Аверин Вадим : другие произведения.

Служебная командировка полковника Родионова Повесть

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Про войну

  
  Служебная командировка полковника Родионова
  Повесть
  Дорогой Леночке посвящается. А так же Арсенину Л.Н.
  
  Часть первая
  Лучший друг.
  1
  Это все произошло именно тогда, на изломе эпох, в "лихие девяностые", когда огромная империя, поражавшая весь мир вокруг своим величием и славой, в одночасье рухнула, погребая под обломками тысячи ни в чем не повинных человеческих жизней, легко ломая как будто тонкие сухие соломины судьбы людей. Правду говорили великие китайцы - проклятие для человека жить в эпоху перемен. Но другой жизни у этих людей не было, как и не было другой родины.
  За окном трамвая лежала зимняя Москва, сплетенная из сотен ярких играющих огней, - запорошенная снегом, она проносилась куда-то мимо, прочь, убегая от взгляда Владимира, прячась в темноту наступающего вечера. Полковник генерального штаба Владимир Иванович Родионов был один из ста пятидесяти миллионов проклятых, тех самых которых новый часто болеющий правитель теперь уже назвал россиянами, проживавшими эту страшную для России эпоху перемен.
  Кто-то мог приспособиться к новой жизни, к дикому капитализму, в эру, которого и вступила наивная страна во главе с алчной элитой, но это был не он, не Родионов. Он не умел приспосабливаться, гнуться, изворачиваться, как другие более успешные, его природа была всегда одна - быть таким как есть. Это было не хорошо и не плохо, это было просто, так как есть и все. И ни чего более. Он был так устроен, и больше к этому добавить было нечего.
  То, что еще вчера было государственным, всеобщим, теперь между собой делили наглые вороватые дельцы, уже примелькавшиеся на экранах телевизоров, откуда они с неподдельной искренностью профессиональных лгунов уверяли в своей честности доверчивый народ. Их все чаще называли олигархами. Олигархи присваивали себе все, что только можно - землю, власть, заводы, богатства, с радостью безнаказанного клептомана констатировали, что в стране, наконец, установились свобода и демократия. А на деле повсеместная вседозволенность и всеобщее попустительство.
  А такие люди как Родионов, все больше, стояли в стороне, и свысока наблюдали за происходящим, не вмешиваясь никуда, не прикасаясь к политике, как будто брезгливо опасаясь, в ней испачкаться, или заразится от нее чем-то таким совсем уже неизлечимым и страшным. Может, это и было их жалким чистоплюйством, а может просто такой очевидной не способностью жить. Но он был тем, кем был всегда - офицером. И все то, для чего была предназначена лучшая по итогам второй мировой войны, славная Красная армия, было сдано без единого выстрела, пятой колонной власти ударившей ножом в спину его стране, которая оказалась беззащитной перед предательством зарвавшейся элиты. Армия эту войну не проиграла. Но она, молча, осталась вне политики. А вслед за всем этим жизнь миллионов людей сломалась, покатилась кубарем в новую неочевидную для них самих реальность.
  Родионов увидел в трамвайное окно убегающий от него вдаль золотой купол храма, с вознесенным над ним крестом, уже гаснувший в вечернем мраке, и подумал, а куда же все-таки смотрит всемогущий господь бог? И видит ли он вообще этот мир? А может, его уже совсем и нет, или он позабыл, не то что бы о нем, о простом обычном человеке, но и вообще обо всем этом суетном мире? Он даже хотел перекреститься, но что-то незримо удержало его руку. Это было чувство какой-то внутренней неловкости. Или просто неверие в бога. Да полковник в его существовании все так же грешно сомневался. А рядом на Красной площади у кремлевской стены в мавзолее лежал так и не преданный земле могущественный вождь, который должен был быть определению " жив, жить и быть живее всех живых".
  Владимир вспомнил, как совсем еще недавно осенью, он приходил в этот же самый храм по тихой аллее, усыпанной желтой листвой. Тогда стоял октябрь, был необыкновенно светлый и теплый день. Этот день казался особенным не таким как все другие дни этой осени. Сухие листья вырванными страницами ненаписанных книг шуршали под его ногами. Янтарный воздух лился вниз сквозь позолоченные кроны деревьев, потухая, курили и приятно пахли дымом костры в саду. И он увидел невдалеке храм, и что-то повлекло его туда. Внутри под раскрашенными сводами в приятном полумраке перед образами живыми дрожащими каплями огня горели свечи, и сам бог присутствовал незримо рядом.
  А с икон всепонимающими взглядами, преисполненными любви и прощения на него смотрели святые старцы, печальный Иисус и добрая дева Мария. Все казалось таким родным и давно знакомым, что вообще было не понятно как можно не верить в бога? В пустынном храме все дышало, все жило этой непостижимой истинной верой выходящей за пределы разума и не требующей, поэтому никаких объяснений. И хотелось тоже беззаветно, так искренне, до слез, до самого дна души, наконец, уверовать, отбросив все пустые сомнения, прочь. Уверовать в чудо божьего промысла, и принять всем сердцем ту единственную данную богом жизнь такой, какая она есть, не торгуясь с судьбой, не выгадывая, покорившись ей как собственному предназначению и больше не прося о многом. Вера проникала в него, пропитывала своим светом его душу, наполняя без остатка, до самых краев какой-то невыразимой высокой и чистой любовью. И жизнь в свете этой любви принималась целиком легко, со всеми своими радостями и горем, тяготами и испытаниями. Вера смиряла мятежную душу перед богом. И ему обретшему тогда долгожданный душевный покой, так не хотелось уходить оттуда, и он еще долго сидел на скамье наедине с самим собой и богом, погруженный в плавное течение мыслей. И сейчас подумав об этом, он словно бы ощутил все это снова давно им забытое, но такое приятное прикосновение мягких теплых губ матери к своему лбу как когда-то давно в далеком детстве. "Это и есть любовь" - подумал он.
  Но за окном была зима, и огромный баннер поздравлял "россиян с наступающим 1995 новым годом". А того волнующего запаха нового года как в детстве не ощущалось.
  "Слово-то, какое россияне, были советскими людьми, русскими, мало- и великороссами, а вот и незаметно для самих себя стали россиянами", - думал полковник: "Это так как будто бы все вдруг разом превратились в хоббитов из популярных книг Толкиена. Новые времена требуют новых названий. Новые люди, которые вырастут в этой новой России, должны же быть кем-то тоже, советские люди были при коммунистах, русские при царях, а теперь вот и мы однажды проснулись россиянами. Кем мы станем завтра, если конечно снова проснемся?". А по слухам и, правда где-то на далеких окраинах города движимые модным увлечением, студенты и старшеклассники собирались в группы и играли в эту новую фентезийную эпопею из книг Толкиена, словно стараясь убежать от своей собственной тревожной реальности.
  Волков ждал его на своем черном БМВ, на углу возле трамвайной остановки. Повалил крупными мокрыми хлопьями снег. Зажглись уличные фонари, бросая тени на дорогу. И в свете фонарей мелькающий снег менял мир вокруг, и тот утрачивал свою привычную реальность, превращаясь все больше в сказку из далекого детства. Было так тепло и хорошо, что полковника наполняла беззаботная радость.
  Автомобиль, был аккуратно пристроен на обочине, а сам Волков в модном черном пальто, с непокрытой головой без шапки стоял рядом, сложив руки на груди как Мефистофель - он ждал своего товарища. Мотор машины был не выключен. Двигатель работал не слышно, из выхлопной трубы сзади шел едва заметный голубой дымок выхлопных газов, дворники метались, скользили туда-сюда по лобовому стеклу, очищая его от падающего снега. Волков наклонился, зачерпнул руками мокрого снега с земли, слепил ладонями его в снежок и шутливо запустил им в друга, снежок не долетев, упал, покатился по белому покрову дорожки и остановился у самых ног Родионова. Тот, как бы подыграв, ударил по нему носком сапога, и снежок разлетелся мокрыми брызгами в разные стороны.
  
  2
  Еще год назад Волков так же служил, как и Родионов в Главном оперативном управлении Генерального штаба, но из-за хронической нужды вызванной низкими зарплатами офицерского корпуса, уволился по собственному желанию и так же быстро в среде бывших военных нашел себя в каком-то дико крутом бизнесе. Было не понятно, чем он занимается, то он продавал цистернами нефть, то вагонами сахар и цемент, реже целыми составами продовольствие, а фургонами мебель. Откуда брались его деньги, и все эти фургоны, составы, цистерны? На все вопросы друга Волков лишь загадочно как привыкший обманывать своим искусством людей фокусник, улыбался и отвечал ему: что Родионову, - безнадежному русскому полковнику этого не понять уже никогда. В головном мозге, таких как Родионов, нет таких извилин. Он для этого не рожден, а, как известно рожденный ползать летать не может. И точка. На это Владимир обозвал его "ползающим сбитым летчиком" и они смеялись друг над другом от души.
  Владимир Родионов жил на зарплату полковника, ставшую в девяностых годах очень даже скромной, а по-настоящему семью обеспечивала его жена врач-дерматолог, успешно работавшая в косметологии. Квартира, в центре Москвы, где проживал Родионов, была ее собственностью, и он с этим всем уже давно смирился. Единственный сын Игорь, в этом году окончил военное училище и, встав бравым офицером не по расчету, а по внутреннему своему убеждению, был теперь распределен в относительно недалекую Самару, командиром мотострелкового взвода, в чем отец не принял никакого участия, хотя, конечно же, мог. Просто у Родионовых в семье так было не принято. И традиции не нарушались. Отношения с женой были достаточно сложными, носили характер надолго затянувшейся хронической болезни, которая отличалась не излечимостью и кажется уже, переходила в свою терминальную фазу. Она упрекала его в том, что он мало зарабатывает, а армию не бросает, на, что в ответ сам Родионов ей примирительно говорил: вот когда он получит генерала, то сразу же уволится, не зря же он отслужил уже двадцать шесть лет в вооруженных силах?
  Родионов был кадровый офицер. Он не представлял себе жизни без армии, этого сложного миллионного организма государства, со своими правилами, особенностью отношений, которые он за многие годы службы в совершенстве усвоил, впитал в себя. Это был его мир с детства. Его дед генерал-майор погиб в Севастополе в 1942 году, отец - генерал-лейтенант ГРУ бывший на заслуженной пенсии умер пару лет назад,. Тогда отец болезненно, как и многие другие переживал кошмарный для него распад страны, и однажды вышел из дома в магазин и не вернулся назад в свою маленькую квартиру в Санкт-Петербурге, его подвело больное сердце, прямо на улице случился инфаркт, от которого он через два дня и скончался в реанимации.
  И с самого раннего детства как выходец семьи потомственных военных Родионов жил в атмосфере армии, военной службы, оружия, менявшихся гарнизонов. И теперь к сорока пяти ничего другого он не умел, и честно говоря, уметь не хотел. "Рожденный служить - работать не может!" - так говорила ему всегда жена.
  Завершив обучение в Академии Генштаба в 1990 году, Родионов приказом министра обороны для прохождения дальнейшей воинской службы был распределен в его Главное оперативное управление. Ему полюбилась работа оператора, та группа, в которую он был назначен старшим офицером, непосредственно занималась кавказским направлением. После распада Союза им пришлось переделать массу документов, полностью пересмотреть план прикрытия данного участка федеральной границы. А с 93 года спутав все наработки стратегического планирования, в деятельность его группы вмешалась мятежная Чеченская республика. Генерал Джохар Дудаев, первый ее президент, опираясь на внутренние деструктивные силы, повел свой народ дорогой к независимости. Он уверял, что став хозяевами собственной нефти чеченцы, наконец, станут сказочно богаты, точно также как жители Саудовской Аравии. И если им больше не надо будет делиться с вечно голодными олигархами из Москвы, и даже унитаз в доме каждого чеченца будет сделан из чистого золота, - именно так разбогатеет свободолюбивый народ. Москва же заигрывала с Дудаевым, с территории Чечни были выведены все войсковые части, федеральная власть безвозмездно передала ему в руки большие количество техники и вооружения, закрывая глаза на страшные последствия этих действий. Ичкерия полностью вышла из-под управления центральной власти, от которой она решительно потребовала признания собственной независимости. А то, что стало происходить внутри самой республики, ни чем иным как кровавым беспределом назвать было нельзя. На руки населению попало оружие, расцвели бандитизм, насилие, похищения людей и работорговля. Распоясались слетевшие с катушек от вседозволенности националисты, они лихо проводили этнические чистки беззащитного населения, в результате которых десятки тысяч беззащитных людей погибло, пропало и бежало из Чечни. Полевые командиры, а по своей сути, уголовники, словно средневековые феодалы, собирали под свои знамена личные армии боевиков. И все это благородно прикрывалось лозунгом борьбы за свободу чеченского народа и зеленным знаменем ислама.
  Из-за этих событий дежурства по управлению в последние полгода стали для Родионова и его сослуживцев сущим наказанием, длинные сводки из Чечни регулярно ложились им на стол, вызывая раздражение и головную боль. В них регулярно сообщалось, что бандиты грабят шедшие в Азербайджан поезда, похищаю и убивают людей. И вообще похищения людей и работорговля стали чрезвычайно доходным бизнесом и даже перекинулись на соседний Краснодарский край.
  
