Аннотация: Для шестнадцатилетней Оли, жаждущей творческой самореализации, неожиданная влюбленность, как гром среди ясного неба. Она никак не может решить, это благо или зло для нее.
Глава вторая. Трепетные чувства
Зима подходила к концу. Снег в городе уже был покрыт сажистым грязным настом, и мама говорила, что весна нынче придет раньше.
Несмотря на свежий запах талого снега на улицу идти не хотелось, серые, бурые, коричнево-черные тона города приводили Олю к неизменной меланхолии. Но в дни, когда в окошке маминой спальни поутру появлялся кусочек синего неба, тут же скучающую над журналами и тетрадками Оленьку гнали дышать воздухом.
Чтобы иметь возможность дальше предаваться своим мечтам, она пулей одевала полушубок и ботики, не дожидаясь, пока мама Фрося натянет на себя чулки, калоши, фуфайку, жилетку и чего-то еще, Оля выскакивала из дома, пробегала темные, грязные поперечные переулки, прячась от няни в соборном парке.
Под черными ветками высоченных деревьев на еще белом снегу бесились галки, они несдержанно кричали и чего-то требовали у прохожих и друг у друга. В кустах спящих прутиков сирени чирикали невидимым гвалтом воробьи.
Здесь было много птиц и птичьих разговоров, и они оживляли этот светлый уголок Петроградки. Но эта болтовня не могла помешать Оле вести свои внутренние наблюдения за новым чувством, и она наслаждалась его развитием.
Как сладко щемило сердце, когда она думала об Александре! Но уже три дня она не видела Жанну и ничего не могла узнать о нем.
Все три дня мама и мамка Фрося раздражали своей непроходимой глупостью, а проницательного отца Оля избегала сама. Но вот завтра предстоит праздничная служба, и, если, Жанна опять не пропустит ее, то уже к вечеру Оля будет знать, кто такой Александр Точъ.
И от этих мыслей думы вчерашней девочки поползли в потаенное женское "Что надеть?"
Раскидывая снежок от львиной лапы скамейки промокшим у носка ботинком, Оля совершенно не заметила, как по дорожке к ней приковыляла Ефросинья:
- Олька! Ты куды делася? Я тебе грю-грю, глаза подымаю, а тебя и... тю-тю, нету. Только дверка бултыхаеца от ветру-то твоего.
- Да? А я думала, ты следом идешь... - соврала Оля.
- Я испугамшись, сначала - во двор; потом думаю, к реке... Ну, нет! Знамо дело, в садочек опять поперлася. И вона - ты!
- Мама Фрося! Я же просила! Что за "поперлася"? Пришла, пошла, ушла... Ну как так можно? Тут же тебе не Замогилье твое! - Оля опять стала раздражаться от присутствия няни.
- Да-да, дочка, запомню.... Ну так ты тут эта... Сидеть будете? - спросила Ефросинья. - Софья Алексевна за молоком посламши (Молочник - ирод, кислятину припер!). Я, тоды, сгоняю до Большого, а ты сидите, тоды?
- Хорошо Фросенька, я тут тебя и подожду, домой вместе пойдем, - уже ласково сказала Оленька.
Удаляясь, няня недовольно бормотала обидчивые слова в адрес своей воспитанницы. Но Оля никогда не обращала на это внимание, не обижалась и не злилась, у них были такие семейные привычки.
Проводив маму Фросю взглядом Оля продолжила мысленно готовить к завтрашнему свой гардероб. Она сама того не заметила, как в пасмурной атмосфере ее головы появились светлые, уже совсем весенние цвета. Синий атлас, зеленый шифон, туфли из-за границы ожидающие своего часа в гардеробной всем своим радужным очарованием; канареечная брошь, колье из мелких, но ярких изумрудов, белые вуали, черное кружево, красный бархат и модная темно бордовая лента на шею из самого Парижа...
Сердце ее забилось часто и гулко, ей показалось, что она слышит его по всему своему телу, да так громко, что стало даже жарко, а белье стало невыносимо тесным и колючим. Вдруг она осознала, что подбирает гардероб уже не на службу, а на ту вероятную встречу, которой ей очень хотелось. Оле стало стыдно от своей мысленной смелости. И чтобы колокольня не услышала громких ударов ее возбужденного сердца, девушка бегом помчалась по темному коридору Церковной улицы обратно домой.
Этим днем Ефросинья с Олей не разговаривала. Бухтела, обиженно вздыхала, но Оле помогала молча, показывая своим видом, что очень расстроена, что та ее не дождалась.
- Сегодня у тебя кто-нибудь будет? - спросила мама за обедом.
