Когда мы уехали из Ашхабада, было очень тепло. А когда приехали в Сибирь, то здесь была настоящая зима. Поезд остановился у какого-то полустанка.
Серое холодное утро.
Начальник вокзала, он же стрелочник, он же кассир, он же буфетчик (хотя в буфете ничего не было) вышел на перрон, чтобы встретить проходящий пассажирский поезд. На этом маленьком полустанке поезд останавливается всего на одну минуту и здесь редко кто выходит из вагонов. Разве что в последнее время, на этой станции высаживались больше беженцы, бедные люди, бегущие от войны.
Вот и на этот раз начальник вокзала не ждал пассажиров. Но поезд замедлил ход, прибывая на второй путь, и он увидел, что из вагона прямо на перрон полетели тюки, чемоданы, сумки ещё до того, как поезд остановился. В последние, оставшиеся доли минуты, из вагона буквально вывалилась многослойно одетая, вероятно женщина, приняла на руки свёрток живого существа, поставила его на ножки и помогла другой женщине сойти на перрон. Это были мы, мама, тётя и я.
Пытаясь собрать разбросанные вещи по перрону, мама вдруг услышала отчаянный крик станционного смотрителя: "Ло-жись,....ло-жись!" Всё произошло в доли секунды. Подняв от вещей голову, мама вдруг увидела или сначала, скорее услышала, мчащийся на нас состав на огромной скорости. Схватив тётю Надю, она упала вместе с ней на перрон, пытаясь одновременно подсунуть меня под себя. Потоки воздуха от двух встречных составов взвыли и с остервенением взметнули вверх мириады искрящихся снежинок над распростёртыми на перроне телами, как будто пытались закружить их в своём смертоносном танце. "Вот и всё"- уже в который раз подумала молодая женщина. За те недолгие мгновения между двумя мчащимися в разные стороны составами, в её полуотрешенном сознании промелькнули события последних трёх месяцев ужаса отступления. Нет! Побега!
Вот она на мосту в грузовике с ребёнком, отступает в тыл вместе с армией. При отступлении сапёрные части взрывали мост, и грузовик с ними чудом не сваливается в реку. Бомбёжка на железнодорожном переезде, трупы лошадей со вспоротыми животами, искалеченные люди, живые и мёртвые, горящие заживо люди и машины. Вот она бежит по капустному полю, проваливается в какую-то яму, а пули, визжа, впиваются в стенки окопа, чудом не задевая её и ребёнка; украинские хаты, которые приютили их.
Неожиданно наступила тишина. Звенящая тишина. Откуда-то из далека, слышится голос, "Вы живы? Вы живы?" Мама не шевелится, и я прошу её, "Мамочка, мне тяжело, мамочка!", а сама думаю, "И чего это все на меня ложатся?" Запорошенные снегом холмики зашевелились: "Господи, да вы бабоньки, да и дитё с вами!" - удивился смотритель. "Мы живы...."-то ли спросила, то ли утвердила мама. "Живы, живы голубушка! Давайте, вставайте, я вам помогу!"-радостно засуетился он. Как будто в замедленной съёмке, мама и тётя оглядывались вокруг и медленно отряхивали с себя снег, боясь тронуться с места. "Да не бойтесь вы, успокойтесь! Следующий поезд будет через час!"-увещевал он нас. Отряхнувшись от снега и немного придя в себя, с помощью смотрителя мы перешли железнодорожные пути к станционному зданию.
Нас никто не встречал. "А где же Виктор?", - спросила мама тётю. Тётя молчала. "Да не горюйте вы! - опять засуетился смотритель, - Заходьте в сторожку, чайком побалую, а мужик ваш, глядишь и явится".
В сторожке большая печь излучала какое-то особое тепло, пахло хвоей. "Да вы садитесь, садитесь! Чайком угощу нашим таёжным на травах разных да на ягодках настоеный"- уговаривал смотритель, подбрасывая дрова в печь. "А вот сахару-то нет, за то медком попотчую вас, тоже таёжным. Сам собирал". Мама достала всё, что ещё оставалось от запасов съестного и чаепитие началось. То ли от усталости, то ли от нереальности всего происходящего, тишина, тепло, чай, хвоя, говорил и суетился только этот добрый человек, мы все молчали. Меня начало клонить ко сну, когда я, как будто бы, услышала нежный и тихий звон колокольчика. Но это не был сон.
"Бабоньки, вставайте! Ваш мужик приехал!" - тормошил нас хозяин. Наверное, задремала не только я. Мама быстро одела меня, и я первая выбежала из дому.
То, что я увидела, опять показалось мне сказкой. Выглянуло солнышко, а снег был такой синий, что слепил мне глаза. Я зажмурилась, а когда глаза привыкли, я увидела необыкновенную картину. Недалеко стояли розвальни с набросанным на них сеном, на сене какие-то меховые шубы, а с розвальней слезал мужчина, почему-то с валенком только на одной ноге. Красивые лошадки дёргали головами похрапывая, и поэтому звенел колокольчик перезвон, которого, я слышала в полусне.
Из дома вышли мама и тётя, тепло попрощались с добрым человеком, сложили наши пожитки в сани, меня тоже усадили в сани, укрыли мехами и лошадки, зазвенев колокольчиками, потянули сани по сказочному лесу.
Мне было тепло и уютно. Мама лежала рядом, и я тихо спросила, "Мамочка, а кто этот дядя?" и так же тихо, почти мне в ушко она прошептала - "Это муж тёти Нади" - "А почему у него одна нога?"- спросила я опять. "Потому, что он был балованный мальчик, бегал где, непопадя, и ему трамваем отрезало ногу" - воспользовалась мама случаем заполнить пробелы в моём воспитании. "А почему, - не унималась я,- он не поцеловал свою жену, как папа целует тебя, и не сказал нам "здрасьте?" Вероятно, на этот вопрос маме было ответить труднее, потому что она приказала мне помолчать, чтобы сама она смогла бы спокойно поспать.
Мне же спать не хотелось, и я стала смотреть на тихое без самолётов небо, очень чистое, голубое и красивое Я смотрела на высокие деревья, которые сопровождали нас по обеим сторонам дороги, как красивые сказочные великаны. Слушала храп лошадок и звон колокольчика, какой-то очень тихий разговор тёти и моего нового дяди Виктора и очень боялась, что, когда мы выедем из леса, лес кончится, закончится и сказка.