  А к исходу 94 года терпение Российской власти наконец-то лопнуло, и президент, решил применить армию как последний аргумент для наведения порядка на этой неподконтрольной территории. В декабре этого же года режиму Дудаева был предъявлен окончательный ультиматум.
  Но самого порядка не было не в подготовке, не в планировании этой военной операции, которая должна была начаться в последний месяц уходившего года. По мнению самого Родионова, впрочем, не знавшего детали, рассчитывалось на обычное шапкозакидательство. Бульдозер российской армии должен был раскатать в блин жалкие вооруженные силы непокорной республики. По слухам министр обороны уверял, что мог бы навести порядок в Чечне сам, буквально за два дня силами двух полков воздушно-десантных войск. Кто эта "банда басмачей" против его регулярных войск? Когда-то грозный Лаврентий Павлович Берия в годы войны, всего одной дивизией НКВД смог привести в чувство этот гордый народ и после отправить его в изгнание. Теперь эту депортацию чеченцы и припоминали федеральной власти в своем затянувшемся с ней бессмысленном диалоге. Говорили, что все попытки мирных переговоров и запугивания Дудаевского кабинета Москвой провалились. На каждое свое веское слово российские власти получали дерзкий контраргумент.
  Да, мнения военных специалистов в оценке сложившейся на Северном Кавказе ситуации тогда разделились. Одни утверждали, что стоит только ввести регулярные войска в Грозный, а так же в другие более или менее крупные населенные пункты республики, как злобные горцы сами разбегутся в панике кто куда, и конституционный порядок будет тут же восстановлен. Что кстати, должно было произойти по их версии, под аплодисменты самих уже уставших от бандитского произвола жителей Чечни. Другие, осторожные заявляли, что по данным разведки, накопившая вооружение и заручившаяся помощью наемников из радикальных мусульманских стран, армия мятежной республики может, оказать достойное сопротивление регулярной армии. И применяя партизанскую тактику, чеченцы смогут вполне успешно бороться с российскими войсками, тем более опираясь на местное население, настроенное, весьма недоброжелательно к чужакам-федералам. Кроме того успешному ведению войны способствует труднодоступная горно-лесистая местность республики, сложность перекрытия границ, через которые отряды боевиков могут получать помощь.
  А что же сам Грачев, имевший боевой опыт Афганистана, почему он считал быстрый успех очевидным? Не зря же, он как министр сам лично создал так называемые мобильные силы российской армии? Хотя под этим названием и скрывалось все то, что еще могло хотя бы как-то называться сухопутной армией, как шутили в генштабе "ездить и стрелять". Министр же давил аргументами: "настоящая армия против каких-то неграмотных ополченцев? Да, что они смогут сделать?"
  Но опыт, к примеру, англо-бурской войны, партизанского движения в СССР, Испании и Югославии во второй мировой войне говорил совсем об обратном. Перехват коммуникаций противника, внезапные точечные чувствительные удары, уничтожение мелких боевых групп федералов и их блокпостов, способность любого отряда боевиков тут же растворяться в сочувствующем им местном населении, подготовленные базы в горах, схроны оружия и боеприпасов по всей территории - этого разве мало? А сам еще памятный всем Афганистан, ведь момента вывода оттуда войск еще не прошло и десятка лет!
  Любая война требует серьезной подготовки, даже маленькая и победоносная, какой ее хочет представить себе руководство страны. А армия уже просто привыкла скорее изображать, боевую подготовку, чем ее реально проводить. Солдаты в частях занимались всем чем угодно кроме нее, и их боеготовность была не более чем абстрактной иллюзией, в которую трудно было поверить. Исключение представляли лишь войска специального назначения, ВДВ и волгоградский корпус, где как говорили с усмешкой в министерстве, чудил новый его командующий, заставляя всех командиров без учета званий и выслуги вполне реально проводить занятия. "Помни о войне!" кажется, так еще говаривал погибший в осажденном Порт-Артуре знаменитый адмирал Макаров, и это было правильно.
  И Родионов и его офицеры хоть и изучали на досуге карты Грозного и самой республики, к планированию предстоящей операции, не привлекались. Они пытались предполагать, как же будет действовать Дудаев. Да, скорее всего город сразу он не сдаст, так как это лишит его политической силы, пресловутого международного престижа и, дав регулярной армии сражение в городе, боевики, скорее всего, отойдут в лесистые горные районы, откуда и будут осуществлять свои вылазки и террористические акты. А рядом как мина замедленного действия тикает часами взведенного детонатора, прежде чем, наконец, взорваться многонациональный Дагестан и тлеет под боком, грозя вспыхнуть ярким пожаром Ингушетия.
  Говорили о том, что взлетевший быстро вверх Грачев мыслил уже иными стратегическими категориями, далеко оторванный от бренной земли, он всего лишь перестал видеть все то, что абсолютно очевидно было для других, для практиков, топтавшим грязь земли своими собственными сапогами. Он видел, лишь то, что хотелось ему видеть, слышал лишь то, что сам слышать хотел, это обычное состояние обманывающего самого себя высокого начальника - такого вот голого короля из позабытой детской сказки. А настоящая жизнь, протекавшая за окнами министерского кабинета, как будто его не интересовала. Врали ему и он в свою очередь врал президенту, а восходящей поток обмана, начатый с маленькой лжи в самом низу, вырастал все больше и больше, достигая к вершине властной пирамиды фонтана брехни чудовищных размеров. Так бывает, но ведь сам, то дьявол, как известно, всегда скрыт в деталях. А для министра это лишь был рядовой конфликт на территории бывшего Союза, следовавший за Карабахом, Абхазией, Приднестровьем, в ходе которого бывшие республики почившего Советского Союза делили территорию и людей между собой.
  3
  С Волковым они встречались два-три раза в месяц. Тот скучал по прежнему общению, и с Родионовым они собирались вместе, что бы посидеть в кафе, опрокинуть пару-другую рюмок алкоголя, выговориться на все волнующие темы. Так можно сказать "излить страждущую общения душу" и снять напряжение от опостылевшей ежедневной рутины. "Излияния и возлияния", как шутил по этому поводу Родионов. Друзья начинали всегда с воспоминаний о прежней жизни, канувшей в Лету вместе с Союзом, делились любопытными эпизодами из своей армейской службы, говорили о совместной деятельности в Генеральном штабе, а так же о бывших сослуживцах. Вот и теперь, оба, устроившись в комфортной иномарке, ехали в свое любимое кафе, где их ждал отдельный столик, алкоголь и долгожданный душевный покой.
  Кафе располагалось в уютном подвальчике добротного пятиэтажного сталинского дома еще сохранившего на фасаде следы эпохального величия. Ступеньки лестницы спускавшейся в кафе припорошило легким снегом. Они осторожно спустились по ним, и зашли внутрь. А, уже пройдя внутрь кафе, друзья стряхивали налипший на их обувь и одежду мокрый снег на коврик возле самого входа.
  Посетителей было как всегда не так уж много, играла приятная музыка, царил полумрак. Они привычно расположились, заказали себе водки, закуски и начали свои обычные разговоры. Волков жаловался, ему казалось, что занимаясь бизнесом, он сам до сих пор не верит в свой хороший доход, такой, что Сергей может даже кое-что себе позволить, например это черное дорогое БМВ, качественную европейскую одежду и удобную стильную обувь. Может обеспечить учебу своей дочери в элитной московской школе, и домохозяйку жену, преданно ждущую его каждый день у окна. То чем он занимается, иногда вызывало у него чувство нереальности происходящего, даже просыпаясь по утрам, Сергей всерьез по-привычке, неоднократно пытался пойти назад на давно покинутую им службу. И в те дни встав с постели, он безуспешно искал в шкафу военную форму, будил перепуганную сонную жену, для того что бы она сказала, почему этой формы нигде нет, и объяснила ему внятно куда, она дура, ее убрала. Это немного пугало Сергея, а армия ему бесконечно снилась. Но форма была уже сожжена, выкинута, роздана на дачи и по родным. В кармане лежало пенсионное удостоверение, дающее ему права на некоторые приятные бонусы от оставленного им министерства обороны.
  Со своих же слов, Волков теперь денег больше не считал, он сорил ими, не относился к ним аккуратно и с должным уважением, как даром доставшимся, они просто валялись у него в разных карманах как какой-то мусор пачками вечно смятых купюр. Нищий же Родионов, бережно убирал свое скромное денежное довольствие в старенький потертый бумажник.
  -Всего не заработаешь,- смеялся Волков, всегда расплачиваясь в кафе за друга. Родионов не переживал по этому поводу ни сколько.
  Волков же просто запускал свою руку в любой подвернувшийся под нее в тот момент времен собственный карман и извлекал на свет все нащупанные его пальцами купюры, которые как это могло показаться, у него никогда не переводились. Вот и теперь они пили дорогую финскую водку, за которую бизнесмен непременно платил только сам.
  -Давай еще антидепрессанта, наливай! - говорил Волков Родионову, после ритуала разлива водки из запотевшей бутылки, они опрокидывали маленькие рюмочки ледяного алкоголя, закусывали дольками лимона, заедали салатом оливье, котлетами, или фруктовой нарезкой. Родионов был в форме, с полковничьими погонами на которых ярко горели по три крупных звезды с каждой стороны на фоне двух продольных красных полос. Звезды располагались равнобедренным треугольником с основанием направленным кнаружи. Хотя полковник и считал, что ходить в форме по кабакам аморально, но мрак, водка и ставшая привычной для него обстановка выбили эту напрасную как утверждал его теперь гражданский друг, дурь.
  -Будешь без формы, пить с собой не возьму,- смеялся над его переживаниями бизнесмен. И он иногда смотрел на него со жгучей завистью, не имевшей никакого смысла и продолжения. Как будто усматривал в этой военной форме, то отчего он навсегда отказался, что потерял и теперь переживал за сделанный им выбор.
  -Вова, - всегда говорил Волков другу:
  -Ты когда генералом то станешь, наконец? Все служишь и служишь, а генералом вот никак? -
  Все в его понятии означал тот год, когда разошлись их дороги, бывший для Сергея, длинной в целую жизнь.
  -Ничего Серега, скоро может должность начальника отдела в управлении освободится, меня вроде туда планируют, вот сразу и запрыгну в последний вагон уходящего от меня поезда! - так ему, отвечая, делился своими потаенными кадровыми надеждами друг Вова. Они выпивали снова. Третью рюмку они пили всегда по армейским негласным обычаям до дна, молча, не чокаясь, поминая тех, кто погиб в Афганистане и во всех тех военных конфликтах, которые произошли на обширном постсоветском пространстве, в которых вынуждено, принимала участие российская армия.
  -Как я тебе завидую, - продолжал Серегей, жарко дыша Владимиру в лицо. Он и, правда, немного завидовал ему. Хотя и не знал до конца почему, и что бы он сам делал с этим генеральством, получив его.
  -А я тебе завидую сам,- откликался Родионов с неизменной доброй улыбкой.
  -А что мне? Знаешь, как достало это все! Не мое это! Не могу уже... Я натуральный барыга стал. Деньги, деньги, деньги! Такое ощущение, что я свою душу дьяволу за эти деньги продал! -
  И его взгляд становился мутным и пустым, падал куда-то в сторону, мимо глаз друга, куда-то во мрак заведения, скользил по стенам, метался из стороны в сторону, словно пытаясь найти ответ на возникший в его голове, но вслух не произнесенный им вопрос. Вопрос, иногда мучавший его, и до сих пор не разрешенный. Но и Родионов часто задавал себе похожие вопросы, на которые ответов, как правило, не следовало. Он лишь относился к этому проще.
  -Возвращайся в армию, восстанавливайся, такие специалисты как ты, нам очень сильно нужны! Советская военная школа! Сейчас приходит молодежь, а она все хуже и хуже, безграмотнее. Учится, не хотят, знать ничего не знают, уметь не умеют. Но они наглые, самоуверенные до безобразия, да еще, и не всегда блещут умом! Главное им сразу командовать надо! Им как минимум дивизию, или корпус подавай с генеральскими погонами. И знаешь зачем?
  - Зачем? -
  "И правда, зачем возвращаться, что бы наблюдать, как все рушится? Дешевые билеты на цирковое представление, которое однажды может дорого тебе обойтись? Так зачем же сегодня офицеры идут служить в армию?" думал Родионов, а вслух отвечал на заданный самому себе вопрос:
  -Да распродать все к чертовой матери пользуясь высокой должностью. Все что только продается. Вон в одной из подмосковных дивизий комдив все наводные мосты, которыми понтонная рота инженерного батальона была оснащена, на метал, продал, а технику батальона строителям в аренду сдавал. И что? И представь себе - ничего, лучший командир дивизии в округе. Они барыги круче тебя будут! Так что давай бросай все к чертовой матери! Кто-то же должен Родину защищать! -
  -Нет, нет,- печально отвечал Волков, как бы даже больше говоря это самому себе, чем своему другу:
  -Офицер это не профессия, это образ жизни. Так не выйдет, написал заявление и пошел работать, нет! Назад в одну и ту же воду уже не войдешь. Ну, какой я теперь офицер. Я обычный бизнесмен, среднего так сказать пошиба. А ты у нас.... Эх, есть такая профессия - Родину защищать!-
  А оба знали, что не бросит Волков свой успешный бизнес так же как и Родионов службу. И говорит он все это просто так, что бы потешить свою душу. И казалось эта такая игра, ритуал, в котором участвовали с завидным постоянством оба, необходимый каждому из них по-своему, для чего-то глубоко личного. Это как бы признание друг перед другом каждого из миров, в которых они теперь обитали, - каждый в своем, миров разделенных пропастью взаимно неприемлемых ценностей. И Сергей снова хлопал рукой по плечу друга и оба вздыхали и вновь выпивали, от чего хмелели все больше и больше. И мир не казался им таким уж безнадежным местом и каждый в тайне радовался своему выбранному единственно верному жизненному пути и даже немного жалел другого, заблудшего, по его мнению, в коварных иллюзиях бытия, и понимал, что завидовать никому не надо.
  А каждый из людей на земле по-своему несчастлив и счастлив одновременно. И каждый получает от жизни только то, что хочет сам, играя свою шахматную партию, конец которой для всех однозначно известен и всегда одинаков. Этот конец умещается на одной официальной бумаге, которая называется свидетельством о смерти, уравнивает всех живущих и генералов и солдат, и богатых и нищих, потому что там куда, следуют люди после смерти, ни деньги, ни звания им уже будут не нужны. И лишь остается одно - постоянная прописка в маленькой изолированной квартирке размером два на один метр на городском кладбище.
  4
  -Здравствуйте, господа! - их одиночество прервал высокий худощавый кавказец, лет сорока- сорока пяти, возникший как казалось им мистическим образом ниоткуда. Они даже не заметили, как он к ним подошел. У кавказца был орлиный нос, густые брови, голубые глаза. Он стоял возле их столика и улыбался им как старым добрым знакомым, которых потерял недавно и вот, наконец-то, нашел. Одет мужчина был по моде тех лет - клетчатый шарф, хорошая кожаная куртка. Говорил почти без акцента весело, со спокойствием в голосе. Казался простым и добрым человеком из прошлого. Таким как был летчик Мимино в знаменитом фильме советского кинопроката.
  -Муса! - обрадовался Волков, вставая из-за стола навстречу знакомому:
  -Как ты? Не видел сто лет! Садись с нами. Я так рад тебя видеть.-
  -Знакомитесь, - представил он кавказского гостя другу:
  -Родионов Владимир Иванович, - настоящий полковник! Мой друг и так сказать боевой товарищ. Вова, а это Муса! - мой партнер по бизнесу! У нас общие дела, точки соприкосновения интересов! -
  Он шутовски продемонстрировал эти точки соприкосновения, соединив свои руки, кончиками указательных пальцев и все засмеялись. Муса сдержанно кивнул и они с Родионовым пожали друг другу руки. Пожатие кавказца было крепким мужским и поэтому приятным. За всю жизнь полковник помнил много разных рукопожатий, он ненавидел холодные слабые мокрые руки с безвольными рукопожатиями, рука кавказца была сухой и теплой. Он не жал кисть другого грубо и сильно как делают некоторые которые любят таким образом демонстрировать свою силу, он не задерживал руку излишне долго и не сбрасывал ее рано словно неприязненно вырываясь.
  В Мусе чувствовалась та уверенность в себе, которая казалось, отличает настоящего мужчину, от других людей. Она была в нем естественна и органична, будто переданная ему с генами или с молоком матери. Сейчас все чаще Владимир видел, что в людях нет этой уверенности, и они легко унывают перед каждой трудность, истерят. В этой уверенности ощущалась природная цельность этого человека, привлекательная даже в его пороке.
  -Он, кстати по твою душу, это я его сюда позвал, - продолжил пьяным голосом Волков, он стал каким-то неестественным, напряженным. Родионов перенес это на счет неожиданного появления нового не совсем уместного человека.
  -А ты помнишь, друг мой Вова ты просил меня найти подработку для тебя несчастного солдафона, хотя бы так, на выходные, и я обмолвился вот об этом при Мусе. Он спросил хороший ты человек и ручаюсь ли я за тебя? Я сказал: "да, ты тот человек, с которыми я бы в разведку пошел! Я ручаюсь за тебя". И тогда он предложил мне, вернее себе... тьфу ты, тебе помощь. Понимаешь у нас людей бизнеса принято помогать друг другу. А ты же просто клад. Цены себе не знаешь! И такие люди сейчас всем нужны. А где им - работодателям найти сегодня, в наше страшное время, человеческий продукт, выпущенный еще в Союзе и кроме того со знаком качества? Все больше и больше душевный брак и умственная некондиция. Хотя, и, правда, наверное, техническое задание на выпуск человека сейчас поменялось. Самое главное, никакого контроля нет. Но все предпочитают надежную старину кого-то вроде нас с тобой! Старый конь борозды не портит! -
  И Сергей азартно подмигнул, рассмеялся и выпил рюмку без всякого тоста и приглашения последовать за собой и после даже не закусил. Фальш всей ситуации почувствовалась Родионовым, оцарапала острыми краями недоумения его душу, но он был тоже уже немного пьян и реагировал, молча, с холодным интересом зрителя, а что, же будет дальше? Куда эта тропинка позовет его за собой?
  Музыка, полумрак, мерцали огоньки гирлянд, отражаясь в столовой посуде, в рюмках. Приятное тепло волшебного опьянения, понесло Родионова на своих крыльях, все дальше и дальше, расслабило его. Владимиру из частых рассказов Волкова, не понимающего до сих пор, как же так легко он зарабатывает все эти деньги, тоже со временем стало казаться, что там за воротами КПП, где кончается армия и начинается свободная от формы и дисциплины гражданская жизнь, деньги ждут каждого, кто захочет работать. Эти деньги там лежат прямо под ногами. Валяются и ждут, кто бы их наконец-то с земли взял и поднял. И надо лишь легонечко нагнуться, что бы их поднять, как поднимает деньги его жена Света, работающая в медицинской частной фирме. Как делает это и Волков с его военным образованием и офицерским умом. Этому способствовало и то, что он не понимал, почему раз Волков так много зарабатывает, то этого не сможет он? И как же так просто его собственная, а никакая-то там абстрактная жена Света зарабатывает так много? Если это могут все они, то почему же и другие люди, в том числе и он, бывшие не глупее первых уж точно, не могут зарабатывать, так же как те и ведь они и друг и жена, не напрягаясь ни сколько, легко, как казалось, словно играя, получают эти проклятые деньги. Конечно, эту легкость он преувеличивал, а чужой труд попросту недооценивал.
  Волков невозможность конкретного человека зарабатывать, всегда объяснял только одними и теми же качествами этого человека - его собственной ленью и глупостью. По его мнению люди боялись сделать первый шаг в силу своей совковой психологии, внушенного им страха и опутавших цепей привычек, которых они не могли никак преодолеть. И поэтому злобно шипели на тех, был успешен, и, обвиняя с ходу их в воровстве, не признавали за большими деньгами, какого-либо достойного труда или занятия.
  -Понимаешь, - говорил Сергей Владимиру:
  -Русский человек это типичный совковый совок. Он безынициативен по своей сути и пуст по содержанию. Его поставишь, будет стоять, посадишь, будет сидеть. Сам себе не вытрет текущие из носа сопли. Привык полагаться на авось. Придут татары или не придут? Сожгут или не сожгут его поля и дом? Стоит или не стоит ему работать, а ведь кочевники все равно придут! Что наш человек привык ждать? Ждать, что все ему принесут на блюдце с золотой каемочкой. Что все за него сделает Василиса Прекрасная в зеленной шкуре квакающей лягушки и сарафан сошьет и дворец построит. А золотых рыбок больше нет. Они закончились. В Союзе их выпускали номерными сериями, без брака, все больше по ГОСТу, а в России лавочку то быстро прикрыли! Баста! Все, всё мол, ему должны. Но, никто, никому сейчас, ничего не должен. Все долги прощены и списаны со счетов. Время такое, да гнилое, да страшное. А мы все как Емеля на печи, ждем и ждем у моря погоды, а Илья Муромец полжизни проспал, а Обломов и прочие, что про них вообще говорить? Не охота даже говорить. Вот вам и образ национального героя вырисовывается на генетическом уровне. Не зря же раньше генетику запрещали, - продажную девку империализма. -
  -А, что у нас инициатива в Союзе крепко имела инициатора. Ему, нашему совку внушили еще в его раннем солнечном детстве, когда он из носа ковырял пальцем козы, и вытирал их об свои штаны; так как Стаханов работать, добывая уголь, глупо. Потому что была уравниловка. Нельзя было быть богатым, все знали - богатым быть плохо. Не просто плохо, а очень плохо. Просто так вот много работать это хорошо. А вот много работать и быть богатым плохо. Богатый всегда вор, подлец, дурак! Посмотри, как все было в Союзе. Богачи в каждой книжке, какую не возьми это ленивые тупые подлые уроды, а их обманывает легко, играючи эдакий такой Ходжа Насреддин, маркиз Карабас, и даже не человек, а какой-то овощ с грядки - Чиполлино. Этого тупого недалекого богача ненавидит весь мир, он источник вечного зла. Его душа давно в сейфе у дьявола! Но остается один неразрешенный никем вопрос - если вы такие умные, то почему, же вы такие бедные? А ведь если смотреть по-настоящему, то богатый человек он редкий труженик, он работает день и ночь и копит заработанные им деньги. Где-то да, рискует, где-то выкладывается на полную мощь, где-то ночами не спит, и все получается у него в конец концов. А тут какой-то луковый Чиполлино или бездельник Насреддин нагло смеются над ним над его трудом, над его бессонными ночами и что? Это культ труда? Нет, это совковый культ безделья! Да на капиталистическом Западе вообще они работают день и ночь эти богатые, они двигают прогресс и науку вперед. Это умные, чрезвычайно энергичные люди. А наши совки будут долго сонно рассуждать, как правильно им жить, или не жить, как зарабатывать можно деньги или нельзя, и самое главное лежать всю жизнь на диване, спрятавшись, под книжкой по научному материализму вприкуску с бутербродом. И завидовать трудяге - соседу, что бы потом втихаря поджечь из черной зависти его дом, это норма. А ты Вова знаешь, деньги не пахнут!-
  Эта фраза: "деньги не пахнут" прочно застряла тогда, после этого разговора в голове Родионова надолго. Что это значит? Все-таки что именно он хотел сказать этим "деньги не пахнут"? Владимир даже к своему стыду потихонечку пока никто не видит, нюхал купюры и определил для себя какой-то странный специфический, но приятный запах денег. Может так пахли его деньги? А чем пахнут деньги Волкова - нефтью или рыбой, которые он продает? Тогда ароматные деньги Светы должны пахнуть косметикой? Но почему они оба это не знают, просто уже больше не чувству ют?
  "Как же не пахнут!" - подумал тогда он: "Пахнут, очень даже, пахнут!"
  В речи Волкова проскользнули волнение и легкая оговорка: слов тебе - себе. Это было как-то даже очень по Фрейду. И не прошло для полковника мимо, а зацепило его. Так все же тебе или мне?
  Честно говоря, он был готов на подработку в частной фирме, а может даже уже созрел на увольнение? Собственно говоря, почему бы и нет.
  5
  На самом деле сам Волков был глух к той просьбе, и никого не просил, ни о чем. Мало того он даже забыл об этой просьбе своего друга, удрученного постоянными упреками жены, которая клевала Владимира, что "уже давно непонятно кто в их доме мужчина", обзывала примаком, полным неудачником. Это вызывало в нем мучительное чувство тревоги, нараставшее со временем, разрушавшее его изнутри. "Есть такая профессия Родину защищать" говорил он сам себе. И уже не верил. Кто такая его Родина? Это коммерческие ларьки, размножившиеся как клетки раковой опухоли, по всей Москве, проникая в ее больное тело там и тут. Черкизоский рынок, выросший нарыв? Барыги наперевес с клетчатыми сумками? Накачанные бандиты в красных пиджаках или спортивных костюмах, щелкающие семечки и крутящие ключами вокруг пальца от своих иномарок и уничтожающие таких как Родионов презрительными взглядами свысока? Убогие пенсионеры, собирающие бутылки по паркам и помойкам? Всех их надо защищать и почему ему?
  Но произошло такое, что внезапно напомнило Сергею о просьбе друга, представило ее в новом, до сей поры невиданном свете. Две недели назад на служебном авто, он по дороге из фирмы въехал в черную девятку на перекрестке. Виноват был, конечно, он сам. Но и девятка, пользуясь гололедом, легко, словно даже нарочно подставила под удар свой зад. После аварии из разбитой девятки вылезло трое, и все они оказались чеченцами. Лихие джигиты тут же прижали незадачливого Сергея, отобрали у него документы, пригрозили в случае чего оружием и "поставили его на бабки". То, что раньше для него звучало как фраза из кино про бандитов, пришло в теперь его жизнь. Оно пришло без стука и звонка, выбив дверь входную ногой, и грязными ботинками стало топать все самое ему дорогое.
  В жизни тоже оказываются, были такие же драматические как в фильмах фразы типа "поставить на бабки". Жизнь питала искусство. При всем при этом сумма "бабок" была так неожиданно огромна, что на нее можно было купить еще три таких новеньких машины как девятка кавказцев. Как они калькулировали причиненные убытки, было не ясно. Может, сказывались плохие оценки бандитов в школе? Но таких денег у самого Волкова не было. Одно дело форсить перед другом купюрами национальной валюты, другое дело сразу выложить такую крупную сумму. Чеченцы закрепили свои внушения увесистыми ударами в лицо и по корпусу Волкова и скрылись с места аварии. О таких ситуациях Сергей кое-что слышал, это был наглый наезд с очевидной целью вымогательства со стороны кавказских бандитов, обнаглевших от вседозволенности. В милиции он связей не имел и сразу понял, что те всем случившимся с ним заниматься просто не будут. Заявление от него, конечно, приняли, но, то ли там тоже ждали от него денег, то ли просто уже тонули в потоке текущих уголовных дел. И принимавший заявление Сергея сотрудник органов равнодушно отреагировал на его слова, что ему угрожали смертью, ответив мол: "когда вас убьют тогда вот и подходите к нам". Никто не спешил искать бандитов, никто не давал какой-либо охраны. В отделении даже завалявшейся надежды на справедливость и то для него не нашлось.
  Для органов это было обыденность, у сотрудников имелись свои проблемы, что читалось в полных нескрываемого равнодушия взглядах, усталых глаз. Волков понял, что его дело было каким-то рядовым, привычным для них, но абсолютно их не интересующим. Все сообщенное им было стандартно записано на бумаге, оформлен протокол, после чего ему показали фотографии немного похожих на тех, но все-таки незнакомых Сергею кавказцев. Когда же он их не нашел на предъявленных ему фотографиях, то с злой усмешкой сотрудник органов сказал ему: "ну да, их всех не учтешь, они все время меняются, одни уезжают, другие приезжают" и отпустил Волкова домой. Когда обшарпанные двери отдела МВД закрылись за его спиной, то он ощутил подступающий к горлу тошнотворный ужас. Государство в лице милиции больше ничем не могло помочь ему, и Волков оказался со своей бедой один на один.
  Он посмотрел на фотографии своей дочки и жены, которые всегда носил в своем бумажнике и почувствовал острую защипавшую сердце жалость к ним, так захотелось их спрятать, уберечь любой ценой от этого пугающего оскалом волчьей пасти, страшного мира. Он подумал о том, что можно продать все, бросить все к черту и уехать в далекую глухую деревню, где его никто никогда не найдет, там купить себе дом и забыть об этой хищной Москве навсегда, тихо почти не дыша жить там. А что может и правда?
  Но бандиты затягивали петлю на его шее, они узнали даже домашний номер телефона Серегея и то, что тот написал на них в милицию заявление, позвонили, вечером, глумливо увеличив сумму в несколько раз. Они кричали в телефонную трубку, коверкая слова: "Ты чего ни понял? Готовь деньги!". Назначили ему время и место. Это звонок окончательно сломил его, лишил покоя, даже собственный дом престал быть место где, закрыв дверь можно было бы, отгородится от внешнего мира. И стало ясно, что никуда от них он уже не убежит, они найдут его везде, даже на краю света.
  Волков даже прикупил оружие у знакомого, но от тяжелого боевого ствола в кармане ему легче не стало. В машине бандюг он видел укороченный АКМ на заднем сидении, да кто он такой против них со своей жалкой пукалкой? Сергей отправил жену, и дочь к матери на другой конец Москвы. Тогда он, было, набрал номер Родионова, и, услышав его голос в трубке, подумал, чем, же полковник-то сможет ему помочь? Разве тем, что сдохнет рядом и Сергею будет не так скучно?
  Приятель контрразведчик сохраняя вежливость, неожиданно в помощи отказал, ссылаясь на то, что Сергей теперь в бизнесе и там у него есть его собственная крыша. И пусть она эта крыша и впрягается за него, мол, у них в контрразведке есть свои объекты, с которыми тоже приходиться работать, в том, числе и в этом сложном направлении. Но к счастью на работе его коллеги-бизнесмены быстро его успокоили, когда он был уже на грани нервного срыва и даже в порыве страха думал повеситься, что бы отвести беду от семьи. Ситуация грозила потерей всех сбережений, машины и квартиры, которые у него были.
  Оказывается крыша фирмы Сергея, были тоже чеченцы, а именно тот самый Муса. Ему сказали как того найти, позвонили и попросили Муссу принять Волкова по важному делу. Муса равнодушно бросил в трубку: "пусть приезжает, поговорим".
  Волков быстро нашел горца в его небольшом офисе, занимавшем весь первый этаж похожего на особняк здания. Располагался этот офис "крыши" в самом центре Москвы, на тихой узкой улице, почти в двух шагах от кремля. Перед зданием офиса во дворе у входа, заставленного грязными машинами образуя живой кружок, на корточках сидели кавказцы, похожие на терзавших его бандитов, как будто вообще они были все на одно лицо. И Волков ощущая, что его душа уходит в пятки, ноги стали ватными и непослушными, невидимкой, почти не дыша, прокрался мимо них, старясь не привлекать к себе ни малейшего внимания. Парни его и не замечали, увлеченные разговором, они лишь чуть на мгновение, цепляли его случайными равнодушными взглядами, скользящими куда-то мимо него и сквозь, так как будто его и нет, и не было для них совсем, и только он сам и придумал себя, по случайной ошибке поверив в это. Горцы на своем родном непонятном языке эмоционально общались, громко смеясь и жестикулируя. Сергей от страха перед ними даже снял с предохранителя свой пистолет, и, проходя рядом, крепко сжал рукоятку спрятанного глубоко в кармане пальто, оружия положив указательный палец на курок. Если что, он решил сразу стрелять! Вторая запасная обойма лежала в другом кармане, и патронов было предостаточно.
  Муса неожиданно оказался простым воспитанным и даже внешне добрым человеком, совсем не похожим на угрожающих ему отмороженных бандитов. И в отличие от милиции, в своей помощи испуганному Сергею он не отказал, спокойно без всяких лишних слов заявив, что все уладит сам. И на следующий день Муса приехал к месту запланированной встречи почти одновременно с Волковым. Он приехал совсем один, без всякого сопровождения или охраны. Место встречи - глухой пустырь был частью апокалипсического пейзажа раскинувшегося на территории заброшенного старого предприятия. Пустырь окружали с одной стороны, покосившиеся пустые ангары без крыш и ворот, в которых завывал ветер, с другой - обваленный кирпичный забор и огромные кучи всякого мусора. Все вокруг было серым и казалось безжизненным даже навалившееся сверху тяжелое свинцовое небо. Искалеченный черный остов выгоревшего легкого автомобиля так похожий на обглоданный скелет погибшего монстра посреди пустыря завершал эту печальную картину, напоминая всем об извечной изменчивости бытия. А их уже ждали. Вымогатели своего земляка узнали сразу, едва увидев, так же как и он их. Все тут же вылилось во взаимное приветствие друг друга, живое обсуждение каких-то общих дел, как будто произошла долгожданная встреча старых школьных друзей, и непонятным оставалось только выбранное для нее место. Все обнялись с Мусой, но при этом подчеркивая своим поведением, уважение к нему как к безусловно старшему и даже проявляя покорность. Муса что-то им неспешно объяснил, и они дружно закивали ему, при этом зло, поглядывая из-за его спины на одиноко стоящего в стороне и нервного курящего Волкова. "Тут они меня и закопают в мусоре без всяких свидетелей. И никто никогда меня не найдет!"- думал он, и даже прикосновение к холодному металлу оружия упрятанного глубоко в пальто его совсем не успокаивало его нервы. Лишь хотелось одного - вернуть время вспять, просто поехать в тот день по другой улице, или по ней же но в совсем другое время, и тем самым разорвать навсегда прочную цепь случайных обстоятельств, на аркане которых его затащило сюда в это безрадостное место. Так давящее на психику, место, откуда хотелось убежать, не разбирая дороги и не оглядываясь назад, а потом забыть все что случилось, навсегда, вычеркнув вместе со страхом все это из своей памяти. Затем уже бандиты что-то рассказывали Мусе, и тот в свою очередь кивал им. И когда, обменявшись рукопожатиями, все наконец-то стали расходиться к своим машинам, единственное, что было очень неприятным, вымогатели все-таки помахали Сергею руками: "эй ты живи пока", и уехали. Все самое страшное закончилось.
  Волков выдохнул, и стал пытаться поставить на предохранитель свое приготовленное к бою еще вчера оружие. Пистолет у него пролежал два дня на изготовке прямо в кармане пальто. И вот Сергей пытался, сковырнуть эту собачку предохранителя назад мокрой дрожащей от волнения рукой, не извлекая оружие из кармана. Не мог же он махать сейчас стволом перед носом чеченца, и как бы это все смотрелось? И к чему бы привело? А с предохранителем у него никак не получалось справиться. Муса как-то странно посмотрел на Волкова, наблюдая этот нелепый танец вокруг его руки, словно застрявшей в кармане, и ничего, не спрашивал. Может, подумал то, что тот ищет в кармане зажигалку, что бы прикурить, а она провалилась в подкладку через дыру в дне кармана, и даже протянул ему свою. Сергей прикурил сигарету предательски трясущимися от волнения руками, дрожь пальцев не прекращалась. Он испуганно затянулся и чувствовал, как дуло повернувшегося в кармане пистолета вдруг уперлось ему через ткань подкладки пальто и штаны прямо ему в бедро. Не хватало случайного выстрела из-за нарушенных правил безопасности обращения с огнестрельным оружием. Покурив, бизнесмен ощутил, что ему стало как-то легче. Вытянул бледные пальцы пред собой - предательская дрожь уже улеглась.
  "Как все это глупо", подумал тогда он. Глупее быть не могло. Заряженный ствол, без предохранителя. Стоит неловко упасть поскользнуться, а вдруг он выстрелит?
  -Я так благодарен вам,- сказал Волков чеченцу, вытирая платком с лица выступивший пот. Страх, животный страх смерти теперь прочно поселился в нем, так же застрял сейчас этот дурацкий пистолет в его кармане. Только бы кавказец не об оружие не догадался!
  -Сколько я вам должен?- спросил он и протянул "крыше" пухлый конверт, из другого кармана. Тот спокойно принял его, не открыв, молча, не благодаря Волкова, как само собой в этих делах разумеющееся.
  - Этого хватит. Вы мне и так платите,- ответил бандит, убирая подношение в грудной карман своей кожаной куртки.
  - А я посмотрю, чем вы сможете мне оказаться полезным!- сказал чеченец бизнесмену и поспешил:
  -Ладно, хоп! Свидимся! -
  Горец пристально глянул еще раз, на топорщенный карман Сергея и спросил:
  -В кармане, что граната спрятана что ли? Ну, я же сказал, что договорюсь! Эй, что за люди! -
  И смеясь, вытащил из своей кожаной куртки размерами с лимон, черный металлический шар. Из него торчал имеющий цилиндрическую форму небольшой серый стрежень детонатора и плоский рычажок, соединенные между собой чекой. Она, проходя сквозь отверстия в них, прочно удерживала их вместе, загнутыми наружу проволочными концами на одной стороне переходя в кольцо диаметром с палец на другой. Поверхность шара состояла из выступающих на ней квадратиков, окаймленных ровными углублениями-канавками. Бандит шутливо подкинул шар у себя на ладони вверх невысоко, и тут же поймав его, убрал обратно к себе в карман, как будто "игрушки" и не было. Конструкция Сергею была знакома. Волков сразу узнал в ней настоящую боевую гранату Ф-1, в просторечие так же называемую "фенюшей". Радиус сплошного поражения осколками граната имела около семи метров, но и на удалении даже двухсот метров вокруг не защищенный укрытием человек имел шансы получить серьезное ранение. После этой демонстрации, довольный сам собою и произведенным им эффектом Муса сел в свою машину, развернулся на месте и уехал, как ни в чем не бывало, оставив Волкова одного на пустыре.
  Вечером, вернувшись, домой, жена и дочь, застали Волкова в ужаснейшем состоянии. Он пил водку на кухне один не закусывая, молча, совсем не чувствуя меры опьянения. Дома было накурено, чего он не позволял себе раньше никогда.
  Дочь прильнула котенком, крепко прижалась к матери, обхватила в страхе ее шею тонкими руками, таким отца она еще не видела.
  -А что с папой случилась?- на ухо ей прошептала она.
  -Я сама ничего не понимаю,- покачала та в ответ головой, недоумевая.
  Отправив дочь к себе в комнату, жена села напротив и видя, что с мужем что-то не так, заплакала. Стала его трясти, а он как тряпичная кукла, поддавался ее напору, не сопротивляясь ей, был покорен и тих. Она дала ему пощечину, другую. В ответ он что-то ей мычал, раскачиваясь на стуле. Потом она сразу бросилась его жалеть и целовать. А затем, уложив мертвецки пьяного мужа спать, по женской привычке, обыскивая его карманы, супруга нашла в там пистолет и целую обойму. И именно тогда впервые она решила для себя, больше ничего у мужа, никогда не спрашивать, а на всякий случай откладывать деньги, утаенные ей из общего бюджета обязательно в долларах на черный день, как стало внезапно ясно ей, вполне возможный теперь в их совместной жизни.
  И вот спустя неделю Муса сам отыскал Сергея, узнав про то что его друг является полковником генерального штаба, и попросил того их свести для дела. Что за дело, для чего, зачем, почему, он даже не объяснял, но одной этой просьбы прозвучавшей как приказ для Сергея уже было более чем достаточно. Видимо чеченец собрал о бывшем военном всю информацию, прежде чем понял, зачем тот ему будет нужен. Что ж с мира по нитке.
  Волков, опьяненный сознанием того, что смертельная беда отступила, и тяжкий груз свалился с его плечь, позволив ему дышать, полной грудью был готов на все. Он, тут поражаясь сам себе, угодливо вспомнил про обещанную когда-то другу работу. И было решено использовать это как предлог для будущего знакомства. Для чего это все нужно было Мусе, Волкова ни сколько не волновало. За эти дни он сломался внутри, оставаясь снаружи, то есть внешне все тем же человеком. Он двигался, шутил, работал как раньше, но словно бы уже что-то потерял навсегда, потерял свой внутренний покой, уверенность в завтрашнем дне, в мире вокруг. Иногда он вздрагивал от страха, когда ошибался, узнавая в совсем других людях этих бандитов, и радовался тому, что обознался и это были совсем и не они. И этот страх преследовал его, заставляя избегать незнакомых мест и опасных маршрутов. Нет, конечно, он стал совсем другим человеком, страх прочно поселился в нем, убеждение, что его жизнь это тонкая нить, которую может порвать даже чуть усилившийся ветер, прочно закрепилось в нем. Цена этой жизни грошь, так же как цена жизней его дочери и жены. А кому он вообще нужен? За Мусой стояла та сила, которая упрочивала существование Сергея на Земле, и совесть его умерла тогда же вместе с чувством уверенности в себе. А ведь еще не так давно он считал, что может все. Там в его прежней жизни в Союзе все случившееся было бы совсем невозможным, и теперь он признал, что стал никем.
  Это стало его новой верой, новым своеобразным пониманием окружающего мира. А ведь когда ты никто, то зачем спрашивать у тебя о каком-то предательстве или о дружбе? О совести? Эти слова пустые обозначения того как мораль манипулирует людьми. Признав, что ты никто ты в эти игры уже не играешь. Такой человек больше не берет на себя ненужный груз лишнего, внушенной морали, пусть этим теперь страдают другие. Пусть они обманывают себя, напрягаются, изображая из себя кого-то, а он будет никем с холодным сердцем и свободой выбирать всегда только то, что ему нужно и удобно. Став никем Сергей отказался от самого себя прежнего, душевно превращаясь в огрызок человека. И это сделали с ним не эти всемогущие бандиты, ни мучительный ледяной до боли страх. Нет, он это сделал с собой он сам, только калеча, теперь признавая себя никем.
  В этом заключалась одновременно и его сладко щемящая грудь обида падшего ангела на бога, на мир, обманувший его ожидания и новая свобода. Да жизнь быстро научила его, показав кто человек, на самом деле. Один из миллиарда таких же, как он людей из трепещущей плоти и крови, один из триллионов живых существ, населяющих землю, рвущих зубами с хрустом друг другу глотки в борьбе за свое существование, одержимых лишь одним - жаждой жизни. Только заглянув за край разверзшийся бездны, с замирающим сердцем, человек понимает, кто он есть. А другие пусть думают, что они кто-то, и растрачивая силы на это бесконечно убеждая других и себя в этом обмане придуманных и навешанных на самих же себя как камни на шею представлений об этом. А жить так, позволяя теперь с легким сердцем, не больше претендуя, не оправдываясь, это правильно и даже честнее. Жить став таким никем, принимая как свое собственное право делать теперь любую подлость или даже преступление, не терзаясь, стало проще честнее, правильнее, потому что не надо расходовать силы стараясь казаться кем-то. Вместо того что бы выжить в мире в котором ты никто, и все грубо толкаются локтями, ты стараешься, тратишь себя на эту железную маску морали, которое на тебя надело общество. Ведь в сущности люди в это овцы, которых пасут и стригут другие люди - пастухи, охраняют люди - псы как Муса, и жрут голодные люди-волки. Их кормят сказками как сеном, для того что бы овцы были заняты тем что старались быть кем-то? Они едят это травку наперегонки, тучнея все больше, наливаясь, покрываясь густой шерстью, а потом эта заботливая троица делит овцу на троих, ведь если нет волков, то зачем нужны будут псы, если есть свобода, то зачем нужен хозяин? Мораль лишь дешевый наркотик для бедных и слабых, чтобы они, забывшись в волшебных как сон галлюцинациях постоянного опьянения, не видели убогость всю невозможную хрупкость своего существования на земле. И тратили все свои силы не на борьбу за выживание, а на ложные ценности быть кем-то, что даже стало важнее в современной культуре и обществе, чем просто жить. Жажда это как подначивание дурака, что бы он доказывал что-то другим в порыве собственной важности, возведенной в смысл жизни, а на самом деле делал что-то нужное поймавшим его "на слабо" манипуляторам.
  Ни совесть, не честь, не правда, ничего для тебе не нужны, если ты никто. И пусть те, кто являются кем-то, волокут за собой весь этот тянущий их на самое дно за собой, груз. Главный интерес это твой интерес и, в сущности, не обманывая себя тебе плевать на других, что там они говорят или думают. Это у них от слепой гордыни, что они сами есть кто-то. А если бы они были, ее отбросили, то поняли, что так устроен весь мир и искре жизни, легко вспыхнувшей и так же мгновенно погасшей, совсем некогда тратить время себя на это. Быть никем, как казалось Волкову, это была высшая честность признания мира таким, каким он есть.
  "Ничего, ничего пусть тоже попробует на вкус настоящую жизнь, прикоснется к ней, как я! И может быть даже за этот урок он будет мне благодарен" - так сказал Сергей себе сам, подводя красную черту под все противоречивые мысли и переживания, охватившие его душу.
  И все теперь, что касалось Родионова и Мусы, стало для Волкова выглядеть для него совсем иначе. Он делал то, что было надо ему, и на все остальное плевать. Его друг это лишь прячущаяся от жизни в кабинете генерального штаба как склизкая улитка в свое грязной ракушке, трус, которого презирает его собственная жена. И Волков возненавидел Родионова, тогда признался себе в том, что он всего лишь никто. И возненавидел еще больше, когда предал его Мусе, догадываясь о непростом интересе к полковнику у чеченца, подло соглашаясь их познакомить с помощью им же угодливо изобретенного предлога работы. И ненависть Волкова к полковнику заключалась в самом Родионове, так судорожно старающемся кого-то собой представлять, состоящего из принципов и традиций, но на деле являвшемся, по его мнению, еще большим ничтожеством в этой жизни, даже чем был он - Сергей. И поэтому Волков злорадно думал: плевать, что будет там у них, это не мои проблемы. Вполне даже может быть, он сделает Родионову этим услугу, открыв ему то, что не передать никакими словами, ту острую правду настоящей жизни, которая открылась ему самому, перемолола его внутри, но так окончательно и не убила.
  И сейчас познакомив их. Он попросил разрешения удалиться, якобы ему срочно нужно позвонить по делам бизнеса куда-то и кому-то. А в результате просто сбежать! Сергей не желал знать, что чеченец хочет от его друга, да Муса в предварительном разговоре дал понять, что Волков будет лишним. Пьяной походкой он пересек зал и скрылся в темном коридорчике кафе. И в душном туалете открыв в раковине воду, бизнесмен заметил, как опять предательски задрожали его пальцы. "Это из-за Мусы" догадался он и этими нервно дрожащими руками стал пытаться закуривать. Сигареты падали на пол, спички ломались, и не горели. Когда давно лет десять назад так же испугавшись, он вымолил у кадровика решение исключить его из списка отправляемых в Афганистан. Но тогда он свято верил в то, что недавно родившаяся маленькая дочь является для этого вполне обоснованной причиной отказаться. И не думал даже, что на самом то деле он просто испугался. Кадровик тогда брезгливо взял подарок в размере пятиста рублей, накопленных им за время службы в Германии, и переложил личное дело Волкова в другую папку. А сейчас Сергей видел в зеркале свое лицо.
  "Странно, но руки задрожали, только когда я ушел, почему так?" спросил он себя и только зашедший в туалет покурить паренек помог прикурить зажатую губами во рту Сергея сигарету. Он курил, разглядывая свое уже не молодое лицо в зеркале, стряхивал пепел в раковину, под струю воды текшую из открытого крана и ненавидел себя. Собрал в осушенном рту остатки слюны и плюнул. Слюна потекла по отражению на зеркале вниз, оставляя за собой след, и Волков понял, что это все его пребывание один на один добром не кончится и ему просто надо еще напиться.
  6.
  Родионов и Муса остались наедине за столом уставленным выпивкой и закусками. Чеченец не стал, не пить и не есть, вежливо отказавшись от застолья. Владимир не настаивал. Некоторое время они посидели, молча и наконец, горец все, обдумав у себя в голове еще раз, принялся за разговор:
  -Сергей рассказывал мне про вас. Вы настоящий мужчина, воин, офицер. Но он говорил, что ваша жена зарабатывает гораздо больше вас. Что эта страна не имеет уже больше денег, что бы содержать и кормить своих воинов. Уже их содержат женщины? Простите меня за резкие слова, но я родился в горах у нас там прямые люди привыкшие отвечать за свои слова и говорить правду друг другу в лицо. Разве я вам сказал не правду? -
  -Да это правда, - кивнул Родионов, не смущаясь его напором:
  -А что толку в ней. Таков парадокс нашей жизни. Наша армия проиграла войну без единого выстрела. Перейдем к делу, вы мне хотите предложить работу?-
  -Да ваша армия, - и тут же кавказец поправился:
  -Наша с вами армия.-
  "А может он тоже военный?" - выдвинул догадку Владимир и тоже как Волков страдает.
  - Нашу армию предали ее командиры. Толстые и жирные генералы, и маршалы, трусливые как шакалы. Да это они струсили и продали нас всех. Нашу с вами общую страну, людей, свободу. Этой страны, которую я признаюсь, Аллах свидетель, я очень любил, уже больше нет. Она уже в прошлом. Несмотря на то, что мой народ несправедливо пострадал в ней, все равно мы чеченцы любили ее так же как и вы русские.-
   "Ах, оказывается, он же чеченец", - понял Родионов:
  -"И не на родине, а здесь в Москве? И он не знает, что скоро там случится. А может ему все равно? А что здесь бизнес, наверное, семья родные. Вроде человек неплохой Сергей сказал, и что общего у него может тогда быть с бандитами? Нет, на бандита он вроде не похож".
  -Новые хозяева России решили, что народ им не нужен? Как и не нужна армия. Они все продали и пропили, эту страну, этот народ и людей. А скажите, кому вы служите полковник? -
  -Я, России служу России,- отвечал на его вопрос Владимир, ковыряя вилкой в тарелке с салатом. Что он от меня хочет? К чему это все? Он хочет, что бы я уволился и работал на него? Угадывал полковник собеседника, и этот больной для него разговор вызвал в нем нарастающее внутреннее раздражение. Он сам часто думал о том же самом, но сейчас не хотел это обсуждать ни с кем, тем более с малознакомым ему человеком. А чеченец напротив словно читал его как открытую книгу:
  -Скажите мне полковник, а что такое Россия?-
  -Ну, хватит я не на экзамене, а вы не мой учитель! - возмутился полковник. Он и, правда, думал, что ответить. Россия это его дом? Его дом - квартира. Но эта квартира лишь квартира жены, которая ему и не принадлежит, как и сама жена. А когда без того разоренное государство сможет дать обещанное жилье, большой вопрос! Семья? Это обломки прошлого, которые просто волны жизни пока согнали в кучу, будет любой шторм, и их разнесет в разные стороны, если конечно не успеет прежде наступить старость. Они с женой живут так по инерции уже давно, они просто чужие друг другу попутчики, сожители, а семейная жизнь их катится никуда, в бездну. Служба? Да как только он уволится, а это рано или поздно случится, его тут же забудут, незаменимых людей нет, и через год там даже не вспомнят его, забыв, что он был такой. Может, кто-то и будет рассказывать: "что служил тут такой полковник, но имя уже не помню". В историю он не войдет, он навсегда останется там за гранью, где кончается историческая личность, такая как Ельцин, Горбачев, Грачев или Гайдар, даже такая как Дудаев. И останется тем, что описывают как многоликую общность, обозначая ее офицерским корпусом, армией, страной, не имеющая для истории имен и фамилий людей ее составляющих. Сын? Да сын, но он живет сам по себе, отдельно, у него своя жизнь. Он навеки часть его, он продлит его в бесконечность через своих детей. Но они им уже не будут. Так что осталось? Могилы отца и матери, Волков, одинокий генерал Петлицын и больше, наверное, ничего? Москва ему чужой пустой город? Так что это Родина? Вот у этого Мусы, наверное, Родина есть, это его многочисленная чеченская родня, возможно даже какой-то тейп, а если он с гор то это родное село, где живут все эти родственники, одних братьев, у него, наверное, штук пять. Да такое ощущение, что они все там между собой родственники. А русские, почему у них не так? Почему у него Родионова не так? И это очень печально.
  -Вы служите России? Какой России? Ее нет! Это миф. Легенда из прошлого. Сказка. Есть куча разного народа рассеянного на огромном пространстве, половина которого себя русскими и не считает, пьющего сброда который весь мир не знает, куда теперь деть. Посмотрите на вашего Ельцина, это же позор? Как вы могли до этого докатиться? Возможно, если бы у вас был другой, стоящий правитель мы бы вам поверили. Вас предали полковник. Вы никому не нужны. Ваша зарплата говорит вам только об этом. Вы профессиональный военный, офицер, высококвалифицированный штабист и получаете меньше чем поломойка, в фирме, где работает ваш друг! Это то, что нормально? Человек в любой момент, идущий на смерть по приказу и вдруг нищий оборванец на шее своей жены. Что вы можете купить на свою жалкую зарплату? Пальто вашего друга стоит как ваша годовая зарплата, а его машины вам вообще никогда не видать! -
  Чеченец, на несколько мгновений замолчал, испытующе смотря в глаза Владимира:
  -Ваша власть предает всех. Вы думаете, им нужны чеченцы. Цельная Россия? Да будь наша республика, просто жалким клочком горной земли на окраине России, они бы плюнули на нас, и забыли. Но там есть нефть и ваши хищные бизнесмены, грабящие ваш народ, хотят заполучить ее. И если бы даже им надо было бы убить для этого всех, нас чеченцев они не остановятся ни перед чем. Но сами эти трусы не воюют, они способны развязать войну, а воевать вместо них будут другие. Им нужна эта война, они беспрепятственно смогут присвоить нашу нефть. Эту нефть дал чеченцам аллах, и мы лучше умрем, чем отдадим ее. Вы же прекрасно знаете, что они вооружили предателей народа Руслана Автурханова. У него даже были танки, артиллерия! Знаете, кто сидел за рычагами этих танков, ваши офицеры, которые ради денег решились на эту авантюру. Им заплатили очень хорошо, ну не ваше же нищее государство им дало деньги из своего кармана? Их купили ваши воры. А это были офицеры и прапорщики ваших Вооруженных сил - танкисты. А когда мы разбили их, то, что сказало ваше министерство по-поводу этих пленных капитанов и майоров? "Мы не знаем, как они тут отказались!"- вот был ответ. Ваша власть запросто предала их, отказалась от них, и с такой же легкостью предаст вас!-
  Родионов знал об этой отвратительной истории, как и многие он ощущал чувство отвращения к случившемуся. Офицеры и прапорщики Таманской, Кантемировской дивизий и курсов выстрел за хорошие деньги и обещания командования, согласились принять участие в том ноябрьском походе антидудаевской коалиции на Грозный под командованием Руслана Автурханова.
  -Я все это знаю,- тихо ответил, раздражаясь все больше и больше этим разговором, Родионов, молоточком пульс застучал у него у виска:
  -Конкретнее прошу, скажите мне, что вы хотите мне предложить?-
  -Я хочу предложить вам деньги и работу, хорошие деньги и хорошую работу, достойные вас деньги! -
  -Какую работу? Я должен как Сергей уволиться. Я не знаю смогу ли я так же успешно как он продавать?- засомневался полковник.
  -Нет, вам ничего не надо такого делать, в смысле увольняться. Работа будет связана непосредственно с вашей службой. Платить буду хорошо,- и выложил из кармана на стол десять сто долларовых купюр. Одну за другой, как сдают карты из колоды, из объемной пачки появились деньги на пустой от посуды поверхности стола прямо перед Владимиром. Тот испуганно посмотрел на эти деньги, на тридцать серебряников Иуды.
  "Вот так и купили его фарисеи",- подумал он, брезгливо, отодвигая деньги от себя в сторону.
  -Мне нужны все копии документов об операции по введению войск в Ичкерию, которые есть у вас в распоряжении,- просто ответил чеченец на его недоумевающий взгляд:
  -Я вам дам еще столько же и еще до пяти раз. Вы ничем не рискуете, вы ничего не теряете. Той стране, которой вы дали присягу уже нет. Мне нужно все. Мне нужна информация о составе частей, о командирах, о технике и вооружении. Адреса домашние командиров и офицеров этих частей. Планы, система связи, Ну вообще все. Чем больше информации, тем больше я вам плачу.
  - Вы вербуете меня?- в недоумении спросил Владимир, а потом даже рассмеялся:
  -Боже, как это оказывается все просто. Я знаете, всю жизнь думал о том, что однажды меня полковника генерального штаба будет вербовать какой-нибудь американский агент из потомков русских эмигрантов или там бывших власовцев. Он будет применять гипноз, телепатию, методы контроля сознания. А тут все просто и банально посреди белого дня меня гражданина России покупает с потрохами другой гражданин России. Так просто предлагая мне придать мою родину.
  -То, что я гражданин России, это все лишь так сказать, вынужденная формальность, мой народ будет независим, он не хочет плыть на борту вашего гнилого лайнера, который вечно пьяный капитан так и норовит посадить на мель! -
  -А вы не боитесь, что я сдам вас в ФСБ? -
  -Я? Не боюсь. Не сколько. Это, - чеченец кивнул на деньги:
  -Решит сразу все. Ну, конечно, может не такая сумма, тогда немного большая. Все в воле всевышнего. С вами или без вас мы все равно получим всю нужную информацию. Но лучше когда источников много. Как говорят у вас в России теперь: я рассчитываю с вами на долгое плодотворное сотрудничество. Подумайте, вы давали присягу СССР, а этой страны больше нет. По правилам поражения в войне ваш Союз расчленили на части, как мертвого барана на бойне.
  -Не надейтесь. Я не продаюсь,- покачал головой Родионов. Напротив, невдалеке так же за столиком сидели двое мужчин, и полковнику показалось, что они следят за ними.
  "Наверно это люди этого Мусы?" мысленно не вслух предположил он. А тот заходил как штурмовик пикирующий на цель, на новую атаку:
  -Нет, вы пока конкретно нет, здесь дело другое, вас самого уже давно барана продали. А вы и не заметили, как это случилось. А продали вас с шерстью и потрохами. А вы, сидите на шее у женщины, которую не можете даже сами обеспечивать, как это делает любой настоящий мужчина у нас на Кавказе, и сейчас тут передо мной строите из себя какого-то благородного рыцаря? Ну, какой же вы мужчина? Вам не смешно все это самому? Вам не стыдно от этого? Ваша нищенская зарплата это, то насколько вы сами цените себя и насколько вас ценит ваша любимая страна! -
  А ведь так же говорит ему и Светлана! Именно так - "нищенская зарплата", хотя не какая это не зарплата, это всего лишь "денежное пособие", в котором теперь почему-то так немного денег, и так много пособия. Что-то вроде пособия по безработице.
  -Ваш гордый народ видимо так опьянел от полученной свободы, что теперь в вашей республике процветает бандитизм, похищения людей, работорговля, радикальный ислам, отличающийся особой кровожадной нетерпимостью к иноверцам! Чечня для чеченцев - вот лозунг вашей свободы? -
  - Как вы русские говорите: лес рубят - щепки летят. Кажется так? Вот, к примеру, разве Сталин не был бандитом? Он грабил банки, называя это красиво - экспроприацией! Но он был революционер, боролся за свободу. Но разве в словах дело? Мы же знаем, что под этим кроется разбой и грабеж. С приходом к власти советское правительство отняло у помещиков и фабрикантов землю и заводы, а это конечно был тоже не грабеж? Или когда большевики без суда и следствия в годы гражданской войны, расстреливали тысячами "неблагонадежных элементов" из дворян, помещиков и офицеров, это все не преступления? Это революционная необходимость? Да революция поднимает всю грязь со дна общества, под ее знамена стекаются бандиты и преступники, но на данном этапе мы - патриоты Ичкерии, пока не можем от них отказаться. Мы вынуждены закрывать на них глаза. Мы слишком маленький народ, и они нужны нам для предстоящей войны за независимость против огромной России. -
  Родионова всколыхнула подступившая к самому горлу, волна внутреннего негодования:
  -Я служу своей Родине. Да я такой мужчина, какой я есть, таким меня воспитали родители. Да, наверное, по вашим понятиям я не никакой не мужчина. Но какая бы она не была эта страна - нищая, жалкая, любая, но она моя Родина. Родину как мать - не выбирают. И другой родины у меня нет, и уже не будет. У вас есть ваши горы, ваша земля, ваше небо - это ваша родина. У вас есть ваша правда. И у меня есть своя правда и Родина. Если моя Родина не может меня достойно содержать, то это я надеюсь, все временно. Потому что ей, сейчас очень трудно. Она болеет, болеет тяжело, страшно, но я верю - она все равно, как сотни, раз до этого было уже в нашей истории, она поправиться, выздровит, вот увидите. Встанет с колен. Смутные времена пройдут как болезнь, и все будет хорошо. Такие как вы надеются, что эта болезнь смертельна, но это их заблуждение. Так уже было. И знайте - это моя вера. Это как вера в бога, хотите в Аллаха или там в Будду. Вы это понимаете? И думаю нам больше не надо продолжать разговор на эту тему. Я не могу вам ничем помочь. Я знаю сейчас время такое, и вы легко найдете сотню другую офицеров, которые очень дешево продадут вам всю нужную информацию. Только поэтому я не считаю нужным сейчас вас задерживать. Это бессмысленно. Вы и, правда, откупитесь, чтобы не случилось. А я устал, и эти проблемы мне сейчас совсем не нужны. Вы пришли ко мне от друга, как друг, но если разобраться мы друг другу враги. -
  -Да Советский Союз был моей родиной, но наша моя родина не ваша пропитая и проданная всеми Россия. Мы чеченцы не хотим, что бы ваши олигархи продавали наш народ, точно так же как продали ваш - за гроши и водку, и будем за свою независимость сражаться до конца. - хлопнул ладонью по столу Муса.
  Родионов отрицательно покачал головой.
  -Вы зря затеяли войну с Россией. Вас разобьют. Шансов нет. Рано или поздно!-
  -Что ж вижу, я вас не убедил, а жаль. В той войне, что начинается мы, будем по разные стороны. Вы правы, мы покупаем ваших военачальников и чиновников пачками, они продаются нам удивительно легко. Мы покупаем в России оружие нашей армии, которое за вашей спиной продают ваши начальники. Вы меня признаться удивили. Я не сомневался, что купить вас не составит труда, я навел о вас справки, вы в тяжелом материальном и семейном положении, вам как воздух нужны деньги, и я вам предлагаю их, а вы не продаетесь. Что ж я уважаю вас. Таких как вы не так-то много осталось. Я не прошу Вас пожать мне руку, не надо. Просто прощайте. -
  Он встал, пустыми холодными глазами волка оглядел зал, словно вывернул его наизнанку своим взглядом, и упругой походкой пошел к выходу из кафе, за которым скрылся, растворившись во тьме улицы. О Волкове даже и не вспомнил. Дверь за ним хлопнула, закрылась, словно горца и никогда и не было, и все случившееся был лишь только дурной пьяный сон. Только сейчас Родионов заметил, что деньги так и остались лежать на столе. Десять сто долларовых зеленных купюр подтверждающих то, что все это было и вовсе не приснилось ему. Он брезговал этими деньгами. На этих деньгах лежала печать проклятия, кровь людей, печать предательства. "Да уж деньги не пахнут!". Чем пахли эти деньги нефтью, кровью, порохом?
  Один из тех, мужчин на кого полковник обратил внимание, встал, оделся и вышел следом за Мусой в ночь. Другой остался, наблюдая. Тут вернулся Сергей, еще более пьяный, чем когда уходил. Наверное, он пил один у барной стойки. А иначе где он так набрался?
  -Ну что продолжим?- спросил невозмутимый Волков, присаживаясь.
   -А этот, уже ушел? - он даже не назвал Мусу по имени, как будто ухе его и забыл - компаньона по бизнесу.
  -Да ушел. А ты же все знал? Как же ты так мог меня так подставить? Ты что меня продал? -
  -Чего ты, я вообще ни понимаю о чем ты?- злобно бросил в его сторону Сергей, - да ему было стыдно и от этого злость к самому себе, его переполняла. Именно из-за предательского стыда, которого быть не должно! Волков прятал глаза, пьяному так было сложно врать. Так не хотелось. Он попытался выкрутится, все сгладить:
  -Тебе же дали работу? -
  -Да дали, вот видишь, уже даже и заплатили!- Владимир кивнул на оставленные Мусой деньги, лежавшие на столе среди тарелок и рюмок как будто салфетки.
  -Я был тебе должен. Вот бери все, теперь оно твое! Я думаю, этого хватит, что бы закрыть мои долги! Я что-то тебе еще должен? -
  -Ты мне ничего не должен!- простонал Серегей. Ему хотелось напиться насмерть, что бы ничего не помнить и не знать, чтобы забыться. Убежать в пьяный сон из этого кафе, от мыслей и даже от себя самого. Он смотрел затравленным зверем, говоря взглядом другу: "ну что ты от меня хочешь?".
  Родионов встал из-за стола, надел шинель, шапку и молча, не прощаясь, ушел из кафе и из жизни Волкова навсегда, так же как и Муса хлопнув входной дверью. На столе среди рюмок, посуды и бутылок по-прежнему оставались деньги. Волков вздохнул, выпил еще рюмку и взял деньги со стола:
  -Какие мы гордые! Выше генштаба только солнце! - равнодушно пожал плечами он. "Но не пропадать, же им? Ладно пора и мне домой". И он знал, попроси его Муса сделать это снова и снова Волков бы поступил со своим другом точно так же, потому что все люди поступают друг с другом точно так же, а при определенных условиях и за хорошие деньги даже близкие и родные!
  Волков подошел к барной стойке, он решил выпить еще алкоголя "на пасашок", так, что бы ему наверняка удалось окончательно напиться. Что-то внутри было не так, и это мешало ему, а душа настойчиво требовала покоя. По телевизору, висевшему над барной стойкой, показывали Ельцина и каких-то важных уже вроде бы даже уже примелькавшихся политиков в серых строгих пиджаках, говоривших умные речи. А бармен за стойкой, то ли запомнив Сергея, выпивавшего там минут пятнадцать назад, то ли перепутав его с кем-то, спросил:
  -Все как всегда? -
  -Все как всегда!- вздохнул Серегей, наблюдая картину на телеэкране. Изображение плыло в его пьяных глазах, но он, упорно сосредотачивался на нем, и ответил бармену машинально, даже поняв заданного ему вопроса. Тот догадавшись повернул голову, вытянулся, близоруко щурясь, грустно посмотрел на телевизор, и одобрительно покачав головой, согласился с ним:
  -Все как всегда!-
  И тут же налил клиенту в небольшой стакан из толстого прозрачного стекла, ароматного коньяка, положил на блюдце тонкие ломтики лимона и придвинул все это к Сергею:
   -Все как всегда!-
  А тот как бы произнося тост, кивнул ему в ответ:
  -Все как всегда!-
  И, правда, было все как всегда, были подлость и верность, трусость и дружба, любовь и долг - все это, как и было , так и осталось на своих местах, и ничего не поменялось в мире.
  