- Мама! Ты, как всегда! Не бывает у меня никого по субботам! - рассерженно взвизгнула Оля, толкнув, как ей показалось, зажимающий ее сервировочный столик и сверкнув на маму серыми влажными глазами за ее, как ей казалось, вечную безучастность. Приборы в тон детскому визгу звонко лязгнули и затихли, а Софья Алексевна и этого не заметила и спокойно продолжила:
- Аксель говорит... Алексей говорит, папа... Он говорит на Замковом острове... Да что ж это такое! - мама совсем запуталась в старом и новом, но немного подумав, закончила, - У Заячьего острова сегодня будут гуляния. Пойдем?
- Не хочется... - еще больше расстроенная маминой путаницей в голове, Оля уставилась в тарелку.
Она очень не любила рыбный суп, каждый раз об этом говорила и маме, и Ефросинье, и Матрене, но всю зиму по субботам подавался рыбный суп. Собирались к обеду Кирисповы по обыкновению долго, а Матрена всегда спешила с подачей на стол, и в итоге, из супницы в тарелки накладывали холодную студнеобразную жижу с насыщенным рыбно-луковым запахом.
Мама с Фрося с удовольствием его ели, одинаково прихлебывая и покрякивая. А папа все эти месяцы по субботам обедал в городе, как говорил: "Должен же я от вас отдыхать!" Но Оля предполагала, что отец тоже не любил рыбный дух.
- Поехали на Стрелку? - вдруг пришло в голову Оле.
В районе Стрелки Нева напоминала ей Выборгский залив. Она радовалась, когда стоя у самой кромки льда или на краю парапета и глядя налево от крепости, ей казалось, что она видит башенку шестого этажа их дома, и яркое окошко в ней, как тот маяк, который так манил ее в юности.
- Это на правой стороне? - рассеяно и податливо уточнила мать.
- Нет, не доезжая.
- Я, роднулечка, на переправу не пойду, лодочник для меня - хуже извозчика!
- Мамочка, мы по мосту. Биржевой. Длиннющий такой! Мы по нему с папой осенью катались. Не помнишь?
- На трамвай не суйтеся! Мне соседская дворничиха давече грила..., - хотела вставить свои пять копеек Фрося, наливая кипятку из самовара.
- ... Цыц! Фрося! - осадила поставщика городских сплетен Софья Алексеевна, - пей чаечек свой, голубушка! Так мы пешком, Оленька? - уточнила она у дочери.
- Давай прогуляемся. Утром ветра не было, а солнце сегодня! И весной пахнет!
Дамы вышли на Кронверский и не спеша прошли вдоль серого фасада. Во дворе дома за распахнутой настежь чугунной решеткой дворники выгружали из телеги остатки дров. Лошадь в теплой попоне взмокла и от нее валил пар, она ржала и задирала голову, пытаясь выглянуть из-за шор и хоть кому-то пожаловаться, что одета не по погоде.
Пройдя за флигель, таких же наемных квартир, Оля чуть замедлилась у особняка. Дом этот соседний ей очень нравился. Их квартира после переезда была в новоделе, пару лет назад выстроенном, еще с запахом деревянных половиц и крашенных фасадов. По ее мнению там даже лестницы и камины пахнут делами и скупостью, а извивающиеся детали решеток похожи на придавленных дохлых змей.
А вот этот богатый дом был милым и светлым, мансардные окошки походили на окна чистеньких европейских домиков, взгромоздившиеся пятым этажом. Особняк всегда был расцвечен яркими огнями фонарей и цветными отсветами зашторенных окон, будто балы здесь были каждый день. А из каретного двора то и дело выезжали автомобили, как будто там был целый гаражный полк. Да там даже решетка во двор была украшена с изыском! Чугунные изящнейшие ленты, тонкие копья будто из бамбука, а головы то ли львов, то ли драконов огрызалась на прохожих. Но последних это не пугало, и народищу там шастало!.. Тьма!
Оля безуспешно задирала голову, пытаясь рассмотреть обаятельный мансардный этаж, ей очень хотелось поделиться своим впечатлением:
- Красивый дом, правда?
- С этой стороны тротуара его не видно. Надо из парка смотреть. - заметила Софья Алексевна, - на обратном пути полюбуешься, - и улыбнувшись добавила, - может, миленькая моя, уже связи заведешь? Говорят, тут аптекарь какой-то живет, будешь каждый день красоту свою разглядывать, и нам польза - порошки там всякие, сиропы...
Оля покосившись на мать, сжала губы, чтобы не вспылить из-за этой шутку, похожей на грязный намек пользе успешных браков. Не хотелось ей портить только начатую прогулку. Но она опять удивилась, что какие-то факты мать знает, помнит и грубо пользуется, а какие-то ускользали от ее понимания, замещались и путались. И это было так близко друг к другу...
