : другие произведения.

Роман о Виолетте - 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Известен "Роман о Виолетте", который приписывается Александру Дюма (отцу), как мне кажется, безосновательно. Я решил показать, как написал бы Дюма подобный роман.
   Не Александр Дюма
  Роман о Виолетте - 2
  
  Аннотация
  
  Я нашёл крайне любопытное произведение, которое называется "Роман о Виолетте", где в качестве автора указан Александр Дюма - отец.
  https://www.litres.ru/book/aleksandr-duma/roman-o-violette-126567/chitat-onlayn/
  Я крайне удивлён тем, что авторство указанной мной книги приписано широко известному романисту девятнадцатого века.
  Признаков того, что автором вовсе не является Александр Дюма-отец, имеется в избытке.
  Автор не стал разбирать это произведение "по косточкам". В нём помимо прочего ещё и демонстрируются извращённые на мой взгляд пристрастия, каковые, конечно же, не были присущи великому романисту.
  Я уже встречал и являюсь обладателем не только указанной книги, но также и книги "Эротические приключения Гулливера", где в качестве автора указан Джонатан Свифт. Такая же точно подделка.
  Я понимаю такой подход. Называется он "Фанфик". Но мне кажется, что если уж писать "Фанфик", тогда надо стараться как можно точнее проникнуться стилем автора и уж во всяком случае не писать таких произведений, которые автор, выносимый на обложку, никогда не написал бы. Ни при каких обстоятельствах.
  Ну, например, стиль книги скорее походит на стиль скандального романа Эммануэль Арсан "Эммануэль" и многочисленных продолжений. У этого романа полно подражателей и продолжателей.
  Характерные приметы таких книг - детальное описание сексуальных действий, и не только между мужчиной и женщиной, но также и между лицами одного пола. Маловероятно, чтобы Александр Дюма писал что-то подобное.
  Но если бы Дюма стал писать роман на подобную тему, да ещё и в жанре "Эротика", всё же я настаиваю на том, что он написал бы совсем иной роман. Потому что Дюма - это Дюма. Он - представитель романтического и драматического течения, а не физиологического. Да и некоторые детали, то есть части тел участников незатейливых игрищ называются такими смешанными терминами, которые никак не могут встречаться в одном произведении великого мастера. Тут и чисто медицинские названия, свойственные исключительно произведениям, начиная с середины двадцатого века, и образные термины с упоминанием символических обозначений, применяемых в Кама-Сутре или китайском, индийском и, возможно, японском наследии эротического жанра. Чувствуется и влияние некоторой другой литературы, явно из двадцатого века. Так что подобный роман просто не мог бы появиться в девятнадцатом веке. Сленг выдаёт, что автор - не Дюма и даже не француз.
  Кроме того, вызывает отвращение, например, возникшее в последних главах пристрастие автора к женскому телу, сплошь покрытому "мягкой шёрсткой". Что это? Что за дичь? При этом такое тело и герой романа, и его героиня признают наиболее красивым, поскольку указанная "мадам" присоединяется к группе "по интересам", в которой уже состоят три человека - автор, малолетняя девица, имя которой вынесено в заглавие романа, а также некоторая "Графиня". Этого автору показалось мало, так что в интимный кружок вовлечена некая знаменитая актриса, обладающая той самой "мягкой шёрсткой".
  Что ж, в ответ на эту пошлую "шутку" или "утку" возник мой фанфик, в котором вы не найдёте подобных безобразий.
  Я хотел бы показать, что может существовать эротика без этой пошлости.
  Не знаю, насколько мне это удалось.
  Приятного чтения!
  Источник разбираемого произведения: https: // www. litres. ru / book / aleksandr-duma / roman-o-violette-126567 / chitat-onlayn/ (убрать все пробелы)
  
  
  
  Вместо предисловия
  
  Я, Александр Дюма, категорически отвергаю приписанный мне так называемый "Роман о Виолетте".
  
  В ранней юности я, быть может, возгордился бы, что кто-то считает меня столь знаменитым, что пишет под моим именем.
  
  В молодости я испытывал бы негодование от того, что моему перу приписан этот роман.
  
  В зрелости я потребовал бы от издателя всю прибыль, полученную им от издания этой книги, и оставил бы с носом того простака, который решился творить под моим именем без моего согласия.
  
  Теперь же в те годы, которые я не хочу ещё называть старостью, но которые уже неловко называть просто зрелостью, иными словами, в том самом моём возрасте, когда я должен быть уже мудрым, терпимым и даже снисходительным ко всем человеческим грехам, и, надеюсь, хотя бы частично я таковым стал, я ничем не могу ответить на эту дерзость, кроме как снисходительной улыбкой.
  
  Лавры Пьетро Аретино мне уже не к лицу. Я не гонюсь за теми авторами, героями одного года, которые взлетали на вершину славы, словно легковесные хлопушки, и столь же быстро падали вниз, обратно в забвение, в ничто, как падают эти хлопушки в грязь. Пытаться сравниться с ними в их изворотливости, похотливости и вниманию к деталям при описании того таинства, которое происходит между любящими мужчиной и женщиной, было бы ещё более нелепым, нежели, например, если бы я при моём возрасте и комплекции вздумал бы взбираться по приставной лестнице к актрисе из второсортного театра, не обладающей избыточной строгостью нравов, и составляющей пополнение своих доходов из прибыли тех не столь уж редких встреч с не столь уж богатыми мужчинами не столь уж преклонного возраста.
  
  Не скажу, что я не знавал ласк женщин, среди которых две-три, возможно, были влюблены в меня, но большая часть их них была просто ослеплена моей славой драматического писателя, чем я и пользовался, также не будучи настолько влюблённым, чтобы излишне заботиться о том, насколько искренне их ответное чувство ко мне.
  
  Впрочем, ответное чувство, вероятно, было вполне под стать этому слову "ответное", поскольку ни они, ни я, не теряли головы от того увлекательного происшествия, которое происходило между нами - иногда на протяжении недели, иногда дольше, а то и вовсе на один раз.
  
  И откуда бы взялся у меня сын, который унаследовал мою профессию, и, как я слышал, не в полной мере унаследовал мой талант, с чем я всегда весьма яростно спорю, но в душе всё же не могу не согласиться?
  
  Начну с того, что ничего подобного со мной не происходило, а также с того, что я не стал бы описывать подобное, если бы таковое, действительно, со мной произошло. Этим же надлежало бы и кончить.
  
  Но в назидание тем выскочкам, которые подобно карле, утащившему шляпу великана, дерзко щеголяет в ней, мня себя новым Гераклом, я позволю себе написать десяток-другой строк на тему того, как я изложил бы подобную историю, если бы мне в голову пришло написать нечто этакое.
  
  Итак, начну.
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
  Бывает так, что человек проживает длинную жизнь, но всего лишь только год или два в этой жизни оставляют в его жизни столь огромный след, какой не оставляют все прочие годы его не столь ослепительно яркого существования. А эти годы переворачивают его всего, и оставляют навсегда томное воспоминание смешения нежности и стыда, сладости и боли, счастья обладания и неизгладимой печали потери.
  
  Может быть, такое случается редко, может быть и вовсе никогда и ни с кем, но такое произошло со мной, о чём пришла пора рассказать.
  
  Моя первая встреча с Виолеттой произошла намного раньше того, как я, действительно, познакомился с ней в том смысле, что между нами произошло первое общение. А до той поры я лишь изредка видел её, поскольку она проживала по соседству, в том же доме, что и я. Разве можно было ни разу не встретиться? И разве мог бы я не обратить внимание на вполне привлекательную девицу хрупкого телосложения, обладающую удивительно изящной фигурой, с лицом ангела и столь же ангельскими газами, волосами и походкой? Два года перед этим я почти не обращал на неё внимания, поскольку мне было тогда уже двадцать восемь лет, а она была всего лишь тринадцатилетней девочкой, а выглядела и того младше, так что я полагал, что ей не более одиннадцати-двенадцати лет. По праву старшинства я не здоровался с ней первым, хотя никто не скажет, что я не вежлив с дамами. Разумеется, с ними я всегда здороваюсь издалека, снимая шляпу и обозначая небольшой поклон.
  
  Голос её, когда она здоровалась со мной в обмен на мои приветствия, был ангельским голоском, но поначалу я этого просто не замечал.
  
  Однако, она взрослела, я же, занятый своими мыслями, отдавая себя всего до конца своим сюжетам, не замечал этого простого явления, состоящего в том, что юные девочки со временем превращаются в молоденьких девушек, и порой их детская миловидность незаметно превращается в девичью красоту.
  
  Я бы не замечал этого и дальше, привыкнув к её существованию, как привыкаем мы ко всему, что перестаём замечать и ценить, встречая ежедневно. Но однажды произошёл случай, изменивший моё отношение к ней, да, впрочем, изменивший и всю мою жизнь. А было это так. Я был шапочно знаком с Виолеттой уже два года, так что мне было уже около тридцати, а ей... Впрочем, обо всём по порядку.
  
  Я возвратился из театра, где репетировали моих "Мушкетёров". На этот раз я был недоволен игрой актрисы, представлявшей Миледи. Она была неприятна, вульгарна. Актриса старалась показать отрицательный персонаж, тогда как по моей задумке Миледи должна была быть очаровательной, обворожительной, ей следовало присовокупить к собственной миловидности ещё и внешнюю невинность, и лишь лёгкое кокетство, которое мы, мужчины, легко прощаем красивым дамам, но не прощаем дамам некрасивым, в отличие от женщин, которые смотрят на этот вопрос противоположно, ведь они ещё могут простить кокетство дамам, которые уступают им по всем параметрам, но никогда не простят кокетства истинной красавице. Но Миледи просто должна была быть очаровательной, иначе как можно было бы объяснить влюблённость в неё сначала Атоса, затем д"Артаньяна?
  
  Итак, я был не в лучшем настроении и раздумывал, не лечь ли мне пораньше спать, поскольку настроения работать не было совершенно. И вдруг я услышал стук в мою дверь.
  
  Я открыл двери, и увидел Виолетту, на которой была наброшена какая-то накидка или плед.
  
  - Сударь, умоляю, позвольте войти и заприте за мной скорее двери! - сказала она и, не дожидаясь моего ответа проскользнула в комнату.
  
  Я закрыл двери на задвижку и с интересом посмотрел на неё. В этот самый миг я, наконец, невольно заметил, что она уже далеко не девочка, а скорее - юная девушка, причём, вполне привлекательная.
  
  - Мадемуазель, мы, кажется, знакомы? Признаюсь, я ничего не имею против вашего визита, но я опасаюсь, что ваш визит скомпрометирует вас в глазах ваших домашних и многих прочих, - сказал я.
  
  - Ах, сударь, мне совершенно безразлично, что обо мне подумают другие, - ответила она. - В настоящий момент меня беспокоит лишь то, что может со мной произойти, если я не найду убежище от ненавистного преследователя! И ваша квартира видится мне наиболее надёжным пристанищем для бедной сиротки, которую преследует своими домогательствами негодный муж хозяйки той мастерской, где я до сегодняшнего дня работала белошвейкой, но где я решила не оставаться больше ни единого дня!
  
  - Если вам, мадемуазель, угрожает опасность, вы, разумеется, можете полностью положиться на мою защиту, и при этом, уверяю вас, моя скромность послужит гарантией, что с моей стороны вам ничего не угрожает, - ответил я.
  
  - А если бы и угрожало, это меня не пугает, поскольку, противнее негодного господина Эрнеста я и представить себе не могу, - ответила она. - Но ведь вы всего лишь шутите, господин Дюшон, поскольку, как я полагаю, вы - человек порядочный и не причините вреда девушке, которая доверилась вашей защите?
  
  Должен сказать, что я снимал эти комнаты под именем Дюшон, чтобы избежать ненужного внимания со стороны поклонников моих книг. Хотя я и не принадлежу к мизантропам, и слава знаменитого писателя меня ничуть не тяготит, но иногда хочется просто тишины и покоя.
  
  Итак, я предоставил бедняжке убежище от её преследователя, уступив при этом ей свою кровать, а сам примостился на диване в другой комнате.
  
  Перед тем, как отправиться спать, она рассказала очень кратко мне свою историю. Я предложил ей чай, она рассказывала сначала нетерпеливо, затем всё более спокойно, и, наконец, моё доброжелательное и снисходительное отношение к ней полностью её успокоили, так что, изложив все обстоятельства дела, она вполне была готова ко сну, я пожелал её спокойной ночи и оставил её в моей спальне.
  
  Суть её рассказа была в том, что негодяй Эрнест преследовал её своими ухаживаниями и домогательствами, но на комнате, которую она снимала у той же хозяйки мастерской, имелась задвижка. Несколько раз негодяй даже ломился к ней в комнату в ту пору, когда честные люди уже видят третий сон. Лишь задвижка на дверях не позволила ему ворваться в комнату, поскольку никакие уговоры не могли убедить его прекратить своё мерзкое домогательство.
  
  Эрнест злился и говорил, что его ничто не остановит. Придя сегодня вечером домой, она обнаружила, что задвижка на дверях исчезла. Она тут же догадалась, что это - проделки негодного Эрнеста, и что отныне она беззащитна от его домогательств. Схватив с кровати плед и закутавшись в него, она немедленно побежала к моим дверям, дабы искать у меня защиты от своего обидчика.
  
  Если б я только знал, что с этого дня жизнь моя кардинально переменится!
  
  Примерно так я начал бы рассказ или роман о Виолетте.
  
  Если бы я решил его продолжить...
  
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ
  
  
  Ночью я не спал, а лишь размышлял.
  
  В мою холостяцкую клетку залетела райская птичка. Девушка была прелестна.
  
  Мне не приходило в голову, что я могу завести с ней роман, то есть, говоря простыми, но откровенными терминами, сделать её своей любовницей. Для этого я был всё же в достаточной степени порядочным человеком. Ещё в меньшей степени собирался я сделать её своей женой. Для такого поступка я был не настолько глуп! Не говоря о том, что сама женитьба не входила в мои планы, но уж если и связать себя, то в таком браке, которого не пришлось бы стыдиться. Физическая привлекательность этой девочки была выше всяких похвал, но воспользоваться ей и её неопытностью было бы пошло, а жениться на бесприданнице, неведомо откуда появившейся, белошвейке? Это годится для тех слезливых романов, которые я пишу именно для белошвеек и других дам среднего сословия. Я утешаю незнатных и небогатых девиц надеждой на возможное счастье, даю несбыточную, но приятную надежду их мамашам, и заставляю сочувствовать моим литературным героям тех старых дев и несчастливых жён, которые если и не могут порадоваться за свою собственную судьбу, не лишены ещё того сочувствия, которое тем легче проявить к другой женщине, чем менее реальной она является. Повстречай они такую счастливицу наяву, так, пожалуй, зависть перевесит в них любую симпатию. Но литературным героиням не завидуют, им сопереживают. На том и держится моя фантазия. Чтобы заставить моих читательниц проливать слёзы над моими книгами, я научился сопереживать своим героиням. Это заставляет муженьков моих читательниц раскошелиться на мои новые книги и приносит мне весьма неплохой доход, достаточный для одного, но явно недостаточный для двоих, в особенности, если одна из них - дама. Подобно тому, как некий естествоиспытатель открыл, что любой газ занимает всё пространство, предоставленное ему в некотором сосуде, я мог бы добавить, что женщина занимает весь бюджет, предоставленный ей её супругом. Мало того, любая женщина всегда находит, что этот бюджет недостаточен и требует всё большего. Жениться? Избави боже!
  
  Так раздумывал я всю ночь и мне порой казалось, что лучшим выходом было бы предложить девице оставить мой дом и искать спасения от не в меру настойчивого ухажёра у какого-нибудь иного заступника. Но я вспомнил, что по уверениям девицы, она была круглой сиротой. Где-то, вероятно, имелась у неё старшая сестра, которая слегка помогала ей до определённой поры, после чего заявила, что она уже достаточно взрослая, чтобы работать и самой зарабатывать на свою жизнь. Это было, если не ошибаюсь, когда Виолетте было не то девять, не то десять лет. С той самой суровой поры она и стала сначала ученицей белошвейки, работающей за еду, затем почти полноценной работницей, которой время от времени даже платили деньгами, когда плоды её труда хорошо продавались. Безусловно, хозяйка обманывала и обсчитывала её, но не настолько, чтобы это отличало её от всех прочих владелиц швейных мастерских.
  
  Итак, девушка могла позаботиться о себе, но ей лучше было бы устроиться в другую швейную мастерскую. Для начала следовало бы оградить её от этого негодяя Эрнеста. И хотя я решил незадолго до этого, что указанная деятельность отнюдь не входит в мои обязанности, девица была хороша. Она была привлекательна. Сделать ей приятное - было само по себе приятным делом. Её благодарная улыбка была достаточным вознаграждением за некоторые хлопоты, если они не разоряли меня и не отнимали у меня всё моё время, необходимое для работы. Что ж, я мог пожертвовать временем и средствами, которые тратил на отдых. Действительно, забота об этой малышке была мне неплохим развлечением. Пусть я даже и не буду тем счастливчиком, который получит всю её любовь, с меня достаточно, что пока я буду находиться рядом с ней, она всё ещё остаётся чистым цветком, не знавшим мужской любви, не испытавшим ни любовной страсти, ни любовного разочарования. Этот едва начавший распускаться цветок, был небезразличен мне. И этого было довольно, чтобы я принял некоторое участие в её судьбе.
  
  К тому же, я решил, что снимаемая мной квартира давно уже не устраивала меня. Книги мои продавались великолепно, я мог позволить себе лучшее жильё, ближе к центру, более комфортное и, главное, с более приятными соседями.
  
  К утру я уже твёрдо решил съехать с этой квартиры и подыскать лучшую, где была бы спальня для меня и отдельная спальня для моей новой знакомой.
  
  Она хотела бы жить у меня столько, сколько я ей позволю, об этом она недвусмысленно заявила перед тем, как заснуть. Я счёл это шуткой и решил выпроводить её под утро. Но мои ночные размышления заставили меня взглянуть на дело иначе. Почему я должен отказывать в помощи ближнему только потому, что это не ближний, а ближняя? Разве у женщин нет души? Разве они - не люди? Наши предки сомневались в этом, но в наше время мы смотрим на этот вопрос более либерально. Положим, душа женщины вовсе на та, что душа мужчины, но всё же... Они вполне заслуживают счастья. По крайней мере, некоторые из них.
  
  "Если бы я женился на ней, у меня было бы то выгодное обстоятельство, что я не приобрёл бы вместе с этой женитьбой кучу родственников! - думал я. - Я бы ещё смирился с наличием тестя или одной-двух миловидных младших сестрёнок, но меня приводит в ужас наличие братьев, будь то старших, или младших, а ещё хуже того - тёщи! Нет, тёщу я не перенесу!"
  
  Я улыбнулся этой мысли! Вот ведь повезёт какому-то бедняку! Он возьмёт в жёны красавицу, но не получит в приданое ведьму!
  
  Завтракал я обычно в ближайшем кафе. У меня в доме практически не было еды. Сводить мою новую сожительницу в кафе мне показалось не удобным. Ведь меня там все знали. Это всё равно, что объявить о том, что я стал опекуном у малышки. Все немедленно решат, что я воспользовался ей и сделал её своей любовницей. Эта мысль была невыносимой. Прослыть развратителем, не будучи таковым? Зачем мне такая слава? Даже с учётом, что я решил съехать и подыскать себе новое жилище, эта перспектива меня не устраивала.
  
  Не замечали ли вы, как необоснованно сильно мы дорожим мнением о нас тех людей, кого мы в грош не ставим?
  
  Кстати, славная мысль! Надо будет использовать её в одном из моих романов!
  
  Что ж я велю малышке выйти из дому, пройти по улице в направлении к центру Парижа, завернуть за угол ближайшего дома и там подождать меня. Я догоню её, мы сядем на извозчика и позавтракаем в одном из кафе ближе к центру города. Там вероятность встретить во время завтрака кого-то из знакомых заметно ниже.
  
  Впрочем, меня ведь уже узнают на улицах, я уже вполне знаменитый писатель. Это не страшно. Люди, которые узнают меня, не решатся подойти и заговорить. Я могу позавтракать в обществе молодой девушки, ведь, может быть, это - моя племянница, или крёстная дочь. Воспитанница. Да мало ли?
  
  Для литературного агента она слишком молода!
  
  Слово "племянница" сразу наводит на фривольные мысли. Плевать! Я уже решился сдружиться с этой девочкой, о более тесном сближении не может быть и речи, так что пусть себе болтают, что хотят. Во всяком случае, о любом заметном современнике народ всегда изобретает какие-нибудь слухи. Это лишь увеличит продажи! А что? Может быть я даже как-нибудь возьму её на представление одной из моих книг? Я скажу моим читателям: "Я привёл к вам на встречу одну молодую девушку, вдохновившую меня на одну из моих книг!" Я сорву аплодисменты. Я даже знаю, про какую книгу я скажу. Есть у меня одна книга. Называется "Голубка".
  
  Итак, Виолетта - это всего лишь та девушка, которая вдохновила меня на мой роман "Голубка". В этом случае я вполне могу угостить её чашечкой кофе с хрустящей булочкой.
  
  А потом я намерен обратиться к агенту, чтобы уже к вечеру мне была найдена более подходящая квартира. В тихом районе. С двумя спальнями. Лучше с двумя же ванными комнатами. Впрочем, это лишнее. Можем мыться по очереди в одной ванной. Мне даже приятно будет принимать ванну после неё. Вздор!
  
  Во всяком случае, завтракать отныне мы будем дома. Я найму горничную, такую, чтобы она ещё готовила завтрак. Если таковой не найду, найму отдельно горничную и кухарку. Так даже лучше. Пусть агент найдёт квартиру с приятной обстановкой. Располагающей к романтическим отношениям. Но я же не собираюсь заводить с ней роман? Нет, конечно. Но эту крошку надо - в её же интересах! - ознакомить с азами девичей скромности! Ведь иначе она может попасть в руки какого-нибудь негодяя-соблазнителя! Этого я не допущу. Я найму ей учителя. Нет я буду сам лучшим учителем для неё. Я расскажу ей, как должна вести себя юная девушка. Я научу её говорить "Нет" домогательствам негодяев, подобных Эрнесту. И всегда следить за тем, чтобы на дверях была надёжная задвижка. Похоже, она вовсе не требовала задвижки на дверях моей спальни, которую я ей уступил. Пожелай я войти к ней, пока она спит, я бы не встретил никаких препятствий! Интересно, если бы я просто захотел взглянуть на неё, пока она спит? Или поправить одеяло? Совершенно по-отечески?
  
  Между прочим, что мешает мне сделать это сейчас? Уже утро, а она всё ещё спит. Её пора разбудить. Не стану же я кричать из другой комнаты! Я могу напугать её! А этого мне не хотелось бы!
  
  Решено, я зайду в спальню и негромким голосом скажу, что уже пора просыпаться, после чего отвернусь и выйду из спальни.
  
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
  
  Я зашёл в спальню. В свою спальню, заметьте, которая, впрочем, в эту ночь превратилась в её спальню.
  
  Луч света освещал её лицо, с закрытыми глазами. Должно быть, ей снился хороший сон, она улыбалась во сне. Совсем лёгкий пушок на её щеке, пушок, меньше, чем на кожице персика, едва заметный, светился под лучами солнца, словно золотой. Волосы раскинулись по подушке, волнистые, светлые, которые тоже казались золотистыми. В комнате было слишком тепло. А одеяло было слишком тёплым. Именно поэтому она почти полностью сбросила его с себя. Моему взгляду открылось её обнажённое тело. Её сладкий сон делал эту картину идиллической, словно бы это было изображение какой-нибудь античной богини. Её фигура была безупречна. Пожалуй, слишком хрупкой, кожа почти просвечивала в тех местах, где на неё падали лучи солнца. Девичья грудь слегка вздымалась от её дыхания, я почти физически ощутил её мягкость и при этом упругость, хотя, разумеется, не прикасался к ней. Я должен был немедленно отвернуться и выйти, но я не спешил. Какой смысл? Ведь она всё равно не знает, что я наблюдаю за ней! Я уже увидел её тело, я испытывал только восторг, чисто эстетический, разумеется. Если бы я был художником, я запечатлел бы её именно в этой позе и именно при этом освещении. У меня есть знакомый художник! Не заказать ли ему такую картину?
  
  В ту же минуту я почувствовал, что ненавижу мысль о том, что мой приятель художник будет созерцать красоту этой девицы.
  
  Ещё не испытывая любви, я испытываю жгучую ревность? Какая ерунда! И всё же если бы мой друг стоял рядом, я убеждён, что я немедленно прикрыл бы её одеялом. Сейчас же мне, напротив, хотелось подойти и открыть всё то, что пока ещё было скрыто краем одеяла.
  
  Я ещё постоял некоторое время, стремясь запечатлеть всю картину. Очевидно, что другого раза созерцать её мне не представится. Так что же упускать этот единственный в своём роде случай? Я подошёл ближе. Ещё ближе. Я не пожалел о своей бестактности. Зрелище того стоило.
  
  И всё же, разве должен взрослый искушённый мужчина созерцать пятнадцатилетнюю девушку, на том лишь основании, что она доверилась ему, надеясь на его защиту, и вовсе не подозревая о его нескромности.
  
  "Она не знала, что я мужчина? - подумал я. - Не может же она быть настолько наивной!"
  
  Я не мог сдерживать своего желания подойти ещё ближе.
  
  Я подошёл и мягко положил свою руку на её плечо.
  
  Она накрыла мою руку своей.
  ...
  Я не планирую писать продолжение, да простит меня мой читатель!
  
  
  ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
  
  
  - Никогда бы не подумала, что пробуждение может быть столь приятным! - прошептала юная особа, открывая глаза. - И прикосновение тоже.
  
  - Прикосновение? Приятно? - переспросил я, понимая, что её рука вовсе не отстраняла мою руку, а, напротив, придержала её там, куда она проникла самым беззастенчивым образом.
  
  Я решился слегка погладить её по плечу и расширить территорию моего посягательства, сначала прикоснувшись к её шее, затем и чуть ниже по направлению к груди. Но я остановил свою руку в нерешительности перед тем нежным возвышением, которое обозначало начало её девичьей груди.
  
  - Вам не нравится то, что расположено дальше? - спросила она. - Почему вы остановились?
  
  В резко встал и отвернулся от неё.
  
  - Дитя моё, я не должен был делать того, что позволил себе, и тем более мне не следует делать то, что я чуть было не сделал, о чём впоследствии мы оба сожалели бы не без причин, - ответил я. - Прикосновения такого рода позволяют себе люди, состоящие в известной степени близости, чего между нами быть не может. Одевайся и ...
  
  - Что "и"? - спросила она.
  
  - В ванной комнате висит полотенце и халат, - сказал я. - У меня нет женского халата, воспользуйся моим. Он чистый. Впрочем, нет смысла надевать халат, одевайся сразу в своё, мы покидаем эту квартиру, потому что здесь нечем даже позавтракать. Завтракать мы будем в кафе.
  
  - Вы говорите это ваше "Мы" так естественно, что я чувствую себя совершенно спокойной под вашей защитой, - сказала Виолетта. - Не могли бы вы принести мне ваш халат сюда, в спальню? Я надену его, пройду в ванну, а после того, как умоюсь, я переоденусь в своё.
  
  - Действительно, это же так естественно! - ответил я. - Надо же! Я понимал, что халат нужен, но совершенно не сообразил, для чего именно! Сейчас я его принесу.
  
  Я чуть ли не бегом бросился в ванную комнату, схватил халат и вернулся с ним. Я полагал, что Виолетта всё ещё лежит в постели и прикрылась одеялом. Это предположение было естественным, если учесть, что она же ведь потребовала халат для того, чтобы всего лишь проследовать из спальни в ванную комнату, то есть каких-то жалких двадцать шагов! Но я ошибся.
  
  Войдя в спальню с халатом в руках, я увидел, что она стоит посредине спальни в костюме Евы и рассматривает себя в зеркале. Так что я имел возможность рассмотреть всю её со спины, а в зеркале видел её спереди. Оба зрелища мне понравились, поскольку гармонично дополняли друг друга. Передо мной будто бы стояли две красавицы, и та, которую я видел в зеркале, смотрела на меня и вовсе не помышляла о том, чтобы прикрыть хотя бы частично то, что открывалось моему взору.
  
  - Мне кажется, что я не настолько уж плоха, чтобы убегать от меня бегом и отводить глаза? - спросила они и пытливо взглянула в мои глаза.
  
  - Я не утверждаю, что мне неприятно видеть тебя, дитя моё, - возразил я. - Я лишь напоминаю себе и тебе, что такое поведение осуждается современным обществом, поскольку видеть друг друга в первозданном виде лицам противоположного пола допускается лишь в случае, если они состоят в браке.
  - Или являются любовниками, - добавила она.
  
  - Такое случается, признаюсь, но подобную связь осуждает и церковь, и светское общество, - ответил я.
  
  - Что не мешает подобной связи существовать повсеместно, - парировала она.
  
  - Именно так, поскольку желания плоти порой преодолевают общественные запреты, - сказал я. - Именно поэтому следует избегать подобных вольностей.
  
  - Вы боитесь, что вас не пустят в Рай, если вы будете смотреть на меня в моём естественном виде? - спросила Виолетта. - Не кажется ли вам этот нелогичным? Ведь Адам и Ева видели друг друга в своём естественном виде и находились в Раю? А когда им показалось, что нагота - это стыдно, и что наготу следует скрывать, Господь разгневался на них и изгнал из Рая! Разве не так? И поэтому если мы все хотим вернуться в Рай, разве не пристало нам вести себя так же естественно, как вели себя Адам и Ева до того, как они были изгнаны из Райских Садов?
  
  - Видно, дитя моё, что твоим образованием никто не занимался, а твои собственные размышления заводят тебя на опасный путь, - сказал я. - Прошу тебя, накинь этот халат и давай поскорее забудем о том, что я видел тебя в естественном виде.
  
  - Если вам не нравится, можете не смотреть, но мне тепло, и мне не нужен халат для того, чтобы дойти до ванной комнаты, - резко ответила она. - Не бойтесь, я никому не скажу о том, что вы видели меня голой. Кто она - та, которой не положено об этом знать? Жена?
  
  - Глупышка! - ответил я со смехом. - У меня нет жены!
  
  - Значит, любовница? - спросила Виолетта. - Пусть убирается. Теперь вы - мой.
  
  - У меня нет любовницы, - ответил я, слегка покривив душой.
  
  На самом деле у меня были несколько знакомых дам, весьма приветливых и чувствительно оценивающих мои скромные литературные таланты, с которыми я иногда проводил свободные часы, вечерние и не только, но под утро я, как правило, покидал их до новых встреч. Ни с одной из них я не разделял жильё. Так что у меня ещё никогда не было содержанки или сожительницы, а насчёт термина "любовницы", пожалуй, я солгал.
  
  - Я знаю, почему вы опасаетесь близости со мной, - сказала вдруг она. - Вы считаете меня малолеткой. Связь со мной предосудительна. Об этом нельзя будет никому рассказать. Это надо будет скрывать. А ведь вы - писатель! Вы не угомонитесь до тех пор, пока не опишете всё, что произошло с вами, особенно, если речь идёт о чём-то интересненьком, наподобие того, что сейчас с вами происходит! Вам хочется стать моим любовником, но вы не готовы платить ту цену моральной ответственности, которую придётся за это заплатить.
  
  Я поразился, насколько точно она угадала мои чувства, о которых я и сам не подозревал.
  
  - Ты права, малышка, - ответил я. - Если бы я воспользовался твоей доступностью, общество осудило бы меня.
  
  - Моей доступностью? - воскликнула Виолетта. - Кто вас надоумил о том, что я - доступная девица? Если я работала белошвейкой, значит, по-вашему, я - доступная девица?! Да, я знаю, что кое-кто из молодых и красивых девушек в моём возрасте и даже младше меня, допускают до себя мужчин, получая за это деньги! Но я - не такая! У меня ещё не было мужчин, потому что я никого не любила! И вам не удастся стать тем, кто получит меня в обмен за предоставленный мне ночлег и за завтрак в кафе! Я всего лишь полагала, что могу не опасаться за свою невинность, и...
  
  Она осеклась и остановилась.
  
  - Что "и"? - спросил на этот раз я, в точности повторив её фразу.
  
  - И вы правы, я хотела вас соблазнить, - призналась она. - Я хотела проверить, насколько смогу предсказать ваше поведение и даже управлять им. Что же вы хотите? Ведь я - девушка, и не такая уж наивная, как вы полагаете! У меня не было связи с мужчиной, но из этого не следует, что я не знаю вовсе о том, что это такое и как это происходит! Я не какая-нибудь монашенка, воспитанная в неведении и во лжи! Кое-что я знаю. Быть может, мало, но, то, чего не знаю, о том догадываюсь. Я знаю, что все мужчины обожают разглядывать обнажённых женщин, чем моложе, тем для них привлекательней. И я знаю, что я не уродка. Так что вид моего тела для вас - лакомство! Уж это-то мне не надо объяснять. Но мне нравится, как самоотверженно вы сопротивляетесь соблазну.
  
  Эта её тирада была бы весьма поучительна, если бы она не оставалась при этом обнажённой. Признаюсь, что я почти и не слушал её, и восстановил её речь лишь приблизительно, на основе последующих совместных воспоминаниях об этом утре.
  
  В тот же момент, я просто продолжал пожирать её глазами, уже не притворяясь, что мне это не нравится. Тут она и сама поняла всю неуместность её поучительной речи при условии её чрезмерно открытого одеяния, состоящего в отсутствии такового. Она гордо проследовала в ванную комнату, а я остался стоять посреди спальни дурак-дураком, чувствуя, что эта девушка уже начала вить из меня верёвки.
  
  
  ГЛАВА ПЯТАЯ
  
  
  Мы сидели в кафе Мугуе Блан. Я заказал для неё чашку горячего шоколада, засахаренные фрукты и орешки, хрустящие булочки и сливочное масло и сыр, по её выбору, а себе взял чёрный кофе с такой же булочкой и омлет. Для завтрака маловато, по моему мнению, но она объявила, что это даже слишком много. Пришлось смириться.
  
  Мой агент к этому времени уже получил от меня инструкции по поиску квартиры, поскольку по дороге в кафе я заехал к нему и вручил подробное описание того, какую квартиру я желал бы снять, и в пределах каких цен желательно ему ограничить свои поиски.
  
  Разумеется, я понимал, что любой агент, работающий с комиссии, подберёт для меня квартиру по верхней планке стоимости, поэтому я слегка приуменьшил свои возможности в этой справке. Подобная тактика применяется мной уже давно и помогает мне найти при необходимости вполне сносное жильё, отвечающее моим желаниям и даже некоторым прихотям, происходит это быстро и к удовольствию обеих сторон, поскольку агент полагает, что выжал из меня максимум, я же при этом тоже убеждён, что слегка перехитрил его.
  - Нам следует прекратить предосудительные действия и всячески исключить их в будущем, - сказал я после пары глотков кофе, который был на удивление хорош.
  
  - Почему вы настаиваете на том, чтобы держать себя по отношению ко мне предельно отчуждённо? - спросила она. - Я уже далеко не девочка и могу свободно распоряжаться собой.
  
  - Ты ещё дитя, я слышал, что тебе только лишь пятнадцать лет, - ответила она.
  
  - А вот и нет! - возразила она. - Через неделю мне исполнится шестнадцать!
  
  - В таком случае сразу после завтрака мы направимся в дамский магазин, чтобы купить тебе более приличную одежду и ещё что-нибудь, что ты выберешь, - сказал я.
  
  - Я хочу одеколон и красивое бельё, - был ответ.
  
  - Странный выбор! - удивился я. - Твоё бельё всё равно никто не увидит, а в отношении одеколона - для кого и для чего тебе это?
  
  - Это моё дело, - настаивала Виолетта. - А для кого мне наряжаться? Ходить по улицам, привлекая внимание мужчин, до которых мне нет дела? Или вызывать зависть тех бедных женщин, которые не могут себе позволить красивую одежду, и поэтому ходят в удобной?
  
  - Если мы будем ходить куда-то вместе, надо, чтобы твоя одежда соответствовала моей, а когда речь идёт о женщине, "соответствует" означает "намного лучше", - пояснил я.
  
  - Мне бы очень хотелось ходить вместе с вами в какие-нибудь интересные места, но я вижу, что вы меня стесняетесь, - ответила Виолетта. - Или же вы боитесь скомпрометировать себя. Или опасаетесь, что я буду добиваться, чтобы мы вступили в брак?
  
  - Как я уже сказал, все эти опасения напрасны, перспектива нашего брака не обсуждается, - возразил я. - И хватит об этом! Мы знакомы менее суток!
  
  - Мы знакомы уже два года, - возразила упрямица.
  
  - Это было шапочное знакомство, - уточнил я. - Здороваться с человеком, которого знаешь в лицо только лишь потому, что изредка встречаешь его возле своего жилища, это не означает знакомство.
  
  - Я знаю о вас очень многое, и вы, вероятно, тоже полюбопытствовали узнать, кто я такая, - настаивала Оливия. - Кроме того, я вчера и сегодня рассказала вам о себе. И вообще не кажется ли вам странным и даже не вполне благородным говорить девушке в лицо, что вы с ней едва знакомы, тогда как на самом деле вы имели неплохую возможность разглядеть меня всю, с ног до головы, между прочим, использовали эту возможность предельно полно?
  
  - Едва ли уместно упрекать меня в том, что я - обыкновенный мужчина со всеми мужскими качествами, - возразил я. - Этой возможностью воспользовался бы на моём месте любой мужчина из всех, кого я знаю, и убеждён, что и изо всех, кого я не знаю. И Папа Римский не преминул бы бросить на такую красоту свой нескромный взгляд, а уж я-то не претендую на то, что я святее, чем Папа!
  
  - Вы умеете делать комплименты, - ответила Виолетта. - Но я прекрасно понимаю, что мужчина, который делает комплименты, на самом деле занимается соблазнением женщины или девушки, которой он их говорит. Пусть даже и не особенно рассчитывая на удачу. Это у вас, мужчин, в крови!
  
  - Пусть так, - согласился я. - Вот мы всё и выяснили. Я не отрицаю, что ты мне интересна, но отрицаю, что это может что-либо означать для твоего и моего будущего. Признаю, что мне приятно побыть некоторое время твоим опекуном, поскольку мне нравится слушать глупости, которые произносит твой чудный ротик, и наблюдать за сменой выражений твоего очень даже миловидного личика. Мне приятно видеть твою фигурку, в одежде или без оной...
  
  - Без одежды, думаю, намного приятней! - съехидничала Виолетта.
  
  - И этого я не отрицаю, - согласился я. - Но я раз и навсегда заявляю, что не намерен жениться на малолетке, возникшей неизвестно откуда в моей жизни, и я не настолько развращён, чтобы воспользоваться этой малолеткой, не имея на то никаких прав.
  
  Виолетта надула губки и принялась исключительно тщательно размазывать масло по булочке.
  
  Я уже покончил со своим завтраком, так что она попросту затягивала время, она видела, что это начинает меня сердить, и поэтому с особым наслаждением ковырялась в еде.
  
  Я овладел собой. В конце концов, я ведь никуда не спешу, а моё раздражение не имеет под собой никакой почвы. Меня сердит то, что она заметила, что меня это может сердить, и потому нарочно стала это делать. Прекрасно, в этом случае я должен перестать сердиться из-за таких пустяков.
  
  - Забыл сказать, - сообщил я с рассеянным видом. - Через три часа у меня деловая встреча с издателем, и тебе придётся погулять в парке, пока я освобожусь, так как на старую квартиру мы не вернёмся, а новая ещё не арендована. Если до этого времени мы не успеем посетить магазин, или не успеем выбрать необходимое, с покупками на сегодня придётся повременить. Отложим до более удобного времени. Я заметил, что тебе требуется намного больше времени на завтрак, чем я предполагал.
  
  Виолетта в мгновение ока прилепила на бутерброд кусок сыра, запихнула в рот и проглотила остатки бутерброда.
  
  - Я готова! - сказала она, выскочила из-за стола и направилась к выходу.
  
  Я положил на стол три франка и вышел вслед за ней.
  
  
  ГЛАВА ШЕСТАЯ
  
  
  Виолетта затащила меня в парфюмерный магазин.
  
  - Я хочу пахнуть так, чтобы ты сходил с ума! - сказала она.
  
  - С каких пор ты стала обращаться ко мне так фамильярно? - спросил я с улыбкой, поскольку мне понравилось эта новая форма общения, так как делала нас ближе.
  
  - Ты же мой опекун, если уж не хочешь быть любовником, - ответила Виолетта. - Ты будешь самым лучшим опекуном в мире. Все опекуны стараются ограбить опекаемых ими богатых наследников, а у тебя нет никакого денежного интереса в опекунстве. Ты взял на себя эту обязанность добровольно, и вовсе не ради денег, а ради меня самой.
  
  - Ну, во-первых, я вовсе не твой опекун, - начал я.
  
  - Ты отказался от своей холостяцкой квартиры и снимешь новую, в которой будет место для нас обоих! - возразила Виолетта. - Рассказывай после этого что ты не опекаешь меня! Ты покупаешь мне подарки за неделю до моего дня рождения! Так не поступают даже крёстные отцы!
  
  - Ну уж в крёстные отцы я тебе точно не гожусь! - рассмеялся я.
  
  - А во-вторых, я же вижу, что тебе это приятно! - продолжала она.
  
  - На людях это будет выглядеть подозрительно, - предположил я.
  
  - Вовсе нет! - воскликнула Виолетта. - Подозрительно, когда ты называешь меня на "ты", а я тебя - на "вы"! Так не поступают ни опекуны, ни родители, ни родственники! Так поступают только сутенёры!
  
  - Где ты взяла это мерзкое слово? - с возмущением спросил я.
  
  - Только в романтических книжках встречаются пятнадцатилетние девушки, которые не знают, что такое мужчина, что такое женщина, и какие отношения возникают между ними в браке и не только, - сказала Виолетта. - Я не опытна в этих делах на практике, но если бы я не понимала о чём речь, меня следовало бы назвать идиоткой, которая отстаёт в развитии от своих сверстниц, как минимум, на четыре года! Послушай, знаменитый писатель! Если ты в своих романах изображаешь невинных девиц, которые при всём при том ещё и не осознают, что они невинные, ты пишешь неправду бог весть для каких наивных читателей! Должно быть твоим читателям двенадцать лет! Я не допустила до себя негодяя Эрнеста не потому, что я не понимаю, чего он хотел, а именно потому, что отлично понимаю, чего он добивался, и потому что ни за что на свете я не дала бы ему этого со мной сделать!
  
  - Это упрощает моё общение с тобой, потому что я не знал, как подступиться к тому, чтобы объяснить тебе эти истины, которые пора бы уже знать юной девушке, вступающей во взрослую жизнь, - сказал я действительно с облегчением. Какие ароматы ты предпочитаешь? Если уж мы зашли в парфюмерный магазин, надо купить что-то для тебя. Может быть, лаванду?
  
  - Фу! Лавандой пахнут чистенькие старушки! - ответила она, скривив свои губки в очень милую гримаску. - Я хочу запах сирени!
  
  - У вас имеется кёльнская вода с запахом сирени? - спросил я миловидную продавщицу.
  
  - Имеется с ароматом жасмина, с ароматом розы, с цитрусовым ароматом и с ароматом фиалок, - ответила продавщица.
  
  - Насколько я вас понял, кёльнской воды с ароматом сирени у вас нет, - подытожил я.
  
  - Вашей даме очень подойдёт аромат жасмина, - продолжила своё наступление продавщица.
  
  - Обожаю, когда мне отвечают на вопросы, которых я не задавал! - сказал я с иронией.
  
  Но сударыня, очевидно, не уловила сарказма в моём замечании и продолжила с энтузиазмом свою атаку на мой кошелёк.
  
  - Наш магазин предлагает вам уникальную возможность приобрести парные ароматы - мужской и женский, которые наиболее гармонично сочетаются друг с другом, - напирала она. - Вот, посмотрите, есть такая линия ароматов.
  
  - Прошу прощенья, сударыня, если запаха сирени нет, мы сами подумаем, что нам может заменить наш выбор, или направимся в другой магазин, - ответил я.
  
  - Давай попробуем взять то, что предлагает эта милая девушка, - предложила Виолетта.
  
  - Бери, что тебе нравится, и поскорее сделаем нужные покупки и покинем это заведение, - сказал я. - При всём том, что я весьма благорасположен к тонким ароматам, в этих залах, кажется, все они смешались с такой силой, что скоро у меня разболится голова или начнутся галлюцинации.
  
  - Ты можешь подождать, пока я сделаю выбор, - ответила Виолетта.
  
  Она перенюхала решительно все флакончики, которые были ей предложены наглой продавщицей. Поднеся одни из них к своему носику, она морщила его и кривила свой рот, другие запахи она, по-видимому, считала вполне сносными на её вкус, но всё же не настолько приемлемыми, чтобы пожелать приобрести флакон с жидкостью, источающей этот аромат. Иные ароматы, кажется, вполне нравились ей, но она всё же отставляла их в сторону, говоря, чтобы флаконы пока не были убраны слишком далеко, возможно, она к ним вернётся. Наконец, кажется, на последний из предложенных ей флаконов она отреагировала весьма оживлённо.
  
  - Ну вот же! - воскликнула она. - Вот то самое, что я хотела!
  
  - Мадемуазель, это жасмин, - сказала продавщица.
  
