Аннотация: Молодой и перспективный художник Андрэ Мильен берётся за дело!
Молодой художник, за которым с недавних пор прочно закрепилось прозвище Лярк ан Сьель (а попроще - Сиэль), созерцал свою собственную работу уже около часа. Рисунок был совсем новый, ещё никем не виданный, но почитатели искусства юного дарования не сомневались: на холсте, так тщательно скрываемом от чужих глаз, изображена радуга, разумеется, в небе. Сам Сиэль ни за что бы не признал, что в его работах есть такая неприятность, как система (художник ставил знак равно между словами "система" и "постоянство"). Он никогда не любил систем и вообще ничего о них знать не хотел, считал себя подверженным хаотичным мыслям и неожиданным свершениям. Так что, представляя очередную картинку публике (как минимум раз в несколько недель), Сиэль был полон гордости за свой искрящий индивидуальностью вклад в изобразительное искусство и надеялся на дальнейшую столь же плодотворную работу, как та, что он проделал... уже не раз.
Почитатели, надо сказать, посмеивались над создателем самой непревзойдённой и самой бесконечной, судя по всему, серии радуг в мире. Да, Сиэль великолепно отточил своё мастерство в этом направлении, но вот только достаточно давно всем хотелось посмотреть на какой-нибудь новый вид в раме от молодого перспективного художника. Последнего подобные запросы нисколько не волновали, он считал себя свободным мастером, способным отречься от бренности бытия и создавать шедевры независимо от чужого мнения. В общем, мальчишка (а ему было на тот момент всего 20 лет) оказался до невозможного самоуверенным и самовлюблённым.
Картина, напротив которой сидел уже целый час Сиэль (кстати, на самом деле его звали Андрэ Мильен, то есть - совершенно ничего общего с прозвищем), вопреки предположениям почитателей отличалась от предыдущих. Да-да, огромный прорыв, новое слово в мире изобразительного искусства, как утверждал юноша в своих телефонных разговорах с товарищами. Все они были художниками: кто-то получше, кто-то похуже, кто-то уже был признан, а кто-то ещё только готовился открыть свету свой талант. Но суть одна - товарищей оказалось очень много. Именно поэтому когда-то о Мильене узнал едва ли не весь мир. Художники не менее болтливы, чем, например, продавщицы, а Андрэ это признавал и использовал.
Вот и сегодня он сообщил всем своим знакомым о том, что, наконец, закончил шедевральный труд. Юноша знал: к этому отнесутся с некоторым недоверием. Он давно уже чувствовал напряжение вокруг своей персоны, просто никак не мог понять, в чём дело. Да и понимать, в общем-то, не хотел.
Лучшие друзья - Жак и Флоран - сдержанно поздравили Сиэля и посоветовали скорее показать готовую картину на какой-нибудь выставке. Правда, оба позволили себе предположить нечто вроде "это снова твоя замечательная радуга?". Такой вопрос несколько расстроил молодого художника, ведь каждая - каждая! - его радуга была совершенно эксклюзивной и действительно замечательной. Как мастер может рисовать одно и то же? Просто невозможно. Все картины Сиэля (а их было уже около двадцати, и на всех, разумеется, красовалась эта лярк ан сьель) имели индивидуальность, они были неповторимы по природе. Разве может радуга утром сиять так же, как радуга днём? Или радуга вечером?.. Нет! Нет! Ведь совершенно разные понятия! Подумав об этом и не ответив на каверзный вопрос ни одному из близких друзей, Андрэ сел напротив картины и смотрел на неё уже час. Убеждать себя в эксклюзивности пейзажа не приходилось, это ведь такая очевидная истина! И всё же Сиэль рассматривал каждый мазок, чтобы ничего не упустить, чтобы ещё раз убедиться в своей правоте и гениальности.
Слухи действительно разлетались моментально. Уже на следующее утро кто-то незнакомый на улице около киоска с газетами по секрету сообщил Андрэ, что недавно прославившийся художник Лярк ан Сьель, который всегда рисовал только радуги, вроде как придумал что-то новенькое.
- Наконец-то! - с видимым облегчением воскликнула полная женщина, которая как раз покупала журнал об искусстве. - Так уже надоело это однообразие. Голубое небо и семь разноцветных полосок! Ну кто сможет долго терпеть подобное? - И величественно удалилась вместе с журналом, бросив несколько монет поверх газет.
Андрэ нахмурился и целый час не мог согнать это выражение со своего лица. Неужели люди действительно настолько слепы?
Возле дома хмурого художника уже ждали несколько журналистов и репортёров. Стоило Сиэлю вывернуть из-за угла, как к нему под ноги бросилась низенькая и хрупкая с виду журналистка, но сила, с которой она махнула диктофоном перед самым носом Андрэ, заставила юношу резко затормозить и отклониться назад, чтобы не потерять в неравном бою какую-нибудь часть тела. Хотя бы и тот же нос.