Они пошли в сторону Биржевого моста, наслаждаясь невысоким теплым февральским солнцем. Мимо пролетали автомобили, стуча ободами по брусчатке и оставляя черные клубы ядовитого дыма. Ползли неспешные трамваи, обвешанные, возвращающимися из контор мужчинами в одинаковых пальто. По краям проезжей части не спеша шли друг за другом конные экипажи и пустые товарные телеги.
За Биржей висела темная опухшая и мягкая на вид туча. Казалось, что если ее хорошенько тряхнуть, то она треснет по середине, как ткань на прохудившейся подушке, и полетят по округе снежные перья.
На мосту было видно, что Нева в этом году уже не встанет, тяжелая вода гнала шугу к заливу, закручивала ее вокруг деревянных опор и лепила некрасивые грязные бугры к берегу.
Определенно пахло весной! Протяжный ветер между берегов нес свежесть и чистоту. У Оли на этом просторе что-то екнуло в груди, похолодели пальцы, которыми она придерживала капор, и щекотка принялась по всему телу: пробежала откуда- то из живота в кончики пальцев ног и даже в десны.
Оля шла и улыбалась этому солнцу, этому ветру, туче и приближающимся по мосту курсантам! В первом ряду этой немногочисленной группы молодых ребят она не сразу заметила знакомую залихватскую улыбку. А когда заметила, покраснела и спрятала лицо поглубже в капор. Она поняла, что он ее видел издалека, видел, как она радостно подставляет свою улыбку миру. А что, если он принял эту улыбку на свой счет?!
Это было неловко. Когда группа курсантов поравнялась с дамами, Александр не переставая улыбаться, отдал поклон Оле и также радостно - Олиной маме. Софья Алексевна также радостно поздоровалась с ним в ответ. Она не видела его при первом его посещении дома Кирисповых и явно была заинтересована вниманием такого красавца военного:
- Оленька, представь мне, пожалуйста, своего друга, вижу ты и сама не ожидала его здесь увидеть!
- Александр - кадет чего-то там, Лондовский друг. Жанна его привела в наш кружок на неделе. Теперь он с нами в чтениях участвует, - протараторила Оля вкратце. - Александр, приятная встреча, вы будете у нас опять во вторник?Нынче будет что-нибудь поинтереснее Ломоносова, - обратилась она уже к юноше, понизив голос и расставляя артистично ударения во фразах, как учила Жанна.
- Да, я и так у вас не скучал! Приду. Жанку-то брать? А ваша сестра будет? - спросил Александр по-простецски, кивая в сторону Олиной мамы.
Оля всплеснула руками, она забыла представить маму.
- Софья Алексеевна. Я мама Оли... - представилась сама Софья Алексеевна.
Пришло время смутиться Александру:
- Pardon, madam! Я... вы... прошу прощения, - он смущенно поклонился и побежал догонять своих товарищей, успевших дойти до Мытнинской набережной. Оглянувшись на ходу, он крикнул:
- Я буду у вас, Оля!
Оля опять покраснела и спрятала нос в норковый воротник. Софья Алексевна радостно огляделась, поправила платок и сказала:
- Ну пойдем, "сестренка", может еще кого-нибудь встретим. Твои друзья, скажу, становятся все интереснее и интереснее!
Только сейчас Оля заметила, что ее мама и вправду, молодая, красивая. Ей было слегка за тридцать. Высокая, статная, яркий национальный платок поверх высокого повойника подчеркивал темные брови и совсем молодые синие глаза. Меховой богатый воротник нежно прилегал к широким ее скулам, щекотал чувственные губы. Она была очень привлекательной женщиной, особенно рядом с бледной астеничной Олей, утопающей в черном полушубке, огромном капоре и серой шерстяной юбке теплого платья.
Тревожная радость предчувствия покинула Олю, улыбка спряталась, и большие глаза снова приняли меланхоличный вид.
Дамы обошли Стрелку, поговорили о чем-то неважном, о чем еще могут говорить не имеющие общих интересов подружки, и пустились в обратную дорогу.
Несмотря на то, что прошло всего два часа, как они вышли из дома, солнце скрылось и ветер на мосту усилился. Откуда-то издалека быстро-быстро пролетели мимо несколько крупных снежинок, и почти сразу обрушилась снежная метель. Белый крупный снег горстями летел со скоростью легавой на охоте. Он сбивал с ног прохожих, срывал с них одежду, пытался отобрать их вещи и сбросить в Неву. Мир для пешеходов сжался до полоски в шаг под ногами, все остальное скрывала метель, больно избивая по лицу тех, кто осмеливался поднять глаза.
Для Оли мир сжался в одну болезненную пульсирующую точку в мозгу: "Ко мне ли Александр придет во вторник?"
Она ревновала, ревновала по-взрослому, ревновала зло и ко всем: к Жанне, к маме, даже к тем книгам, которые придет слушать Александр.