  Я отметил про себя её непрофессионализм. Ведь жасмин - это то, что она назвала в первую очередь! И тут только я сообразил, что целью продавщицы было отнюдь не поскорее удовлетворить желания покупательницы. Она желала, чтобы покупательница обследовала весь ассортимент в надежде, что, быть может, она купит товаров больше, чем планировала, так как сыщется что-то ещё, что ей подходит.
  
  В итоге Виолетта, действительно, выбрала целых пять флаконов и предложила мне выбрать те из них, которые понравятся и мне. Я решил, что если я отклоню больше одного флакона, она сочтёт меня скрягой, а если одобрю все пять, она решит, что у меня нет обоняния, или же что я совершенно равнодушен к её выбору. Но оказалось, что все отобранные ей флаконы, действительно были хороши и мы взяли все пять.
  
  - Никогда бы не подумал, что во Франции научились делать такую неплохую кёльнскую воду! - сказал я.
  
  - Напрасно ты не веришь в возможности Франции в этой сфере, - сказала Виолетта. - У нас, конечно, не такой большой выбор природных ароматов, но у французов тонкое обоняние и хороший вкус. Я уверена, что наступят времена, когда ароматные жидкости Парижа будут цениться больше, чем ароматные жидкости из Кёльна!
  
  Она выглядела такой довольной от новых покупок, что я не стал объяснять ей, насколько она наивна и не сведуща в том предмете, о котором пытается рассуждать. Чтобы французские одеколоны были лучше германских? Право, это смешно!
  
  
  ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  
  
  Вечером мы вошли в апартаменты, которые нашёл для меня агент. Похоже, что это была квартира для молодожёнов. Я решил, что мой агент слишком превратно понял перечень моих требований. Я взял листок, на котором записал все свои требования и прочитал их. Чёрт меня подери! Ведь я, действительно, описал квартиру, которая нужна именно для молодожёнов, чтобы они провели в нём свои первые медовые месяцы! Как же это я умудрился так всё описать?
  
  И тут до меня дошло. Я хотел снять такие комнаты, в которых мне было бы уютно днём и ночью, но не работать над новой книгой, не заниматься каким-то иным трудом или отдыхом, а именно проводить как можно больше времени вдвоём с Виолеттой, черпая в этом совместном времяпрепровождении все радости, все удовольствия, занимая этим весь досуг, прерываясь только на приём пищи и на сон, причём, хотя я и просил отыскать две спальни, в каждой из них стояла такая широкая кровать, что она вполне могла бы сослужить роль брачного ложа.
  
  Я совершил ошибку, и она, разумеется, бросится в глаза Виолетте, которая решит, что я не ошибся, а умышленно снял такой номер, в котором мне будет наиболее легко соблазнить и растлевать её. Но ведь это вовсе не входило в мои намерения! Однако, было поздно что-либо менять, время было позднее, мы заняли эту квартиру, я оплатил первый взнос и комиссионные агенту. Я не мог заставить агента искать другую квартиру, поскольку мне не к чему было придраться, а это значит, что я не мог оказать агенту в его комиссионных. Следовательно, если бы весь следующий день он посвятил поиску другой квартиры, мне предстояло бы оплатить ещё и эти его хлопоты. Кроме того, мне следовало бы переделать список моих требований, категорически исключив широкие кровати в спальнях и потребовав наличие кабинета для моей работы.
  
  Я рассудил, что обойдусь без кабинета, поскольку в моей спальне имелся письменный стол и кресло, кроме того, если бы мне это по каким-либо причинам не подошло, я мог бы работать и на кухне. Между прочим, широкая кровать оказалась весьма удобной, я смогу отлично высыпаться на ней, что является несомненным достоинством этого выбора. Виолетта была хрупкого телосложения, кровать была ей явно велика, но какая разница? Достаточно было лишь сменить подушку. Большое одеяло и широкая кровать, если вдуматься, это вовсе не такой уж недостаток, чтобы поднимать из-за этого шум. Ну и что из того, что я буду слегка переплачивать за роскошь, которая мне не так уж нужна. Зато я буду экономить на том, что не потребовал апартаменты с кабинетом!
  
  Все мои сомнения испарились, когда я понял, что Виолетта не только не подозревает во мне гнусного соблазнителя, но попросту пришла в восторг от своей новой спальни. Я называю её так, потому что ей предстоит, по моим расчётам, прожить со мной, как минимум, неделю, прежде, чем я смогу найти ей достойную работу в другой мастерской, где она смогла бы работать и снимать комнату без опаски, что какой-нибудь новый негодяй Эрнест начнёт приставать к ней со своими домогательствами.
  
  
  "Эта спальня для неё несколько непривычна своей роскошью, - думал я. - Ей будет трудновато после вернуться в обычную скромную комнату, подобную той, в какой она жила раньше. Ну ничего, можно считать, что она просто поживёт недельку как бы на отдыхе, в пансионате. А затем вернётся к серым будням. Ничего страшного, если я немного побалую малышку. Это послужит скорейшему восстановлению от того психологического шока, который бедняжка испытала от домогательств подлого Эрнеста".
  
  Нанятая горничная, как оказалось, готова была совмещать также и функции кухарки, что было вовсе неплохо. Мне не нужны были лишние свидетели нашего совместного проживания. Ведь никогда никому не докажешь, что ты всего лишь пожалел девицу и дал ей приют на время, пока не подыщешь ей лучшую работу! Всякий будет думать, что я намерен её соблазнить и воспользоваться её невинностью! Общество всегда подозревает худшее в отношении своих граждан. Ведь так приятно каждому думать, что кто-то где-то гораздо испорченнее, чем ты сам!
  
  Мы поужинали в кафе поблизости от нашей новой квартиры, после чего я предложил ей слегка прогуляться.
  
  - На сегодня достаточно прогулок, - ответила Виолетта. - Сегодня было так много новых впечатлений, всего разного, неожиданного и приятного! Я хочу только поскорей принять ванну и завалиться спать!
  
  Признаться, я ощущал примерно то же самое, так что мы вернулись на квартиру. Виолетта сама нагрела воду и наполнила ванну, после чего отправилась совершать свои гигиенические процедуры.
  
  Я решил, что было бы неплохо записать свои новые впечатления, не предполагая, однако, что они могли бы войти в какую-то новую книгу. Просто писатель обязан писать ежедневно хотя бы что-нибудь.
  
  И тут я услышал, что она говорит что-то мне. Я не сразу разобрал, что она говорит, прислушался и понял.
  
  - Ну что же ты не отвечаешь? - настойчиво повторила она. - Ведь я же прошу тебя! Потри мне, пожалуйста, спинку!
  
  
  ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  
  
  - А как ты обходилась до этого, когда меня не было рядом? - спросил я через двери. - У тебя были подруги для этих целей?
  
  - Да, целых две! - гордо ответила она. - Как же можно мыться и не вымыть спину? Руки мои не достают до некоторых мест!
  
  - Почему же ты не обратилась к ним за защитой и помощью, а пришла ко мне? - спросил я с недоверием.
  
  - Ладно, я пошутила, - сказала она со смехом. - У меня была мочалка с двумя ручками. У тебя такой нет. Тебе что, трудно потереть спинку? Ты ведь уже видел меня всю!
  
  - Мне не трудно, но дело идёт туда, куда мне не хотелось бы двигаться, - сказал я. - Мне кажется, ты настойчиво хочешь соблазнить меня.
  
  - Тебе всего лишь кажется это? - со смехом спросила она. - Я думала, что ты, наконец-то, уже понял это наверняка!
  
  - Дитя моё, ты взялась за мужскую работу, а я по необходимости выполняю функции мадемуазель, которая избегает добрачной близости! - возразил я. - Имей в виду: я не такой стойкий, каковыми бывают в этом деле девицы. Впрочем, и они далеко не все не сдают свои бастионы по первому требованию. Так что я не смогу слишком долго оказывать тебе сопротивление!
  
  - Это обнадёживает! - сказала Виолетта. - Так ты идёшь? Вода скоро остынет!
  
  Меня не пришлось слишком долго уговаривать. Аргумент об остывшей воде окончательно убедил меня, что лучше, чтобы нам обоим было приятно, чем довести дело до того, что девица замёрзнет, а я буду сожалеть о том, что не воспользовался представленной возможностью не только ещё раз взглянуть на её молодое упругое и хрупкое тело, но ещё и прикоснуться к нему, пусть бы даже через мочалку.
  
  Я зашёл в ванную комнату, взял из её рук мочалку и принялся нежно водить ей по её спине.
  
  - Ты ласкаешь или моешь? - спросила она.
  
  - Я и сам не разобрался с этим, - ответил я.
  
  - Тогда давай сначала покончим с мытьём, а затем ты, если захочешь, будешь ласкать, но уже без мочалки, - предложила чертовка. - Нажимай сильнее!
  
  Я надавил на мочалку и провёл по спине сверху вниз, Виолетта взвизгнула.
  
  - Не так сильно! - воскликнула она. - Ты же не коня чешешь! Я всё-таки чуть более нежное существо!
  
  - Прошу прощения, - пробормотал я и стал гладить предельно осторожно.
  
  - Теперь опять слишком мягко! - возмутилась она. - Дай сюда свою руку, я покажу, как это надо делать!
  
  Она взяла мою руку, положила её вместе с мочалкой на свой живот, повернувшись ко мне лицом, и стала водить ей по животу, под её грудью, по бокам и словно бы ненароком спустилась с ней до пупка и ниже.
  
   - Ну всё! Я больше не выдержу! - воскликнул я и, бросив мочалку в воду, вышел из ванной.
  
  Рука моя была в мыле. Сам я был крайне рассержен, прежде всего, на себя. Я мог бы просто помочь ей вымыться, и сделать вид, что мне совершенно безразличен весь этот процесс. Это было бы вполне разумно и подействовало бы на неё в тех воспитательных целях, к которым я стремился. Напротив, я мог бы решительно отказаться от выполнения её просьбы, чем окончательно установил бы границы допустимого. Я же поступил наиболее глупо. Я даже назвал себя ослом, правда, не вслух, конечно же.
  
  - Извини, я больше не буду тебя мучить, - сказала она из ванной. - Не мог бы ты просто вылить на меня тёплую воду из кувшина? Мне необходимо ополоснуться, прежде чем начать вытираться.
  
  Она предоставила мне возможность с достоинством выйти из этой неудобной ситуации. Я решил зайти, полить её водой с совершенно каменным лицом и покончить с этим. Неужели же я не смогу сдержать свои эмоции? Неужели я позволю какой-то юной девице вить из меня верёвки?
  
  Я зашёл, взял кувшин и полил на её плечи.
  
  - Горячо! - взвизгнула она. - Надо было разбавить холодной!
  
  - Прости, я болван! - ответил я.
  
  Я попробовал воду рукой. Не так уж и горячо, но разбавить не мешало. Я долил немного холодной воды и полил на её чистое тело, на котором кое-где ещё оставалась мыльная пена.
  
  - Не так быстро, тоненькой струйкой, - поправила она мои действия.
  
  Наконец, она смыла с себя пену и попросила подать ей полотенце, в которое она завернулась, вследствие чего я получил возможность унять свои фантазии, навеянные столь неожиданными видами.
  
  Я покинул ванную комнату. Она вышла вслед за мной, закутанная в полотенце.
  
  - Там осталась тёплая вода, можешь тоже помыться, - сказала она.
  
  - Может быть и помоюсь, но не жди, что я позову тебя потереть мне спинку, - ответил я.
  
  Она надула губки. Чтобы снять напряжённость, я решил задать примирительный вопрос.
  
  - Ну как, я справился с задачей? - спросил я.
  
  - Сначала вода была слишком горячей, потом слишком холодной, - ответила она. - Но ничего, для первого раза вполне нормально. В следующий раз проверяй температуру воды локтем. Если для локтя будет приятно, значит, вода имеет нужную температуру.
  
  - Ах, вот как это делается, оказывается? - спросил я с иронией.
  
  - Я помогала хозяйке купать её детей, - сообщила Виолетта.
  
  - Девочек? - спросил я.
  
  - Я хозяйки две девочки и два мальчика, - ответила Виолетта.
  
  Я промолчал. Виолетта посмотрела на меня и прыснула смехом.
  
  - Старшему мальчику четыре года! - сказала она. - Не думала, что ты будешь ревновать к детишкам!
  
  - Вот ещё глупости! - буркнул я и пошёл в ванную комнату, чтобы тоже слегка помыться, но, разумеется, без помощи моей новой мучительницы.
  
  Когда я вышел из ванной комнаты в махровом халате, Виолетта лежала на своей кровати под пушистым одеялом. Я догадался, что на ней ничего нет. Было бы странно, если бы она оделась на ночь в эту нашу вторую совместную ночь после того, как спала обнажённой в первую ночь.
  
  - Ты всё-таки совсем заморозил меня! - сказала она. - Вода в кувшине была слишком холодной, ты перестарался, разбавляя её. Никак не могу согреться. Иди же ко мне, согрей меня!
  
  "Дьявол меня раздери! - подумал я. - Что же она со мной делает? Впрочем, ведь всего лишь через неделю ей будет шестнадцать лет! Стало быть, она практически совершеннолетняя! Это невозможно! Такое тело, такое желание с её стороны, а я веду себя как снеговик, как глыба льда, как кусок камня! Сколько же может длиться эта адова игра? Чёрт подери, я, в конце концов согласен жениться на ней! Пусть так, но сию же минуту она будет моей!"
  
  Я решительно сбросил халат, подошёл к её кровати, отбросил одеяло и лёг рядом с ней, прижимаясь так тесно, что ни одна сила на свете уже не могла бы предотвратить то, что произошло между нами в последующие четверть часа.
  
  
  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  
  
  Не ждите понапрасну описания моих геройских подвигов на протяжение целой ночи, как и описания её восторженных постанываний и требования продолжения действий. Ничего подобного не было и не могло быть, разумеется. Ведь она была девственницей, во всяком случае, физически. Здесь я не затрагиваю духовную сторону её жизни, ведь нам, мужчинам, не дано узнать, о чём бывают девушки осведомлены ничуть не меньше нас, мужчин, а порой значительно больше. Так же и то, чем они увлечены и как проводят время с собой наедине.
  
  Она играла со мной в опасную для неё игру. Выиграла она или проиграла, я не берусь судить. Но для меня очевидно, что её игра со мной в кошки-мышки вышла из-под контроля. Думаю, она вовсе планировала взрыва вулкана наших страстей, чтобы в единый миг мы оба испепелили друг друга. Не стремился к этому и я. Однако плоть порой диктует свои правила.
  
  Я, не раздумывая, бросился в эту пучину проявлений страстей одновременно возвышенных и низменных, у неё не было времени на раздумья, да и, кажется, она не собиралась раздумывать насчёт возможных опасностей такого неожиданного и полного сближения.
  
  В ту самую пору, когда мне хотелось совершить всё недозволенное до самых вершин, я не сомневался в своих способностях, проявившихся самым определённым образом. Но когда я, отбросив халат, возлёг на кровать подле неё, очевидное стало сомнительным. Я по этой причине уже не был столь уверен в своих возможностях.
  
  Случается, что сильное возбуждение приводит к эффекту, противоположному тому, который кажется всем нам естественным. На краткий миг я испытал отчаяние и стыд, но уходить с позором было слишком обидно, я всё же принялся ласкать её ароматное тело, освежённое лёгким дополнением в виде тончайшей нотки той кёльнской воды, которую мы приобрели накануне, с запахам жасмина, так удачно сочетающимся с естественным запахом её тела, свежего, только что из ванны. Я вдыхал её и ощущал чарующие прикосновения к её коже, на что она с удовольствием отвечала тем же самым. Постепенно мои способности стали возвращаться ко мне.
  
  Такой поворот событий, как оказалось, способствовал наилучшему итогу. Попытайся я овладеть ей с помощью огрубевшего и твёрдого доказательства своих желаний, она не могла бы физически принять это без достаточной подготовки. Это могло причинить боль и навсегда отвратить её от подобных проявлений чувств.
  
  Для успеха требовались взаимные или, по крайней мере, односторонние соки любви, облегчающие первые движения страсти. Вся моя страстность, по счастью, возвращалась ко мне постепенно, но необходимая компонента была уже произведена, так что моё вступление в мои новые права собственности произошли достаточно мягко. Её капитуляция со сдачей последних бастионов была смягчена моей сочностью и уже не столь крайней стойкостью, которую я ранее легко демонстрировал дамам, мимолётным и легкодоступным, каковая в этот миг истины на время оставила меня, но моей гибкостью и настойчивостью. Именно это обстоятельство сделало меня не грубым викингом, проламывающим ворота на своём тяжело экипированном скакуне, а лёгким всадником, легко проскакивающим в калитку, едва приотворённую, пусть даже и не до самой глубины, где на моём пути меня ожидала преграда, положенная самой природой, и я полагаю, что это обстоятельство не требует объяснений.
  
  Мне пришлось несколько отступить и вновь попытаться преодолеть это препятствие. Преграда поддалась совсем чуть-чуть. Такие попытки я повторил несколько раз, убеждаясь раз за разом, что я не воспринят с негодованием, но, напротив, узкая калитка отворяется всё шире, и мои попытки вторгнуться в неведомый райский сад всё более и более успешны. Наконец, я стал подобен тому варвару, которого уже не остановить, и с напором яростного норманна, непреклонного и озлобленного предшествующим сопротивлением, овладел, наконец, Эдемом, прорвав последний оплот. За ним меня ждали почти подлинно райские кущи, или, во всяком случае, плоды ничуть не хуже всех земных и небесных плодов, какие только может пожелать сорвать влюблённый мужчина, которым я, несомненно, был в этот миг. В отличие от Адама, я не был изгнан из этого Эдема, а, напротив, был встречен так, как не мог и надеяться. Встречные объятия довершили сражение ко всеобщему восторгу.
  
  Да простит мне читатель эти эпические краски, но иными красками я не способен передавать то, что произошло в тот вечер. Каковым бы искусным мастером слова я не пытался предстать, реальность превосходила описанную картину, так что я был на вершине блаженства, и, смею надеяться, она достигла такой же вершины с наименьшей для неё потерей, поскольку сама природа позаботилась о том, чтобы разрушения, причинённые завоевателем, были нанесены как можно мягче и в тот миг, когда уже и побеждённая сторона достигла требуемой страсти, когда даже на острую боль просто не успеваешь отреагировать, поскольку иные эмоции и ощущения преобладают, захватывают тебя всего и заставляют всем прочим ощущениям отойти на второй план.
  
  В полном изнеможении и, думаю, в удивлении от свершившегося, мы на протяжении весьма долгого времени лежали, утомлённые, в приятной истоме, последовавшей за завершением бурной борьбы. Я, наконец, ощутил, что она желает ласки, самой простой и нежной, той самой, с которой мне следовало бы начать свои атаки, и которая была подарена ей, очевидно, в недостаточной мере, поскольку слишком быстро распалила мои собственные чувства. Я получил право ласкать все участки её ангельского и ароматного тела, к которому теперь примешался знакомый мне запах свершившейся любви, чем и воспользовался. Воистину, я хотел бы, чтобы у меня было не две руки, а восемь, как у известной индийской богини! Всем им нашлось бы дело! Но я - всего лишь человек с двумя руками, которые нежно, но порой лихорадочно ласкали приобретённую мной территорию любви и страсти. От этих действий я вскоре почувствовал, что хотел бы и вполне способен возобновить свою атаку, но она, верно истолковав мои начинания, отклонила их, прошептав мне на ухо, что для первого раза свершившегося уже более чем довольно, и дальнейшие ласки столь неоднозначные будут причинять ей не восторг, а боль. Поняв справедливость её возражений, я вознамерился покинуть поле боя, но она лёгким прикосновением руки удержала меня.
  
  - Неужели наша близость будет столь же краткой, как и стремительной? - спросила она. - Ведь для ласки остаются все прочие места моего тела, для которых твои прикосновения вовсе не будут столь же болезненными, как там, куда ты стремишься!
  
  Я вновь осознал свою ошибку! Действительно, ведь я мог продолжить наслаждения, лаская всё то, что ещё час назад считал запретным для себя источником наслаждения, тем, на что и смотреть-то не имел никакого права! Теперь же, после мгновений высшего откровения, всё это было в моём полном распоряжении, а я так позорно вознамерился оставить эту красоту без своего внимания!
  
  Непреодолимое желание, которое можно было заметить даже со стороны, делало эти ласки ещё более сладостными, поскольку вынужденный запрет на более решительные действия, который я наложил на это время на себя, распалял меня и делал более изощрённым в сладостном деле более тесного ознакомления с её очаровательным и молодым телом. Я старался ненароком приблизить к ней и то, чему надлежало на время остаться не у дел, и она не возражала против этого, лишь бы я не устремлялся в только что полностью завоёванный редут, где требовалось время на восстановление после столь стремительной атаки.
  
  Вдруг Виолетта продекламировала что-то наподобие белого стиха:
  
  - Из боя славный шевалье вернулся весь в крови,
  Но он не ранен: кровь чужая, она победу возвещает!
  
  - Это Корнель? - спросил я.
  
  - Нет, это Паризо, - ответила Виолетта.
  
  - Я не знаю такого автора, - сказал я с некоторой досадой.
  
  - Знаешь, и очень близко, - возразила Виолетта. - Позвольте представиться, господин писатель! Виолетта Паризо к вашим услугам!
  
  - Ах, я и не подумал спросить твоё полное имя! - спохватился я. - Что ж, я рад знакомству! Позвольте, мадемуазель, по такому случаю поцеловать вашу ручку!
  
  Это было смешно. Мы оба лежали обнажёнными в её постели, и вдруг перешли на "Вы", ведя такой светский разговор! Она кокетливо протянула мне свою правую руку, я поцеловал её так галантно, как только мог, затем те же действия были произведены с её левой рукой.
  
  - Этого недостаточно! - сказал я с улыбкой.
  
  - Так действуйте, шевалье! - ответила она со смехом и подставила мне свою восхитительную нежную и упругую грудь.
  
  Я воздал должное ароматным холмикам с розовыми ягодками на их вершинах.
  
  - Ты щекочешь меня своими усами! - воскликнула она и весело засмеялась.
  
  - На это я и рассчитывал! - ответил я. - Наконец-то мои усы перестали быть бесполезным украшением под носом! Они обрели самостоятельные функции!
  
  - Не хочу щекотки, хочу ласковости, - попросила Виолетта.
  
  Я использовал язык и губы для того, чтобы воздать должное осваиваемой мной территории, и не пожалел об этом. Она тоже одобрила такой поворот. Я мельком оторвался и взглянул на её лицо и заметил, что она закрыла глаза, тело её постепенно стало напрягаться, она вытянулась вдоль кровати и прогнула спину внутрь. Это послужило недвусмысленным поощрением к продолжению действий. Мне только этого и надо было. Правой рукой я при этом начал гладить там, где смешались её кровь и мои соки любви, не углубляясь, однако, щадя её. От этой ласки она ещё сильнее напряглась. Мой язык совершал, казалось невозможное. Она стала постанывать от удовольствия. Но так долго терзать одни и те же места, к тому же столь нежные, было опасно, я решил сделать передышку и оторвал своё лицо от её груди. Она открыла глаза и взглянула на меня с недоумением.
  
  - Ты остановился? - спросила она.
  
  - Только для новой атаки, - ответил я.
  
  Мои губы устремились к месту недавнего сражения.
  
  - Не надо, там кровь! - неуверенно запротестовала Виолетта.
  
  - Чепуха, к тому же у меня есть платок! - ответил я.
  
  Я вытащил из кармана валявшегося в изножье кровати халата батистовый платок, нежно и тщательно обтёр её в том самом месте, где женщины в наибольшей степени непохожи на мужчин.
  
  - Не беда, если что-то осталось, я приму от тебя всё, - сказал я и припал губами к самому заветному месту, к той щелке, которая была украшена только лишь двумя едва заметными лепестками, словно роза задолго до начала истинного цветения.
  
  Дальнейшие подробности этой ночи не поддаются скупому писательскому пиру. Кроме того, моё перо в этой главе и без того было излишне нескромным. Воспоминания об этом сохранились у меня в мельчайших подробностях, это, в основном, смесь дразнящих и откровенных картин крупным планом, тончайших вибраций чувств, волны нахлынувших страстей, трепетность первого познания ещё и этой непознанной ранее мной стороны отношений с женщинами, которая вся - один ароматный ангел, которым хочется восторгаться и обладать, принося ему в жертву всё, что бы она ни попросила.
  
  Потребуй она в этот миг, чтобы я поджёг Нотр Дам де Пари, я без малейших колебаний пообещал бы ей сделать это! В этот миг она полностью властвовала надо мной.
  
   Наконец, она внезапно вскрикнула, после чего её тело задрожала в страстных судорогах, что вызвало и у меня подобную реакцию, которая будет причиной сменить не только простыню, но и одеяло. Затем страстные судороги моей владычицы прекратились, каждая её мышца стала мягкой и расслабленной. Я в изнеможении уткнулся лицом ей в живот, мой нос был в дюйме от её очаровательного пупка. Она не возражала.
  
  - Мне кажется, в этой постели такой беспорядок, что нам обоим лучше покинуть её, - сказал я. - У нас есть другая спальня со свежей постелью. Я приглашаю тебя туда.
  
  - Хорошо, но только для спокойного сна, - согласилась она. - И мне нужен ещё один платок.
  
  - Мы найдём в прикроватной тумбе моей спальни столько платков, сколько потребуется, - ответил я.
  
  Мы перешли в мою спальню, улеглись на мою кровать. Засыпая, я чувствовал, как она обняла меня своими руками и нежно поглаживала пальцами некоторое время. Я в ответ погладил её и вскоре оба мы заснули сном младенца.
  
  
  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  
  
  Утром я намеревался проснуться раньше, но у меня это не получилось. Когда я открыл глаза, Виолетта уже была в ванной и приводила себя в порядок. Я вспомнил, что халат остался спальне Виолетты, а показаться без халата мне было неудобно: вчера наша взаимная страстность устранила всяческий стыд, но сегодня я окно ярко светило солнце, начался новый день, я не был уверен в том, что показаться полностью обнажённым будет уместно.
  
  Я накинул бельё, но не нашёл рубаху. Так что я поспешно влез в брюки и лишь после этого решился выйти из спальни.
  
  - Доброе утро, господин писатель, - сказала Виолетта, выходя из ванной. - Ванная комната свободна, и она полностью к вашим услугам, а я пока займусь завтраком.
  
  - У нас имеется горничная-кухарка, - сказал я.
  
  - Омлет и кофе я сделаю сама, я умею это делать лучше всякой кухарки, - сказала она.
  
  - Глупости, это будет делать кухарка, - возразил я.
  
  - Иди уже умывайся! - ответила Виолетта. - И никогда не спорь с женщиной насчёт завтрака.
  
  "Мы всё-таки на "ты", вчерашний вечер не перечёркнут! - подумал я. - Это её обращение "господин писатель" показалось мне нарочито холодным, но мне хватило ума сообразить, что это было шуткой".
  
  - Почему ты вместо халата надела мою рубаху? - спросил я.
  
  - Халат слишком тёплый, - ответила она.
  
  - Эта рубаха на тебе выглядит необычно, - сообщил я. - Она такая тонкая, что не скрывает никаких подробностей твоей очаровательной фигурки.
  
  - Ну так ты сам ответил на свой вопрос о том, почему я её надела! - ответила она с улыбкой.
  
  - Мы начнём наше утро с того места, на котором остановились вчера вечером? - спросил я.
  
  - В ванну! - распорядилась Виолетта.
  
  Она подошла ко мне и развернула меня. Я умудрился поцеловать её в щёку, на что она ответила звонким смехом.
  
  Когда я вышел из ванной комнаты, по квартире распространился очаровательный запах кофе.
  
  - Если этот кофе такой же превосходный на вкус, как его аромат, я женюсь на тебе! - воскликнул я.
  
  - А если он никуда не годится? - игриво спросила Виолетта.
  
  - Всё равно женюсь, ведь я люблю тебя! - сказал я. - Но кофе в этом случае нам будет готовить кухарка.
  
  - И давно ты знаешь, что любишь меня? - спросила Виолетта.
  
  - Со вчерашнего вечера, - признался я.
  
  - Если будешь говорить подобные глупости, кофе остынет и не понравится тебе, - сказала Виолетта. - Садитесь за стол, господин писатель!
  
  - Отличный кофе! - сказал я, отхлебнув несколько глотков. - И омлет великолепен! Я женюсь на тебе!
  
  - А разве я дала своё согласие? - спросила со смехом Виолетта. - Вы излишне самонадеянны, господин писатель!
  
  - Мне казалось, что вчера наше общение предрасполагало к тому, что на положительный ответ я могу твёрдо рассчитывать! Или я ошибаюсь? - спросил я.
  
  - Ошибаешься, мой дорогой, - ответила Виолетта. - Я не собираюсь выходить замуж за мужчину, который делает предложение из чувства вины за то, что лишил меня невинности.
  
  - Но я же люблю тебя, а ты, как мне показалось, испытываешь подобные чувства ко мне! - сказал я.
  
  - Показалось, дорогой, - ответила Виолетта. - Любовь - это не то, что началось неожиданно быстро и закончилось предсказуемо скоро. Любовь - это на всю жизнь. А иначе и начинать не стоит.
  
  - Но разве вчера между нами была не любовь? - спросил я.
  
  - Ты сам ответил на свой вопрос, дорогой знаменитый писатель, - сказала Виолетта. - Ведь я только что сказала тебе, что Любовь - это то, что на всю жизнь, а ты говоришь про то, что между нами было, в прошедшем времени. В прошедшем, значит, уже не в настоящем. Сейчас этого уже нет, а значит, это не Любовь.
  
  - Я и сам люблю парадоксы и неожиданные суждения или доказательства, но твои рассуждения мне не нравятся, - сказал я. - Ты прицепилась к указанию на время действия. Я имел в виду вовсе не то, что между нами закончилось то, что произошло, а хотел сказать, что вчера началось именно то, что я называю Любовью, и что может продолжаться настолько долго, насколько мы сами этого захотим.
  
  - Или насколько долго мы заслуживаем это счастье, - уточнила Виолетта.
  
  - Вот! - обрадовался я. - Ты назвала это счастьем.
  
  - Счастье может быть коротким, и именно так чаще всего и бывает, - ответила Виолетта. - А Любовь короткой быть не может, иначе это что угодно, но только не Любовь.
  
  - Кажется, я вместо маленькой очаровашки поселил у себя маленькую зануду, - подметил я. - Итак, ты не даёшь согласия на наш брак? Чудесно! В этом случае не говори потом, что я не делал тебе предложение!
  
  - Делал, да ещё и так, что не смог скрыть свою радость, когда тебе отказали, - ответила Виолетта. - Не беспокойтесь, сударь, я съеду от вас. Как только найду себе новую работу.
  
  - Я обещал помочь тебе с этим, и я обязательно выполню своё обещание, - сказал я. - И, кстати, я не понимаю причины нашей маленькой ссоры!
  
  - А разве мы ссоримся, сударь? - спросила Виолетта. - Почему вы так решили?
  
  - Между нами уже нет тех доверительных и тёплых отношений, которые дали мне право надеяться на то, что моё предложение руки и сердца будет воспринято с восторгом, - ответил я.
  
  - Но вчера вечером, господин писатель, вы предложили мне вовсе не руку, и совсем не сердце! - ответила с усмешкой Виолетта. - И, кстати, у меня вы не просили руку и сердце, вас интересовало совсем иное, что вы и получили, и чем воспользовались сполна! Если будете паинькой, сегодня вечером это повторится, но не будем же мы заниматься этим днём, когда нас ждёт столько дел?
  
  - Каких дел? - рассеянно спросил я.
  
  - Вы обещали найти мне новую работу, я обещала съехать от вас, как только это случится, и, кроме того, днём у всякого человека находится очень много дел, помимо того, что происходит порой между мужчиной и женщиной вечером в постели! - сказала она.
  
  Что ж, в её словах было много правды. И хотя она пообещала съехать от меня, как только я найду ей работу, я обещал найти ей новое место работы, и я должен это сделать.
  
  - Послушай, девочка моя, - сказал я. - Ведь тебе вовсе не обязательно работать белошвейкой в каком-то цехе. Там платят ничтожно мало за чертовски тяжёлый труд!
  
  - Что поделать! - ответила Виолетта. - Не все же могут быть писателями и получать огромные деньги за то, что рассказывают другим то, что с ними произошло, или же то, что никогда ни с кем не происходило!
  
  - Между прочим, ты весьма точно подметила, в чём состоит писательский труд, но ты сбрасываешь со счетов дарование, талант, - сказал я. - К слову сказать, я заметил, что у тебя есть тоже кое-какой талант. И ты могла бы зарабатывать с его помощью намного больше, чем белошвейка.
  
  - Я не стану продавать свою любовь! - ответила Виолетта с вызовом.
  
  - Глупенькая, я имел в виду совсем не это! - возразил я. - Если бы тебе пришло в голову заняться этой недостойной профессией, я ни в коем случае не разрешил бы тебе это делать! Я протестовал бы, я не пустил бы тебя. Но я говорю лишь о том, что из тебя могла бы получиться отличная актриса. У тебя имеются не только превосходная внешность, но ещё и дар притворства, что совершенно необходимо для любой актрисы!
  
  - Как? - воскликнула Виолетта. - Ты обо всём догадался? Когда и как? Чем я себя выдала?
  
  Я понял, что она обманывала меня в чём-то, о чём я и понятия не имел. Я решил сделать вид, что разгадал её обман и выведать окольными путями, в чём он состоял.
  
  
  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
  
  
  - Я догадался по твоим лживым очаровательным глазкам по хитрой улыбке твоих милых губ, - ответил я.
  
  - Ну и что, ведь тебе понравился мой обман, и ты воспользовался ситуацией, - ответила Виолетта.
  
  "Итак, мне понравился её обман! - отметил я. - В чём же он состоял?"
  
  - Но я предпочёл бы, чтобы ты не обманывала меня так, - сказал я. - Во всяком случае, больше так не делай!
  
  - Так ведь больше и не понадобится, - ответила она. - Я добилась того, чего хотела.
  
  - Я больше так не могу! - воскликнул я. - Это мука какая-то! Признавайся, в чём ты меня обманула?
  
  - Так ты меня не разгадал!?! - спросила с удивлением Виолетта. - Глупая я, поддалась на уловку, могла бы не признаваться!
  
  
  - Ну теперь-то ты признаешься! - сказал я. - Ведь я должен знать, в чём этот обман. Как я могу хлопотать о том, чтобы устроить тебя на новую работу, если знаю, что ты меня обманула, но не знаю, в чём именно?
  
  - Сначала ты скажи, почему ты заявил, что я - притворщица? - потребовала она.
  
  - Ты учинила маленькое подобие раздора, хотя я вижу, что я тебе нравлюсь и тебе вовсе не хочется со мной ссориться, - сказал я.
  
  - Ну, это пустяки, я просто такая затейница, решила посмотреть, какой ты, когда раздражён, - сказала она.
  
  - Откровенность за откровенность, - напомнил я. - Я жду признания.
  
  - Мне стыдно, - сказала Виолетта.
  
  - Что бы это ни было, обещаю, что не буду злиться и прощу тебя, - сказал я.
  
  - Это касается моего прихода к тебе, - сказала она. - Я солгала насчёт Эрнеста.
  
  - Ты хочешь сказать, что этому негодяю всё-таки удалось ворваться в твою комнату? - спросил я.
  
  - Я хочу сказать, что он - вовсе не негодяй, - возразила Виолетта. - Он не врывался в мою комнату, он не домогался меня. Он вообще вполне безобидный, спокойный и добрый человек. Я оклеветала его только для того, чтобы иметь предлог войти в твою квартиру и остаться у тебя на ночь. Я думала, что уже в эту самую ночь ты сделаешь то, что сделал только через сутки.
  
  - Ты оклеветала порядочного человека? - воскликнул я.
  
  - Только на время, и лишь в твоих глазах, так что его репутация вовсе не пострадала, - ответила она.
  
  - А если бы я в ту же самую ночь, как только ты заснула, решил бы разобраться с господином Эрнестом? - с возмущением спросил я.
  
  - Это не в твоём характере, - ответила маленькая негодяйка.
  
  - Что ты можешь знать о моём характере? Между прочим, чтоб ты знала, мне пришла в голову такая мысль, и я намеревался её исполнить, но только отложил свою месть, - солгал я, потому что меня бесило, что негодяйка смеет иметь обо мне столь низкое мнение, совершенно не зная меня.
  
  - Так поступают только люди очень горячие и притом лишь тогда, когда имеют на это право, пусть бы даже самое эфемерное, - возразила она. - Люди порыва, несдержанные на поступки, поступают подобным образом, когда кто-то причиняет неприятности не тем, кто рядом с ними, а им самим.
  
  - Ошибаешься, - неуверенно возразил я.
  
  - Именно не ошибаюсь, - возразила ходячая язва. - Подобные горячки ведут себя крайне несдержанно, заступаясь за других, только в том случае, если считают этих других своей собственностью - женой, сожительницей, сестрой, дочерью, племянницей, не важно. Но собственностью. За других они так не заступаются. Ты же, во-первых, не таков, и, во-вторых, не мог считать меня своей собственностью до тех пор, пока не произошло то, что произошло. И к тому же ...
  
  Она многозначительно замолчала и улыбнулась с таким торжеством, будто застукала меня за тем, что я воровал чужих кур.
  
  - Что "к тому же"? - спросил я.
  
  - А то, что в глубине души ты был благодарен Эрнесту за то, что вследствие его домогательств я заявилась тебе в неглиже и доверилась тебе, это тебе льстило! - сказала наглая девчонка. - Ты был вне себя от радости, что с тобой произошло столь романтическое приключение, к тебе залетела пташка, молодая, хороша собой, и, к тому же, полностью доверяла тебе. Тебе даже удалось подсмотреть то, что не каждый молодожён видит в первую брачную ночь!
  
  Должен признаться, что чертовка была совершенно права. Но я понимаю это лишь теперь. Тогда же я возмутился до глубины души.
  
  - Я не оценил всей глубины твоего таланта притворства! - ответил я. - Из тебя выйдет отличная актриса второго плана! Будешь играть отрицательные роли. Но только я палец о палец не ударю, чтобы помочь тебе в этой карьере! Я обещал тебе, что найду для тебя мастерскую, где ты могла бы продолжать работать белошвейкой, и я выполню своё обещание. Впрочем, я не понимаю, для чего тебе менять место работы, если на прежнем месте к тебе никто не приставал и, получается, что тебе там было совсем не плохо.
  
  - Нет, на прежнее место работы я не вернусь, - ответила Виолетта.
  
  - Почему? - спросил я.
  
  - Не скажу, - ответила она. - А если и скажу, то не сейчас, а как-нибудь после, если будет настроение, и если буду уверена, что ты не устроишь мне ещё одну сцену.
  
  - Ладно, одевайся, пойдём искать тебе работу, - сказал я.
  
  Я совершенно не имел никакого понятия, каким образом я мог бы найти ей работу белошвейки. К тому же я уже решил, что помогу ей стать актрисой.
  
  
  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  
  
  Мы прибыли на репетицию моей пьесы. Виолетта призналась мне, что никогда в жизни не была в театре, а что такое репетиция, она и вовсе не знала. Я отметил для себя поразительную осведомлённость этой юной девицы в некоторых вопросах, в которых ей, быть может, рановато было быть столь осведомлённой, и при этом демонстрировала полное неведение о таких вещах, которые, казалось бы, могли бы знать и дети, втрое младше её!
  
  - Спектакль, моя дорогая, это представление книги в лицах, - сказал я Виолетте.
  
  - Ну это-то можешь мне не объяснять, это я понимаю, а вот что такое "репетиция"? - спросила Виолетта.
  
  - Репетиция - это тот же спектакль, который происходит без зрителей, без костюмов, но в присутствии автора, режиссёра, и других знатоков, - сказал я. - Но иногда на репетицию пускают зрителей, или же друзей автора или режиссёра, или директора театра.
  
  - И сколько стоит такое зрелище? - спросила Виолетта.
  
  - За присутствие на репетиции денег не берут, но посторонних, как правило, всё же не пускают, - ответил я.
  
  - Но ведь без костюмов и декораций всё это не так интересно, - сказала Виолетта.
  
  - Наоборот, как раз без декораций и костюмов смотреть пьесу намного интереснее, потому что ничто не мешает оценить игру актёров, - возразил я.
  
  - Почему же тогда во время спектаклей всё же используют костюмы и декорации? - продолжала свой безжалостный допрос Виолетта.
  
  - Потому что зрителям не так важна игра актёров, как внешняя сторона действия, ведь зрители - не такие уж знатоки драматического искусства, - ответил я.
  
  - Господин писатель, - сказала язвительным тоном Виолетта. - Если вы считаете ваших зрителей глупей вас, или хотя бы ниже вас по какому-то эмоциональному уровню, или по другим критериям, вы напрасно трудитесь над тем, чтобы писать для них пьесы! Ваши пьесы дойдут до каждого зрителя и доведут до них то, что вы хотели им сказать только в том случае, если вы будете считать своих зрителей более умными, более чувствительными, более компетентными, чем вы сами! В этом случае вы будете стараться сообщить им не только то, что вам известно итак, но ещё и то, что вам неизвестно, и что вам придётся узнать из книг, или создать в результате длительных размышлений, в результате поисков, разочарований и неожиданных открытий.
  
  - И это кто же такая вздумала учить меня? - воскликнул я с притворным возмущением. - Знаешь ли ты, что я в настоящее время - самый высокооплачиваемый и самый популярный писатель во всей Франции?
  
  - А когда вы прислушаетесь к моим советам вы будете самым горячо любимым и самым гениальным автором всего мира и всех времён, - сказала маленькая язва.
  
  Я хотел было рассердиться, но вынужден был признать, что маленькая язва права!
  
  - Как бы то ни было, мы уже пришли, так что прошу тебя будь тише воды, ниже травы, притворись, что тебя здесь нет, - сказал я. - Если актёры заметят твоё присутствие и будут отвлекаться на тебя, это будет означать, что ты мешаешь репетиции, и мне придётся вывести тебя, а заодно и самому покинуть репетицию. Замечания актёрам может делать только режиссёр или в исключительных случаях - автор. Поняла?
  
  - Поняла, - буркнула Виолетта и надула губки.
  
  - Не обижайся, - добавил я примирительным тоном. - Если тебе приспичит что-то мне сказать, можешь, так и быть, шепнуть мне на ушко. А лучше запомни свои вопросы и задай мне их после окончания репетиции. Я прошу тебя, выполни эту мою просьбу. Я уже имел возможность убедиться, что с тобой не так уж просто договориться, что ты - та ещё штучка, но прошу тебя ради всего святого не срывать репетицию. Это в твоих же интересах.
  
  - Хорошо, я обещаю, успокойся, - сказала Виолетта.
  
  - Честно? - переспросил я на всякий случай.
  
  - Со мной можно иметь дело, - ответила она. - Пока я шутила с тобой, я шутила. Если я серьёзно пообещала, я скорее откушу себе язык, чем не исполню обещания.
  
  - Откусывать язык не надо, просто молчи, или говори шёпотом, чтобы никто кроме меня не слышал, - сказал я, хотя не чувствовал, что она меня успокоила.
  
  Мы вошли в зрительный зал, я поздоровался с режиссёром и с актёрами, представился временным опекуном Виолетты, сообщив, что она моя племянница, выдержал недоверчивые взгляды актрис и язвительные ухмылки актёров, после чего мы уселись в пятом ряду и принялись репетиция началась.
  
  
  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
  
  
  Люстра под потолком, освещающая зал, была погашена, а сцена озарилась чудным светом множества свечей.
  
  На сцену вышел актёр, который произнёс название пьесы.
  
  - Достопочтимая публика, мы предлагаем вашему вниманию драму в четырёх действиях, написанную под названием "Молодость мушкетёров" знаменитым Александра Дюма.
  
  Виолетта начала яростно аплодировать, но все остальные зрители, которых было не более десятка человек, включая меня, сидели в полной тишине.
  
  - На репетициях не аплодируют, - шепнул я Виолетте.
  
  Занавес раздвинулся, и мы увидели декорации, которые представляли в полном соответствии с моими ремаркам дом священника. Декорации показывали низкую залу, дверь в глубине, дверь слева; окно справа, большой камин, лестница, ведущая на первый этаж.
  
  - А ты говорил, что на репетиции нет театральных декораций! - зашептала мне на ухо Виолетта.
  
  - Я запамятовал, что сегодня - генеральная репетиция, - шепнул я в ответ. - на генеральной репетиции актёры играют в костюмах, а рабочие сцены устраивают прогон декораций. Режиссёр смотрит, как всё будет вместе смотреться из зала. Он будет переходить на разные места и смотреть, как это выглядит из середины зала, с боков, с балконов.
  
  - И с галёрки? - шепнула Виолетта.
  
  - Нет, галёрка его не интересует, не отвлекайся, следи за действием, - шепнул я.
  
  Вдалеке сцены на лестнице в костюме простолюдина стоял Ж., изображающий Гримо, слугу Атоса, в ту пору виконта.
  
  На сцену вышла мадемуазель М., представляющая Шарлотту Баксон.
  
  "Мадемуазель М., как всегда, очаровательна! - подумал я. - Как отлично она показывает черты характера Шарлотты! Сразу видно, что эта дама - чёрт в юбке, опасная штучка!"
  
  - Фу, что за гадина выползла на сцену! - шепнула мне Виолетта, но я сделал ей знак молчать, смотреть и слушать.
  