  
  
  
  Часть вторая
  Севастополь
  1.
  Снегопад закончился. Было уже очень поздно. Утомленная Москва гасила огни домов и уличных фонарей, кутаясь от холода в ночную тьму, замирала, затихала, ворочалась, словно бы успокаиваясь после суеты долгого дня, уже канувшего в небытие. Огромный мегаполис, уставший от забот, погружался в сон, накрытый мягким пушистым снежным одеялом. Снег лежал повсюду - на крышах домов, козырьках подъездов и опустевших московских улицах. Припорошенные белой пудрой молчали кусты и деревья. Зима расщедрилась на снег как никогда, высыпав с неба на город все свои запасы. Стало совсем безлюдно и тихо, и лишь редкие прохожие, попадавшиеся навстречу, как осколки прожитого дня, все по-прежнему куда-то торопились, спешили, мелькали мимо в непонятной суете, как будто безнадежно опаздывая, так странно похожие на заводные игрушки в своем бесконечном беге. И Родионов сам вдруг почувствовал себя такой же заводной куклой, начисто лишенной всяких чувств, игрушкой, которая механически ест, пьет, ходит на службу, что-то говорит и делает, но существует все больше по какой-то привычке, отстраненно наблюдая за самим собой и удивляясь тому, как это все так с ним стало. Где он, куда делся тот человек, которым он был прежде? И не находя его этого прежнего человека, он поражался собственной пустоте, как будто бы его душа как змея сбросила шкуру и уползла, а он и теперь есть эта сброшенная шкура, по ошибке считающая себя человеком. Но полковник тут же отбрасывал эту нелепую мысль, как снег с ботинка, так что бы больше никогда не возвращаться к ней.
  И снег весело хрустел под его шагами, тротуары были не чищены, и, пересекая протоптанные дорожки из чьих-то следов, полковник спешил к себе домой как по мягкому белому ковру. И даже было немного жаль, что этот снег уже завтра к обеду люди и машины растащат, растопчут и смешают с песком и грязью, как любят они делать абсолютно со всем, что их окружает. И он думал о странной привязанности человека к чужим протоптанным дорожкам, которые он выбирает, даже если они ведут его совсем не туда, куда он в итоге желает придти. И загипнотизированные волшебством проторенных троп люди как заводные куклы упрямо бредут по ним, двигаясь никуда мимо своих целей и счастья.
  Жизнь состояла из похожих друг на друга дней-близнецов одинаковых по форме и содержанию, различающихся только по числам не остающихся в памяти мелькающих календарных дат. А завтра надо было опять вставать рано и ехать на службу, так же как и вчера. Все было как всегда. В пустом вагоне метро он сладко задремал с этой мыслью, положив ее себе под голову, как мягкую подушку, так что даже чуть не проспал свою станцию.
  В кухонном окне его квартиры все еще горел слабый свет, проникая сквозь голубые занавески во двор. Фонарь, повешенный на столбе перед входом в подъезд давно уже умер позабытый всеми. Распахнутой дверью подъезда играл холодный ветер, и она покорно под его порывами раскачивалась из стороны в сторону на проржавевших петлях, жалобно скуля. Оплавленная хулиганским огнем черная кнопка лифта, притаилась в своем углублении, сиротливая лампочка на ножке проводов под потолком едва мерцала тусклым светом - все было, как всегда. Ничего не менялось.
  Нечаянной радостью вечера оказалось поджидавшее в почтовом ящике письмо сына. Жена никогда не заглядывала туда, всегда забывая брать с собой маленький ключ от этого ящика. Поднимаясь по лестнице к себе этаж, в подъездном полумраке, полковник торопливо раскрыл конверт и достал оттуда письмо. И тут же начал читать его. Тетрадные белые листы в клеточку вобрали в себя знакомый подчерк сына, как всегда ровный и разборчивый. Игорь писал родителям, что все у него хорошо, и служба протекает нормально. Сообщил, что собирается вскоре жениться, имя его невесты Лена. А подать документы в загс до нового года, как они хотели, у них не получилось, так как Игорь вынужден уехать в служебную командировку в составе полка, поэтому их роспись откладывается до будущего лета. К этому времени они, конечно, спишутся и созвонятся друг с другом еще много раз, и тогда все станет ясно. Но Игорь ждет родителей в гости в следующем июне, конкретно - дату он уточнит позже, сразу, как только они с невестой подадут заявление в загс. Для знакомства с Леной и празднования свадьбы родителям нужно будет приехать немного раньше, примерно за неделю и поэтому на весь следующий июнь матери и отцу, не надо ничего планировать другого. Сразу после свадьбы молодожены отправятся к ним, в Москву погостить на весь отпуск Игоря, который ему пообещали предоставить летом. Они с Леной живут вместе, в офицерском общежитии квартирного типа, где у них теперь есть своя "шикарная" комната с санитарным узлом и замечательной маленькой кухней. Его невесте - двадцать, учится она в медицинском институте, хочет стать терапевтом, "родить минимум трех детей и никогда с ним не расставаться". Жениться сыну, конечно, было пора. Но думая про командировку сына Родионов - старший с тревогой вспомнил, что самарский 81 полк в котором служит его сын входит в состав мобильных сил. И этот полк привлекается к участию в военной операции и уже в декабре в составе армейской группировки будет введен на территорию Чеченской республики. Но почему разговаривая по телефону две недели тому назад, Игорь, ничего не сказал обо всем этом ему, своему отцу? Скорее всего, наверное, еще не знал или просто не хотел расстраивать родителей? Нет, все же не знал. Он же понимает, что отец все равно обо всем и так узнает сам. Сын клеил будующее из простых понятных слов, нанизывал свои планы как бусины одну за другой на нитку судьбы в прекрасное ожерелье. Этим ожерельем должны была стать его счастливая жизнь. Но Владимир почувствовал, что нитка у ожерелья Игоря была непрочной, могла порваться, и, бусы планов рассыпятся, покатятся в разные стороны несбывшимися мечтами.
  "Вот так командировка",- подумал полковник, пряча встревожившее письмо к себе в грудной карман: "Нет, буду ничего говорить пока Светлане, ей не надо знать лишнего. Что-нибудь совру, придумаю. Иначе будут лишь пустые волнения и никому ненужные слезы. Волнения всегда напрасны". Наверное, ему надо самому вмешаться в эту ситуацию - позвонить пока еще не поздно в Приволжский военный округ. Игорю не надо никуда ехать - так будет лучше для всех. На его долю еще хватит войны. Время сейчас непростое, а жизнь не стоит и ломаного гроша. Никто не кому стал не нужен, каждый выживает, как только может. Умирать за Родину сегодня не почетно, не подвиг, а очевидная глупость. Он же может легко поднять трубку телефона и попросить окружное командование, и никто ему не откажет ему в просьбе. Всего-то лишь надо поменять одну ничего не значащую фамилию командира мотострелкового взвода на другую. Эта такая мелочь. Но каково, будет его сыну, если тот узнает, что его отец у него спиной тайно решает его судьбу, не спрашивая мнения самого Игоря и не считаясь с ним. И каково ему самому, полковнику генерального штаба, знать, что какой-то другой лейтенант, такой же еще молодой и полный надежд, поедет вместо его сына в Чечню? Что этот парень, чем-то хуже, чем его сын? Чем другие тысячи безымянных солдат и офицеров, брошенных рукой судьбы в пекло войны? А у этого лейтенанта который вместо Игоря, наверное, тоже есть любящие родители, планы, жизнь, мечты и надежды - все как у всех. Да так сложились обстоятельства, и глупо на это сетовать, так закрутилась рулетка судьбы, и "роковое число" выпало, на долю сына. Точно так же слепо избрав многих прочих сыновей, мужей и отцов. Но так ли уж случайно?
  Владимиру вспомнились слова отца: "Настоящий офицер сам не куда сам не просится, но и, ни от чего что ему предлагают, не отказывается". Вот и его Игорь поступает теперь точно так же, правильно.
  Все конечно, это правильно. Быть таким вот правильным, жить по совести хорошо, но не сейчас. Кто же, в это время живет правильно, по совести? Идиоты, вроде них Родионовых? Вымирающие как могикане. Другие люди, другой лейтенант - все это конечно понятно, но стоит ли переживаний? И почему он, должен думать о них? О каких-то чужих, не знакомых людях? Да кто они ему такие? Зачем они вообще ему нужны? Зачем забивать ими голову? Что и так забот мало? Ведь эти люди это те самые серые существа, увлеченные лишь сами собой и своими заботами. У них Родина часто неотделима от собственного кошелька. Разве они в свою очередь думают о нем? А кому еще в этом мире кроме него самого нужен его сын, может быть Ельцину, Гайдару, Черномырдину, или пресловутой Родине? Из Родины-матери, превращенной в последние годы в дешевую проститутку на Тверской? А может об Игоре позаботятся умники из Кремля, сначала накачавшие Чечню оружием, а теперь решившие вдруг показать чеченцам свою военную силу за счет таких вот ребят как его Игорь? И эти ребята - горсть мелочи разменных монет брошенные на стол политической борьбы. А как же бесправные, словно отбывающие срок заключения срочники, сплошь жители полузаброшенной периферии огромной империи, которые просто не смогли откупиться от призыва.
  Родионов вспомнил сына совсем еще маленьким, русоволосым мальчиком с огромными зеленными глазами, в которых умещался весь его мир, старательно склонившегося над школьной тетрадью, такого родного до слез, теплого, еще сладко пахнущего молоком, живую частичку самого себя. Его розовые маленькие ладошки с короткими пальчиками были все в синих точках и черточках, перепачканные шариковой ручкой. Владимира умиляли нежно-розовые полупрозрачные пластиночки аккуратно подстриженных ногтей. А как он тогда любил брать его детскую маленькую руку за запястье, и проводить внутренней стороной пухленькой ладошки себе по щеке чувствуя прикосновение его нежной детской кожи к своему лицу. И у него вдруг чувствительно кольнуло сердце нечаянно вырвавшейся наружу тревогой, из смутного волнения вдруг приобретшей явные очертания будущей беды.
  Но все-таки так мерзко сознавать свою неправоту, ведь у парня, который отправится в Чечню, вместо Игоря тоже есть любящие родители, а может быть и жена, и даже маленький ребенок. И вот этого ничего не подозревающего офицера неожиданно вызовут в штаб части, где вручат выписку из приказа, и он примет у недоумевающего Игоря технику взвода, личный состав, и имущество. И все в полку будут, догадываться о всемогущем отце из Москвы, презрительно шептаться за его спиной. Хотя какое, в сущности, ему до них до всех дело? Да пусть говорят что хотят, главное - уберечь сына от напрасного риска, от слепой смерти, всегда наобум выбирающей своих жертв. Хотя бы только для того что бы сказать самому себе - как настоящий отец я сделал для сына все, что только мог, и мне не в чем будет себя упрекать.
  Почему ему должно быть дело до них, до каких-то чужих незнакомых людей, которых он и знать то не хочет? В нынешней жизни каждый сам за себя и каждый делает все, что может только для себя. А именно в этом случае он может сделать! Стыдно? Вон был друг Серега и тот его продал, легко и непринужденно, как продается при переезде из гарнизона в гарнизон старый шкаф. А вообще, какое ему, собственно говоря, дело до этого другого лейтенанта, до его родителей? И почему он все время должен думать о чем-то таком сегодня не вполне ясном и смутном как Родина, как другие люди и при этом постоянно испытывать угрызения совести? Вот если бы у родителей незнакомого лейтенанта была бы такая же возможность как у него отменить командировку сына? Как бы эти люди поступили бы эти люди? Сомневались? Он был убежден, что эти люди уберегли бы своего сына от риска, без сомнения и мук совести, и даже не мучили себя вопросом: а кто же отправится туда вместо него? Они бы сделали все, не задумываясь, с лозунгами: "после них хоть потоп", "гори, все синим пламенем".
  "Время всегда одно и то же!" так говорил отец: "Время это оправдание для слабых людей, своей собственной слабости. Время лишь подчеркивает добродетель одних и пороки других".
  А где же интересно сейчас дети всех этих властьимущих, - министров, депутатов, мэров, которые так хвастаются подаренной народу "свободой"? Больше похожей на милостыню, поданную убогому российскому люду стоящему на грани выживания. Эта опостылевшая всем свобода, которую так ловко в блестящей обертке обещаний подсунули доверчивому народу, взамен "совкового рабства, скинув с людей тяжелые цепи тоталитарного коммунистического режима?"
  Новая элита страны, едва утвердившись на кремлевском троне, уже прочно вросла своими корнями в страну бесцеремонно высасывая из нее соки, маниакально уверовав в свою избранность, исключительность и поэтому в абсолютную непогрешимость. Неужели он - полковник, взрослый человек наивно поверит в то, что дети родных кого-то из них, этих Чубайсов, Гайдаров или Ельцинов, поцелованные толи богом толи самим дьяволом в макушку, выряженные в пятнистые камуфляжи сейчас трясутся в холодном военном эшелоне где-то на подъезде к Дагестану. Конечно, для них как головная боль не дающая спать по ночам, тень Сталина не в пример им, отдавшего двух своих сыновей на войну, один из которых старший Яков - лейтенант - артиллерист, погиб в немецком плену. Их дети для них святы как счета в иностранных банках, есть другие безмолвные и покорные, которых можно легко превратить в пушечное мясо своих призрачных авантюр! Для них Сталин это нонсенс ведь их власть это лишь вырванное ими право на блага в первую очередь, а не тяжелая ноша ответственности. А кто для них те другие, те тысячи простых безымянных ребят, ответа, за жизни которых у этой власти никто никогда не спросит? Кто парни недавно начавшие жить, и уже брошенные властью на войну, пожар которой она бездумно и раздула? Законы и правила созданы властной элитой для всех, но не для самой себя. Такая избранность всегда порождает отрицание законов человеческих, так как в ней лежит отчуждение от народа, а потом и законов божьих. Люди, опьяненные наркотиком власти, совершают преступления, оправдываясь собственной избранностью и, следовательно, непогрешимостью. И их, правда, на сегодня, - это лапша быстрого приготовления которую теперь вместо привычной пищи ежедневно жрут бедные люди, а на деле всего лишь плохо сваренная ложь для обманутого голодного народа. Все равны, но кто-то ровнее, - так обычно шутил по этому поводу Волков.
  "У всех у нас есть теперь, есть своя Родина, все больше похожая, на заброшенную спившуюся русскую деревню, по уши тонущую в грязи. Деревню, на половину распроданную, с покосившимися старыми избами и худыми не дающими молока коровами, ангарами полными сломанной техникой в которые то и дело наведываются хищные помещики с вороватыми глазками, на пьяных мордах, шарящими вокруг, что бы им еще украсть тут за бутылку дешевой водки? А когда они, наконец-то все украдут то, несомненно, уедут к себе в Карловы Вары, заживут, цивилизованными людьми", - думал Родионов:
  Стать офицером это был осознанный выбор сына. Зрелый выбор взрослого и ответственного человека, вполне способного самому распоряжаться своей судьбой. Таким Родионов всегда видел Игоря. Он сам одел на себя офицерские погоны, и теперь получил приказ, который должен исполнить. Игорь сам выбрал этот путь, никто его не заставлял. По окончанию училища он мог уволиться, видя развал армии, но все, же вопреки всему остался. И ни купили, же его призывы его московских школьных друзей, обещанная хорошая работа. А ведь можно было жить иначе! Вокруг полная Москва сплошь из этих мажористых детей - нагловатых самовлюбленных, которые живут безоглядно пьяной и сытой жизнью, предназначенной лишь для самих себя любимых. И им глубоко плевать на эту катящуюся в пропасть великую страну. Они живут не в России, а в Раше. Деньги вот их вера. Деньги вот тот бог, которому они поклоняются. Они даже в армии никогда служить не будут, закосят, откупятся, просто откровенно пошлют все повестки из военкомата куда подальше, а потом купят на папины деньги военкомат целиком с потрохами и архивами. Они же открыто говорят, что здесь в России все дерьмо, а в этой армии служат только одни убогие дураки. А настоящая жизнь лишь там, на Западе, далеко за пределами этой убогой вечно чумазой страны, которую разворовали и распродали их отцы. А его сын, который в тысячу раз их всех лучше и честнее, теперь поедет на войну, которую затеяли их недалекие родители. А в воздухе пахнет войной. Да именно войной. И его не обманут ни чьи слова. Сегодня он убедился лишний раз в этом. Его вербует посреди белого дня какой-то бандит. Нет, он позвоню, и сын станется дома. И сам сын даже будет здесь не причем. Его совесть будет чиста.
  Но кто-то, же должен? И его Игорь, и эти парни, которые поедут туда с ним, и есть те самые "кто-то, кто должен". Должен, какое страшное слово для тех, кто знает ему цену. И они будут исполнять этот посрамленный другими оплеванный долг перед нищей Родиной, ставший просто красным словечком для большинства, такой фигурой речи, шаблоном, но по-прежнему для своего исполнения требующий не какой-то там покрашенной акварелью розовой водички, а самой что, ни на есть настоящей крови, которую проливают люди. Как все странно, какое разделение людей, общества, государства!
  Но он, почему-то так и не позвонил. То ли дела закрутили в хороводе, то ли просто не смог снова преодолеть самого себя. Какое-то внутренне чувство гордости за сына остановило его, и он принял все происходящее таким каким, как оно есть. Бог сам расставит на свои места, - и бог расставил.
  
  
  2
  Жена давно стала чужой, неприступной Ледяной королевой, такой далекой и нежеланной. И все так стало у них с тех пор, как сын отверг ее уговоры и сознательно пошел по пути своего отца, выбрав вместо престижного московского вуза - военное училище. На выбор Игоря оказал влияние его прадед, дед Владимира - генерал-майор советской армии, погибший в годы Великой Отечественной войны. Человек не простой, но яркой судьбы, похожей на вспышку падающей с неба звезды.
  Уже в шестнадцать лет он солдатом штурмовал Зимний, участвовал в Гражданской войне. В двадцать лет командовал полком, блестяще закончил академию имени Фрунзе, потом с отличием курсы офицеров Генерального штаба.
  В 1936 году по указанию начальника Генерального штаба, где тогда он служил, дед подготовил доклад, высшему военному руководству, обосновывающий идеи массированного применения подвижных моторизованных сил для глубокого прорыва обороны, быстрого продвижения в тыл противника, перехвата его коммуникаций, окружения и полного разгрома врага. Доклад соответствовал разрабатываемой тогда идее глубокой операции видных советских военных теоретиков. Он бесстрашно вступил в спор с самим маршалом Тухачевским, занимавшим высокий пост заместителя наркома обороны. На вопрос где же в его докладе такие факторы успеха в войне как классовая борьба и подвиг, дед с присущей ему прямотой заявил, что классовая борьба не будет являться решающим фактором будущей войны. Как было уже доказано в ходе, того же Польского похода Красной армии в которую одинаково метко стреляли, и польские паны, и представители угнетенных классов, вместо того чтобы встречать ее пирогами. А подвиг он считает, как правило, следствием полководческих ошибок, война должна строиться не на подвиге, а на точном расчете штаба и военоначальника, и систематической подготовке войск. За подвигом, как правило, кроется либо чудовищная необходимость жертвы в силу объективных обстоятельств, либо чьи-то просчеты, а в худшем случае халатность. На войну нужно смотреть скорее не как на подвиг, а как на коллективную работу продукт труда сложного механизма включающего в себя всех от солдат до генералов. Это вызвало гнев маршала, но живое одобрение со стороны руководства страны.
  Перед войной дед командовал стрелковым корпусом в Белоруссии. Жернова войны закрутились, набирая свои обороты, и затянули его, как и миллионы советских людей в беспощадную кровавую мясорубку. На Западном фронте в августе 1941 года генерал-майор Петр Кузьмич Родионов успешно командовал контрнаступлением своего корпуса, прорвавшего немецкую оборону. А когда вырвавшийся вперед стрелковый корпус был окружен превосходящими силами противника, то генерал, сохраняя твердое управление войсками, вывел своих солдат, глухими лесами и болотами по немецким тылам к своим. И генерал не сбежал, не бросил своих подчиненных, как делали некоторые командиры, которые оставляли на произвол судьбы свои окруженные части, превращавшиеся без управления, в вооруженную толпу, разбредавшуюся кто куда. Эти брошенные солдаты выбрасывали к дьяволу оружие, закапывали свои документы в землю, и, отчаявшись в конец, массово сдавались в немецкий плен. Но пока сохранялось управление, то даже попавшие в тяжелое положение части, лишенные боеприпасов сохраняли способность к упорному сопротивлению, которое своим ожесточением приводило в ужас немцев, с первый дней агрессии считавших русских первым серьезным противником на той войне. И каким бы не было безнадежным сложившееся на фронте положение, генерал всегда сохранял хладнокровие и выдержку. Беззаветная вера в него солдат помогла им совершить настоящее чудо, и когда корпус уже считали погибшим, то он, сохранив боевые знамена своих частей, вышел из окружения.
  Петр Кузьмич Родионов был тяжело ранен в бою, когда поднял солдат в атаку при прорыве своего корпуса через линию фронта. И даже тогда задыхаясь от мучительной боли ран, нанесенных ему осколками разорвавшегося снаряда, генерал продолжил руководить боем, вдохновляя своим примером подчиненных. И когда командующего потерявшего сознание от тяжелой кровопотери бойцы, почитавшие его как отца, вынесли с поля боя, то он, придя в себя, потребовал вернуться обратно, и оставался в боевых порядках корпуса, пока он весь не вышел из окружения.
  А в конце мая 1942 года, поправившийся после тяжелого ранения Петр Кузьмич, удостоенный награждением орденом Красной Звезды лично Сталиным, был назначен Ставкой на должность заместителя командующего Приморской армии, оборонявшей Севастополь.
  Севастопольский оборонительный район был настоящей неприступной крепостью, одной из лучших в мире, и включал в себя многочисленные фортификационные сооружения опоясывающие город по суше и защищавшие его от нападения с моря. Это были великолепно оборудованные в инженерном отношении артиллерийские батареи и орудийные позиции, узлы долговременной обороны и подземные сооружения, служившие надежными укрытиями для личного состава и хранения запасов. К ноябрю 1941 года были созданы три сухопутных рубежа обороны проходящих вокруг Севастополя полукольцами один за другим, хорошо привязанные к местности, оснащенные артиллерийскими и пулеметными дотами, дзотами, валами, окопами, проволочными заграждениями и траншеями. Одних артиллерийских дотов было порядка семидесяти. Уязвимым местом оставались коммуникации осажденной крепости, проходившие по морю и воздуху. Операция по захвату города получила у немцев кодовое название "Лов осетра" и по-мимо штурма предусматривала жесточайшую морскую и воздушную блокаду Севастополя. Для этого противник применил авиацию. Восьмой немецкий авиакорпус фон Рихтгоффена прочно овладел крымским небом, не позволяя транспортным судам беспрепятственно проходить к городу, и доставлять туда грузы и пополнение. Лишь быстроходные корабли с мощным зенитным вооружением и подводные лодки могли ночью прорываться в Севастополь. Подвергавшийся атакам с воздуха Черноморский флот нес тяжелые потери.
  Ранним туманным утром 26 июня 1942 года вместе с последним пополнением Приморской армии - 142 стрелковой бригадой, на быстроходном лидере "Ташкент" - знаменитом "голубом крейсере", прибыл к месту своего назначения генерал-майор Родионов. В самом разгаре был третий, ставший последним штурм Севастополя частями одиннадцатой немецкой армии. После длительных ожесточенных боев войска генерал-полковника Эриха Манштейна, наконец, достигли серьезного успеха - немцы овладели всей внешней линией обороны города. Этому способствовало колоссальная концентрация артиллерии, в своем распоряжении противник имел более двухсот артиллерийских батарей, почти сотня, из которых была оснащены крупнокалиберными орудиями, кроме того в боевые порядки немецких войск была передана и вся зенитная артиллерия. Оглушительные взрывы снарядов перепахивали позиции советских войск, буквально сравнивая с землей полевые укрепления, сливаясь с грохотом нескончаемой артилерийстской канонады.
  Захват внешней линии обороны Севастополя дал возможность немецкой артиллерии обстреливать Северную бухту, это серьезно ухудшило морское снабжение города, под огонь вражеских орудий попал морской порт, причалы кораблей и фарватер. В сражении наступил переломный момент, хотя уже сам Майнштейн сомневался в успехе штурма, но его обескровленные части упорно шли вперед, продавливая своим напором советскую оборону. 27 июня зенитная артиллерия Севастопольского оборонительного района, оказалась без боеприпасов. Немецкая авиация, пользуясь молчанием сил противовоздушной обороны, безнаказанно с воздуха бомбила и расстреливала беззащитные советские войска. Обстановка ухудшалась. 29 июня с рассветом начался отход советских войск с передовых рубежей обороны, а к полудню пали Инкерманские высоты, и чудовищный по своей силе взрыв сотряс землю вокруг. Яркое пламя этого взрыва огненным столбом взметнулось вверх до самого неба, над погибающим городом - так были отступающими войсками подорваны склады боеприпасов в Инкерманских штольнях. К вечеру замолчала советская артиллерия в районе Сапун-горы, - закончились снаряды и оставленную Приморской армией высоту тут же занял наступающий противник. Немцы перебросили туда свою осадную артиллерию, и получили возможность обстрела района обороны во всю глубину. Советские войска откатились к окраине города. Ночью пришел приказ от командующего Северо-кавказским фронтом маршала Буденного - гарнизону сражаться до конца. Подтверждая этим самым отданную им самим еще в мае директиву, в которой говорилось: "Севастополь должен быть удержан любой ценной, переправы на кавказский берег не будет".
  3
  Все что случилось потом с его отцом, Иван Петрович Родионов узнал только в мае 1961 года, когда по какой-то странной случайности он получил приглашение от сослуживцев Петра Кузьмича на проходившую, тогда в Севастополе военно-историческую конференцию посвященную двадцатилетию начала героической обороны. На нее съехались многие участники тех далеких событий, в том числе и последних трагических дней обороны. На большой сцене зала на фоне огромного Ленина в президиуме восседали знаменитые герои Севастополя - адмиралы Октябрьский, Кулаков, снайпер Людмила Павлюченко, и многие другие, чьи славные имена были известны всей стране.
  Как и все советские люди, Иван Петрович Родионов, тогда совсем немного знал о последних днях героической обороны. Все его познания ограничивались официальным историческим фактом, говорившим только о том, что 3 июля 1942г. советские войска, по приказу Ставки Верховного Главнокомандования оставили осажденный Севастополь и были эвакуированы на Кавказ. Чтобы не дать противнику помешать эвакуации, части прикрытия в районе Севастополя упорно сдерживали наступление врага, а тем временем по ночам производилась войск эвакуация на корабли. Руководя обороной войск прикрытия, - как было сказано супруге в похоронке, героически погиб генерал-майор Родионов Петр Кузьмич до конца исполнивший свой долг.
  Конференция проводилась в здании Матросского собрания Севастополя, на ее начало Иван Петрович Родионов опоздал, смог приехать лишь к 18 маю на дни заседания, посвященные трагическому концу обороны.
  В тот день было несколько докладов, в частности о роли Черноморского флота и авиации в обороне города, о применении немцами сверхтяжелых осадных орудий. Далее к 11 часам объявили перерыв, а когда Иван с него вернулся, конференция продолжалась очередным выступлением. С трибуны, установленной в центре сцены, докладывал об окончании обороны Севастополя лысый пожилой доцент исторического факультета столичного университета. Говорил он много, часто повторяясь, то и дело, приправляя свою речь цитатами классиков Марксизма-ленинизма, ссылась на исторические источники. Доцент бодро закончил свой доклад, густо пересыпанный цифрами и датами, шаблонной фразой:
  - Основная задача защитников Севастополя сводилась к тому, чтобы как можно больше сковать на Севастопольском участке фронта немецко-фашистских войск и как можно больше уничтожить живой силы и техники противника. И эта задача защитниками Севастополя была с честью выполнена! По приказу Верховного Командования Красной Армии 3 июля 1942 г. советские войска оставили Севастополь. Бойцы, командиры и раненые из Севастополя были эвакуированы. Ура товарищи! -
  Закончив свое выступление, доцент в свойственной лекторам, манере снял очки, и оглядел зал, ожидая привычных заключительных оваций. Но их не было. Аплодисментов, тогда не услышал, никто. Мертвая зловещая тишина, сотен злых лиц, сотен горящих ненавистью глаз брошенная презрительным вызовом ему в лицо, сгустилась и тяжелым облаком молчания повисла над залом. А потом она расползлась, заполнив все его пространство, растворилась где-то между рядов в гневном нарастающем шуме обиды и негодования. Растерянный докладчик не зная, как ему быть, с взглядом полным надежды развернулся к президиуму, ища там хотя бы какую-то поддержку. Но обвешанные медалями и орденами суровые адмиралы лишь сделали вид, что все происходящее их совсем не касается, все так, же перебирали бумаги, как будто, спрятавшись за ними от гнева фронтовиков.
  -Задавайте вопросы товарищи,- нашелся предложить залу лектор, и развел руками. Возникла пауза - никто ничего не спрашивал. Лектор уже было хотел ретироваться с трибуны, он сложил исписанные листочки доклада в красную папочку.
  -А можно спрашивать прямо с мест? - прервав паузу, кто-то громко спросил из галерки.
  -Можно,- даже обрадовался доцент.
  Иван Петрович тогда сидел сзади, как раз на этой галерке, сразу за одной из дружных групп фронтовиков, составлявших большинство присутствовавших на конференции. Они достаточно грубо, прямолинейно, особо не стесняясь в выражениях, прокомментировали друг другу этот провальный доклад. Ветераны говорили едва слышным ему шепотом:
  -Это все неправда. Нас предало и бросило наше командование, которому мы все так беззаветно верили. Может кто-то, наконец, хотя бы здесь и сейчас расскажет всю правду, о том, как мы голодные и израненные тогда умирали на скалах Херсонеса, все еще наивно веря в то, что нас не бросили, нас еще спасут. А немцы попросту нас закидывали гранатами сверху со скал, и со смехом мочились на наши головы. Не было питьевой воды и патронов, рядом умирали раненные лишенные всякой помощи. А этот лысый лектор из подмосковного санатория хотя бы представляет хоть на минуту себе всю ту бездну человеческого отчаяния, которую мы пережили, проклятые и обреченные на смерть и плен. Да здесь почти все фронтовики прошли через концентрационные лагеря. А скольких среди нас нет, скольких мы оставили там не похороненными у скал? Сколькие утонули в попытке уплыть от врага в море? А где были наши командиры, они сбежали и бросили нас! -
  Натянутое струной терпение людей наконец-то лопнуло, прогремел первый громкий выстрел гнева в трибуну, - нервный мужчина из первых рядов вдруг вскочил и грозно потребовал ответа:
  -А скажите вы нам, почему тогда наше командование и присутствующий здесь адмирал Октябрьский бросили нас, оставив почти сто тысяч человек Приморской армии погибать? Что неужели флот не мог вывести войска? -
  Лектор растерялся, он начал платком вытирать вспотевшую лысину:
  -О чем вы товарищи? Вот что пишет газета "Правда" от 4 июля 1942 года... -
  И гудевший зал ожил, а по рядам взметая под потолок, снопы искр человеческого гнева пошла, полетела цепная реакция. И лектор замолчал, не решаясь читать дальше. А фронтовики вставали с мест, задавая вопросы уже не испуганному доценту, а сидевшим за столом президиума, покрытым красным сукном бывшим руководителям обороны Севастополя.
  - Где была эскадра?-
  - Почему нас раненных бросили?-
  Звонкими хлесткими пощечинами по холеным лицам начальников севастопольской обороны зазвучали эти горькие вопросы фронтовиков, и оставались без ответа, упреками повисая в наэлектролизованном воздухе. Зал загудел, взорвался - то, что так мучило этих людей, так волновало их, так страшно рвало им сердца, все эти годы, требовало, своего ответа. Те дни страшного отчаяния, пережитые ими там, у скал Херсонеса, когда вся надежда была сосредоточена только на острие ищущего взгляда, устремленного на едва различимую в ночи, тонкую полоску морского горизонта вдали, где должны были, появиться силуэты плывущих за ними кораблей, прочно запечатлелись в их памяти. Эти обещанные корабли должны были принять их всех - раненных, измученных жаждой, страдавших от смерти, и увезти морем туда, где волны бьются о берег Кавказа. И даже унижения долгого плена не смогли заставить фронтовиков забыть все это пережитое в далеком июле 1942 года.
  -Товарищ Октябрьский, я обращаюсь лично к вам, скажите, а Приморская армия тогда прикрывала, чей отход, вас и вашего штаба? Кроме вас кто еще был эвакуирован? - крикнула высокая седая женщина и вдруг громко зарыдала. А люди все со своих мест и возмущенно продолжали спрашивать:
  -Да вы нас просто сдали в плен. А мы бы еще сражались! А как нам было без патронов, без снарядов, без надежды? Как? Многие плакали из нас тогда, не от страха, мы плакали от горькой обиды и отчаяния. Я видел, как наши офицеры от стыда за вас стрелялись. Как вы могли так?-
  И вопросы не прекращались фронтовики поднимались, как еще совсем не так давно бесстрашно они поднимались под огнем врага в атаку, и вопросы становились все более страшней. И Родионову тогда приоткрылась страшная правда гибели целой армии .
  -А кто отдал приказ на взрыв Инкерманских штолен? Взрывая артиллерийский морской арсенал вы, случайно или намеренно, в штольнях уничтожили госпиталь, с тремя тысячами раненых! Там еще были цеха по производству снарядов, мин и ручных гранат, ремонтные мастерские, швейные цеха, школы, детские сады и общежития, а так же многие другие военные объекты. Остались погребенным под обломками тысячи советских людей. Это же преступление. Скажите кто, кто за это ответит?-
  Председательствующий в президиуме конференции Октябрьский вынужден был оправдываться на этом, неожиданного возникшем для него, суде чести, наконец настигшем его, лишь спустя долгие годы. Он встал из-за стола президиума бледный и потерянный. Судьба пожалела его, тогда он был Ставкой отстранен от командования флотом и отправлен в глубокий тыл на далекую Амурскую флотилию. Что он вспомнил в эти мгновения, смотря в зал полный людей? Может быть, ту ночь, когда он, прячась под плащом и за сопровождавшими его офицерами на Херсонесском аэродроме, садился в ждавшей его транспортный самолет? И тогда такая же многоликая толпа людей, слала в след ему слова проклятий.
  -Успокойтесь товарищи. Прошу вас успокойтесь. У нас был приказ Сталина и Буденного оставить город, с целью организации эвакуации оставшихся защитников, морем на Кавказ. Чекистов и работников политотделов вывезли... Мы спасали для Родины ценные кадры!-
  -Сталин,- ревел зал: - да что вы все Сталина все трогаете! Он у вас во всем виноват, где поражение там Сталин, а победы все себе по орденам себе на грудь разобрали. Да если бы не Сталин? - ревел зал, не сдерживая уже больше переполнявшего возмущения.
  На трибуну из зала взобрался хромой фронтовик - очередной докладчик, в парадном мундире полковника. И тут как по команде все члены президиума один за другим стали покидать президиум, сбегая со сцены. Некоторые из них тогда ведь тоже были вывезены из города тайно. И им не совсем хотелось отвечать на эти вопросы, вместе с адмиралом и даже слышать их, эти вопросы были им не нужны, они оставили их давно уже в своем прошлом, как и ненужную теперь память о своем бегстве, в том далеком 1942 году. Бывший командующий Черноморским флотом он же командующий обороной Севастополя продолжал отчаянно оправдываться:
  -Товарищи, поймите меня, обстановка тогда сложилась очень для всех нас трудная. Как известно вам Севастополь был блокиќрован с земли, с воздуха и моря. В конце июня при помощи воздушных сил блокада достигла наивысшего предела. Даже подводные лодки не были в соќстоянии достигнуть берегов Севастополя, а о достижении их надводными кораблями и говорить не приходилось. В этих условиях встал вопрос, как быть? Если эвакуировать армию, то были бы потеряны армия и флот, ока-завшийся сильно пострадавшим из-за потерь в боях при снабжении Севастополя. В конечном счете, была потеряна армия, но сохранен флот! -
  -Флот!- кричали ему из зала в ответ:
  -Да вы до войны не вооружили корабли флота в достаточном количестве зенитными орудиями, и они были бессильны перед немецкой авиацией, и она топила их! Не флот ты берег, а собственную шкуру!-
  -Неправда! - возмущался адмирал:
  -Это все ложь!-
  Полковник, ранее вышедший на трибуну, попросил слова, но доклад читать уже не стал, а задал очередной неудобный вопрос, в котором его поддержал одобрительный гул зала:
   -Позвольте, товарищ адмирал, а как же немцы в 1944 году, загнанные нашими войсками на Херсонский полуостров? А немцы-то своих солдат не бросили они их эвакуировали. Для перевозки морем они не жалея бросили весь свой флот, находившийся у них тогда в Чёрном море. А это было две тысячи транспортов, военных кораблей, катеров и самоходных барж которые ежесуточно без сна и отдыха вывозили войска в Констанцу. Наша авиация, полностью господствовавшая над Крымом, их не испугала, не остановила, хоть и беспрестанно атаковала идущие транспортные караваны, безжалостно бомбя с воздуха суда. Люфтваффе ничего тогда не мог противопоставить нам. И до утра самого последнего дня от Херсонеса отплывали груженные фашистами под завязку, десантные баржи. Немцы тогда в отличие от нас вывезли почти всех, и только восемь тысяч солдат угодило к нам плен. Эта операция стоила рейху больше половины судов принимавших в ней участие. Конечно, немцы потеряли свой черноморский флот, но была спасена от неминуемой гибели, целая армия. -
  -Вы что, хвалите Гитлера? - возмутился окончательно разбитый доводами полковника адмирал.
  Все надо было заканчивать, и он ставил в этом вопросе, твердую как ему казалось точку:
  -У командования своя, правда, у солдата - своя, но солдат всегда ближе к земле и зона обзора его меньше. А командир видит дальше и его личная ответственность гораздо больше. Солдат мыслит сектором обстрела, который назначил ему командир, а генерал - корпусом, армией или целым фронтом! А нам надо было спасать флот! Мы сделали для армии, все что смогли! -
  Адмирал Куликов, как бы вступаясь за своего бывшего начальника и товарища по службе и провальной эвакуации, громко объявил залу об завершения заседания на сегодня. Все другие доклады были тут же отменены. Зал зашумел снова, но было ясно, что продолжать разговор и отвечать на вопросы уже больше, никто не будет.
  И люди стали послушно расходится. Иван Петрович был поражен всем произошедшим. А фронтовики, сидевшие с ним рядом, дружно встали и толпой двинулись к выходу. Родионов шел за ними, и слышал их громкие взволнованные разговоры.
  Один из них рассказывал, что находился в составе группы специального назначения охранявшей в первых числах июля аэродром на мысе Херсонес. Он своими собственными глазами видел, как закутанного в плащ адмирала ночью доставили на взлетную полосу морские офицеры. Тогда на аэродроме собралась огромная толпа людей, стремящихся любой ценной выбраться на большую землю. Среди них было много раненных бойцов, ждущих очереди на эвакуацию в тыл, а всего тогда их оставалось почти тридцать тысяч человек в осажденном Севастополе. Возбуждение толпы нарастало с каждым улетающим с аэродрома самолетом. И они - вооруженная охрана аэродрома бессильны были что-либо поделать с этой потерявшей голову неуправляемой толпой. Эти отчаявшиеся люди упрямо лезли, толкались, давились, пытаясь попасть на борт улетавших самолетов. И лишь с большим трудом самому адмиралу, и сопровождавшим его офицерам удалось пробиться к подготовленному для них "Дугласу". А обезумевшие солдаты и матросы в давке узнавали их и слали вслед им проклятия, ругань и горькие упреки. А когда, наконец, самолет адмирала взлетел над аэродромом, то выстрелы из толпы прозвучали ему вслед. И даже когда Херсонесский аэродром покинули все самолеты, то люди не расходились никуда в надежде, а долго стояли и ждали, что за ними прилетят новые самолеты и заберут их. Ведь они же были советские люди, и поэтому как другие советские люди могут бросить их, оставить без оружия и боеприпасов, обрекая на смерть и плен. А когда на утром немецкая артиллерия с господствующих высот накрыла орудийным залпом весь Херсонесский аэродром, то куски частей человеческих тел, оторванные головы и конечности, кровавыми ошметками разлетались во все стороны, и каждый выпущенный немцами снаряд находил своих новых жертв.
  Его печальный рассказ подтвердил другой участник событий:
  -Да. Уже с 30 июня, каждый транспортный самолет на Херсонесском аэродроме, брался солдатами и матросами штурмом, как корабли - на абордаж, с криками, руганью, стрельбой и рукопашным боем. - делился пережитым он:
  - Все, как только могли, спасали свои жизни, а о погрузке каких-то там раненых уже вообще никто и не думал. Он них просто забыли. Всякое управление было потеряно. И лишь немногим раненным по счастливой случайности, удалось попасть на эти последние авиарейсы, -
  На улице фронтовики задымили папиросами, вспоминая прошлое, и Родионов сам решился подойти к ним.
  -Простите. А вы что-то слышали про генерала Родионова?- спросил он. Один из куривших посмотрел на него неприязненным взглядом и Иван Петрович заметил у него протез заменивший руку.
  -Да кажется, был такой, наверное, с Петровым сбежал, как все, - негодовал этот инвалид, затягиваясь левой здоровой рукой:
  -Этот генерал Петров - не дурак, оказался еще тем фруктом, он не лыком шит. Я слышал, что на военном совете он так ловко сумел обставить дело, что бы командовать войсками в Севастополе вместо адмирала Октябрьского остался не он, а командир 109 стрелковой дивизии, крымский татарин Новиков! А сам со своим сыночком сбежал ночью на подводной лодке! -
   В их разговор тут же вмешался, еще один ветеран обороны:
  -Конечно, генерал Петров надо отдать ему должное, хорошо руководил войсками. Армия его знала и верила ему. Да "Петров с нами" тогда так много для нас значило. Но знаете принцип "делай, как я" оказался не про него. Конечно не каждый командующий, разделяет судьбу своей армии до конца, когда этот конец ее гибель. Вот генерал Ефремов застрелился, когда уже его армии не было спасения, выпустил себе пулю в висок, чтобы не попасть немцем в плен. Честь ему и слава. Хотя ему приказывали улетать в тыл, присылали за ним самолет. Но генерал Ефремов отказался выполнить этот приказ, сказав: "с солдатами я пришел, с солдатами я и уйду!" Но Петрова я не сужу, я думаю это дело каждого! -
  -И генерал Петров, тоже хотел застрелиться, как и Ефремов! - добавил к сказанному, тот же самый полковник в парадном мундире, которого до этого Иван Петрович увидел в на сцене спорящим с адмиралом Октябрьским.
  - Но я не об этом я хотел вам рассказать, - продолжил полковник:
  -Я знал лично погибшего генерала Родионова, он был один из тех, кто отказался покинуть Севастополь, хотя мог спокойно сделать это, у него в руках был талон на эвакуацию, но он посчитал своим долгом разделить участь погибающей армии до конца и принял смерть со своими солдатами! -
  Говоривший это был уже совсем немолодой мужчина лет шестидесяти, седой, худощавый с крупными чертами лица и массивным подбородком. Парадный мундир отставного полковника украшали два ордена "боевого красного знамени" и несколько боевых медалей, в том числе медаль "за оборону Севастополя". Кроме того он заметно хромал, как выяснилось из разговора это было последствие ранения осколком разорвавшейся мины, повредившей коленный сустав. Мужчина представился Ивану Петровичу - полковником Ильей Матвеевичем Кузовым, руководившим в дни последнего штурма артиллерией одного из секторов обороны Приморской армии.
  Они познакомились ближе, разговорились, и вместе отправились в гостиницу, в номер Родионова, где немного выпили, как сказал Кузов по "сто фронтовых грамм" и ветеран поведал Ивану Петровичу историю гибели его отца связанную напрямую с последними днями героической обороны города.
  4
  Уже позже после войны Кузов часто думал, как же все это могло случиться в то жаркое лето 1942 года со славной Приморской армией. Почему не были эвакуированы войска? Как это было сделано ранее из Одессы. Конечно, был не совсем удачный Таллиннский переход, но и тогда к Ленинграду удалось пройти основной массе советских судов, и вывезены были все части! Понятно, что противостоять Майнштейну было невозможно, силы были слишком не равны, город был блокирован с суши, моря и воздуха, но ведь спасти закаленную в боях армию было необходимо.
  И именно цифра года указывала Кузову, на причину так трагически развернувшихся событий. Если 41 год был годом чудовищных катастроф, то с самого начала почти весь 1942 год до ноября, когда армия Паулюса оказалась в Сталинградском котле, был годом не сбывшихся надеж нашего командования. Одно за другим следовала череда неудач - провальное наступление центрального фронта, тяжелое поражение под Ростовом, вторая ударная армия, погубленная в лесных болотах, при тщетной попытке прорвать блокаду Ленинграда, разгром Крымского фронта, отступление на Кавказе. Да наша армия еще только училась воевать, щедро оплачивая кровью солдат просчеты командования. Как по-поводу этого сказал в одном из своих послевоенных интервью маршал Жуков: "у нас тогда у всех шапки были набекрень...".
  Сам Кузов был увлечен историей героической обороны Севастополя, и посвятил этому всю оставшуюся жизнь. Он собрал факты, перерывал архивы, изучал документы и записывал свидетельства непосредственных участников. В его личном архиве хранились собственноручные записи почти 300 защитников города, рассказавших отставному полковнику свои судьбы. Фронтовик с накопленным матерьялом не расставался никогда. Он говорил: "это мое главное богатство" и всегда возил бумаги с собой в большом чемодане. Будучи на пенсии Илья Матвеевич собрался написать правдивую книгу о последних днях обороны.
  
