Аннотация: "Герр Сальери! - неожиданно громко раздалось за спиной. Антонио вздрогнул и сжал пальцы на перилах ограждения. Голос говорившего был ему слишком хорошо знаком."
- Герр Сальери! - неожиданно громко раздалось за спиной.
Антонио вздрогнул и сжал пальцы на перилах ограждения. Голос говорившего был ему слишком хорошо знаком.
- Добрый день, герр Моцарт, - ответил он, с трудом сдерживая вздох.
- Надо же! Не ожидал вас здесь увидеть, - Моцарт возник слева, как всегда, улыбаясь во все тридцать два зуба, - Какая приятная встреча.
- Вы правы, встреча просто удивительнейшая, - сдержанно согласился Антонио, мысленно прощаясь с надеждой провести день в относительном покое. С Моцартом это было невозможно в принципе. Шумный, чересчур активный для своей национальности, австриец испытывал терпение Сальери буквально каждый день. Куда бы Антонио ни пошел - будь то дворец императора или любимая кофейня маэстро - почти везде он натыкался на него, весело болтающего с кем-то из придворных или c миловидной девушкой. Антонио уже перестал удивляться, встречая Моцарта там, где встретить его даже и не думал. Крамольная мысль о том, что композитор его преследует, какое-то время посещала Сальери, но в итоге он от нее отказался, не найдя причин для того, зачем Моцарту это было нужно. Тем не менее, отправляясь в Шенбруннский зоопарк, он лелеял надежду, что здесь неугомонному австрийцу все же нечего будет делать, и герр капельмейстер сможет, наконец, спокойно отдохнуть. Как оказалось, не судьба.
- И что вы здесь делаете, герр Моцарт, позвольте узнать? - спросил Сальери, видя, что его персональная головная боль, похоже, уходить не собирается.
- О! Мы тоже решили сегодня прогуляться, - радостно ответил композитор, оборачиваясь немного назад, - Прекрасная погода, вы ведь тоже так думаете, правда, Сальери? Грех было сидеть дома, когда на улице так хорошо.
"Может быть и грех, но почему же тебя потянуло именно сюда, черт побери?"- раздраженно подумал итальянец, когда вдруг сообразил, что Моцарт говорил о себе во множественном числе.
- Мы? - он обернулся, отпуская перила, и только тогда заметил, что австриец действительно пришел в зоопарк не один. Рядом с ним, крепко держась за подол камзола и с любопытством разглядывая гиппопотама за спиной у Сальери, стоял маленький мальчик лет 4-х, чем-то неуловимо напоминающий Моцарта. По-крайней мере, поймав взгляд Антонио, он улыбнулся ему такой же солнечной улыбкой, какой улыбался и сам композитор при каждой встрече.
- Ваш сын? - поинтересовался герр капельмейстер, хотя ответ уже знал и сам.
- Да, - Моцарт взъерошил темные, вьющиеся на макушке волосы мальчика, с гордостью выдвигая его вперед, - Это Карл. Карл Томас. Карл, познакомься с герром Сальери.
Услышав последнюю фразу, мальчик забыл про гиппопотама, уставившись на герра капельмейстера во все глаза.
- Правда? Настоящий? - отпустив камзол отца, он схватился за подол Антонио, даже привстав на цыпочки, чтобы лучше разглядеть лицо ошарашенного итальянца, - Папа, это тот самый герр Сальери, из-за которого мама...
Моцарт ойкнул и быстро вернул сына на место, зажимая ему рот ладонью.
- Карл, не говори глупостей. Ты же ведь не хочешь, чтобы герр Сальери подумал, что тебя плохо воспитывали... - пробормотал он, старательно избегая смотреть на Антонио.
- Но, папа...
- Карл!
Мальчик сразу как-то поник, не оставляя у вышеозначенного герра капельмейстера никаких сомнений в том, что он сын своего отца. В уголках карих глаз блеснули готовые вот-вот пролиться слезинки.
- Карл, - австриец наклонился к нему, ласково гладя по голове, - ну прости. Прости меня. Я не хотел на тебя кричать. Пожалуйста, не плачь только...
Словно не слыша его, юный Моцарт громко, показательно всхлипнул, вздрагивая всем телом, и зажмурился, готовясь разреветься во всю мощь детских легких. После еще нескольких минут бесплодных уговоров со стороны гениального папаши Сальери решил, что этот концерт пора заканчивать.
- Позвольте мне, - он отстранил Моцарта в сторону и присел на корточки перед мальчиком, - Карл, послушай меня внимательно.
Блестящие карие глаза вопросительно посмотрели на него.
- Ты ведь мужчина, не так ли?
Мальчик кивнул.
- Тогда ты должен знать, что мужчины не плачут.
- Почему? - спросил юный Моцарт, шмыгнув носом.