  Следом за мадемуазель М. на сцену в одежде горничной для роли Клодетты вышла мадемуазель Л., которая была очаровательна в роли травести, но для горничной даже одним своим видом уже демонстрировала излишние живость, темперамент и независимость. Для этой роли, пожалуй, лучше подошла бы мадемуазель Б., чаще назначаемая на роль инженю.
  
  Позволю себе теперь привести некоторый отрывок из первой сцены моей пьесы, где буду называть героев действия так, как они названы в самой драме.
  
  Шарлотта (Клодетте): Хорошо, все-таки приготовьте скарб и белье, чтобы возчик увез все за одну поездку. Не вы ли говорили мне, что сегодня дом должен быть свободным?
  
  Клодетта (с порога своей комнаты): Да, мадемуазель.
  
  Шарлотта (замечая Гримо): А, это вы, господин Гримо.
  
  Гримо: Я принес письмо господина виконта, дверь была открыта, я не хотел звонить из страха обеспокоить мадемуазель; я вошел и ждал...
  
  Шарлотта: Господин виконт имеет привычку проезжать мимо дома священника, когда едет на охоту... и когда возвращается... Не буду ли я иметь честь видеть его сегодня утром?
  
  Гримо: Благоразумие, вероятно, не позволит господину виконту прийти.
  
  Шарлотта: Благоразумие?
  
  Гримо: Господин виконт в ссоре со своим отцом.
  
  Шарлотта: Со своим отцом?.. Виконт в ссоре со своим отцом, которого он так почитает?.. Но из-за чего?
  
  Гримо: Старый господин хочет представить господина виконта мадемуазель де Ла Люсе...
  
  Шарлотта: А! Этой красавице-сиротке, про которую говорят, что она самая богатая наследница провинции...
  
  Гримо: Верно!
  
  Шарлотта: И что же?..
  
  Гримо: Господин виконт отказался от этого знакомства... Под тем предлогом, что он не чувствует никакой охоты к женитьбе. Так что он не поехал к Ла Люссе... И вернулся сюда... Вы понимаете?
  
  Шарлотта: Хорошо, хорошо, спасибо, Гримо. Посмотрим, что пишет виконт...
  
  - С какой стати слуга виконта так болтлив, что выбалтывает секреты своего хозяина посторонней женщине? - шепнула Виолетта. - Его следует немедленно уволить, или научить помалкивать с помощью хорошей плётки!
  
  - Помолчи, - возразил я. - Это - Гримо - очень верный слуга, исполнительный, умный.
  
  - Драть таких болтунов надо или гнать взашей! - прошипела Виолетта вовсе не тихим шёпотом, так что кое-кто в зале сердито оглянулся на неё, но увидев рядом с ней меня, все успокоились и стали смотреть пьесу дальше.
  
  В конце концов, это же была репетиция, хотя и генеральная. По-видимому, эти люди решили, что Шарлотта приглашена на роль эксперта и её мнение что-то для меня значит, а выбор автора относительно того, к чему мнению стоит прислушаться, а чьё мнение можно игнорировать, как правило, все уважают, при условии, если гонорар автора составляет существенную сумму, сопоставимую с гонораром актёров, играющих главные роли, а тем более, как в моём случае, вдвое превышающую его.
  
  Тем временем, действие на сцене шло своим чередом. Гримо отошёл вглубь сцены, а Шарлотта начала вслух читать письмо.
  
  Шарлотта (читает): "Мадемуазель, длительное отсутствие вашего брата выглядит как отказ от должности. Сегодня прибывает новый кюре, господин Витрэ, который готов занять пустующее место". Сегодня!
  
  Гримо: Беда! Мадемуазель, шесть месяцев, как ваш брат уехал... Это долго для крестьян... Шесть месяцев без мессы!
  
  Шарлотта (продолжает). "Дом, в котором вы жили вместе с братом, с сегодняшнего дня - ваш. И я уведомил об этом нового кюре, так же, как и том, что он может расположиться в павильоне замка. Живите у себя без тревоги и беспокойства. Верьте в мое нежное расположение, мадемуазель. Ваш преданный слуга, виконт де Ла Фер".
  
  Гримо: Мадемуазель передаст мне ответ?
  
  Шарлотта: Еще дня не проходило, чтобы я не увиделась с господином виконтом.
  
  Гримо: О, конечно.
  
  Шарлотта: Я подожду его, чтобы выразить свою благодарность лично.
  
  Актёр, играющий Гримо, ушёл.
  
  Режиссёр посмотрел на меня, я кивнул с одобрением, и началась вторая сцена первого акта.
  
  Шарлотта (одна). Если я буду вынуждена покинуть этот дом, то придется платить за новое жилье, и расходы увеличатся. Еще месяц - и мои средства иссякнут. А для меня этот жалкий домишко не что иное, как преддверие замка... Замок! Графство и баронство, которым триста лет. Жестоко жить лачуге с видом на такое великолепие! Однако пословица гласит: "Видит око да зуб неймет!" Пословица лжет! Клодетта, оставьте все вещи, мы не уезжаем!
  
  Клодетта (на лестничной площадке, с вещами). Мы не уезжаем?
  
  Шарлотта: Нет... Возможно, что, возвращаясь с охоты, граф проедет здесь. Принесите вина и каких-нибудь фруктов на стол. Ах! Мне кажется, что сквозь деревья я вижу всадника. О! Как он спешит... Как он стремителен... Он галопом приближается к этой лачуге... К лачуге деревенского священника... Хорошо же! Клодетта, я не нуждаюсь больше в вас, идите!
  
  - Негодяйка, она заманивает виконта! - шепнула мне Виолетта.
  
  - Два дня назад ты поступила со мной точно также! - шепнул я в ответ и подмигнул.
  
  - Как ты можешь сравнивать!? - возмутилась Виолетта. - Я не собиралась женить тебя на себе, да ещё и наперекор твоему отцу!
  
  - Мой отец умер, да он и не стал бы вмешиваться в мои матримониальные дела, - ответил я.
  
  - Вот и я о том же! - шепнула Виолетта.
  
  Присутствующие вновь оглянулись на нас.
  
  Мадемуазель М. прекратила игру и выразительно посмотрела на меня.
  
  - Маэстро, у вас есть какие-то замечания по игре актёров? - спросил режиссёр.
  
  - Всё чудесно, продолжайте, - ответил я. - Наши обсуждения - это всего лишь рабочие моменты моего восприятия.
  
  - Месье Дюма, у вас есть замечания по первым двум сценам? - спросил режиссёр.
  
  Я осознал, что я в значительно большей степени обращал внимание на реакцию Виолетты, чем на игру актёров.
  
  - Мадемуазель М. бесподобна, - сказал я. - Впрочем, все актёры играли отлично. Я просил бы актёра, представляющего Гримо, играть более бесстрастно. По моей задумке Гримо - человек, не проявляющий эмоций. Что касается мадемуазель Л. лучше было бы держатся в тени, она, как мне показалось, хочет также привлечь к себе внимание зрителей. В то время, когда у неё нет слов, ей не следует привлекать к себе внимания какими-то хлопотами по дому.
  
  - Хорошо, месье Дюма, мы пройдём эти две сцены ещё раз, - сказал режиссёр и по взмаху его руки актёры вернулись на исходные позиции.
  
  - Мне скучно! - шепнула Виолетта. - Я пойду прогуляться.
  
  
  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
  
  
  
  - Что ты себе позволяешь? - спросил я Виолетту, когда мы вышли в вестибюль театра. - Актёры повторно прогоняют две сцены для меня, а я вынужден тащиться за тобой?
  
  - Вас никто не вынуждает, господин писатель, - ответила Виолетта. - Жизнь коротка, и я не хочу проводить ни минуты из того, что мне отпущено, в месте, где мне скучно.
  
  - Почему же, дитя моё, вам скучно на представлении моей пьесы? - спросил я, чувствуя себя уязвлённым. - Весь Париж мне рукоплещет, а вам - скучно? Вы хотите сказать, что моя пьеса настолько плоха?
  
  - Я не могу судить о пьесе, плоха она, или хороша, ведь я её не досмотрела, но то, что я видела, мне не понравилось, я с этим не согласна, а если они прислушаются к вашим замечаниям, станет ещё скучней, - ответила Виолетта.
  
  - Вот даже как? - спросил я с некоторой обидой и даже злобой. - Может быть, вы осчастливите меня возможностью выслушать ваши предложения о том, как актёрам улучшить игру этих двух сцен?
  
  - Легко! - ответила Виолетта. - Во-первых, вы даёте зрителю прочитать всю суть драмы уже с первых сцен! Разве это правильно? Вы показали зрителю, что Шарлотта - расчётливая и бесчестная женщина. Она лишь изображает любовь, она поймала в ловушку бедного Виконта. Актриса играет её нарочито в отрицательных красках. Видно, что сама актриса не любит свою героиню! В таком случае она - плохая актриса! Актриса должна не играть, а жить этой ролью. Она должна прочувствовать каждое слово, каждый жест, после чего всё это должно исходить из неё так естественно, будто бы она не играет роль, а просто живёт на сцене и совершенно естественно для её характера, её настроения и её расчётов реагирует на происходящее. Итак, Шарлотта должна для начала полюбить саму себя. Я говорю об актрисе, представляющей её образ! И потом что это за имя - Шарлотта! Оно не подходит для отрицательной героини!
  
  - Это ещё почему? - спросил я.
  
  - В наше время имя Шарлотта ассоциируется с Шарлоттой Корде! - ответила Виолетта. - Также как имя Жанна ассоциируется с Жанной Д"Арк.
  
  - Но тогда запрещены и имя Мария, и Анна, ведь полное имя её - Мари Анна Шарлотта Корде! - возразил я.
  
  - В народе её знают только как Шарлотту Корде, остальные её имена не вспоминают, - возразила Виолетта. - Если родители назвали девочку Шарлоттой, они видели в ней будущую самоотверженную героиню, они должны были воспитывать в ней чувства, которые ценят превыше всего.
  
  - Моя Шарлотта - сирота! - возразил я.
  
  - Это ничего не меняет, - ответила Виолетта. - Всё окружение относится к Шарлотте так, как следует относиться именно к Шарлотте. Даже в том случае, если имя дано ей не по свободному выбору родителей, а по святцам в соответствии с днём крещения. Шарлотта будет Шарлоттой, а не той, кого вы здесь представляете.
  
  - Как же вы предлагаете называть мою героиню? - спросил я.
  
  - Например, Анна, - сказала Виолетта. - Анна де Бейль было бы прекрасно. Ваш виконт, насколько я понимаю, весьма зависит в своих суждениях от знатности тех, с кем общается. Это ужасно, но такова черта вашего Атоса. По характеру ваша Миледи - это Анна чистой воды! А имя де Бейль объяснит, по какой причине виконт замыслил жениться на ней. Она бедна, допустим, но имя де Бейль возвышает её в его глазах!
  
  - Что же такого возвышенного в имени де Бейль? - спросил я.
  
  - Де Бейли - родственники Короля Франции, - сказала Виолетта. - Одна из Бейлей, а именно, Анна де Бейль, была супругой Бельгарда, близкого друга и родственника Генриха IV, от этом писал Таллеман де Рео.
  
  - Это мне ни о чём не говорит, - отмахнулся я.
  
  - Тогда вам, возможно, о чём-то говорит имя Антуана де Бурбон-Бейль, графа де Море, внебрачного сына Короля Франции Генриха IV и его фаворитки Жаклин де Бейль, графини де Море, получившей титул маркизы де Вард в 1617 году вследствие своего второго брака с Рене II Креспен де Бек? - спросила маленькая негодяйка.
  
  - Нет! - воскликнул я. - Ты не можешь этого знать!
  
  - У меня отличная память и я очень интересуюсь вашими романами, господин писатель! - сказала Виолетта. - Если бы не ваши романы, вы думаете, пришла бы я к вам посреди ночи? Осталась бы у вас на ночь? Получили бы вы всё желанное вами от меня на следующий же день, если бы я не была страстной поклонницей вашего писательского таланта?
  
  - Боже мой! - воскликнул я, поражённый до глубины души.
  
  - Ваш виконт вполне мог бы пренебречь богатством ради того, чтобы породниться с Королём, - продолжала неумолимая моя мучительница. - Он мог бы даже и не быть уверенным, что это те самые де Бейли, но одна лишь надежда, усиленная юношеской пылкостью, и его убеждённостью, что подлинная красота встречается лишь у благородных людей, довершила бы остальное. Находя эту даму чрезвычайно красивой, то есть утончённой, ваш Виконт легко бы поверил, что Анна де Бейль - именно происходит от тех де Бейлей, которые состоят в родстве с Королём. И в этом случае он не мог бы предоставить своему отцу доказательств такого родства, но всё же мог бы надеяться сам на то, что оно всё же существует! Это объяснило бы его упрямство в стремлении жениться на Анне, даже вопреки воле отца. Напомню вам, дорогой автор, что в вашем романе "Три мушкетёра", ваш Атос чрезвычайно старомоден и считает, что воля отца для сына дворянина - закон. Почему же он сам столь легко нарушает эти правила?
  
  - Потому что это понимание пришло к нему с годами, когда он сам обжёгся на своём ошибочном выборе! - ответил я.
  
  - Люди неохотно признают свои ошибки, даже когда они становятся очевидными для всех, - возразила Виолетта. - Атос никогда не признает, что сделал неправильный выбор, и что был чрезвычайно слеп. Он будет до конца жизни считать, что поступал верно, просто был обманут. Вся вина, таким образом, только на ней, на вашей Шарлотте, или, простите, на Анне де Бейль.
  
  - Но роман уже вышел! - сказал я. - Даже вы уже успели его прочитать!
  
  - Журнальная версия, всего лишь! - возразила Виолетта. - Будет книжное издание, и переиздания. Введите в список многих имён ещё и Анна де Бейль, и всё будет в порядке. Кроме того, мы ведь говорим не о романе, а о драме на сцене! Не обязательно всё должно совпадать!
  
  - Хорошо, я готов добавить в список имён Шарлотты Баксон ещё и имя Анны де Бейль, - согласился я. - Но у меня одно условие.
  
  - Какое? - спросила Виолетта.
  
  - Ты поступаешь ко мне на службу секретарём, - сказал я. - Ты будешь вычитывать черновики моих романов и делать на полях свои заметки. Нет, ты будешь обсуждать со мной все свои идеи, а также всё то, что тебе не нравится.
  
  - Тогда и у меня будет условие, - сказала Виолетта, поджав губки.
  
  - Какое? - спросил я, опасаясь, что она назовёт немыслимый гонорар.
  
  - Все эти правки к твоим романам мы будем обсуждать в твоей постели, или в моей, - сказала она с хитрим прищуром. - Обнажёнными, под общим одеялом.
  
  - Чёрт меня подери! - воскликнул я. - Я внесу правки. Ты принята ко мне секретарём. С этой самой минуты! Нет, со вчерашнего дня!
  
  - Теперь о горничной и о слуге, - продолжила моя юная мучительница.
  
  
  ГЛАВА ПЯТНА ДЦАТАЯ
  
  
  - Ну хорошо, чем тебе не угодила горничная? - спросил я.
  
  - Ведь по вашей задумке, полагаю, что это та самая горничная, с которой впоследствии молодой д"Артаньян завёл шашни, чтобы поближе подобраться к Миледи? - спросила Виолетта.
  
  - Вполне возможно, - согласился я.
  
  - Абсолютно невозможно! - возразила Виолетта. - Если так, тогда эта служанка, как получатся из такого допущения, останется служанкой миледи и после её брака с виконтом. Но в таком случае она будет осведомлена о развязке, о том, что виконт попытался расправиться с ней и инсценировал свою смерть. После таких событий любая горничная умчится от таких хозяев как можно дальше, только пятки будут сверкать. Если только эта горничная не питает какой-то особенной слабости к своей хозяйке, настолько, что вытащит её из петли и сбежит их проклятого дома виконта вместе с ней. Так что подумайте и решите. Если это - та же самая горничная, она не столько горничная, сколько подруга и доверенное лицо. В этом случае следует показать их задушевные отношения. То есть перекроить весь сюжет в этой части. Или, во всяком случае, она должна питать чрезвычайное уважение и преданность по отношению к своей хозяйке. Но знайте, что вам тогда предстоит объяснить, по какой причине Миледи в будущем настолько испортит с ней отношение, что обе они будут тайно пакостить друг другу. Хотя я признаю, история о том, как горничная спасла Миледи, могла бы быть интересной при наличии развития их отношений. Итак, в таком случае эта горничная - активная участница событий. Ей следует уделить побольше внимания.
  
  - Едва ли мне интересно разрабатывать линию отношений Миледи и её горничной, - сказал я. - Я не стал разрабатывать линию отношений Анны Австрийской и Марии де Шеврёз, я не стал раскрывать отношения Марии-Антуанетты и принцессы Ламбаль в "Ожерелье Королевы"! Так разве буду я расписывать что-то подобное в отношении какой-то там Миледи и её горничной!
  
  "Впрочем, идея не плохая! - подумал я. - Может быть, когда-нибудь позже, я напишу такую новеллу о том, как горничная Миледи вытащила её из петли, а также о том, как Миледи отплатила ей за эту услугу!"
  
  - Да, вы не так смелы, как аббат Бурдейль, то есть Брантом, как маркиз де Сад, или хотя бы как мадам Мари-Мадлен де Лафайет, - отметила Виолетта. - Вы даже скромнее, чем герцог Франсуа де Ларошфуко. Что ж, если же вы хотите, чтобы зритель не обратил на горничную никакого внимания, тогда она вместо того, чтобы стыдливо отходить в тень, должна вести себя так, как ведёт себя любая другая горничная. Пусть она в присутствии хозяйки всячески демонстрирует свою занятость, поправляет подушки, или вытирает пыль, или протирает окно, или совсем слегка поправляет вещи, а лучше - всего понемногу. Она может принести полевые цветы, поставить букет на стол, наполнить вазу водой из кувшина и так далее. Словом, в присутствии хозяйки она должна демонстрировать свою незаменимость и при этом почтение, то есть всегда оставаться в положении лицом к хозяйке. Ведь от этого зависит её жалованье! Кстати, когда хозяйка отворачивается от неё, она может корчить рожи или делать какие-то другие жесты, свидетельствующие о том, что она внутренне считает себя ничуть не ниже своей хозяйки.
  
  - А почему вы думаете, что горничная считает себя не ниже хозяйки? - спросил я.
  
  - Таковы все горничные и все слуги, - ответила Виолетта.
  
  - Пожалуй! - согласился я. - А что насчёт слуги по имени Гримо?
  
  - Молодой слуга, который видит только своего хозяина, и тут вдруг молодая красивая девица, которая, вполне вероятно, станет супругой виконта, - продолжала Виолетта. - И у этой молодой девицы имеется весьма недурная горничная! Подумайте сами! Если хозяин охотится за хозяйкой, почему бы слуге не поохотиться за служанкой? Это вполне логично.
  
  - Не обязательно, - возразил я.
  
  - Да, не обязательно, - согласилась Виолетта. - Но едва ли он будет равнодушен к ситуации и к самой служанке. Либо он проявит интерес, что вполне объяснимо, либо он, предположим, проявит показное равнодушие или даже презрение, если ему не нравится сама хозяйка и он не желает, чтобы виконт женился на ней. Или же, в конце концов, он наблюдает для того, чтобы составить своё мнение и сделать свои выводы, а затем, быть может, даже повлиять на хозяина, чтобы решение было таким, какое ему нужно. И, наконец, четвёртый вариант, состоит в том, что слуга настолько хорошо вымуштрован, что он ничем не выдаёт своих истинных чувств.
  
  - Вот как раз последний вариант, четвёртый, я и имел в виду, - сказал я.
  
  - Чепуха, дорогой мой автор! - возразила Виолетта. - Он не вымуштрован, поскольку он болтлив не в меру, он рассказывает те подробности про своего хозяина, которые говорить не следовало. Ведь едва ли виконт поручил Гримо сообщить это всё как бы между делом! Вспомните, что он говорил!
  
  - Я уже не так хорошо помню написанные мной сцены, чтобы цитировать их по памяти, - сказал я. - Вы мой секретарь, моя милая, вот вы и напомните мне эти фразы!
  
  Легко! - сказала Виолетта. - Вот его реплики. "Я принес письмо господина виконта, дверь была открыта, я не хотел звонить из страха обеспокоить мадемуазель; я вошел и ждал". "Благоразумие, вероятно, не позволит господину виконту прийти". "Господин виконт в ссоре со своим отцом". "Старый господин хочет представить господина виконта мадемуазель де Ла Люсе..." И далее, когда Шарлотта делает предположение: "Этой красавице-сиротке, про которую говорят, что она самая богатая наследница провинции", он подтверждает: "Верно!", то есть сообщает Шарлотте очень много личной информации о семейных делах виконта без разрешения с его стороны. Если бы виконт хотел, чтобы Шарлотта была в курсе его ссоры с отцом по причине разных взглядов на его женитьбу, он предпочёл бы сам рассказать об этом, а не допускать того, чтобы она узнала об этом от слуги! Помните, что ваш Атос - человек, как вы говорите, благородный, то есть чванливый, заносчивый, сноб, который никак не считает своего слугу ровней себе, и, следовательно, не считает его и ровней той, кого выбрал в качестве будущей супруги!
  
  - Пожалуй, - пробормотал я.
  
  - Я ещё не все фразы Гримо припомнила! - продолжала Виолетта. - Вот вам ещё его высказывания: "Господин виконт отказался от этого знакомства... Под тем предлогом, что он не чувствует никакой охоты к женитьбе. Так что он не поехал к Ла Люссе... И вернулся сюда... Вы понимаете?" Откуда бы слуге знать, на что у виконта есть охота, а на что нет, и зачем он всё это выкладывает этой даме? И вот ещё его фраза, в которой он лезет в те дела, которые его не касаются: "Беда! Мадемуазель, шесть месяцев, как ваш брат уехал... Это долго для крестьян... Шесть месяцев без мессы!" И только последняя фраза не заслуживает моего осуждения, он просто спрашивает: "Мадемуазель передаст мне ответ?" И, между прочим, после того, как он обращался к ней на "Вы", обращаться к ней в третьем лице не очень вежливо. Следовало бы либо всегда обращаться к ней в третьем лице, или, если уж он посмел говорить с ней не как бы опосредованно, а прямо, обращаясь к ней на "Вы", он не должен был безо всяких причин снова дистанцироваться. Такое могло бы произойти только если бы внезапно появилось какое-то третье лицо, знатное, и влиятельное, если бы Гримо захотел скрыть от него, что позволил себе обратиться к мадемуазель на "Вы", то есть завязать с ней диалог. Обращение в третьем лице - это подчёркнутое отсутствие диалога, когда спрашивают лишь о необходимом. Так говорят мажордомы или чрезмерно вымуштрованные слуги английских лордов.
  
  - Забавно! - сказал я со смехом. - Никогда не думал об этом!
  
  - Я уже сказала, что он излишне болтлив и поэтому подобного слугу следовало бы немедленно уволить, - сказала Виолетта. - Признайся, дорогой мой писатель, что и ты сам тоже рассчитал бы подобного слугу. А виконт, наверное, ещё бы и велел его высечь!
  
  - Не берусь это отрицать, - сказал я. - Но поспеши, мой секретарь, видишь, помощник режиссёра сделал мне знак, что пора переходить к следующей сцене, которую я должен видеть, как автор, а ты - как мой секретарь. Так что даже если тебе будет скучно, уйти с репетиции ты не вольна. Работа не обязана быть нескучной, этого ни один работодатель не гарантирует!
  
  - Идём, месье начальник, - сказала Виолетта и решительно открыла двери в зал.
  
  Завидев меня, режиссёр вздохнул с облегчением и дал знак начинать третью сцену, в которой участвовали Шарлотта и Виконт, будущий Атос. Позволю себе вновь называть действующих лиц, а не актёров, их играющих.
  
  Виконт: Я увидел издалека вас, Шарлотта. Почему вы вышли при моем приближении?
  
  Шарлотта: Я вышла к вам навстречу.
  
  Виконт: Правда? Благодарю... (Целует ее руку).
  
  Шарлотта: Вы сегодня позже обычного...
  
  - Вот так мы, женщины, превращаем визит вежливости в обязанность, - шепнула мне Виолетта. - И попутно упрекаем его в опоздании, то есть в том, что он нерадиво относится к этим обязанностям! Браво, автор!
  
  Виконт: Я писал вам... Гримо передал мое письмо?
  
  Шарлотта: Да... Вы добры ко мне, господин виконт, слишком добры.
  
  Виконт: Слишком добр?.. Отдавая вам лачугу... Вы достойны того, чтобы жить во дворце.
  
  - В хлеву или в борделе ей самое место! - прошептала Виолетта.
  
  Шарлотта: О! Я говорю, что думаю, и повторяю, вы слишком добры, господин виконт. Я признательна вам за ваше предложение. Но, простите меня, я не могу согласиться...
  
  - Вот так добиваются большего после того, как уже получили больше того, что заслуживают! - продолжила свои комментарии Виолетта.
  
  Виконт: Вы не можете согласиться? Почему вы всегда смущаетесь, принимая что-нибудь от меня!
  
  Шарлотта: О! От вас, когда вы были моим господином, я приняла бы все, но... я покидаю этот край, господин де Ла Фер. Так надо. Я должна.
  
  - Рыбаки называют это подсечкой, - шепнула Виолетта. - Чтобы получше зацепить рыбку на крючок, надо дёрнуть за леску, будто бы забирая наживку у рыбки, которая ещё не решила, хватать её или воздержаться. Видя, что добыча ускользает, рыба уже не может устоять! Она без раздумья бросается за ней, хватает как можно крепче и заглатывает целиком!
  
  Виконт: Вы отказываетесь от этого дома? Вы должны покинуть этот край? Что вы говорите, Шарлотта?.. Объясните... Почему вы бежите? Вы бежите от меня?
  
  - Он настаивает, чтобы она высказала все свои претензии! - продолжала шёпотом Виолетта. - Определённо, имя Шарлотта ей не подходит! Это хищница Анна, или, по крайней мере, Екатерина, Елизавета, София, Иоанна, Мария или Элеонора!
  
  - Тс! - оборвал я её речь. - Ты мешаешь мне слушать!
  
  - Текст ты и без того знаешь, а для того, чтобы оценить игру, прислушиваться к словам не обязательно, - возразила Виолетта.
  
  - Надо было мне назвать Шарлотту Виолеттой! - прошипел я.
  
  В ответ Виолетта гордо распрямилась, и, как мне показалось, была весьма довольна моим сравнением.
  
  - Во всяком случае ваша миледи не столь глупа, как ваш виконт, - сказала она с гордостью, словно бы ответила и за себя, и за Шарлотту, чью сторону она неожиданно приняла.
  
  Тем временем действие продолжалось.
  
  Шарлотта: Потому что появление молодой безвестной девушки, бедной, без будущего, стало помехой для дворянина вашего звания и достоинства.
  
  Виконт: Что вы имеете в виду, Шарлотта?
  
  Шарлотта: Господин виконт не хочет брать в жены мадемуазель де Ла Люсе, которая молода, красива, знатна... И чье состояние удвоило бы ваш доход.
  
  Виконт: Так вы знаете это, Шарлотта? Вы знаете также, что я отказался, не так ли?
  
  - Зачем переспрашивать очевидное? - проворчала Виолетта. - Я бы этого виконта выставила вон! Для меня он слишком глуповат! Впрочем, задумка сначала облапошить его мне вполне понятна!
  
  Шарлотта: Да, и вот почему я больше не страдаю; уехав отсюда я избавлю вас от непослушания отцу и себя от угрызений совести, ведь я больше не буду мешать вашему благополучию...
  
  - Приманка - невинная жертва, рыбка уже на крючке! - прошептала довольная Виолетта.
  
  У меня по спине пробежали мурашки. Я понял, что, возможно, она говорит это вовсе не о театральном действии, а о наших с ней отношениях!
  
  "Что ж, мне нравится быть на этой леске! - подумал я. - Если я проглотил наживку вместе с крючком, я сам в этом виноват, и никого в этом не виню, я принимаю свою судьбу с особым извращённым наслаждением!"
  
  
  
  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
  
  
  - Ты начал не с того места, - прошептала Виолетта. - Надо было начать со сцены случайного знакомства виконта с Шарлоттой. Во время охоты. Он повстречал её с братом. Вежливо поговорили. Под конец перед расставанием она была с ним чрезвычайно мила и сообщила, что сопровождающий её мужчина - брат. Виконт после этого навоображал себе невесть что о ней.
  
  - И делится своими восторгами с Гримо, - подхватил я.
  
  - Фу, автор! - возразила Виолетта. - Виконт и вдруг доверяет свои сокровенные чувства слуге? Да вы что? Должен быть друг, такого же ранга, тоже молодой виконт, или, в крайнем случае, барон. Предположим, Помпон де Бельевр, внук Филиппа Юро де Шеверни, владельца замка Шеверни близ Блуа! У него было три сына: Анн, Филипп и Анри, все они - Юро де Шеверни. Пусть будет младший брат Анри. Его сын Филипп, предположим, вполне мог быть другом вашего виконта.
  
  - Вечером ты мне всё это запишешь, а сейчас смотрим и слушаем! - сказал я, поскольку мы уже итак пропустили пару реплик, к счастью, не очень важных для развития действия, в них всего лишь Виконт и Шарлотта обменялись восклицаниями: "Виконт: Послушайте меня, мадемуазель!" - "Шарлотта: Виконт!"
  
  Тем временем виконт подошёл к Шарлотте вплотную, как и было сказано в ремарках, и начал свой монолог.
  
  Виконт: Выслушайте меня, прошу вас! Вот уже больше года прошло с тех пор, как вы появились здесь. Вы приехали с вашим братом в 1620 году, когда я и многие дворяне провинции, отправились на помощь армии Короля, осаждавшего тогда Анже. Людовик XIII воевал с Королевой-матерью. Через три месяца, когда епископ Люсонский заключил перемирие, я вернулся в замок. Все здесь говорили о брате с сестрой, которые очень нежно любят друг друга.
  
  Шарлотта вздрогнула.
  
  Ваша преданность брату была похожа на жертву, ибо угрюмый и нелюдимый нрав Жоржа Баксона лишил вас возможности бывать в свете, где ваш ум, ваша молодость и ваша красота создали бы вам положение... Признайтесь, эта жертва не сделала вас счастливой.
  
  Шарлотта: Это неправда!
  
  Виконт: Я вас увидел... Я вас полюбил...
  
  - О, боже! - проворчала Виолетта. - Начались слюни и сопли! Мужчине не следует так раскисать! Он не должен быть грубым, но ведь и слюнтяем ему быть не следует. Подошёл бы к ней, заглянул бы в глаза, и сказал: "Согласны ли вы стать моей женой?" Чего уж проще?
  
  Шарлотта (поднимаясь и делая шаг к нему): Виконт!
  
  Виконт: Позвольте мне продолжить! Вы - такая целомудренная, такая юная, чистая! Позвольте мне сказать все, что я должен сказать! Целых пять месяцев вы с братом непреклонно и строго отказывались помощи, которую я предлагал вам. Аббат перестал посещать замок, куда мой отец и я напрасно приглашали его, он избегал нас... Когда вы случайно дарили мне взгляд, мне казалось, что он укоряет меня, как будто за какое-то преступление... Между тем вам не за что было ненавидеть меня... Ведь я ни разу не сказал вам, что люблю вас!..
  
  Шарлотта: Сударь!
  
  - Я бы, пожалуй, на её месте вздремнула, пока закончится этот словесный поток, - проворчала Виолетта.
  
  Виконт: И вдруг неожиданное событие изменило вашу жизнь... Однажды ночью, когда все исполнено покоя и тишины, около вашего дома раздался непривычный шум. Жители деревни слышали конский топот. На следующее утро стало известно, что ваш брат исчез.
  
  Шарлотта: О! Господин виконт, поверьте...
  
  - Автор, дорогой мой, вы хотите рассказать зрителю о прошедших событиях, но, согласитесь, нелепо, когда виконт рассказывает их той, которая и без того всё это знает! - сказала Виолетта. - Логичней было бы, если бы он рассказывал это тому, кто об этом не знает.
  
  Я сделал ей знак молчать и слушать.
  
  Виконт: Я ни о чем не допытываюсь, Шарлотта. Я приехал к вам только затем, чтобы сказать вам то, что я говорю. После исчезновения брата вы живете - одна, вы покинуты всеми... Я люблю вас еще сильнее, с тех пор как узнал о вашем несчастии. Прошло уже полгода, с тех пор как вы соблаговолили принимать меня... За эти шесть месяцев вы стали относится ко мне благосклонней, и я признателен вам за это. Скажите, Шарлотта, разве хоть раз я пожал вашу руку, не поблагодарив вас за это, как за милость? Разве я хоть раз заговаривал с вами о любви, не получив прощения в ваших глазах? Наконец, разве я хоть раз спросил вас о том, кто вы, откуда вы пришли, и почему исчез ваш брат...
  
  
  - Автор, это слишком! - возмутилась Виолетта. - Только что он заявил, что никогда раньше не говорил ей о любви, теперь же утверждает, что говорил о любви и много раз, но только лишь получив в её глазах прощения! Так говорил он ей о любви или не говорил?!
  
  Шарлотта: Нет, сударь. Вы были со мной таким же, какой вы со всеми, кого знаете. То есть самым честным и самым великодушным дворянином королевства.
  
  Виконт: Благодарю... Теперь вы видите, Шарлотта, что то, о чем я вас спрашиваю - это вовсе не досужее любопытство. Шарлотта Баксон, расскажите мне сегодня обо всем с чистым сердцем... Вы можете это сделать?
  
  Шарлотта: Вы хотите знать, откуда я родом?
  
  Виконт: Да, несколько слов о вас, о вашем брате, о вашей семье. Все что ваша дружеская откровенность поведает мне, сохранится в глубине моего сердца, как личная тайна. Желаете вы этого? И я повторюсь: можете ли?
  
  - Вот это поворот! - сказала Виолетта с иронией. - Он сначала признался ей в любви, а затем спросил: "Кто вы, собственно, такая?"
  
  - Стоп, остановите репетицию! - громко потребовал я. - Виолетта, это невозможно! Я не Гай Юлий Цезарь! Я не могу одновременно слушать вас и актёров!
  
  - Если я мешаю, я удалюсь, - покорно сказала Виолетта.
  
  - Но я желаю слышать и всё то, что вы мне сообщаете, и всё то, что происходит на сцене! - возразил я. - Если вы не способны подождать со своими комментариями до перерыва, мы будем репетировать маленькими фрагментами.
  
  - Но, господин Дюма, это невозможно! - возразил режиссёр. - Завтра премьера! Разве вы забыли? Мы должны прогнать весь спектакль без остановок. Это же генеральная репетиция! Мы итак уже прерывались до начала антракта! Это нарушение всех методов, это ломает мой график! Это выбивает актёров из колеи!
  
  - Хорошо, больше никаких перерывов, только дайте мне сценарий, я внесу самые необходимые правки! - сказал я.
  
  Режиссёр в полном недоумении протянул мне сценарий.
  
  Я стал яростно чиркать и писать на полях, после чего вернул исчерканный сценарий режиссёру.
  
  - Шарлотта, отныне вы - Анна де Бейль, - сказал я. - Это не обсуждается, это решено окончательно, правок в тексте совсем немного. Продолжайте, прошу вас. Я больше не буду вас прерывать.
  
  Я сел на место в чрезвычайном возбуждении и раздражении. Виолетта мягко положила свою руку на мою. Я почувствовал тепло и нежность её прикосновения. Мне захотелось немедленно вернуться во вчерашний день, точнее во вчерашний вечер и в его ночное продолжение. Я нежно накрыл руку Виолетты своей рукой и шепнул ей на ухо: "Видишь, негодница, я полностью попал под твоё влияние! Прекрати шептать мне на ухо. Согласно договору, обсуждение пьесы должно пойти в постели со мной, без одежды и под одним общим одеялом. Так что не будем отклоняться от условий заключённого соглашения!"
  
  Виолетта улыбнулась. Дальнейшая репетиция прошла как по маслу. Виолетта ничего не шептала мне на ухо, актёры играли великолепно, но мне казалось, что моя пьеса отвратительна! Мне очень хотелось встать, подойти к режиссёру, вырвать у него сценарий и порвать его на тысячу мелких кусочков. Но я заключил контракт! И, между прочим, деньги от этого контракта частично уже были потрачены на съём для нас с Виолеттой квартиры, в которой произошло вчерашнее чудо, и на наряды для неё, а также на кёльнскую воду с запахом жасмина, которая невероятно усилила мои ощущения этого волшебного вечера. Непременно надо будет включить в контракт, чтобы Виолетта пользовалась этой кёльнской водой и дальше!
  
  
  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
  
  
  Вечером Виолетта полностью приступила к своим обязанностям моего секретаря с неукоснительным соблюдением поправок, внесённых ей в наше устное соглашение, которое, как вы знаете, порой исполняется точнее, чем любой письменный договор.
  
  Признаюсь, я чуть было не забыл о её поправке, хотя весь день я был возбуждён от мысли о ней. Мне просто было неловко напоминать об этой пикантной подробности наших договорённостей.
  
  - Виолетта, дитя моё, вот мы и одни, и теперь уже никто не помешает высказать вам самые жёсткие слова о моей пьесе всё, что вы о ней думаете, - сказал я. - Я не буду вас перебивать, и увидел и оценил в вас знатока драматического искусства, хотя ума не приложу, откуда в вас этот дар.
  
   - У прачки, проживающей по соседству, была дочка Полетта, младше меня, которая была мне как младшая сестрёнка, и мы часто играли с ней в куклы, при этом я двигала куклы и говорила за них разными голосами, - сказала Виолетта. - Полетта требовала каждый раз новых сказок, а читать я не умела, ведь мне было всего восемь лет! Я стала наблюдать за людьми и придумывать свои истории. Потом мы стали заниматься наблюдениями и выдумками вместе. Очень скоро я научилась читать и читала очень много книг. Особенно в книгах мне нравились диалоги, так что я прочитала множество пьес, пока мне не попалась ваша пьеса "Три Анри". Она захватила меня с головой. После этого я стала вашей поклонницей и прочитала всё, что вы когда-либо написали.
  
  - Где же вы доставали эти книги, дитя моё? - спросил я.
  
  - У матери был знакомый старичок, который был смотрителем библиотеки у одного зажиточного буржуа, - ответила Виолетта. - Он снабжал нас книгами втихаря от хозяина при условии, чтобы мы обращались с ними чрезвычайно бережно. Но однажды Полетта случайно порвала одну книгу. После этого старичок рассердился на нас и сказал, что больше мы не получим ни одной книги. Но через неделю он дал мне другую книгу. Он сказал, что хозяин никогда не читает свои книги, так что он ничего не заметил.
  
  - Вот почему ты такая начитанная, - сказал я. - Но историю про дворянина из Блуа ты не могла почерпнуть из моих книг!
  
  - Я читала не только твои книги, - ответила Виолетта. - Но твои книги мне понравились больше всех. И когда я случайно узнала, что по соседству со мной проживает любимый мной автор... Ты понимаешь, что наша встреча произошла не случайно.
  
  - Где же теперь Полетта? - спросил я.
  
  - Мы переехали в Париж, а она осталась там, где мы жили раньше, - сказала Виолетта. - Я нечего не знаю о ней. Надеюсь, она счастлива.
  
  - Я тоже на это надеюсь, - сказал я. - Ну что же, приступим к обсуждению моей пьесы, согласно договорённости.
  
  - Как скажешь, - ответила Виолетта.
  
  - Мы прекратили обсуждать вот на этом месте, в середине третьей сцены, - сказал я. - Виконт подтвердил Шарлотте, что он желал бы знать о её происхождении.
  
  Я стал читать вслух: "Шарлотта (отходит к левой стене, к шкафу и берет пергамент): Здесь все обо мне и моей семье... Вот документы, которые ответят на ваши вопросы. Читайте, господин виконт, и вы убедитесь, что Шарлотта Баксон благородного происхождения, хоть и не самого знатного. Что касается моего брата, то его тайны - не мои".
  
  - Дорогой патрон, вы нарушаете условия договора, - сказала Виолетта с улыбкой. - Мы должны заниматься этими делами, лёжа в одной постели и без одежды.
  
  - Ты думаешь, что в такой обстановке я смогу говорить обо всех этих виконтах, Шарлоттах и прочих выдуманных персонажах? - спросил я.
  
  - Придётся постараться, - ответила Виолетта. - Зато в таком виде и в таком состоянии вы едва ли будете проявлять такую суровость к моему мнению, как если бы я сидела напротив вас за столом!
  
  - Что ж, уговор есть уговор, я готов, - ответил я.
  
  Я довольно ловко снял сюртук и рубаху, но ощутил, что мне неловко снимать всё остальное. Виолетта между тем расстегнула платье и сняла его, стоя прямо передо мной. Я из деликатности отвернулся.
  
  - Договор не запрещает вам смотреть на то, как я раздеваюсь, - сказала Виолетта со смехом. - Так сказать, надеваю рабочий костюм.
  
  - Костюм Евы, ты хочешь сказать! - ответил я и дал волю своему любопытству.
  
  Виолетта раздевалась так, словно бы это было шоу, рассчитанное на самую изысканную публику. К тому моменту, когда на ней не осталось ни одной нитки, я начисто забыл о своей пьесе. Я поспешил привести себя в такое же состояние, то есть переоделся в костюм Адама и занырнул под одеяло, где она уже лежала, согревая нашу общую постель.
  
  - Маэстро, вы забыли прихватить пьесу! - сказала Виолетта.
  
  - Ты, действительно, хочешь обсуждать текст пьесы, которая сейчас не нужна никому, включая и меня самого? - спросил я с недоумением.
  
  - Именно так, дорогой писатель, именно так, - подтвердила Виолетта своё намерение. - И прошу вас не приставать к своей сотруднице ни с какими нескромными предложениями, прежде, чем мы закончим сегодняшнюю работу.
  
  - А после этого? - спросил я, надеясь, что она шутит.
  
  - И после этого тоже, ведь я не допущу вольностей с начальством! - ответила Виолетта.
  
  - А если я тебя уволю сразу же после того, как мы закончим наш сегодняшний труд? - спросил я.
  
  - Это слишком сложно, и к тому же ведь вы сможете передумать принять меня обратно на работу, а я этого не хочу! - возразила Виолетта. - Хорошо же, я согласна разрешить вам ваши мужские вольности в нерабочее время, то есть примерно через полтора часа после того, как я начну исполнять свои функции секретаря и по совместительству советника.
  
  - Советника? - переспросил я с удивлением.
  
  - Радуйтесь, господин писатель, что я не требую трудоустройства меня на должность вашего соавтора, - ответила Виолетта.
  
  - Соавторство со мной дорого стоит, - ответил я. - Один издатель сказал мне как-то, что он не возражает, чтобы на моей книге стояло не только моё имя, но ещё и имя моего, скажем так, помощника, Жерара де Нерваля. "Я могу согласиться на это, но в таком случае ваш совместный гонорар будет в десять раз меньше, чем ваш гонорар в том случае, если на обложке будет стоять только ваше имя, господин Дюма". И знаешь, что сказал мне мой друг Жерар де Нерваль? Он сказал, что предпочитает деньги. Мы договорились, что я выплачиваю ему его долю из той суммы, которую смогу получить в качестве гонорара при условии, что его имя на книге не будет стоять. "Десятикратный гонорар лучше, чем моё имя на книге, - сказал он. - Слава ничто, а деньгами я смогу распорядиться, как пожелаю!"
  
  - И он получил свои деньги? - спросила Виолетта.
  
  - Получил, сполна, и потратил их на то, чтобы уехать в Османскую империю! - ответил я. - Там он прекрасно поживает, если судить по главам его будущей книги, которая называется "Путешествие на Восток". Он присылал мне некоторые из этих глав. Весьма познавательно. Я рекомендовал ему издать эту книгу под своим именем. Он сказал, что предпочёл бы десятикратный гонорар, чтобы вместо его имени там стояло моё, но я отверг это предложение. Я не могу ставить своё имя на книге, к которой не имею ни малейшего отношения. Я придаю произведению окончательный блеск. Мои правки черновых глав, написанных моими помощниками, чаще всего очень сильные, и они значительно улучшают книгу.
  
  - Я надеюсь, что вы будете довольны и моими правками тоже, господин писатель, - сказала Виолетта. - Вы, кажется, снова забыли о том, для чего мы с вами находимся здесь под одним одеялом?
  
  - Ничуть не забыл, но знаешь ли ты, какое единственное чувство, которое может у мужчины победить сексуальный пыл? - спросил я.
  
  - Голод? - спросила Виолетта. - Желание сна?
  
  - Ни то, ни другое, - возразил я. - Это чувство - самодовольство. Желание похвастаться! Особенно - перед женщиной, к которой неравнодушен! Так что я веду себя вполне по-мужски!
  
  - Понимаю, маэстро, - сказала Виолетта. - Но если уж говорить о самодовольстве и о желании похвастаться, то в том виде, в котором вы предстали передо мной сейчас и вчера вечером, вам итак есть чем похвалиться даже если бы вы за всю вашу жизнь не написали ни строчки. И вам в отличие от некоторых мужчин не пришлось бы оправдываться тем, что в комнате холодно и поэтому все ваши достоинства затруднительно оценить в полной мере!
  
  - Я это знаю, но откуда это знаешь ты, дитя моё? - спросил я. - У тебя была возможность сравнивать?
  