  Раз в год ветеран приезжал в июле к батарее береговой обороны возле бухты Казачьей на мыс Херсонес, где встречался со своими однополчанами.
  А тогда в далеком 1942 году 29 июня с самого утра, немцы возобновили свое наступление, а из штаба обороны в войска поступило странное и несвоевременное распоряжение: всем старшим офицерам и командирам покинуть свои части и прибыть в расположение 35 береговой обороны, куда накануне был передислоцирован штаб Приморской армии. Петр Кузьмич с первых дней после приезда в Севастополь, в штабе армии засиживаться не пожелал, являясь человеком по своей натуре деятельным, он с позволения, командующего армией, все время находился на линии обороны, в войсках.
  Полковник Кузов с Родионовым в тот день 29 июня вместе с группой офицеров штаба армии, были на северной окраине города, куда с боями откатывались советские части. Артиллерия противника беспощадно обстреливала город, прилегающие к нему дороги, то и дела накрывая своим огнем колонны воинских частей.
  Все понимали - то главное, то на что опиралась оборона Севастопольского укрепленного района, его артиллерия прекращала свой огонь, батареи угасая, замолкали одна за другой, расстреляв по противнику весь свой боезапас.
  Полковник Кузов протянул генералу для ознакомления бумагу распоряжение начальника Севастопольского оборонительного района. Получивший его начальник штаба дивизии предусмотрительно предпочел довести это распоряжение до генерала именно в письменной форме.
  -Что за бред, они, что там все тронулись? - не поверив своим глазам, произнес со злостью Родионов, а потом внимательно раз, за разом перечитал распоряжение.
  -Немедленно свяжитесь со штабом армии уточните, вдруг это диверсия!- приказал он связисту. И с Кузовым они вышли из штабного блиндажа покурить, только там Петр Кузьмич позволил себе высказать мнение вслух:
  -Вообще при проклятом царизме в старой русской армии от такого распоряжение генералы, да и офицеры просто стрелялись. Предпочитая пулю в висок позору. Интересно, а по мнению отдавших распоряжение, как будут дальше вести себя эти оставленные командирами части? Конечно, войска без командиров совсем не останутся, нет полковников и майоров, командовать тогда станут капитаны и лейтенанты. Это понятно. Ну вот приходит в штаб полка какой-нибудь ротный командир и с удивлением узнает, что командир полка, начальник штаба и еще некоторые приближенные офицеры бросив свои обязанности, убыли для эвакуации, то есть те люди, которые вчера еще учили его жить, воевать, требовали от него выполнения боевых задач попросту убежали. Они не захотели умирать со своими частями. Как только командиры поняли, что сопротивление бесполезно; снарядов нет, то вдруг решили бежать. И что дальше делать остальным? Следовать их примеру! Как только уйдут командиры - все армии больше нет, управление потерянно, есть только масса вооруженных людей, а по-другому толпа. Это распоряжение что-то неслыханное, оно противоречит всем военным уставам и вообще понятиям! -
  Разрушенный Севастополь лежал в руинах, его улицы были завалены обломками зданий, неубранными трупами которые, разлагались на жаре, источая невыносимый смрад, стоявший над городом.
  Связисты по рации распоряжение о сборе командного состава подтвердили, и надо было срочно выезжать. Лишь только к обеду этого дня генерал и бывшие с ним офицеры кое-как, все же добрались до штаба армии, попав под обстрел, и у самой батареи под налет немецкой авиации.
  35 бронебашенная батарея береговой обороны, куда был передислоцирован штаб Приморской армии, располагалась на побережье Херсонесского полуострова, недалеко от Казачьей бухты, и первоначально предназначалась для защиты главной базы Черноморского флота от нападения с моря. Батарея была вооружена четырьмя крупнокалиберными длинноствольными орудиями, располагавшимися попарно в двух тяжелых вращающихся броненосных башнях, когда-то снятых с линкора "Полтава". Это башни были установлены в исполинских массивах орудийных блоков, имевших железобетонные стены толщиной до двух метров. Каждый выбрасываемый выстрелом из 305 мм орудий батареи снаряд весил более 450 килограмм, то есть около полутоны, а дальность их стрельбы достигала 42 километров. Орудийные блоки и вынесенные в стороны от них дальномерные посты с бронированными рубками, соединялись между собой длинными подземными коридорами - паттернами, еще две паттерны выходили на самый берег моря под скалами к рейдовым причалам и предназначались для эвакуации личного состава. Цитадель опоясывали долговременные огневые точки, укрепления для обороны подступов, окопы, траншеи и проволочные заграждения. Южнее батареи в двух километрах была построена ложная батарея, использовавшаяся для размещения охраны цитадели и обслуживающих подразделений. Внутри орудийных блоков под защитой железобетонных стен располагались помещения для жилья, казармы, склады, камбуз, медицинский пункт и кают компания, а к башням был проложен рельсовый путь. Охрану штабов осуществляла группа особого назначения ВВС Черноморского флота и личный состав батареи, сведенные в стрелковую роту. Они же осуществляли охрану Херсонесского аэродрома.
  Когда Кузов и Родионов прибыли на батарею, во дворе цитадели под навесом уже собирался командный состав Приморской армии. Прибыло около двух тысяч человек. Взволнованные командиры появлялись небольшими группами, или в одиночку, многие уже с личными вещами. В жарком июньском воздухе висело, отдаваясь надеждой в висках желанное всем слово: "эвакуация", уносящее людей мысленно на далекий берег Кавказа. Многие точно так же как Петр Кузьмич пребывали в явном недоумении по-поводу происходящего, гадали, как же будет дальше, пытались узнать друг у друга что-либо новое, определенное. Но ничего не было понятного, а рядом бегали штабные офицеры, то составляя, то уточняя списки прибывших.
  В штабе армии они увидели признаки разложения - работа армейских служб сворачивалась, готовились к вывозу секретные документы, шифры, государственные ценности. Всюду царили суета и тревога. Что? Как? Когда? - эти вопросы читались на взволнованных лицах мечущихся по казематам людей, но, ни кто не смел их озвучивать вслух. И лишь некоторые всезнающие офицеры негромко перебрасывались друг с другом словами, из которых Кузов понял, что Приморская армия признана смертельно раненой, уже агонирует и ей не следует больше мешать. Так же все сомневались в том, что за армией придет эскадра, ведь еще в конце июня убитый потерей очередного транспорта командующий черноморским флотом заявил: "Не дам больше топить корабли!"
  Так вот частях Приморской армии, иногда даже без всякого предупреждения исчезли, все старшие офицеры. Опустели штабы полков, дивизий и бригад. Никто толком не понимал что происходит, армия была деморализована. Потерянные солдаты бросали свои позиции к чертовой матери и отступали к местам возможной эвакуации. И было уже абсолютно понятно всем, что никакого управления больше нет, - оно так надежно и безвозвратно, бездарно утеряно, что его никак не вернуть, а запущенный процесс разрушения армии начал свою работу. Оборона как карточный домик рушилась. И даже если бы немецкие диверсанты из знаменитого подразделения "Бранденбург - 600" вырезали одновременно все управления армии то произведенный эффект был бы гораздо меньше, чем эффект от случившегося. И только противник оправдывал своим успехом все происходившее, все можно было смело валить на него, на эту великолепную немецкую военную машину, почти не дающую сбоев на пути к победе.
  
  
  Командующий Приморской армией генерал-майор Иван Ефимович Петров не оставлял в покое свои очки ни на мгновение, он то и дело, поправлял их, потом снимал, аккуратно сосредоточено протирал стекла платочком, снова одевал их обратно. В этих навязчивых движениях генерала угадывалась нарастающая нервозность.
  -Боеприпасов нет, войска Приморской армии с боями отходят на мыс Херсонес, к бухтам Стрелецкая, Камышовая и Казачья. - Петров закончил диктовать шифрограмму для командующего фронтом. Порученец протянул листок с текстом генералу, тот пробежал глазами, одобрительно кивнул. Порученец, взяв в руки лист, вышел.
  -Присаживайтесь! - махнув рукой, генерал, указывал вошедшим офицерам на стоявшие вдоль стены стулья. Те присели, а сам Петров, расхаживая по каземату начал тяжелый разговор:
  -Как вы видите ситуация сложилась очень тяжелая, наши войска истощены непрерывными боями, пути снабжения блокированы, оборона разрушена - остатки частей стягиваются сюда на Херсонесский полуостров. Предложено единственно возможное решение - эвакуировать наиболее ценные командные кадры. Другой возможности у флота нет. -
  -А как же армия? Что армия будет брошена? - спросил его, Родионов.
  Лицо Петрова окаменело, стало серым и суровым, как стены каземата, он сильно переживал:
  -Да горько сознавать происходящее, очень горько. Но что поделаешь, Севастополь нам не удержать теперь уже никак, вы понимаете никак. Вы же, все сами прекрасно понимаете! Вы не хуже меня разбираетесь в происходящем Петр Кузьмич, и город и так продержался очень долго, гораздо дольше, чем предполагалось изначально. Вы ведь кажется, начали войну, находясь на более высокой должности, чем я, вы были уже комкор, а я всего-то комдивом, и знаете, вполне могло было так случиться, что это вы б командовали этой армией, а я был просто вашем заместителем.-
  -Я все понимаю, - согласился Родионов, не понимая ничего и не соглашаясь абсолютно ни с чем:
  - Но не считаю правильным отдавать подобные преступные распоряжения как коммунист и офицер я не могу исполнить приказ - командному составу оставить армию. Это для меня немыслимо! Ведь на флоте командир покидает тонущий корабль последним. А здесь мы должны просто сбежать? Написать на память записочку: "люблю, жду и все такое"?-
  -Это распоряжение Октябрьского, нашего непосредственного начальника! - сухо отрезал Петров:
  -И обсуждать и препятствовать этому я не имею никакого права. За все это ответственность он несет сам лично!-
  Петр Кузьмич опять покачал головой:
  -Я считаю как коммунист и офицер, что этот приказ выполнить не могу! Права не имею. Как мы людям в глаза будем смотреть? Как? Свой долг я вижу остаться здесь с армией и никак иначе! Отступление не бегство это продуманный маневр, иногда отступать, возможно, иногда нужно! И именно надо отступать как армия, как организованная боевая единица, а не толпа. Посмотрите у нас здесь на Херсонесе почти шестьдесят тысяч человек из них половина раненных. С тем, что есть у войск - оружие и боеприпасы, мы еще, вполне продержимся тут двое-трое суток, а за две-три ночи мы можно вывести всех ! -
  -Что бы вывести армию морем нужно значительное количество кораблей. И как вы думаете, сколько из них прорвется в Новороссийск, не потонет под немецкими бомбами, торпедами не подорвется на вражеских минах? Вы знаете? Этого не знает никто. Чем обернется для флота такое спасение армии? Потери флота будут просто огромные, он перестанет существовать. Хорошо будет если хотя бы половина кораблей пройдет на Кавказ из Севастополя !-
  -Согласен,- ответил Родионов:
  -Но если даже мы вывезем морем хотя бы половину людей, то в сложившейся ситуации это уже будет огромный успех. Это будет победа. А что бросить здесь всю армию и позорно поджав хвост убежать это что лучше? В любом случае Иван Ефимович, так не могу, я останусь здесь! -
  Петр Кузьмич хлопнул кулаком по столу. Петров пристально посмотрел ему в глаза:
  - Вы понимаете, что это приведет к потере всего Черноморского флота? Снабжая Севастополь, флот и так понес существенный урон! -
  -Понимаю, но, существует выражение Суворова, кажется: "сам погибай, а товарища спасай!" А для чего тогда вообще эти корабли нужны? Для морских парадов, или просто для того что бы они были. Что флот является грудой металлолома попрятанной по тыловым базам? Потери флота большие, а потери армии не меньше! -
  -Ставка не пойдет на это! -
  -Ставка тут не причем, все это напоминает историю, как Наполеон бросил в Египте свою блокированную морем армию и бежал в Париж. А вы знаете, что в 1940 в Дюнкерке англичане смогли вывести морем почти 350 тысяч своих солдат прижатых немцами к Ла-Маншу. Из 700 судов принимавших в этом участие почти четверть погибла!-
  
  Так Петр Кузьмич надеялся убедить Петрова, обратиться в Ставку, напрямую, через головы Октябрьского и Буденного с предложением об эвакуации армии морем, и просьбой выделить суда для этого.
  -Надо спланировать эту операцию и провести ее. Вам надо лично выйти на Василевского!- горячо настаивал Родионов.
  Но их прервали - в отсек Петрова вошел заместитель командующего Севастопольского оборонительного района, заместитель командующего Черноморским флотом контр-адмирал Чирясов. Адмирал был в странном возбуждении, в его руках была красная папка.
  -Иван Ефимович я к тебе! - он указал на папку:
  -Вопрос с эвакуацией решен с наркомом ВМФ, тот уже выходит на Ставку! Дело буквально нескольких часов!-
  Петр Кузьмич изумленно посмотрел на Чирясова, не понимая, что происходит. А тот не обращая на него никакого внимания, продолжал:
  -Иван Ефимович, надо срочно усилить охрану аэродрома, туда просто толпами бегут солдаты, все как обезумили, без надежной охраны вывести командный состав будет невозможно. У них есть оружие. Комендант аэродрома ублюдок, уже сбежал на транспортном самолете с раненными. Нужен толковый офицер, что бы там навел порядок. Разрешено стрелять на поражение даже в своих. Тут не до сантиментов. Возьми это под свой личный контроль. Вице-адмирал объявил: завтра Военный Совет, надо утвердить решение на эвакуацию, заверить списки и талоны! -
  Петров молча, записал, все сказанное в записную книжку. Чирясов устало вздохнул, как будто выполнил часть какой-то тяжелой работы одному ему упавшей не плечи.
  -Ну что готовы мужики?- спросил он с заговорщицким выражением лица у растерявшихся генералов, своей интонацией явно подчеркивая скрытый подтекст заданного вопроса, который по рангу должен был быть, уж кому-кому, а им-то, непременно понятен:
  -Разве простит нам Родина, если таких бравых генералов мы оставим умирать здесь в Севастополе. А кто будет его освобождать, если не мы братцы с вами?-
  Из красной папки Чирясов достал листок шифрограммы и похвастался перед ними:
  -Вот наш нарком дал нам разрешение на эвакуацию. Ставку он убедит. Теперь Буденный тоже не куда уже не денется! Но мы и вас тоже не бросим, сухопутные вы наши, вы вас тоже вырвем из этой западни. Нет, вы здесь не останетесь! Вам еще умирать рановато! -
  Петр Кузьмич посерел лицом, опешил от удивления, такой подлости от моряка он не ждал:
  -В смысле?- сквозь сжатые зубы спросил он.
  -В смысле мы все будем эвакуированы!- ответил адмирал:
  -Вы я и весь командный состав.-
  -Очень жаль, что уже давно нет дуэлей! - с ненавистью сквозь зубы процедил Родионов.
  Чирясов вопросительно посмотрел на Петрова. Тот снял пенсне и опустил глаза. По реакции командарма Петр Кузьмич понял, что тот все это уже знал. Ярость бешеной волной всколыхнулась в Родионове, бросилась горячей кровью в лицо, бешено застучала в висках и, теряя над собой контроль, он схватил адмирала за грудки и начал трясти его:
  -А как же армия? Мы то уедем, а люди? А люди как? -
  Ему стало все понятно: армию никто спасть не будет и неминуемую, ее армии, они не готовы разделить с солдатами и матросами, как этого требует воинский долг, и теперь прикрываясь эвакуацией руководящего состава, бесславно бегут сами. Чирясов же буквально опешил от такой наглости:
  -Да ты кто такой?-
  Крепкий адмирал без труда отбросил руки Родионова в сторону, и тот уже утратив от бешенства над собой контроль, наотмашь ударил Чирясова кулаком по лицу. Тот шарахнулся в сторону, как-то неловко от неожиданности присел, затем упал, но тут же, вскочил. И Петров немедленно встал между ними, останавливая драку.
  -Прекратить немедленно!- не терпящим возражений тоном, приказал генерал обоим:
  -Хватит уже!-
  Вытирая кровь из рассеченной губы, адмирал, бешено вращая глазами, тут же затребовал к себе дежурного офицера. На шум прибежала штабная охрана. И как в тумане прозвучали, для замеревшего Родионова слова приказа морского офицера:
  -Товарищ генерал вы арестованы, немедленно сдайте свое оружие.-
  -Он мой заместитель!- сопротивлялся этому приказу Петров:
  -Вы не имеете ни какого права!-
  -Имею! - визжал в ответ разъяренный Чирясов:
  -Еще как имею, вы забываете, что подчиняетесь мне, я ваш непосредственный начальник, я первый заместительначальника оборонительного района и мне подчинена ваша армия!-
  Он топал ногой. А Петров напрасно все еще пытался его убедить:
  -Пойми ты, Петр Кузьмич только что приехал с фронта, он за эти дни там измотался как проклятый, не спал, не ел толком, устал как черт. Он сам не в себе, все тут и так на нервах, а он просто потерял над собой контроль!-
  Но упрямого Чирясова было не переубедить. Он был оскорблен.
  -Что он себе позволяет! Да он под трибунал пойдет!- кричал контр-адмирал из-за спины Петрова, все еще стоявшего как рефери на боксерском поединке, между ними.
  И чуть остыв и придя в себя, в окружении сбежавшихся офицеров, Чирясов все же подошел к Родионову, возбужденный и злой, он, вытирая кровь рукой с разбитой губы, стал требовать немедленных прилюдных извинений.
  -А ну, извинись! Быстро проси у меня прощения! - настаивал он и в ответ вместе с отчаянным плевком генерала себе в лицо, услышал в свой адрес:
  -Сука ты, -
  Чирясов было хватался за пистолет, безуспешно пытаясь вытащить его из своей кобуры, но тут же, остывая и успокаиваясь, позволил чьим-то предупредительным рукам остановить себя в этом нелепом уже запоздавшем порыве. На плечах Родионова повисли крепкие матросы.
  -Иван, я арестовываю его,- сказал контр-адмирал Петрову, вытирая от плевка лицо, заботливо уже кем-то поданным ему платком:
  -Сам понимаешь, я должен обо всем сообщить командующему. Про этого - он показал на задержанного генерала:
  - Я давно слышал, что он больной, психически ненормальный, контуженный, но не знал что на столько! -
  Пальцами Чирясов тронул рассеченную губу и поморщился от боли:
  -Это все не должно быть безнаказанно, ударить старшего по должности! Так завтра у нас все, чуть, что им не так, начнут бить морду и в лицо им плевать! своим командирам! Ничего пусть остынет пока! -
  Бойцы увели арестованного Петра Кузьмича по длинным темным переходом к выделенному под камеру помещению.
  Чирясов тут же приказал всем немедленно расходится, объявив, что тут не цирковое представление, а штаб флота, и, схватив раздосадованного Петрова за локоть, потащил обратно к Октябрьскому. Разгневанный адмирал жарко шептал командующему на ухо, притягивая его к себе как можно ближе:
  -Представляешь, что может придумать этот идиот, если он попадет в ставку или в штаб Буденного? Да нам головы не сносить! -
  Петров с ненавистью отбросил от себя его руку:
  -Вы, товарищ адмирал, - первый заместитель Октябрьского. А я как его заместитель по Севастопольскому оборонительному району, конечно же, обязан вам подчиняться. Но я не понимаю. Я вообще отказываюсь понимать ваши слова, чего я должен бояться лично? И ответьте мне, как мой заместитель может не попасть в штаб Буденного. Он что обязательно должен погибнуть? Его вы, что расстрелять хотите? Или может, проще сразу по немецкие снаряды отправить, и потом следом меня? -
  Перепуганный его словами контр-адмирал как ошпаренный отпрянул в сторону:
  -У вас там, что Иван Ефимович в штабе армии, перегрелись вы там все? Да у всех нервы сдают, понимаю, конечно, но нужно быть как-то спокойнее! Война есть война! -
  Октябрьский уже вернулся к себе, но как, ни странно, он больше интересовался телеграммой, чем всем случившимся, хотя временный арест Родионова подтвердил своим устным приказом.
  -Дай сейчас всем тут волю, мы друг друга, похоже, перебьем - вздохнул он. Но тут, же дал указания о случившемся инценденте молчать и вообще никуда не сообщать об этом никакой информации. Сейчас погибала армия, а это все могло вполне подождать до лучших времен. Чирясов согласился, решили подержать Родионова под арестом до завтра, мол, пусть отдохнет, в войсках от него толку не было сейчас никакого.
  6
  Вечером 30 июня 1942 года в кают-компании цитадели состоялось последнее заседание Военного Совета Севастопольского оборонительного района, в официальных документах именовавшегося сокращено - СОР, на котором было принято решение об эвакуации всего командного состава на Кавказское побережье. Остальная армия должна была сражаться, а потом пробиваться к партизанам в горы. Эвакуация из-за огромного риска для флота была признана не целесообразной. "Сохраним флот и ценные кадры" - эти фраза, стала лейтмотивом, перекочевывающим из уст в уста высоких начальников. Члены военного совета быстро пришли к единнному мнению. И тут вице-адмирал ознакомил их с разрешением Ставки на запланированное мероприятие. На военном совете был утвержден план эвакуации высшего и старшего командного состава армии и флота, крупных партийных работников.
  В тот же день началось уничтожение тыловых запасов: горели ярким пламенем и взрывались бочки с бензином, в этот огонь тут же летели запасы вещевого имущества, продовольствие, сколько могли, раздали в подразделения, еще что-то нужное срочно утопили в море вблизи Стрелецкой Бухты, а оставшуюся солярку вручили танкистам. У тех было еще несколько "живых" танков. Теперь тыловикам возить уже было не только не куда, но и не чего, - они бросили свои ненужные грузовики вдоль обрыва скал Херсонского полуострова.
  -Иногда так бывает в шахматной партии под названием война, - сказал кто-то из высоких командиров в тот день Кузову:
  -Пешки нужно жертвовать, чтобы спасти от удара более крупные и ценные фигуры, те самые которые могут решить исход игры. На подготовку старшего и высшего офицера уходят десятилетия, а рядовой состав можно обучить за несколько месяцев - мы не имеем никакого права разбрасываться ценными кадрами!-
  Ночью Кузова лично вызвали к начальнику штаба армии и вручили в руки эвакуационный талон. Ему было строго указано, что после 24.00 он должен прибыть на рейдовый причал 35 батареи береговой обороны и ожидать возле пирса буксировочный катер, на котором его и доставят к подводной лодке. Так же приказали никаких вещей с собой не брать и оставить все, кроме документов. Врученный посадочный талон - это пропуск на подводную лодку, без которого на ее борт никого пускать не будут.
  И оглушенный разочарованием полковник побрел темными коридорам цитадели, а выданный посадочный талон - такой вот жалкий пропуск на жизнь, огнем горел, мучил сложенный вчетверо в нагрудном кармане гимнастерки. Он так сильно тяготил его. Клеймо позоа и предательства были на нем. "Смерть на войне бывает разная, бывает - случайная даже шальная, а бывает неотвратимая, такая когда, ты спокойно понимаешь, что умереть просто должен и все. А вот такая вот жизнь, подаренная ему судьбой, зачем для чего она нужна? Что с ней делать теперь? " - думал тогда он, не находя себе места: "Жить дальше? А как? Жить дальше, оставив тех, с кем еще вчера делил воду и пищу, жизнь и окоп?" Он не мог так. И Кузов понял, что никуда он не поплывет, а останется тут, потому, что иначе он не мог. Иначе это будет не он, и никакой жизни для него уже не будет. Илья Матвеевич повернул в медпункт батареи. Но он знал что делать, мысль об Але, о его любимой женщине, платонический роман с которой длился уже полгода, вернула его к действию. В медпункте штаба зашивались от наплыва раненных.
  -Где медсанбат 108 дивизии? - спросил он у худого незнакомого военврача с петлицами майора. Тот ответил, что раненных бойцов из этой дивизии еще днем стали вывозить к Херсонесскому маяку. Кузов немедленно поспешил туда, до отправки время еще было достаточно, и он теперь знал, кому отдать свой посадочный талон, он решил твердо решил от него отказаться. У маяка на берегу в ночи разгружали подводы с раненными, -громко ржали лошади, раненные стонали при перекладывании, просили пить.
  -Спокойнее миленький, спокойнее!- утешали их заботливые сестрички. Звучали команды врачей. Раненных с подвод выкладывали на голую землю рядами, и тут же лошадей гнали назад, где-то там еще оставались люди.
   -Аля, Аля где? - спросил полковник попавшегося ему навстречу знакомого фельдшера. Тот был явно не в себе, медика шатало от усталости.
  -При перевозке уже пятеро померло, - как работ говорил тот, повторяя фразу снова и снова:
  -А к утру еще десятка два помрет, лекарств нет, воды нет! Чем их кормить то будем? -
  -Аля где? - игнорируя его сбивчивые причитания, повторил свой вопрос Кузов. И пожилой фельдшер, наконец-то, немного, придя в себя, показал ему в сторону обрыва:
  -Она там, отошла на недолго! Вот там, ее товарищ полковник смотрите! -
  Кузов прошел к краю скал, и не сразу в темноте, разглядел одинокий огонек папиросы и девичий силуэт. Аля сидела у самого края и курила. Он шагнул к ней с содроганием в сердце, сомневаясь, не узнав ее сразу: "она, не она?":
  -Аля! Вы? - все же решился спросить он. Девушка вздрогнула от неожиданности и повернулась. И тут вблизи полконвик, сразу узнал ее, это была она. Аля устало улыбнулась ему. Изможденное лицо с ввалившимися щеками засветилось тихой радостью.
  -Ах, это вы Илья Матвеевич, а я-то думала, показалось, мне что ли? Показалось, что ваш голос слышу, у меня такое бывает, наверное, от напряжения? - обрадовано говорила она, они не были еще достаточно близки, несмотря, на длящиеся уже полгода ухаживания и Аля, будучи на десять лет младше, всегда называла его на вы:
  -А это вы сами собственной персоной! Откуда вы тут? Как я рада видеть вас снова живого и невредимого. Вы мне снились недавно. Я так хотела знать, что вы живы, спрашивала о вас. Я очень волновалась. Вы ведь последний месяц совсем пропали. Перестали заходить к нам. Видите, а мы вот теперь тут, почти всех почти раненных сюда из дивизии вывезли, сейчас до отправки тут и будем находиться! А от нашей дивизии почти ничего не осталось меньше чем полк! Ждем отправки...-
  -Какой отправки Аля? - не понимая ее, спросил Кузов:
  -Какой отправки?-
  Он посмотрел ей в глаза: "они, что ничего не знают еще?". Девушка быстро докурила, сделала еще пару затяжек, окурок мелькнувшей на фоне черного моря искрой полетел с обрыва вниз. И Аля сама сделала первый шаг а его объятия, мягко как кошка прижалась к нему всем телом, теплая живая, и смотрела на него снизу вверх не отрываясь, влюбленным взглядом и он тоже не мог на нее наглядеться. Это было все между ними так впервые за полгода, было так, как никогда еще раньше не было. Ведь здесь перед лицом смерти, скрывать им друг от друга стало больше нечего, оба боялись лишь не успеть сказать самого главного друг другу. А все эти прежние обычные условности утратили для них всякое значение. Присутствие смерти делает людей настоящими.
  -А вы что такого не знаете, Илья Матвеевич? - вдруг спросила девушка и, не ожидая ответа сама начала рассказывать ему все:
  - Завтра всех наших раненных и нас увезут, за нами придут корабли, - так нам начмед сказал. У нас почти восемьсот человек раненных, представляете, а лекарств и перевязки нет никаких!-
  -Аля я пришел к вам, я очень хотел увидеть вас, - прошептал он, обнимая девушку, задыхаясь от чувств переполнивших его. Боже, какая она хорошая, замечательная. Это лицо, эти губы, глаза. Аля, не отводя от него своего взгляда, грустно улыбалась:
  -Я никуда же не денусь от вас, Илья Матвеевич, никуда и вы никуда не денетесь теперь от меня, я то уж вас не отдам никому, не отпущу, вы слышите меня, вы только мой, навсегда. Я же дура еще та, я как кошка полюбила, раз и вас не отпущу никогда! А завтра придут корабли и нас всех увезут отсюда, и скоро мы опять с вами увидимся! Вы женитесь на мне, я вам рожу детей, мы будем жить! Вы и я! -
  Ее тонкие длинные пальцы нежно прикасались к его спине, шее, гладили голову.
  -Нет, нет! Аля вас никуда не увезут, все останутся здесь,- твердо произнес он. Девушка испугалась столь очевидной для нее нелепости его слов. Она пристально поглядела ему в глаза, как будто пытаясь понять, что же он хочет всем этим ей сказать?
  -Ну что вы такое говорите, милый мой, так не может быть, нас обязательно всех вывезут отсюда! Меня, вас, раненных, армию. Нас же не могу просто так взять и бросить тут? Понимаете, мы же люди мы советские люди! - начала она ласково успокаивать Кузова. Аля сделала интонацию на слове "советские". Ей было не понятно, как полковник не понимает таких простых очевидных даже всех вещей. А он в ответ лишь прижал ее к себе еще сильнее, и она не противилась, Кузов зарылся лицом в ее волосы пахнущие дымом и еще какими-то медицинскими запахами. Девушка вся дрожала, она закрыла глаза, и обоим казалось, что нет больше никакой войны, нет ничего, есть только берег моря, ночь и они вдвоем.
  -Ну что вы такое говорите? Ну, какой же вы дурак! Милый любимый мой дурак! - горячо шептала она ему, и терлась лицом об его гимнастерку на груди как трется в неге ласкающийся котенок:
  -Все будет хорошо. Я очень волновалась за вас. Я так давно вас не видела! -
  -Послушай Аля, - Кузов нежно за подбородок пальцами приподнял ее лицо вверх, так что бы снова увидеть эти глаза:
  -Милая моя любимая Аля, не будет ничего, никакой эвакуации не будет, ничего все останутся здесь. Но ты должна жить!-
  Она отстранилась от него и уже по-другому сурово посмотрела на него:
  -Я что девчонка? Да какая же я девчонка?- по ее лицу потекли слезы, она плакала беззвучно:
  -Я раньше была девчонка, до войны, понимаешь, до нее была девчонка, а сейчас я уже не девчонка никакая, ясно тебе? -
  Так не заметно для себя она наконец перешла с ним на ты после долгого знакомства.
  -Аля ты должна жить!- Кузов снова ее прижал к себе, и она поддалась ему легко, трепетно, обвила его шею тонкими холодными руками.
  -Я ждала тебя, ждала, когда ты мне это скажешь, что любишь меня,- прошептала она, прижимаясь к нему всем своим телом.
  В темноте у маяка, где разгружали подводы, кто-то громко прокричал:
  -Аля! Аля! Ну, где ты? Нам надо уже заканчивать, куда ты пропала?
  Она поцеловала его в губы. Поцелуй был коротким прикосновением ее сухих губ. Кузов услышал эти важные слова:
  -Знай, Я люблю тебя! -
  Сердце его раскололось то ли от горя, то ли от счастья на кусочки. Стало так больно, словно кто-то резко куском проволоки резко стеганул его всего размаху. А на ее глазах заблестели слезы.
  -Мне надо идти, прости, прости, - она целовала лицо полковника, и он чувствовал на своем лице колючие поцелуи сухих губ.
  -Мы же увидимся еще? - мягко отстранялась она от него.
  -Аля постой, - он крепко взял ее за руку:
  -Послушай меня, эвакуации не будет, вывозят избирательно только командиров, ты должна уехать, все это не имеет смысла! - Кузов кивнул в сторону подвод, ночной суеты у маяка.
  -Ты должна уехать, немедленно собирайся, я провожу тебя! Я посажу тебя на подводную лодку, собирайся нам надо спешить! -
  -Как уехать? Куда? - она рассмеялась оглушенная всей нелепостью его слов:
  -А они мои девчонки, а врачи, а солдаты, ты их всех что тоже со мной на эту лодку посадишь?-
  Но он ее не слушал.
  - Через час нам нужно быть у причала там будет катер, и тебя отвезут на подводную лодку, ты должны жить!-
  Она со злостью посмотрела на него:
  -Ты считаешь, что я способна предать? - спросила Аля.
  "Способна предать!" больно отдалось в его груди. Вот и он не способен.
  -Вот на!- и Кузов протянул ей свой посадочный талон.
  -Что это? - спросила девушка.
  -Это пропуск на лодку. После 12.00 рейдовый причал возле 35 батареи береговой обороны. Ты должна жить! Я люблю тебя! Нам надо спешить, понимаешь? -
  -Нет, - она покачала головой, отрицая, что-то такое для нее совсем неприемлемое, страшное и убрала его руку с талоном. Но он пытался настаивать.
  -Нет, возьми, для тебя. Это эвакуационный талон, по нему тебя вывезут на Кавказ. Аля после 12.00 на рейдовом причале 35 береговой батареи, ты поняла? - говорил ей полковник.
  -А ты? - спросила она у него в ответ:
  -А как же ты?-
  Он произнес:
  -Нет, я не могу! Я позже! -
  -Не ври, это твой, я знаю, ты никуда не поедешь!- оборвала его она Аля.
  -Аля, ну иди же скорее сюда, хватит курить!- доносилось из темноты.
  -Прощай, - прошептала Аля. Она повернулась и убежала в темноту, растворилась в ней.
  - Прощай! - и Кузов развернулся и бессильный что-либо сделать еще для нее, ушел в темноту.
  
