Меня раскачивало в душной тьме, мотало из стороны в сторону, потом появились сполохи и стали кружить, обволакивая непослушное тело. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог даже застонать. Но главное, что ничего не болело и это слегка успокаивало.
Потом я провалился в ещё более чёрную тьму - без света, где не было даже мыслей......
...Мои исцарапанные кисти рук лежат на столе. Перстень признаков жизни уже не подаёт и выглядит заурядной пошлой цацкой с большим камнем. Передо мной, отражаясь в матовой столешнице, стоят два одинаковых кубка: один - между напряжённых расставленных рук, одетых в измазанные кровью и грязью некогда белые рукава приличной рубашки, второй - чуть поодаль, ближе к тому краю.
Как любопытно, я смотрю на кубок, смотрю на его отражение и вижу, что их передо мной два. Не предмет и его отражение, а два отдельных самостоятельных предмета. А это значит.. Хех, это значит, что я на чужой территории. Пока на чужой, но она с лёгкостью может стать враждебной...
Я потянулся за кубком, плотно обхватил саднящей ладонью его тяжёлый выпуклый бок с вычурным узором и, замерев на миг, поднял над столешницей и поднёс к своим пересохшим разбитым губам. Я скосил глаза вниз и с удовлетворением от подтверждения правильности своих предположений заметил, что отражение кубка осталось на месте, тогда я повёл взглядом ещё ниже, подмигивая ухмыляющемуся мне с той стороны столешницы бородачу...
Вино было недурным - в меру горьковатым и тёмно-бордовым. Хотя я совсем не разбирался в винах, я всегда хлестал кое-чего покрепче... Хех, значит это она... Только она любит все эти золотые штучки, тонкие вкусы, пряные запахи и музыку в воздухе... Какая пошлость.
- А вот и ты, - её чарующий голос ворвался в мои размышления вместе с сигаретным дымом. Ну да - тонкая тлеющая палочка с позолоченным ободком на фильтре да в длинном мундштуке. Любимая игрушка.
Она как всегда была прекрасна, Бездна её дери, даже в этом длинном облегающем платье с высоким воротником. Платиновые блестящие волосы плотно причёсаны и собраны сзади в аккуратный пучок, чуть пухлые губы напомажены ярко-красно, на ногтях - кроваво-алый маникюр хищницы, на изящных пальцах - по золотому кольцу. Вульгарщина. Она знала, что мне не нравилось, и наслаждалась этим.
- Да, дорогая, - ответил я, - решил заглянуть... Хоть даже и не проходил мимо.
Она коротко и легко рассмеялась, выпуская табачный дым.
- Ну от такого приглашения ты физически не мог отказаться.
Я невольно поморщился, вспомнив, как глупо я попался и как заполошно отбивался, не контролируя энергию, прожигая путь через Грани.... Но перехитрили, да. Я знал, что не она одна принимала в этом участие, потому что и почерк был не её и был ещё чей-то запах - на грани восприятия....
- Не мог, - согласился я.
Она, продолжая улыбаться, подняла свой бокал и сделала пару маленьких глотков. Бокал в отражении также остался стоять, плюс, рядом с ним сидела большая чёрная кошка и, не мигая, смотрела на меня большими жёлтыми глазами...
- Скажи, а ты знаешь, что это может быть концом? - осторожно спросила она.
Хех, знаешь... Да я как-то был почти уверен, что это конец, но ответил другое:
- Всё относительно - и конец началом может стать.
- Прекращай, - зло бросила она, - тебе не идёт это фиглярское философствование. Ты другой.
А я знал, что не нравится ей. И тоже наслаждался.
Бородач с той стороны столешницы насупил брови, постучал по столу и покрутил пальцем у виска. Кошка прикрыла глаза и отвернулась.
- И какой же? - с интересом спросил я, допивая вино и, не глядя, ставя бокал обратно на стол - аккурат туда, где стоял его двойник в отражении.
- Умный, думающий, рациональный. Тебе чужды порывы и надежды. Ты же ведь уже всё рассчитал, верно? Рассчитал и сделал выводы.
Что верно, то верно - я уже давно понял, что шансы у меня практически нулевые. Но то, что меня до сих пор считают сухим прагматиком, давало мне слабую надежду. Я никогда не был рациональным, я им казался. И если даже она думает, что порывы мне чужды - значит всё ещё не так плохо. Она так и не смогла познать и понять меня за все те долгие совместные годы...Хорошо, очень хорошо. Ловушку ставили на думающего, а не чувствующего.