  - Исключительно в сравнении с фигурами античных статуй, - ответила Виолетта. - Судя по тем изображениям античных героев, которые я видела, Гераклом следовало бы назвать вас, а не те жалкие подобия мужчин, которые послужили моделью для этих героев и богов.
  
  "У древних греков и древних римлян эталоном мужской красоты считалось преувеличенно уменьшенное мужское достоинство, - подумал я. - Слава богу, что она этого не знает! И я не намерен сообщать ей эти сведения!"
  
  
  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
  
  
  Я снова сделал слабую попытку воспользоваться ситуацией, но Виолетта не позволила.
  
  - Читайте, господин Дюма! - сказала она. - Надеюсь, я смогу высказать своё мнение не шёпотом, а вслух? И вы не станете меня упрекать в том, что, слушая меня, вы не можете следить за игрой актёров!
  
  Я взял себя в руки и начал читать с того места, на котором мы прекратили обсуждения на генеральной репетиции.
  
  Виконт: Хорошо, Шарлотта, не будем больше говорить о вашем брате. А если мы к этому вернемся...
  
  Шарлотта: Мы не вернемся никогда, сударь...
  
  Виконт (читая): Вильям Баксон, дворянин из Уэльса...
  
  Шарлотта: Это мой отец!..
  
  Виконт (читая): Анна де Бейль...
  
  - Ведь вы же не жалеете об этой правке, сделанной сегодня? - спросила Виолетта.
  
  - Ничуть! - ответил я, после чего мне удалось безнаказанно сорвать поцелуй с губ моей мучительницы.
  
  Шарлотта: Моя мать... У моего старшего брата, от первого брака матери, было небольшое состояние, которым владела наша семья. Мой, брат, которого вы знаете, посвятил себя служению церкви и взял меня к себе, когда погибли мои отец и мать.
  
  Виконт: Да... Ваш отец в 1612... Ваша мать в 1615... Бедное дитя...
  
  Шарлотта: Теперь вы знаете все, сударь.
  
  Виконт: Так значит, вы одиноки, Шарлотта?
  
  Шарлотта: Одна на всем белом свете.
  - Можно подумать, что до начала чтения виконт не знал, что она сирота? - спросила Виолетта. - И почему она одинока, если с ней вместе жил брат? И этот брат для того, чтобы взять её к себе и позаботиться о ней, должен быть старше ну хотя бы лет на шесть-восемь! И в этом случае виконта должно было бы прежде всего интересовать не то, где и когда родилась Шарлотта, а то, по какой причине брат бросил свою сестру, не находите ли вы? Ведь это бросает подозрение на девушку! Может быть, она его чем-то обидела? И едва ли следует всё списать на непредсказуемость брата, ведь по словам самой Шарлотты он о ней позаботился, когда больше о ней заботиться было совершенно некому?
  
  Ничего этого я не слышал, потому что я думал лишь о восхитительной шее "моего секретаря" и надеялся перевести разговор в более конструктивное русло - сначала поцеловать её туда, затем ниже, затем обнять и далее по схеме, полностью повинуясь инстинкту, который не подводит нас, по крайней мере, пока мы молоды.
  
  - Дюма! Очнитесь! - сказала Виолетта и потрепала меня по моей кудрявой голове. - Сначала дело, и только затем всё прочее. Или прочего сегодня не будет! Ты меня совсем не слушаешь!
  
  - Прости, дорогая, повтори, пожалуйста, что ты сказала? - пробормотал я.
  
  - Ладно, я напишу это позже, читай дальше, - сказала Виолетта.
  
  Она, действительно, записала это позже, откуда я и черпал эту её фразу в этом месте своего повествования. Я же продолжил читать.
  
  Виконт: И никого, кто имел бы права над вами?
  
  Шарлотта: Никого!
  
  Виконт: И ваше сердце свободно?
  
  Шарлотта: Я надеялась сказать вам, что люблю вас!
  
  Виконт: Повторите еще раз это - смело, прямо и честно!
  
  - Какой глупый и обидный способ поощрения признания в любви! - сказала Виолетта. - Ведь из этого следует, что виконт не убеждён, что только что сказанная фраза сказана прямо и честно? А насчёт смелости - ведь всё уже произнесено, для того, чтобы сказать "люблю" первый раз смелости надо в сотни раз больше, чем для того, чтобы повторить это слово тут же тому же самому человеку, да ещё по его просьбе! Ладно, читайте!
  
  Шарлотта: Господин виконт, я вас люблю!
  
  - У-тю-тю-тю-тю! - прокомментировала Виолетта. - "Господин виконт, я вас люблю!" Какая прелесть! "А будь вы графом, я любила бы вас ещё больше! Но лучше бы вы были герцогом или принцем!" Какая сцена! Читай дальше!
  
  Виконт: Шарлотта Баксон, хотите вы стать моей женой?
  
  Шарлотта: Что вы такое говорите?..
  
  - Хочет, болван! Тут и спрашивать нечего! - проворчала Виолетта. - Только предложение надо было делать в обратном порядке! Когда виконт спрашивает девушку без роду без племени, любил ли она его, это - дерзость, поскольку можно подумать, что он намерен воспользоваться ей, сделать её своей любовницей. Когда виконт делает предложение - это лучший комплимент, который какой бы то ни было мужчина может сделать какой бы то ни было женщине! Многие приняли бы такое предложение и без любви! Да каждая! В её-то положении! Надо было попросту сказать: "Я предлагаю вам стать моей женой. Надеюсь, вы любите меня, или полюбите в самом скором времени, и я постараюсь, чтобы так оно и было. Если же у вас есть основания отказаться, я не спрашиваю вас о причине вашего отказа, но знайте, что ваш отказ очень огорчит меня. Быть может, я даже никогда не буду счастлив. Ну так согласны вы, или нет?" Только-то! И вопрос был бы решён. Только вот что это он делает предложение вопреки желанию отца и даже его недвусмысленному сопротивлению? И, кстати! Хорошо, что вы поправили её имя. Теперь, во всяком случае, стало понятно, что он решился сделать предложение лишь после того, как увидел дворянское имя и какие-то там документы, согласно которым она - законная дочь дворянина и его супруги! Кстати, что это может быть за документ? У вас в тексте он читает какой-то пергамент. В одном документе сразу сказано и то, что родители её - дворяне, и то, что они погибли в разные годы, и указание дат их смерти? И почему "погибли"? То есть не умерли естественной смертью, но в разные годы! Как-то это всё подозрительно! Я понимаю, один родитель может погибнуть в результате несчастного случая, другой - через некоторое время просто от горя, от потери желания жить. Но в таком случае про второго родителя не говорят, что он погиб. Умер! Но не погиб! Мать умерла через три года после смерти отца. "Погибли"! Как-то странно. Впрочем, зритель не будет столь внимательным, чтобы приходить в состояние недоумения от такой мелочи. Читайте дальше!
  
  Я прочитал следующее: "Виконт: Это просто и естественно, Шарлотта... Я люблю вас, и вы любите меня".
  
  При этом последние слова я прочитал, не глядя в бумагу. Я смотрел на Виолетту и произнёс словно бы от самого себя и только для неё одной: "Я люблю вас, и вы любите меня".
  
  - Он повторяется, но в данном случае это вполне уместно, продолжайте, - сказала Виолетта.
  
  Я отшвырнул сценарий и снова повторил этот текст: "Я люблю вас, и вы любите меня".
  
  - Дальше! - потребовала Шарлотта.
  
  
  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
  
  
  
  - Мы не тронемся дальше, пока вы не дадите свою оценку этим моим словам, - сказал я.
  
  - Я уже сказала, что это довольно хорошо, читайте же дальше! - сказала Виолетта.
  
  - Я не могу читать, я бросил сценарий на пол, - сказал я. - Я хочу лишь снова сказать: "Я люблю вас, и вы любите меня".
  
  - Если это не фраза виконта из сценария, а фраза, которую говорит писатель Дюма Виолетте Паризо, тогда... - медленно проговорила Виолетта и замолчала.
  
  - Тогда? - спросил я.
  
  - Я не говорила тебе, что я тебя люблю, - капризно ответила она. - С чего ты это взял?
  
  - Прошлой ночью ты была полностью моя, и сейчас мы лежим с тобой вдвоём в одной постели, на нас из одежды только общее одеяло, и всё это не только с твоего согласия, но и по твоей инициативе! - воскликнул я. - Разве это не даёт мне права предполагать, что ты несколько неравнодушна ко мне?
  
  - Неравнодушна, это правда, - согласилась Виолетта. - Но я не утверждала, что люблю тебя.
  
  - Так скажи это! - предложил я.
  
  - С какой стати? - возразила Виолетта. - Ведь я не знаю, люблю ли я тебя? Может быть, это только увлечение? Или мимолётное влечение? Я уступила своему желанию, разве это доказывает, что моё желание вечное и всепоглощающее? Это лишь доказывает, что я не слишком строга к тебе, и к себе, и к тому, что называют правилами света? Может быть, я просто презираю эти правила, потому что презираю и сам этот свет, который завёл такие правила, согласно которым двум сердцам, стремящимся друг к другу, как эти твои Ромео и Джульетта, непозволительно делать то, к чему они стремятся всей душой, зато если девушка без приданного из подлого вожделения, замешанного на тщеславии, из каприза человека, не привыкшего отказывать себе ни в каких радостях, попадает в постель к какому-нибудь знатному вельможе или богатею только потому, что он этого пожелал, этот свет вовсе не осуждает такое!? А если этот "кто-то" ещё ко всему прочему ещё и Король, то все просто в восторге от поступка девушки, отдавшей свою невинность этому старому похотливому мерзавцу, сидящему на троне только лишь потому, что его отец сидел на нём до него?! И ты, писатель Дюма, пишешь восторженные книги про такого Короля, хотя народ Франции давно уже доказал, что достоин лучшего правления, чем монархия, и дорогой кровью заплатил за право жить в республике!
  
  - Прости, дорогое дитя, в тебе нынче пылают очень многие страсти, но вовсе не те, которые оправдывали бы это наше совместное неглиже под одним одеялом, - сказал я. - Кажется, на сегодня достаточно чтения моих пьес, и уж тем более достаточно этого шутовства с раздеванием и с совместным возлежанием в постели!
  
  - Я тебе противна? - спросила Виолетта. - Ты хочешь уйти от меня?
  
  - Ты мне очень приятна! - возразил я. - Я вовсе не стремлюсь тебя покинуть, но ты, кажется, расположена к совсем другому виду общения.
  
  - Глупости! - ответила Виолетта. - Почему тебе обязательно надо услышать от меня те слова, которые я намерена произнести только одному человеку за всю мою жизнь? Почему тебе непременно требуется стать для меня тем единственным человеком, которого я полюблю? Готов ли ты сам к тому, чтобы я была единственной женщиной во всей твоей последующей жизни, или же тебе достаточно, чтобы я была с тобой неделю, месяц, год, может быть два или три года? Но не вечно! Не всю жизнь! Неужели ты настолько хорошо знаешь себя, что убеждён в том, что твоё отношение ко мне всегда будет только любовью, и никогда ничем иным? Не станешь ли ты злиться на меня из-за пустяков? Не начнёшь ли тяготиться моим обществом, когда тебе захочется одиночества, или другого общества? Не захочешь ли ты уйти от меня к другой женщине? Ведь для мужчин это не так уж необычно. Почти все вы таковы! И ведь я не требую от тебя, чтобы ты клялся в вечной любви, не ставлю такие клятвы условием нашей близости! Ты получаешь всё, что хочешь. Любой мужчина был бы доволен получить моё тело и не стал бы требовать ещё и душу в придачу! Ты же требуешь душу, даже не успев как следует насладиться моим телом! Тебе мало моих ласк? Тебе недостаточно видеть меня всю, трогать меня всю и везде, обладать и повелевать мной? Ведь я даю тебе всё это! Но тебе нужно, чтобы я ещё и призналась в любви к тебе, то есть пообещала тебе, что за всю мою жизнь никогда не было и никогда не будет человека, важнее тебя? Тебе это и вправду необходимо?
  
  - Да, - сказал я.
  
  - Но тогда я не могу ответить в той ситуации, в которой мы находимся, - ответила Виолетта. - Я знаю, что вы, мужчины, готовы тысячу раз признаться в любви той даме, которая находится в данную минуту перед вами. Мы другие. Я смогу признаться в любви только сначала перед самой собой, только тогда, когда предмет этой любви далеко от меня, когда я его не вижу, не чувствую всей кожей. А до той поры я могу лишь сказать: "Ты мне приятен, и я хочу тебя". Никогда и никто не делал со мной того, что делал и делаешь ты. Это для меня - новая жизнь. Это незабываемо. Даже если мы расстанемся через секунду, ты - мой первый мужчина. И я всегда буду помнить тебя. Это очень много значит. Но могу ли я сказать тебе, что ты всегда будешь единственной моей мыслью, единственным моим желанием, единственным светом в моём окне?
  
  - Что тебя смущает, моя дорогая? - спросил я.
  
  - Припомни, как зовут главного героя твоего романа "Граф Монте-Кристо"? - спросила она.
  
  - Тут и вспоминать нечего! - ответил я. - Его зовут Эдмон д"Антес!
  
  - А что ты написал по поводу этого имени в середине февраля 1837 года? - продолжала Виолетта.
  
  - Боже мой, разве можно такое забыть? - воскликнул я. - Я узнал о гибели на дуэли величайшего писателя России Александра Пушкина! Человек, убивший его на этой проклятой дуэли 10 февраля 1837 года звался д"Антес! Я тогда сказал, что никогда не дал бы этого имени герою своего романа, если бы предвидел, какое негодование будет возникать в сердце каждого человека, любящего литературу, при этом ненавистном имени - д"Антес! Откуда ты это знаешь?
  
  - Я же говорила, что прочитала всё, что тобой написано, - сказала Виолетта. - И многое, что с этим связано! Я разыскала в газете сведения про этого самого Пушкина. Он женился на девушке, которой было только восемнадцать лет. Она говорила, что любит его! Она родила ему четырёх детей! Четырёх! Но потом она встретила этого самого д"Антеса и влюбилась в него. Влюбилась так, что пренебрегла своим долгом хорошей жены! Она позволила д"Антесу надеяться на взаимность! В результате он стал распускать слух, что вошёл в семью Пушкина не только в том смысле, что женился на сестре его супруги, но и сверх того. Слухи дошли до поэта, состоялась дуэль и поэта не стало. И вот я спрашиваю тебя, Дюма, тоже поэта и даже носящего то же имя, что этот Пушкин, и, кажется, тоже немного африканца, как и он, я спрашиваю тебя: "Могла ли восемнадцатилетняя женщина знать заранее всё то, что с ней произойдёт? Могла ли она обещать любить только своего супруга, и твёрдо утверждать, что никого другого никогда за всю жизнь она не встретит?"
  
  - Ей следовало быто строже, - сказал я. - Ей следовало бы помнить долг порядочной жены.
  
  - Это не обсуждается, - сказала Виолетта. - Это бесспорно. Но я говорю не о том, как ей следовало поступить, а о том, что с ней случилось! Она влюбилась! Она полюбила другого гораздо сильней, чем своего мужа, отца четверых детей! Это - вопрос внезапного чувства, которое завладело ей! И вот то, что произошло с ней, даёт мне право утверждать: Натали Гончарова никогда не любила Александра Пушкина.
  
  - Полагаю, ты права, моя малышка! - сказал я.
  
  - Я хочу, чтобы ты был со мной счастлив, как был счастлив Пушкин с этой Натали первые два или три года, но я не хочу, чтобы ты погиб из-за меня, - сказала Виолетта.
  
  - Я не стану стреляться из-за тебя, если тебя беспокоит это, - сказал я с доброй, как мне казалось, улыбкой.
  
  - Убить человека можно не только физически, но и морально, - возразила Виолетта. - Например, сделав его глубоко несчастным. Я не желаю стать причиной этого. Если я узнаю, что всё, что сейчас между нами происходит, это ещё не любовь, а настоящая любовь будет после, и не с тобой, я не хочу нести за это ответственность перед тобой или перед собой.
  
  - Моя малышка, ты умнее всех известных мне женщин! - сказал я. - Но это не удивительно. Удивительно то, что мне приходит в голову, что ты, должно быть, умнее и меня самого!
  
  - Чепуха, ведь весь мой ум - это результат чтения твоих книг и размышления над ними, и больше ничего, - сказала Виолетта. - Я не могу утверждать, что люблю тебя, но мне кажется, что утверждать противоположное было бы просто идиотизмом.
  
  Эту фразу я счёл за признание в любви и заключил Виолетту в объятия, после чего постарался доказать ей свою любовь, и на этот раз мои действия не только не встретили никаких возражений с её стороны, но даже её ответные действия не давали мне ни малейшего повода для того, чтобы усомниться в её нежных чувствах ко мне.
  
  Если бы я был не Александр Дюма, а Александр Пушкин, следующая моя глава состояла бы из одних только многоточий.
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
  
  
  Но поскольку я не Пушкин и у меня нет столь строгого цензора (а, возможно, есть, но я о нём не догадываюсь, и, следовательно, двадцатая глава может оказаться изъятой из этого романа), я всё же сообщу некоторые подробности, интересующие моих читателей и читательниц.
  
  Едва ли следует излагать в деталях, что происходит между молодым мужчиной и юной девушкой, которые уже лежат обнажённые в одной постели, и к тому же сделали это именно с той целью, с которой, как правило, это и делается. Напомню, что опыт вчерашнего вечера и вчерашней двери снял все преграды в виде стеснения, робости и, быть может, сомнении в своих силах. Всего этого уже не было между нами. И новое состояло именно в том, что Виолетта в первом своём опыте подобного рода, по всей видимости, ещё не могла в полной мере ощутить ту сладостную сторону такого общения, которое начинается с лёгкой и неопределённой истомой, переходит во вполне определённые желания, и заканчивается сладчайшей судорогой всех мышц и высочайшим восторгом, рождающимся где-то там, куда мы не столь часто устремляем своё внимание к собственным ощущениям своего тела. Эта судорога происходит, к счастью, далеко не сразу, а лишь после времени, довольного для того, чтобы вполне насладиться близостью и страстью, приближающей эту счастливую для обоих развязку.
  
  Смею думать, что если в прошлый раз Виолетта ещё не была готова испытать эти эмоции в полной мере и во всей их глубине, то на этот раз уже ничто не препятствовало её отдаться этой страсти до конца, безотчётно совершая движения, помогающие мне глубже проникнуть туда, где зарождается, разгорается и разливается чарующим фейерверком по всему телу физическое проявление этих высших чувств. Теперь же она была полна страсти, что заставило и меня почувствовать себя героем.
  
  Наконец, мы в сладкой истоме перешли к нежным и успокаивающим ласкам, а затем и вовсе ощутили полное умиротворение.
  
  - Не желаете ли вернуться к обсуждению вашей пьесы, месье писатель? - спросила Виолетта задорно.
  
  - Я бы предпочёл по чашечке крепкого кофе с капелькой коньяка, - ответил я. - но мысль о том, чтобы здесь сейчас появилась кухарка, меня убивает.
  
  - Мы обойдёмся без её услуг, как обходились в прошлый вечер и нынешним утром, - ответила Виолетта. - Она достаточно хорошо справляется с обязанностями прислуги, в квартире всё помыто, постельное бельё она заменила, проветрила обе комнаты, прибралась на кухне и даже закупила необходимые продукты по моему списку.
  
  - Ты оставила ей список? - удивился я.
  
  - Разумеется, пока ты умывался и брился, я составила ей список покупок и написала, что вечером её услуги не требуются, так что она может быть свободна, - ответила Виолетта.
  
  - По какому праву ты распоряжаешься в моей квартире? - спросил я.
  
  - По тому же самому праву, по которому ты распоряжаешься мной в моей постели, - ответила Виолетта.
  
  Возразить на это было нечего.
  
   Виолетта сварила нам кофе. Да я пью кофе по вечерам тоже. И Виолетта пристрастилась к этой пагубной для сна привычке. Дорогие мои читатели и читательницы, а почему вы решили, что мы с ней собирались спать в предстоящую ночь? А вы бы на нашем месте как поступили?
  
  Признаюсь, что Виолетта оделась лишь весьма слегка. То, что было накинуто на её плечи, едва ли можно назвать одеждой. К тому же эта прозрачная вуаль оканчивалась так высоко, что её ноги ещё и не думали начинаться с этого места, хотя ноги у неё были стройные и далеко не короткие. Я любовался красотой её тела, чему вовсе не мешала эта эфемерная накидка, а также красотой всего остального, чего накидка такой длины не закрыла бы даже будь она совершенно непрозрачной, а уж прозрачная мантия только указывала направление, по которому следовало направить мой небеспристрастный взор.
  
  Не могу назвать кофе афродизиаком, но зрелище это действовало на меня чрезвычайно сильно. Естественным результатом такого созерцания стало моё желание продолжить то тесное общение, которое она предписала для выполнения ею обязанностей моего секретаря.
  
  - Не продолжить ли нам наше близкое общение вновь, теперь, после того, как мы взбодрились с помощью кофе? - спросил я в меру игривым тоном.
  
  - Вы настаиваете, чтобы ваш секретарь работал сверхурочно? - спросила Виолетта. - А когда я, по-вашему, должна спать?
  
  - Если хочешь спать, спи, а я посижу рядом, чтобы любоваться на тебя, - сказал я.
  
  - Зачем же сидеть, когда можно лежать, тем более ночью? - возразила Виолетта. - Нет, спать я не хочу. - Я лишь уточняю мои обязанности секретаря.
  
  - Если на то пошло, то ты, как можешь припомнить, принята со вчерашнего дня, но вчера мы не обсуждали мою пьесу! - пошутил я.
  
  - Так не пойдёт! - запротестовала Виолетта. - Вы требуете сверхурочных в счёт уже отработанного времени. Мне не нужны деньги, мне важен принцип!
  
  - Хорошо, пусть это будет считаться сверхурочная работа секретаря, за которую я предоставлю тебе отпуск через шесть дней, - сказал я.
  
  - Почему через шесть дней? - спросила Виолетта.
  
  - Чтобы ты могла в свой день рождения принадлежать только себе самой и провести этот день так, как ты сама захочешь, - ответил я.
  
  - Ах, да, день рождения, - сказала Виолетта без особой радости.
  
  - Что такое, милая? - спросил я. - Ты вчера солгала мне, что через неделю тебе исполнится шестнадцать лет?
  
  - Конечно, солгала! - ответила Виолетта. - Не через неделю, а через полтора месяца. И не шестнадцать лет, а...
  
  - Молчи! - воскликнул я. - Не желаю знать! Надеюсь, что ты приуменьшила свой возраст, а не преувеличила!
  
  - Разумеется, месье писатель, успокойтесь, вам не грозит судебное преследование, всё в порядке, - ответила Виолетта.
  
  - Кажется, у тебя испортилось настроение? - спросил я. - Могу я предположить причину такой перемены?
  
  - С моим настроением всё в порядке, - ответила Виолетта и рассеяла все мои подозрения ласковой улыбкой. - Я просто подсчитываю, через сколько дней мне можно будет взять отгул за сегодняшний натиск на мою невинность? Ты предоставишь мне его через шесть дней, или будешь ждать моего настоящего дня рождения?
  
  - Как тебе будет угодно, милая, - ответил я. - Дам тебе два отгула, в оба указанных дня. Но о каком натиске ты говоришь?
  
  - О том, началом которого мы оба с тобой являемся свидетелями, - ответила Виолетта игриво. - Внимательно следи за собой. Сейчас ты превратишься в неудержимого льва!
  
  И она стала медленно снимать с себя свою прозрачную накидку. При этом она двигалась как крадущаяся пантера.
  
  Что ж, она оказалась неплохой предсказательницей. После таких её действий с моей стороны, действительно, последовал львиный натиск, за который я с удовольствием пообещал ей дать два отгула.
  
  Я, как и лев, обошёлся без прелюдий, но в отличие от льва, я не был столь же лаконичным, каким бывает этот гордый хищник. Моё наступление на её редуты было намного более длительным, так что по завершении горизонтального танца мы оба были утомлены и счастливы. Несмотря на выпитый кофе мы заснули в обнимку почти тотчас после указанных событий. А на полу тем временем лежала моя пьеса с её пометками, забытая нами обоими. Что ни говори, приятно быть литератором, когда твои мысли и чувства, изложенные на бумаге, способны пробудить любовь в сердце молодой и красивой девушки. Но нельзя же вечно оставаться литератором, в то время, когда обстановка и обстоятельства требуют от литератора быть только мужчиной!
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
  
  
  
  Наутро я проснулся, и вновь понял, что Виолетта опередила меня. Она сидела в кресле, накинув на себя полупрозрачный халатик, и листала мой сценарий.
  
  - Послушай, Дуду! - сказала она. - Почему ты ввёл в свою пьесу о юности Атоса его слугу Гримо?
  
  - Кого ты называешь Дуду? - возмутился я.
  
  - Мы с тобой любовники, и уже не первые сутки, - сказала Виолетта. - Дюма - слишком формально, я думала называть тебя просто Дю, но это уж излишне коротко. Вот я и подумала, что Дуду - в самый раз.
  
  - Негодница, тогда я буду звать тебя Виви! - притворно возмутился я.
  
  - Я как раз хотела тебе это предложить, - сказала Виолетта без тени удивления или смущения. - Так ты не ответил на мой вопрос, дорогой.
  
  - А почему тебя смущает присутствие Гримо? - удивился я. - Ведь Гримо - слуга Атоса! Почему бы не предположить, что он прислуживал ему ещё в те времена, когда он проживал с отцом?
  
  - Ну, милый, соберись, подумай! - капризно попросила Виви, которую я отныне буду так называть. - Атос хотел покончить с собой, но затем решил только сделать вид, что он погиб, а сам отбыл в Париж, где нанялся в мушкетёры под вымышленным именем, раскрыв своё истинное имя только капитану королевских мушкетёров де Тревилю, разве не так?
  
  - Именно так, дитя моё, ты отлично знаешь мои романы, в чём я многократно убеждался! - подтвердил я и поцеловал сначала протянутую мне руку, а затем и губы молодой проказницы.
  
  - Разве в таком случае исчезновение также и слуги не было бы весьма подозрительным и удивительным фактом? - продолжила Виви. - Когда исчезает человек, да ещё его одежду находят на берегу пруда, можно вполне заподозрить, что он утонул, когда его никто не видел. Но чтобы одновременно утонули и хозяин, и слуга - это очень подозрительно, сомнительно. В этом случае отец Атоса смог бы заподозрить, что Гримо ограбил и убил его. Были бы учинены детальные розыски, потому что на самоубийство это вовсе не похоже. Если отец Атоса мог бы велеть не заниматься розысками, поверив, что его сын утонул в пруду, то при исчезновении двух человек, в том числе и слуги, отец Атоса вероятно не стал бы заниматься тем, чтобы пресечь лишние слухи! Напротив, он бы горел желанием разыскать негодяя слугу и наказать его, отомстить за это горе. Если же пропал только один Атос, граф, поверивший в самоубийство, пожелал бы не понимать шума по этому поводу, поскольку самоубийцы осуждаются католической верой, его тело, если бы оно было найдено, не было бы похоронено на освящённой земле церковного кладбища, его даже не позволили бы похоронить в семейном склепе. В таком случае старый граф объявил бы, что его сын утонул, о нём отслужили бы заупокойную службу, даже, может быть, в могилу опустили бы ил, поднятый со дна этого пруда.
  
  - Так значит, Атос подыскал себе на роль слуги Гримо только после того, как покинул дом своего отца? - спросил я.
  
  - Разумеется! - ответила Виви. - В твоём романе несколько раз говорится, что Атос был знатным как Дандоло или Монморанси! Имя графа де Ла Фер указывает, что его семейство владело городом Ла Фер, а это очень и очень большой город по тем временам. В таком случае, он, действительно, был весьма знатной персоной. Пусть бы даже его семейство к тому времени ещё не унаследовало Бражелон, но в этом случае обходиться всего одним слугой такой знатный молодой человек просто не мог бы. Вместе с тем, припомни, как обращается Атос с Гримо. Как с самым простым слугой, нанятым за деньги, весьма не всерьёз, и даже ненадолго. И поначалу мы не наблюдаем за Гримо большой преданности хозяину. Так что этот Гримо, которого мы находим в "Трёх мушкетёрах", вовсе не знал, что его хозяин - знатный синьор, граф де Ла Фер! Это же очевидно при осаде Ла-Рошели! Гримо отказывается идти вместе с хозяином защищать редут, и лишь удары хозяина заставляют его повиноваться. Он, похоже, не слишком-то предан хозяину и служит лишь за деньги, ищет любого удобного случая уволиться и найти работёнку получше, где платили бы более регулярно, кормили бы сытней и не заставляли таскать оружие, порой даже воевать и время от времени лечить хозяина от опасных ран! Только длительное совместное военное прошлое превращает Гримо в верного слугу, готового, по-видимому, отдать жизнь за хозяина. Если бы Гримо служил у Атоса ещё до его бегства с имитацией самоубийства, если бы он бежал вместе с ним, тогда отношения Атоса и Гримо с самого начала были бы другими!
  
  - Даже если всё именно так, как ты говоришь, - начал я, но увидев презрительный взгляд Виви, я поправился. - Хорошо, моя дорогая, я согласен, что всё именно так, как ты говоришь, но ты упускаешь из внимания особенности театрального зрителя. На спектакль придут любители моей трилогии про мушкетёров, те, кто любят Атоса, д"Артаньяна, Портоса и Арамиса. Они придут для того, чтобы посмотреть юность любимых ими героев. И они также любят и второстепенных героев, они любят моего Гримо. Им будет приятно увидеть Гримо в этом спектакле!
  
  - То есть ты готов испортить своё произведение, ты готов писать глупости в угоду почтеннейшей публике? - с иронией, граничащей с презрением, сказала Виви. - Вместо того, чтобы воспитывать в публике высший вкус, ты потакаешь низменным потребностям толпы и воспитываешь в своём зрителе примитивизм и поверхностные суждения!
  
  - Предположим, я уберу Гримо и заменю его каким-нибудь Лебреном или Лорни, - сказал я.
  
  - Пятью Лебренами, Лорни, Дюше, Сарте и Вожимо, - поправила меня Виви. - Один из них будет просто слугой, другой - конюхом, третий - сокольничим, четвёртый - ухаживать за охотничьими собаками, пятый - следить за гардеробом и оружием Атоса.
  
  Мне хотелось уйти из квартиры и хлопнуть дверью, но мне некуда было уйти, поэтому я просто молча пошёл умываться и бриться.
  
  Женщины умеют заставлять нас всё сильней любить их и всё сильней ненавидеть, иногда попеременно, а иногда и одновременно. Причём, находят для этого самые разнообразные и предельно убедительные причины. Именно поэтому таких женщин мы ненавидим всё сильней при каждой новой ссоре, и любим всё сильней при каждом очередном примирении. Чего мы, действительно, не можем, так это раз и навсегда решительно расстаться с такими женщинами. Я подозреваю, что Виолетта была намного старше того возраста, которым она представилась мне, просто она обладала такой фактурой, которая делает женщину на вид гораздо моложе, чем она есть на самом деле. "А как же ваши слова, что вы её знали уже два года, и в начале вашего знакомства она была ещё совсем дитя? - спросят меня мои читательницы и будут правы. - Объясните нам это несоответствие!" Никакого несоответствия здесь нет. Бывают такие фактуры, при которых женщина двадцати и даже двадцати двух лет выглядит подростком. Редко случается, что подобная женщина двумя годами раньше выглядела бы почти ребёнком, но всё же случается! Это - моё мнение, и я его никому не навязываю.
  
  Умывание и бритьё несколько успокоили меня, и я вышел из ванной к Виви с твёрдым намерением сделать вид, что её слова нисколько не задели мою гордость широко известного и горячо любимого публикой автора.
  
  - Дорогая, ты уже высказала всё, что хотела сказать в отношении Гримо? - спросил я как ни в чём ни бывало.
  
  - Пока да, но я хотела бы обсудить старого графа, отца Атоса, - ответила Виви.
  
  - Что тебя не устраивает в нём? - спросил я.
  
  - Всё, - коротко отрезала Виви. - Предлагаю продолжить чтение с того места, где мы остановились. Но прежде мы съедим приготовленный мной завтрак и выпьем кофе.
  
  Завтрак был великолепен, кофе - чудесен, мне показалось, что я несправедлив к Виви. С чего бы мне принимать близко к сердцу её замечания, которые, разумеется, никчёмны и даже кое-где просто смехотворны, но ведь это я сам предложил ей стать моим секретарём, имея в виду именно её вмешательство в мои произведения. Я дал ей необоснованную надежду на то, что я всерьёз нуждаюсь в подобных советах - это я-то, автор, чьё мнение в области драматических произведений и авантюрных романов, как, впрочем, и во всех иных жанров, для всего Парижа является высшим авторитетом и окончательным приговором! И только этой малышке моё мнение не указ! И я сам поощрил в ней это мнение! Что ж, я понемногу осажу её и поставлю на то место, где ей надлежит впредь находиться!
  
  - Ты, кажется, собиралась продолжить чтение? - спросил я и добавил игривую улыбку. - Помнишь ли ты условие, при котором мы с тобой обсуждаем текст моего романа.
  
  - Вношу уточнение, это условие будет действовать только вечером после заката, - сказала непререкаемым тоном Виви. - В противном случае мы либо никогда не вылезем из постели, либо превратимся в бездельников. Утром и днём мы будем просто работать, не прикасаясь друг к другу. Это создаст более деловую атмосферу.
  
  - Знаешь ли ты, дитя моё, что условия контракта никогда не изменяются по желанию только одной стороны? - спросил я в надежде на то, что она смутится.
  
  - Если ты не принимаешь моих поправок к договору, мы расторгнем контракт и я пойду обратно в белошвейки, - сказала Виви таким уверенным голосом, что я почти поверил, что она способна так и поступить.
  
  - Я принимаю твои поправки только лишь потому, что сам собирался предложить нечто подобное, - солгал я.
  
  Иногда необходимо отступить так, чтобы противник считал, что ты наступаешь.
  
  Мы продолжили наше чтение с того места, на котором остановились.
  
  Шарлотта: Но ваш отец?
  
  Виконт: Послушайте, Шарлотта! Я прошу вас довериться мне и прошу вас о жертве. Если мы объявим о нашем браке, который не отвечает желаниям моего отца, это омрачит его последние дни. Вы не потребуете этого от меня, не так ли? Вы согласны на тайный брак?
  
  Шарлотта: Я к вашим услугам, господин виконт.
  
  Виконт: В тот же день, когда я приму имя графа де Ла Фер, вы станете всеми уважаемой графиней де Ла Фер! Вы знаете, что мой отец стар, он болен и страдает... Вам не придется долго ждать, Шарлотта!..
  
  Шарлотта: О!
  
  Виконт: Вы согласны?.. А до этого момента наше счастье будет скрыто ото всех в тишине и безвестности. Послушайте! Новый кюре прибыл сегодня утром в замок; он - товарищ моего детства и знает все о моей любви к вам. Он согласен благословить наш союз. Через час приходите в церковь. В часовне будет гореть свет. Я протяну вам руку, вы дадите мне свою. Мы поклянемся друг другу в вечной любви. У меня есть предчувствие, что в этой простой деревенской церкви Господь примет наши клятвы более благосклонно, быть может, чем он принял бы клятвы королей в сверкании соборов! (Протягивает ей руку).
  
  Шарлотта: Мой господин! Мой супруг! (Она дает ему свою руку).
  
  - Я не могу читать это! - сказала Виви и бросила текст на стол. - Дуду, твой виконт строит расчёты на счастье на скорой смерти своего отца, он обещает торжественное вступление будущей супруги в качестве графини де Ла Фер, когда и сам ещё не является графом де Ла Фер! Он предполагает торжество сразу же после смерти отца? Он рассчитывает, что отец умрёт "совсем скоро"! Почему ты, Дуду, называешь в своих романах его "благородный Атос", этого столь низкого и подлого человека? Он отвратителен!
  
  - Но, моя дорогая, - проговорил я в изумлении. - Не слишком ли ты резка в своих оценках?
  
  - В своём романе ты говоришь, что Атоса и Шарлотту венчал её любовник, незаконно принявший свой сан, - напомнила Виви. - А здесь вдруг появляется какой-то кюре, которому Атос признался в своей любви к Шарлотте ещё до того, как разобрался в своих чувствах и до того, как переговорил с ней о них предельно откровенно? Да он не мужчина, а тряпка! Баба! Болтун! Если новый кюре - друг его детства, он не должен был писать, что уведомил нового кюре, что он может жить при замке, он должен был бы написать, что новый кюре - его друг и что он будет его гостем. Всё так нелогично, так неестественно!
  
  - Зритель этого не заметит, как не заметил этого и я, - возразил я. - И, в конце концов, пьеса не обязана в точности следовать каждому слову трилогии!
  
  - Да, не обязана, но в таком случае она утратит добрых три четверти своей привлекательности! - возразила Виви. - Или вы создаёте целый мир Александра Дюма, в котором герои, кочующие из книги в книгу, живут в тех событиях, которые составляют единую цепь причин и последствий, или же вы просто создаёте лоскутное одеяло книг, которые никак между собой не связаны, кроме случайного совпадения некоторых событий и пересечения действующих лиц.
  
  - Ну, знаешь ли, сравнить мою трилогию с лоскутным одеялом - это уж слишком! - вспылил я.
  
  - Прости, дорогой, я применила, действительно, слишком образное сравнение, - сказала Виви и, подойдя ко мне, нежно поцеловала меня в щёку, а затем и в губы. - Ты создал целый мир! И мне очень обидно, когда один маленький переулочек ведёт не туда, куда должен был бы вести. Кроме того, мне в новинку работа твоим секретарём! Ведь я в этой новой для себя должности всего лишь третий день! Поправляй мои ошибки, а я буду на них учиться!
  
  Ну что тут скажешь? После яростных нападок полное повиновение и покорность! Умеют же женщины вить из нас верёвки! Я ответил на её ласки, и мы некоторое время любезничали совершенно без слов, и, следовательно, без малейших причин к ссоре.
  
  Я подумал, что, быть может, я слишком поспешил согласиться с её поправкой к договору! Я не прочь был бы обсудить текст моей пьесы так, как мы делали это вчера!
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
  
  
  
  - Мне надо ехать к издателю, - сказал я. - Поскольку, как я убедился, у тебя отличная память, мы обсудим твои предложения в карете по дороге, а потом ты запишешь всё это на бумагу и передашь мне твои черновики.
  
  - Слушаюсь, мой господин, - сказала Виви таким тоном, что я подумал о том, что из неё всё-таки вышла бы прекрасная актриса.
  
  Выглядела она при этом совершенно как ангелочек, который настолько невинен, что не осведомлён даже о значении слов "поцелуй" и "объятие", чего, разумеется, и близко не было.
  
   "До чего же легко нас мужчин могут провести женщины! - подумал я. - Достаточно сказать тихим нежным голоском фразу покорности, и мы уже полагаем, что перед нами сама невинность во плоти, а если она ещё и миловидна, мы готовы поклясться, что ангел небесный спустился к нам на землю, чтобы поведать нам Господню волю!"
  
  - Всё же прихвати пьесу, перо и чернильницу, - добавил я. - При необходимости будешь делать пометки на полях в том случае, если я попрошу это сделать.
  
  - Как скажешь, дорогой, - ответила Виви.
  
  "Ещё одно подобное проявление покорности, ещё оно "как будет угодно" и я, клянусь небесами, женюсь на ней! - подумал я. - Я положительно схожу с ума от этой малышки!"
  
  - Я надену платье, но не буду надевать бельё, - сказала Виви.
  
  - С какой целью? - удивился я.
  
  - Чтобы подразнить тебя, - ответила Виви с улыбкой. - Уверена, что мысль об этом не оставит тебя ни на минуту!
  
  "Чёрт возьми, она права! - подумал я. - Но идея мне нравится, это будет дьявольски забавно!"
  
  - Воображаю, что стало бы с издателем, если бы он знал о такой особенности твоего туалета, - сказал я.
  
  - Так сообщи ему об этом, - ответила со смехом Виви.
  
  - Ты с ума сошла! - воскликнул я с испугом.
  
  - Твой внутренний цензор сильней цензора внешнего, если только существует такой цензор, который отважился бы подвергать цензуре романы великого Дюма! - сказала Виви. - Ты трусливей Брантома. Когда-нибудь во Франции родится писатель, который опишет всё то, о чём все знают, но в литературе делают вид, что этого не существует. И этот писатель стяжает славу большую, чем та, которой добился ты.
  
  - Ты хочешь меня позлить и нарочно говоришь полную ерунду, - ответил я. - Не собираюсь на это реагировать. Я спускаюсь в карету и буду ждать тебя там. Ненавижу стоять в дверях и ждать, пока женщина соберётся выйти из дома! Худшего мучения не сыщешь во всём мире! Кажется, что женщина уже собралась, но вот она возвращается за чем-то ещё. Вот, наконец, она уже выходит, но потом снова возвращается за чем-то ещё.
  
  - Вижу, у тебя богатый опыт общения с женщинами, - отметила Виви. - Возьми что-нибудь умное и почитай в карете, пока я выйду.
  
  - Что именно? - спросил я.
  
  - Конечно, твой любимый жанр! - ответила Виви.
  
  - У меня имеется любимый жанр? - с удивлением спросил я. - Какой же?
  
  - Что угодно из Александра Дюма - вот твой любимый жанр, - ответила Виви и вручила мне ту самую пьесу, которую мы обсуждали в последние дни.
  
  Пока я ждал Виви, я, действительно, открыл пьесу и углубился в чтение.
  
  Виконт: Вот подарок вашего жениха, Шарлотта. Эти бриллианты принадлежали моей матери. Я уверен, что она благословила бы мой выбор, столь же чистый и благородный, как и она сама. Не отказывайте мне, Шарлотта! Этот сапфир - камень грусти, это кольцо она передала мне, говоря последнее "прощай"...
  
  Шарлотта (беря футляр): Ваша жена благодарит вас... Оливье!..
  
  Виконт: Через час я буду ждать вас в часовне. Удар колокола будет сигналом вам. Приходите туда одна... Приходите туда как - есть, в обычной одежде и без украшений. После того, как я схожу к отцу, чтобы выразить почтение, - это в обычае у меня каждый вечер, - я вернусь на порог этого дома, который стал для меня настоящим дворцом. Возлюбленный вернется умолять вас впустить супруга. До свидания, Шарлотта, до свидания!.. (Он целует ее руку и уходит).
  
  - Дошёл до места, где виконт отдал Шарлотте бриллианты своей матери! - сказала Виви, открывая дверцу кареты и садясь рядом со мной. - Ещё одна глупость твоего виконта! Следовало бы показать их ей и сообщить, что он ей вручит их после заключения брака.
  
  - Какая разница? - спросил я. - Ведь она же не обманула его! Она пришла в часовню и подписала брачный контракт!
  
  - Этот щепетильный виконт, который дотошно спрашивал у Шарлотты о том, кто её родители, сделал ей предложение, даже не дав себе труда проверить подлинность предъявленных ему документов, - сказала Виви. - Он мог бы навести справки. Он мог бы не спешить с браком, пока не удостоверится в подлинности документов.
  
  - Ты не понимаешь, что он любил её, так что он верил каждому её слову, и желал лишь одного - жениться на ней! - возразил я.
  
  - Это ты не понимаешь, что если бы это было так, он не стал бы спрашивать её о том, кто её родители! - возразила Виви. - А уж если спросил, тогда продемонстрировал уже ей, что ему было бы недостаточно, если бы Шарлотта только лишь сообщила ему, что она дворянка. Ему потребовались доказательства. Он посмотрел и прочитал полностью предоставленный ему документ. Если уж проверяешь - проверяй, а если веришь на слово, то верь. Зачем мешать то и другое, продемонстрировав, что не доверяешь, и ни в чём толком не убедившись? Это худшая линия поведения из всех возможных! Он мог бы хотя бы сказать, что с этим документом он попытается убедить отца дать согласие на брак! Это - не мало! Она поняла бы. А так он продемонстрировал ей, что он ни во что не ставит ни мнение отца, ни его волю, ни его последнюю волю, которую отец ещё сможет высказать в завещании! Ведь если он заключит брак вопреки воле отца, отец может лишить его наследства и оформить это нотариально! И тогда Шарлотта никогда не станет графиней де Ла Фер, поскольку и виконт никогда не станет графом де Ла Фер. Более того, он может и перестать быть виконтом! Зачем же ссориться со стариком отцом? Не лучше ли было бы дать Шарлотте обещание жениться после смерти отца?
  
  - Но ведь брак этот предполагалось заключить тайно! - возразил я.
  
  - Тоже мне тайна! - возразила Виви. - Воспользоваться местным викарием, то есть в этом деле уже появляется свидетель, который входит в круг общих знакомых, кроме того, ведь будут и другие свидетели! Брак заключается при свидетелях, вы забыли об этом? Как минимум - двое! Да ещё подаренные бриллианты! А если отец захочет на них взглянуть? А если отец станет настаивать на браке с той девицей, которую он ему избрал? Как и что будет отвечать виконт? Просто ждать смерти отца? Это благородно, по-твоему? Ах, какой благородный Атос, я просто прослезилась!
  
  - Но он любит Шарлотту! - возразил я.
  