  В ту же ночь с 30 июня на 1 июля в глухой каземат, где уже сутки содержался арестованный Родионов, прибыл командующий Приморской армии. В темноте помещения раздались его шаги, лязгнул металлический замок, дверь открылась. Петр Кузьмич лежал в полной темноте на железной койке, устланной сухой соломой, закинув руки под голову, и даже не встал, когда к нему вошел Петров. Он не узнал его в темноте. В каземате включили слабый мерцающий свет. Глаза Родионова, привыкшие к темноте, быстро адаптиваться к свету не смогли. И он щурился, привыкая к нему, прикрывал свое лицо рукой, а глаза предательски слезились, страдали от рези. Командующий тут же распорядился охране, что бы генералу вернули ремень, оружие и забранные личные вещи. Петров присел на койку рядом с удивленным Родионовым.
  -Не устали валяться? А Петр Кузьмич? - рассмеялся он.
  Тот начал подниматься.
  -Здравия желаю, Иван Ефимович!- приветствовал он командующего.
  -Здравия желаю. Собирайтесь скорее, никакого трибунала не будет. Хотя вы поступили так с Чирясовым совершено напрасно, и я вас не одобряю, но все, же я был против вашего ареста!- произнес командующий и после недолгой паузы добавил:
  -Мы с вами отплываем этой ночью. Все уже окончательно решено. В Севастополе немцы, они занимают город. Руководить обороной, оставлен командир 109 дивизии генерал Новиков. Он уже отдан моим приказом. В его распоряжении будет морской катер, и как только он эвакуирует войска, то сразу покинет побережье! -
  -Я все понял, - Петр Кузьмич отряхивал гимнастерку от соломы, и одевая ремень:
  - Это решение окончательное?-
  -Да есть указания Ставки, так решил и военный совет. Ну а скажите, как вы можете позаботиться о спасении армии, оставшись здесь в Крыму? Какой-либо необходимости в вашем присутствии здесь нет, как и в моем, управления армией потеряно, командовать уже не кем и не чем.-
  -Потеряно? Да оно не потеряно, оно брошено на ветер!- ответил ему Родионов.
  -Хорошо. Тем более и этому виной не я не и не вы, - покорно согласился командующий Приморской армией.
  -А где же вице-адмирал?-
  -Специальная московская авиагруппа сегодня ночью забрала с Херсонесского аэродрома почти 200 человек командного состава флота, секретные документы, в том числе и нашего командующего! -
  -А кто же ждет нас? Мы летим самолетом? -
  -Подводная лодка! Приказ уже отдан, на нее погружены все ценности из городского банка, партийные архивы, секретная документация! -
  -Ясно, а где нас ждет эта замечательная подводная лодка?-
  -Напротив рейдового причала батареи, командир ее уже беспокоится, он торопит нас, говорит, что как можно раньше еще до наступления рассвета уйти в море, есть большая опасность нападения немецких охотников.-
  -А что люди?-
  Генерал Петров не мог ему врать:
  -Я вас уверяю, Петр Кузьмич, Октябрьский дал мне лично честное слово коммуниста и командира, что он улетает на Кавказ лишь с одной целью - организовать эвакуацию армии из Севастополя!-
  -Я прощу вас товарищ, командующий все-таки оставить меня здесь!-
  -Нет нельзя это приказ! Приказ лично мой и приказ Ставки. Война здесь в Севастополе не кончается. И приказ не обсуждается, хватит! - отрезал Петров и тоном, не терпящим возражений, и протянул ему посадочный талон:
  -Ваш! Это необходимо, потому что ситуация вышла из-под контроля. Много немецких диверсантов, они могу проникнуть с нами на лодку! -
  В тишине каземата их слова звучали гулко, отражаясь от стен, и потухая в сыром воздухе.
  -Все уже сделано без нас,- покачал головой Петров, в задумчивости он смотрел на серые стены. Выйдя из недолгого оцепления, командующий поднялся:
  -Все Петр Кузьмич, хватит разговоры говорить. Следуйте за мной. Штаб, командиры - все готовы и ждут только нас. -
  Член Военного Совета армии дивизионный комиссар Чухнов ожидал их в коридоре за дверью, докуривая папиросу. Вышедшего Родионова он приветствовал крепким рукопожатием как старого боевого товарища:
  -Ну что борец за правду! Эх, Петр Кузьмич, Петр Кузьмич, Если ты так всем в морду бить будешь, то точно уж до конца войны не доживешь! Застрелят свои же. А ведь я узнавал, за тобой такого никогда не водилось раньше! -
  Но Петров не поддержал этот разговор, приказал им следовать за собой, и быстрыми шагами пошел по длинному слабо освещенному коридору подземного тоннеля. Чухнов и Родионов поспешили за ним. Член военного совета армии приблизился к Петру Кузьмичу и негромко, так, что бы это было слышно, лишь им двоим, стал рассказывать.
  -Я понимаю вас, но поймите и вы, да, всем сейчас трудно, такая вот сложилась обстановка. И поверьте, Иван Ефимовичу тоже ох как нелегко. После вашей истории с этим Чирясовым, и вчерашнего военного совета наш генерал сдал, - он указал глазами на Петрова:
  -Поник совсем, пал духом, и даже представьте себе, хотел застрелиться! Но в последний момент передумал, не смалодушничал. Молодец! Я тогда ж зашел к нему. Вначале смотрю, что-то он уж больно расстроен, как-то весь потух после военного совета. Притих, молчит себе и молчит. Не с кем не разговаривает, лицо застыло не единый мускул не дрогнет. Он сел, приказ написал, сам его в штаб отдал, а смотрю, нет, что-то не то, вижу - он какой-то все равно не такой, сам не свой. И тут захожу к нему в отсек, смотрю, а он лежит на кровати ТТ вытащил, и в руке его держит. Предохранитель, гляжу, еще не снял - если, что подумал, я сам еще отнять успею. А он смотрит на пистолет свой и молчит. Потом улыбнулся мне, так, как-то так грустно, убрал свою оружие в кобуру и говорит мне: "не обращайте на меня внимания, все это всего лишь минутная слабость". А у кого ее не бывает, все мы люди! -
  -Стреляться?- удивился Родионов, он даже не подозревал глубину человеческих тех переживаний, которые переворачивали измученную душу командующего.
  -Да я видел, что все сломался наш генерал, - Чухнов не умолкал:
  -Героем ходил, а тут раз и все. Тяжело переживает поражение. Он ведь смог тогда в 1941 году с Одессы армию вывести, а что теперь? Его по рукам повязали и по ногам. Но ведь и тут своя правда, а кто будет Севастополь, потом освобождать от немца, кто, если не мы с вами! Мы сделали все что могли, мы свой долг перед Родиной тут выполнили! -
  Они повернули по коридору, и прошли в просторный каземат, где построившись в три ряда, уже стояло почти шестьдесят старших и высших офицеров - кадры Приморской армии которые спланированные на эвакуацию в первую очередь - генералы и старшие офицеры. Штаб армии и дивизионное начальство. Начальник штаба армии доложил командующему о том, что личный состав построен.
  Петров прошел вдоль рядов к центру, и, остановившись перед строем, произнес короткую речь:
  -Товарищи генералы и офицеры, Приморская армия гибнет, возможности для сопротивления врагу исчерпаны, город блокирован. Эвакуация ограничена, и как вы знаете, вчера вечером на военном совете Севастопольского оборонительного района было принято решение о спасении ценных командирских кадров. Все вы были выбраны для этого именно по той причине, что являетесь нужными и ценными военными специалистами. Ваша эвакуация будет произведена в первую очередь. Данное решение утверждено Ставкой. Сейчас с вами мы проследуем на пирс. Приготовьте свои эвакуационные талоны, без них вы не сможете попасть на борт ожидающей нас подлодки. Прошу вас не отставать, держаться вместе, на берегу большое количество вооруженных солдат и матросов, которые не управляемы, возможны провокации, кроме того имеется информация о немецких диверсантах переодетых в красноармейцев для уничтожения командиров! -
  Он и сам как будто бы не верил во все происходящее вокруг, не верил, что говорит сейчас все это. А ведь когда-то в молодости разве не презирал он смерть, разве не смеялся ей в лицо этой безумной слепой старухе, которой так испугался теперь? А не он ли был лихим красным кавалеристом, бесстрашно водившим эскадроны за собой в атаку на врага? А что же то сейчас случилось с ним? Как же так стало? Ведь тогда в молодости впереди была целая непрожитая жизнь, которую было, не жаль отдать. А сейчас, когда молодость уже позади, откуда в нем появилась такая жажда жизни? Что же стало с ним?
  Но безжалостное время подгоняло, торопило Петрова. И по-другому он уже не мог. Генерал стал заложником сложившейся ситуации. По распоряжению Октябрьского первые дни войны флот бездумно забросал минами все подходы к Севастополю, защищая его от несуществующей морской угрозы тем самым создав трудности прежде всего для своих же кораблей. На подходе к городу, те оказывались, зажатыми в ловушке узких минных проходов и лишались всякого маневра во время немецких воздушных атак. И порой они сами же подрывались на своих же минах. Это и стало одной из причин прочности немецкой морской блокады.
  А Петров терзался: "Что происходит, почему сегодня командиры Приморской армии бегут, бросая своих же солдат? Бегут не надменные белопогонные генералы, князья и бароны, не наследственные аристократы с бакенбардами, бегут свои красные, простые, от сохи и с заводских бараков, но не готовые еще пока умирать как солдаты и среди солдат. Когда - то же здесь сто лет назад в Севастополе против коалиции европейских войск сражалась доблестная русская армия, но генералы да и адмиралы ее не бежали! Им тогда и в голову делать это не пришло. Это был бы несмываемый позор для них. Эти генералы и адмиралы не писали отцу-императору, тогда в дни славной севастопольской эпопеи, что надо спасать ценные кадры для империи, а погибали с достоинством как истинные герои.
  Октябрьский не мог покинуть севастопольский берег один, со штабом черноморского флота. Это было бы слишком явное подлость. В сорок первом и за меньшее ставили к стенке, но была война, и не было у нас в запасе Гинденбургов, примерно так телеграфировал Сталин Мехлису в Крымский фронт, когда, то просил его заменить бездарного Козлова. СССР имел тот высший командный состав, который имел, другого генералитета не было. Для оправдания своего позорного бегства из Севастополя перед Ставкой и Генеральным штабом, Октябрьский нарочно вовлек это бегство как можно большее число лиц высшего командного состава, задействовал штаб ВМФ и наркома флота. И именно поэтому он передумал оставлять Петрова на Херсонесе вместо себя с погибающей армией. Адмирал стал сопротивляться на военном совете собственному предложению - оставить командарма во главе оборонительного района, заявив, что нужды в этом нет. Это он обязал генерала к эвакуации на подводной лодке, торопил его, чтобы тот не дай бог тот не остался в Крыму и что еще хуже не погиб с остатками Приморской армии как герой. Чем большее число ответственных работников будет вовлечено в бегство, которое кроется под названием эвакуация, тем будет для адмирала лучше, большее командиров разделит с ним эту вину. И выходит, так что бежал не один Октябрьский, бросив армию и моряков, нет, бежали абсолютно все. Все без исключения и никто был не лучше, а просто кто-то, быть может не смог, не успел. А ведь стоило бы кому-то из высоких командиров остаться добровольно, объявить, что он ни куда не побежит, что бы было тогда? Это сильно поколебало его планы. Но круговая порука начальников сплотила всех этих беглецов под благородной вывеской спасения руководящего состава. Все высшие военоначальники, партийные работники, по возможности - все должны были покинуть с ним севастопольский берег. И только так и никак не иначе. Командующий армией понимал это, он разгадал адмирала. Поэтому и было отдано такое нелепое распоряжение в части. А из тех, кто командиров, кто выберется из Севастополя, кто спасется, никто ничего сказать Октябрьскому в упрек не посмеет, как и не сможет обвинить его, - все они станут подельниками предательства армии. Все будут предатели, чем бы это бегство ни было прикрыто, какими благородными намерениями это оставалось бегством и предательством. Заразившись страхом, вице-адмирал заражал своей трусостью вокруг себя остальных, всегда находя исключительно тех людей среди подчиненных и начальников и те нужные слова, которые утверждали его раз за разом в правильности принятого им решения. И сам незаметно для себя Петров заразился этой же болезнью. Ведь как героизм, так и трусость бывают заразными и поэтому командир сам по себе должен всегда преподавать подчиненным уроки храбрости личным примером. И ни какими пафосными речами кроме этого никого храбростью ты не заразить. Страх как куча дерьма какими розами или красивыми тряпками ее не прикроешь, она все равно будет дурно пахнуть, так и бегство плохо пахнет даже из под благородной вывески спасения руководящих кадров.
  И сейчас в этой речи Петрова было оправдание бегства как мучительного позора, но оправдание больше сказанное, не для них не для командиров стоящих в полутемном каземате в три шеренги, а для себя самого, для собственной больной совести, обмануть которую не удавалось. Как не крути, но совесть не поддавалась, ни на какие уговоры, на возвышенные слова, душа лишь молчала, как молчал когда-то отважный кавалерист Иван Петров перед лицом смерти. Все сказанное сейчас им был словами метавшейся, не находящей ни в чем покоя, души, и еще большим малодушием ему показался выстрел самому себе в висок. Что ж назад дороги у него уже нет, и он обязан, подчинится обстоятельствам.
  -Вопросы есть?- обратился вновь Петров к подчиненным, и в ответ услышал лишь молчание мрачных сводов цитадели. Словно бы, все они дружно как один сейчас простились с погибающей армией, не проронив не слова.
  Когда группа офицеров штаба Приморской армии по вырубленному в скале длинному подземному тоннелю вышла на рейдовый причал была глубокая ночь. Желтая луна, едва прикрытая слабой дымкой облаков, освящала деревянный пирс, с пришвартованным у него небольшим буксиром. Этот буксир должен был доставить группу командиров к подводной лодке, уже ожидавшей их на рейде. Разлившийся над морем лунный свет, легко касался бегущих волн, бившихся о прибрежные скалы. Он вырывал из тьмы фигуры суровых автоматчиков из роты охраны, оцепивших причал. Шумная толпа, на берегу казалась в этом мягком свете чем-то таким непонятным бесформенным, поражающим воображение, единым колышущимся человеческим морем, многоликим, многоруким и многоголосым. И все они охваченные отчаянием шумели, кричали, плакали, требовали и умоляли. И вот все эти люди вдруг увидели группу людей идущих мимо них к заветному причалу, Толпа всколыхнулась, оижвижлась раздались крики:
  -Смотрите, смотрите! Кто это?-
  Взметнулись руки, тут же повернулись сотни голов.
  -Смотрите, вон Петров, вон он! Точно он! Генерал идет! -
  Толпа еще больше заволновалась, закачалась, люди толкались, напирали к причалу. Оттесненные охранники рваной цепью, отпрянули, попятились под натиском, и в воздухе прозвучали приказы охранников:
  -Стоять! Я сказал стоять!-
  Но толпа не реагировала, она перестала слышать эти команды, они потонули в нарастающем шуме:
  -Это же Петров, Петров!- генерала узнали окончательно.
  -Куда же он?- безнадежно пронеслось вслед.
  И вдогонку уже посыпались ругательства и проклятия. А охрана не могла сдержать взволновавшуюся человеческую массу, и предупредительные выстрелы прорезали ночное небо. Толпа охнула и отпрянула назад.
  -Товарищи успокойтесь, мы всех эвакуируем всех! Ни кто оставлен не будет! - из-за спин охраны пытался успокоить людей какой-то отчаянный морской офицер.
  Доносились рыдания, стоны, полные отчаяния крики, возникла давка, вспыхнула драка, охранники били людей прикладами. Кто-то бросился на оцепление, прогремели новые выстрелы.
  Родионов остановился:
  -Прощайте товарищи я остаюсь! -
  Начальник штаба армии удивленно оглянулся на него и лишь попросил всех ускорить шаг:
  -Быстрее товарищи, быстрее, нас ждут!-
  И группа офицеров во главе с командармом уже спешила по пирсу. Тысячи человеческих глаз провожали их, огнем отчаяния обжигая им спины. И не все не выдерживали происходящего.
  -Я так не могу товарищи, я не могу так больше! - вдруг остановился еще один офицер под впечатлением момента, он бессильно опустил руки:
  - Так нельзя! Что же это делается? Там же раненные! Там женщины! Простите, я так не могу больше! -
   Он развернулся и пошел назад к берегу, за ним последовала еще двое разделявших его чувства. Петров же шел, молча, не поднимая опущенной головы и не реагируя не на щум не на выстрелы не на поведение подчиненных, выбор был сделан, назад дороги нет. Там на берегу за его спиной остаются смерть, поражение, плен, позор, это пусть и останется для тех, кто хочет, а впереди его ждут жизнь, слава, и победы. К сожалению, так распорядилась судьбы не всем из этих людей на Севастопольском берегу удастся увидеть победу. Но такова, правда, жизни, где справедливость понятие для первоклашек. Ему надо было выбирать, и он выбрал жизнь. Теперь здесь пусть каждый выбирает для себя сам, где он хочет быть. Кто хочет идти и умирать на Херсонесе пусть остается.
  -Вы куда товарищи? Вы не имеете право! Это приказ!- кто-то из штабных кричал вслед повернувшим назад командирам. Но они его не слушали:
  -Прекратите истерику! - скомандовал Чухнов. Творилось что-то невообразимое. В какой-то миг несколько обезумивших солдат все же опрокинули охранников и рванулись в образовавшуюся пустоту в оцеплении на пирс.
  -Стоять! Стоять!- кричали им вслед автоматчики. Лунный свет очертил контуры рвущихся к причалу людей, быстрое мелькание рук и ног. Продолжался шум, гам, крики, раздался громкий плач, И не в силах больше останавливать толпу, охрана отступила к самому пирсу, закрывая проход на него.
  И пущенная из толпы вслед группе командиров прозвучала короткая автоматная очередь, один из шедших перед Петровым офицеров охнул, схватился за грудь и упал. К нему тут же бросились другие, подняли его на руки, потащили к судну. А Петрова загораживая от угрозы новых выстрелов, обступили штабные офицеры, потянули, повлекли вперед.
  -Скорее, скорее! - прозвучали крики, и эвакуация превращалась в бегство.
  А командарм, поправляя свое пенсне, оглядывался, стараясь как будто навсегда вобрать в себя, запомнить, выбить в своей памяти навечно этот скалистый берег, ночь, причал, и людей на берегу.
  
  Херсонесский полуостров - последний оборонительный рубеж, куда отошли разбитые советские войска, представлял собой ровную относительно гладкую площадку, со скудной растительностью, обрывавшуюся отвесными скалами в Черное море. Отступать дальше, было некуда, впереди был враг, а позади скалы и вода. Тогда, в июле 1942-го, там, в районе Казачьей бухты, разыгралась неслыханная по масштабам человеческая трагедия. Но как всегда бывает в истории, предательство и трусость одних людей лишь ярче подчеркивает беспримерное мужество и подвиг других. Обреченные на смерть без боеприпасов, воды, продовольствия советские люди сражались и погибали.
  Кузов увидел генерала в последний раз 2 июля. За сутки накануне в ходе боев вышла из строя почти половина всего личного состава армии. Те, кто мог, еще держать оружие вновь заняли оборону прибрежной полосы. 35 батарея, выпустив по врагу последние, шесть снарядов навсегда замолчала и по приказу генерала Новикова она была порвана глубинными бомбами. Не зря это место названо впоследствии Севастопольской Голгофой. Концентрация страдания, крови и подвига на каждом метре этой священной земли не измеримо велика.
  В тот день Кузов был ранен, разорвавшаяся в пяти метрах немецкая мина ослепила его, обожгла раскаленными брызгами осколков, грубо и больно словно куклу, швырнула со всех сил на землю. Его тело застыло, от застрявшей в нем пронзительной боли, не дающей толком дышать и что-либо сказать. И он разом перестал быть ему хозяином, отдавшись целиком полностью мучительному страданию, ставшему сразу всем, что у него есть.
  И он медленно умирал на горячей, выжженной земле и кровь ровными упругими толчками липко просачивалась между пальцами, прижимающими рану. Кузов ощущал, что с кровью его тело покидает и жизнь, ставшая вдруг такой короткой перед ликом наступающей вечности. Все пронеслось перед глазами - детство, юность и молодость. А что кроме армии он видел: казармы и пушки, бесконечные учения, переезды, а еще что? Алю? Где она теперь, что с ней? Выбралась ли она или все еще тут? Но предвкушение вечности, стало таким отчетливым, что заслонило собою все остальное. И боль там, в ране вдруг куда-то ушла, ее сменил нарастающий холод.
  И все стало так предельно просто, в этой звенящей пустоте опрокинутого ввысь голубого неба, что пришел покой. И ясность смерти, охватила его целиком, без остатка, поразила своей неотвратимой очевидностью. Оказывается вот оно как просто умирать и как совсем не страшно, не то, что жить. И все остальное кроме этой смешной мысли стало лишним, пустым и ненужным. На мгновение он испугался, что эта абсолютная озарившая ясность может покинуть его, а он не хотел больше уже никогда с ней расставаться. Страха смерти, не было, наоборот, его душу охватило приятное неведомое ранее томление перед чем-то новым и совсем ему неизвестным. Отяжелевшие веки устало закрылись. Губы что-то шептали в улыбке.
  -Сюда! Сюда! Полковник ранен!- закричал кто-то рядом, вырвав, пробудив сознание из вязкой глубокой темноты. И тут его подхватили и понесли, и он забылся, провалившись куда-то, снова.
   Очнулся Кузов на земле на дворе 35 батареи береговой обороны, где царил ужас - повсюду на обгорелой земле изрытой воронками бомб и снарядов, в июльской жаре и пыли, вперемешку с раненными лежали убитые. И со всех сторон сквозь грохот взрывов и непрекращающейся стрельбы недалекого боя слышались непрекращающиеся не на миг стоны, плачь, мольбы о помощи. Страдающие от жажды, раненные протягивали руки, громко прося одного: "воды, воды, воды !". Многие из них не в силах больше выносить нечеловеческие страдания умоляли убить их наконец-то, требуя смерти себе как избавления от нестерпимых нечеловеческих мук, которые им доводилось переживать. Над обломками подорванных орудийных башен на какой-то длинной палке развивался, трепеща на ветру окровавленный кусок марли, заменивший собой флаг умирающей армии. Армия погибала, но сражалась, сражалась, как могла, сражалась без боеприпасов и без продовольствия, без командиров, без авиации и артиллерии, но она смертельно раненная все еще огрызалась контратаками, прижатая к морю и скалам. А повсюду стояла гарь, и облака дыма и пыли, от разрывов взметались в воздух серой душной пеленой, которую уносил дующий с моря ветер.
  Хирург и медсестра проводили сортировку раненных бойцов, осмотрев Кузова, хирург лишь коротко выдал заключение:
  -Этого надо на эвакуацию, чем быстрее, тем лучше! Ранен крупный сосуд, кровообращение на конечности не нарушено, стопа теплая, в ране тромб! -
  Его перевязали и лишь только к вечеру смогли перетащить к берегу моря. Там в многочисленных прибрежных гротах, терассах и пещерах укрылись тысячи раненных и просто уцелевших солдат и офицеров Приморской армии от бесконечных немецких бомбежек и губительного артиллерийского огня. У самого берега в морской воде плавали трупы погибших, при этом мертвые тела лежали в несколько слоев, а полоса прибоя была розовой от их крови.
  Воды, патронов! - молили люди бога, а бог их не слышал. Они мешали морскую воду с сахаром, глиной, песком и пили. В атаку шли в надежде раздобыть фляжку пресной воды у убитого немца.
  Там на морском берегу, они встретились с генералом в последний раз. Накануне Севастополь пал, и немцы уже никуда не спешили. Херсонесский полуостров стал для советских войск ловушкой.
  Спустилась ночь, бои стихли. Кое-где звучали редкие выстрелы, ухали взрывы. К разбомбленному пирсу без огней в ночи прокрался отважный сторожевой катер. Но что он мог этот небольшой военный корабль? На него тут же стали грузить раненных, кого только могли, кому из многих тысяч выпал счастливый билет и один из них по нелепой случайности оказался Кузов. Там и свела их судьба в последний раз вместе. Генерал тогда был сильно измотан, высох, буквально посерел за эти дни. Едва держась на ногах от усталости, Петр Кузьмич руководил погрузкой раненных на этот маленький военный корабль. Фуражки на нем не было, голова была перебинтована какой-то грязной тряпкой вместо бинта, гимнастерка разодрана в нескольких местах.
  Узнав в одном из раненных, которых грузили полковника, Родионов, приказал бойцам задержать его носилки на несколько минут. Раненный Кузов то пребывал в блаженном полузабытье, то снова приходил в себя, боль в колене крепко держала его, не отпуская, но в тот момент генерала узнать смог и даже обрадовался ему. Так бывают рады старые друзья, не видевшиеся долгий десяток лет, а ведь они были едва знакомы. На лице раненного полковника даже появилось что-то похожее на улыбку. Кузов слегка приподнялся на локтях, морщась от боли.
  -А это вы? Почему вы не уехали с Петровым? Почему вы остались здесь? Впрочем, я очень рад вас видеть! -
  -Кузов дорогой мой? Что с вами случилось?- в ответ спрашивал его Родионов
  -Вы товарищ генерал все-таки не уехали!- слабым голосом, воскликнул Кузов, и тут же начал рассказывать:
  -Во вчерашней атаке мы взяли у немцев две батареи с орудиями и снарядами, я получил приказ генерала Новикова организовать артиллерийский огонь этих батарей по немцам. Собрал, всех кого мог. Мы подготовили позиции и в упор почти час стреляли по наступавшим фрицам! Пока они не опомнились. А потом нас накрыли таким сильным огнем, что буквально враг разнес нас в дребезги. В живых почти никого не осталось, мне повезло, я был на КП! -
  -Ему трудно говорить,- вмешалась заботливая медсестра:
  -Он сильно очень сильно обезвожен.-
  Она бережно смочила сухие губы Кузова мокрой тряпочкой. Генерал ей кивну и начал успокаивать Кузова:
   -Ну и к черту эти орудия! К черту Илья Матвеевич! Главное, вы сами живы!-
  И он бережно сжал его плечо. Но полковник продолжал, делясь наболевшим, пережитым:
  -У меня были артиллеристы, их после обстрела только трое осталось и все они, не желая попасть в плен немцам, зашли в море по пояс, и, у меня на глазах застрелились. На моих глазах! -
  -Глупо - с укоризной, ни принимая этого, покачал бинтованной головой Родионов, с ненавистью вспоминая бежавшее командование:
  - Очень глупо. Лучше умереть с фашистом, чем оставить его в живых. Сегодня ночью уже к нам прошли два тральщика, две подводные лодки и пять охотников. Мы отправили почти семьсот человек, раненных. А завтра, ночью, я верю, будет эскадра. Нам только надо продержаться до завтра! -
  -Какая армия гибнет! - вдруг беззвучно заплакал Кузов, опустившись совсем обессилев, слез не было, его лицо затряслось от беззвучных рыданий:
  -Какая армия, какая армия погибает! -
  -Да, - печально согласился генерал, он оглянулся и увидел в ночи сотни человеческих силуэтов на берегу. Людей верящих в эскадру, теперь больше даже чем в бога, с покорным согласием провожающих раненных на корабль, так словно они хотели как можно дольше прикасаться к своей воплощенной в них надежде на спасение. И кроме этой веры у них сейчас уже ничего не оставалось, они жили ей. И не было той давки, того беспорядка как в тот день когда бежал с этого же берега со штабом генерал Петров. Сейчас вес было честно, все справедливо и люди не смели проявлять малодушие. Раненые, раненные, - были, прежде всего.
  -Эх, какая армия была, такую за год не подготовишь! - вздохнул он, слабо сжав кисть Родионова своей ледяной рукой.
  -За десять лет такую армию не подготовишь! - отвечал ему генерал. Медсестра положила Кузову руку на лоб:
  -Товарищ генерал, наверное, нам спешить надо?- прошептала она. Он ей улыбнулся.
  -Прощайте,- сказал Родионов полковнику, и посмотрел на ожидавших носильщиков, те поняли и бережно подняли, и понесли носилки с Кузовом дальше, по причалу на качающийся на волнах катер. Один из тех отчаянных смельчаков, которые смогли через вражеские заграждения прорваться той ночью к Херсонесскому берегу.
  -Быстрее! Быстрее грузите! - шумели с катера матросы. Храбрый капитан катера - высокий красавец моряк в лихо заломленной фуражке курил у борта и бойцы подходя к нему, жали по очереди его большую и крепкую руку, руки его матросов, благодаря их:
  -Спасибо, спасибо! -
  - Вы же еще вернетесь за нами?- спрашивали с надеждой они.
  -Ждите нас завтра, мы придем!- отвечал бравый капитан, хотя сам он не знал сам, сможет ли он завтра вопреки всему прорваться сюда, пробиться ночью к этому берегу через немецкую блокаду. Но он не имел права отнимать у людей их веру.
  -Товарищ полковник, прошу вас, передайте туда, не большую землю, что мы умрем, но выполним свой долг до конца! - провожали Кузова, стоявшие у пирса солдаты, и он что-то шептал им в ответ. И понимал, как жаль, что его не услышат, а так много он хотел сказать им всем на прощанье, те самые главные слова, идущие из сердца, которые они должны были обязательно услышать от него, но не мог даже шевелиться, окончательно потеряв все силы.
  -Возьмите знамена, знамена возьмите! - на катер передали бережно свернутые знамена частей.
  -Мы еще вернемся!- крикнул с катера, пряча слезы отчаянный капитан, крикнул так, что бы как можно больше людей это слышало.
  Катер отошел от берега. Лежа на его борту в силуэтах людей на разрушенном причале Кузов искал знакомую фигуру генерала, и не мог найти ее. Вспышки осветительных ракет выхватывали из ночи тысячи людей стоящих на берегу плотной стеной.
  -Прощайте,- шептал им полковник.
  -Прощайте! - говорили раненные и матросы с катера.
  -Прощайте товарищи! - отвечали им с берега.
  -Знамена сохраните знамена! - кричали в след катеру.
  И удаляющийся вдаль берег потонул во мраке, теряя смутные очертания. А люди на берегу стоявшие у воды и скал, провожали глазами этот маленький, тающий в темноте сторожевой катера, махали ему вслед руками. В них жила еще надежда. Но эскадра за ними не пришла не в следующую ночь не в другие ночи, когда они, истекая кровью, дрались за эту дающую им веру в спасение полоску берега.
  А эти дни в Новороссийске горели разбомбленные немцами советские корабли лидер "Ташкент", транспорт "Украина", эсминец "Бдительный" и другие. "Надо спасать флот!" - говорил вице-адмирал Октябрьский.
  Наступало утро, а люди все стояли, не расходились, вглядываясь в пустынный морской горизонт.
  -Ну что же вы стоите товарищи, встанет солнце прилетит немецкая авиация и сделает из нас из всех тут кровавую кашу!- прозвучал, чей-то взволнованный голос.
  -В оборону товарищи!- скомандовал генерал Родионов, и его тут же поддержали другие. Сотни голосов откликнулись таким же призывом.
  -Строится!-
  -Строится! -
  Гремели разноголосые команды. Надо было сражаться, надо исполнять свой долг до конца и ни как иначе было нельзя.
  И люди радовались любому приказу, они стали строится в колонны и маршем со слой обреченностью двинулись в сторону переднего края. Спуски к берегу и обрывы опустели. В ночь со 2 на 3 отчаявшиеся защитники изберут новый военный совет армии взамен сбежавшего, и хоть он и просуществует меньше суток, но это явилось редким случаем самоорганизации.
  В попытке прорваться в горы к партизанам, в стремительной атаке погиб генерал-майор Петр Кузьмич Родионов. Он был сражен пулей, в первых рядах ведя за собой бойцов. Его тело было позже обнаружено и похоронено немцами, отдавшими ему воинские почести.
  Священная обязанность командира разделять судьбу своих подчиненных до самого конца. В этом есть та особая горькая, но и, особенно, высокая честь которую знают немногие.
  4 июля основная масса обескровленных измотанных голодных советских войск на Херсонесском полуострове после чудовищного по силе артиллерийского обстрела и интенсивной бомбежки все же сдалась врагу. Люди просто не могли уже больше сопротивляться. Не было сил, не было боеприпасов, отчаявшиеся стрелялись, другие уплывали в море на подручных средствах в надежде таким образом спастись от плена.
  Перед строем пленных немецкий офицер произнес: "немецкое командование милует вас, потому что вы храбро как подобает настоящим солдатам, сражались".
  Но взорванная батарея продолжала жить и сражаться еще до 12 июля.
  Будучи полковником генерального штаба, знавшим военную историю, Родионов понимал горькую правду войны, стоящую за эвакуацией командования Черноморского флота и Приморской армии.
  Но Паулюс и его штаб не бросили в кольце под Сталинградом своих окруженных солдат, оставаясь с ними до капитуляции. Хотя, несомненно, имели возможность эвакуироваться. А сам полковник не усматривал, ни подлости и трусости со стороны адмирала Октябрьского и генерала Петрова, он целиком оправдывал их, понимая ценность кадров для Ставки. Вероятно, в этом и была жесткая целесообразность войны. Та ее, правда, которой привычная человеческая логика не свойственна, это правда принесенных ради победы жертв, отвлекающих маневров, вырубленных целиком застрельных полков, правда - прикрывающих отход армии и героически гибнущих арьергардов.
  Советские люди были словно вырублены из гранита, и сломить их врагу было просто невозможно. И коммунистическая мораль не сделала их не хуже прежних славных русских солдат. Не в страхе смерти заключена была победа над ними. Победа над такими людьми возможна была лишь в их полном истреблении или лишении смысла борьбы, тогда бы они перестали сражаться, опустив руки. Когда пропадает "ради чего". Придумайте смысл, то есть, то ради чего - "любовь", "свобода", "светлое будующее" и люди пойдут за вами хоть на край мира, в огонь в самое пекло, в ад. Только ради чего, это все надо? Придумайте, сочините, изобретите. И тогда зная ради чего человек может вынести все - плен, пытки, калечащие ранения, голод, смерть. А когда никакого смысла нет, он утерян, то, легко как сухая ветка, под порывом ветра человек ломается и теряет самого себя. Вот почему так важна идея вера если хотите.
  За что они умирали? - спрашивал себя Владимир Иванович. Они умирали за Родину. Но чем была для них эта Родина? А ведь он еще поживший в СССР это так быстро это забыл. Родина была чем-то настоящим и светлым, ощущаемым, осязаемым всей каждого душой, великим, чем жил каждый советский человек и что любил больше своей жизни. И за Родину жизнь отдать ему было не то что не жалко, а почетно, это была не обязанность, а привилегия. Родина это была священная вера миллионов советских людей, вера в Сталина, вера в коммунизм, вера, воплощенная в их простой и радостной жизни, в их прекрасных городах и могучих заводах, в их гигантских стройках, в их любящих семьях. И окоп на линии фронта, и станок на заводе, и даже маленький кусочек хлеба в блокадном Ленинграде - все это тоже была их Родина, которую так сильно, так беззаветно они любили. И Родиной не были для них не предавший их Октябрьский, не бежавший Петров, а в те дни Родиной стал для них этот клочок выжженной перепаханной взрывами земли, пропитанный кровью и слезами, товарищи умирающие рядом и лежащий в руинах город. Родина это было то ради чего можно умереть, спокойно глядя врагу в лицо, что вело за собою их на подвиг в бессмертие.
  