- Как вы можете прокомментировать слухи, мсье Мильен? - визгливо вскрикнула женщина, словно стараясь оглушить свою жертву и потом воспользоваться её состоянием и выпытать всё.
- Эээ, - Сиэль попятился, не зная, о чём вообще речь, а за этой журналисткой уже встало несколько других представителей прессы, и все они с нескрываемым любопытством следили за каждым движением перспективного художника, так поразившего весь цвет служителей искусства своим... постоянством.
- Ваша новая картина - о чём она? - не дождавшись ответа на первый вопрос, начал штурмовать Андрэ шкафообразный репортёр, возвышавшийся надо всеми другими как минимум на тридцать сантиметров. Рядом с ним маячил оператор, старавшийся поймать каждый кадр наиболее выгодно и при этом не наткнуться на какого-нибудь своего коллегу.
- Это же не книга, - пробормотал сбитый с толку художник, пытаясь обойти этих людей по аккуратной кривой. Они все сейчас представились Сиэлю как однообразная текучая масса, которая вместе с ним переползает с места на место. То есть - не обойти. Напролом тоже не выйдет - захлебнёшься или вообще поглотят. Мильен придумал только один способ и сейчас старательно размышлял, как бы себя не выдать случайным взглядом назад.
- Что изображено на картине? - видя, что юноша в замешательстве, конкретизировал тощий мужчина с хитрющей ухмылкой где-то справа от напиравшей низенькой журналистки, которая едва ли не в рот уже засунула свой диктофон несчастному Андрэ.
- Это строжайшая тайна, - пролепетал Мильен, стараясь, чтобы его осторожное отступление было неприметно для толпы.
- Но раньше вы никогда не скрывали своих произведений... искусства! - снова оглушил художника голос журналистки. Кажется, она пару раз прижалась к нему так, словно сзади её кто-то толкал в спину. Да, конечно, Андрэ, как и большинство художников-мужчин, был весьма привлекателен для любого сорта женщин. Но далеко не каждая была ему приятна. То есть - никакой взаимности со стороны юноши журналистке ожидать не приходилось. Только вот почему она этого никак не понимала?
- Мадам, я бы попросил вас... - начал было Андрэ, но договорить ему не дали. Кто-то не вынес неизвестности и действительно умудрился толкнуть женщину на Мильена, от чего тот завалился назад, больно ударившись спиной о каменные плитки, да ещё поймав на себя журналистку. Защёлкали в бешеном ритме камеры, ослепили молодого художника десятки вспышек, одна за другой. При этом сами профессионалы не произнесли ни звука, чтобы не привлечь ещё большего внимания, ведь и без того маленькая сенсация могла достаться кому-то ещё столь же сообразительному и прыткому.
Сиэль уже слабо понимал, чего от него хотят, он чувствовал холодные пальцы на своём животе, как бы невзначай оказавшиеся там, но исчезать не спешившие.
- Мадам, что вы себе позволяете?! - тихо воскликнул художник, отталкивая журналистку, на лице у которой отчего-то играла довольная улыбка, и подрываясь, чтобы исполнить план побега.
Журналисты-репортёры не успели опомниться, а Мильен уже был далеко, очень и очень далеко от своего дома. Он знал много путей, чтобы пробраться в квартиру незамеченным, но обстоятельства вынуждали осторожничать, потому что Сиэль уверился: просто так его не отпустят. Юноша всем своим видом показал, что над его новым произведением стоит поломать голову, двери, окна, кости - что там ещё ломают в запале?
Андрэ попал в квартиру только через час. Его караулили на большинстве подступов к дому и ни в коем случае не хотели упускать. Пару раз юноша едва уберёг самого себя от умелой засады, пару раз пришлось убегать снова. Но в итоге Мильен всё же изнутри запер за собой железную дверь и прислонился к ней спиной, всем видом являя усталость и недовольство. Пусть некоторым такие ужасы покажутся весёлым приключением, но ведь они просто не испытывали ничего подобного! Художник не должен бегать от журналистов, он вообще не должен убегать! Это ниже его достоинства, это портит репутацию, затирает внутренний настрой и уничтожает желание создавать прекрасное. Побег - это слишком жизненная реальность, глупая, никому не нужная! Это ужасный физический труд, нагрузка, из-за которой потом даже руку поднять невозможно. И тем более - это вынужденное признание своего бессилия. Подло, подло! Как люди могут быть настолько подлыми?!
Стена напротив не понимала стремительно изменяющегося лица Андрэ, да и он сам уже устал размышлять. Сейчас художнику хотелось лишь упасть в постель и больше не думать о людской алчности. Что он, собственно, и сделал.