  - Всякая любовь проходит несколько стадий, - сказала Виви. - Первая стадия - это просто блажь, желание, которое легко можно преодолеть, если у человека достаточная воля. Человек, который уступает своим позывам и пестует их в себе как непреодолимые, будет утверждать, что влюблён настолько, что его любовь для него дороже жизни. Но жизнь - это единственный способ испытать любовь или не испытать её. Отдавая жизнь, отдаёшь и любовь! Так что все клятвы любить больше жизни - ложь. Утверждения о том, что не можешь противится любви, есть утверждение о том, что не желаешь отказываться от каприза. Сегодня он любит одну, назавтра встретит другую и скажет, что только теперь к нему пришла истинная любовь, а всё то, что было до этого - лишь увлечение! И так можно скакать от одной женщины к другой, до бесконечности! И всегда будет оправдание: он полюбил, он не мог противостоять сильнейшему в мире чувству, он не мог преодолеть любовь! Чушь! Ерунда! Человек может преодолеть многое, если захочет. Но не сможет преодолеть ровным счётом ничего, если не желает бороться со своими капризами, если свои капризы выдаёт за сильнейшее и непреодолимое чувство! Знаешь, что я тебе скажу, дорогой мой автор? Если бы виконт, твой хвалёный Атос, действительно любил Шарлотту, ему плевать было бы на клеймо на её плече! Он бы сделал вид, что не заметил его. В крайнем случае, он спросил бы, откуда оно появилось, и поверил бы первой версии, которую она бы ему предложила. А она, разумеется, выдумала бы что-нибудь в своё полное оправдание! Более того, она бы могла просто сказать часть правды, хотя бы ту, что клеймо поставил ей силой палач из личной неприязни в отместку, не имея на то никакого законного права! И это было бы правдой! И если бы твой виконт действительно любил Шарлотту, но бы поверил ей без капли сомнения! Он пообещал бы ей найти палача и отомстить ему за это, и выполнил бы обещание! Вот как повёл бы себя по-настоящему любящий человек!
  
  - Останови карету! - крикнул я кучеру.
  
  - Ты сердишься на меня? - спросила Виви. - Ты собираешься меня высадить? Хочешь расстаться со мной? Я уволена? На правду обижаться недостойно.
  
  - Я не сержусь, просто мы прибыли к цели нашей поездки, - ответил я. - Мы приехали к дому издателя, к которому и направлялись.
  
  Я вышел из кареты и предложил руку Виви.
  
  Чёрт подери, она права! Когда она спускалась по ступенькам кареты, перед моими глазами на секунду мелькнули её коленки, и я с восторгом подумал, что под платьем Виви нет ничего.
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
  
  
  - Какой вопрос ты будешь решать с издателем, Дуду? - спросила Виви.
  
  - Увидишь сама и всё услышишь, только не называй меня Дуду! - ответил я. - Если ты хотя бы один раз на людях назовёшь меня Дуду, в ту же секунду ты будешь уволена!
  
  - Разумеется, Дуду, - ответила Виви.
  
  Издатель встретил нас на пороге. Я не стану называть его имя, поскольку наши с ним отношения в конце концов разладились, но вовсе не по причине тех событий, о которых я здесь пишу. Поймите меня правильно: жизнь порой длинна, очень длинна, и не всегда друзья прошлых лет остаются вашими друзьями на всю жизнь. Буду для определённости называть его Шатерен.
  
  - Дорогой месье Дюма! - воскликнул Шатерен. - Вдвойне рад принять вас вместе с дамой, тем более - с такой очаровательной мадемуазель!
  
  - Мадемуазель Виолетта Паризо вот уже несколько месяцев работает у меня личным секретарём, - солгал я и слегка сжал руку Виви, чтобы она не выдала эту мою маленькую ложь. - Мадемуазель Паризо, позвольте представить вам Жана-Поля Шатерена, моего издателя и друга.
  
  Но Виви не нуждалась в предупреждениях, она сходу включилась в мою игру.
  
  - Рада знакомству, месье Шатерен. Я служу у господина Дюма четыре с половиной месяца, - заявила она без тени смущения. - Точнее, если включить в этот период мою службу с испытательным сроком, будет пять месяцев и одна неделя.
  
  - Чудесная память! - восхитился Шатерен. - Не раскрывайте мне величину жалования мадемуазель Паризо, иначе мне захочется предложить ей вдвое больше и переманить к себе!
  
  - Господин Дюма заключил со мной контракт на год без права расторжения по моей инициативе, - сказала Виви. - А мой оклад, который я не имею права раскрывать, таков, что вам не выгодно будет предлагать мне вдвое больше. За эти деньги вы сможете легко нанять четырёх секретарей. И ещё одну горничную.
  
  - Ваш патрон превратился в транжиру? - удивился Шатерен.
  
  - Моему патрону предложили более выгодный контракт, чем все другие ранее заключённые им контракты, - ответила Виви. - Возможно, будет выгодно расторгнуть все остальные контракты, даже если неустойка в них предусмотрена неоправданно высокой. Впрочем, простите, господин Дюма, я не должна вмешиваться в эти вопросы.
  
  - Как интересно! - воскликнул Шатерен. - А я как раз хотел предложить господину Дюма удвоить сумму его гонорара!
  
  Виви извлекла неизвестно откуда появившуюся у неё небольшую тетрадь ин-кварто, раскрыла её в месте, где лежала закладка, то есть далеко не на первой странице, достала небольшой грифель из свинца сцинком и сделала вид, что собирается что-то записать.
  
  - Простите, я не расслышала, вы сказали "утроить", не так ли? - переспросила она без тени смущения.
  
  - Да-да, втрое, - подтвердил Шатерен. - Я думаю, что месье Дюма не станет расторгать контракт с нашим издательством.
  
  - Он сделает для вас исключение, я убеждена! - сказала Виви. - Он так лестно о вас отзывался все эти месяцы, что я с нетерпением ждала знакомства с вами. О, простите, я, кажется, опять вмешиваюсь не в своё дело! Мне следовало просто записать, что контракт месье Дюма с месье Шатереном будет дополнен дополнительным соглашением, согласно которому месье Шатерен утраивает сумму гонорара господина Дюма. С какой даты ставить? С сегодняшней, я полагаю.
  
  - Да, мадемуазель Паризо, запишите, что контракт изменён с сегодняшнего дня, - сказал Шатерен.
  
  - Что ж, на этих условиях, полагаю, мы действительно, продлим контракт с господином Шатереном, - сказал я, обращаясь к Виви. - Теперь о деле, которое послужило основным поводом к моему приезду к вам. Речь идёт об издании моей пьесы "Юность мушкетёров" в виде отдельной книги. Я думаю, что лучше повременить до выхода пьесы на сцене. Дело в том, что если читатели ознакомятся с пьесой, это может повлиять на сборы театра.
  
  - Разумеется повлияет, но только в большую сторону! - с энтузиазмом воскликнул Шатерен. - Никогда ещё зритель не отказывался посмотреть пьесу в театре по той лишь причине, что она издана! Но читатели иногда теряют интерес к покупке пьесы в виде книги в том случае, если пьеса хорошо известна им по постановке.
  
  - С пьесами Шекспира не произошло ни того, ни другого, - возразила Виви. - Полагаю, что для Французов имя Александра Дюма ничуть не меньше значит, чем для англичан имя Шекспира. Думаю даже, что оно для них намного важней! Шекспир писал о событиях глубокой древности, а иногда даже о событиях, происходивших в других странах. Господин Дюма пишет пьесы о событиях, происходивших во Франции и не так уж давно, чтобы граждане утратили бы к ним интерес. Напротив, сейчас, интерес к временам Генриха Четвёртого, Людовика Тринадцатого и Людовика Четырнадцатого весьма сильно возрос, и в том числе благодаря книгам господина Дюма. О, простите, я снова вмешиваюсь не в своё дело!
  
  - Только поэтому ты и получаешь большой гонорар, о котором уже успела рассказать месье Шатерену, - ответил я. - Я, месье Шатерен, иногда разрешаю мадемуазель Паризо выполнять часть функций моего директора, поскольку в будущем ей предстоит занимать эту должность фактически и юридически. А сейчас она лишь немного стажируется в этом амплуа.
  
  - Да, но вы говорили мне, чтобы я повременила рассказывать об этом, - сказала Виви. - Если же вы сами об это сказали, значит, это уже не тайна.
  
  
  - Так и есть, - согласился я.
  
  - Послушайте, Жан-Поль! - вдруг воскликнула Виви и тут же осеклась. - Простите, месье Шатерен. Я виновата, что обратилась к вам так. Просто мне пришла в голову одна интересная мысль.
  
  - Нет, ничего, вы можете обращаться ко мне по имени, - ответил польщённые Шатерен. - Так будет проще, если вы позволите мне называть вас мадемуазель Виолетта.
  
  - Я хотела лишь сказать, что месье Дюма как раз сейчас перерабатывает свою пьесу "Юность мушкетёров", и в новой редакции она будет дополнена новыми подробностями, безусловно, интересными нашим читателям, - сказала Виви. - Месье Дюма, я не раскрыла никакой тайны?
  
  - Продолжайте, мадемуазель Паризо, - ответил я.
  
  - Вы могли бы анонсировать в своём издании, что скоро выйдет новая пьеса, и что она будет опубликована только в вашем издательстве, что тем читателям, которые уже приобрели этот первый том, второй том будет предоставлен по подписке со скидкой, предположим, двадцать процентов, и с бесплатной пересылкой им этого второго тома на тот адрес, который они укажут при покупке первого тома, - выпалила Виви.
  
  - Но мадемуазель, я не намерен продавать книги себе в убыток! - возразил Шатерен.
  
  - Увеличьте цену первого и второго тома на пять процентов за первый том и на пятнадцать процентов за второй том против той цены, по которой вы намеревались их продать, и они уйдут за эту цену, - ответила Виви. - Люди, владеющие книгой, на которой написано: "Первый том" предпочтут иметь оба тома, так что они купят второй том даже если он будет на десять процентов дороже первого. Это эффект коллекционера или же psychologie d'un perfectionniste, если хотите.
  
  - Второй том они смогут купить только у меня? - оживился Шатерен.
  
  - Как и первый, причём оба они будут выполнены в едином стиле, в твёрдых обложках, en quatre, - Добавила Виви. - Месье Дюма немедленно подпишет обязательство на пятнадцать лет никому не передавать права опубликования этих пьес, кроме вашего издательства, и передаст вам его в обмен на оплату за права издания обоих книг. Это, разумеется, не считая процента от сбора, который будет зависеть от того, как разойдётся тираж обеих книг.
  
  - А разве я сказал, что собираюсь платить аванс за второй том? - спросил Шатерен.
  
  - Месье Дюма, мне здесь больше делать нечего, я подожду вас в вашей карете, - сказала Виви.
  
  - Подождите, мадемуазель Паризо! - воскликнул Шатерен. - Я ведь не оказался, я только уточнил! Разумеется, за выплатой аванса за второй том дело не станет! Я выпишу чек. Сумма будет...
  
  Виви достала свой блокнот, написала грифелем какие-то цифры, и, не показывая их мне, показала страничку с цифрами Шатерену.
  
  У Шатерена округлились глаза, но он взял себя в руки.
  
  - Могу я предложить оплату половины этого аванса сегодня, а второй половины аванса на следующей неделе? - спросил Шатерен у Виолетты.
  
  - Ответ на этот вопрос вам даст месье Дюма, ведь я пока ещё не его коммерческий директор, - ответила Виви.
  
  - Но скоро ты им будешь, - сказал я. - Да, месье Шатерен, чек на половину аванса сейчас вполне устроит. За второй половиной я приеду в следующий вторник.
  
  Я получил чек, мы отказались от чая, предложенного Шатереном и покинули его чрезвычайно гостеприимный дом.
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
  
  
  
  - Дитя моё, кто научил тебя противоречить своему начальнику? - спросил я Виолетту, когда мы вышли от издателя Шатерена.
  
  - Ты, дорогой мой! - ответила Виви.
  
  - Не может быть! - воскликнул я. - Когда? Где?
  
  - Роман "Ожерелье Королевы", первая глава, называемая "Старый дворянин и старый дворецкий" - ответила Виви.
  
  - Не помню! - усомнился я.
  
  - А я напомню тебе, - ответила Виви. - В этой главе старый маршал говорит дворецкому, чтобы он позаботился об обеде. Диалог я перескажу вкратце. Маршал спрашивает дворецкого, в котором часу будет обед. Вот что происходит дальше.
  
  - Монсеньер, буржуа обедают в два часа, судейские - в три, а знать - в четыре.
  - Ну, а я, сударь?
  - Монсеньер будет сегодня обедать в пять часов.
  - О! В пять часов!
  - Да, монсеньер, как король!
  - Почему же как король?
  - Потому что в списке, который я удостоился получить, находится одно королевское имя.
  - Вовсе нет, сударь, вы ошибаетесь; в числе моих сегодняшних приглашенных только простые дворяне.
  - Монсеньеру, без сомнения, угодно шутить со своим покорным слугой. Но граф де Хага, один из приглашенных монсеньера...
  - Ну?
  - Граф де Хага - король.
  - Я не знаю ни одного короля, носящего такое имя".
  
  Далее маршал всё же требует, чтобы обед начался в четыре часа, а дворецкий настаивает, что обед начнётся в пять часов.
  
  - Пусть будет так, как угодно Господу, - произнес он наконец, - но монсеньер будет обедать в пять часов!
  - Почему? Как это? - воскликнул маршал.
  - Потому что физически невозможно, чтобы монсеньер обедал раньше.
  - Сударь, - сказал маршал, - вы, если не ошибаюсь, состоите у меня на службе уже двадцать лет?
  - Двадцать один год, монсеньер, один месяц и две недели.
  - Так вот, сударь, к этим двадцати одному году, одному месяцу и двум неделям вы не прибавите ни одного дня, ни одного часа. Слышите? - воскликнул старик,- с сегодняшнего вечера ищите себе другого хозяина.
  
  Далее дворецкий объясняет, что он позаботился о том, чтобы к столу было подано самое лучшее токайское, которого во всей Франции осталось только две бутылки, а также объясняет, каким образом это вино окажется в доме маршала в четыре часа, и что ему следует отлежаться, как минимум, час. Когда маршалу становится известны все ухищрения, необходимые, чтобы вино было подано к обеду, но отменяет своё решение об увольнении дворецкого.
  
  - Прошу у вас прощения, сударь, - воскликнул он, - вы король дворецких!
  - А вы меня прогоняли, - отвечал тот с непередаваемым движением головы и плеч.
  - Я плачу вам за эту бутылку сто пистолей.
  - И еще сто пистолей за путевые издержки. Итого двести пистолей. Монсеньер, должен сознаться, что это даром.
  - Я готов сознаться в чем вам угодно, сударь, а пока с сегодняшнего дня удваиваю ваше жалованье.
  
  - Неужели я писал так красочно и так лаконично? - спросил я. - И как тебе удалось запомнить всё это?
  
  - Я процитировала только самые красочные места диалога, хотя я знаю его весь наизусть, - ответила Виви.
  
  Я зарделся от гордости. К тому же я итак не сердился на Виви, прочитав сумму гонорара на чеке, который был выдан мне в качестве аванса. А ведь это была только половина обещанного мне гонорара!
  
  - Виви, ты больше не мой секретарь, - сказал я. - Ты теперь мой исполнительный директор. Ты будешь вести переговоры с издателями. Но обязанности секретаря с тебя не снимаются.
  
  - Со всеми пунктами, которые были заключены раньше? - спросила Виви с хитрой улыбкой.
  
  - Разумеется! - ответил я.
  
  - А моя оплата труда? - спросила Виви. - Какую сумму ты мне устанавливаешь?
  
  - Ты сама намекнула издателю на то, какова она, - ответил я. - Я принимаю твои условия.
  
  - Дуду, ты напрасно пытаешься переплюнуть героев своих романов, - сказала Виви. - Маршал из "Ожерелья королевы" только удвоил жалованье дворецкого. Ты же собираешься его повысить в пять раз. Так ты очень быстро разоришься! Твои герои расплачиваются направо и налево кошельками, полными золота. Твой Фуке угощает своих гостей вазой, полной прекрасных жемчужин, предлагая каждому гостю зачерпнуть себе из неё столько, сколько ухватит горсть. Если твои герои поступали бы так в жизни, все они разорились бы в пух и прах за пару недель, или, в лучшем случае, за пару месяцев. Когда тебе захочется кутнуть, сначала мысленно назови максимальную сумму, на которую ты способен, затем - минимальную, которая всё же была бы допустима. Истинная цена находится где-то посередине этих двух крайностей.
  
  - Я буду слушаться тебя, а ты слушайся меня в тех вопросах, в которых я всё же остаюсь твоим начальником, - сказал я.
  
  - Как скажешь, дорогой, - ответила Виви.
  
  А я стал усиленно думать, в чём же состоят те вопросы, где мой авторитет для этой удивительно очаровательной и поразительно наглой малышки ещё сохранял свою силу. Признаюсь, мне не легко было отыскать такие сферы.
  
  - Поговорим лучше вот о чём, - продолжил я. - Что это ещё за второй том, который ты пообещала от моего имени, и за который я получил только что гонорар?
  
  - А, это, - отмахнулась Виви. - Ничего особенного. Это будет пьеса. Может быть, трилогия. Начнётся она со сцены охоты молодого Атоса, которого ты называешь "Виконт". Он будет у нас дружен с молодым маркизом Юро, графом де Шеверни, а также с бароном де Ливаро. В первом действии виконт, барон и маркиз охотятся в лесах отца виконта, графа де Ла Фер. Действие начинается сценой в охотничьем домике, где виконт, барон и маркиз в ожидании, пока слуги пожарят на вертеле добытую оленину, они делятся различными историями, а также, возможно, планами на будущее.
  
  - Неплохо! - сказал я. - О чём же они говорят?
  
  - В пьесе не должно быть слишком много разговоров, - добавила Виви. - Но вначале барон рассказывает одну историю. Приблизительно, это будет так.
  
  И Виолетта начала свой рассказ.
  
  - Пока жарится оленина, позвольте, господа, я расскажу вам одну поучительную историю, - говорит барон. - Вы знаете старого графа де Рошфора?
  
  - Кажется, что-то слышал о нём, - ответил виконт.
  
  - У него от первого брака родился только один мальчик, а его супруга умерла родами, продолжает барон. - Он присмотрел себе супругу из числа не особенно знатных, но, как ему сказали, весьма состоятельных девиц. Поскольку в первом браке граф поиздержался, но не прочь был поправить дела новой женитьбой.
  
  - Обычное дело, что здесь интересного? - спросил виконт.
  
  - Слушайте же, что было дальше, - продолжал барон. - Граф был особенно сладострастен, а молодая жена сильно возбуждала его страсть. Он в отличие от большинства примерных супругов, в меру воздержанных и рациональных, пожелал видеть её всю во всей красе. И вот однажды в порыве страсти он разорвал на ней рубаху и что же вы думали он обнаружил на её плече?
  
  - Что же можно обнаружить на плече молодой супруги? - спросил маркиз. - Родимое пятно? Сыпь? Следы от оспы? Или какое-то небольшое уродство? Не признаки же проказы!?
  
  - Намного хуже всего, что вы перечислили, виконт, - возразил барон. - На её левом плече он обнаружил клеймо. Его супруга оказалась воровкой!
  
   Виконт побледнел.
  
  - Что же предпринял граф? - спросил он.
  
  - Немедленно подал на развод, но коллегия отказала ему, поскольку развод был бы возможен, если бы дама вступила с ним в брак под вымышленным именем, - ответил барон. - Коллегия постановила, что коль скоро дама не солгала насчёт своего имени и происхождения, то факт клеймления её не меняет сути дела. Граф де Рошфор женился на той самой женщине, именем которой она ему назвалась, поэтому брак не может быть расторгнут по требованию лишь одной стороны.
  
  - Чем же закончилось дело? - спросил маркиз.
  
  - Граф откупился, - отвечает барон. - Он отдал половину недвижимости, которой ещё владел, и почти все наличные деньги. Только на таких условиях его супруга согласилась на развод, и коллегия разрешила им развестись.
  
  - А затем? - спросил виконт.
  
  - Старый граф де Рошфор женился в третий раз, на это раз его супруга была и богатая, и родовитая, и без клейма, - ответил барон. - Она родила графу четырёх сыновей, но ради любви к ней старый граф совершенно отрёкся от своего сына от первого брака, обделив его. Бедняге не досталось ни денег, ни поместий. Старый граф хотел по наущению молодой жены отдать его в священники, но юный Рошфор сбежал и устроился на службу к кардиналу Ришельё. Он пришёлся ему по душе тем, что всячески старался выслужиться перед ним.
  
  - Но скажите, барон, как объяснила графиня де Рошфор своему супругу наличие у неё клейма? - спросил маркиз.
  
  - Какая разница? - ответил барон. - Ведь что бы она ни говорила, всё это - ложь.
  
  - И какова же мораль этого рассказа? - спросил маркиз.
  
  - Во-первых, не жениться по расчёту, - мрачно сказал виконт. - Во-вторых, постараться увидеть плечо будущей супруги ещё до женитьбы.
  
  - Виконт! Ну какая же девушка позволит такую вольность молодому человеку? - возразил барон. - Только такая, на которой жениться ни в коем случае не следует!
  
  - Вы правы, барон, - согласился виконт. - В таком случае... Даже не знаю, как и поступить в таком случае.
  
  - А я поступил бы по примеру моего отца! - сказал маркиз. - Я расскажу вам правдивую историю, о которой никто не знает.
  
  Тут Виолетта прервала свой рассказ.
  
  - Если в пьесе будут одни только разговоры, она будет скучна. Необходимо, чтобы зритель видел действие. Так что пока маркиз будет рассказывать, на сцене будет происходить всё то, о чём он рассказывает.
  
  - Ну что же, расскажи, как ты себе это представляешь! - сказал я.
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
  
  
  
  Виви предложила свой пересказ будущей пьесы.
  
  - Итак, барон, виконт и маркиз расположены в левой части сцены и после того, как маркиз Юро начинает рассказывать историю своей семьи, посреди сцены начинает происходить действие.
  
  - Знаете ли вы, господа, что в каждой дворянской семье есть своя тайна? Я докажу вам, что это на примере моей собственной семьи. Я знаю, что вы - благородный люди, и наша дружба не прервётся от того лишь, что я посвящу вас в свою семейную тайну.
  
  - Маркиз, не стоит рассказывать нам это, - говорит виконт. - Тайна должна оставаться тайной.
  
  - А я хочу рассказать её вам! -возражает маркиз. - Слушайте, вы не пожалеете об услышанном.
  
  Барон говорит, что не будет ничего плохого в том, чтобы послушать что-то интересное. Маркиз Юро начинает свой рассказ. Свет, освещающий собеседников, гаснет, и освещение выхватывает середину сцены, где происходит то, о чём рассказывает молодой маркиз Юро.
  
  - Мой отец, Анри Юро, маркиз де Шеверни, женившись на юной Франсуазе Шабо, которой в ту пору было только лишь одиннадцать лет, на следующий день после свадьбы отправился на войну, - рассказывает маркиз Юро. - Надо сказать, что в брачную ночь маркиз де Шеверни не притронулся к своей юной супруге, посчитав, что она ещё слишком мала для того, чтобы исполнять супружеский долг. Ему очень не хотелось оставлять молодую жену одну, но он верил, что она любит его, поскольку она на алтаре клялась быть верной и любящей женой, как это было принято. Посещая свой замок лишь наездами, маркиз с восторгом замечал, как девочка постепенно превращается в красавицу. Он предвкушал те дни, когда, наконец, военные походы не будут занимать всё его время, когда он сможет подарить свою нежность и любовь молодой супруге во всей полноте мужской ласки. А до этой поры маркиз лишь платонически любил свою юную супругу, любил без памяти, больше жизни!
  
  - Неплохое начало! - одобрил я.
  
  - Середина сцены освещается, и зритель видит нежное расставание маркиза и Франсуазы, - продолжала Виви. - Маркиз исчезает в глубине сцены, Франсуаза машет ему вслед платком, затем утирает этим платком свои слёзы. Середина сцены затемняется. Рассказчик вновь освещается, и он продолжает свой рассказ виконту и барону. Затемнение сцены, голос маркиза говорит: "Маркиз часто бывал при дворе Короля Генриха Четвёртого. Однажды на балу он увидел в зеркало такую сцену". Сцена вновь освещается, зритель видит зал, где небольшими группами стоят придворные. Король подходит то к одной группе, то к другой, все остальные придворные вежливо поворачиваются лицом к монарху.
  
  Король Генрих говорит: "Маркиз! Смотрите, пришёл ваш земляк и сосед шевалье Шамелэн!" Юро оборачивается в сторону пришедшего и говорит: "Вы обознались, государь, это не он, хотя похож. Насколько мне известно, шевалье Шамелэна сейчас находится в Блуа". В этот момент Генрих Четвёртый приставляет к затылку маркиза обе руки в форме рогов оленя. Все придворные, кроме Юро, смеются. Юро смотрит в зеркало и понимает, в чём дело. Затем он не спеша поворачивается лицом к Королю, который успевает убрать руки.
  
  Юро говорит: "Ваше Величество, кажется, вы давно не охотились на оленей? Приглашаю вас ко мне в Блуа! Там отличная оленья охота! Приглашаю всех вас, господа!" Затем Юро холодно кланяется и покидает зал. Затемнение, опять освещение показывает виконта и маркиза. Маркиз продолжает рассказ: "Молодая маркиза знала наверняка, что её супруг надолго отбыл в Париж. Но она ошибалась, маркиз мчался верхом домой, не жалея коня, проведя всю ночь в седле. Он прибыл в родовой замок на рассвете, когда все ещё спали.
  
  Сцена освещается, в центре сцены спальня маркизы. За стеной крики служанки: "Госпожа! Ваш супруг вернулся!" Маркиза вскрикивает от ужаса, и будит спящего рядом с ней молодого красавца. "Вставайте скорее, Шамелэн! Сейчас в спальню войдёт мой супруг! Бегите через окно! Скорей же!" Шамелэн в белье хватает одежду и выпрыгивает в окно в глубине сцены. Раздаётся крик. В этот момент в комнату входит маркиз. "Итак, вот как вы ждёте своего супруга!" Он подходит к окну и смотрит вниз. "Негодяй сломал ногу! Что ж, значит, он не скроется от меня" Он выходит в двери. Слышны громкие слова: "Держите шпагу, щенок!" "Я не могу защищаться, у меня сломана нога!" "Я буду драться с вами, стоя на коленях!" "Невозможно! Я не буду с вами драться!" "Ну что ж, это твой выбор! Умри же негодяй!" Слышится хрип Шамелэна. В двери снова входит маркиз. В его руках кубок и кинжал. "Маркиза, выбирайте, что вы предпочтёте. Этот самый кинжал, которым заколот ваш любовник, или яд?" Маркиза молча указывает на кубок. Маркиз протягивает ей кубок, она выпивает его и падает без чувств. Затемнение.
  
  Свет опять освещает рассказчика. "Врач констатировал, что маркиза умерла от несварения желудка, или, возможно, от нездоровой пищи. Врач также отметил, что маркиза была беременна на третьем месяце".
  
  Виконт спрашивает маркиза: "Зачем вы рассказали мне это историю? Мне теперь совершенно не хочется есть, хотя, полагаю, что оленина зажарилась превосходно!"
  
  - Извините, друзья, я слишком много выпил, а когда я выпью, я становлюсь не в меру болтлив и рассказываю какие-то страшные сказки.
  
  - Впрочем, маркиз, ваш рассказ очень полезен, ведь мы можем вывести из него мораль! - вдруг говорит виконт.
  
  - Какова же эта мораль? - спрашивает барон.
  
  - Во-первых, не оставлять жену одну надолго, - говорит виконт.
  
  - Во-вторых, не оставлять свидетелей! - говорит маркиз. - Право, никто не может определённо утверждать, что произошло что-то подобное. Известно лишь, что Шамелен, по-видимому, упал со своего коня, да так неудачно, что его шпага сломалась и её обломок вошёл ему в горло. Во всяком случае, всё указывало именно на это. Также известно, что молодая маркиза умерла от несварения. Мой отец вторично женился. На этот раз его супругой была моя мать, маркиза де ла Мориньер. Полагаю, что на этот раз он женился весьма удачно, во всяком случае, для меня. Ведь иначе бы я просто не появился на свет. Так что я даже в какой-то мере благодарен этому самому Шамелэну за то, что он дал мне шанс появиться на свет и стать старшим наследником моего отца, то есть графом де Юро, маркизом де Шеверни!
  
  - Я понимаю, маркиз, почему вы рассказали нам эту историю, - говорит виконт. - Вы ответили на вопрос, как следовало поступить старому графу де Рошфору! Пример вашего отца, маркиз, заслуживает внимания. Нет суда над недостойной супругой, выше суда её обманутого мужа. И в подобном случае никто не вправе его осуждать.
  
  - А ты сама согласна с этим, моё дитя? - спросил я.
  
  - Ни в коем случае! - ответила Виолетта. - Но ведь это - рассказ о событиях начала семнадцатого века, а мы свами живём в середине просвещённого девятнадцатого века! Более двухсот лет отделяет нас от этого дикого времени, когда граф, или маркиз, мог полностью распоряжаться судьбой своих слуг, и даже их жизнью, а также считал себя полновластным хозяином судьбы своей супруги и своих детей! Теперь, я думаю, подобное невозможно! И я надеюсь, что никогда в будущем такое не будет возможным. С позиции нашего просвещённого времени Атос - просто преступник!
  
  - Как ни больно мне соглашаться с тобой, я вынужден признать твою правоту, дитя моё, - сказал я.
  
  - Но вы же расскажите о том, как Атос провёл своё собственное расследование и выяснил, что Шарлотта, Анна де Бейль - преступница, заслуживающая смертной казни по всем человеческим и божьим законам! - продолжила Виви.
  
  - Каким же это образом, моя дорогая? - спросил я.
  
  - Вы расскажите о её преступном прошлом и о том, как Атос узнал о нём, - ответила Виви с твёрдой убеждённостью.
  
  Мне не хотелось с ней спорить.
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
  
  
  
  - И всё же позволь возразить, дитя моё, - сказал я. - Во-первых, в твоей версии в пьесе слишком уж много рассказов о прошлом. А в драме должны быть драматические действия, разворачивающиеся прямо перед глазами зрителя. Во-вторых, эпизод с Королём Генрихом Четвёртым требует большого количества действующих лиц, которые затем нигде не задействованы. Это дорого и неэффективно. В-третьих, в одном небольшом отступлении, не связанном ни с основными героями, ни с основным действием, требуется дополнительно два набора декораций. Антрепренёр поднимет меня на смех. В-четвёртых, история обнаружения клейма на плече молодой жены - это ключевой эпизод моей драмы. А в твоей версии этот эпизод раскрывается перед зрителями практически с первой сцены. Исчезнет элемент неожиданности, трагедия превратится в фарс. Вместо того, чтобы ужаснуться непостижимому, невероятному, невозможному открытию, Атос должен будет всего лишь констатировать, что и с ним произошла точно такая же история, как та, которую он услышал накануне! И, наконец, дальнейшие его действия, которые можно оправдать шоком от ужаса всей ситуации, теперь предстанут как холодный расчёт, опирающийся на твёрдую уверенность, что развод с обманщицей хотя и возможен, но обойдётся ему в половину всего того, чем он владеет. Выходит, что он попытался убить свою супругу только лишь для того, чтобы не лишиться половины своих денег? Меркантильный герой не вызывает симпатий, а меркантильный злодей - это именно злодей, театральный, нарочитый! А если сюда присовокупить тот факт, что он ещё не вступил в права наследства, то рисковал он очень немногим. Такой оборот событий превращает Атоса в чудовище! Таким образом, твои дополнения любопытны как образчик полёта мысли, но я их не приму.
  
  - Как скажешь, дорогой, - сказала Виви. - Можешь уменьшить мне тариф, поскольку я ещё недостаточно умна для роли твоего секретаря, а тем более исполнительного директора.
  
  - Ну что ты, Виви! - возразил я. - Я просто пытаюсь научить тебя лучше разбираться в законах драматургии, в характерах героев и, главное, в потребностях публики! Ты превосходная ученица и у тебя очень свежий взгляд на вещи, а также талант литератора, который я бы назвал врождённым, если бы не узнал от тебя, что ты развивала его вместе со своей юной подругой, которая была тебе как сестра.
  
  - Из нас твоих ты - гений, а я всего лишь подмастерье, - продолжала Виви. - Моё дело - подтаскивать тебе камни, из которых ты высекаешь произведения искусства, с которыми ты входишь в вечность.
  
  - Должен признаться, ты довольно точно описала ситуацию, - сказал я с самым серьёзным видом, после чего мы обо расхохотались.
  
  - Только не очень-то зазнавайся, дружок! - игриво добавила Виви, резко сменив тон на озорной. - Я собираюсь прочно занять место твоей лучшей музы. Лучшей, потому что единственной. Других муз я не потерплю, так и знай!
  
  - Других мне и не надо, тебя - больше чем достаточно, - ответил я. - Полностью капитулирую перед твоим весьма лестным предложением, возразить против которого у меня нет ни сил, ни желания. Между прочим, запиши для памяти всё то, что ты мне рассказала, это может пригодиться. Не для пьесы, конечно. Но для новой главы или даже для книги. Если я решу написать вводный роман о юности мушкетёров, это может быть использовано хотя бы частично. Но отсылка к неприятностям графа де Рошфора старшего меня не интересует. Я уже использовал этот эпизод в "Трёх мушкетёрах" и другого клейма в моих романах не будет. Эта ужасная лилия на плече женщины неописуемой красоты, выглядящей столь же невинно, сколь и привлекательно, моя находка, которая не должна повторяться в других романах, кроме пьесы на эту же тему и с этими же героями.
  
  - Твоя находка в "Мемуарах графа де Рошфора", - уточнила с улыбкой Виолетта. - Не хочу тебя огорчать, но должна сообщить тебе, что "Мемуары графа де Рошфора" написаны вовсе не Рошфором, а неким автором по имени Сандра де Куртиль.
  
  - Я догадывался об этом, но не знал имени подлинного автора, - солгал я. - Откуда ты это знаешь?
  
  - Я разыскала книгу "Подлинные мемуары мессира д"Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты мушкетеров короля, содержащие множество вещей личных и секретных, произошедших при правлении Людовика Великого" и узнала имя его настоящего автора, а затем выяснила, что ещё написал этот же самый автор, - ответила Виви. - Эти поддельные мемуары написал тот же самый автор, который написал поддельные же "Мемуары графа де Рошфора".
  
  Я пребывал в шоке. Как умна и пытлива эта девочка! Может быть, не следовало столь категорически отвергать её трактовку молодости Атоса? Мне сдало стыдно, я был излишне категоричен. В литературе нет твёрдого "невероятно" или твёрдого "невозможно", как и не существует твёрдого "достоверно", или "психологически точно". Все люди разные. Реакция одного человека отличается от реакции другого на те же самые события подчас просто диаметрально. Один в той ситуации, в которой оказался Атос, стал бы бушевать и ругаться, другой, умчался бы прочь, третий уселся бы и молчал, словно окаменевший, четвёртый, быть может, действительно решился бы на убийство, пятый предпочёл бы самоубийство. Так что писатель, описывающий реакцию своих героев на те или иные события, чаще всего описывает собственную реакцию на что-то подобное, но лишь в своём воображении. Очень может статься, что на самом деле он реагировал бы совершенно иначе в подобной же ситуации. Возможно, он описывает не свою реакцию, а ту реакцию, которую считает правильной, или лучшей, или более естественной, но сам он, возможно, в подобных обстоятельствах не бывал и никогда не побывает. Таким образом, все мы, писатели, лгуны, фантазёры, сказочники. А что требуется от сказочника? Чтобы он развлекал! Это первое и главное. Но ещё требуется, чтобы он не учил плохому, не так ли? Отнюдь не все об этом помнят. Да и не все об этом знают! Да и я сам почти всегда забываю об этом. Если я превращу свои романы в поучительные притчи, мои гонорары не прокормят меня. Даже при самой скромной диете. Возможно, они просто исчезнут! Если я буду писать то, что должно сказать моим согражданам, ни один издатель не возьмёт мои книги в работу! Я вынужден потакать вкусам развращённой толпы. Кажется, миновали времена, когда народ с удовольствием собирался на Гревской площади, чтобы поглазеть на казнь преступника. Чем ужаснее была казнь, тем больше собиралась толпа. Горожане брали с собой малых детей, включая грудных младенцев. Люди побогаче снимали на время казни соседние дома с окнами, выходящими на площадь, чтобы полюбоваться казнью с наиболее удобного места, где всё видно наилучшим образом, где можно удобно расположиться и разглядеть всё в деталях. Ушли ли эти времена? Кажется, первая революция и её последствия насытили толпу этими ужасными зрелищами. Публичные казни отошли в прошлое. Навсегда ли? Боюсь, что нет! Окажись у власти новый Марат, который превратит эти казни в новое развлечение для толпы, и новые поколения составят когорту зрителей с не меньшим удовольствием, чем это делали их деды! Теперь уже подобные представления перестали потрясать Париж. Поэтому народ жаждет видеть их на сцене. Им подавай зрелище с казнью Марии Стюард, или Карла Первого Английского, или Равальяка, или же Жака Клемана, или Жанны д"Арк, или маркизы де Бренвилье.
  
  Я пишу на потребу толпы! Эта девочка открыла мне глаза на моё творчество! Она выпятила и утрировала один эпизод моего лучшего романа, воспользовавшись уже известными сюжетами. И я разглядел его во всём его уродстве! Мне следовало бы снять драму "Молодость мушкетёров" со сцены и вернуть аванс издателю, а также вернуть уже полученный гонорар антрепренёру и директору театра! И я готов был бы это сделать! Я мог бы это сделать! Легко! Но в этом случае я должен немедленно съехать с той квартиры, которую снял для нас с Виолеттой. И расстаться с Виолеттой. Готов ли я заплатить эту цену за право смотреть на своих читателей сверху вниз?
  
  Нет, нет и нет! Я люблю эту девочку. Этого ангела. Эту живую античную богиню! Каждый изгиб её молодого тела вызывает у меня юношеский восторг. Я ощущаю себя вдвое моложе! Я чувствую рядом с ней себя почти её ровесником. Я - старый доктор Фауст, который в преклонном возрасте, далеко за сорок, стоящий по этой причине одной ногой в могиле, вдруг глотнул живительного напитка вечной юности. Плевать мне на то, что этот кубок наполнил мне Мефистофель! Он дал мне его и указал на эту новую Маргариту, на Виолетту, которая моложе, красивее, ошеломительнее моей самой дерзкой мечты о красавице! Троянцы похитили Елену, из-за которой началась война. Мне всегда казалось это чушью. Но если Елена была такой, как моя Виолетта, я твёрдо верю, что такое возможно. Два государства запросто могли бы воевать друг с другом по прихоти их правителей, если бы эти правители оспаривали бы право обладать Виолеттой! И если бы я был главой одного из таких государств, я возглавил бы свои войска, не задумываясь, я пошёл бы на смерть ради неё! Нет, я не верю себе. К чему умирать ради любви? Чтобы этой любовью воспользовался кто-то другой? Обожаемый мной Александр Пушкин умер для того, чтобы защитить честь своей обожаемой Натали! И каков же итог этой жертвы? Не в том ли, что его обожаемая жёнка стала супругой одного из трёх братьев-генералов Ланских, который сквозь пальцы смотрел на избыточно частые танцы её супруги с императором Николаем Первым? И чтобы к четырём детям от Пушкина бедная вдова во втором браке добавила бы трёх дочерей от Петра Ланского? И от Ланского ли? Нет, я не готов положить жизнь за любовь! Но я готов всю жизнь любить одну женщину, и, как бы ни было это тяжело, противоестественно для любого мужчины, и как бы ни было это невозможно уже при том опыте общения с женским полом, который я уже имел к моменту близкого знакомства с Виолеттой, я всё же добровольно и сознательно готов отказаться от всех женщин мира ради неё одной, чтобы быть с ней вечно, до того рокового момента, когда моё сердце перестанет биться, чтобы с последним поцелуем благословить её.
  
  Какие, однако, мрачные мысли родятся у меня при мысли о светлой любви!
  
  - О чём ты задумался, дорогой? - спросила Виви.
  
  - Сделаем остановку, - сказал я. - Отобедаем в ресторане у Максима, а потом направимся домой. Мы продолжим чтение моей драмы "Молодость мушкетёров", которую ты так великолепно критикуешь. Мне понравилось это занятие.
  
  - Вследствие приписки к договору? - спросила Виви, хитро улыбаясь.
  
  - По большей части именно по этой причине, - откровенно признался я.
  
  - Иными словами, ты признаёшь мою победу над тобой? - спросила Виви с гордой и самодовольной улыбкой.
  
  - Запомни, дитя моё, - сказал я. - Во все времена и во всех войнах победитель - это не тот, кто в действительности победил, а тот, кому удалось убедить весь мир в том, что победил именно он. В Бородинском сражении не победил никто, поэтому русские считают победителями себя, а мы - себя. На самом же деле победили Сатана и мародёры. Точнее истинными победителями сражения являются те, кто не участвовали в нём. Любая война - это поражение всех сторон. Но в истории победителями значатся те, кто пишут эту самую историю. Ты можешь считать, что победила меня, но если свет будет думать, что это я тебя завоевал, так оно и останется в истории.
  
  - Разве наши отношения вошли в историю? - спросила Виви.
  
  - Меня читает вся Франция, - напомнил я. - А Франция - это всегда мировая история. Следовательно, дамы, которые окажут мне честь, позволив мне разделить с ними их постель, будут восприниматься историей как дамы, которым я, великий писатель, оказал честь побывать в моей постели.
  
  Этими словами я закрепил свою победу над Виолеттой, по крайней мере, в моём собственном сознании.
  
  - Сударь, это я оказала вам честь, и в отношениях между нами это навсегда окажется именно так, - сказала Виолетта с подчёркнутой горделивостью. - А на мнение света мне наплевать. Это не ты меня завоевал, а я тебя.
  
  - Но ещё до этого я завоевал тебя с помощью своих книг, сам не подозревая об этом и вовсе не намереваясь это сделать, - напомнил я.
  
  - Невольная победа в необъявленной войне в зачёт не идёт, - сказала Виолетта.
  
  Я смолчал. Ведь я знаю, что лучший способ победить в споре с женщиной, это сделать вид, что победила она, и предоставить ей сказать последнее слово в споре.
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
  
  
  
  Мы прекрасно отобедали у Максима и вернулись домой в превосходном настроении.
  
  - Ну что ж, дорогая моя, продолжим чтение? - спросил я, надеясь, что оно пройдёт в столь же очаровательной манере, в какой мы общались с Виви уже два вечера подряд.
  
  - Хватит смешивать развлечения и работу, - возразила Виви. - Моё предложение о том, в каком виде и в каком месте мы будем работать над твоими текстами, исходило от неопытной соискательницы должности твоего секретаря, а теперь я - твой коммерческий директор. Один русский поэт, весьма неплохой, кстати, хотя он и создал только одно значительное произведение и множество всяких пустячных, да ещё написал пару вальсов, сказал: "Когда в трудах, я от работы прячусь, когда дурачиться - дурачусь, а смешивать два эти ремесла есть тьма охотников, я не из их числа!"
  
  - Замечательно сказал, жалко, что не в рифму, - ответил я.
  
  - В оригинале на русском языке это звучит в рифму, - ответила Виви.
  
  - Как фамилия автора? - спросил я.
  
  - Грибоедофф, что означает, любителя поесть трюфели, - сообщила Виви.
  
  - Едок Трюфелей Грибоедофф, - повторил я. - Как же называется то единственное произведение, которое ты похвалила?
  
  - "Горе от ума", - ответила Виви. - Очень подойдёт в качестве названия к твоим мемуарам, когда ты соберёшься их написать.
  
  - Итак, ты отказываешь мне в тех невинных развлечениях, к которым я уже за эти два раза так привык, что и не представляю себе, как я обойдусь без них? - спросил я.
  
  - Моё тело и мою любовь ты получишь после того, как мы покончим с работой, иначе мне начинает казаться, что ты попросту купил меня, словно продажную девку, и лишь только делаешь вид, что тебе нужны мои услуги секретаря.
  
  - Меня устраивает такое положение вещей, - сказал я. - Я должен был знать, что твою любовь не получится купить, её придётся завоёвывать ежедневно. И расплачиваться за неё не деньгами, а всей своей жизнью. Но меня это устраивает, повторю. Итак, начнём же, жестокое моё дитя, препарировать творчество несчастного влюблённого автора Александра Дюма.
  
  - Не согласна с определением "несчастный", но спорить не стану, тебе видней, - ответила Виви. - Только прежде, чем двигаться дальше по тексту, вернёмся к началу драмы. Итак, Шарлотта прибыла с мнимым братом Жоржем в Блуа в 1620 году. Все в этой местности говорили о брате с сестрой, которые очень нежно любят друг друга. Атос называет имя брата. Он говорит о том, что преданность Шарлотты к брату "была похожа на жертву, ибо угрюмый и нелюдимый нрав Жоржа Баксона лишил вас возможности бывать в свете". Далее он говорит, что её ум, молодость и красота создали бы ей положение в свете, где она бывала бы, если бы не брат. Итак, он тоже Баксон и его присутствие мешает ей продвигаться в свете. Я всё верно сказала?
  
  - Всё так, моя дорогая, - согласился я, не ожидая подвоха. - Далее он говорит: "Признайтесь, эта жертва не сделала вас счастливой".
  