Целую ночь Оленька крутилась, перекидывая свои дурные видения с одной горячей подушки на другую. Не помогала даже открытая форточка. Оля видела темный лес с плоскими тенями, который колол ей глаза, щипал бедра, кусал за руки и выкручивал суставы. Страх был больше боли, а боль - больше страха. А в глубине этих темных, плоско-колючих ощущений горел фонарь маяка, он был глубоко и далеко, казался маленькой яркой звездочкой. Но Оля не стремилась к нему, она, утонувшая в темных терзающих ее чувствах, наслаждалась таким далеким и светлым. Она знала, что тот огонек это Александр...
Утром в воскресенье, увидев на своем лице в зеркале следы ночных переживаний из-за накрывшей ее с головой ревности, она подумала, а стоит ли этот кадет ее чувств, ее красоты? Что в нем такого, что выводит ее из равновесия? Он - военный, а это никак не сходится с ее жизненными стремлениями: "Нет! Он мне не интересен! В нем нет утонченности, творческой яркости, да и интеллекта он не проявляет".
После светлой почти весенней службы Оля успокоилась, настроилась держать строгий пост, не злится и забыть о странном своем помешательстве.
На сходе с паперти, ее нагнала Жанна:
- Дорогая моя, Оленька! Прости меня!
- Бог простит, и я прощаю! И ты прости меня! - рефлекторно ответила Оля, не снижая шаг.
- Прощаю- прощаю! Я так спешила, но на Васильевском задержалась. Там кадеты бузят, я должна была на это посмотреть! Полуголые, пар так и прет от их тел. Они там стенку на стенку устроили, и все поди опоздали на службу! Там какой-то чин из окна канцелярии так орал, даже визжал, как свин. Смеху было на всю линию! Оленька, а ты чего такая серьезная, влюбилась что ли? - вдруг осадила себя Жанна, заметив Олино равнодушие к рассказу.
Жанна была необыкновенно хороша в каких-то светлых мехах и сетках. Модная теперь среди артистов неразбериха фасона только подчеркивала яркий тип ее внешности. И запах! Жанна источала неприлично сладкий для утра аромат бельгийских сладостей, тем неприличнее этот запах казался на паперти в кругу согбенных прихожан, готовящихся к посту.
- Жанна, все в прошлом! Никаких мужчин, никаких страстей, я должна думать только о настоящих ценностях.
- Ну и дура! Прости, Господи! А стихи свои ты как писать будешь, если страсти не знаешь? Как Ломоносов? - прямо сообщила подруге интересная Жанна. При этих словах рядом стоящие примолкли и посмотрели на пару девушек, обсуждающих небогоугодное. Оля тоже несколько оторопела, а жанна продолжила - Для душевных стихов нужны искры, даже пламень, а если ты сейчас пойдешь в монастырь мировую войну замаливать, то будет у тебя только пепел. Им судьбу свою и посыплешь!
Оля оглянулась на серую массу сердитых стариков, заплаканных женщин, юных и унылых воспитанников гимназий. Редкие военнослужащие с напряженными скулами почти все имели видимое увечье. Она хотела спасти их всех, вернуть им кормильцев, мужей и отцов с войны. Просить у Бога мира, но какими словами?
Второй год идет война, столица увядает, ее коробит, она теряет свое величие. Много говорят о плохом. Громко говорят о плохом. Все всех обвиняют. Простая красота жизни опошляется. Оля видела, она чувствовала это на улице, в своих любимых журналах, среди знакомых отца и даже тут у стен храма. Какими страстными речами она вернет людям радость быта, уют семейного очага, всесильную веру в любовь?
И твердость Олиного решения опять пошатнулась. Она должна все знать, чувствовать, слышать, видеть...
- Жанна, у меня нет сил с тобой спорить, - попыталась не показать видимой капитуляции Оля, - приходи во вторник пораньше, если хочешь, поговорим. Собираемся в прежнем составе, если Тонечка не заболеет.
- Ладно-ладно, дорогуша! Я только приведу кое-кого...
- Ах да! Забыла совсем! Вчера Александра встретила, обещал быть.
- Вот что! Ну ты - и шустрая саламандра! С мужчинами значит все в прошлом! Ну, Оленька, посмотрим кто кого! - сказала с улыбкой и без обиды Жанна, - я побежала, вон коляска ждет, сегодня на сцену, в двойке! Надо успеть к прогону...- она звонко чмокнула воздух рядом с Олиным ушком, обдав лицо подруги своим пылким ароматом вафель, и умчалась к Александровскому проспекту.
Оля дождалась замешкавшихся на выходе родителей и под руку с отцом и матерью пошла на воскресный обед. Ефросинья ковыляла позади, переговариваясь с окрестными низкочинными знакомыми, собирая сплетни про всю Петроградку.
Настроение было благостное, на обед все предвкушали обильные блины с жирными начинками. Съесть надо было все успеть сегодня.