- Ты сходишь с ума, дорогой? - вдруг ласково проворковала она, приближая ко мне своё очаровательное лицо. Пахнуло тяжёлыми приторными духами и одновременно свежестью и чистотой нежной кожи. Я поднял взгляд и невольно залюбовался микроскопическими огоньками галактик в лиловых вселенных её радужных оболочек...
Она небрежно отбросила тут же исчезнувший кубок, что немного меня отвлекло, и потому я пропустил её следующее движение, которое было порывистым, и я уже не успевал, хоть и сплюнул косматое облачко тьмы ей навстречу...
Мундштук, превратившийся в стилет, с хрустом вошёл в мою левую кисть, пригвождая её к потемневшей столешнице, которая тут же пошла рваными трещинами...
Меня пронзила жгучая боль, а трещины превращались в провалы, откуда ударил обдирающий холод, и колючие порывы Изначального Ветра потянули за собой - туда, внутрь, в Ничто.
Я закричал и попытался отпрянуть, но всё бесполезно.
Почему она ударила меня в левую руку? Потому что на правой был Перстень! А значит.... Да проснись ты уже!!!
Я очнулся рывком, с силой загоняя в себя воздух. Лёгкие горели и обжигающе хрипели. Ещё несколько секунд я сидел в полной темноте, пытаясь понять своё состояние и местоположение. Было дурно, тело нудяще болело, а голова раскалывалась. Меня укачивало, и я раскачивался в такт.... В такт чего?
Я огляделся и понял, что меня, закутанного в полотняную ткань и меха, везут в большом крытом фургоне. Поскрипывал снег, легонько завывал ветер. Где-то неподалёку массивно протопали копыта, скачущего галопом боевого коня. Позвякивала сбруя, кто-то тихо переговаривался.
Я откинулся обратно на уложенные в несколько слоёв ковры и с облегчением перевёл дух. Слабый, мокрый от пота, контуженный, но живой. С чувством робкого счастья я вновь провалился во тьму - на этот раз без снов и видений.
Потом я очнулся уже от того, что мне было невероятно дурно: голова кружилась, воздух проходил с трудом, а к горлу подкатывал едкий горький ком. Я вздёрнул себя с влажного узкого ложа и мимоходом заметил, что уже нахожусь в небольшой светлой комнате с минимумом мебели и одним большим окном на полстены. Я сделал шаг в сторону от постели, но слабые ноги подвели и предательски подкосились - пришлось срочно искать точку опоры растопыренными в разные стороны руками. Попался небольшой столик, который тут же опрокинулся вместе со всем, что на нём стояло и со мной в придачу.
Видимо грохот был неслабым, так как дверь тут же распахнулась, и в небольшом уютном помещении стало чувствительно теснее. Господи, да сколько их тут? Поведя мутным взглядом, я насчитал три пары ног, две из которых были втиснуты в добротные кожаные сапоги, а одна - в грубые сбитые башмаки. Вот только цветовосприятие слегка хромало, так как чёрный цвет сапог и башмаков то превращался в тёмно-коричневый, то снова в чёрный. Я пытался нащупать пол и оттолкнуться от него, чтобы встать и найти то место, которое обычно зовут отхожим, ибо дурнота вновь накатила со страшной силой и, чтобы себя немного отвлечь, я пытался считать: "Так... Три пары ног... Это значит, что шесть человек... Нет, стоп! Почему шесть? Это ног шесть! А человеков... Их должно быть три... Но больше двух точно..."
- Ваша светлость! - воскликнул кто-то из них, одновременно помогая мне принять практически вертикальное положение. Кто-то поддерживал меня ещё и со спины.
- Оно самое... - пробулькал я.
Лица смазывались в светлые пятна, только у двух пятен нижняя часть темнела расплывчатыми полосами. "Это бороды и усы, значит..." - сделал я важное умозаключение и тут же понял, что всё - светлость сейчас оконфузится.
- Где тут... - с трудом и стоном выдавил я, - отхожее?
- Сейчас-сейчас! - засуетился другой голос, и меня тут же подхватили под благородны руки и быстро-быстро куда-то понесли. Благо, что волочь маркграфье тело оказалось совсем недалеко - буквально из дверей сразу же направо... в следующую дверь. А вот за ней уже можно было делать все свои насущные дела в обрамлённую деревянным стульчаком поднятую над полом дыру. Вокруг были аккуратно разложены и подвешены под самый потолок сухие пучки ароматных трав, чей пахучий запах резко шибанул мне в ноздри, что очень помогло разрядиться первому позыву. Дверь за спиной аккуратно и почтительно закрылась.