  - Прекрасно, но вот Атос читает документы Шарлотты. Отец - Вильям Баксон, дворянин из Уэльса, мать - Анна де Бейль. Жаль, что ты не послушал меня и не дал имя Анна де Бейль самой Шарлотте, ну да ладно. Но почему вдруг Шарлотта говорит, что её брат Жорж - её брат от первого брака матери? И далее она говорит, что речь о том самом брате, которого виконт знает. Так что это именно Жорж Баксон. Жорж Баксон - сын Анны де Бейль и вовсе не сын Вильяма Баксона. Для начала, под каким же именем появился мнимый брат Миледи? Он носит имя Жорж. В будущем она так же точно будет обращаться к нему, когда он появится на сцене. Фамилию они выдумали, документы на дворянство подделали. Мы знаем из романа "Три мушкетёра", что Миледи сожительствовала со своим любовником, выдавая его за своего брата. Но если это - первый сын матери Миледи, как следует из предъявленных документов, а мать её звали Анна де Бейль... А Баксон была фамилия отца Миледи, который вовсе не является по документам отцом её мнимого брата Жоржа... Тогда почему он зовётся "Жорж Баксон"?!? Ведь речь идёт именно о Жорже, Шарлотта говорит о нём, что виконт его знает, а он знает только одного её брата, Жоржа Баксона, или человека, представившегося под этим именем. Неужели Шарлотта и Жорж настолько глупы, что якобы сына Анны де Бейль называют Жоржем Баксоном? Если первый муж Анны де Бейль был дворянином, тогда после его смерти его сын должен был бы унаследовать именно его имя, он не нуждался бы в имени своего отчима! Или же первый супруг Анны де Бейль был не дворянином? Но по понятиям дворян того времени это бы автоматически переводило саму Анну де Бейль в разряд не дворянок! Почему Атос не обратил внимания на это несоответствие? Ведь он такой щепетильный в вопросах дворянской крови!
  
  - Что ты предлагаешь, дорогая моя? - спросил я, совершенно обескураженный её словесным потоком.
  
  - Проблемы не было бы в следующих случаях, - произнесла Виви менторским тоном. - Первое. Если бы Шарлотта не утверждала, что Жорж - сын её матери от первого брака. Достаточно было бы просто назвать его братом. Тогда она Шарлотта Баксон, он - Жорж Баксон. Всё логично. Второе. Если бы Шарлотта сказала, что Жорж - сын её отца от первого брака. Очевидно. Третье. Если бы Жорж носил другую фамилию. В данном случае Жорж де Бейль, если имя де Бейль мать Шарлотты получила в результате первого брака. Или любое другое имя, кроме Жоржа Баксона. Тогда достаточно было бы упомянуть, что Жорж - сын матери Шарлотты от первого брака. Понятливому понятно. Четвёртое. Если бы Шарлотта сказала, что её отец усыновил её брата от первого брака матери. Тогда было бы лучше иметь подобный документ на руках.
  
  - Подытожим, - сказал я. - Либо Шарлотте не следовало бы акцентировать выдумку, что Жорж - сын матери от первого брака, либо, если она это сделала, это должно было бы объяснить факт, что он носит другую фамилию. Этого ты добиваешься?
  
  - Конечно! - ответила Виви. - Иначе получается нелепо, а автору можно сделать упрёк в неаккуратности.
  
  - На сегодня достаточно! - сказал я.
  
  - Займёмся чем-то получше? - спросила Виви, хитро улыбаясь. - Я вижу, наш уязвлённый автор не в настроении пошалить? Мы это сейчас исправим.
  
  
  Она подошла ко мне и сделала ... Нет, я решительно отказываюсь описывать наши интимные дела. Это, в конце концов, никого не касается, кроме меня и её!
  
  В этот вечер мы уже более не разбирали мою пьесу. Между прочим, она очень даже неплоха, моя пьеса, если она уже во второй раз была причиной наших милых развлечений, о которых я буду помнить всю мою жизнь! Тем более, что в этот раз Виви придумала кое-что новенькое, но я умолчу об этом!
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
  
  
  
  После того, как я вновь доказал Виолетте свою мужественность и тем самым слегка подправил мой престиж великого писателя, мы отдали дань лёгким закусками лёгкому вину, которые были приготовлены для нас нашей служанкой и по совместительству кухаркой.
  
  - Милый, я надеюсь, ты не сердишься на меня за тот разбор, который я устроила твоей пьесе? - спросила Виви.
  
  - Если твоя критика будет всегда оканчиваться так, как это было только что, я начну нарочно допускать ошибки и неточности в своих текстах так, чтобы у тебя не заканчивалась работа секретаря до скончания моей жизни! - ответил я, поскольку находился в крайне благодушном настроении.
  
  - В таком случае продолжим! - сказала она с оскорбительным для меня энтузиазмом.
  
  - Знаешь ли, моя дорогая, я уже не в том возрасте и не в том состоянии сил, чтобы вновь доказать свою состоятельность, как мужчины, после того, как ты уничтожишь моё чувство писательской гордости, - сказал с беспокойством я. - Твоя критика столь безжалостна, что от моего чувства собственного величия не останется ни следа. А это, знаешь ли, оскорбляет и утомляет.
  
  - Я лишь подведу итоги прочитанного, без особой критики, - ответила Виолетта и, не дожидаясь моего согласия, точнее, предвидя, что она его не получит, продолжала. - Итак, мы видим, что для виконта крайне важны документы о происхождении Шарлотты. Это можно было бы понять, если бы виконт желал получить согласие отца на его брак с ней. Но он не собирается получать таковое согласие. Отец противится этому браку по непонятным для зрителя причинам. Далее мы видим, что Атос дарит Шарлотте целую шкатулку с бриллиантами своей матери. Даже ещё до свадьбы. Зачем и почему? Было бы логично, если бы у виконта не было свободных денег, и если бы по какой-то странной причине виконт имел свободу распоряжаться бриллиантами своей матушки так, что отцу никогда ни при каких обстоятельствах не пришло бы в голову даже взглянуть на них. Он мог бы предложить ей заложить их для того, чтобы предстать перед старым графом де Ла Фер в качестве достойной для его сына невесты. Но этого близко нет. И к тому же заложить драгоценности мог бы сам виконт, но если бы это сделала Шарлотта, её могли бы заподозрить в воровстве. Так что этот подарок выглядит странно. Лучше бы виконт приложил силы для того, чтобы помирить Шарлотту со своим отцом. В богатой семье единственный наследник вроде бы не должен быть стеснённым в деньгах. А если он хотел скрыть свой брак от отца, но было неумно забирать драгоценности матери из отцовского дома, даже если номинально они уже принадлежали самому виконту. Отец мог бы пожелать перед смертью взглянуть на драгоценности своей покойной супруги, безусловно, обожаемой. Он хотел бы их потрогать, вспоминая дни молодости, когда графиня носила их. Поэтому было бы лучше, если бы он подарил что-то менее опасное для разоблачения его тайного брака с Шарлоттой, то есть просто сделал бы ей подарок. Он мог заказать для неё украшение, выражающее его любовь к ней, символ этой любви. Было бы достаточно кольца с хорошим бриллиантом. Но если он имел возможность тратить деньги на Шарлотту, ему было бы намного проще попросить Шарлотту сообщить отцу, то есть отцу виконта и будущему её свёкру, что на самом деле она богата и знатна, но её деньги и земли находится в Англии, и что ими в настоящее время распоряжается брат, но распоряжается в её пользу. То есть представиться, как невеста с достаточным приданным и достаточной знатности. Это было бы желательно, чтобы получить согласие отца Виконта на брак. После этого брак бы состоялся, и Шарлотта могла бы стать женой Виконта во всех смыслах, открыто и официально, без того, чтобы дожидаться смерти старого графа. Да и какой же он старый? И почему Виконт так уж уверен, что его отец скоро умрёт? И почему это его вовсе не беспокоит, кажется, он ждёт - не дождётся смерти отца, чтобы полностью реализовать свой брак. Точнее, чтобы ошеломить Шарлотту своим богатством и ввести в дом как полноправную графиню де Ла Фер!
  
  - Сжалься, - взмолился я. - Ты обещала быть не слишком жестокой к моей пьесе и ко мне.
  
  - Хорошо, пусть Атос подарит драгоценности Шарлотте, но такое я могу понять лишь в одном случае, - сказала Виви. - Пусть Атос скажет, что он плохо помнит свою мать, но любит её, и запомнил её в том виде, в каком она изображена на семейном портрете. На этом портрете она изображена в её фамильных бриллиантах, которые ей так шли! И Шарлотта удивительно похожа на его мать в молодости, так что он умоляет её надеть эти драгоценности, чтобы он смог полюбоваться её и в особенности насладиться этим её сходством с его матерью. А затем, когда Шарлотта надела эти драгоценности, он в восторге предложил ей оставить их себе в качестве его свадебного подарка.
  
  - Это хорошо, это мне нравится, - сказал я.
  
  - Никуда не годится! - вдруг воскликнула Виви. - Если она напоминает виконту его мать, то она напоминает его мать и старому графу. Тогда старый граф должен был бы с радостью согласиться на брак виконта и Шарлотты. Мужчины всегда отождествляют внешность женщины и её душу. Во всяком случае это справедливо в отношении молоденьких симпатичных девушек! Старый граф просто не смог бы сердиться на молодую красавицу, напоминающую ему внешне его горячо любимую супругу.
  
  - Почему же горячо любимую? - спросил я. - Нигде в моих книгах этого не утверждается.
  
  - Надо ли говорить, что Атос был чрезвычайно требователен к своей жене? - спросила Виви. - Это доказывает, что он хотел бы, чтобы его жена была такой же, какой была его мать. Следовательно, его мать в его представлении была идеальна. И в представлении старого графа тоже. Это не обсуждается. С эти всё ясно. Итак, странно, что Атос настоятельно требует от Шарлотты рассказа о её происхождении, но, получив бумаги, никак не использует факта их существования для решения этой проблемы. Или уж не надо было выяснять это и требовать бумаги, или уж, получив бумаги, надо было, исходя из этого, попытаться устроить этот брак с согласия отца. Кроме того, если отец виконта был при смерти, ему, очевидно, было бы желательно перед смертью удостоверится, что виконт женится, и что, таким образом, род его не прервётся. Если Шарлотта при этом была прекрасна, очаровательна, как мы находим далее, Атос сам говорит, что он влюбился "в прелестную шестнадцатилетнюю девушку, прекрасную как сама любовь, она не просто нравилась, она опьяняла", то почему бы этой очаровательной женщине не очаровать умирающего графа в качестве будущей невестки, продемонстрировать ему, что она достойна любви его сына? Удивительно нелогично!
  
  - Негодная жестокая девчонка! - воскликнул я.
  
  - Зритель может не разделять твоего мнения о Шарлотте, - ответила Виви.
  
  - Я тебя, а не её назвал негодной жестокой девчонкой, - уточнил я.
  
  - Я тебя поняла, но ты в своих оценках живых людей столь же необъективен, как и в оценках своих литературных героев, - возразила Виви. - Прочитав твою пьесу, я полюбила Шарлотту и возненавидела Атоса. Мне это не нравится! Я протестую! Я читала "Трёх мушкетёров" и два продолжения. Я люблю Атоса! Я обожаю Атоса! А ты заставил меня его возненавидеть! И я всегда ненавидела Миледи, но этой своей пьесой ты буквально заставил меня пожалеть её и полюбить! Дюма, ты уничтожаешь своих героев, клевещешь на них. Смотри сам. Шарлотте было только лишь шестнадцать лет! Столько, сколько мне сейчас! Может быть, твоему Жоржу было столько, сколько тебе? Но в этом случае Жорж ответственен на всё, что с ними произошло, а Шарлотта - только жертва, сначала жертва Жоржа, который её развратил и втянул в преступную деятельность, затем - его брата-палача, который её заклеймил, и затем, наконец, она жертва виконта, который клялся ей в любви, обещал, что она будет графиней де Ла Фер, а сам повесил её, предварительно сорвав с неё все одежды и связав ей руки! Уничтожил её физически и вдобавок перед этим уничтожил её нравственно, унизил так, что сильнее унизить едва ли возможно! Даже не разобравшись в причинах появления этого клейма!
  
  - Мы поссоримся, - грустно предрёк я.
  
  - Ничуть, - отмахнулась Виолетта. - И, кстати, что могло бы в дальнейшем так разозлить Атоса? Тот ли факт, что она, будучи с клеймом, согласилась тайно вступить с ним в брак, или тот факт, что она, будучи с клеймом, предоставила поддельные документы о своём благородном происхождении, чем убедила и его самого, и его старого отца, что она достойна быть супругой Атоса? Думается, во втором случае его негодование было бы более понятно! И ещё. Откуда у Шарлотты такие документы?! Она, как мы знаем, бежала из монастыря с Жоржем. То есть она жила в монастыре. Следовательно, документы о её происхождении находились в монастыре. Похитила ли она их? Тогда надо предположить, что документы не поддельные? Во всяком случае, она, в действительности, Шарлотта Баксон, дочь Вильяма Баксона, английского дворянина, и Анны де Бейль, похоже, французской дворянки? Ну, в таком случае, виконту ничего не стоило бы навести справки о ней, и выяснить, что никакого брата у неё нет! Почему же она так рисковала, предъявив ему подлинные документы? А если документы поддельные, то опять-таки Атос мог легко выяснить, что Шарлотта не имеет к роду де Бейль никакого отношения! Если уж подделывать документы, тогда лучше было бы в них указать, что оба родителя Шарлотты - иностранцы! И откуда у мелкого воришки, укравшего священные сосуды из монастыря и его юной шестнадцатилетней любовницы поддельные документы? Сами они едва ли могли быть специалистами. Заказали, купили? Откуда деньги? Ведь они не успели продать украденные сосуды, сосуды были возвращены в монастырь! А поддельные документы на дворянство так легко не купишь! Или всё-таки Жорж был отъявленным преступником, обладавшим связями, который смог ещё и эту аферу провернуть? И вообще, Дуду, не кажется ли тебе, что если Шарлотта прибыла к месту проживания Виконта в возрасте шестнадцати лет, то есть очень молодой, как и я сама, а её любовник смог уже устроиться на должность кюре, то есть не такой уж молодой, как она, тогда слова о том, что она подговорила его украсть священные сосуды, как-то не вяжутся со всеми этими обстоятельствами? Её братец-палач напрасно перекладывает не неё вину! Скорее следует квалифицировать эти деяния так: уже достаточно опытный Жорж вошёл в доверие и совратил несовершеннолетнюю Шарлотту. Он украл священные сосуды из монастыря и сбежал с ними, а также уговорил Шарлотту присоединиться к нему и сбежать из монастыря вместе с ней. Далее он склонил её к сожительству и жил с ней в грехе полгода. За это время он добыл поддельные документы о дворянском происхождении их обоих. Согласно этим документам, они не состояли в браке. Так что получается, что Жорж сумел совратить Шарлотту, уговорить на сожительство как любовницы, но не сумел убедить её выйти за него замуж. Не сумел или не захотел? Скорее именно не захотел! Похоже на то, что он строил расчёт на её красоте! Он сознательно выдал себя за её брата, чтобы завлекать богатых дворян или купцов на красоту своей любовницы, ведь это очень похоже на правду, не так ли? А как ещё они прожили целых полгода вместе, если они так и не успели продать священные сосуды? Скорее всего за счёт милости Атоса, на что они изначально и рассчитывали! Да и легко ли продать подобные вещи? Их можно было продать только переплавив, или расплющив, чтобы никто не понял, что это - священные сосуды, иначе их заподозрили бы в краже. А если сосуды были возвращены в монастырь, следовательно, ничего подобного с ними не было сделано. И почему Жорж был отправлен на каторгу, если сосуды были возвращены? Допустим, что закон настолько строг, но почему он сумел сбежать с галер через полгода? Как? Ему помог брат-палач? У палача связи с владельцами галер?
  
  - Ты сыплешь вопросы словно град по черепичной крыше, - сказал я. - Всё это мы обсудим позже.
  
  - Согласна, а пока подытожим, - сказала Виви, фактически, противореча мне. - В том отрывке, который мы привели, Атос непоследователен, Шарлотта непоследовательна, все они ведут себя странно, всё это невозможно, Дуду! И, главное, Шарлотту, в общем-то, не получается обвинить настолько серьёзно, чтобы согласиться, что она заслуживает смертной казни. Ну совратил малолетку Жорж! Так это Жорж заслуживает наказания! Но никак не она! В этой пьесе три негодяя и одна жертва. Негодяи - Жорж, его брат-палач и виконт. А жертва - Шарлотта Баксон!
  
  - Тебя следует отшлёпать по одному месту за то, что ты так издеваешься за любимым всей Францией писателем! - возмутился я.
  
  - Наконец-то ты догадался, чего я добиваюсь! - со смехом ответила Виви. - Начинай!
  
  И бесстыдница задрала своё платье, под которым, разумеется, ничего не было, показав мне свои прелестные ягодицы и подставив мне их для наказания.
  
  Ну что тут скажешь! Я не люблю доставлять боль кому бы то ни было, и прекрасная негодяйка, разумеется, знала это. Я очень легонько, любя, всё же выполнил то, на что она напросилась, после чего мы вновь предались нежной близости, на которую, к моему удивлению, у меня не только оказалось довольно сил, но, смешно сказать, эти силы проявились с такой настойчивостью, помимо моей воли, что отступать было некуда. Наказав или вознаградив негодяйку, а точнее будет сказать, что было выполнено одновременно и то, и другое, я уже совсем не сердился на неё. Чёрт подери, если она предложила бы сжечь пьесу, я согласился бы с лёгкостью!
  
  Впрочем, нет. Оставлю на завтра и на другие дни. Она будет критиковать и дальше мои прегрешения против истины, а затем я, это уже решено и утверждено, вознагражу себя этим действием, которое я ещё не решил, как назову - наказанием ли за дерзость, или же благодарностью за интеллектуальный разбор моих ошибок.
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
  
  
  
  На следующее утро после того, как мы позавтракали и вернулись домой, я предложил Виолетте продолжить её критические выступления против моей пьесы, которую я, конечно, любил, но не так сильно, как результаты, которые уже трижды последовали за подобной горячей дискуссией.
  
  - Ну что, моя дорогая, продолжим терзать мою драму и мою душу твоими дерзкими замечаниями? - спросил я в приподнятом настроении, готовясь сначала выслушать неприятные слова, а затем получить приятную компенсацию за них.
  
  - Милый, мне это уже не интересно, - сказала Виолетта несколько лениво и томно. - Я ведь вовсе не стремилась к тому, чтобы ты искромсал правками твою пьесу и с помощью множества правок изменил её до неузнаваемости! Пьеса вчера прошла с успехом. И, как я думаю, она была поставлена не впервые? Генеральная репетиция была связана лишь с тем, что конкретно эта труппа завершала подготовку постановки этой драмы в этом сезоне, и, может быть, лишь только в несколько обновлённом составе? Наверное, не ошибусь, если предположу, что это была премьера данной постановки, но вовсе не премьера драмы как таковой?
  
  - Тебя не проведёшь, - сказал я. - Да, пьесу публика уже видела, хотя, не в этом составе, и, наверное, не в точности эта публика. Публика постоянно меняется, иначе театры бы прогорели, никакую драму нельзя было бы показать дважды, или уж, во всяком случае, невозможно было бы повторить её в следующем сезоне.
  
  - Итак, нам обоим это скучно, - подвела итог Виолетта. - Тебе скучно и обидно выслушивать критику от столь молодой и неискушённой в писательстве читательницы или зрительницы, а мне, если признаться честно, надоела тема, которая разжёвывается в этой драме. Она практически ничего нового не даёт зрителям. Если бы она показывала мушкетёров в новом и неожиданно благородном качестве, это было бы любопытно. Но в том виде, в каком я с ней познакомилась, она скорее порочит их. По крайней мере, как я уже сказала, она порочит Атоса и реабилитирует Миледи в глазах зрителя.
  
  - Но мне показалось, что публика рукоплескала, и что зрители приняли сторону мушкетёров и возмущались поведением Миледи! - возразил я.
  
  - Тем хуже для публики, ибо она груба и нечувствительна, тем хуже для театральной труппы, ибо обидно играть для духовно чёрствых людей, тем хуже для антрепренёра, ибо с пьесой не вышло скандала, следовательно, публика скоро охладеет к ней, и тем хуже для тебя, поскольку ты гордишься тем, чем не следовало бы гордиться, - сказала Виолетта. - Не попробовать ли тебе написать новый вариант не путём исправления старого, а полностью сначала, с нуля, исключая все повороты и диалоги, которые имеются в этом варианте?
  
  - Для чего писать новую пьесу, если эта хорошо принимается публикой и даёт доход выше ожидаемого? - спросил я.
  
  - А и в самом деле! - согласилась Виолетта. - Для чего стремится к лучшему, если посредственное принимается за отличное? Завтра отнеси аванс за второй том господину Шатерену. Надеюсь, неустойка, которую он возьмёт с тебя, будет не слишком большой.
  
  Как я мог позабыть про аванс?! Двухтомник уже практически куплен! Одним томом я не обойдусь!
  
  - Может быть, я напишу что-то другое вместо второго тома в форме исправленной редакции той же самой пьесы? - спросил я.
  
  - "В голосе вопрошающего чувствовалась вселенская неуверенность"! - продекламировала Виолетта. - Дорогой, ты сам знаешь, что твои условия будут сочтены неприемлемыми. Шатерен наверняка уже велел напечатать в первом томе объявление о выходе второго тома с кратким анонсом, в котором указал, что из второго тома читатели узнают новые подробности молодости мушкетёров. Ему, наверняка, хватило ума ещё и утверждать, что новая редакция не только подробнее, но и заставить читателей содрогнуться от прикосновения к новой, ранее не известной тайне, а также испытать другие чувства от бурной радости до недоумения, от негодования до смеха.
  
  - Почему ты думаешь, что он использует эти эпитеты? - спросил я.
  
  - Потому что я послала ему текст этого анонса и рекомендовала разместить его на первой странице первого тома, - ответила Виолетта с улыбкой.
  
  Мне захотелось отшлёпать негодяйку и вовсе не шуточно, а всерьёз!
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
  
  
  
  - Послушай, Дуду, - сказала Виви. - Я хочу обсудить с тобой образ Шарлотты.
  
  - Великолепно! - поддержал я её идею. - Я тебя внимательно слушаю!
  
  - То, что ты изобразил её в своей пьесе вполне хорошей девушкой, которая заслуживает снисхождения, прощения, сочувствия, натолкнуло меня на то, что неплохо было бы эту нотку сочувствия к ней добавить и к первым главам "Трёх мушкетёров", не находишь? - спросила Виви.
  
  - Роман "Три мушкетёра" не подлежит пересмотру, - холодно возразил я. - Каковы бы ни были в нём достоинства или недостатки, этот роман твёрдо вошёл в ...
  
  Я испытывал затруднение для того, чтобы без хвастовства назвать нужный термин, но Виви выручила меня.
  
  - Вошёл в мировую классику, в сокровищницу не только Французской, но и всей мировой литературы, - подсказала Виви. - Ты можешь утверждать это без малейшего колебания, скромность тут не при чём, ведь это - чистая правда. И я не собиралась предлагать тебе переписать этот роман, поскольку это, действительно, невозможно. Читатель не примет корректировок. Но читатель, возможно, принял бы расширенную версию книги. Пока автор жив, никакое его произведение нельзя называть законченным.
  
  - Любопытная мысль, но я не переписываю своих романов, я пишу новые, - ответил я.
  
  - Именно об этом я и говорю! - обрадовалась Виви. - Ты мог бы написать роман под названием "Мушкетёры: начало", или ещё лучше: "Мушкетёры. Генезис".
  
  - Что за глупые названия? - возразил я. - Никогда никакой роман с подобным названием никто не купит!
  
  - Ну хорошо, пусть будет "Юность Миледи" или "Юность Атоса", или, как ты уже назвал свою драму "Юность мушкетёров", - согласилась Виви.
  
  - Я не даю согласия, но и не утверждаю, что не согласен, я просто готов выслушать тебя, - сказал я.
  
  Признаюсь вам, мой читатель, иногда следует дать женщине высказаться. Слушать её вовсе не обязательно, но надо уметь не выдавать себя. Женщина не простит невнимания к её словам, даже такая молодая, какой была тогда Виви. Даже пятилетняя девочка не простит вам невнимания к её словам! Ещё следует скрывать, что вам не интересно то, что она говорит, что вам скучно, или что вы не согласны с её словами. Всё это может чрезвычайно испортить ваши с ней отношения, и даже окончательно рассорить. Конечно, наилучшим советом был бы совет внимательно слушать, соглашаться со всем или почти со всем, что она говорит, а в случае несогласия лишь задавать очень тактичные и мягкие вопросы. Впрочем, и это опасно. Да к тому же подчас бывает просто невозможно! Согласитесь, невозможно, когда маститому писателю в зрелом возрасте какая-то пятнадцатилетняя или пусть даже шестнадцатилетняя девочка объясняет, что и как вам следовало бы написать, какими красками вам следовало бы изобразить характер героев, которых вы выстрадали, и которых уже любят или ненавидят ваши читатели, смотря по тому, какие чувства вы хотели в них вызвать к этим героям и антигероям. И что за блажь - изобразить антигероя в розовых тонах? Описать злодея так, чтобы читатель испытывал к нему симпатию? Сочувствовал преступнице? Чего доброго, после этого она предложит описать отвратительные черты характера положительных героев? Может быть мне изобразить Атоса пьяницей, Арамиса развратником, Портоса глупцом, а д"Артаньяна - вероломным авантюристом?!
  
  И тут я осёкся! Ведь я в действительности показал их таковыми! Правда, Атос пьянствует не всегда, но на протяжении довольно длительного периода времени, описанного в "Трёх мушкетёрах"! Портос глуповат почти всегда, а к тому же ещё и живёт за счёт своей замужней любовницы, и также поступает Арамис, который хотя и не глуп, но коварен, скрытен, жесток, одним словом, иезуит из иезуитов! Да ещё и лицемерен! Среди мушкетёров он - аббат, среди аббатов - мушкетёр, распоряжается деньгами Ордена как своими собственными, даёт суперинтенданту финансов Фуке такие советы, которые его окончательно губят, и даже погубил своего друга Портоса, втянув его в авантюру, которая ему была чужда! Заманил обещанием герцогства и пэрства! Хуже того, ведь он попросту бросил без какой-либо поддержки беднягу Филиппа, брата Людовика! Просто сбежал от него! А д"Артаньян, главный герой трилогии? Чем он лучше прочих? Своего начальника Мазарини он похитил! Отпустил только за выкуп, который был весьма неплохим! Генерала Монка он похитил обманом. Что ж, на войне как на войне, но истинные солдаты ведут войну лицом к лицу с врагом, а не прячутся, словно воры, переодевшись простыми рыбаками, злоупотребив доверием врага. И не нападают с численным перевесом на врага, который допустил оплошность, не ожидая подвоха! Конечно, я люблю своих героев, своих мушкетёров, но что толку? Ведь я показал их далеко не идеальными! И, я начинаю верить Виолетте, что в моей пьесе Шарлотта вовсе никакая не преступница! То есть если по законам человеческим она и виновна, то она понесла наказание намного более сильное, чем заслужила!
  
  - Что ты на это скажешь? - спросила Виви и замолчала, ожидая моего ответа.
  
  Меня прошиб холодный пот! Я осознал, что, витая в своих мыслях, я совсем её не слушал! Я ещё не готов был так жестоко обидеть её, сообщив, что пропустил мимо ушей все её слова. Её почти детская душа была так ранима! Или мне это только казалось? Интересно, вынесет ли она столь явное доказательство моего пренебрежения к её словам и к её мнению? Жесточайшее испытание для неё - услышать правду, и суровый экзамен для меня - продолжать беседу так, будто бы я слушал и осознавал каждое её слово!
  
  - Дорогая, это отличная идея, она меня заинтересовала, давай-ка проговорим её ещё раз, и на этот раз чуть подробнее, со всеми деталями, ты согласна? - ответил я.
  
  Виви внимательно посмотрела на меня и кивнула.
  
   - Хорошо, если ты хочешь услышать всё то же самое, но подробнее, я попробую изложить это именно так, как ты просишь, - сказала она.
  
  - Чудесно! - ответил я и приготовился слушать её внимательно, ничего не упуская из её слов.
  
  - Итак, Жорж оказался не подставным братом Шарлотты, а настоящим её братом, тогда как лилльский палач - самозванец, подосланный графом Рошфором, и целью графа было создать именно ту ситуацию, которая возникла, для того, чтобы Шарлотта была брошена Атосом, и тогда Рошфор вытащил её из петли и сделал из неё шпонку кардинала Ришельё, - сказала Виолетта.
  
  Я был ошеломлён. Ведь я уже сказал, что эта идея мне нравится, а Виолетта изложила какую-то несусветную ерунду, согласиться на которую я не мог бы даже в полном опьянении и за аванс, в четверо превышающий тот, который мне был выдан.
  
  - Знаешь ли, Виви, в отношении подробностей этой линии, я хотел бы сначала уточнить несколько моментов, - медленно проговорил я.
  
  - Ладно уж, признайся, что ты меня не слушал, и тогда я признаюсь, что всё то, что я тебе говорила, не имеет ничего общего с тем, что я тебе сказала только что! - сказала Виви со смехом. - Видел бы ты, какое глупое лицо было у тебя сначала тогда, когда ты думал о том, как бы помягче признаться мне, что не слушал меня, а затем, когда слушал всю ту чушь, которую я тебе наговорила в отместку за твою ко мне невнимательность! Ой, ну и смешной же ты!
  
  Она не выдержала и разразилась таким хохотом, что я тоже не смог удержаться от смеха. Негодяйка провела меня! Она читала меня как книгу! Обмануть её не было никакой возможности.
  
  - Дорогая, ты права, - сказал я, наконец. - Каюсь, прошу дать возможность искупить и загладить свою вину перед тобой! Я не слушал тебя, я обдумывал ту идею, которую ты высказала в самом начале своего монолога, так что да, я - старый Осёл, который не слушал мою умную девочку, которую следует слушать всегда! Позволь мне поцелуями испросить твоего прощения!
  
  Я припал к руке Виви, и сделал это не без удовольствия. Затем я попытался поцеловать её в щёку, но мои губы наткнулись на поспешно выставленную ей ладонь. Что ж, пришлось удовольствоваться этим, я поцеловал её ладонь.
  
  - Ты прощён условно, - сказала Виви. - Если подобное повторится, ты будешь наказан.
  
  - Какое наказание ты мне придумала? - спросил я с хитрой улыбкой.
  
  - Ты не войдёшь в мою спальню три дня, - сказала Виви.
  
  - Ну это слишком жестоко! - попытался возразить я.
  
  - Итак, господин писатель, вы уже заранее пытаетесь выговорить себе наказание поменьше? - подметила Виолетта. - Стало быть, вы намерены вновь провиниться передо мной таким же точно невниманием к моим словам? В таком случае, моё наказание будет жёстче. Если ваша вина повторится, вы не войдёте в мою спальню неделю.
  
  - Виви! - воскликнул я. - Будь же благоразумна!
  
  - Две недели, - холодно сказала Виви.
  
  - Хорошо, пусть будет так, тебе не придётся меня наказывать, потому что я буду всегда слушать то, что ты мне говоришь, - сказал я. - Я сдаюсь!
  
  - Вот это уже лучше, - сказала Виви. - А теперь проверим, как ты выполнишь своё обещание. Я повторю для тебя свои мысли, а ты только попробуй меня не слушать! Это тебе дорого обойдётся. Две недели, не меньше!
  
  - Я внимательно слушаю каждое твоё слово, - сказал я серьёзно.
  
  
  ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
  
  
  - Постарайся описать Шарлотту такими словами, которыми бы ты описывал девушку, в которую влюблён по уши, - предложила Виви.
  
  - Для чего это делать? - спросил я.
  
  - Ты должен убедить читателей в том, что Атос, д"Артаньян, Фельтон и другие мужчины, которые влюблялись в Миледи, не были безумны, - ответила Виолетта. - Можешь ты заставить своих читателей влюбиться в Шарлотту при первом знакомстве с ней? Так, чтобы читатель согласился с этими мужчинами, что не влюбиться в неё было невозможно! Я бы советовала тебе, чтобы и Арамис, и Портос тоже бы почувствовали что-то наподобие влюблённости при первой встрече с ней. Только тогда твои слова о том, что она - сама сатана, были бы убедительными, а сама мысль о том, что очаровательная красотка, сводящая с ума всякого, кто её повстречает, была бы одновременно и жуткой, и очаровательной. Необходимо вызывать сильные эмоции у читателей. Тогда они не просто будут наслаждаться твоей книгой, они будут зависимыми от неё! Они будут ожидать с нетерпением продолжения, а если продолжения не последуют, они пойдут штурмом на издательство, требуя, чтобы вышла новая книга о приключении мушкетёров!
  
  - Поздно, я уже написал в третьей книги трилогии, что все мои герои, кроме Арамиса, погибли, - ответил я.
  
  - Это ничего, - возразила Виолетта. - Ты можешь писать книги о том, что делали мушкетёры до первого романа, а также то, чем они занимались между первым и вторым романом, и между вторым и третьим, а также то, чем занимался Арамис после окончания третьего романа, удалось ли ему стать снова епископом, или, быть может, даже кардиналом? У тебя множество возможностей! Опиши, как влюбился герцог Бекингем в Миледи, когда встретил её на балу, на том самом балу, на котором она срезала у него два подвеска из двенадцати! Ведь наверняка она использовала все свои чары. Она была обворожительна, очаровательна! Он пожелал сделать её своей любовницей, и она дала ему понять, что это возможно. Он потерял всякую бдительность, и в результате она смогла это сделать!
  
  - Но Бекингем не мог влюбиться в Миледи, поскольку в то время он был влюблён в Королеву Анну! - возразил я.
  
  - Какая ерунда! - ответила со смехом Виви. - Не думала, что услышу такую глупость от мужчины! Да разве же влюблённость помешает мужчине пожелать другую женщину, когда та, которую он любит, далека, недоступна, ещё более недоступна, чем Луна, так как на Луну, во всяком случае, можно смотреть и любоваться ей, а Королева Анна была потеряна для Бекингема навсегда, лишь её портрет мог передать ему её застывший образ, при условии, что сходство было достаточным.
  
  - Но любовь не допускает прочих увлечений, - солгал я, поскольку по собственному опыту знал, что Виви права, меня лишь огорчало то, что она считает, что все мужчины таковы, и, следовательно, причисляет к ветреным мужчинам и меня, чего я категорически не желал.
  
  Нам не так обидно, когда про нас распространяют нелепые слухи, как то, что иногда про нас кто-то узнаёт истинную правду. Это намного опасней, и это унижает наше достоинство, поскольку нам нечего возразить, а если даже мы и станем возражать, то будем неубедительны, и, главное, мы в этом случае не верим сами себе. А быть неблагородным в собственных глазах просто невыносимо! Очень тяжело не иметь возможности обманываться относительно самого себя в своих собственных глазах. Так что подобные разоблачения со стороны той, которую хотелось бы убедить в своей искреннейшей любви и в своём чрезвычайном постоянстве я воспринимал болезненно, как это ощущал бы любой мужчина на моём месте.
  
  - Напомню тебе, милый, что герцог Бекингем был женат в ту самую пору, когда он объяснялся в любви Королеве Анне, - сказала с изрядным ехидством Виви. - Кроме того, у него были кое-какие отношения с Королём Карлом Английским, как и с его отцом в своё время.
  
  - Мне не нравится, что ты осведомлена обо всех этих безобразиях и говоришь об этих гадостях так спокойно, будто бы это - самое обычное дело, - сказал я с вполне понятным раздражением.
  
  - Что же ты хочешь, милый? - спросила Виви. - Ведь это - Англия!
  
  - Ну да, это страна совершенно дикая, - согласился я.
  
  - Исключительно дикая, - подтвердила Виви. - Почти как Франция. Эта островная монархия настолько дикая, что её Короли вели себя в точности, как Генрих Третий и как Людовик Тринадцатый! А ещё настолько дикая, что в ней отрубали голову королевским особам - Карлу Первому и Марии Стюард! Совсем как во Франции, где отрубили голову Людовику Шестнадцатому и Марии-Антуанетте!
  
  - Оставим политику и вернёмся к Миледи, - сказал я. - Итак, ты желаешь, чтобы я описал её так, словно сам был влюблён в неё? Но разве я умею это делать? Когда любишь, все слова кажутся недостаточными, всякое описание тускло, любое сравнение лишь оскорбляет предмет любви, который ты дерзаешь с чем-то или с кем-то сравнивать!
  
  - Ну тогда опиши её, хотя бы, как ты описывал Диану де Монсоро, или другую какую-нибудь положительную героиню одной из твоих многочисленных романтических книг, - предложила Виви.
  
  - Я постараюсь, - сказал я. - Итак, Шарлотта де Бейль. Совсем юная девушка, которой было в ту пору шестнадцать, но на вид ей можно было дать и пятнадцать, и даже четырнадцать лет.
  
  - Отлично, продолжай! - поощрила меня Виви.
  
  - Природа словно бы постаралась соединить в ней всю красоту, которая только может соединиться в одном создании, - продолжал я, внимательно разглядывая Виолетту. - Если бы Амур, сын Венеры, был девочкой, и если бы он выглядел на пятнадцать лет, то и он не был бы столь прекрасен, как была прекрасна Шарлотта. Роскошные белокурые волосы локонами спускались по её плечам, и когда открытое платье позволяло этим волосам касаться не только её нежной шеи, но также и её плеч совершенной формы, любой мужчина позавидовал бы этим волосам, которые имели возможность постоянно ласкать эти нежные плечи.
  
  - Красочно, - поддержала меня Виви.
  
  - Её высокий округлый идеальной формы лоб не только вызывал восторг, но и заставлял предположить, что в этой головке с очаровательными кудрявыми волосами достаточно ума, чтобы стать интереснейшей собеседницей не только для ровесниц, но и для умудрённых жизнью зрелых мужей, в чём они могли бы легко убедиться, если бы вступили в беседу с ней, - добавил я.
  
  - Для чего ты делаешь комплименты уму, не завершив описание внешности? - спросила Виви. - Не отвлекайся от описания того, как она выглядела.
  
  - Большие голубые глаза, длинные ресницы, которые можно сравнить с миндалевидными глазами газели, тонкие выразительные брови, чей изгиб придавал её лицу выражение игривой заинтересованности, соединённой с чрезвычайной доверчивостью к собеседнику, заставлял любого, кто смотрел на неё, верить в то, что он приятен и интересен ей, что он будет выслушан со вниманием и благосклонностью. При всём том, её ангельское лицо удивительным образом производило впечатление детскости и наивности, чистоты и природной нежности. Её аккуратный носик, слегка припухлые губы, идеальной формы овал лица, всё это столь идеально сочеталось в ней, что притягивало взгляды не только мужчин, но и женщин. Даже те обиженные судьбой некрасивые женщины, которые ненавидели всех красавиц, не могли питать к ней недобрых чувств, а, напротив, проникались к ней полным доверием, симпатией и сочувствием. Невозможно было не захотеть приблизиться к ней, и если уж не притронуться, то хотя бы вдыхать аромат её лёгких волос и лицезреть её нежную кожу.
  
  - Включил, наконец, фантазию, дорогой? - одобрительно спросила Виви. - Продолжай же!
  
  - И впрямь от неё исходил тончайший аромат, - продолжал я. - Она неуловимо тонко пахла жасмином, или сиренью, или розой, точнее ничем в точности из всего перечисленного, но всем перечисленным понемногу, а, быть может, чем-то ещё более притягательным, подобно тому, как запахи сосновой хвои, апельсина, свежеразрезанного арбуза и растаявшего под солнцем снега создают какое-то фантастическое ощущение праздника, свежести, чистоты. Я не берусь описать аромат её тела, но могу лишь настаивать на нём, что он сводит с ума.
  
  - Милый! - воскликнула Виолетта. - Почему ты так пристально смотришь на меня? Мне кажется, ты решил меня обмануть и вместо того, чтобы дать волю фантазии, попросту описываешь мой портрет? Да ещё и ароматы! Ведь это - кёльнская вода, которую ты мне купил!
  
  - Ты сама виновата, - возразил я. - Ты велела мне описать девушку, которую я бы мог полюбить на всю жизнь, так какого же ты хочешь описания от меня, кроме того, чтобы я описал тебя во всех подробностях? Другие варианты я попросту отвергаю!
  
  - Ах вот как? - весело воскликнула Виви. - Тогда продолжай! Но что ты будешь делать после того, как опишешь мою фигуру, мои руки и ноги?
  
  - Я потребую от тебя предъявить мне всё остальное, чтобы я мог создать наиболее точный и подробный портрет! - сказал я.
  
  - Но ведь ты не собираешься живописать картину купающейся Сюзанны и подглядывающей за ней старцев? - спросила Виви. - Ты не собираешься описывать картину из античных сюжетов, в которых женщины и, в особенности, богини, считали, что красота их тела - лучшая одежда для них, и другой попросту не требуется? В трилогии о мушкетёрах не могут наличествовать детальные описания тела Миледи! Ведь этот цикл не любовный, а авантюрный!
  
  - А кто говорит об изменении трилогии о мушкетёрах? - возразил я. - Мы говорим о дополнительных главах или о дополнительной книге, и жанр этого произведения может быть любой! В том числе и любовный!
  
  - В твоём возрасте писать любовные романы уже поздно, - возразила Виви.
  
  - А быть героем одного их таких романов не поздно? - спросил я. - По нашим с тобой отношениям я бы этого не сказал!
  
  - Будь героем любовного романа сколько хочешь, я, как ты заметил, только за, но издатель не примет такой роман от тебя, а читатели засмеют или предадут тебя анафеме! - ответила Виви.
  
  - В таком случае я сохраню эти описания для другого романа, в котором опишу наши с тобой отношения, - сказал я. - Я назову его "Роман о Виолетте".
  
  - Для нового романа в наших отношениях недостаточно событий, - возразила Виви.
  
  - Зато в них с избытком чувств и чувственных отношений! - настаивал я.
  
  - Ну давай, дорогой, продолжай своё описание моей внешности, - сказала Виолетта и хитро улыбнулась. - Точнее, внешности Шарлотты для твоей новой книги.
  
  - Кожа Шарлотты была такой нежной и прозрачной, что когда свет падал на её лицо сбоку, казалось, что она светится изнутри, - продолжил я.
  
  Виолетта села боком к окну, чтобы я мог проверить, насколько точны мои описания. Это меня побудило продолжить мои описания.
  
  - Её очаровательная головка отвлекала взгляд об совершенной шеи и восхитительных плеч, но не навсегда, - продолжал я. - Отдавая дань совершенству её лица вы бы уже не могли не полюбоваться и всем остальным. Девичья шея без единой морщинки словно бы приглашала полюбоваться и точёными плечами, которые могли бы составить гордость резцу Праксителя или мифического Пигмалиона, создавшего совершенное творение из мрамора, в которое он сам же и влюбился.
  
  Глядя на Виолетту, я понимал, что если бы я сотворил такое чудо из мрамора, я бы тоже умолял всех богов всех религий и концессий оживить её, чтобы я мог любить её не только взглядом. На счастье, Виолетта была живой, а не каменной! Как же я был ей за это благодарен!
  
  - Ну что ж, плечи как плечи! - решила пококетничать Виви. - Ничего особенного!
  
  Она провела рукой по своим обнажённым плечам, и я, глядя на неё, почувствовал некоторую дрожь, словно бы это не её рука, а моя нежно трогала её плечи.
  
  - Знаю, что вас, мужчин, интересуют вовсе не плечи, а то, что ниже, - продолжала Виви.
  
  - Ошибаешься, нас интересует всё вместе, - возразил я. - Знаешь ли, моя дорогая, всякому мужчине хочется посмотреть на грудь и ниже, в особенности, если ему нравится лицо, хотя ведь красота груди вовсе не обязательно связана с красотой лица! Но таковы мы все! Для нас грудь и живот обладательницы соблазнительного личика намного желанней, чем те же атрибуты женщины, не блещущей красотой лица.
  
  - И по этой причине вы приписываете несравненную красоту груди если её обладательница может похвастаться симпатичным лицом? - скорее провозгласила, нежели спросила Виолетта.
  
  - Мы не лжём, потому что и сами так ощущаем, - ответил я.
  
  - Ну что ж, продолжай описывать остальное, - сказала Виолетта и скинула свой халатик, вознаградив мой взор уже знакомым мне, но ещё более любимым, чем прежде, прекрасным видом.
  
  
  
  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
  
  
  - Между прочим, добавь-ка ты к имени своей Шарлотты ещё и второе имя Анной, в честь её матери, - предложила Виолетта. - А монастырь, откуда она сбежала, пусть будет Abbaye de Bardell, аббатство Барделля.
  
  - Хорошо, дорогая, - согласился я. - Ты имеешь в виду то самое аббатство, относительно которого барон Лобардемон по приказу кардинала де Ришельё производил расследование о деятельности этого аббатства в связи с процессом над Урбаном Грандье?
  
  - Именно так, - согласилась Виолетта.
  
  - Согласен, если скажешь, какой в этом смысл? - спросил я.
  
  - Мои славянские корни подсказывают мне, что будет забавно, что Миледи зовут Charlotte-Anne, Шаролтт-Анн из Барделля, - ответила Виолетта. - Можно было бы ещё вместо де Бейль назвать её де Билл, но это будет уже чересчур.
  