  9
  Игорь отверг все уговоры матери, пойти учится в медицинский институт. Как и все по мужской линии, сын выбрал трудный путь офицера в это нелегкое время. Светлана плакала. Она была безутешна. Разве этого хотела она для своего мальчика?
  -Как я вас всех Родионовых ненавижу! Вы все патологически больные на голову люди!-
  В тот день, когда сын уехал в военное училище, она бледная необычно грустная первый раз сказала эти обидные слова своему мужу.
  И трещина в отношениях поползла между ними. И как муж не пытался ее склеить, все было бесполезно, а со временем эта трещина постепенно углублялась, угрожая расколоть семью надвое. Да в этих словах Родионов чувствовал ее правду, наверное, это правильно когда что-то требуешь нужно и что-то отдать взамен. Государство, претендующее на жизнь и полное подчинение себе офицера, должно было дать ему в материальном и в моральном плане достойную жизнь, как это было и в царской России и в Союзе. А что могло тогда предложить им получившая, как, будто укравшая страну Ельцинская власть. Наверное, так же мучились в своем выборе после Октябрьской революции, бывшие царские не понимая, что делать им, кому служить?
  Жена тогда отдалилась от своего супруга, с каждым годом становясь все больше и больше чужой, холодно равнодушной к нему. У нее появилась своя какая-то личная тайная жизнь отдельная от него. Там в этой жизни, она чувствовала себя женщиной, человеком, человеком среди людей. Людей простых обычных как она с такими понятными ей вполне осязаемыми земными желаниями. Казалось иногда, что она остыла не только к мужу, но и "предавшему" ее сыну. Она не то что бы им не интересовалась, нет, но она была черства, безразлична к любым вестям от него и даже когда он приезжал в отпуск, мать не сближалась с ним, проявляя к нему обычное формальное внимание, порой граничащее с раздражением от того, что сын снова появился дома. Разговаривала с мужем и сыном она редко, больше по делу, почти не о чем не спрашивала и не рассказывала сама ничего. Ее жизнь протекала отдельно от их жизни. Внутри семьи она замкнулась, существуя в круге семьи номинально, как математическая бездушная ломанная функция, автомат, который готовит, гладит, стирает, и приходит в дом ночевать. Иногда в ней проскальзывала та явная ненависть к сыну, мужу, и прочим Родионовым, которая была непонятна Владимиру. Она как будто старалась обличить их в их поступках в их жизни, все то, что по ее мнению они делали. А это был их врожденный эгоизм Родионовых, такая вот генетическая аномалия, от которого всегда страдать должны были их близкие, которых они делали несчастными. И все чем они прикрывались службой, долгом и прочим это все был только их собственный эгоизм и полная неприспособленность к какой-либо жизни с другими людьми, обычными, нормальными, то есть не Родионовыми, которых так много было вокруг. Которые живут как абсолютно нормальные живые люди из крови и плоти, жизнью, а не иллюзиями. По ее мнению все Родионовы были к жизни не готовы, инфантильны, а поэтому они и цеплялись за армию, как за парник, в котором росли, как в королевстве кривых зеркал ничего не зная о настоящей жизни. А поступок прадеда, она никаким таким подвигом не считала, она говорила, что все нормальные люди уехали, как только им представилась возможность, а этот дурак нет. Ему все что-то надо было, он что-то искал, ему мешала его раздутая до предела гордыня быть таким как все. Да он просто не мог быть как все другие нормальные люди! Ну, кому он сделал лучше, кому помог, что так глупо решил, и, в сущности, бездарно погиб с пистолетом в руке как простой ротный малообразованный командир. Он, генерал. Зачем нужно было ему этому генералу, который мог бы со временем выбиться в командующие армии и даже может быть фронта, и тогда навсегда прочно войти в историю войны в числе плеяды великих полководцев, так нелепо погибнуть в бою. А вместо этого этот гордый Родионов, которому стало жалко каких-то солдат, которых он сам себе и придумал, так бездарно погиб. Да он просто не имел права даже так поступить перед страной, перед государством, не то, что перед своей семьей. А ради чего этот весь фарс? Кто эти солдаты, в большинстве колхозный сброд, которому дай волю мигом бы сбежал сам из Севастополя и еще бы отпихивал ногой от борта отплывающей лодки того же Родионова.
  Деньги делали жену самостоятельной. Она не считалась с мужем, ездила за границу, в командировки и на какие-то учебы. Кто он был такой, что бы указывать ей такой дорогой женщине, которая умеет жить и зарабатывать, как быть этот жалкий неудачник? Да он просто чучело в офицерской форме, посмешище с погонами полковника и двумя никчемными академиями. Которое, там в своем штабе каждый день рисует огромные карты цветными карандашами как дети, пишет никому не нужную документацию. Играет в войну, не наигрался еще. Ладно, он муж обрек себя на все это? Но как ее сын, ее единственный любимый мальчик, ради которого она жила, как мог он заразиться этой Родионовской болезнью? Всматриваясь в его фотографии из семейного альбома, она искала в сыне свои черты и черты мужа и всегда находила в нем больше своего, родного, но тогда почему он сделал так, и это мучило ее. Разве для этого она рожала и растила его, что бы отдать его этой военной Родионовской судьбе. Ну ладно служат другие, вон иной прапорщик на складе сидит и денег у него в кармане больше чем у генерала. И нет у него академий, и отвечает он не за направление и не планирует ничего, не делает сложных расчетов, а плюет, семечки и ворует каждый день понемногу, хоть по баночке тушенки. Баночка к баночке и в конце года машина новая, а этот полковник и что кроме моли в шкафу принес в дом, ведь нет ничего. И сын туда же. Вот у подруг дети кто экономист кто юрист и зарабатывать уже начали. А этого потянула романтика. Так его же отец-то растяпа, принципиальный слишком, не станет за сына хлопотать, хоть и полковник генерального штаба, а сына то к черту зашлют с таким отцом на куличики и не видать ему Москвы, а что сейчас без блата можно и без денег, время же такое. За этой дешевой правильностью муж просто прячет свой страх и неумение общаться с людьми. Вот на службе работает за пятерых, а генерала не дают никак, не умеет он зубы показать. И вот сейчас на новый год идет в состав оперативной группы...
  -Я не смогу с тобой справлять новый год,- сказал муж, отправляясь спать. Спали они лет семь врозь, в разных комнатах, близости у них не было. У Светланы красивой сорокапятилетней блондинки давно уже был внимательный к ее требованиям любовник.
  -А что же так? - спрашивала жена, сидя перед зеркалом. Она наносила на лицо дорогой крем и думала, что он стоит как полугодовая зарплата ее мужа. Тщательно втирая его в кожу вокруг рта и глаз, она высматривала появившиеся с возрастом морщинки. Но она оп прежнему также хороша и ухожена.
  -Меня включили в оперативную группу, Грачев хочет ввести в Грозный войска, группировка готова, сейчас перемещается. Это мое направление, я его веду,- сообщал муж.
  "Понятно" думала она: "я могу с Андреем (так звали ее любовника) встретить новый год вместе. Наконец-то все, то чем они давно мечтали, нежась в кровати во время редких встреч, после волны жарких объятий, страстных поцелуев и долгого совместного удовольствия, так сводившего ее с ума, теперь уже случится. Наверное, это будет лучший новый год в ее жизни, новый год с любимым человеком. Они будут пить шампанское, говорить обо всем, смеяться, а потом заниматься любовью до самого утра. И может она наконец-то решит уйти от мужа, а ее возлюбленный от своей сварливой жены, после чего они будут жить вместе, не прячась и никого не обманывая. Она оставит этого Родионова с его глупой гордостью, с его нелепой правильностью и уйдет навсегда к другому человеку, по дороге счастья и сильных позитивных открытых жизни все душой людей. И к черту это лицемерие, к черту эту опостылевшую давно жизнь! Все к черту! Разве она не заслуживает счастья? Сколько ей осталось цвести, еще пять, ну десять лет и все она не будет никому уже нужна. Завянет как роза в осеннем саду. Она будет обветшалой морщинистой, ее грудь и попка утратят свою упругость, кожа поблекнет. А сейчас как она красива! Она привлекательна, сексуальна, не зря она столько тратит на себя денег. А они сын и муж пошли к черту! А муж, кажется, опять пил с этим своим Волковым, ну от кого же тогда так свежим пахнет перегаром еще, во всей квартире, если тут есть только я и он?"
  И она подумала о многих таких вот несчастных как их семьях, где супруги, давно уже ставшие чужими друг другу, коротая свой недолгий век, по какой-то странной привычке все живут и живут под одной крышей. Ходят как заведенные механические куклы на работу одной и той же дорогой, а вечером смотрят одни и те же скучные программы по телевизору, читают одни и те же серые пустые газеты. А когда у кого завод кончится, они просто тихо умирают. Родные когда-то люди ставшие теперь чужими. Что объединяет их жилая площадь, дети или все это сила привычки, сила инерции, которую так трудно преодолеть. Страх перед переменами? Она не понимала и то, что разделило их, сделало такими чужими.
  -А ты пил со своим другом?- спросила Светлана о Волкове.
  -У меня нет больше друзей,- отозвался Родионов, как в нелепом старом анекдоте, муж которого жестоко обманули друзья.
  -Поздравляю тебя дорогой! Ты движешься правильным путем! - рассмеялась она и рубанула воздух рукой как Ленин, когда произнес схожую фразу "товарищи вы идете правильным путем!", указывая рукой направление вперед к светлому будущему.
  
  10
  На следующий же день утром сразу после совещания полковнику было приказано остаться.
  - Полковник Родионов, задержитесь, пожалуйста !-
  Владимир Иванович присел на стул, они оба терпеливо подождали пока все выйдут из кабинета и оставят их наедине.
  - Каково твое мнение об этом Владимир Иванович?- спросил генерал-майор Петлицын, показывая ему документ, лежавший на его столе в красной папке под надписью "входящие". Это был Указ Президента РФ Љ 2166 от 9 декабря 1994 года "О мерах по пресечению деятельности вооруженных формирований на территории Чеченской Республики и в зоне осетино-ингушского конфликта". В нем чувствовалась рука Министра Обороны. Там предусматривалось действиями войсковых группировок под прикрытием фронтовой и армейской авиации выдвинуться по трем направлениям к Грозному и блокировать его. Замыслом операции было наступление штурмовыми отрядами частей с северного, западного и восточного направлений на город. Войдя в него, войска во взаимодействии со спецподразделениями МВД и ФСК должны были захватить президентский дворец, здания правительства, телевидения, радио, железнодорожный вокзал, другие важные объекты и блокировать центральную часть Грозного. Все как завещал великий Ленин еще в 17 году - взять почту, вокзал, телеграф и "Зимний дворец".
  Генерал поливал свои любимые цветы, которыми был заставлен подоконник. Вот уже много лет занимая этот кабинет, ставший для него вторым домом, он бережно ухаживал за ними, таким образом, отводя от бесчисленных служебных забот свою душу. Цветы успокаивали его, они олицетворяли жизнь в своем прекрасном проявлении, по-сравнению с которым человек как живое существо, по его мнению, был избыточен.
  -Бои в городе требуют от войск особого умения и подготовки, я согласен, наши войска не готовы к этому. Остается, надеется на одно, что массой войск, авиацией и артиллерией мы сможем подавить сопротивление этих бандитов. Да, многое решают командиры на местах. Но нам надо будет готовыми быть к тому, что бы выдвинуть на места в штабы и оперативные управления на усиление своих офицеров. Вы как сами лично готовы?-
  -И что же побудило все-таки наших начальников на этот отчаянный шаг в преддверие нового года?- спросил Родионов.
  -Что побудило? - переспросил генерал и улыбнулся:
  Конечно же, желание президента страшно обеспокоенного ситуацией в республике, оно вообще вышло из-под какого-либо контроля. Вы не хуже меня мой друг знаете, что наша армия не готова к войне, даже к войне на территории своей страны. Армия и народ едины, так, кажется, говорил Ильич и был прав сегодня и армия и народ выживают в условиях экономических реформа интеграции нашей страны в мировую валютно-торговую систему. Где ей отведено позорное место сырьевого придатка. Вы же видите, как исчезло производство? Оно в новых экономических условиях не нужно, мы поставщик сырья на мировом рынке, но не производитель. Сейчас у нас подготовленной армии как таковой уже нет. Вы же знаете, что самые боеспособные части в Советской армии находились за границей - в Германии, в Северной, Южной группе войск. В последние годы существования СССР эти боеспособные соединения были выведены в округа первого эшелона - Белорусский, Прикарпатский, Киевский, Одесский. Поэтому вся боеспособная, хорошо вооруженная армия после развала страны осталась в союзных республиках. А российская армия на данный момент в большинстве это кадрированные части, с сокращенным составом и старой техникой. Наши спецслужбы развалены - ФСБ, ГРУ, в 1993 году расформирован "Вымпел". Похоже сам Дудаев уже не рад. Там в республике уже и его не слушают, там, словно все с ума сошли совсем. Ты знаешь, а ведь президент прав за Чечней может последовать другие распоясавшиеся автономии. Ельцин сам же и кричал им тогда с трибуны: "берите каждый суверенитета столько, сколько можете унести", и что же теперь он хочет?
  На совещании 26 декабря присутствовали Виктор Ерин, министр внутренних дел, Сергей Степашин, директор ФСК, замначальника ГРУ Валентин Корабельников, начальник штаба антитеррористического центра Дмитрий Герасимов, генерал Зайцев от "Альфы" и представитель от ФСО: Обсудив силы, они пришли к выводу, что всех боеспособных сил - около 600 человек. Грачев прикинул и сказал: "Мы Грозный штурмовать не будем. Мы его блокируем, а весной выдавим их (боевиков) в горы. Это было разумное решение. Но, увы, у нас есть президент. Решающим стало заседание Совбеза 29 ноября. Докладчиком там был этот как его, министр по делам национальностей Егоров. А ведь когда-то похожую должность при Ленине занимал Сталин. Ну, надо же какая ирония судьбы! По словам Паши Грачева, "этот Егоров всем заявил, что 70 процентов чеченцев, мол, только и ждут, когда к ним войдет Российская армия. И будут от радости, как он выразился, посыпать нашим солдатам дорогу мукой". Остальные 30 процентов чеченцев, по мнению Егорова, были настроены нейтрально. Не знаю, как там он их считал что ли? Или соцопросы сам проводил? А он, по сути, сказал лишь только то, что хотел услышать Ельцин. Ведь были и те, кто пугал его последствиями войны. И как можно было за два дня спланировать армейскую операцию по взятию полумиллионного города? Это нереально!
  За огромным окном кабинета виднелась заснеженная Москва, уютные улицы, освещенные сегодня как-то не по-зимнему, слепящим ярким солнцем. На деревьях лежал, искрясь, белый иней.
  -Так точно товарищ генерал, наши войска не подготовлены к войне,- отвечал Родионов, вот посмотрите он достал из папки "наболевший" доклад:
  -К примеру, 81-й мотострелковый полк ПриВО, его в короткий срок укомплектовали военнослужащими из 48 частей этого же округа. На все сборы людям была дана неделя. Пришлось подбирать командиров. Треть офицеров первичного звена это "двухгодичники", они имеют за плечами лишь военные кафедры гражданских вузов. Вот смотрите, из 54 командиров взводов 49 только-только закончили гражданские вузы. Большинство из них не сделало ни одного выстрела из автомата, не говоря уже о навыках командования подразделением в бою. А бой в городе как вы знаете не хуже меня сложнейший вид боя. В этом полку 31 танк (из них 7 неисправных), 96 БМП (из них 27 неисправных), 24 БТР (5 неисправных), 38 САУ (12 неисправных), 159 единиц автомобильной техники (28 неисправных). К тому же на танках нет динамической защиты. Более половины аккумуляторов разряжены (машины заводятся с буксира). Неисправны средства связи. Вот это войско. Да за такое к стенке мало ставить?
  -Ну и кого же ты ставить собрался? Его что ли?-
  Петлицын кивнул на висящий у него над столом портрет Ельцина:
  -Или его?-
  Перевел взгляд на портрет улыбающегося Грачева.
  -Не смеши мои подковы! - произнес он свою любимую фразу генерал и назидательным тоном продолжил:
  -Но это лучшее что мы собрали. По крохам со всех вооруженных сил, все, что еще как-то едет и стреляет. Раньше у нас было хоть новое мышление, я до сих пор так говорить не могу! Ну а теперь и старого не осталось!-
  -А я понимаю, почему перед войной Сталин, тогда почистил армейскую верхушку, - вздохнул Родионов.
  -Много ты понимаешь,- по-отечески по-доброму его пожурил Петлицын:
  -Можно подумать он там всех пересажал. Ну, от силы человек двадцать. Но в кое-чем ты прав у этих власть не отнимешь так просто, только вместе с жизнью. А они как коза-ностра, мафия держатся друг за друга, их и Ельцин то боится. Наши оптимисты все считают, что у Дудаева через две-три недели боев боеприпасы закончатся.
  Последние слова он сказал шепотом:
  -А у Дудаева между прочим, пятнадцать тысяч штыков, какая - никакая армия. 40 тысяч единиц стрелкового оружия, примерно 100 танков, 120 бронемашин, до 100 гранатометов, и 35 установок "Град". И все они посыпят дорогу мукой. -
  -Да вот Володя, я слышал, сын у тебя туда попал. Это правда?- старый генерал поморщился словно от головной боли, растирая лоб рукой.
  -Да Илья Матвеевич, сын,-
  -Это плохо Володя, плохо. Время сейчас такое плохое. Время такое сам знаешь. Все не так, все по-другому, как тогда когда в Авгане мы воевали. Тогда каждый солдат был нужен. А сейчас кто кому нужен. Кто кому?- выдохнул генерал. Он прошелся вдоль стола.
  -Все приказы выполняются для галочки. "На отвали". Сказали ми собрать войско, а они абы кого собрали, лишь бы было у них там что. Отрапортовали наверх. Ну что только мы им аналитические справки слали, указывали, сколько там оружия, какие там есть вооруженные формирования. А им хоть в бол, хоть по лбу. Ну ладно иди, иди, работай. Бог даст и все будет хорошо.
  -А как же на бога надейся и сам не оплошай?- спросил Владимир у начальника.
  -Да никак, понимаешь бог то у всех разный, у них и у нас. Так всегда было, у нас даже когда бога официально не было.
  И дальше опять перешел на шепот:
  - А вот теперь и думай, какому богу у нас там, наверху молятся?-
  Пальцами Петлицын сделал движение, как будто пересчитывает монеты в руке:
  -Этому что ли ? Как его Момоне?-
  Он опять посмотрел на портреты, висевшие у него над столом, и приобнял полковника и проводил его к дверям.
  И как двери за ним закрылись, генерал вернулся к своему массивному дубовому столу, вынул аккуратно исписанный лист бумаги из верхнего ящика и еще раз перечитал, что было написано его собственной рукой.
  -Прошу вас ходатайствовать о моем увольнении из рядов вооруженных сил,- задвигал он губами, произнося вслух, как любят иногда это делать люди текст рапорта.
  "Пора, пора на пенсию. Армия трещит, и дай бог эта война ее не добьет до конца. Огромный офицерский корпус уже буквально поставлен на грань выживания и почему только они советские офицеры не могу как Франкисты в Испании или генералитет вермахта попытается взять власть в стране в свои руки. Почему армия такая безвольная и трусливая? Где Наполеоны, что бы положить всему этому конец? Наверное, вся причина в воспитании нашего офицера. Его готовят к одному - умереть за Родину, это везде в книгах, в речах, даже в клятве верности, даже в присяге которую принимают наши офицеры. Подвиг вот высшее выражение офицерского долга, а лучше подвиг посмертный, пойти на таран, лечь грудью на дот, вызвать огонь на себя. А ведь подвиг это всегда плата за чью-то ошибку просчет, халатность. И что бы их скрыть на войне, нужен подвиг. Нужно вопреки всему победить. Вопреки не только врагу, но и даже логике, даже самому военному искусству. И эта готовность умереть ради Родины, но почему-то не готовность жить ради нее. Да они все совсем не умеют жить ради нее, они умеют лишь умирать за нее. Так же как ради своей семьи, которую офицер таскает за собой как вещмешок по гарнизонам полжизни. И не умея жить сейчас, вот они и тихо медленно умирают никому не нужные солдаты.
  В столе под рапортом лежал пистолет, именное оружие подаренное генералу к 30 летию победы. Черная сталь рукоятки сверкнула дарственной надписью.
  "Все пусть другие сделают, то, что не смог сделать я"- подумал генерал:
  "А мне пора, здоровье уже не к черту. Буду на даче жить. Рыбалка, книги. Не хочу больше ничего знать. Я устал уже, устал"
  А на столе лежали в папке бумаги, их все надо было изучить, кое-какие подписать, связаться с другими начальниками отделов, позвонить, раздать задачи подчиненным. Но все это уже не интересно. Все стало по-другому, чем было раньше, когда он был молод. Все уже в прошлом, а в настоящем, он принимать участия не хотел.
  "70 процентов чеченцев только и ждут нашу армию, а 30 настроены нейтрально". - повторил он про себя и представил как будут засыпаться дороги мукой перед входящими войсками.
  " При отсутствии объективной информации о противнике, при непродуманности плана действий, при неразберихе в управлении она может обернуться трагедией. Я был уверен, что в Грозном нас ждут жестокие бои.
  Нет, это будет не мука, они зальют дороги своей и нашей кровью" - подумал старый генерал. "К чему это все? Все эти справки, расчеты, предложения? Их никто не слышит".
  Он откинул кипу бумаг в сторону и закурил...
  "Самоуверенность в военном деле, чрезвычайно опасна, за нее расплата одна - пролитая кровь солдата. Это та цена, которую надо за все платить, жизнь людей вот жестокая валюта войны, исчисляющаяся жертвами. Почему так быстро об этом забыли? При отсутствии какой-либо объективной информации о бушующем противнике, при непродуманности плана действий, при той неразберихе в управлении и в головах людей, которая сейчас царит в армии, эта маленькая победоносная война, на которую так рассчитывают кремлевские стратеги, обернется новой трагедий для армии. Люди умоются кровью. Это очевидно, - в Грозном нас ждут жестокие бои". - размышлял Петлицын, сбрасывая пальцем серую шапку пепла с конца тлеющей сигареты, наблюдая за причудливыми кольцами синего дыма, рассеивающимися в воздухе: "Это будет не мука".
  
   Часть третья. Грозный.
  1
  Родионов вспомнил, что ему писал сын про свою часть. Боевой подготовкой в полку, где он служил, никто не занимался. Командованию было не когда, офицеры были загружены бытовыми проблемами. Да и окружное начальство наседало. Многие из солдат срочников держали в руках автомат не более трех раз: на присяге и еще дважды на стрельбище - что же, по крайней мере, имитация боевой подготовки все же имела место быть. Там в Черноречье, где стоял полк: солдаты занимались абсолютно всем кроме службы - строили гаражи офицерам, ремонтировали новенькие квартиры, убирали плац и казарму. У сына даже как-то брали солдат для обустройства дачи какого-то важного окружного генерала. Игорь писал, бойцы рассказывали ему как блеска и седьмого пота рубанком они полировали доски, шкурили их, идеально с точностью до миллиметра подгоняя одну к другой. Этот некогда элитный полк представлял собой теперь жалкое и унылое зрелище, впрочем, как и вся армия. Из служивших в Германии кадровых офицеров в полку никого почти уже не осталось, они все разбежались кто куда. Да люди, не были обучены, не подготовлены, из водителей БМП мало водил, из стрелков - стрелял. А из таких специфических видов оружия, как подствольный гранатомет и огнемет, солдаты ни разу вообще стрелять не давали, и пользоваться таким важным оружием для боя в городе они не научились. Да и учить их было не кому.
  Войска были введены в Грозный в 31 декабря. Родионов не уходил со службы уже неделю, навалилось много работы - с середины декабря в Чечне шли боевые действия. Офицеры Главного оперативного управления Генерального штаба вынуждены были по служебной необходимости, находится на службе круглосуточно. Обстановка накалялась и самые худшие предчувствия оправдывались.
  Полковник руководил работой оперативной группы офицеров курирующих группировку "Север". Она включала в себя 131-ю омсбр, 81-й мсп и 276-й мсп. Командование группировкой "Север" осуществлял генерал-майор К.Б.Пуликовский, всего эта группировка насчитывала 4097 человек, 82 танка, 211 БМП, 64 орудий и минометов и была достаточно мощной ударной силой. Одним из офицеров, входивших в состав этой группировки, был его сын. Пуликовский накануне уверял его лично по дальней связи, что без боевого слаживания, пока личный состав частей, не будет разбит на атакующие группы, никто в город не войдет. Но все это были пустые слова, Грачев и Квашнин гнали армию на штурм. Создавалось впечатление, что они не управляют войсками, а только реагируют на обстановку. Но Квашнин руководил этими частями сам через голову командующего.
  По полученным донесениям 81 полк был доукомплектован представителями различных окружных частей, всем кем угодно, только не пехотинцами, как будто это кто-то сделал нарочно. Лишь бы отчитаться и наконец, отправить полк. Неужели так всем плевать? Хорошо плевать округу, он выполняет задачу лишь бы кого-то отправить, но есть командование части, как это все ему? Ведь ему воевать с этими людьми? Спасение утопающих это дело, прежде всего самих утопающих! В каждом мотострелковом взводе полка было лишь по одному командиру кадрового взвода, все остальные - ребята-двухгодичники, которые не имели никакого понятия, даже теоретического, о ведении боевых действий. Кадровые офицеры и так массово увольнялись из армии, не желая служить в таких условиях и тем более ехать на войну. И у них был выбор в отличие от попавших в тиски присяги "пиджаков", они могли спокойно написать рапорт на увольнение. Конечно, с их стороны это было предательством, но само слово предательство стало слишком вычурным и нелепым возвышенным словом. Вся страна вся армия были преданы. И вчерашние студенты - офицеры двухгодичники, куда они могли деться, призванные служить Родине?
  Полк не был подготовлен. Механики-водители, которые пришедшие с учебных подразделений, умели только заводить машину и трогаться. Все лето 1994 года они не водили технику, так в части не было дизельного топлива. Наводчики-операторы, вообще не умели стрелять с боевых машин. И самое главное это все не скрывалось никем и фигурировало в донесениях, то есть об этом знали все. Все кто только хотел знать.
  По донесению штаба Северо-кавказского Военного Округа его топографическая службе не смогла обеспечить войска достаточным количеством карт Грозного. У командиров, начиная от командира батальона и ниже, подобные карты были редкостью, а те, что имелись в наличии, оказались составленными еще в 1972 г. За двадцать лет советской власти город расстроился, изменился, и появились новые районы, которые на этих картах отсутствовали. Не было планов городских зданий, которые планировалось захватить. Таки образом войска были слепы, это напоминало "топографический голод" советской армии в самом начале Великой Отечественной Войны. И полковник все больше убеждался, что жизнь не прощает людям ошибок, которые тем более хорошо известны из истории. И правда дураки не устанут никогда учиться на своих ошибках, повторяя их за раза в раз, из поколения в поколение, наступая на одни и те же грабли.
  Петлицын знавший министра лично - охал, и говорил Владимиру, что Грачев так и остался всего лишь неплохим командиром полка, и эту должность не перерос, будучи назначен министром так им не стал. Он вознесенный на верх обстоятельствами, так и не выработал в себе навык всестороннего и детального осмысления ситуации. По мнению старого генерала, Грачев стал жертвой политической конъюнктуры и, обслуживая интересы правящей верхушки, в конец заигрался. И то, что происходило сейчас, было не войсковой операцией, а непродуманной военной авантюрой.
  
  С 7.30 31.12 полк начал выдвижение в город и приступил к выполнению боевой задачи. Сначала все протекало относительно спокойно. На схеме города операторы отмечали маршруты частей группировки "Север" указывая временные интервалы, обобщались донесения. В управлении царило напряжение, люди сидели на телефонах, бесконечно уточняя информацию. Неожиданно стало известно, что выведенная накануне в резерв группировки 131 Майкопская бригада тоже введена в город.
  -Каким бесом их туда понесло? - удивился Родионов, попытался уточнить сначала в СКВО, потом в у Пуликовского, но тот на связь не выходил. Из штаба группировки объединенной войск в Чечне сослались на указания Квашнина.
  Петлицын лишь покачал головой:
  -Вот видишь, черт знает что!-
  Приближался Новый Год. В обед они все дружно накрыли общий стол и даже поели принесенных из дома салатов, котлет, овощных паштетов. Пить алкоголь осмотрительно не стали. Новогоднего настроения ни у кого не было, все много нервно курили. Возникало тревожное ощущение того, что уже идет война, но как будто и армия и они в штабе живут какой-то отдельной параллельной жизнью от безмятежной праздничной страны, ставшей вдруг им совсем чужой.
  -Звездец какой-то!- возмущались даже бывалые офицеры.
  После обеда пользуясь паузой, чуть посмотрели телевизор, немного отвлеклись. Все было по-прежнему тихо. Рассказывали, как в город, обойдя засаду боевиков, вошел восьмой армейский корпус. Пожилого Петлицына начальник Управления отпустил домой, остальные же остались на своих рабочих местах. Генерал попросил: "если, что звонить ему немедля и уехал". Владимир почувствовал себя одиноким, остро хотелось хоть чуть-чуть, семейно тепла и любви. Хотя бы иллюзии этого. И Родионов позвонил домой:
  -Света с Новым Годом тебя!-
  Из трубки доносился шум, музыка, смех, наверное, были какие-то гости или же это так громко работал телевизор:
  -Спасибо, что позвонил,- бесцветным не праздничным голосом ответила жена, Родионова обдало холодом, она была для него чужая и своим звонком, он лишь в очередной раз убедился в этом:
  -Тебе Игорек не звонил?-
  -Звонил,- соврал полковник и продолжил врать бодро как врут опытные служаки высокому начальству, не моргая, без сучка и задоринки:
  -Он сегодня на службе, помощником дежурного по части заступил, как "самый молодой", просил меня, что бы я тебя поздравил! Домой к тебе не дозвонился! -
  -Ну да, весь в тебя тоже вечно дежурить будет - жаль его будущую жену. Надо ее отговорить пока не поздно от такого мужа. Будет всю жизнь мучиться как я. Одно хорошо, что сынок о матери еще не забыл, вот видишь, и тебе напомнил, что я все-таки пока еще существую ив природе и в твоей дурацкой жизни. А то сам бы ни за что не позвонил, наверняка забыл сидя своими за стрелочками и кружочками. Хотя ладно я привыкла, быть вдовой быть при живом муже!-
  Она вызывающе рассмеялась в трубку.
  -Спасибо за поздравления! Особенно про вдову у тебя неплохо получилось! - разозлился Родионов и кинул телефонную трубку. И тут же прижал ее рукой к аппарату, как будто боясь, что она позвонит ему сама, и он снова услышит этот голос.
  Когда наступил вечер, и растущее напряжение достигло своего апогея, офицеры все же решили немного выпить. Но тут молодой подполковник - дежурный оператор прибежал в кабинет Родионова с тревожной вестью, и, не стесняясь матерных выражений, возбужденно начал рассказывать:
  -Владимир Иванович, там такое началось. Там бойня началась. Майкопская бригада и 81 полк. Это полнай ...! -
  Он замахал руками не находя слов. У Родионова все внутри оборвалось: "Да за что мне это все! Игорь! Игорь!"
  -Любые изменения обстановки докладывать немедленно!- все что смог произнести он в ответ подавленный новостью. Началось. Вскоре все стало ясно. Самые худшие предположения стали воплощенной реальностью. "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги!" - подумал полковник.
  Начался разгром группировки "Север" в Грозном. Из подвалов и с верхних этажей зданий по зажатым между домов и заборов в улочках колоннам российской бронетехники ударили гранатометы и пулеметы. Боевики действовали тактически грамотно так, словно не российских генералов, а их учили воевать в академиях, - они жгли вначале головную и замыкающую машину колонн. Те, пылая факелами, закрывали дорогу другим вперед и назад, лишая маневра. Остальную технику, не торопясь, боевики расстреливали как на учениях в упор, всаживая в бронированные корпуса гранату за гранатой. Танки и БМП, которым удавалось, ломая заборы, вырваться из ловушек, без прикрытия мотострелков тоже становились легкой добычей. К 18.00 в районе парка имени Ленина был окружен 693-й мотострелковый полк группировки "Запад". Связь с ним потеряли. Плотный огонь остановил на южной окраине сводные парашютно-десантные полки 76-й псковской дивизии и 21-й отдельной бригады ВДВ. С наступлением темноты 3,5 тысячи боевиков с 50 орудиями и танками в районе железнодорожного вокзала внезапно атаковали беспечно стоявшие колоннами вдоль улиц 81-й полк и 131-ю бригаду. Прошедшие Авган генштабисты безжалостно материли бездарное командование.
  Все попытки уточнить обстановку в возникшем хаосе, ни к чему не приводили, в нижестоящих штабах была полная неразбериха. Они сообщали противоречивую порой взаимоисключающую информацию, больше похожую на обрывки невероятных каких-то нелепых слухов. Управление было потеряно.
  Позвонил начальник Главного Оперативного управления, он требовал от Родионова обстоятельного доклада.
  -Да что у вас там твориться? - Родионов все-таки сумел выйти на Пуликовского по дальней связи. Тот был взвинчен, раздражен и груб:
  -Вы все там, в штабах умные, езжайте сюда да командуйте сами!-
  И дальше говорить с Владимиром не стал, бросив трубку.
  "Они будут посыпать дорогу мукой" сами по себе всплыли в памяти эти слова. Какой дурак это сказал? Кровь, кругом там была кровь, огонь и смерть. Боже мой, что же это? Как же это так случилось с нами?
   Ситуация с 81 полком и Майкопской бригадой была сложной, помочь им не мог никто. Родионов вышел на оперативное управление группировки, дежурный офицер кричал в трубку:
  -Они попали в окружение, мы их слушаем, там, в радиоэфире сейчас такая чехарда, их жгут, расстреливают, помочь им не кому. Их соседям - восьмому корпусу и 276 полку самим очень трудно, полк отошел назад, волгоградцы не отходят пока, еще держатся, их атакуют со всех сторон. Связь с полком поддерживаем, и с бригадой пока еще есть! Но дела их плохи! -
  Его сын там, где он, что с ним? Как и тысячи других сыновей стал жертвой недальновидного бездарного командования. Родионов сломал ручку и бросил обломки на стол. "Как же так? За что же? За что Бог, ты хочешь отнять у меня моего мальчика?" - все эти мысли закрутились в голове лишая полковника покоя. В отчаянии он сидел за столом, зажав голову руками.
  В кабинет вошел полковник Лёня Фрадков, его приятель, сослуживец по управлению.
  -Что Вова устал? - спросил он у поникшего коллеги, и, видя, что тот подавлено, молчит, счел нужным продолжать свой монолог, у того внутри все тоже клокотало от накопившейся злости:
  -Да не рви ты сердце себе Вован, оно одно на всех его хватит! Да я понимаю, там такое творится, я и сам ума не приложу! Как это же так! С Америкой готовились воевать, а тут полуграмотные горцы нам вломили по первое число! -
  Он пристально посмотрел на белого как простыня молчащего Родионова:
  -Да мы домой теперь точно не уйдем, успокойся. Давай лучше телевизор посмотрим, отвлечемся немного что-ли от всего этого, ведь Новый год все же!- Фрадков стал тормошить приятеля. Тот безучастно отмахнулся. Родионов не мог сказать не слова, но он не хотел, что бы Леня видел его таким. Казалось Владимир разучился говорить, слов не было, он не находил их, они не складывались из букв. Ему надо было побыть одному:
  -Ну, Вова ну что с тобой? Хочешь, выпьем что ли?-
  И Леня включил телевизор. Экран загорелся, под ритмичные звуки эстрадной музыки на нем закружились чудачась, нелепо придуряясь известные артисты. Хлопало шампанское, мелькали огни. Все это было ему отвратительно, мерзко. Так как будто бы он, смотря на все это, пачкался в чем-то таком невероятно грязном и поэтому хотел этой телевизионной грязи избежать.
   - Как они могут? - спросил он у самого себя. Как они так могут? Смесятся радоваться, танцевать, когда умираю люди, когда горит размобленный город? Не чужой, а свой российский в котором тысячи жителей без воды и еды спрятанные в подвалах сидят и молят бога о том, что бы выжить? Как же так? Где единство общества, где демократия? Как будто эти артисты и их зрители живут в совсем другой стране, или в каком-то параллельном мире и как будто не их армия сейчас горит в бронетехнике в Грозном, а нарисованная армия из детских комиксов? И внезапно Владимир осознал с поразительной очевидность, что этой новой России, пляшущей, бухающей, веселящийся, прожигающей жизнь и деньги. Которую теперь развлекала глумливая эстрада, было глубоко плевать на него, на его сына, на армию, и вообще на страну, страну, которая их же всех кормит и поит! Это делалось с вызывающей откровенностью, похожей на наготу. Страна для них это стала мешком с деньгами, куда они могут бесконтрольно запускать руку и брать то, что им нужно. А если кто-то не умеет, как они жить, не способен пихаться локтями, подлизывать, грызть горло зубами ближнему, хочет быть чистеньким но бедненьким, так вперед как его Игорь на броне в Чечню под Дудаевские гранатометы!
  Но полковник все таки не мог понять как же это так? Родионов как будто очнулся от долгого тяжелого сна, в котором он прибывал все это время. Он не заметил, как это случилось с ними со всеми, когда? Он опустил руки и в полном недоумении смотрел на экран, где в сатанинском танце неслась эта буйная вакханалия. Но за то стоило какому-либо их этих шутов с регалиями народного артиста или звезды загнутся как вся страна должна слышать их завывания о том, какой хороший и талантливый человек был покойный, чаще всего на деле обычная сволочь и ублюдок. Тоже касалось и политиков, министров, а сотни молодых ребят горящих в танках и боевых машинах в Грозном, тысячи жителей города и республики, ввергнутых в войну, все это так ни о чем. Кто из-за такой мелочи будет прерывать новогоднюю пьянку и телешоу?
  -Вот смотри, ты тут киснешь, я кисну, а люди веселятся. Новый год все-таки!- и Леня прибавил звук громче.
  Владимир оторвал взгляд от экрана и медленно перевел его на Фрадкова:
  -Что? Что они там делают? Что? Им что плевать на все? Им все равно, что началась война? Там же люди гибнут? Люди? Понимаешь люди? Наши люди! -
  Леня посмотрел на него удивленно:
  -Володя ты чего? Да, у нас в стране с 1991 года люди погибают тысячами в той же Чечне, там их режут, воруют, насилуют, а этим все весело. Да что в этой Чечне, у нас у самих не лучше, бандитизм кругом, коррупция. А им хорошо. У них демократия. А ты не делай вид, что не знал об этом и жил, а теперь вдруг проснулся. Что ж с добрым утром страна! Да у меня друг жил в Грозном, без штанов оттуда уехал, слава богу, живой! -
  Леня конечно, если бы не знал про сына, не стал продолжать этот болезненный разговор, но его так, же переполненного злобой к той вакханалии, которую он видел на экране, понесло:
  -Ну, кто мы для них? Они в армии и их дети не служат, и служить не будут! Все их патриотические лозунги это для нас, что бы на выборах за них голосовали. А сами они по другим законам живут. И вообще с этими с всеми...
  Леня указал на экран.
  -...живем в разных государствах, пусть и на одной территории, ходим по одним и тем же улицам, читаем одни и те же газеты. Только отличие одно они живут в Раше, а мы все в России. И когда они едут мимо нас, а мы проходим по улице, то они удивляются, что мы еще есть, не умерли! Мы для них инопланетяне, мы даже понимаем все иначе, чем они, говорим по-другому, хоть и на одном и том же русском языке. И для них эти мальчики, которые там сейчас будут убиты в Грозном совсем чужие люди! Одно дело про Родину песни кричать, а другое дело умирать за Родину в дерьме и грязи! -
  - Ну как же так можно?
  Фрадков выключил телевизор:
  -Если у них у этих артистов или политиков собачка не дай бог заболеет, то миллионы свои они на нее потратят, поедут ей в Америку операцию делать, а ребята, а армия им что, да им все равно! А эти там, в Грозном кто такие, ну кто они? Их никто не знает, о них, никто не узнает и значит, их нет. -
  Родионов встал из-за стола, что-то надо делать:
  -Мне хреново Леня, может, выпьем?-
  Он достал початую бутылку коньяку.
  