Но мне уже было всё равно, бесконечно долгое время из меня изливалось, извергалось и вываливалось, я, то склонялся над "троном", то восседал на нём. В какой-то момент я понял, что из меня сверху и снизу выходит уже одна желчь, но скручивающие позывы прекращаться не желали. В дверь уже пару раз деликатно постучали и вежливо справлялись - жив ли я. В первый раз я сипленько выдавил из себя дрожащее: "Да", во второй - мне уже хватило сил на почти гневное: - Да живой... бл... живой!
Хвала всему хорошему и благостному, что когда всё закончилось, у меня ещё оставались силы самому подтереться и натянуть исподнее под длинную свободную рубаху, в которую был обряжен.
Вывалившись в закуток, я вновь был подхвачен с обеих сторон надёжными руками и со всем возможным почтением перетащен обратно в светлую уютную каморку. Взгляд блуждал, не способный за что-нибудь зацепиться и на чём-нибудь сосредоточиться. Пол гулял как палуба судна в средний шторм, а воздух то темнел, то ослеплял.
- Сюда, ваша светлость, - долетело откуда-то издалека, и я послушно дал себя отвести к уже знакомой койке, где, как я с удовольствием нащупал, успели сменить постель и подложить ещё одну подушку.
- Ваша светлость, омойтесь, - это уже другой голос, немного ниже и смутно знакомый. Да первый тоже был знаком, но вот этот второй я, по-моему, не ожидал услышать. Почему? Да не знаю. Пока...
Я, сидя на краю ложа и уткнувшись взглядом в пол, лишь безучастно кивнул. Тут же послышалась тяжёлая шаркотня и в поле зрения попали видимые чуть ранее стоптанные башмаки, через мгновение скрытые большим ушатом полным прозрачной водой, от которой веяло прохладой и свежестью. Я не стал дожидаться, пока на меня чинно польют из ковшика, а тут же нырнул в это блаженство головой. Боже, как же хорошо! Разгорячённая "думалка" охладилась, и её перестало крутить и болтать из стороны в сторону. Вода словно смыла остатки поганой слабости и недуга.
Я вынырнул, блажено отфыркиваясь и отдуваясь, и, вытеревшись поданным полотенцем, тут же откинулся на самые мягкие и удобные подушки в двух мирах. Дурнота отступила, но навалилась усыпляющая умиротворённость.
- Ваша светлость, - вновь этот "незнакомый-знакомый" голос, только теперь уже не откуда-то издалека, а рядом, - позвольте оставить вас, так как вам сейчас значительно лучше - и это видно. Но мы будем поблизости, вам стоит только позвать.
Дремота вдруг навалилась неподъемной мягкой периной, я с трудом разлепил смежающиеся веки и наконец-то смог сфокусировать взгляд на присутствующих. Надо мной склонился слегка встревоженный.... Сталкон.
- Граф, - слабо улыбнулся я, - вы живы.
- Как видите, - чуть улыбнулся тот в ответ.
- Вы живы, - повторил я, - и это хорошо. Значит, всё будет хорошо.
- Всенепременно, - теплее улыбнулся Теренций, отходя на шаг назад.
За его спиной застыл, вытянувшись в струну, Этрир, который, поймав мой взгляд, коротко поклонился.
- Комлорд, - обратился я к нему, - не стоит тратить на меня время - это есть кому делать по долгу своих обязанностей. На вас судьбы и жизни тысяч верных солдат, занимайтесь ими.
- Ваша светлость, - мягко возразил мне командующий восьмым Большим, - от своих обязанностей мне не сбежать, даже если очень захотеть. Просто получилось так, что наши три комнаты, - он кивнул на графа, - находятся в одном крыле, и потому я практически всегда буду рядом, пока мы находимся здесь.
Да, кстати - стоило прояснить несколько деталей, пока я вновь "не впал в отключку".
- А здесь - это где? - уже довольно сонным голосом поинтересовался я. - И сколько времени прошло после того как я потерял сознание?
- Мы в Свентисе, ваша светлость, - ответил Этрир, - и вы были без сознания четверо суток.
- Ого... - вяло удивился я, чувствуя, что вновь проваливаюсь в обволакивающую темноту. - Ну кто бы... мог... подуммммать.... - Последнее слово я произнёс уже спящим. И это был обычный сон, если и не выздоравливающего, то приходящего в себя человека.