  Честно говоря, я не понял, что в этом забавного.
  
  - Ты собирался описать мою красоту не только в отношении лица, шеи и плеч, но и дальше, - напомнила Виви. - Продолжай, Дуду.
  
  Должен признаться, меня уже начинало бесить это её запанибратское ко мне обращение, это самое Дуду, и я собрался проявить твёрдость и возразить, но она стала медленно расстёгивать пуговки на блузке, под которой ничего не было. Это зрелище настолько привлекло моё внимание, что я и не подумал возмутиться.
  
  "Пусть называет меня как угодно, лишь бы эти отношения продолжались, - подумал я. - В конце концов, что обидного в этом "Дуду"? Она просто взяла первый слог моего родового имени и повторила его дважды. Ведь я точно также поступаю! Если Виолетта превратилась в Виви, почему бы Дюма не превратился в Дуду? Мне кажется, что я молодею с этой малышкой, так почему бы мне не превратиться в Дуду?"
  
  Впрочем, додумать эту мысль новый Дуду не смог. Скинув блузку, она открыла виды своего тела, которые до сих пор волновали меня, несмотря на то, что мы уже несколько дней были вместе, и эти несколько дней казались мне целой жизнью, причём, жизнью новой, совершенно счастливой и притягательной. Я отдал бы всю свою славу первого писателя Франции и все свои гонорары за то, чтобы и дальше оставаться с ней во всех смыслах, которых мы в своих отношениях достигли. Кроме того, я поймал себя на новом для меня ощущении. Если раньше я всё-таки ощущал какую-то ответственность за её жизнь, за её судьбу, за её нравственное целомудрие, то это обращение "Дуду", которое ставило меня на один с ней уровень, как бы снимало с меня всякую моральную ответственность за неё и за себя. Мы были двое влюблённых, двое молодых людей, которых не волнует ничто кроме взаимных чувств, которым не нужно ничего, кроме близости и обладания друг другом. Я почувствовал острое желание подойти, прикоснуться к её груди руками, прижать её к себе, или прижаться к её соблазнительному телу губами и теперь же, вновь, но как в первый раз, освобождённый от тени ответственности, воистину влюблённый, любящий и любимый без ограничений, без опасений, без осторожности, овладеть ей словно бы впервые, и ощутить всю полноту сладости и судорожного счастья, завершающего сладчайший путь к вершине наслаждения.
  
  - Дорогая... - прошептал я и направился к ней.
  
  - Не спеши, Дуду, сначала опиши меня! - возразила Виви. - Иначе я надену блузку и спрячусь от тебя в своей спальне!
  
  - Что же ты со мной делаешь! - воскликнул я с притворным негодованием.
  
  Сила моих чувств, дающая о себе знать, требовала от меня немедленных действий, но я постарался внушить себе, что я смогу её обуздать. Впервые в жизни я занимался литературой, отмеченной особой формой вдохновения, которая у мужчины проявляется столь специфическим образом, что будь я обнажён, она не могла бы не заметить перемен в моём физическом состоянии и не понять, что эта перемена возникла вследствие созерцания её соблазнительных красот.
  
  - Плоть отвлекает меня и мешает мне быть объективным, но я постараюсь, - ответил я. - Что ж, скажу тебе, что твоё тело, юное, с нежной кожей, стройное и упругое, украшено такими нежными выпуклостями, которые выдают и девственную юность твоего тела, и уже наступившую раннюю зрелость твоей красоты, нежные пастельные тона сосцов на твоих грудках в тон твоим губам заставляют желать припасть к ним моими губами, как можно нежнее и дольше, - кажется я сказал что-то подобное, а может быть, совсем что-то иное.
  
  Могу лишь признаться, что я нёс всякую чушь, мне самому были противны слова, которые я произносил, поскольку я понимал, что они ничуть не достойны ни того предмета, который я старался описать, ни тех чувств, которые я испытывал, ни той общей картины, которая могла бы быть увековечена в песнях, написанных кем-то более талантливым, чем царь Соломон, написавший свою Песню Песней.
  
  - Послушай, Дуду, поглупевший гений, это так потешно, и ничуть не эротично! - сказала Виви со смехом. - Ты не мастер эротической прозы. Ты - мастер диалогов, неожиданных поворотов в фабуле, мастер описывать характеры, настроения, исторические картины и всяческие пиры, застолья, балы и военные сражения. Иными словами, ты гениально описываешь всё, кроме женской красоты!
  
  - Признаюсь, что моё перо слабо перед твоей неописуемой красотой, - покорно согласился я. - Я никогда не писал в такой обстановке, которая заставляет больше ощущать и воспринимать, нежели думать и подбирать слова. Если бы я оказался на пиру, я не мог бы описывать еду, я бы её вкушал. Если бы я оказался рядом с историческими лицами, я бы не описывал их, я бы смотрел и слушал. Если бы я оказался посреди сражения, я бы не записывал, а глядел бы во все глаза. Так почему же ты хочешь, чтобы я описывал тебя, тогда как я хочу созерцать, осязать и обонять?
  
  - Убедил, противный мальчишка! - сказала Виви и с показным капризным движением отбросила блузку прочь. - Иди же в мои объятья, созерцай, осязай и обоняй!
  
  - Позволь я освобожу твоё божественное тело от тех немногих покровов, которые на нём остались! - прошептал я в восторге.
  
  - Звучит пошло и высокопарно одновременно, - прошептала Виви. - Прочь слова. Действуй и молчи, мой неутомимый Демосфен, Цицерон и Гомер в одном лице.
  
  - Твои сравнения тоже не шедевр, - ответил я. - Так молчи же и ты.
  
  - Совсем молчать? - прошептала Виви, подставляя мне свои губы для поцелуя.
  
  - Если захочешь стонать, выть или хохотать, делай это, или что угодно, можешь даже болтать и молоть всю эту чушь, но знай, что я тебя больше не слушаю! - сказал я и запечатал её уста своими.
  
  Читатель, я не буду описывать то, что произошло дальше. Если ты когда-нибудь любил, ты дорисуешь остальное в своём воображении, а если ты не любил, ты не поймёшь меня, так что ни к чему тебе читать подобное.
  
  
  
  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
  
  
  - Почему ты сделала это таким образом? - спросил я.
  
  - Мне так захотелось, - ответила Виви. - Возражаешь?
  
  - Ничуть! - ответил я. - Но мне кажется, ты обделила себя в этом случае?
  
  - Мне было приятно ощущать, что ты счастлив, что ты получил новые ощущения, и всё это доставило большое удовольствие и мне самой, - ответила Виви.
  
  - Удивительно! - восхитился я. - Мне казалось, что подобные отношения настолько интимны... В общем, я должен признаться, что у меня такое впервые.
  
  - Тем приятнее мне знать, что они были самыми полноценными до самого конца, - ответила Виви и хитро улыбнулась. - Знаешь, дорогой, во всём мире этот способ любви называют французской любовью.
  
  - Не знал, но теперь буду знать, - солгал я. - И поскольку мы оба французы, я могу рассчитывать на то, что ...
  
  - Ты можешь рассчитывать на что угодно и когда угодно, если только ты не будешь меня обижать, - ответила Виви.
  
  - Я надеюсь на то, что я не обижу тебя ненароком, поскольку нарочно я ни при каких обстоятельствах не допущу такого обращения с тобой, на которое ты могла бы обидеться, - поспешил я её заверить. - Скажи же мне, что тебя может обидеть, и я постараюсь никогда этого не допускать.
  
  - То же, что и любую другую девушку, - сказала Виви. - Невнимание, неуважение, пренебрежение мной, обман.
  
  - К этому, очевидно, следует добавить излишнее внимание к другим женщинам? - спросил я с улыбкой.
  
  - Я не могу запретить тебе интересоваться другими девушками, - ответила Виолетта. - Если бы я тебе это запретило, это бы означало, что я заставляю тебя сделать выбор: лгать мне или расстаться со мной. Я не настолько глупа, чтобы так вести себя.
  
  - Ты чрезвычайно умна, но бывают же случаи, когда мужчина не интересуется другой женщиной, кроме своей! - ответил я. - Почему же ты не допускаешь, что такие отношения могут возникнуть между нами?
  
  - Такое происходит сплошь и рядом, но не вечно, а только лишь временно, - ответила Виви. - Верность - это не жизненная позиция и не отличительная черта мужчины. Это состояние души, настроение, жизненная ситуация. Любая ситуация не вечна. Требовать от тебя, чтобы ты был только со мной, столь же нелепо, как требовать от кого бы то ни было, чтобы он не менялся со временем - не старел, не болел, жил вечно. Ничего вечного не бывает. Даже наша Земля не всегда существовала и не всегда будет существовать. Так почему же чувство восторженной близости обязано длиться вечно? Даже самое сильное удивление когда-нибудь проходит. А восторг - это всего лишь одна из редчайших форм удивления. Даже самое сильно чувство радости и счастья приедается, стирается, превращается в повседневное ощущение того, что всё идёт так, как полагается. И в этом случае даже самый малейший повод огорчиться занимает все чувства и мысли, если всё остальное неизменно, стабильно и надёжно. Бедняку кажется, что он был бы счастлив, если бы у него появилось десять луидоров, но дай ему тысячу луидоров, и он вскоре начнёт горевать, что не имеет ста тысяч. Король, который владеет целым государством, способен огорчиться тому, что какая-то из фрейлин отказала ему в знаках особого внимания.
  
  - Такого не происходило ни с одним Королём, насколько мне известно, - возразил я.
  
  - Да, происходило только с твоим вымышленным Людовиком Четырнадцатым и мадемуазель де Ла Вальер, да и то недолго, - согласилась Виви. - Полагаю, что твоя мадемуазель была очень хитра, и понимала, что рыбка должна сначала покрепче заглотить крючок с наживкой, лишь после этого надо будет вытягивать её из пруда.
  
  - Я не знаю, какова была де Ла Вальер в действительности, но моя литературная Ла Вальер была искренней в своей любви, - ответил я.
  
  - Не могу судить о том, какой была истинная Ла Вальер, но та Ла Вальер, которую ты описал в "Виконте де Бражелон", кокетка и лицемерка, она хитра, бесчестна, и её главное оружие - ханжество и показная набожность, - ответила Виви.
  
  - Ты сейчас о моей книге говорила? - спросил я с недоумением.
  
  - Да, Дуду, о твоей, о чьей же ещё? - подтвердила Виви. - Или ты знаешь другую книгу с таким же названием?
  
  - Но, полагаю, автору лучше знать, кого он изобразил в своём произведении! - возразил я с энтузиазмом.
  
  - Позволь обсудить с тобой такой пример, дорогой, - сказала Виви. - Предположим, художник, который решил изобразить животное, которое никогда не видел, изображает его по описанию. Предположим, что он изобразил льва в виде большого волка с человеческой головой. Или, допустим, он изобразил лошадь с рогом на лбу и объявляет, что нарисовал носорога. Или же он изобразил рогатую зебру высотой в два туаза и утверждает, что это - жираф. Или он изобразил свинью высотой в те же два туаза, у которой к тому же на место носа крысиный хвост, и утверждает, что нарисовал слона. Как бы ты назвал такие картины?
  
  - Я назвал бы их химерами, - ответил я, начиная догадываться, к чему она клонит.
  
  - А если художник изобразит слона и скажет, что это - жираф? - спросила Виви.
  
  - Тогда его следует поправить и сообщить, что на его картине изображён слон, - ответил я и почувствовал себя побеждённым. - Скажи, зачем ты так себя ведёшь со мной?
  
  - Как? - спросила Виви и снова хитро улыбнулась.
  
  - Ты унижаешь меня как автора, как творческую личность, находя ошибки в моих произведениях, - сказал я.
  
  - Напротив, я поднимаю твою самооценку, и не только её, - ответила Виви и указала глазами на то, что всё ещё находилось в трёх дюймах от её лица. - И мне кажется, что тебе это нравится, тебя заводит то, что я критикую твои произведения.
  
  Тут она снова использовала свои губы так, что я не способен был дать ей достойный литературный ответ, и мой ответ на её действия был совершенно и полностью нелитературным.
  
  Несколько минут спустя, которые я не собираюсь описывать, как бы читатели не ждали этого от меня, я, полностью счастливый и расслабленный, уже и думать забыл о наших литературных разногласиях. Но не такова была Виви. Она решила развить тему нашей дискуссии.
  
  - Дорогой, я должна тебе раскрыть глаза на некоторые нюансы отношений между мужчиной и женщиной, - сказала она.
  
  - Я опасался, что ты слишком наивная и неискушённая девочка, и остерегался посвящать тебя в тонкости таких отношений, но, как оказалось, мои опасения были напрасны, ты знаешь многое, уж не знаю откуда, из книг ли, или ещё откуда-то, - начал было я.
  
  - Милый, если ты сделаешь предположение, что я знаю что-то из этого из своего личного опыта, ты обидишь меня, и это произойдёт на ранее, как через двадцать минут после того, как ты обещал не обижать меня, - напомнила Виви. - Всё, что я знаю об этом, я знаю из книг, из размышлений, и из нашего недолгого опыта общений, очень всесторонних, как ты мог заметить!
  
  - Да-да, извини, я именно это и хотел сказать! - поспешно поправился я. - Но я лишь хотел понять, откуда ты знаешь то, что собираешься мне рассказать, и в чём, как ты полагаешь, я не осведомлён?
  
  - Я же уже сказала, что из книг и из размышлений! - ответила Виви. - Ты сначала меня выслушай, а потом будешь удивляться в отношении источника моих сведений! Я хотела тебе сказать, что ты не столько мужчина, сколько литератор. Я давно это поняла. Ещё до того, как мы с тобой начали... До нашей первой встречи в твоей квартире.
  
  - Я - не мужчина? - в растерянности и с некоторой обидой переспросил я.
  
  - Ты не в такой мере мужчина, в какой мере творческая личность, и, поверь, это нисколько не унижает твою мужскую сущность, - поспешила уточнить Виви. - Это не означает, что в тебе меньше мужественности, чем в других мужчинах, а это всего лишь означает, что в тебе литературной жилки намного больше, чем жилки мужлана, который хотел бы обладать как можно большим количеством женщин.
  
  - Ну, в этом смысле, пожалуй, ты права, - сказал я, не до конца понимая, что она имеет в виду.
  
  - Ты настолько глубоко внутри себя являешься литератором, что тебе скучны женщины, которым скучны твои романы, - сказала, как отрезала Виви. - Твоя литература - это существеннейшая и наибольшая часть твоей жизни. Она для тебя реальна. Ты весь живёшь в ней. Твои мушкетёры - это не просто твои друзья, это даже твоя семья, ближе чем семья, это часть самого тебя. Твои Короли, Королевы, Кардиналы, герцоги, маркизы, твой Наполеон и твой адмирал Нельсон, твоя Королева Марго, твой Генрих Наваррский, твой Шико и брат Горанфло - это существенные части тебя.
  
  - Быть может, дитя моё, ты права, - согласился я. - Но ведь это не так уж плохо! Я даю им жизнь, а они кормят меня! Так что это - не паразитизм, а симбиоз. Мои литературные герои прекрасно уживаются со мной, а я с ними!
  
  - Именно так, дорого! - сказала Виви. - А я тоже собираюсь ужиться вместе с тобой, и, мне кажется, что у меня это неплохо получается.
  
  - Настолько неплохо, что мы немедленно идём венчаться, я буду твоим супругом, мы будем вместе на всю жизнь! - сказал я.
  
  - Не спеши, дорогой! - возразила Виви. - Я ещё не договорила. Ты, мой Дуду, будешь несчастным, если свяжешь свою жизнь с женщиной, которая не интересуется твоими литературными произведениями.
  
  - Но ведь ты не такова! - воскликнул я.
  
  - Но я не такова, - согласилась Виви. - Я совсем не такова. Я интересуюсь всеми твоими произведениями, я прочитала их все, и не один раз. Твоя литературная жизнь - это и моя литературная жизнь. Она вошла в меня, она стала частью меня.
  
  - Сегодня же идём в церковь и повенчаемся, - сказал я.
  
  - Да куда же ты так торопишься?! - возразила Виви. - Вместо того, чтобы наслаждаться свободой, жизнью и приятным обсуждением твоих произведений, ты торопишься приковать себя ко мне, а меня к тебе супружескими цепями, цепями Гименея, чтобы потерять в дальнейшем всякий выбор, всякую свободу, право на собственную отдельную жизнь? Ты обладаешь свободой и ведёшь себя по отношению к ней так, будто бы свобода тебя тяготит! Для чего тебе это? Ты хочешь лишиться свободы сам, или желаешь лишить свободы меня?
  
  - Ни то, ни другое, я просто боюсь потерять тебя! - воскликнул я.
  
  - Ты меня не потеряешь, пока не вздумаешь запереть меня в клетке, не важно, каменной, железной или золотой, - возразила Виви. - Мы свободны и счастливы, и каждый наш день - это наш день, который мы провели вместе не по обязанности, а по свободному выбору! Ты же непременно хочешь превратить наши встречи в обязанности!
  
  - Но к чему противиться своей судьбе? - недоумевал я. - Ведь сама судьба свела нас! Я тебя люблю, ты меня любишь, почему же нам не соединиться в семью навек, до гроба?
  
  - Милый, с чего ты взял, что я тебя люблю? - спросила Виви. - Дорогой мой, ты всё выдумал. Насколько я помню, я никогда, ни единым словом, ни разу не говорила тебе, что я тебя люблю.
  
  
  
  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
  
  - Но... - только и смог сказать я.
  
  Я был в шоке.
  
  - Я очень плохая девочка! - весело воскликнула Виви. - Не хочешь ли наказать меня за это? А то ты уже два раза получил полное удовольствие, а я пока ещё только испытываю сочувствие к твоим радостям, и не более того! Работай, дорогой!
  
  Дальнейшую сцену я также не буду описывать. Чёрт подери, я ощущал себя восемнадцатилетним с этой бестией!
  
  Через полчаса, когда страстные проявления моей любви к Виолетте и нежные наши объятия после вершины этой страсти несколько успокоились, наши мысли вернулись к земным материям, и я понял, что наряду с гневом, который усилил мою страсть, я ощущаю грусть. Эта грусть пока ещё омрачала моё настроение не всерьёз, но, подобно мелкому облачку, которое способно со временем разрастись до огромного грозового облака, эта грусть, это неудовлетворение, это состояние ощущения незаслуженной обиды начало уже разъедать мою душу, как первое пятно ржавчины начинает разъедать железный нож, оказавшийся в морской воде, предсказывая его скорый конец.
  
  - Скажи, дорогая, что ты пошутила, сообщив мне, что не любишь меня, и никогда не любила, - сказал я.
  
  - Для чего ты лезешь в мою душу, если ты имеешь моё тело всегда, когда тебе этого хочется? - спросила Виви.
  
  - Я хотел бы не только ощущать физически, что ты - моя в телесном смысле этого понятия, но также знать это и в отношении твоей души, - ответил я.
  
  - Извини, дорогой, я не могу тебе этого дать, - ответила Виви.
  
  - Откуда такая жестокость в таком юном существе? - спросил я скорее самого себя, чем мою собеседницу.
  
  - Жестоко лгать, обещая большее, чем можешь дать, - парировала Виви. - Но не давать необоснованных обещаний - это не жестоко, это разумно и милосердно.
  
  - Если бы ты обманула меня, ты подарила бы мне более полное счастье, - продолжал рассуждать я.
  
  - Я заложила бы мину, под названием "непереносимое разочарование" в наши отношения, - возразила Виви. - Всё это время я размышляю над моим соотечественником, Александром Пушкиным. Думаю, что часть вины за случившееся несчастье лежит на тебе, дорогой.
  
  - Как могу я отвечать за случившееся в России? - с удивлением и возмущением спросил я.
  
  - Представь себе, дорогой, что твой тёзка, имеющий, как и ты, африканских предков, что делает его характер таким же взрывным, как и твой, влюбился, подобно тебе, в девушку, которая намного младше его! - сказала Виви. - Собственно, она была почти моей ровесницей, когда вышла за него замуж, а в момент их первой встречи была даже младше, чем я сейчас! Он был твоим ровесником, если не ошибаюсь. Он говорил ей о любви, она в ответ сообщила, что в случае согласия на брак её матушки, она не будет противиться этому союзу.
  
  - Если между нашей с тобой ситуацией и ситуацией между ними и имеется некоторое сходство, это не делает меня ответственным за то, что случилось с ними, - возразил я.
  
  - Не спеши с выводами, милый, и слушай дальше, - ответила Виви. - Пушкин - гений, поэт и прозаик. Он существовал в своём собственном мире. Преподаватели лицея, начитавшиеся книг идеологов нашей революции и впитавшие идеи Великой Французской Революции, воспитывали своих учеников в духе тяги к свободе, осуждения монархии, которую все они называли абсолютизмом и к свержению которой все стремились. Франция повлияла на становление характера Александра Пушкина. Сначала он жил мечтами преобразования монархии абсолютной в монархию конституционную. Затем он стал мечтать о полном свержении монархии. Он писал стихи, которые с восторгом читали, переписывали и распространяли его друзья. Затем разразилась гроза. Большинство его друзей участвовали в восстании против нового императора, более сотни из них были приговорены к смертной казни, но казнили только пятерых, остальным казнь заменили ссылкой в Сибирь или каторжными работами. Все казнённые были друзьями Пушкина. Понимаешь ли ты, мой дорогой, что это был за человек? На вопрос императора Николая о том, где был бы Пушкин, если бы он оказался в столице, поэт ответил, что был бы, конечно, вместе со своими друзьями. Он признался императору в том, что он сражался бы против него с оружием в руках! Но император не пожелал расправиться с мятежным поэтом, вместо этого он сообщил ему, что отныне сам станет ему цензором, что Пушкин отныне не может передвигаться по своей Родине без разрешения императора, и что он ничего не может более публиковать без его разрешения. На поэта надели ошейник, поводок и намордник! Но он пытался не подчиняться. Он встречался с друзьями, читал им свои произведения, которые ещё не успел прочесть его державный цензор! Понимаешь ли ты, что этот человек весь целиком существовал только в своём собственном литературном творчестве, всё остальное он воспринимал только через призму своего стремления к борьбе за так называемую "вольность"!
  
  - Всё это очень поучительно, но я не понимаю, при чём тут я, - ответил я.
  
  - И во такой человек, например, утомившись быть гонимым, решил зажить простой жизнью женатого человека, в достатке и спокойствии, - продолжала Виви. - Он женился на восемнадцатилетней красавице, самой красивой женщине столицы, если верить описанию тех, кто её видел и имел возможность сравнивать! Женился по любви на девушке, которая и понятия не имела, что такое "любовь"! Он попросту убедил её, что и она также любит его, и она по наивности своей ему поверила. Ровно то, что собираешься сделать ты в отношении меня!
  
  - Возможно, я повторяю ошибки Пушкина, но твоя мысль о моей вине остаётся для меня возмутительной и невероятной! - продолжал я.
  
  - Я не сержусь на то, что ты меня перебиваешь только лишь потому, что любой диалог лучше монолога, - ответила Виви. - Но если ты перестанешь меня перебивать, ты скоро поймёшь мою мысль. Итак, эта очаровательная глупышка рожает своему гениальному супругу трёх милых деток, затем встречает в обществе молодого франта родом из Франции. Она влюбляется в него по уши, вопреки тому, что он влюбил в себя половину замужних дам полусвета Санкт-Петербурга, и с доброй четверти этих влюблённых в него дам получил свою долю ответной любви, украсив макушки мужей этих дам ветвистыми украшениями, делающими их похожими на оленей. Разумеется, этот Дон Жуан не мог не заметить самую красивую даму полусвета, и всеми силами стремился убедить её в своей сильной любви. С этой целью он убеждал её, что лишь она одна является смыслом его жизни, целью его существования и прочее, и прочее. Кончилось тем, что дамочка совсем потеряла голову, было несколько свиданий наедине, а завершилось всё дуэлью, жертвой которой пал её гениальный, но не дальновидный и даже в чём-то совершенно по-детски глупый супруг, величайший поэт России, Александр Пушкин.
  
  - При чём тут я? - упрямо переспросил я.
  
  - Юного волокиту звали Жорж д"Антес, - холодно ответила Виви. - Представь себе, что этот кавалерист, не умеющий держаться в седле, но великолепно танцующий, снабжал супругу Пушкина французскими романами. Она читала романы, которые он ей давал до того, как потеряла голову от него, она читала их во время своей четвёртой беременности, она читала их после рождения четвёртого ребёнка, она читала их и после того, как её ревнивый муж узнал о её романе сначала от знакомых, затем сам наблюдал её неприличное влечение к нему на многочисленных балах, и, наконец, получил анонимные письма, полностью разоблачающие его супругу. Даже и после самого серьёзного разговора между Пушкиным и его женой, она не перестала встречаться с д"Антесом, не перестала получать от него самые модные французские романы, увлекалась ими, эти романы возбуждали её воображение, пробуждали в ней чувственность и укрепляли её любовь к заезжему французскому барону.
  
  - Ты хочешь сказать, что д"Антес посылал ей мои романы, - сказал я. - Понимаю, но отвергаю твои обвинения в том, что мои романы способствовали этому адюльтеру! Я в своих романах не обучал женщин тому, что, находясь в браке, они могут и должны любить каких-то других мужчин, изменять своему супружескому долгу.
  
  - Зачем же, Дуду, ты говоришь мне неправду? - спросила Виви. - Если я говорю тебе, что твои романы развратили Натали Пушкину, не лучше ли было бы тебе задуматься о том, какие именно романы я имею в виду?
  
  - В своих романах я воспеваю истинную и чистую любовь! - ответил я. - Я не посягал в своих романах на нарушение супружеского долга!
  
  - Будто бы! - усмехнулась Виви. - Неужели ты ничего не помнишь?
  
  - Ты имеешь в виду, что Арамис был любовником герцогини де Шеврёз, что Портос был любовником госпожи Кокнар? - догадался я. - Ну, это такие мелочи!
  
  - Дуду, дорогой, в твоих романах почти все замужние женщины становятся любовницами мужчин, чьими мужьями они не являются, и я нигде не нашла осуждения этих отношений в твоей авторской оценке! - воскликнула Виви.
  
  - Но послушай, дорогая, кажется эти два примера вовсе ничего не доказывают! - сказал я.
  
  - Два примера? - спросила Виви. - Два примера, говоришь ты? Королева Анна Австрийская и герцог Бекингем. Шарль д"Артаньян и Констанция Буонасье! Арамис и госпожа де Буа-Трэйси! Луиза де Ла Вальер и Людовик Четырнадцатый! Атос и герцогиня де Шеврёз! Арамис и герцогиня де Лонгвиль! Д"Артаньян и Мадлен, хозяйка гостиницы "Козочка"! Портос даже на супругу Планше положил глаз! В твоей трилогии про мушкетёров где только есть любовь, там она обязательно не любовь между супругами! А супруги - это Атос и Миледи! Людовик Тринадцатый и Анна Австрийская! Постылые браки, приносящие только несчастье обеим сторонам!
  
  - Неужели же госпожа Пушкина читала мою трилогию о мушкетёрах? - спросил я.
  
  - Нет, она читала произведения своего мужа, это ты хочешь сказать? - ответила с иронией Виолетта. - Конечно же читала! Она не читала ни строчки из того, что сочинял её гениальный супруг, потому что все гении в глазах своих супругов и своих лакеев всегда ничтожества! Она, жившая в доме, где было пять тысяч томов избранных книг, с благодарностью получала от своего возлюбленного французские романы, которые проглатывала жадно один за одним!
  
  - Ну, мушкетёров я писал вовсе не для дам, - отмахнулся я. - Не моя вина, что мадам Пушкина увлеклась мушкетёрами.
  
  - Если бы она не читала мушкетёров, она читала бы другие твои романы, которые в этом отношении были ничуть не лучше, - ответила Виви. - Твоя Королева Мария-Антуанетта влюблена в графа де Шарни, и не только. Твоя Диана де Пуатье - любовница Короля Генриха Второго. Твоя Княгиня Монако влюблена в Филиппа, брата Короля Людовика Четырнадцатого. Диана де Монсоро влюблена в Бюси, Маргарита Наваррская изменяет своему супругу направо и налево, сам её супруг, Генрих Наваррский, также меняет одну любовницу на другую, со счёта сбиться можно от его побед. Также ведут себя очень многие замужние дамы и женатые мужчины из твоих романов.
  
  - Ну ладно, это общие черты многих наших романов, - сказал я. - Такова мода, таковы запросы читателей.
  
  - Жорж д"Антес направил мадам Пушкиной твой роман "Граф Монте-Кристо" с припиской: "Натали, прочтите историю моего дяди"! - воскликнула Виви. - Ни больше, ни меньше!
  
  - Откуда такие сведения? - спросил я.
  
  - Сестра Натали, Катерина, вышла замуж за Жоржа д"Антеса и через полгода после злосчастной дуэли это семейство прибыло во Францию, - сказала Виви. - Моя хозяйка была хорошо с ней знакома. Мы шили для неё кое-какие мелочи, ведь я была белошвейкой. Кое-какие вещи, сшитые мной, наверное, она и поныне носит. Так вот эта Катерина рассказала моей хозяйке о том, какие книги читала её сестра Натали. Что касается надписи, о которой я говорю, она была нанесена прямо на книге, Катерина своими глазами видела эту надпись, она поверила этому и по этой самой причине сама также прочитала книгу трижды, и, разумеется, влюбилась в загадочного и таинственного потомка твоего Графа Монте-Кристо!
  
  - Какая ерунда! - воскликнул я. - Эдмон д"Антес - вымышленное имя!
  
  - Дорогой мой, не странно ли, что ты даёшь своим героям вымышленные имена, соответствующие реальным дворянским именам? Твой Эдмон д"Антес носит имя реально существующего дворянского рода. - продолжала Виви. - Это позволило Жоржу д"Антесу утверждать, что книга рассказывает об истинных событиях, произошедших во Франции. А поскольку действия романа происходят практически в наши дни, это позволило Жоржу выдать себя за ближайшего родственника графа Монте-Кристо. Наивная дамочка, обратившая внимание на сходство имён и на тот факт, что у Эдмона д"Антеса не было детей, поверила и в то, что Жорж является единственным наследником графа де Монте-Кристо. История с таинственным усыновлением Жоржа неким бароном Геккереном, который по возрасту никак не годится ему в отцы, была преподнесена как ещё одна тайна, связанная с некоей таинственной историей. Жорж наплёл ей, что в интересах торжества справедливости он вынужден скрыть от врагов, оставшихся во Франции, своё подлинное имя, и с этой целью затеяно было вся эта история с усыновлением. Иными словами, он окутал свою персону ореолом тайны, намекнул о каких-то подлых действиях по отношению к нему и к его родственнику графу де Монте-Кристо, намекнул также и о несметном богатстве, которое достанется ему после смерти дяди. Глупышка не спала две ночи подряд после того, как он ошарашил её всеми этими нагромождениями лжи, которые подтверждались косвенно историей из твоего романа, Дуду. Конечно, ты не виновен в том, что случилось. Но если бы не было твоего романа, или если бы героя твоего романа не звали Эдмоном д"Антесом, всё могло бы быть совсем по-другому.
  
  - Я перепишу имя в романе! - воскликнул я. - Я изменю имя своего героя!
  
  - Не говори глупостей, Дуду, это невозможно, книга издана огромными тиражами, - ответила Виолетта. - А самое главное - Пушкина это уже не вернёт.
  
  - Скажи, Виолетта, для чего ты рассказала мне всю эту ужасную историю? - спросил я. - Ведь не для того же, чтобы меня терзало чувство вины? Мой роман не призывал ни к чему злодейскому и непотребному. Своим романом я осуждаю подлость, предательство и другие злодейства. Я учил людей быть лучше, чище, добрей! Если Мерседес не любит своего супруга, а любит Эдмона, она, тем не менее, не изменила супружескому долгу и не стала любовницей Эдмона! Я не виновен в гибели твоего земляка и моего тёзки Александра Пушкина!
  
  - Да, конечно, дорогой, ты не виноват, - сказала Виви. - Я лишь хотела сказать тебе, чтобы ты не спешил жениться на девушке только по той причине, что она видится тебе красивой, нежной, желанной. Всякая девушка, которая младше тебя на двенадцать лет, может оказаться желанной. Сегодня я, завтра другая, а послезавтра - Бог весть! Тебе нужна такая жена, которая будет любить в тебе гения, которая будет читать каждую написанную тобой строчку! Ты писатель, и тебе нужна жена писателя, а это - особый сорт женщин!
  
  - Но ведь ты как раз такая! - воскликнул я. - Ты любишь мои романы, ты знаешь моё творчество как никто другой!
  
  - Может быть так, а может быть и нет, - ответила Виви. - Откуда ты можешь знать?
  
  - В том, что ты знаешь мои романы, я не раз убеждался, - ответил я. - И ты сама призналась, что любишь их!
  
  - Думаю, что да, - согласилась Виви. - Но что, если я встречу другого автора, который пишет лучше тебя? И влюблюсь в него?
  
  Это был удар для моего самолюбия!
  
  
  
  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
  
  
  - Виви, ты, несомненно, легко можешь найти мужчину моложе и красивей меня, - сказал я. - Я допускаю также, что он может оказаться лучше меня во многих отношениях, включая темперамент и физические достоинства, с которыми мне бесполезно соревноваться. Но неужели ты надеешься встретить человека, талантливее меня в той самой сфере, в которой я являюсь несомненным мастером? Находясь подле человека, которого знает не только вся Франция, но и весь мир, и я ничуть не преувеличиваю, ты всерьёз надеешься найти здесь, в Париже, человека, который бы мог сравниться со мной своим литературным талантом?
  
  Виолетта молчала, лишь хитро улыбалась и ожидала продолжения моей тирады.
  
  - Я могу понять и простить, если ты увлечёшься мужчиной, превосходящим меня в чём угодно, быть может даже во всём, - с жаром продолжал я. - Тысячи женщин только здесь, в Париже, ничуть не ценят в мужчине литературный дар, они просто не знают, что это такое. Быть может, десятки тысяч женщин вовсе не интересуются литературой, и от мужчины им требуется совсем иное. Но если ты говоришь, что превыше всего ценишь во мне мой литературный дар, и по этой причине допустила, чтобы между нами возникло то, что, я надеюсь, было не всего лишь мимолётным развлечением, а чем-то более значительным, и не только для меня, но и для тебя. Я надеюсь, что наши отношения хотя бы на четверть столь же важны для тебя, как они важны для меня. И если эти отношения зародились и утвердились на почве твоего признания моего литературного дара, то как ты могла предположить, что где-то рядом, здесь, в Париже, ты можешь легко найти другого, перед которым мой литературный талант померк бы настолько, чтобы ты увлеклась этим человеком сильней, чем сейчас увлечена мной?
  
  - Продолжай, - тихо сказала Виолетта, заглядывая мне в глаза.
  
  - Ну хорошо, - сказал я. - Быть может, я погорячился. Быть может, я - далеко не лучший писатель. Предположим, что даже здесь, в Париже, где-то живёт и оттачивает свой литературный талант молодой, красивый, стройный и богатый, щедрый и холостой писатель, который через некоторое время обставит меня во всём, что ни есть во мне хорошего. Пусть в его присутствии и на его фоне все мои достоинства померкнут, как меркнет свет Луны в присутствии Солнца. Я - реалист, и я допускаю, что такое вполне возможно.
  
  - Серьёзно? - спросила Виолетта с недоверчивой улыбкой.
  
  - Мне несколько трудновато это представить, но я допускаю такую возможность, если не сердцем, то здравым рассудком, - ответил я.
  
  - Ах, прости, я запамятовала, что ты обладаешь здравым рассудком, - сказала Виолетта. - Я буду иметь это в виду и учитывать эту новость впредь. Продолжай, пожалуйста.
  
  - Пропускаю эту колкость мимо ушей, - ответил я снисходительно. - И продолжаю свою мысль. Итак, пусть ты встретишь человека, который будет лучше меня во всех отношениях. Он будет не только моложе, красивее, сильнее, но ещё и талантливее меня. Может быть он ещё и будет прекрасно танцевать, петь, или что там ещё? Не знаю. Плавать, лазать по деревьям? Пусть так, всё так, он будет лучше меня во всём. Но разве будет он любить тебя так, как люблю тебя я?
  
  После этого я с нежностью посмотрел в глаза Виолетте.
  
  Она молчала. Мне даже показалось, что она затаила дыхание.
  
  - Ведь я люблю тебя, Виолетта, так, как никогда никого не любил, и никогда никого не полюблю, - сказал я, продолжая смотреть ей в глаза. - Сможешь ли ты встретить в ком-то другом такую любовь, какую испытываю к тебе я? И если мои чувства ещё не зажгли в тебе ответного огня любви, может быть просто у нас с тобой было недостаточно времени, чтобы ты не только узнала меня получше, но и ощутила всю глубину моей любви к тебе?
  
  - Ты всё это говоришь серьёзно? - прошептала Виолетта. - Как ты можешь утверждать, что любишь меня, если ты меня почти совсем не знаешь?
  
  - Я знаю о тебе достаточно, чтобы довериться своему сердцу, - ответил я. - Для этого вовсе не обязательно знать о тебе абсолютно всё, не обязательно знать все твои достоинства и все недостатки, если они у тебя есть. Я всего лишь позволил себе прислушаться к своим чувствам, которые я к тебе питаю. Уж поверь, что несомненное умение любого литератора состоит в умении прислушаться к себе, услышать и понять свой внутренний голос. Ведь чувства всех героев всех моих книг - это то, что я услышал в себе, то, как я сам отреагировал бы на подобные ситуации, в которые они попадают! Так что поверь мне, себя я знаю! Быть может, я не знаю в тебе чего-то, что оттолкнуло бы меня, быть может, мне предстоит узнать о тебе что-то не вполне хорошее, или даже вовсе плохое, но я вовсе не боюсь этого. Ведь моя любовь к тебе уже случилась, она произошла, она стала моей судьбой, она разрослась во мне до неимоверных размеров. Поэтому что бы я ни открыл в тебе такого, что мне могло бы не понравиться, это будет в моих глазах не твоим недостатком, а тем, что я приму без возражений, и это станет нашей общей судьбой. Если в тебе существуют недостатки, которые можно и нужно исправить, мы будем исправлять их вместе. Если они окажутся неисправимыми, я смирюсь с ними. Если они будут таковыми, что жизнь с тобой станет для меня невыносимой, значит, я буду жить этой невыносимой жизнью и благодарить судьбу за то, что всё это происходит со мной. Если наша с тобой совместная жизнь не подарит мне больше ни единой минуты счастья, я буду вспоминать то счастье, которое уже испытал с тобой, и этого испытанного с тобой счастья хватит мне на всю мою будущую жизнь, эти воспоминания будут питать мою любовь к тебе всё то время, пока я буду жив. А если будет что-то новое, лучшее, тогда я стану рассматривать это событие, как дар небесный.
  
  Виви смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
  
  - Это правда? - спросила она, наконец, тихим шёпотом.
  
  - Конечно, милая, - ответил я таким же шёпотом и поцеловал её руку.
  
  - Знаешь, дорогой, я не представляла, что всё так серьёзно, - сказала она. - Я читала из книг, что только зрелые и сильные духом мужчины способны на самую сильную любовь, что это встречается редко, но такое бывает. Но только теперь я убедилась, что это правда. После этого твоего признания я ощутила всей душой, всем сердцем, что я тоже тебя люблю. И что я могу и должна признаться тебе в этом. Я просто счастлива, что со мной такое случилось!
  
  Я заключил её в объятия, после чего наши уста слились в долгом поцелуе, а затем последовало взаимное доказательство наших сильных чувств друг к другу. Конечно, оно произошло в постели, и, разумеется, никаких подробностей этого общения я не стану излагать в этой книге.
  
  После этого Виолетта перестала дразнить меня, и, мне кажется, что она, в действительности, полюбила меня. Что ж, у меня есть причины для гордости. Я завоевал её. И вся описанная мной сцена подтверждает, что я - что ни говорите гениальный писатель. Почти мгновенно я составил этот монолог, который принёс мне победу. Вот что значит действительно настоящий талант драматического писателя, а также в придачу к нему и колоссальный литературный опыт. Я не только великолепно импровизировал, но и в качестве актёра исполнил свою роль так, что даже сам поверил себе.
  
  Мой читательский талант победил и обезоружил недоверчивую и скептически настроенную Виви.
  
  Читатель, ведь ты же не думаешь, что всё то, что я сказал Виолетте, я в действительности чувствовал в этот самый миг? Я уже обладал достаточным опытом для того, чтобы понимать, что в мире не существует вечных чувств, а также, чтобы понимать, что мужчина по возможности всегда должен говорить своей женщине именно то, что она желает слышать, и что умение понять, что именно она желает услышать - это не бог весть какой талант. Ведь каждая дочь Евы желает постоянно слышать, что она - лучшая из всех представительниц её пола, по крайней мере, в глазах её друга, и что он горячо убеждён в этом, раз и навсегда, на всю оставшуюся жизнь. Почему-то женщинам гораздо приятнее слышать, что мужчина желает прожить с ней бок о бок остаток дней и умереть в один день, тогда как мужчине гораздо приятнее было бы услышать, что в ближайшие полгода, или, во всяком случае, месяца три, его отношения с женщиной, которая ему нравится, не будут ничем омрачены. Обещание на больший срок ничего не стоят, как обещание прекрасной погоды на ближайшие несколько месяцев. Всякий знает, что погода имеет свойства портиться, чтобы потом снова разъяснилось, и всякий знает, что точно такое же происходит и с настроением любой женщины, и что особенно остро это вынужден ощущать тот мужчина, который имеет счастье состоять с ней с особого рода близости. Чтобы не замечать резких изменений женщины к худшему и не получать от этого самых наижесточайших эмоций, надобно быть этой женщине вовсе посторонним человеком.
  
  Итак, наши отношения наладились наилучшим образом, хотя они к этому времени ещё не разу и не портились, но я уже изрядно утомился от колкостей и обидных слов, отпускаемых время от времени Виолеттой. Неприятное впечатление от её признания в нелюбви ко мне полностью сгладились радостью от её последующего признания в любви. Я был на вершине блаженства, особенно, после получения самых достоверных доказательств подлинности её чувств, сразу же последовавших за этим признанием.
  
  Но Виолетта всё же не угомонилась.
  
  - Скажи, дорогой, как ты мыслишь нашу дальнейшую жизнь? - спросила она. - Ведь ты - романтик! Ты уже, наверное, продумал нашу будущую жизнь, словно один их твоих новых романов? Мне предстоит родить тебе нескольких детей? Это хорошо для однообразной семейной жизни, как у всех, но едва ли подойдёт для слезливого романа, над которым барышни будут проливать слёзы, пряча роман под подушку от своих родителей и воспитателей! Думаю, мне следовало бы заболеть какой-нибудь чахоткой и медленно, капля за каплей, терять свою жизнь, лёжа на белых простынях, харкая кровью и признаваясь тебе в моей бесконечной любви, сетовать на то, что Судьба несправедлива, а затем благословлять её за то, что она подарила мне тебя? А после моей смерти ты посвятишь целую главу описанию моих похорон, а эпилог - описанию моей одинокой могилы, разумеется, в чистом поле, под простым деревянным крестом, на который ты раз в год в день моей смерти ещё тридцать лет будешь приносить букетик свежесобранных ландышей или первоцветов?
  
  - Что это на тебя нашло такое меланхолическое настроение? - спросил я с недовольством.
  
  - Это не я, дорогой, это ваша писательская братия виновата, - ответила Виви со смехом. - Что ни любовный роман, то вот такая слезливая история с печальным концом. Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Дюма и Виолетте!
  
  - Я прошу, нет я требую, чтобы ты жила долго, и пережила меня на тридцать лет! - ответил я, совсем без притворства. - Ты можешь приносить на мою могилу цветы пару-тройку лет, но лучше выходи замуж за кого-то поприличнее. Мне будет приятно знать, что и после моей смерти твоя жизнь будет обустроена. Хотелось бы, конечно, чтобы ты погоревала несколько, но пары лет вполне достаточно для моего самолюбия.
  
  - Я пошутила, а ты так серьёзно ответил на эту тему, что мне уже стало вовсе не смешно, а печально, - ответила Виви.
  
  - Нет ничего печального в том, что молодые переживут тех, кто их старше, - возразил я. - Я же не сказал, что я умру в самое ближайшее время. Пусть это будет попозже, лет этак через сорок. А ты живи себе и после того, как это случится.
  
  - И кому же я буду нужна в мои пятьдесят пять лет? - воскликнула Виолетта.
  
  - Как же ты говоришь, что тебе будет пятьдесят шесть лет через сорок лет, если ты уверяла мне, что тебе шестнадцать? - удивился я.
  
  - Прости, я слаба в математике, - ответила Виви.
  
  - Ты такая же хитрая, как мой Арамис! - сказал я с усмешкой.
  
  - Ты меня недооцениваешь, дорогой, - нежно прошептала Виви.
  
  В этот момент в дверь кто-то весьма настойчиво постучал. Стук был таким громким, что можно было подумать, будто посетитель намеревался выломать мои двери. Кроме того, стук ногами в двери сопровождался руганью, которую произносил в мой адрес чей-то грубый хриплый мужской голос.
  
  - Что вам угодно, милейший? - спросил я через двери.
  
  - Открывайте, не то я вынесу эту дверь ко всем чертям! - кричал снаружи некто, далеко не благородных кровей, судя по той брани, которую он употреблял.
  