- Слезы - это очень личное переживание, - придав лицу самое серьезное выражение, на какое был способен, произнес Антонио, - и никто, кроме близких людей, не должен их видеть, понимаешь?
- Да, - мальчик вытер нос рукавом своего камзольчика и попытался придать лицу такое же выражение, чем вызвал у герра капельмейстера непроизвольную улыбку.
- Ну вот и славно, - Сальери с усмешкой взлохматил непослушные мальчишечьи вихры и поднялся на ноги, на мгновение встречаясь глазами с Моцартом. И ощущая, как сердце неожиданно пропускает удар. Потому что такой теплоты и нежности, которые плескались на дне этого небесного взгляда, просто не могло быть. Антонио машинально посмотрел вниз, на Карла, все еще старающегося изобразить на своем личике серьезный вид, полагая, что этот взгляд ребенку и предназначался, но что-то ему подсказывало, что он ошибается. И если это так, то кому же тогда? Ведь не ему же самому... Это... просто смешно.
- Спасибо вам, герр Сальери, - Моцарт привлек к себе сына, как показалось главному капельмейстеру, чересчур поспешно, словно прячась от чего-то, - Не знаю, что бы я делал, если бы не вы...
Брови Антонио неудержимо поползли вверх.
- Герр Моцарт, - произнес он, едва сдерживая удивление, - Вы не знаете, как вести себя с собственным ребенком?
Австриец виновато потупил свой ясный взор. Казалось, еще немного, и он сравняется цветом лица со спелым помидором, столько смущения было во всем его облике.
Вот так-так, неожиданная новость.
Как о человеке, о Моцарте Сальери знал не очень много, но предположить, что тот не умеет обращаться с детьми вообще, никак не мог. Поведение, которое этот гений иногда демонстрировал при нем, не всегда можно было назвать взрослым в полной мере, это факт, но быть ребенком настолько...
- Я... не слишком... силен в этом, - в конце концов, признался Моцарт, так тихо, что если бы не чуткий музыкальный слух, Антонио бы и не расслышал, - Обычно Карлом занималась Станци...
- И что же с ней произошло, что мальчик остался с вами?
По лицу композитора пробежала мимолетная тень.
- Ничего. Она... просто уехала отдохнуть, - ответил он, нарочито беззаботно пожимая плечами, - на воды, в Баден. Простудилась немного, вот и поехала поправить здоровье.
- Надолго? - не то, чтобы Антонио сильно жаждал это знать. Он просто вежливо пытался поддержать беседу, хотя, по-хорошему, давно должен был уже уйти отсюда. Должен был, но почему-то продолжал стоять на месте.
- Увы, я не знаю, - Моцарт покачал головой и даже развел руками в стороны, показывая всю степень своей неосведомленности, - Она так и не сказала мне, когда собирается вернуться.
- Надеюсь, что все же ничего серьезного. С простудой лучше не шутить.
- Вы правы, герр Сальери, вы правы. Я тоже очень надеюсь, что она справится с простудой без проблем. У Станци крепкое здоровье, - австриец закивал, пожалуй, слишком усердно для человека, рассказывающего о самочувствии собственной жены, и Антонио вдруг с удивлением понял, что его пытаются обмануть.
На лице Моцарта по-прежнему играла легкая, беззаботная улыбка, говорившая всем и вся, что в жизни ее обладателя все прекрасно, день чудесен и для грусти нет никакого повода, а вот глаза, обычно яркие и сияющие, как воды Дуная в солнечный день, говорили совсем об обратном. Что-то случилось. Что-то, из-за чего фрау Моцарт вдруг решила уехать, бросив мужа и сына. Что-то, о чем герр композитор не хочет говорить. Что-то... что Сальери абсолютно не интересно.
Это не его дело.
- Что ж, герр Моцарт, надеюсь, ваша жена не слишком задержится в Бадене. За ребенком нужен умелый присмотр, особенно если он такой же... активный, как и вы, - Антонио смерил обоих Моцартов долгим взглядом, и вздохнул, - Не уверен, что вы сможете справляться с ним длительное время.
- Если будет нужно, я справлюсь, - в глазах Моцарта блеснула жесткая решительность, и Антонио, видя это, не смог сдержать усмешки.
- Тогда удачи вам. Это дело нелегкое.
Он выпрямился, собираясь кивнуть, поставив уже точку в этом затянувшемся разговоре, и уйти, подальше от Моцарта и его семейных проблем, но детские пальчики, внезапно вцепившиеся в край дорого черного камзола, задушили эту затею на корню.
- Герр Сальери! - вывернувшись из отцовских рук, Карл шагнул к итальянцу, серьезно глядя на него снизу вверх, - Почему вы уходите? Потому что папа вам надоел? Поэтому?