Через неделю осады Мильен, уставший от всего этого, позвонил в галерею, где часто выставлялся, и сообщил, что хочет продемонстрировать свою работу. Художник до последнего сумел удержать интригу под покрывалом. Такую скрытность моментально прозвали "тайной Дориана Грея". Все критики, ценители, вся художественная пресса и, конечно же, сплетники и простые смертные беспрестанно обсуждали тему новой картины Андрэ Мильена. Каждый считал своим долгом предположить, что за тайна и какая магия сокрыта за дверями мастерской ставшего в одни миг "великим" молодого художника. Все его двадцать радуг целую неделю выставлялись в одной из самых престижных галерей, и в газетах уже начали писать о волшебстве, о скрытом смысле в последовательности изображений. Складывали радуги в различном порядке и под разными углами, получая при этом какие-то немыслимые и несуразные фигуры, которые потом изучали всем научным обществом. Создателю оставалось только удивляться и хвататься за голову. Он ни на секунду не сомневался в своей успешности и гениальности, он был не против, чтобы его обсуждали столь насыщенно, но его просто удивлял маразм, который захватил людские разумы и заставил их забираться в такие дебри. Какой скрытый смысл может быть в радуге?!
Галерея, в которой Андрэ пожелал выставить свою новую работу, с радостью отозвалась на его просьбу. Молодому перспективному художнику отдали зал, где он пробыл целый день с целью создать правильную атмосферу для тщательно оберегаемого шедевра. Мильена в это время мало заботили толкущиеся за запертыми дверями журналисты и с трудом удерживающиеся на узких наружных подоконниках второго этажа отчаянные операторы.
Зал подходил для картины как нельзя лучше. Он был весь в тёмно-синих и нежно-голубых тонах. Андрэ очень любил эту гамму, потому и выбрал. Самых наблюдательных преследователей сенсации это могло бы насторожить, но не было таких среди всех. Людьми завладела жажда раскрыть тайну раньше времени, и больше ничто их не заботило. Такой странный и внезапно вспыхнувший интерес Сиэль отчасти относил к своей невероятно талантливой персоне, а другую часть приписывал людской глупости. Но раздумывать об этом больше не желал. Скоро, уже совсем скоро можно будет эффектно сдёрнуть шёлковую ткань с подставки, расположенной точно посреди зала.
Через час двери галереи были распахнуты, и внутрь хлынула масса: художники, желавшие удостовериться в слухах и заодно сравнить свой талант с чужим; литераторы, ищущие вдохновения в живописи и страстно желавшие именно тут его найти; пресса, без которой праздник - не праздник (в переводе с французского на французский: "любое событие - не скандал"); критики, у которых все тексты уже готовы, осталось только утвердить что-то одно и вставить название работы и имя автора... и так далее. Сиэль вроде даже заметил где-то одинокую собачку, жадно принюхивавшуюся к воздуху явно в поисках банкетного стола.
Юноша не спешил, он терпеливо выжидал, когда все утихомирятся. У него была готова небольшая речь по поводу новой картины. И вот, момент настал. В зале воцарилась тишина, все с жадностью уставились на подставку и чёткий прямоугольник, спрятанный от любого, даже самого проникающего взгляда за многослойным шёлком (кстати, шёлк Андрэ выбрал из-за его способности к образованию эффектных складок при правильном стягивании с планшета. Над стягиванием Мильен бился несколько часов и наловчился-таки).
Голос Андрэ Мильена вознёсся к потолку подобно голосу молодого восторженного полководца. Он приковывал всеобщее внимание не хуже летящей по небу кометы. И призывал к восхищению.
- Друзья мои, мы все собрались тут ради искусства. Оно всегда вселяло в нас наилучшие, самые прекрасные чувства и мотивы, побуждало нас к благородству и красоте действий, создавало для нас наиприятнейшую обстановку, служило объектом обожания и поклонения! Вы все сейчас трепещете перед силой искусства, все вы в нетерпении. Я клянусь вам, вы не будете разочарованы! Итак...
Складки вышли идеальными, таких Андрэ не получал ни разу во время практики со стаскиванием шёлка. По залу пронёсся восторженный вздох предвкушения, кто-то даже вскрикнул, напряжение достигло наивысшей точки, засверкали множества вспышек, толпа подалась вперёд в едином порыве...
На картине в ночном и глубоко тёмно-синем небе среди голубоватых и будто мерцающих звёзд под огромной чуть желтоватой луной сияла радуга. Сияли эти самые семь разноцветных полосок. Неизменная лярк ан сьель.
- Шедевр... - выдохнул кто-то после минутной тишины (то ли это было высшее наслаждение, то ли подозрительное недоверие...), и прервавшиеся на мгновение вспышки продолжили свою работу.
Андрэ Мильен ещё никогда не чувствовал себя таким счастливым.