  -Как же может быть так? - пьяный и потерянный спрашивал он у бога:
  -Почему же так, почему этой стране так плевать на свою армию, как могут эти люди, быть так безразличны к трагедии. Или мы, правда, все так изменились, заврались, очерствели, что перестали видеть друг друга? -
  А бог молчал.
  
  2
  Это первое января было рабочим днем. Приехавший с раннего утра на службу генерал Петлицын вызвал его к себе.
  -Я все знаю, - сухо четко по-военному обрезал генерал, да так как мог сказать только он, сразу приступая к делу:
  - О сыне твоем ничего не известно. Я сам звонил в Моздок. В Грозном бои, части попали в засаду, управление войсками на некоторых направлениях утеряно!-
  И не получив ответа продолжал:
  -Да потери неожиданно оказались большие, в том числе и офицеров, но надежду терять не надо. Не надо ни в коем случае. Уныние это грех! Поверь мне сынок. Грех! И еще тут еще такое дело. Министерство Обороны для укрепления командования, решило офицеров генерального штаба откомандировать в действующую армию, в штабы. Вот я тебя к Рохлину в группировку "Северо-Восток" и направлю. Собирайся, вылет сегодня к вечеру из Чкаловского в Моздок, время будет уточнено дополнительно. А оттуда поедешь сразу в Грозный. В Моздоке не сиди, там некоторые будут сидеть, а ты не сиди, ты езжай. Вова ты все понял? В пекло там сам не лезь, это не твое уже дело, ты свое отлазил. Понял? А приказ есть, и сам знаешь надо выполнять, выписка уже в строевом отделе получи, распишись. Командировочный возьми, уже выписали тебе - я распорядился, ну еще денег с собой захвати немного, обязательно возьми теплую одежду. Выезд сегодня! Да и ступай. Ступай скорее! -
  -Спасибо!-
  И генерал посмотрел вслед уходящему Родионову и, вспомнив, добавил:
  -Да и еще зайди к нашему контрразведчику, он хотел поговорить!-
  
  Контрразведчик, курировавший отдел был высокий худой подполковник со злым выражением худого лица. Он нервно расхаживал, по кабинету раскладывая какие-то папки по шкафам. И, кажется, встречи был не очень то и рад. На лице его было написано фраза "как вы не вовремя!"
  -Здравия желаю, Владимир Иванович, - сухо начал он разговор:
  -Вот первый день Нового Года, новую жизнь так сказать начинаю!
  -С добрых поступков? - улыбнулся Родионов.
  -И это тоже! Знаете, когда я служил в Азербайджане там, на базе хранения, там часто меня просили побыть дедом Морозом.... Ну, об этом ладно. Я давно хотел с вами встретиться, но все как-то было не досуг, то занят, то командировка. Но вот, наконец, мы можем поговорить друг с другом, так сказать тет-а-тет, без свидетелей.
  -Да я слушаю вас.
  Контрразведчик открыл массивный сейф и выложил на стол перед Родионовым стопку фотографий.
  -Посмотрите,-
  Владимир поднял первое фото, с черно-белой фотографии на него смотрел, горец в папахе, с тонкими дудаевского типа усиками.
  -Узнаете?-
  Родионов напрягся, лицо показалось ему знакомым. Да черт это же Муса? Та встреча в кафе. Сука Волков все это из-за него!
  -Я видел один раз этого человека и даже разговаривал с ним.
  -И что же? - сурово спросил офицер. Контрразведчик сел напротив и сложил руке на столе как ученик в школе, складывает их на крышке парты, одну на другую послушно сидя на уроке.
  -Да ничего, так, поговорили и разошлись!-
  -Как в море корабли? - насмешливо продолжал контрразведчик:
  -Зря вы так. Вот у нас два полковника, и один генерал так поговорили, тоже просто и знаете через месяц их взяли за продажу оружия со складов. Продали минометы, бронежилеты, гранаты. Жить хорошо захотели.-
  -Да сейчас людям красиво жить не запретишь,- покачал насмешливо головой Владимир.
  -А вы все-таки, о чем с ним говорили? Знаете сейчас этот человек бригадный генерал армии Дудаева, воюет в Грозном позывной Муса. Зовут его Муса Замиев, бывший оперуполномоченный РОВД Надтеречного района, - допытывал его подполковник.
  Родионов дальше смотрел фотографии. Вот цветные фото Замиева, вот он в милицейской форме, вот он с друзьями в Москве на ВДНХ, а вот он, черт, что это?
  Дальше лежали фото их кафе, вот они втроем Волков, Замиев и он Родионов, вот Волков уходит. Они остались вдвоем, вот деньги, вот уходит Муса, Родионов одни, приходит Волков и уходит Родионов, а вот и деньги на столе, вот их прячем Волков в свой карман. Ах, и ублюдок!
  -Наружным наблюдением установлено, что с Волковым вы больше связей не имеете. Сначала мы испугались, что вы такой крутой конспиратор, а потом-то я сообразил, какой я же дурак, что вас подозревал. Вы же их просто послали. Так что относительно вашего красиво жить я не согласен. Вы вот, к примеру, отказались от красивой жизни. Но почему вы не сообщили нам сразу? -
  -Честно я подумал, что все это не имеет смысла. Я просто вижу кругом такой бардак, словно все с ума посходили. И я так привык к нему, что признаться, очень даже удивлен, что еще кто-то в нашей с вами роли достойно делает свою работу. Я же думал, он откупится от вас .-
  -Конкретно от меня нет. А от нас может быть,- заключил мрачно разведчик:
  -Да я вас понимаю. Я сам к этому бардаку так привык, что если вижу человека честного и работающего на совесть думаю, не сумасшедший, ли он? Значит, вы их послали. А должны были сообщить мне. За это я могу инициировать ваше увольнение. Это серьезный должностной проступок. Но генерал Петлицын мне рассказал про вас и я не считаю это правильным. А на будующее полковник поймите, не все люди продаются. Кое-где еще есть такие вот люди, даже здесь в штабах. А поэтому...
  Подполковник начал рвать фотографии и кидать в урну для мусора.
  -А что с продажей оружия?- спросил Родионов.
  -Да ничего ерунда, один канал перекрыли, а их еще сколько. Причем половину мы знаем, но трогать нам их нельзя. Прямо с окружных складов вывозится и продается оружие. Конечно по липовым накладным с участием высокого начальства. Мы выходим на них, а нам говорят: стоп, оставьте это не вашего ума дело. Это наши генералы такие. Им не перечь, мигом в порошок сотрут. Они вездесущи как дьяволы! -
  -Хорошо, вот продается вывозиться оружие, это сейчас смутное время. А потом представьте лет через пять, ну двадцать пять, все равно же порядок наведут и кто-то посчитает это имущество и выявит недостачу, что тогда будет. Ведь эти люди еще живы будут?-
  -Может и живы будут, может, и нет. Но знаете, дорогой полковник любящий задавать такие опасные вопросы, после которых человек может запросто пропасть навсегда, что я вам на это скажу. А скажу я вам вот, что. Если лет через двадцать вы узнаете, что военные склады, простоявшие лет сорок-пятьдесят где-то в Поволжье или на Дальнем Востоке вдруг начнут гореть и взрываться, то вспомните обо мне бедном труженике разведки. Кстати я в Азербайджане служил на такой вот базе - окружных складах РАВ. Как раз Союз трещать начал по швам. Так вот наше начальство вооружение ящиками продавали, ящик гранат на ящик денег, представляете. Я ноги оттуда едва унес. Ну ладно дело уже прошлое. Удачи вам полковник!
  Они простились.
  Родионов вспомнил, как совсем недавно в 1992 году он прилетал в Петербург хоронить отца, внезапно умершего от инфаркта. Был хмурый декабрь, вечерами быстро темнело. Родственники толпились в прихожей однокомнатной отцовской квартиры, а его тело, привезенное из больничного морга неестественное, бледное, холодное, словно восковая фигура лежало в гробу посреди зада на двух установленных под гробом стульях. Все прощались. Приезжали сослуживцы, знакомые, какие-то товарищи несли цветы, деньги, выражали соболезнование.
  Было много суеты, приехал представитель штаба военного округа, привез венок, уточнил время похорон, обещая прислать оркестр. Родионов вышел на балкон, было грустно. Отец прожил длинную счастливую жизнь, наполненную смыслом, и службой Родине и умер тихо и спокойно, ненадолго пережив страну которой он так верно и преданно служил.
  На балкон зашел невысокий крепкий хорошо одетый мужчина:
  -Владимир Иванович? - спросил он, просто, без каких-то лишних слов, которыми так изобиловал этот день.
  -Да, здравствуйте, - ответил полковник.
  -Владимир, - протянул мужчина свою руку.
  -Владимир, - пожал ее Родионов. Рукопожатие было крепким.
  - Я с мэрии, приехал узнать, чем мы еще можем вам помочь, вообщем-то все основное сделано, место на Пискаревском кладбище для вашего отца, мы все договорились! -
  Он протянул Родионову бумаги.
  -Спасибо,- вздохнул полковник.
  -Это вот вам от нас,- гость из мэрии протянул пухлый конверт с деньгами:
  -Берите, берите не смущайтесь, прошу вас! Я сам коренной ленинградец и кроме того косвенно коллега вашего отца, правда служил в КГБ, но о нем много слышал, на еще в семидесятые о нем лекции читали! -
  -Спасибо, но не стоило! - Родионов еще пожал мужчине руку.
  Тот протянул ему листок с телефонным номером:
  -Если что нужно звоните не стесняйтесь, прошу вас! К сожалению, наше государство сейчас стало забывать о своих настоящих героях, о наших отцах и дедах которые проливали кровь за этот страну! -
  -Да мой отец воевал здесь под Ленинградом на Пулковских высотах!-
  -И мой тоже, - ответил гость из мэрии:
  -Ну ладно извините, я у вас ненадолго, я спешу, если будут проблемы, прошу, звоните мне!-
  