Моцарт, пораженный выходкой сына, застыл на месте с расставленными руками. Признаться честно, Антонио и сам находился в замешательстве. Что можно ответить ребенку в такой ситуации, да и в присутствии самого родителя?
"Да, Карл. Ты абсолютно прав. Твой папа у меня уже в печенках сидит, вместе со всей своей музыкой, неугомонным нравом, острым языком и способностью оккупировать мысли так, что невозможно уснуть, и не покидать их до самого утра"?
Нет, это мальчику определенно знать не стоило. Как и его отцу.
Антонио откашлялся.
- Почему ты так решил? - спросил он, подчеркнуто не глядя в сторону австрийца.
- Я вижу, - Карл нахмурил брови, напомнив этим Сальери фрау Моцарт, виденную им как-то раз во время одного из визитов на репетицию очередной оперной постановки ее гениального мужа. Помнится, тогда у нее было очень похожее выражение лица, когда она, на мгновение отвлекшись от созерцания действа на сцене, окинула взглядом зал и заметила только вошедшего герра капельмейстера. Антонио поприветствовал ее кивком головы, на что получил очень сухое подобие реверанса и игнорирование своего присутствия. Он был удивлен этим, тем более, что слышал, как Моцарт отзывался о жене как о веселой и общительной женщине. Попавшийся ему позже австриец тоже не блистал жизнерадостностью и был мрачен как грозовая туча, вот-вот готовая разразиться молниями, поражающими все вокруг себя. Он стремительно прошел мимо, не обратив на Сальери никакого внимания, что было довольно редким явлением при их встречах, и скрылся в театральной ложе, хлопнув дверью так, что свечи в настенных канделябрах слегка покосились. Сальери тогда подумал, что герру композитору просто не понравилось что-то в постановке - привычное дело для творческого человека. Он не стал придавать всему этому особого значения - все-таки, у главного капельмейстера Его императорского Величества было много и других дел, кроме как обращать внимание на дурное настроение Моцарта и его женушки, хотя, возможно стоило сделать это хотя бы сейчас.
В памяти Антонио всплыло воспоминание о том, как через какое-то время после его визита в оперный театр по Вене начал гулять слух о ссоре, случившейся между супругами Моцарт на репетиции. Слух пропал почти также быстро, как и появился, и Сальери даже думать о нем забыл. А между тем, если поразмыслить хорошенько, возможно, что это был как раз первый звоночек того, благодаря чему теперь он был вынужден лицезреть перед собой обиженные глаза Моцарта-младшего. И ощущать настороженный взгляд Моцарта-старшего. А спасибо за это стоило сказать фрау Моцарт, наверняка снова поссорившейся с мужем, непонятно из-за чего, и уехавшей лечить в Баден свои расшатавшиеся нервы. Ну что за напасть...
Мысленно перебрав несколько ругательств, которые в приличном обществе обычно вслух не произносят, герр капельмейстер наклонился к мальчику, положив руку ему на плечо:
- Карл... Ты не прав. Твой папа мне не надоел. Дело совсем в другом.
- В чем же? - поинтересовался тот, сводя брови домиком.
Обманывать ребенка, по правде говоря, Антонио не хотелось, но кроме как с помощью обмана, другого выхода из сложившейся ситуации он не видел.
- Все дело в том, что я обещал императору написать для него новый менуэт, поэтому и не могу задержаться подольше. Данные императору обещания нужно исполнять. Это очень важно.
Юный Моцарт, внимательно слушавший его, кивнул и выпустил камзол Сальери из пальцев. Погрустнев, он опустил было голову, но тут же, видимо, вспомнив слова итальянца о том, что мужчинам плакать не пристало, выпрямился и широко улыбнулся.
- Тогда до свидания, герр Сальери.
- До свидания, Карл. Герр Моцарт, - непривычно тихий австриец кивнул, прощаясь, и когда Сальери развернулся на месте, хрустнув песком парковой дорожки под каблуками туфель, его музыкальный слух уловил произнесенный голосом младшего Моцарта тихий вопрос:
- Папа, герр Сальери ведь очень хороший. Грозный, но хороший. Почему же мама так его не любит?
И такой же тихий ответ старшего Моцарта:
- Я расскажу тебе об этом как-нибудь потом, сынок. Пойдем, нам пора домой.
Антонио остановился, оборачиваясь. Моцарт и его сын были уже достаточно далеко, чтобы окликать их, и он не стал этого делать, только нахмурился, глядя им вслед. И снова зашагал по дорожке. Нужно выкинуть все это из головы. Его ждет еще множество дел, требующих к себе непосредственного внимания, и стоит заняться ими, а не забивать себе голову всякой ерундой. И в первую очередь отправить, наконец, императору давно законченный менуэт.