  - Если вы не прекратите терзать мои двери, я буду вынужден прибегнуть к помощи жандармов! - сказал я через двери.
  
  - Если вы, месье, не откроете мне двери, я сам заявлюсь сюда в сопровождении жандармов, и тогда вы отправитесь в тюрьму, ручаюсь вам в этом! - зарычал голос снаружи.
  
  - Хорошо, я согласен побеседовать через цепочку, - сказал я и, накинув на двери цепочку, приоткрыл её.
  
  Мужчина весьма свирепой внешности, который, судя по сизому цвету его лица и красному носу, был большим поклонником Бахуса, припал своим лицом к образовавшейся щели. Оттуда на меня пахнула отвратительная смесь запахов чеснока, дешёвого алкоголя и подгоревшей куриной требухи.
  
  - У вас находится моя несовершеннолетняя дочь! - воскликнул посетитель. - Вы заманили её к себе обманом и обольщениями! Я требую вернуть мне её немедленно, а также я добьюсь изрядного наказания для вас за ваши гнусные действия по развращению моей дорогой крошки!
  
  - Ты же говорила, что ты - сирота? - спросил я Виолетту. - Что это за новости?
  
  - Это последний сожитель моей матери, Мартен Теркье, которого она назначила моим опекуном, - сказала со вздохом Виолетта. - Он - не мой отец, но по закону он почти ещё целый год может требовать от меня отчёта о моём поведении.
  
  - Но ведь тебе недавно исполнилось шестнадцать лет, разве не так? - спросил я.
  
  - Я немножко преувеличила, - сказала Виолетта со смущённой улыбкой.
  
  - С ума можно сойти от сюрпризов, которые ты мне преподносишь! - только и мог ответить я.
  
  После этого я подошёл к двери.
  
  - Милейший, я открою двери, если вы обещаете, что наш разговор будет мирным и конструктивным, - сказал я.
  
  - Я не стану вас калечить без достаточных оснований, если вы об этом, - проворчал нежданный опекун Виолетты.
  
  Я открыл двери, и мой незваный гость немедленно ввалился в мою прихожую.
  
  - Вот ты где, негодница! - сказал он, едва взглянув на Виолетту. - Об отце и не вспомнила! Устроилась тут у богатенького вельможи.
  
  - Ты мне не отец, и я не обязана перед тобой отчитываться о том, с кем я провожу время, - отрезала Виолетта. - Мама оставила свои жалкие накопления тебе для того, чтобы ты обо мне заботился. Лучше бы она отнесла их в церковь для раздачи бедным! Я от тебя не получала ни су, а ты всюду суёшь свой нос и не даёшь мне проходу! Ты не опекун, ты - паразит, присосавшийся ко мне, пытающийся извлечь выгоду из моего существования, из моей молодости, из моей привлекательности, из всего, что можно превратить в деньги!
  
  - Это она от любви ко мне, моя крошка, - усмехнулся Теркье. - Вечно ругается на меня, вся в мать. Ну ладно, детка, не сердись и не кричи! Я ведь о твоём счастье беспокоюсь.
  
  - Я была счастлива, пока ты не появился, - ответила Виолетта. - Если ты пришёл для того, чтобы в этом убедиться, то ты получил такую возможность. Убедился - уходи.
  
  - Ну хорошо, я уйду, но только для того, чтобы позвать жандармов, чтобы они арестовали вот этого господина, - ответил Теркье и указал рукой на меня.
  
  - Сколько вы хотите? - спросил я.
  
  - Да вы что?! - притворно возмутился Теркье. - Вы хотите сказать, что я способен продать вам свою дочь?!
  
  - Именно это я хочу сказать, и спрашиваю вас ещё раз: сколько вы хотите за то, чтобы ни я, ни Виолетта никогда бы больше не видели вас и ничего не слышали о вас? - ответил я, стараясь сохранять хладнокровие.
  
  - Я не пойду с вами ни на какие сделки! - гневно воскликнул Теркье. - Но я, пожалуй, могу принять ваши условия если вы компенсируете мои затраты по выполнению функций опекуна моей дорогой Виолетты.
  
  - Сколько? - снова спросил я.
  
  - Детка, не подслушивай, мне надо сказать кое-что твоему дружку на ушко, - сказал Теркье.
  
  После этого он приблизил своё лицо к моему уху и, обдавая меня запахами лука, чеснока, перегара и подгоревшей курицы прошептал ту сумму, на которую он рассчитывал.
  
  - Ну и аппетиты у вас, милейший! - воскликнул я. - У вас губа не дура! Ну хорошо, я согласен выплатить вам эту сумму. Но не сразу, а частями. При этом вы подпишете документ, в котором вы признаёте, что отказываетесь от всяких прав на Виолетту. Лучше будет, если вы назначите меня её опекуном до достижения ею совершеннолетия.
  
  - А если вы обманете меня? - с недоверием спросил Теркье.
  
  - Вы подпишете договор, а я дам вам десятую часть требуемой суммы прямо сейчас, а на остальное напишу расписку, - ответил я. - Каждый месяц я буду выплачивать вам такую же сумму и через девять месяцев мы с вами сочтёмся. Кстати, в этом случае выиграете и вы, ведь это обеспечит вас надолго, поскольку не позволит вам спустить все полученные от меня денежки на выпивку и на прочие безобразия в три дня, на что вы, полагаю, вполне способны.
  
  - Не нравятся мне ваши условия, - проворчал Теркье.
  
  - В таком случае прошу вас убраться из моего дома как можно скорее, - ответил я. - Можете приводить сюда жандармов или кого вам угодно. Посмотрим, чью сторону они примут.
  
  - Ваше счастье, что я и сам не люблю связываться с жандармами, - проворчал Теркье. - Чёрт с вами! Я согласен. Пишите свои бумаги.
  
  Я немедленно взял бумагу, перо, и написал два документа. Одним из них господин Мартен Теркье отказывался от своих опекунских прав на Виолетту в мою пользу, другим документом я обязался выплачивать Мартену Теркье согласованную сумму в согласованные сроки. На моё удивление Теркье оказался грамотным, он внимательно прочитал оба документа, поставил под первым документом свою подпись и потребовал, чтобы я подписал второй документ. После этого мы обменялись документами. Получив от меня расписку, Теркье аккуратно сложил её в четверо и спрятал в карман камзола.
  
  - Ваше счастье, месье, что я сегодня добрый, - проворчал он к моему величайшему облегчению покинул мой дом.
  
  - Сколько ты ему обещал? - спросила Виолетта.
  
  Я назвал сумму.
  
  - Дуду, ты с ума сошёл! - воскликнула Виолетта. - Он вполне удовлетворился бы и четвертью этой суммы!
  
  - Я не могу торговаться в деле, когда на кону стоит моё счастье, - ответил я.
  
  - Это очень мило, и льстит моему самолюбию, но ты - совершенно неисправимый романтик, милый! - ответила Виви. - Кроме того, ты совершенно не можешь вести дела! Ведь это - один в один сумма, которую тебе обещали за новую книгу!
  
  - Что ж, если я не умею вести дела, но ведь я нанял тебя на эту работу! - ответил я. - Ты права в том, что у меня нет таких денег, и права в том, что я могу их заработать новой книгой. Что ж, стало быть, я должен буду написать эту книгу, и сделаю это с радостью, потому что она подарит тебе желанную свободу, а мне - счастье быть твоим опекуном.
  
  
  
  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
  
  - Ты такой милый! - сказала Виолетта. - Ты благородный, добрый, щедрый! Ты - мой герой!
  
  - Твой герой проголодался, пойдём-ка, милая, сходим куда-нибудь на обед, - ответил я. - На шикарный ресторан я после посещения твоим отчимом нашего милого гнёздышка денег уже не наскребу, но за хороший обед я заплатить ещё способен.
  
  - А что будет завтра? - спросила Виолетта.
  
  - Завтра будет новый день, а с ним - новые проблемы и новые возможности, - ответил я. - Если вечером я напишу три-четыре главы новой книги, то назавтра я смогу уговорить издателя выдать мне что-то сверх полученного мной аванса.
  
  Мы вышли на улицу и направились к известному неплохому ресторанчику "Ренар Гри", где цены днём хотя и кусались, но не пожирали ваш кошелёк как свинья опавшие яблоки, целиком и до крошки. Погода была великолепная и сегодняшняя худощавость моего кошелька дополнительно предрасполагала к пешей прогулке. Но не успели мы пройти и пары кварталов, как Виолетту окликнула какая-то женщина.
  
  - Виолетта! - вновь воскликнула она. - Это ты?! Господи! Какая радость, что я тебя нашла!
  
  Виолетта, которая вздрогнула всем телом при первых звуках этого голоса, оглянулась на этот зов и побледнела.
  
  - Мама? - прошептала она. - Это ты? Ты жива?
  
  Скромно одетая ещё довольно красивая женщина лет сорока с небольшим, которая окликнула мою Виолетту, подбежала к нам и принялась страстно обнимать Виви, покрывая её лицо поцелуями, тогда как сама Виви, казалось, была неспособна шевельнуться, ибо пребывала в шоке.
  
  - Девочка моя! Я нашла тебя! - повторяла она. - Благодарю тебя, Боже! Виолетта моя, как же я рада вновь увидеть тебя!
  
  - Виолетта, это - твоя мать? - спросил я. - Отвечай же мне! Ведь ты говорила, что ты - сирота!
  
  - Сирота! - повторила женщина. - Ещё бы! Конечно, сирота! Отца давно нет и в помине, мать сбилась с ног, разыскивая её! Бедная моя девочка, бедная моя сиротка! Как же тяжело тебе пришлось!
  
  И она вновь начала обнимать, целовать и теребить Виолетту, причитая и благодаря Господа и Судьбу.
  
  Наконец, Виолетта пришла в себя.
  
  - Мама, но я же думала, что ты умерла! - сказала она, наконец.
  
  - Я и сама так думала, но, как видишь, Господь дважды сжалился надо мной! - ответила женщина. - Сначала тем, что не дал мне умереть, а теперь вот тем, что свёл нас вместе. Теперь мы никогда не расстанемся! Ни за что! Никогда! Девочка моя! Живая! Рядом со мной, в моих объятьях! Господи, какое счастье!
  
  Я деликатно отошёл в сторонку, чтобы позволить дамам выговориться и прийти в себя.
  
  Я надеялся, тем не менее, что я услышу их разговор, но мои ожидания не оправдались. Обе дамы, мать и дочь, стали говорить так тихо, что я не расслышал ни одного сказанного ими слова. Наконец, их разговор прервался и обе они повернулись ко мне лицом.
  
  - Мама, познакомься, это мой добрый друг и благодетель, знаменитый писатель Александр Дюма, - сказала она.
  
  - Как Мольер и Корнель? - спросила дама. - Или как Вольтер, Дидро, Монтескьё? Или, может быть, озлобленный поэт, каким был Робеспьер?
  
  - Мама, неужели ты никогда не слышала про Дюма? - спросила Виолетта капризным голосом. - Не притворяйся! Дюма знает весь Париж!
  
  - И не только Париж, мадам, смею утверждать, - добавил я. - Правда, речь идёт лишь о читающей части почтеннейшей публики. Или, по крайней мере, о тех, кто хотя бы раз в год посещает театр.
  
  - Виолетта, девочка моя, но он же старый! - сказала мадам таким тоном, будто бы меня не было рядом.
  
  - Может быть, Виолетта, после того, как ты представила меня своей матушке, ты представишь также и мне её? - спросил я.
  
  - Дюма, это моя мать, Анна-Женевьева Паризо, - сказала Виолетта торжественно.
  
  - Мадам Паризо, очень приятно, - ответил я и галантно поцеловал руку Анны-Женевьевы.
  
  - К сожалению, не могу ответить тем же, - ответила мадам Паризо. - Во всяком случае, то тех пор, пока не разберусь в том, какую роль вы играете в судьбе моей дочери, и в каких отношениях с ней состоите.
  
  - Смею вас заверить, мадам, что я... Что между нами... Что я ни в коем случае... - ответил я, смутившись.
  
  - Мама, мы с Дуду сожительствуем, - ответила Виви. - Я его содержанка.
  
  - Виолетта шутит, - ответил я. - Мадемуазель Паризо является моим коммерческим директором и по совместительству секретарём. Она получает достойную оплату за свой труд, поскольку доказала свои незаурядные способности в качестве моего секретаря, а затем ещё и проявила огромный талант в урегулировании моих финансовых дел.
  
  - Итак, ты содержанка, - проговорила холодно мадам Паризо, полностью игнорируя мои слова. - Ты живёшь в квартире, которую он для тебя снимает, спишь с ним в одной постели, занимаешься с ним любовью, без малейшей надежды вступить с ним в брак.
  
  - Из ваших уст это звучит ужасно, - возразил я. - Но на самом деле я уже сделал предложение мадемуазель, и хотя это предложение было отвергнуто, я надеюсь, что смогу в скором времени убедить мадемуазель не только в чистоте моих намерений, но и в том, что стану ей хорошим мужем и, если будет на то Божья воля, отцом наших совместных детей.
  
  - Почему ты ему отказала? - спросила мадам Паризо у Виолетты. - Понимаю, что писательство - не самое достойное занятие для мужчины, и он, как я уже сказала, несколько староват для тебя, но если он имеет регулярный доход и честные намерения, может быть, это не столь уж плохой вариант?
  
  - Мама! Я сама разберусь со своей личной жизнью! - возразила Виолетта.
  
  - Разумеется, дорогая, но не раньше, чем ты достигнешь совершеннолетия, а до тех пор ... - ответила мадам Паризо и выразительно посмотрела на меня.
  
  - Я понимаю ваши чувства, мадам Паризо, - ответил я. - Но коль скоро ваша дочь считала, что вас уже нет в живых, и точно также полагали другие ваши родственники, включая вашего второго мужа, отчима мадемуазель Виолетты, который, вследствие вашему завещанию взял на себя обязанности и права опекуна мадемуазель, и поскольку мы с ним уже урегулировали этот вопрос, составив договор, по которому права опекунства перешли ко мне, то я являюсь полноправным опекуном мадемуазель Виолетты, а по достижении ею совершеннолетия я надеюсь стать её супругом во всех смыслах этого понятия.
  
  - Опекун? Её отчим? Согласно моему завещанию?! - воскликнула мадам Паризо. - Что за ерунду вы несёте? Я никогда не составляла и не подписывала никакого завещания! Мне нечего завещать! Тем более - этому пьянице, моему второму мужу! Он вас обманул! Вы видели какой-нибудь документ, согласно которому он мог бы иметь какие-то права опекуна Виолетты?
  
  - Признаться, я запамятовал потребовать документ, - пробормотал я, понимая, какую глупость совершил. - Я доверился словам Виолетты, а также его утверждению о том, что он - законный опекун.
  
  - А я поверила его словам! - ответила Виолетта. - Он сказал мне об этом три года назад! Что ты хочешь от маленькой девочки? Я должна была спрашивать с него документы? Я в этом тогда ничего не понимала, да и сейчас не слишком-то разбираюсь во всех этих договорах, соглашениях, контрактах!
  
  - Не разбираешься? - спросила мадам. - А твой любовник сказал, что ты прекрасно разбираешься в договорах и контрактах, настолько хорошо, что он сделал тебя своим директором!
  
  - Мама, это другое, и потом сейчас мне не четырнадцать лет! - воскликнула Виолетта.
  
  - Сударыни, мы стоим посреди улицы и пытаемся разобраться в таких сложных вещах, которые следует хорошенько обдумать, и, конечно же, не на пустой желудок! - сказал я. - Мы с Виолеттой направлялись на обед, и я прошу мадам Паризо оказать мне честь и отобедать с нами в ресторане "Ренар Гри".
  
  - Я недостаточно прилично одета для посещения ресторана, - кокетливо ответила мадам Паризо.
  
  - Мы возьмём отдельный кабинет, где вас не увидит никто, кроме меня и вашей дочери, - ответил я. - Так что вы не смутите никого своим видом, как бы вы ни были одеты. К тому же если женщина красива, как вы, то ей подойдёт любая одежда.
  
  - Всего пять минут знакомства, и вдруг такие комплименты! - ответила мадам Паризо. - Видно, что вы, действительно, писатель! За словом в карман не полезете. Но если вы думаете, что покорите меня своими комплиментами настолько, что я позволю вам обращаться с моей дочерью как... Как...
  
  - Мама, мы очень голодны! - вмешалась Виолетта. - Пожалуйста, пойдём, поедим, а потом не спеша всё обсудим.
  
  - Ну хорошо, пойдёмте, - смилостивилась мадам Паризо. - Я тоже не прочь перекусить.
  
  "Всё-таки не напрасно я сделал её своим коммерческим директором, - подумал я. - Она умеет вести переговоры".
  
  
  
  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
  
  Мадам Паризо сделала свой заказ, совершенно не считаясь с моими финансовыми возможностями, которые обычно достаточны, но не в этот раз, после встречи с её последним супругом. Всё же я прикинул, что смогу заплатить нужную сумму, включая чаевые официанту. Так что я настроился на то, чтобы просто насладиться едой и постараться, чтобы наша милая беседа этому не мешала.
  
  - Итак, мадам, у вас, кажется, остались вопросы ко мне, - сказал я, когда принесли десерт. - Предлагаю вам насладиться десертом, после чего мы обсудим всё, что вас интересует.
  
  - Мои вопросы к вам будет задавать мой адвокат, а результатом ответов на них, предполагаю, будет для вас переезд в казённое здание, где у вас будет возможность обдумать своё поведение относительно моей дочери, вместо того, чтобы выдумывать замысловатые сюжеты ваших жалких книжонок, - с достоинством ответила мадам Паризо, приступая к десерту.
  
  - Мадам, я и без всякого адвоката знаю, что любую проблему для начала следует попытаться урегулировать мирным путём, составив досудебное мировое соглашение, - ответил я. - Насколько я знаю, благодеяния, которые я оказал вашей дочери, не подпадают под какие-либо статьи уголовного права, а наши с ней личные отношения едва ли могут служить причинами серьёзных претензий с её стороны, поскольку все наши беседы с ней всегда происходили по обоюдному согласию, без принуждения или насилия, и даже без малейших ссор или разногласий.
  
  - Мягко стелите, господин писатель, да жёстко будет спать, - холодно возразила мадам, приканчивая десерт и с удовольствием приступив к чашке ароматного кофе.
  
  - Ну что ж, если с обедом мы покончили, а разговор со мной вы намерены поручить вашему адвокату, в существовании которого я сильно сомневаюсь, тогда похоже, что мы напрасно теряем время, - сказал я со вздохом, после чего достал свои часы в золотом футляре с шестью небольшими бриллиантами и демонстративно посмотрел на циферблат. - Обеденное время для меня закончилось, так что, боюсь, я вынужден раскланяться, чтобы приступить к своему ежедневному труду.
  
  - Хорошие у вас часы, господин писатель, - сказала мадам Паризо. - Наверное, дорогие! Тысячу франков, не меньше!
  
  - Тысяча триста пятьдесят, - сказал я равнодушным тоном и погрузил часы обратно в свой карман.
  
  - Возможно, я согласилась бы закрыть глаза на ваши шалости в благодарность за такие вот часы, - сказала мадам Паризо.
  
  - Хорошо, сейчас я попрошу у официанта бумагу и письменные принадлежности, после чего вы напишете мне заявление о том, что вы не имеете никаких претензий ко мне в связи с моими дружескими и служебными отношениями с вашей дочерью Виолеттой Паризо, после чего я вручу вам эти часы, - сказал я.
  
  - Я согласна, - ответила мадам.
  
  Через несколько минут я диктовал текст заявления, которое мадам Паризо написала без единой помарки, ровным почерком, что свидетельствовало о том, что она не впервые пишет подобный документ.
  
  - Давайте ваши часики! - сказала мадам Паризо.
  
  - Я возьму часы в правую руку, а вы - в вашу правую руку ваш документ. На счёт три я вручу вам часы, которые вы возьмёте левой рукой, а вы вложите в мою левую руку ваш документ, - сказал я. - Если попытаетесь порвать или вырвать у меня из рук этот документ, я приму решительные меры для того, чтобы мои часы вернулись к их законному владельцу.
  
  Мадам согласилась, и мы проделали предложенную мной процедуру обмена.
  
  - Рада была с вами познакомиться, господин писатель, - сказала мадам, пряча часы подальше в карман. - А теперь извините, мне пора.
  
  Она намеревалась встать и уйти, но я жестом руки удержал её.
  
  - Ещё несколько слов, прошу вас, подождите, - сказал я.
  
  - Слушаю вас, - согласилась мадам.
  
  - Я сейчас попрошу хозяина задержать вас до прихода полиции, - сказал я. - Я заявлю в полицию о том, что вы хитростью выманили у меня эти часы, предложив мне взамен ничего не значащий документ. Вы, мадам, мошенница, и вы будете наказаны по всей строгости закона.
  
  - Да что здесь творится?! - воскликнула мадам. - Вы, сударь, негодяй! Так вот с кем связалась моя доченька? Виолетта! Что ты молчишь? Почему не вступаешься за мать? Как ты можешь позволять ему так со мной разговаривать?
  
  - Я вовсе не уверен, что она - ваша дочь, но у меня нет сомнений, что вы и ваш муженёк - её сообщники, - ответил я. - Вы все трое, мадам, в том числе и мужчина, назвавшийся Мартеном Теркье и представившийся её опекуном, все вы шайка мошенников и лгунов, сговорившихся обчищать карманы честных и порядочных людей. Вы познакомитесь с полицией, и ваш подельник Мартен Теркье также будет найден.
  
  - Дуду! Что ты такое говоришь? - воскликнула Виолетта. - Что с тобой происходит? Неужели ты так рассердился из-за каких-то там часов?!
  
  - Довольно! - ответил я. - Мне надоел этот цирк. Ещё тогда, когда ты обвинила меня в том, что некий д"Антес воспользовался моим романом для того, чтобы войти в доверие к мадам Пушкиной. Всё это время ты убеждала меня, что обожаешь всё, что мной написано, что ты - знаток моего творчества. Но тогда ты должна была знать, что мой роман "Граф Монте-Кристо" я писал с 1844 по 1946 годы, так что упомянутый д"Антес не мог бы подарить этот роман мадам Пушкиной раньше выхода романа в свет, тогда как его дуэль с господином Пушкиным состоялась в начале 1837 года. Не кажется ли тебе, что это - непростительная ошибка для человека, интересующегося моим творчеством, а также судьбой этого поэта из России? К тому же ты уверяла, что в тебе есть какие-то русские корни, в чём я сильно сомневаюсь. Ты обманула меня в самый первый миг нашей встречи, оклеветав господина Эрнеста. Ты лгала мне насчёт своего возраста. Ты лгала также и в отношении своей неискушённости в любви. Я сразу это понял. Ты лгала мне также и в отношении своей матери и своего отчима. Ты подтвердила, что твой отчим якобы обладает правом опекуна, содействуя получению им от меня весьма значительной суммы денег. Ваша семейка - компания аферистов, мошенников, жуликов. Дальше с вами будут разбираться жандармы. Официант! Счёт, пожалуйста.
  
  
  
  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
  
  
  Мадам Паризо покраснела, ноздри её стали раздуваться, она стала похожа на быка, который вот-вот ринется на тореадора, чтобы поднять его на рога. Но меня это не смутило. Я посмотрел в лицо Виолетте.
  
  - Дуду, я беременна - сказала Виолетта. - Ты будешь отцом нашего общего ребёнка. Не знаю, есть ли у тебя уже дети, и сколько их. Я ведь даже не спрашивала, женат ли ты. Но я рожу этого ребёнка, выращу его сама и воспитаю, как требуется! Прости, что предприняла этот маленький розыгрыш для того, чтобы обеспечить его будущее. Мама, верни писателю его часы. Мой отец завтра же занесёт вам полученные от вас деньги, а также расписку на остальную сумму. Можете не беспокоиться насчёт этого ребёнка, он будет счастлив, намного счастливее меня! Надеюсь, это будет девочка, потому что мужчины так грубы!
  
  На несколько минут я лишился дара речи. Меня поразила эта новость, и я как-то сразу ощутил, что она говорит правду. К тому же она в конце своих слов произнесла ту фразу, которую Королева Анна Австрийская сказала в отношении двух мужчин, с которыми она в ту пору имела дело - в отношении Короля Людовика XIII и в отношении герцога Бекингема. Все трое были героями моей трилогии о мушкетёрах, Виолетта не могла не знать этого!
  
  - Значит, я груб, как Бекингем и бесчувственен как Людовик XIII? - спросил я в раздражении. - Погоди-ка... Ты сказала, что ты беременна? Откуда ты знаешь?
  
  - Не по собственному опыту, разумеется, но по признакам, которые несомненны, если верить книгам, - ответила Виолетта.
  
  - Господин Дюма, - обратилась ко мне мадам Паризо. - В отношении ваших обвинений я дам вам свой ответ в своё время, а пока позвольте нам с дочкой посекретничать о той новости, которую мы только что услышали. Оставьте нас на несколько минут.
  
  - Как отец будущего ребёнка, я полагаю, что я имею приоритетное право посекретничать с его будущей матерью непосредственно после этого известия, но, впрочем, я уступаю вашей настойчивости, - ответил я. - После того, как закончите вашу беседу, я тоже хочу кое о чём посекретничать с мадемуазель Паризо.
  
  Я расплатился по счёту и оставил дам, как они этого желали. Надо ли говорить, что мадам Паризо и не подумала возвращать мне часы? Да, впрочем, я уже к этому и не стремился. Мои мысли были посвящены совсем другим проблемам!
  
  Если бы я курил или употреблял алкоголь, я, наверное, успокоился бы с помощью одного из этих средств, или даже с помощью обоих. Обычно, поднять настроение мне помогает хороший десерт, но, во-первых, я уже покончил с ним, а второй десерт - это слишком даже для такого гурмана, как я, во-вторых, мой кошелёк не располагал к таким излишествам, и, в-третьих, я просто не способен был бы поглощать сладкое, когда внутри меня всё так кипело!
  
  Я был, несомненно, прав: Виолетта и её сообщники попросту обманывали меня, чтобы как можно эффективнее вытянуть из меня всё, что возможно. Но я понимал, что права была и Виолетта! Она не ощущала достаточной уверенности во мне и поэтому затеяла всё это лишь для того, чтобы запастись небольшим капиталом для будущего ребёнка. Моего ребёнка!
  
  Я не был настолько сентиментален, чтобы сходить с ума от мысли о том, что я стану отцом ещё одного ребёнка. Если разобраться, я к тому времени уже не мог бы точно сказать, отцом скольких именно детей я уже был. И я не намерен был ограничивать себя в этом. Тем детям, о которых я знал, я помогал, как мог. Но я не считал себя связанным какими-либо обязательствами. Тем более, что большинство матерей моих потомков были прекрасно устроены, так как их мужья искренне считали этих детей своими. Я даже слышал, что одна из таких дам сказала другой своей даме из того же сообщества, что в последние пять лет солнце над Парижем весьма способствует загару младенцев, так что они получают его ещё будучи в материнской утробе. Эта шутка о том, что некоторые новорожденные парижане в последнее время смуглостью своей кожи намного превосходят своих родителей, разошлась по салонам. К счастью, она передавалась только женщинами из уст в уста, мужчины, получившие от меня подарок в виде неожиданного прибавления их семейств, по-видимому, не слишком беспокоились об этом. К счастью для меня и для моих подруг мы живём в такое время, когда женатые мужчины настолько увлечены чужими жёнами и настолько пренебрегают собственными, что даже не удосуживаются взглянуть на своих новорожденных отпрысков, предоставляя дело взращивания младенцев своим жёнам и кормилицам, нянькам и воспитателям всех сортов.
  
  Наконец, дамы вышли из ресторана.
  
  - Господин писатель, - сказала мадам Паризо. - Мы обо всём договорились. Виолетта вас любит, и очень сожалеет, что проделала с вами эту шутку. Если вы настаиваете, Мартен возвратит вам полученный аванс, а я верну вам ваши часы. Не сердитесь на нас, Богом молю. Мы всего лишь хотели помочь дочери обеспечить её будущее. Мы всё сделали так, как она велела.
  
  - Я буду признателен за возвращение моих часов, поскольку они для меня много значат, - сказал я. - Скажите мне, Мартен - действительно, опекун Виолетты или просто бесправный отчим? Какие вы ему делегировали на неё права?
  
  - Да он никакой не отчим, он настоящий её отец! - ответила мадам Паризо. - Отчим! Ещё чего выдумали! Это они так просто придумали, на жалость давили. Виолетта никакая не сиротка. Но, как оказалось, вас не проведёшь!
  
  - А настоящее его имя? - спросил я.
  
  - Мартен Паризо, какое же ещё? - удивилась мадам Паризо. - А вы про то, что он назвался Мартеном Теркье? Это фамилия его матушки. Его так Виолетта подучила! Простите её, Бога ради! Она же хотела, как лучше!
  
  - Ну что ж, если вы живёте семьёй и в полном ладу, тогда полученный вашим супругом первый взнос считайте подарком вам, - ответил я. - Но больше подарков не будет. Что касается Виолетты, я назначил ей хорошее жалование, хотя, наверное, она вам ничего об этом не сообщила. Я не собираюсь отказываться от заключённого с ней контракта. Если, конечно, она не начнёт меня обманывать вновь. Слышите, Виолетта? Ещё одна такая ложь, и наш с вами контракт будет разорван! Я не шучу! Ну, а что касается ребёнка...
  
  - Да уж не бросайте его, сиротинушку! - запричитала мадам Паризо.
  
  - Я имел вполне честные намерения в отношении вашей дочери, мадам, - холодно сказал я. - Господь свидетель, я предлагал ей стать моей женой, но она не согласилась. Теперь, после раскрывшихся обстоятельств, у меня появились причины воздержаться от этого предложения, поскольку я не намерен связать жизнь с обманщицей. Но если она докажет, что заслуживает доверия, мы вернёмся к этому вопросу. Пока же могу лишь твёрдо обещать, что ребёнок, если он появится, не будет обречён на нищету. Я позабочусь о том, чтобы он имел всё необходимое. Как и ваша дочь, если она не будет больше нарушать контракт. Я впишу в него запрет на обман работодателя.
  
  - Благослови вас Господь, сударь! - сказала мадам Паризо, после чего вынула из своего кармана мои часы и вложила их мне в руку.
  
  - Сударыня, как только я получу ближайший гонорар, я возмещу вам стоимость этих часов деньгами, - сказал я. - Полагаю, ждать вам придётся недолго - неделю-другую, максимум. Заходите к нам поболтать о том о сём, можете вместе с муженьком. Но только предупредите заранее о визите. Мы не каждый день ужинаем дома.
  
  Мадам Паризо поклонилась и ушла. Я взглянул на Виолетту, которая молчала всё это время.
  
  - Если ты думаешь, что я из чувства вины буду теперь перед тобой лебезить, ты ошибаешься, - сказала она.
  
  - Ничуть не думаю, что ты изменишься, да и не хотел бы этого, - ответил я. - Ты мне нравилась такой, как была, и я хотел бы, чтобы ты не изменялась. Ни в лучшую сторону, ни в худшую. Но не пытайся меня обманывать, вот единственное, о чём я прошу.
  
  - Не могу тебе этого обещать абсолютно во всём, - ответила Виолетта и кокетливо улыбнулась. - Ведь у каждой девушки должны же быть свои секреты от своего мужчины! Хотя бы какие-то! Женские!
  
  - Что ж, это я как-нибудь стерплю, - сказал я. - Но у меня к тебе особая просьба.
  
  - Какая? - кокетливо спросила Виолетта. - Тебе недостаточно французской любви? Хочешь, чтобы нас было трое?
  
  - Нас итак будет трое, но в самом добропорядочном смысле, если ты не солгала насчёт беременности, - ответил я. - Я хочу, чтобы ты сыграла Миледи в моей пьесе. Ты - воплощённая женственность, чистота, красота и всё, о чем может мечтать мужчина, если говорить о внешности, но твой ум, твоя изобретательность, твоя хитрость, и даже, прости меня за это слово, коварство, а также бесподобный талант притворства - это именно то, что нужно для этой роли.
  
  - Ну спасибо! - ответила Виолетта. - Сравнил меня с самой мерзкой дамой своего самого знаменитого романа!
  
  - Она вовсе не мерзкая! - горячо возразил я. - Только познакомившись с тобой, я понял, что я сам не до конца осознавал характер и внешность моей Миледи! В каждой строке своего романа я изображал её исчадием Ада. И лишь в воспоминаниях Атоса я позволил себе сравнить её внешность с ангелом. Я разделил эти два качества во времени. И я ошибался! Она должна была ежесекундно выглядеть как ангел самой высшей небесной чистоты! И при этом замышлять и реализовывать свои чёрные планы. Не обижайся, милая, моему сравнению. Твои интриги по-детски наивны и относительно безобидны. Но они существуют в твоей голове одновременно с твоим ангельским щебетанием.
  
  - Даже не знаю, стоит ли обижаться на твои слова, - сказала Виолетта.
  
  - Я думаю, что моя маленькая Виви не станет обижаться на своего шаловливого Дуду, - сказал я слегка игриво и очень нежно.
  
  - Ты понимаешь, сила этого образа должна состоять в том, что в ней всё мгновенно меняется - коварство и ангельская внешность, нежный голос и ужасный смысл того, что она говорит, и к чему подговаривает своих сообщников! Это должно быть новое слово в литературе! Не положительный герой, и не отрицательный, а гремучая смесь того и другого! Я нашёл новые краски. Я старался, чтобы читатель вздохнул с облегчением, читая сцену казни Миледи! Я был не прав! Я исправлю это в моей драме! Зритель должен переполняться двойственными чувствами. Одной половиной своей души зритель будет радоваться, что Констанция отомщена, второй половиной души он должен сокрушаться о её загубленной молодости и красоте!
  
  - Ну вот видишь, Дуду! - обрадовалась Виви. - Ты - неиссякаемый источник новых идей! Ты выполнишь контракт и получишь свой гонорар очень скоро!
  
  - С твоей помощью, - ответил я и обнял Виви, которая в ответ поцеловала меня.
  
  Разумеется, Виви растаяла, и между нами вновь воцарился мир. Надолго ли?
  
  
  
  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
  
  - Дуду, я разорила тебя? - спросила Виолетта, когда мы возвратились домой.
  
  - Ну что ты! - отмахнулся я. - Я вовсе не беден. Просто я трачу чуть быстрее, чем зарабатываю, поэтому я решил кое-какие средства откладывать на строительство уютного гнёздышка, в котором намерен провести остаток своих дней, надеюсь, счастливых. Может быть, мы заселимся туда с тобой, если ты не станешь нарушать условия нашего контракта. Я построю нам замок и назову его замком Монте-Кристо. Кое-что в этом направлении уже осуществляется, так что когда я говорю, что у меня заканчиваются деньги, я имею в виду только те деньги, которые я определил для себя как карманные, которые не предназначены для реализации моих грандиозных планов или на иные неотложные дела, такие, например, как содержание моему сыну.
  
  - У тебя сын, понимаю, - ответила Виолетта.
  
  - Сын, дочь, и не только, - ответил я. - Тебя что-то смущает?
  
  - Абсолютно ничего! - ответила Виолетта. - Если ты скажешь мне, что женат, это ничего не изменит в моём отношении к тебе.
  
  - Я был женат, но мы расстались, - ответил я. - Уже давно. Но у меня есть знакомые дамы. Очень близкие знакомые. Я вовсе не обещаю тебе хранить верность, потому что взял за правило никогда не обещать того, чего не смогу выполнить.
  
  - А кто говорит о верности? - спросила Виолетта. - Я просто хотела бы получать от тебя то внимание, которое заслуживаю. Когда ты поймёшь, что тебе никто не нужен, кроме меня, ты будешь стремиться всё свободное время проводить только со мной. Добровольно, без какого-либо принуждения и вовсе не из пресловутого чувства долга.
  
  - Ты напоминаешь мне Сильвию из комедии Джорджа Фаркера "Офицер-вербовщик", - сказал я. - Она тоже сообщила подруге свои взгляды на супружескую верность приблизительно такими словами: "Я не рассчитываю на его постоянство. Я бы не могла полюбить мужчину, для которого существует лишь одна женщина на свете. Это доказывало бы только его душевную ограниченность. Постоянство - это в лучшем случае лень. Ей не место среди мужских добродетелей. И я тоже не поставлю ее в ряд с мужеством, ловкостью, опытом, справедливостью и иными достоинствами сильного пола".
  
  - Вполне здравые рассуждения, - согласилась Виолетта.
  
  Я заключил её в объятия, и мы занялись с ней тем способом общения, от которого появился на свет каждый из нас.
  
  Через полчаса я сообщил ей, что в последние дни стал вести несвойственный мне излишне праздный образ жизни.
  
  - Я уже несколько дней ничего не написал, - сказал я. - Я начинаю ощущать себя бездельником, никчёмным и праздным человеком. Я должен сесть за свой рабочий стол и написать хотя бы десяток страниц.
  
  - Разумеется, милый! - ответила Виолетта. - Я не собираюсь тебе мешать. Я только хочу напомнить тебе, что за это время ты получил много информации для размышления, много эмоций, если и не новых для тебя, то, я надеюсь, никак не менее сладостных, чем раньше в подобных обстоятельствах. А также острых ощущений, что тоже не повредит твоей писательской фантазии. Ты же сам говорил мне, что переосмыслил образ Миледи! Конечно, переписывать широко известный роман поздновато, но вносить правку в пьесу к новому сезону может любой автор, это его неотъемлемое право.
  
  - Этим и займусь, - согласился я и сел за свой горячо любимый рабочий стол, где меня ждала чистая бумага, перья и чернила.
  
  - Ну что, дорогой, начнём перерабатывать твою пьесу "Юность мушкетёров"? - спросила Виолетта. - Внесём долю обаяния и романтизма в образ Миледи?
  
  - Этот новый образ будет написан с тебя, - согласился я.
  
  - Тогда, может быть, добавишь капельку человеческих пороков своим обожаемым мушкетёрам? - продолжала Виви.
  
  - Людей прошлого нельзя судить с позиции современной морали, - возразил я. - С точки зрения просвещённой Франции середины девятнадцатого века мои герои итак не выглядят ангелами. Но для своего времени они были вполне хороши.
  
  - Ты рассуждаешь сейчас как историк, а надо рассуждать как постановщик театрального действия, - возразила Виолетта. - Ты совершенно прав в своём утверждении, но не жди от среднего зрителя таких же в точности представлений. Зрители - народ простой. Им чужда глубокомысленность. Они будут сочувствовать тем, кого для этой роли назначил автор, и станут осуждать того, кого осуждает автор. Они не желают задумываться об изменении моральных ценностей со временем. Они пришли, чтобы получать удовольствие от пьесы, и они всех будут судить по своим меркам. В этом смысле они похожи на утят, которые идут в пруд только потому, что следуют за матерью-уткой.
  
  - Знаешь, Виолетта, идея сделать Миледи жертвой обстоятельств никуда не годится, - сказал я после некоторого размышления. - Я, конечно, могу описать её историю так, что читатели или зрители будут рыдать над её злосчастной судьбой, но в этом случае мои дорогие мушкетёры, мои д"Артаньян, Атос, Портос и Арамис превратятся в негодяев и убийц. А я этого не желаю. Тогда надо переделывать роман настолько, чтобы она просто погибла случайно, будто бы её наказал сам Господь. Быть может, изначально так и следовало бы сделать, но мои герои - не тюфяки какие-нибудь. Они и сами могут защитить себя и наказать виновницу страшных преступлений! Итак, переделки только повредят сюжету. Но есть возражение и посерьёзней! Этого новшества не примет почтеннейшая публика, этого не примут мои читатели.
  
  - А издатель уже выписал аванс за эту идею, - напомнила Виолетта.
  
  - Издатель оплатит любую книгу Александра Дюма, - ответил я. - Даже если идея книги будет совершенно не той, которую ожидал этот самый издатель. Поверь, я их отлично изучил. Даже если я начну писать кулинарную книгу или просто словарь кулинарных блюд, издатели сцапают и эту книгу, и выплатят мне достойный гонорар. Кстати, неплохая идея! Так оно и происходит. Пока тебя никто не знает, будь твоя книга каким угодно шедевром, они либо отвергнут её, либо предложат тебе опубликовать её за свой счёт. Её никто не станет читать. Такая книга осуждена лежать на прилавке вечно. А опубликовать за свой счёт - это значит есть оплатить все расходы на весь тираж, включая доставку в разные лавки по всему городу и прибыль владельцев этих лавок, а потом предлагать книги во всевозможные книжные лавки в надежде, что их кто-то будет покупать хотя бы на десятую долю дороже себестоимости. А когда ты знаменит, они оплатят, не глядя, любое творение твоего пера. Причём для того, чтобы они не сомневались в выгодности сделки, необходимо требовать намного больше, чем они намеревались заплатить. Только в этом случае они заплатят в полной уверенности в том, что сделка выгодна для них, и так оно и будет, книга разойдётся хорошим тиражом, поскольку издатели и сами будут из себя выходить лишь бы разрекламировать и распространить её как можно шире. И читатель будет покупать книгу знакомого ему знаменитого автора, но даже не бросит взгляд на книгу, об авторе которой он ничего никогда не слышал.
  
  - Знаменитый писатель, ты всегда так подолгу рассуждаешь о пустяках, прежде чем начать творить? - спросила Виолетта.
  
  - То, что со стороны кажется занудством, на самом деле философские рассуждения пред мгновением озарения, - невозмутимо ответил я, поскольку давно пора было уже осадить эту зазнайку.
  
  Я взял из стопки чистый лист и написал на нём моим ровным и красивым почерком: "Александр Дюма. Юность мушкетёров. Второй вариант".
  
  - Может быть, ты сначала напишешь план пьесы? - спросила Виолетта.
  
  - Мне не нужен план для того, чтобы переделать роман в пьесу, - ответил я. - Это не такой сложный труд, чтобы я не мог справиться с ним без предварительного плана.
  
  - А, так ты собирался попросту переделать роман в пьесу? - спросила Виолетта с подчёркнутым удивлением. - Мелковато для гения! Этот труд сделают сотни раз после тебя какие-нибудь рабочие лошадки от литературы. Ведь твой роман уже сейчас знаменит! Всегда найдётся какой-нибудь графоман, который захочет прославиться за счёт твоих успехов. Вот пусть такие бедолаги и переделывают твой гениальный роман в пьесу путём устранения деталей и превращения авторского текста в диалоги там, где без этого теряется смысл. Это же такой низкопробный труд! А для автора, полагаю, это особенно мучительно! Ведь отсекать можно только всё лишнее, а когда роман написан, когда он знаменит, когда его полюбили читатели, отсекать нечего! В нём нет ничего лишнего! Неужели же ты собственными руками будешь кромсать свой роман? Это равносильно тому, как если бы садовник вырастил чудесное дерево, а затем отсекал бы от него ветви для того лишь, чтобы его можно было бы пересадить в кадку и затащить на веранду! Если это не убийство произведения, то, во всяком случае, уродование. Это кастрация, мой дорогой! Неужели ты станешь кастрировать свой лучший роман?!
  
  - Мой лучший роман - Граф Монте-Кристо! - возразил я без особого энтузиазма.
  
  - Почему тогда ты не этот роман коверкаешь для сцены, а принялся кромсать "Трёх мушкетёров"? - спросила Виолетта. - И потом, ты не прав, Дуду. Твой лучший роман ещё не написан. Я верю, что будущие твои романы будут ещё лучше, чем те, которые уже завоевали весь мир.
  
  Не подумайте, что я очень падок на лесть, но я вдруг ощутил, что даже самые малейшие остатки моей обиды на Виви исчезли без следа.
  
  - Ты права, Виви, мой лучший роман ещё не написан, и он ждёт меня, - согласился я. - Он пока ещё находится тут (я показал пальцем на свой лоб), и ты поможешь мне перенести его сюда (тут я пальцем указал на огромную стопку бумаги на моём столе). Ведь ты же - мой секретарь! Если ты будешь писать быстрее, чем пишу я, тогда я смогу не писать, а просто диктовать тебе текст моего нового романа. Так дело пойдёт намного быстрее!
  
  - Ты прав, дорогой, так, действительно, было бы быстрее, но ты прав вдвойне, потому что так было бы скорей лишь в том случае, если бы я умела писать быстрее тебя, - ответила Виолетта. - К сожалению, это не так. Но я постараюсь научиться писать быстро. Я постараюсь изучить систему Коссара, Кулона де Тевено, Бертена и Прево. Эти системы позволяют заметно ускорить скорость письма.
  
  - Брось эти глупости, эти бессмысленные забавы не приведут ни к чему хорошему, - отмахнулся я. - Эти изобретатели пытаются преобразовать письменность. Что ж, она будет у них скорописью, то есть способом можно будет записать быстро и непонятно любые речи, так, что никто после этого не сможет ничего разобрать, включая и тех, кто вёл эти записи. Нет уж, я не собираюсь тараторить, а тебе не придётся записывать тексты, которые произносятся быстро, без обдумывания. Я должен обдумать каждую фразу, и иметь возможность прочитать то, что ты там напишешь. Впрочем, может быть, записывать - это не твоё? У меня, знаешь ли, очень красивый почерк, и когда я вижу, как буквы сливаются под моей рукой в слова, слова в предложения, а предложения в главы, я получаю ни с чем не сравнимое удовольствие Творца.
  
   Читатель, ты заметил, что я написал "Творец" с заглавной буквы?
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"