  
  Родионов зашел домой. Он открыл дверь своим ключом, зашел - жена была дома.
  -Наконец явился, не запылился - она вышла к нему с бокалом шампанского в руках растрепанная, в халате, со следами макияжа на лице:
  -Нам надо поговорить.
  -Прости Света, говорить нам не когда, я уезжаю в командировку, мне надо срочно собираться, через полтора часа вылет! -
  -Да мне плевать на твои командировки. У тебя вся жизнь или служба или командировки. Вот и сына мне испортил, мерзавец! -
  Владимир не обращая внимания на слова жены, молча, прошел в свою комнату и начал из шкафа перекладывать сложенные вещи в свою большую дорожную сумку.
  -Знакомьтесь, - Светлана появилась в дверях его комнаты с полноватым лысым мужчиной в очках:
  -Это Владимир - мой муж, а это Андрей мой любовник.
  Андрей смутился, и автоматически взял ее за руку:
  -Света, Светочка ну ты чего, так же нельзя.
  -Ничего! Я даже рад за вас! - успокоил Андрея Родионов.
  Света вырвала свою руку у любовника:
  -А как можно? Ты видишь, что он говорит? Как с вообще как с этим человеком можно? Ему на все кроме себя и своей службы плевать. На меня плевать, на сына плевать. Он думает только о себе. У него жена уходит к другому, а ему все равно у него командировка! -
  Родионов складывал вещи, не выражая никакого негатива к происходящему:
  -Прости Света я и, правда, спешу, а потом мы с удовлольсвием с Андреем встретимся, если тебе так надо, посидим, обсудим нашу жизнь, теперь уже это как я понял с твоих слов, жизнь втроем?
  При этом полковник усмехнулся. Светлана стояла в своем синем легком халатике, накинутом на голое тело и негодование, вызванное полным равнодушием мужа, переполняло ее. Андрей был, немного испуган, он понимал то все идет как-то по-другому, чем он себе представлял. А пьяная Светлана негодовала:
  -Да не теперь уже давно. Мы давно втроем, вернее вдвоем, но вдвоем без тебя Родионов. Это как в анекдоте, помнишь?
  -"Скажи милый, ты будешь заниматься любовью со мной и с соседом",- она играла голосом, изображая то женский фальцет, то мужской низкий тон:
  - а милый ей в ответ: "нет, дорогая, я не согласен". "Ну, хорошо, мы тебя исключаем". Так и здесь мы тебя исключаем Родионов. Я тебя исключаю. Раз и навсегда. Исключаю из своей жизни. Проваливай. Вали в свою командировку и не приезжай больше. Я ненавижу тебя!-
  Она срывалась на визгливый неприятно режущий слух крик, в котором явно проступили истеричные нотки. Синенький халат распахнулся, и полковник даже отвернулся, чтобы не видеть ее розовое обнаженное тело. Раскрасневшаяся от злости Света запахивала халат, пряча свои прелести, и была такой чертовски привлекательной в этот момент.
  А ее переполняло чувство злости к этому бесчувственному человеку, которому она так дешево продала свою жизнь свое тело. Какая же я была дура, ведь сразу было видно какой он. А я верила, что все изменится! Что все будет по-другому. Но боже как это было обидно!
  Андрей сразу потянул ее за руку в другую комнату, как свою личную собственность, которой по праву сказанных ей слов теперь он мог безраздельно сам распоряжаться, и она неожиданно поддалась, уступила. Босыми ногами пошла следом за ним. Дверь громко хлопнула как выстрел в тишине, и Владимир вдруг остался совсем один в этой комнате, у платяного шкафа, у сумки уже почти полной вещей. А ведь было время и они не могли расстаться друг с другом, как они любили тогда друг друга. Страстно, нежно. Ходили всегда вместе за руку, как Шерочка с Машерочкой. Да так смешно их называл отец Владимира. Кто были эти Шерочка и Машерочка, откуда взялись и что они делали, для всех так и осталось загадкой, а он не успел спросить у отца до смерти про них. Да были неразлучны и счастливы. Да, была любовь. И все куда-то прошло, утекло как песок между пальцев. А ведь еще совсем недавно она сама собирала ему сумку во все такие поездки.
   И полковник только сейчас понял, что потерял жену теперь уже навсегда. Зеркало их жизни разбилось на тысячу осколков, которые уже не склеить и не собрать воедино. Наверное, он должен был ругаться, как делают все нормальные люди в этом мире, когда у них забирают что-то им принадлежащее им, а этого Андрея спустить с лестницы. Но ему этого уже было не надо. Он потерял свою жену навсегда и с этим смирился, как смиряются тяжко больные люди со своей смертью, покорно принимая ее. В кармане он нащупал табельный пистолет Макарова. Где же кобура? Он вынул пистолет и с ним в руке полковник постучал в дверь в комнату жены. Подождал немного и потом вошел. Андрей и Света сидели на кровати, рядом, Андрей обнимал ее и гладил рукой по волосам словно ребенка. И эти оба увидев его с оружием в руках, вздрогнули. Светлана встала, и медленно пошла навстречу обманутому мужу:
  -Не надо Вова, я прошу тебя не надо. Это не выход.
  Он понял всю нелепость и драматизм ситуации. Полковник и правда выглядел как Отелло, на миг увидев свое отражение в зеркале шкафа - бледно серое лицо, небритый, синие круги под глазами. Боже мой, как глупо! А неужели она думает, что я хочу устроить кровавую разборку? И на миг с улыбкой он представил себе заголовок в газете: "придя домой, полковник генерального штаба застал жену с любовником и убил обоих!". Как же это все глупо и пошло.
  -Ты не знаешь, где кобура? - спросил Владимир, пряча ствол. Андрей встал, попятился к окну. А Света наоборот делала шаги своими босыми ногами ему навстречу, приближаясь все больше и больше. Он даже почувствовал запах духов, и у него закружилась голова. Она поправила белые волосы рукой и взяла мужа рукав.
  -А тебе только это надо?- спросила Света. "Лучше бы он убил меня как мужик" подумала она. "Но разве он может кого-то убить?". Она повернулась к нему спиной.
  -Да пошел ты,- безразлично бросила жена в него фразой так сочно, словно дала оплеуху, и включила телевизор. Замелькали лица со вчерашнего новогоднего шабаша. Те же веселые лица. Телевизор громко кричал, из него лилась эта проклятая музыка. Все это напомнило ему ночь накануне, напомнило ему, как пришла, взволнованный дежурный офицер принес ему весть, что полк сына беспечной рукой командования введенный в Грозный, разбит, расстрелян, а остатки сражаются в полном окружении. Это полное безразличие к происходящему со стороны власти и этих скачущих шутов, поющих свои идиотские шлягеры, отупляющие народ, низводящие его до пьяного убого быдла. Она не убавляла, а лишь переключила на другой канал, а там шла передача прямо из самого Грозного. Журналисты НТВ брали интервью у Дудаева в Рескоме. И было видно, что это они, а не мятежный президент, назвали российские войска оккупантами, бравый усатый генерал восторженно рассказывал им, как мужественно его герои дерутся за свободу республики. Промелькнули кадры, показавшие массово убитых российских солдат, сгоревшую технику, танки, которые почему-то неподдельно обрадовали этих журналистов, именовавших наших военных не иначе как федералами. Промелькнуло обещание показать интервью с пленным российским офицером. И если, вчера все увиденное им, было просто циничным безразличием зажравшегося шоу-бизнеса к происходящему, то в сегодняшнем репортаже, выпущенном в эфир не где-то там подпольно, а на центральном канале он усмотрел прямое подлое предательство. Предательство армии, предательство его самого, предательство его сына. И он больше уже не мог всего этого терпеть.
  -Убавь, а лучше выключи это, - тоном, не требующим возражений, приказал жене Родионов. Его передернуло от нахлынувшей злобы.
  -Еще раз по буквам, повторяю для тупых, пошел ты!- но не по буквам, а по слогам произнесла супруга. Она даже не поворачивалась к нему лицом, она в такт льющейся музыке рекламы начала дирижировать пультом. И ему было ясно - это неподчинение его приказу, это предательство их общего сына. Но он даже не отдавал себе отчета в том, что жена, ничего не знает, ни о его командировке, ни о его участии в этих боях, как не знает и о печальной участи окруженного полка. А Родионов уже не мог себя остановить, он не контролировал свой разум.
  -Я сказал, убавь, - в голосе проскользнули металлические нотки. Андрей снял очки и предпочитал, не вмешивается. Хотя, наверное, он должен был сказать что-то вроде: "эй ты полегче", но осторожность его удержала, хотя он почувствовал себя уязвленным как мужчина, но винил в этом не Родионова, а провокатора Свету. Ему было неприятно быть участником этой сцены, но эту женщину как ему казалось, он любил и подчинялся ей.
  Жена-провокатор же резко перехватила пульт и начала нарочно издевательски прибавлять звук телевизора. Это уже было просто невыносимо. Казалось вся мерзость с экрана, как дерьмо прорвавшее канализацию, льется и в загаженный мир, наполняя его своим жутким зловонием и это срочно нужно было прекратить. В душе Владимира накопленное напряжение прошедших дней словно сжало какую-то внутреннюю ранее неизвестную ему пружину и он почувствовал, что вот вот и он не выдержит, пружина лопнет, взорвется, и ему срочно, срочно что-то надо делать! Родионов в сумасшедшем порыве накопленной ярости и бессилия, решительно достал пистолет, не дрогнувшей рукой снял предохранитель. Двумя выстрелами он заставил телевизор навсегда замолчать, заткнутся, престать лгать, нести чушь. И словно оправдываясь уже приходя после случившегося в себя, и будто бы стыдясь сделанного в порыве, зло повторял:
  -Я же просил тебя выключить его! Надо было просто его выключить!-
   Экран проглотившего пули телевизора сразу потух. Выстрелы отбросили его корпус к стене и заставили повернуться боком. Звук оборвался. Стреляя, полковник почувствовал, что он стреляет по этому миру, с которым у него свои счеты, миру давно забывшему, что есть он Родионов, живет в нем, живет таким, какой как он есть, и у него есть свое право на жизнь, на правду. Право любить, право ненавидеть и выбирать.
  В ушах от грома выстрелов зазвенело, квартира погрузилась в полную тишину. Все замолчали. И было слышно, как за окном шумит город, сигналят проезжая машины, идут, скрипя снегом под ногами прохожие. Пауза затянулась, повисла в воздухе. И вдруг Светлана заплакала, слезы потекли по ее лицу, размазывая потеками черную тушь с ее глаз.
   А на столе стояла ваза полная гвоздик, с красными, как будто остриженными головками на тонких длинных прямых ножках. Это были уже цветы, ей подаренные не им. "Наверно он ее и правда любит?" подумал полковник: "А я так давно перестал ей дарить цветы и говорить хорошие слова. Замечать, что она женщина и требует внимания, любви. Но почему, же это гвоздики, она ведь всегда любила розы? Или ей так одиноко было, что она согласна и уже на гвоздики?".
  -Ты больной Родионов, ты больной!- кричала она и бросилась к нему, стала бить его по щекам, потом маленькими острыми кулачками в грудь. Волосы разметали по ее плечам. Он отступал, не уворачиваяь от ударов в сторону, а покорно опустив руки и будто бы оправдываясь, повторял все одно и то же, не в силах ей сказать правды:
  -Я же просто просил убавить звук! Я просто просил тебя убавить звук!-
  А стальная пружина, свернувшаяся в его душе змеей, уже распрямилась, вся ненависть и отчаяние выплеснулось в этом глупом поступке, опустошила его до дна. Так словно бы уже в нем совсем ничего и не осталось. И усталость бессонных ночей проведенных на службе разом навалилась на него, подмяла собой.
  Все, это надо было это прекращать. Так дальше невозможно. Родионов спокойно убрал оружие, развернулся и вышел из комнаты прочь.
  -Я ненавижу тебя! Ты шизофреник! Больше никогда, ты слышишь, никогда сюда не возвращайся! - кричала жена ему вслед, громок рыдая.
   Зачем он стрелял? Как это глупо, какой нелепый дешевый фарс? Еще чуть и он начнет стрелять в людей? Безумие! Ему стало стыдно, захотелось вернуть все назад, что бы вычеркнуть этот дурацкий поступок из своей жизни. Но он понимал - над временем он не властен, как и не властен над обстоятельствами. До чего же он дошел? Ведь он мог причинить им вред, пули же могут отрикошетить, и случайно, от стены, одна из них могла ранить или что еще хуже убить кого-то. Что он наделал? Зачем?
  Полковник забрал свою сумку с вещами в соседней комнате и покинул квартиру, молча, даже не закрыв за собой дверь. Он только услышал, проходя мимо, как жена жалобно всхлипывала в своей комнате, а Андрей ее успокаивал, что-то ей, говоря, но говорил он тихо, неразборчиво, и было совсем непонятно, что же он, ей говорит. Она повторяла за ним лишь отчетливые: "да, да", с чем-то соглашаясь.
  Родионов был лишний в их жизни. "В сущности, в чем виноват телевизор?" - подумал он: "у всех и каждого свой выбор. И этот выбор и есть личная ответственность каждого человека. И никто не виноват, что одни выбирают то или иное. И ни он, никто другой не имеет право судить людей их выбор". Тут он, почему то вспомнил как перед поездкой в Афганистан, тогда давно, его уже сейчас покойный тесть, человек властный и суровый, бывший крупным партийным функционером, видя, что чересчур правильного зятя ему уже не отговорить от командировки, кричал ему вслед: "ну и дурак ты Вова, отстрелят тебе голову там, дурачку! Так тебе и надо! А Светку жалко!". А ведь один звонок тестя и вместо Афгана они поехали бы вместе в Германию. Но он тогда твердо все решил сам для себя. А беременная на 6 месяце Света тоже тогда плакала горькими слезами, провожая его в дорогу. А он еще молодой лейтенант, твердо решил увидеть войну своими собственными глазами, и не боялся никакой такой смерти, потому, что свято верил в свою счастливую звезду.
  "Прощай!" мысленно простился он со Светланой, перешагивая через порог квартиры: "прощай моя милая любимая жена!". Навстречу касаясь легких ног, побежали знакомые ступеньки подъездной лестницы, пилой заскрипела открывающаяся дверь, морозный воздух, обжигая, ударил в лицо. Не оборачивая назад, как во сне Родионов зашагал вперед по заснеженному двору по тропинке мимо детской площадки.
  Он не знал, что его жена выбежала следом на лестничную площадку и зарыдала, держа в руках веревочку на которой висел маленький крестик. И следом выбежавшему Андрею, непонимающе хлопающему глазами и крутящему в руках очки, принялась, всхлипывая, сбивчиво объяснять, что Владимир забыл свой нательный крестик, который одевал лишь тогда, когда судьба направляла ее мужа в горячие точки. А также то, что кобура лежит в шкафу. На шум открыли двери еще пьяные сонные соседи, недоумевая открывшейся картине - плачущей Свете и незнакомого мужчины, которой неуклюже успокаивал ее. Звуки выстрела были приняты, наверное, за громкие хлопушки и о них даже никто не спросил. Зайдя домой, Светлана выпила водки, ей стало легче.
  В подземном переходе метро паренек в зеленом пятнистом камуфляже пел под гитару. Перед ним стояла картонная коробка, куда вечно спешащие, серые как мир вокруг люди, проходя мимо, бросали свои деньги. И эти деньги: мятые как будто обрывки бумаги - купюры, небрежно рассыпанная мелочь, лежали поверженные искусством у самых его ног, а он их не видел и видеть не хотел. Его громкий сильный голос звучал, вырывая людей из повседневности, из полусна спрятавшейся от мира за заботами души. И Родионов с удивлением услышал слова этой песни, так задевшие его за живое:
  "Он прошел сто дорог, три войны и остался жив,
  Он до сих пор видит страшные сны,
  Он до сих пор умирает в них,
  Он помнит ветер в горах,
  Он помнит лица друзей,
  Но подполковник не нужен своей стране".
  Его страна сдала в музей!
  А дальше шел припев:
  "Подполковник не нужен своей стране, своему сыну своей жене,
  Переживая крах, в своих мечтах, он ищет истину в вине!"
  Полковник подошел к парню и нашарил в кармане какую-то мелочь, бросил ее в коробку.
  -Сам сочинил?- спросил он у парня.
  -Сам,- гордо ответил тот, а потом звонко по-строевому и с улыбкой добавил:
  -Сам сочинил, товарищ полковник! Понравилось?-
  Ему подумалось, наверное, сам Господь, руководствуясь непостижимым, одному ему лишь ведомым замыслом, творит все в этой мире так, что в любой жизни нет ни чего случайного, происходящего нечаянно или по нелепому стечению обстоятельств, как это пытаются представить плывущие по течению безвольные фаталисты. В мире все закономерно. Так как если мир это хаос, то в нем нет никакого смысла. И тогда любая человеческая жизнь, как и ее смысл, есть иллюзия, а сама жизнь просто ничего не значащий сон. Но если все закономерно, то случайности не бывает. И любой человек, встретившийся на его пути, каждое произошедшее с ним событие это метка судьбы. Предначертанный знак, - указывающий на что-то, о чем то, важном говорящий ему. И если это не понято сейчас, не разгадано им, не узнано, то он обязательно поймет это завтра или через некоторое время и вся жизнь через череды мелькающих разрозненных событий превратится в длинный последовательный и понятный путь. Пускай даже путь к смерти.
  4
  В Моздоке Родионов ожидая борт, на взлетной полосе военного аэродрома нечаянно встретил товарища по академии генерала Орловского, они оба обрадовались неожиданной встречи, разговорились. Юра Орловский только вернулся с Ханкалы и в свойственной ему манере, зло шутил над другом.
  -Каким тебя чертом сюда занесло?- спросил генерал, внимательно оглядев товарища. Его смущал внешний вид того, его экипировка.
  -Командировка,- просто пояснил Владимир.
  -Понятно, генеральный штаб у нас тоже не спит!-
  -Как видишь!-
  -Вова, вот ты мне дураку, скажи, зачем тебе там звезды на плечах в Грозном, сними их к чертовой матери, вместе с погонами и выкинь. Избавься и от кокарды. А то, как звезда во лбу у принцессы. Это гражданская война, а не парад, она особенно жестока. Там в Грозном снайперов как грязи, за твои звезды этим наемникам доплата идет, ты, что хочешь кому-то из арабов семейный бюджет своей смертью пополнить? - с искусственной улыбочкой опытного человека получал он Владимира, и тут же на полном серьезе спросил у задумчивого товарища:
  -Скажи вот еще мне Вова, а у тебя есть гранаты с собой?-
  -Нет,- растеряно ответил Родионов.
  -Да, ты у нас работник карандаша и бумаги, это ясно!-
  -Ну да!-
  -Так получай гранаты немедленно, получи сразу две и рассуй себе по карманам! Что бы при тебе были всегда, ты понял? -
  -Зачем?-
  -А вдруг в плен тебя будут брать, а ведь тебя генштабиста сам Масхадов как минимум, наверное, пытать будет? Уши отрежет, и в твой зад фугас засунет! -
  -Не смешно Юра!- обиделся полковник. Он ненавидел все армейские шутки про зад и вазелин.
  -А тут знаешь Вова уже давно никому и не до смеха! Тут плакать надо!- вдруг всерьез разозлился генерал:
  -Да Вова здесь уже давно никто не смеется, а все только кровью дружно харкают, наперегонки. А знаешь, зачем тебе Вова именно не одна, а сразу две гранаты нужны? -
  -Одна для врага, а другая для себя? - догадался Владимир.
  -Не угадал Вова, так было в Союзе, это там одна для врага, другая для себя, это там, так было, а сейчас друг мой правила изменились: одна для себя и еще одна знаешь для кого?-
  И выждав паузу, генерал произнес, наблюдая за тем какой эффект откажет сказанное им на Родионова:
   -Для товарища рядом, который уже не сможет сам себе помочь! Понял меня? -
  -Понял Юра. А как же пистолет, а пуля в лоб? Не модно? -
  -Неактуально! Во-первых, его с собой надо таскать, по-мимо бронника, каски, АКМ и боекомплекта, а там, в Чечне этим пистолетом можно только местное население насмешить. Там калибр подольше уважают! А пистолет как боевое оружие, кстати, никак не котируется, там даже дети, наверное, его уже не боятся. Вот толи дело гранатомет какой-нибудь, вот это да. А во-вторых, Вова, кто тебе там, когда в плен будут брать тебя, не дай бог этого, его вытащить позволит, никто! Тебе сразу руку отстрелят! А в третьих если даже успеешь себе в лоб пальнуть, то это по некоторым обстоятельствам не очень твоих близких обрадует.-
  -Согласен, дыра во лбу не очень красиво смотрится, фасад портит!-
  -Не в этом Вовочка дорогой дело! Тут не дыра во лбу тут член во рту! Или яйца в глотке! Так что извини брат граната надежнее! Чем с яйцами в глотке лежать! -
  В метрах трехсот мимо них по дороге промчалась колонна автомобилей с горящими фарами и включенными мигалками, а замыкал ее БТР. Колонна, лихо не сбавляя скорости, вырулила к стоящему вдали одинокому воздушному лайнеру. Из машин как горох рассыпались спецназовцы, оцепив весь периметр вокруг самолета.
  -Видал, что делается? "Альфа"! - обратился Орловский к Владимиру, указывая на картину происходящего:
  -Знаешь кто это?-
  Манера засыпать собеседника многочисленными вопросами была фирменным коньком Юры Орловского, распустившаяся в нем под генеральской фуражкой с новой яркой силой.
  -Нет,- ответил тот и с интересом посмотрел, как к самолету от машин двинулась немногочисленная процессия.
  -Сергей Степашин и Егоров в компании журналистов ко Льву Рохлину в войска ездили, показывали миру, что наши дела не так плохи как говорят. Да и спасибо сказать, заодно! Молодцы ребята держатся! -
  -Понял брат, чем плоха пуля во лбу? Когда там эти боевики найдут твой труп, мало не покажется - они так его изуродуют, что родные тебя не узнают, они изобретательно внесут некоторые доработки в божье творение под именем Владимир Родионов!-
  -Да что ж они звери там, что ли все?-
  -Да нет, вроде всякие есть, разные, как и везде, просто к худшему готовься, понял, чтобы не разочароваться!-
  Родионова позвали, его Ми-26 уже готовился к взлету, в разгаре была погрузка на борт убывающего личного состава. Друзья обнялись, прощаясь. Орловский вздохнул:
  -Эх, Вова, Вова. У нас все как в анекдоте - кто знает как, уже не может, а тот, кто может, пока не знает! Полковников и генералов как грязи осенью на дорогах, а простых взводных командиров войскам как воздуха не хватает! Нашу армию преследует один и тот же вопрос на протяжение всего долгого двадцатого века, на который и сейчас у меня нет ответа: почему что бы научились хорошо воевать нас нужно вначале хорошенько побить?-
  Из Моздока Родионова, на транспортном Ми-26, в который как селедки в банку набилось более сотни человек - военнослужащих с оружием и баулами, рюкзаками и сумками доставили сначала в Ханкалу и уже оттуда в грохочущий Грозный. При подлете к Ханкале, когда огромная машина, прозванная "коровой", вибрируя всем корпусом, совершала посадочные маневры, полковник увидел в иллюминатор какие-то строения, бесцветную взлетную полосу и военную технику. А вдали лежал город, рассыпанный сотнями серых зданий укрытых кое-где в клубах черного дыма. А над ним голубое опрокинутое ввысь небо. В людях почувствовалась растущая нервозность.
  В Грозном шли ожесточенные бои. На самом въезде в город на большом дырявом фанерном щите, прикрепленном к столбу, куском металлической проволоки, большими буквами, было кем-то доброжелательным не в меру написано: "Добро пожаловать в ад!". Эти слова, небрежно начертанные красной краской, казались выведенными человеческой кровью, и, могли, несомненно украсить вход и в саму преисподнюю. Кто же их написал, было, никому не важно, и многие, даже и сам полковник подписались бы под этими словами.
  Колонна техники, с которой Родионов отправлялся в город, вошла в него с наступлением сумерек. Вечерело. Техника шла вперед, утопая лязгающими гусеницами в грязи. Грозный безразлично встречал их вымершими улицами, коробками искалеченных домов пронзенных прутьями обнажившийся арматуры, дымом и грязью. Холодный город пристально разглядывал их пустыми глазницами мертвых окон, пугал остовами сгоревших машин и окоченевшими человеческими трупами, не кем не убранными, брошенными у обочин. Город погружался в ночную темноту. Ближе к центру грохот боев усилился. И во мраке, ослепляя все вокруг, мгновенными вспышками яркого огня гремели взрывы, метались языки пламени и глухо стучали, сливаясь в шум непрекращающегося боя выстрелы. Из тьмы вырывались и исчезали вдали, прочерчивая темноту огненным пунктиром пулеметные очереди, плясали неясные тени, метались фигуры людей.
  Полковника доставили к штабу восьмого армейского волгоградского корпуса, тогда находившемуся в подвале разрушенной республиканской больницы. Командовал корпусом генерал-лейтенант Лев Яковлевич Рохлин, к его штабу и был прикомандирован полковник Родионов.
  На улице у больницы его уже ждал молодой парень, видимо офицер, в перепачканной форме начисто лишенной каких-либо знаков воинского различия с двумя такими же, как он сам ребятами помладше, но только в касках и броне.
  - Лев Яковлевич приказал! - пояснил офицер, и ребята дружно облачили полковника в бронежилет, вмиг придавивший его к земле своей непривычной тяжестью. И только после этого они повели за его собой, напрямик через задымленный двор, к штабу. Под ногами чмокала черная грязь, хрустели отлетевшие ветки раненных деревьев, скрипели осколки кирпича. Что-то вокруг гремело, ухало, громко рвалось, чадило гарью, взлетало вверх снопом огненных искр и языками пламени и тут же гасло, чуть стихало, но возникало заново, как-то уже по-другому, но все так же близко и страшно. Кружась и замирая в воздухе легкими серыми снежинками, из окон горящего дома, падая на них, разлетался пепел. В свете вспышки прогремевшего взрыва на щербатой от пуль и осколков стене Владимир разглядел надпись: "Ельцину - водка. Чечне - свобода".
  - Это, наверное, определило место выбора штаба?- пошутил он, кивнув на надпись, но сопровождавший его офицер был сдержан, предельно серьезен, шуток не понимал, или просто не хотел понимать. Он всем своим видом показал, что ему не до них, и поэтому в ответ сухо промолчал и на надпись не посмотрел. Он двигался быстро, ловко и полковник, облаченный в бронежилет, едва успевал за ним. При этом капитан еще и торопил его:
  - Давайте быстрее товарищ полковник, они могут в любое время начать обстрел! У них есть танки и артиллерия и даже "грады". Тогда нам будет трудно с вами здесь пройти! А еще снайперы-суки работают!-
  5
  В подвале горящего и задымленного дома, в какой-то паре сотен метров от вражеских позиций, Родионова встретил в треснутых очках, простуженный, сутулый генерал, больше похожий на усталого колхозного агронома. Рохлин был доброжелателен и невозмутим даже в этой сложной боевой обстановке. Полковник ему представился, но генерал, оказался чужд формальной строгости.
  -Рад приветствовать представителей арбатского военного округа! Каким же чертом вас полковник занесло в наш ад? Я знаю, некоторые ваши коллеги из Генерального штаба, предпочитают сидеть там, в Моздоке, оттуда им более удобно руководить войсками, оказывать нам, так сказать посильную помощь, ну а вы прям герой!- рассмеялся он, пожимаю Родионову руку.
  -Это у вас первая война?- спросил генерал.
  -Нет, Афган, я командовал там ротой в 1985 году! -
  -Тогда понятно,- вздохнул генерал, протирая платком свои очки, ему было неприятно вспоминать это, им принесли жидкого чаю с печеньями:
   -Я майором еще поехал служить в Афганистан в 82 году, в год смерти Брежнева. В должности командира отдельного мотострелкового полка участвовал в боях в провинции Бадахшан, где и получил свое первое ранение. Потери у нас в полку были большие. Тогда меня обвинили в провале операции и сняли с должности командира части, перевели на должность заместителя. Сказали: кто-то должен быть виноват, этот кто-то ты. А я и не отрицал своей вины. В 84 году меня восстановили, опять командовал полком. А в октябре 84 года вертолет, в котором я летел, был сбит душманами. Жене сказали, что я погиб, а на самом деле я выжил, у меня тогда был сломан позвоночник и обе ноги. Все-таки вертолет упал и разбился с достаточно большой высоты, но я не погиб. Так что Афган я хорошо запомнил. А там, кажется, его что-то очень быстро забыли!-
  В июне 1993 года генерал-лейтенант Рохлин вступил в должность командующего 8-м гвардейским армейским корпусом. Этот гвардейский корпус считался преемником доблестных традиций славной 62-й армии легендарного генерала Василия Ивановича Чуйкова, мужественно оборонявшей Сталинград. Именно эта отважная армия, отрезанная от остальных сил фронта, истекая кровью, вынесла на себе все главные тяготы обороны города. Тогда командующий армии настаивал, что бы бойцы видели своих командиров в рядах своих подразделений, а не прячущимися в штабных блиндажах за их спинами, и понимали, что не они брошены на произвол судьбы ими. А их командиры, если надо умрут вместе с ними рядом в бою, все от сержанта до генерала. А сам Чуйков, как и его заместители не покинули город, став в первую очередь примером для солдат, хотя управлять прижатой к Волге расчлененной противником на части, армией, сохранившей за собой лишь узкую прибрежную полосу, было лучше с другого берега реки. Там в Сталинграде впервые была применена эффективная для боев в городе тактика штурмовых групп. Бои велись не силами штатных линейных подразделений, а специальными штурмовыми группами, в состав которых входили: стрелки, саперы и снайперы, группам придавались противотанковые средства и большое количество гранат. Армии в последующем было Указом Ставки в апреле 1943 года, присвоено наименование 8 гвардейской, а уже в советское время она была переформирована в корпус. В 1945 году те же штурмовые группы 8 гвардейской армии под командованием Чуйкова брали Берлин.
  Первое, с чем столкнулся новый командующий волгоградского корпуса, это было халатное отношение офицеров корпуса к своим непосредственным обязанностям, во многом вызванное происходящими в стране событиями, хроническим безденежьем, развалом и отсутствием каких-либо перспектив дальнейшей военной службы. Одним словом неопределенность. Офицеры тогда массово бежали из армии. Над корпусом висела угроза сокращения и переформирования.
  "Лучший способ дискредитировать армию и саму воинскую службу в глазах общества - вывести войска на поле боя неподготовленными", - так считал генерал и сделал упор на боевую подготовку частей корпуса. Его подчиненные считали, что он выслуживается и делает на них карьеру.
  1 декабря 1994 года в корпус получили боевое распоряжение: выдвинуться в район сосредоточения на станцию Кизляр с последующей задачей разоружения незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики.
  - Сам я мог не идти сюда со своим корпусом, - рассказывал позже полковнику Рохлин. - Да конечно командующий войсками округа сказал мне тогда, что я могу послать командовать любого из трех подчиненных мне генералов. Но как бы я тогда выглядел? Я, эдакий самодур, который не давал людям ни дня отдыха, месяцами держал их на полигоне, снимал с должностей тех, кто не справлялся с задачами боевой учебы, и вот в минуту опасности вдруг оказался бы в стороне, послав людей умирать? Как после этого можно было смотреть в глаза своим офицерам и солдатам?-
  Слова Рохлина обожгли Владимиру душу, мурашки побежали по его спине "вдруг оказался бы в стороне, послав людей умирать, как я смотрел бы тогда людям в глаза?". Что этот генерал тоже болен, как и он?
  Родионов вместе с начальником оперативного отдела штаба поколдовали над картой. Передовые позиции волгоградского корпуса располагались районе высотки на подступах к дворцу Дудаева, там шли самые ожесточенные бои, обладание этим зданием нефтяного института позволяло артиллерийским наблюдателям корректировать огонь артиллерии по всему городу. А в городской больнице располагался штаб Рохлина. Потом разговор продолжился и плавно вернулся к недавним событиям 31 декабря.
  -Поговаривают, что Паша Грачев хотел, что бы город взяли к 1 января, мол, у него день рождения. Но это все чушь, я не верю. Он сам воевал. Он не такой дурак как его пытаются нам представить. Хотя и зажрался на своей должности! - спокойно рассказывал генерал. Так не спеша, он подробно изложил Владимиру все, что знал о произошедших событиях той роковой новогодней ночи 31 декабря в Грозном, участником которых сам и являлся. Он рассказал, как его по рации то и дело подгонял командующий объединенной группировкой войск Квашнин, как был недоволен им лично министр обороны, ворчавший: "Что же этот ваш хваленый афганец? Что он отстает, когда другие подразделения уже выполнили задачу и вышли в заданные районы". Но разве выйти в заданные районы значило выполнить боевую задачу? Нет, это совсем не чего не значило для Рохлина кроме одного - поспешишь, людей насмешишь. Причем кровавыми шутками! Город был ловушкой для войск, и никто кроме волгоградского корпуса к этому был не готов.
  А сводный полк корпуса Рохлина не спешил в город не из-за нерешительности его командования, он опытный генерал не повел свои войска в город кучей, цыганским табором, как это сделали другие. Свои тылы корпус оставил с боевым охранением в пригородах, в городе они бы только мешали ему и были легкой добычей для боевиков. Колонна корпуса, осмотрительно продвигаясь вглубь города по заданному маршруту, постепенно уменьшалась - его танки и БМП примерно через каждые 50 метров, для сохранения чувства локтя, становились на блокпосты, прочно закрепляя за собой занятую территорию, прочно прикрывая тылы и фланги наступающей группировке. Таким образом, все силы корпуса были равномерно распределены на протяжение его зоны ответственности, а дороги для маневра силами и коммуникации остались свободны.
  Продвигаясь к центру города, сводный полк волградского корпуса использовал обманные отвлекающие маневры, спутавшие карты противника. "Война это путь обмана" - любил повторять генерал.
  А ведь было и такое, что, уже начиная с 15.00 31 декабря, многие командиры частей, вошедших в город, радостно докладывали "наверх", о том, что Грозный ими взят и им уже пора, обратно домой, пора грузиться назад в вагоны и готовить дырки в мундирах себе под ордена. Получалась прямо маленькая успешная война, о которой так мечтает каждый офицер! Пришел, увидел и победил. А где же была до зубов вооруженная армия Дудаева, численностью почти пятнадцать тысяч человек с танками и артиллерией, о которой говорила разведка, которая еще недавно получила боевой крещение в боях с вооруженными Россией противниками Дудаевского режима, разбив их наголову? О ней все забыли?
  И только его, Рохлина грубо отчитывал по рации командующий войсками в Чечне Квашнин. Но генерал твердо действовал по своему плану. Он вообще всегда старался действовать по-своему, и в этом был залог его военного успеха. Командование прошедшей к вокзалу майкопской бригады удивленно сообщало в радиэфире об увиденном ими, - покинутый людьми вокзал, казалось, еще дышал жизнью, сохранными были помещения, кассы и киоски вокруг, словно люди совсем недавно буквально несколько минут оттуда ушли. А из подвалов и окон близлежащих домов опытные бойцы Дудаева уже ловили в прицелы гранатометов борта танков, рассматривали в мощные оптические прицелы импортных снайперских винтовок лица солдат и офицеров.
  "Тихому не верь, быстрого не бойся" - так гласила чеченская пословица. И как только на город упали сумерки, по всем средствам связи пронеслось, разрывая зловещую тишину - "Добро пожаловать в Ад!". А из мегафонов прямо с окон казалось еще недавно мертвых домов, понеслось над городом грозное эхо, зазвучавшее, словно боевой клич: "Аллах Акбар!"
  И начался настоящий огненный ад. Это был разгром. 81 полк, зашедший в город со всеми тылами и техникой, попал в огненное кольцо засады. Подбитая горящая техника запрудила дорогу еще пока целым боевым машинам, им не куда было деваться, их расстреливали в упор, как в тире. Они огрызались яростным огнем. Боевики привязывали гранаты к парашютикам от сигнальных ракет и бросали их из окон домов на колонны. Граната при этом взрывалась в воздухе и поражала большую площадь.
  Родионову о сыне стало известно, что он в том тяжелом новогоднем бою пропал без вести, никто не видел его гибели или пленения. По сбивчивым рассказам офицеров 81 полка Владимир восстанавливал шаг за шагом жуткую картину боев. С их слов стало известно, что БПМ сына было подбито, взорвалось и сгорело. И кто-то даже видел, как он с бойцами успел его покинуть. Те двое бойцов бывших с сыном попали в эту ночь в плен боевикам, о чем была получена информация по каналам ФСБ от правозащитников. Они оба были из его взвода. Даже была предоставлена видеозапись, как оба этих парня испуганно общаются с независимыми журналистами в подвале Президентского дворца. Через ФСБ полковник попросил у правозащитников уточнить судьбу своего сына. В ответ ему сообщили, что действительно какой-то лейтенант, из мотострелковой части раненный в ногу, находится в плену. Захвачен он был вместе с этими двумя бойцами из взвода Родионова младшего. Фамилию офицера, однако, установить не удалось. Но появилась очень большая надежда, которая приятно успокаивала, что это и есть Игорь, и что он жив. Таким образом, сын числился в списках, пропавших без вести. По настойчивой просьбе Родионова пока ситуация окончательно не прояснится решено было его гражданской жене ничего не сообщать. А в пункт постоянной дислокации в Самару передали, что Родионов находится в тыловом госпитале на лечении и пока из-за неразберихи как впрочем, и многие другие связь с домом потерял. В Афганистане пусть и крайне редко так же неосмотрительно записывали людей в списки погибших, а потом эти люди находились. Никто не жена и невеста сына ни о чем знать ничего пока были не должны. Он во всем разберется. Время еще есть и сам Родионов тут.
  В радиэфире уже шли переговоры между воюющими сторонами об обмене пленными и передаче тел погибших друг другу для захоронения. Армия Ичкерии сделала несколько красивых жестов, передав группу испуганных пацанов через какой-то лояльный к правительству Дудаева международный правозащитный комитет с явно популистской целью.
  В темных сырых подвалах разрушенных домов, находились бойцы, которых местные чеченцы спрятали от боевиков, укрыв от плена. Полковнику оставалось одно - верить, потому что иное не имело, никакого смысла.
  Позже Родионову от пленных боевиков стало известно, что назначенный в марте 1994 года начальником Главного штаба Вооружённых сил Ичкерии Аслан Масхадов, разработал коварный план, по которому боевики специально пропустили колонны бронетехники в центр города, после чего с наступлением темноты нанесли по ним мощный удар. Уничтожение российских войск на узких улицах Грозного было организовано классически: обычно сначала уничтожалась головная и замыкающая машины в колонне, после чего из окружающих домов открывался многоярусный огонь по остальной бронетехнике, пехота, танки и боевые машины расстреливались в упор.
  В своем подробном отчете, подготовленном для Главного оперативного управления Генерального штаба, Родионов писал горькие правдивые слова по "горячим следам" недавних событий: "батальоны 81 мсп и 131 (Майкопской) омсбр, встав плотными колоннами вдоль улиц в центре Грозного, у железнодорожного вокзала и президентского дворца Дудаева, не рассредоточились. Не были выполнены обязательные мероприятия организации по охраны и обороны, укрытия техники, не выставлены блокпосты по маршруту движения и не велась разведка, что позволило боевикам скрытно сосредоточить против них мощную ударную группировку. Сыграло свою роль слабое знание местности предстоящих боевых действий, отсутсвие достаточного обеспечения подразделений топографическими картами, а выданные зачастую не соответствовали действительности. Радиосвязь было налажена по открытым каналам, что позволяло противнику перехватывать переговоры подразделений".
  В разгроме 131-й бригады и 81 мсп входивших в группировку "Север" Родионов в своем докладе справедливо обвинил ее командование: "В 11 часов 31 декабря, по радио командовавший группировкой генерал-лейтенант Пуликовский отдал приказ на вход частей в Грозный. Письменных боевых и графических документов в части из штаба не поступало, части не была проведена подготовка. Передовой командный пункт Северной группировки так и не был развернут".
  "По итоговым данным, известно, что в ходе боев с 31.12 по 2.01., только 131-я бригада потеряла 20 из 26 имевшихся в ее составе танков и 102 из 120 боевых машин пехоты, вошедших в город" - завершал доклад полковник. Кроме того от штабных офицеров корпуса ему стало известно, что боевики захватили карту, где были нанесены все координаты российских войск. Вероятно, эта карта была изъята у кого-то из раненых или убитых командиров. Как бы ни были плохи карты, которыми были снабжены войска, знающие город боевики, все, что им надо вполне смогли по ним для себя определить.
  Рабочая тетрадь оперативной группы центра боевого управления 8 гв. АК" которую изучал полковник пестрила записями, свидетельствующими о постоянных переговорах Рохлина с представителями Министерства обороны и Северо-Кавказского военного округа, в которых генерал просил не задерживать колонны со вновь прибывающей техникой, оружием, боеприпасами.
  В ночь с 1 на 2 января, когда Восточная группировка отошла, Западная увязла в боях и встала, Северная, в лице 131-й бригады и 81-го полка, была разгромлена, боевики сосредоточили весь огонь на подразделениях волгоградского корпуса. К этому времени Рохлин уже успел подтянуть все свои наличные силы, те самые 600 бойцов и командиров 255-го и 33-го полков, разведывательного батальона и некоторых других подразделений. И отдал команду собирать все и всех, кто уцелел в разбитых колоннах.
  2 января ситуация продолжала оставаться катастрофической.
  - Подсчет сил противника, - рассказывал Рохлин, - проведенный на основание данных разведки и радиоперехватов, свидетельствовал: на каждого солдата и офицера приходилось от 6 до 10 боевиков. Противник имел полную свободу маневра и мог достигать на отдельных участках еще большего перевеса сил. Тогда от разгрома спасло то, что как видите, мы не спешили выполнять приказы командования!-
  И корпус Рохлина, по численности личного состава - сводный полк, остался совсем один вырвавшийся вперед, и находящийся теперь в оперативном окружении, но стоило ему отойти, отступить, как вся операция была бы с позором провалена, и все надо было бы начинать сначала. При этом все, за что так щедро заплачено кровью, отдать торжествующему врагу. А потом снова дом за домом, квартал за кварталом, возвращать назад с боями. И тогда же стало ясно, что помощи ждать не от кого, это был самый отчаянный момент сражения за город. В тот день на связь к генералу вышел заместитель командира 20-й гвардейской дивизии входившей в состав корпуса, и предложил генералу последовать примеру отступивших частей. Но он отверг предложение.
  "Если не выстоим, то здесь ляжешь, комдив, и я тоже", - ответил ему командующий. То, что называли гражданской войной, он считал бандитской разборкой на государственном уровне, когда одна захватившая власть в стране банда уничтожает другую более мелкую банду, вставшую у нее на пути посредством армии. Армия в качестве разменной монеты в схватке грабящих свои народы временщиков, а за этим жертвы, кровь и огонь. Это все надломило генерала, и Рохлин впервые тогда задумался о самоубийстве.
  Оперативное командование находилось в шоке, оно "зависло" в полной прострации, не понимая, что происходит, как быть дальше, что же теперь делать. В те дни на связь с корпусом из начальства никто не выходил. Они тщетно искали оправдания случившейся трагедии. Все начальники словно воды в рот набрали. С того момента Рохлин не получил ни одного приказа. Министр обороны, не выходил из своего штабного вагона в Моздоке и беспросветно тяжко пил.
  В ночь со 2 на 3 января генерал-лейтенанту Льву Рохлину были переданы в оперативное подчинение 81-й и 276-й мотострелковые полки, остатки 131-й бригады, части корпусного подчинения 67-го армейского корпуса и вновь прибывшая 74-я отдельная мотострелковая бригада Сибирского военного округа. Но командующий отказался принять под командование деморализованные остатки 131 бригады и 81 мсп. Их надо было выводить из боев, дать отдохнуть, переформировать. А лучше вообще больше не вводить в состав действующих сил. Люди пережили трагедию.
  Боевики продолжали атаки на подразделения 8-го корпуса. Им приходилось отбивать по 10-12 атак в день. Артиллерия, минометы, танки боевиков пристреляли каждый метр. Практически все здания больничного комплекса были разрушены. Подвал, где находился передовой командный пункт, обогревался теплом горящего здания. Железная дверь, отделяющая подвал от самого строения, была раскалена так, что до нее было не дотронуться.
  Генерал применил в боях за Грозный "огненную карусель". Суть этой "карусели" заключалась в том, чтобы вести непрекращающийся огонь по целям, не давая противнику поднять голову. В окоп заезжал танк, который вел непрерывный огонь до полного выхода боезапаса в автомате заряжания. Два других танка ждали неподалеку, в укрытии. Отстрелявшись, танк оставлял окоп, а его место тут же занимал другой. Затем следующий. А самый первый в это время восполнял расстрелянный по врагу боезапас. Темп стрельбы был просто потрясающим. И главное никаких перерывов и пауз.
  И к третьему января командование группировки Российских войск в Чеченской республике, все же наладило управление своими частями, была изменена и тактика ведения боев в городе. Стала применяться единственно правильная и эффективная в этих условиях тактика штурмовых групп, точно, так как это было сделано в далеком прошлом, во время ожесточенных боев в Сталинграде и во время решительного взятия Берлина. Штурмовые группы отбивая у противника квартал за кварталом, увязая в уличных боях, упорно продвигались к центру Грозного. Упор делался на создание укрепленных опорных пунктов в высотных зданиях, господствовавших над окружающей местностью, Активно применялись снайперы и массированный артиллерийский огонь, которой корректировался из подразделений, ведущих бои на улицах. При попытках боевиков окружить и захватить опорные пункты российских войск, артиллерийские батареи, развёрнутые в пригородах, методично уничтожали противника.
  Именно тогда солдаты и офицеры могли оценить "самодурство" командующего, который в Волгограде месяцами не давал артиллеристам покинуть ненавистный полигон. В Чечне артиллерия корпуса, не выходя из Толстого-Юрта, удивительно точно била по назначенным целям в Грозном. Боеготовность артиллеристов была выше всяких похвал. Уже через 20-30 секунд после поступления команды орудия открывали прицельный огонь. Еще в Волгограде Рохлин, вечно недовольный результатами боевой учебы, представил к увольнению начальника ракетных войск и артиллерии корпуса полковника Василия Кириченко. Но когда корпус был брошен в Чечню, офицер обратился к Рохлину с неожиданной просьбой разрешить ему поехать вместе со всеми. Рохлин вернул документы на увольнение Кириченко.
  - Можно сказать, что именно артиллерия решила исход первых дней боев, - говорил Рохлин полковнику. - Кириченко проявил удивительное мастерство в управлении ею. Он фактически стал одним из тех, кто спас президента, правительство и министра от позора полного разгрома армии в Грозном, а нас от гибели
  6
  В те дни Рохлину и его штабу стало ясно, что боевики не умеют действовать ночью. У них не было общевойсковых командиров, которые могли бы организовать противодействие четко спланированным, продуманным операциям. Разведбат действовал ночами. Он не бежал в атаку, а выползал к зданию и без крика и шума занимал его. Обычно сопротивление в таких случаях было минимальным. Затем разведчики подтягивали на себя остальные силы и ползли дальше.
  Осознавая опасность потери ключевых объектов в центре города, мятежный генерал Дудаев перекинул туда лучшие свои силы - "абхазский" и "мусульманский" батальоны и бригаду специального назначения. Вокруг президентского дворца сплошь размещались мощные узлы сопротивления, укрытые в капитальных строениях. Вдоль проспектов и улиц были оборудованы позиции для ведения огня из танков и артиллерии прямой наводкой. Широко использовались снайперы-наёмники. Хорошо подготовленная для обороны сеть подземных городских коммуникаций позволяла боевикам свободно маневрировать и проникать в тыл подразделений российских войск.
  Полковник стал участником сражения за центр города, главным местом которого как раз и стал комплекс правительственных зданий.
  Уже в ночь с 17 на 18 января 68-й отдельный разведывательный батальон капитана Шадрина под прикрытием темноты прорвался в тыл боевиков, оборонявших здание обкома и гостиницу. Там батальон в течение двух суток дрался в окружении до подхода основных сил, отвлекая на себя боевиков.
  Тогда в какой-то момент радиосвязь с батальоном вдруг пропала, и Рохлин начал сильно нервничать, весь извёлся:
  -Что случилось? Где они? Что с ними?-
   Он шумел, ругался на всех, кто ему только попадал под руку. Но связь все не появлялась. Вызывались даже добровольцы из числа офицеров штаба возглавить группы бойцов и пройти туда к ним с наступлением темноты, но генерал этого не разрешал. Его опасения не были беспочвенны. Слушали радиоперехваты боевиков, но, ни какой информации не получили.
  - Вызывайте! Вызывайте разведчиков! - все более настойчиво требовал он от связистов. И разведчики скоро объявились, вышли на связь, причиной тишины, оказалось то, что в рации комбата сели батарейки. Генерал по рации отчитал комбата:
  -Мальчишка, ты, куда пропал? Ты что смерти моей хочешь. Пропадешь еще, я тебе покажу!-
  А потом в сердцах он говорил, что нет, не они полковники и генералы делают всю грязную кровавую работу этой войну, а делает ее простой чумазый солдат, и Ванька-ротный, с сущности еще вчерашние мальчишки. Беззаветно оплачивая своей кровью победу в ней. И все эти кружочки и стрелочки на их картах, все умно написанные приказы и длинные донесения, всего это лишь туалетная бумага, без их отчаянного подвига. Который эти мальчишки совершают здесь каждый божий день, с присущей их возрасту отвагой и даже безрассудству. Они настоящие герои войны. И все те медали и ордена, которые повесят на себе на грудь они - полковники и генералы, это будет сделано их руками. В те дни она почти не спали.
  
  -Разве можно все это забыть и простить? - спрашивал Рохлин у Родионова, откладывая сторону сводки о погибших и раненных в бою за сутки, и не требуя никакого ответа, беспокойно расхаживал по штабу. И каждый из них двоих знал, что прощения нет не даже не безжалостному врагу, а прежде всего тем, кто так самонадеянно и бездумно развязал эту бойню. План операции, разработанный Грачевым и Квашниным, стал фактически планом уничтожения собственных войск, и не был он обоснован никакими пресловутыми оперативно-тактическими расчетами. Это уж Родионов знал как никто другой. Такой план имел вполне определенное название - авантюра. А учитывая, что в результате его осуществления погибли сотни людей, - преступная авантюра. А точнее кровавая бойня! -
  - Пусть будут прокляты те, кто развязал эту войну! Пусть сгорят они все в аду! - так говорили в те дни, нервно выкуривавшие до самого фильтра сигареты офицеры штаба.
  Тогда Родионов наблюдал первый раз многострадальных жителей Грозного, не успевших выбраться из города до начала боев, ставших безмолвными заложниками этой войны, всеми навеки забытыми. Они всеми оставленные и всем безразличные выживали в ужасных условиях городской войны. Хотя мирных жителей к расположению частей подпускать не все любили. Некоторые даже нарочно предупредительными выстрелами отгоняли их прочь. Сказалось то, что были случаи, когда стоило в расположении части появиться какому-нибудь старичку или бабушке, как через 15 минут начинался интенсивный миномётный обстрел.
  Однажды к ним на командный пункт пришла пожилая русская женщина и попросила хлеба. Она была измучена, больна, одинока. В ее глазах уже не было слез, она их выплакала все. С ее слов в большом подвале одного дома их сидело почти двадцать человек, - женщины и дети, уже несколько дней, без света и воды. За это время они уже привыкли к грохоту взрывов, так что тишина им мешала спать. Среди них были все и русские и чеченцы, и азербайджанцы, и ингуши - несчастье соединили всех в темном сыром подвале в большую многонациональную семью. Семью, которую сроднило крепче крови пережитые лишения и страдания. Их дом был разрушен прямым попаданием авиационный бомбы и сгорел. Всех убитых кого они смогли найти, женщины сами, своими руками похоронили прямо во дворе дома, выкопав могилы им на том месте, где когда-то недавно был газон с цветами, которые они все соседи так любили. Она рассказывала, как долго почти три дня кричали и плакали под плитами сложившегося от взрыва дома, погребенные в его обломках взрослые и особенно дети. Как они напрасно пытались добраться до них помочь им, дать им воды. И как боялись чеченские женщины, того что их убьют если они тоже пойдут за хлебом с вместе ней к российским военным. И как целовали ей русской женщине руки, которыми она потом принесла им продукты и хлеб. И генерал немедленно распорядился их всех накормить и вывезти в тылы, за город, подальше от страшной войны.
  -Спасибо вам! Спасибо вам мальчики! - со слезами на глазах благодарила эта женщина офицеров и солдат, целуя их каменные лица:
  - Пусть будут прокляты те, кто развязал эту войну! Пусть сгорят они все в аду! - слали эти люди свои проклятия люди к безмолвному небу.
  Родионов видел и смерть, она проходила мимо него, порою таясь в каждом пустом окне, каждом прозвучавшем выстреле и случайном разрыве мины или снаряда. Но бог его берег. И он увидел смерть совсем другой, она не была той страшной беззубой старухой с косой, как ее рисуют нам на картинках, нет. Он увидел ее здесь грязным кровавым месивом, в котором смешалось все - черная копоть и рваные тряпки, скрипучий песок и мутная жижа ржавой крови, тошнотворный запах гари и пороха, и человеческая обезображенная плоть.
  Владимир видел тяжело раненных бойцов, страдавших от мучительной боли, вынесенных из самого пекла боя. Многие из них как в бреду спрашивали одно и то же, повторяя потрескавшимися губами единственно мучающий их вопрос: "а я буду жить?" При этом они искали беспокойными взглядами, полными страха смерти, какого-нибудь ответа у окружающих, требуя для себя лишь надежды и покоя. И как бы забываясь, они все больше срывались на шепот, угасая, стихали то ли от промедола, то ли от шока. Их тащили на носилках, на брезенте к технике на эвакуацию, что бы вывезти их и спасти. И это "я буду жить" безмолвным эхом отдавалось в сером небе, оставаясь то ли вопросом или мольбой, как шепот ветра, проносясь над мертвым городом. И даже видя всю безнадежность смертельного ранения, порой преодолевая желание разрыдаться, такое не характерное для них, с вымученной улыбкой медики отвечали:
  -Ну что ты брат, конечно, что за ерунда, ты, конечно, будешь жить! Будешь жить! Будешь!-
  Как будто пытались поверить в это сами, а не обмануть, успокоить их.
  А вынесшие из боя раненых, их товарищи, жадно курили, прислонившись к разбитым стенам холодных домов. И слали небу те же проклятия:
  - Пусть будут прокляты те, кто развязал эту войну! Пусть они горят все в аду!-
  Так же как и убитые, горем утраты, матери и отцы, погибших солдат, оставшихся для них навеки всего лишь детьми.
  Так же как и безутешные вдовы, и дети больше никогда уже не увидят своих мужей и отцов.
  -Пусть будут прокляты те, кто развязал эту войну! Пусть они горят все в аду!-
  К штабу группировки как-то привезли из Москвы тележурналистов, и на площадке перед зданием, гости собрали вокруг себя группу из нескольких случайных офицеров и бойцов, оказавшихся там. Журналисты принялись с ними фотографироваться на фоне разбитых домов и сгоревшей техники. И после даже стали о чем-то расспрашивали военных. Те были довольны халявными сигаретами, которыми приехавшие их шедро одарили, вручая в одни руки целые блоки, как раньше европейцы презентовали папуасам стеклянные бусы, и охотно с ними разговаривали, давая интервью. Писатели забавно выделялись своей кричащей чистотой в толпе замызганных военных, новенькими зелеными блестящими касками, нелепо на них смотревшимися, отсутствием оружия и явным подпитием. Иногда гости с тревогой бросали взгляды туда, где гремели бои, куда следом напряжено поглядывали и военные. Один из военных - невысокий коренастый мужчина с обветренным лицом, на котором сочетались мужественность и граничащая с хамством наглость, начал что-то доходчиво объяснять журналистам. И все вокруг дружно смеялись над его словами, бойцы весело кивали. Люди заметно оживились. А он, на лету поймав кураж, распалялся перед гостями все больше и больше, так что казалось, его было не остановить. Офицер забавно корчил рожи, таращил глаза, кого-то изображая, размахивал руками, что-то всем, показывая, что вызвало у одних взрыв смеха, а других оторопелое недоумение на лицах.
  Он был симпатичен полковнику, он знал хорошо этот персонаж из жизни. Тот неприметный человек представлял собой помотанного судьбой-злодейкой "пятнадцатилетнего капитана" вооруженных сил, прочно застрявшего в своей незавидной карьере на должности ротного - заместителя командира батальона, непритязательного и довольного тем, что он имеет. И этим богатого на зависть даже генералам, которым только этот офицер мог говорить все, что он них думает прямо в лицо, не боясь ничего потерять, потому что ему терять было почти, что не чего, а за свою шкуру он давно уже не трясся. Офицер отгадывался по потертому песочному бушлату и таким же штанам, по лихо заломленной на затылок шапке, по цепкому взгляду хитрющих глаз, папиросе в углу рта, уверенной манере держатся свойственной знающему себе цену на войне человеку. Его - негибкого заядлого правдолюба режущего правду-матку начальству в лицо и за это им нелюбимого и битого, Родионов узнал в нем сразу. Но именно для начальства он был всегда абсолютно незаменим, по той простой причине, что он знал как никто другой все - технику, солдат, вооружение и даже врага. И враг боялся его, узнавал по подчерку смелых атак, хитрых засад, дерзкого обмана и железной воли.
  Этот тип российского и советского офицера, который как бурлак, матерясь и ругаясь, все же тащит на себе лямку ежедневной армейской жизни, тяжесть всех выпавших на его долю войн, всегда находясь среди солдат и будучи любимым ими, за простоту и готовность делить с ними все быт, пищу, кровь и смерть. Человека имеющего свою странную философию, смекалистый природный ум, сугубо практические приземленные знания. И были слышны его колкие слова, он поучал гостей, а окружающих это забавляло:
  -Вот смотрю я ваши новые фильмы про войну по телику и скажу честно дерьмо! Полное дерьмо! Вы уж не обижайтесь!-
  Он затянулся, держа папиросу черными разбитыми пальцами с обломанными ногтями. А эти журналисты искусственно улыбались ему, натянутыми пластмассовыми улыбками, покорно кивали, соглашаясь, а сопровождавшие их спецназовцы вздыхали в стороне, но, не вмешиваясь в происходящее, иногда улыбаясь услышанному. Ведь журналисты в конце-концов сами к нему пристали с расспросами про кино неизвестно зачем и вот теперь сполна огребали в ответ то него то, что заслужили. А этот мужик продолжал под одобрительные взгляды и смех своих бойцов.
  -Вы мнения моего спросили, я и говорю. Я вообще не понимаю, что такое снимают люди, которые вообще ни о чем никакого представления не имеют. Вот смотришь старые советские фильмы про войну и веришь им, там смерть как смерть, бой снят как бой. А это что? Возникает такое ощущение, что люди, там играющие и писавшие сценарий, вообще не видели смерти то никогда не в жизни, не то, что на войне. Они не переживали ее, ладно не переживали, но ты спроси у людей знавших это. Да, наверное, какие-то там бабушки и дедушки у них умирали, соседи, может на работе кто-то, но все у них мимо прошло не задело их глубоко, не тронуло их душу. Все в этом кино прямо как в кино. Дешево, пошло и глупо. Но видно, что никто этого не представляет себе, ничего, нет правдивости, понимаете, нет, ни какой. Согласны? А бой снимают. Что за идиоты? Ну, хоть бы раз его видели, хоть бы раз понюхали порох и в штаны от страха наложили, не потому что трусы там какие, а потому что просто люди, такие как все. Да и я клал в штаны, и другие клали, так что зад топорщился и по ляжкам текло. А руки дрожали, так что курок спустить я не мог. А у них там скачут в полный рост, стреляют как будто в рожке у них пункт боепитания. А ты попробуй так повоевать, да ты из-за укрытия нос не высунешь, не то, что в полный рост встанешь! Вот я вам дам сейчас АКМ и побегайте там постреляйте как в кино. Да вас снайпер всех быстро пощелкает или мина накроет. Одного не пойму, для чего все это? Для того что бы зритель с пивом и рыбой думал, что он тоже может запросто так же? И что бы военные ни ныли. Ладно, я старый дед, но вы, же подвиг вот этих мальчишек обесцениваете этим кино, в котором настоящей войной даже и не пахнет! Нет, ужасы не нужны, но и эту чушь показывать не надо. Вы их дебилами показываете! Но главное секс!-
  Он сделал упор на букву е в последнем слове, подчеркивая ее.
  -Такое чувство, что без этого современный зритель жить, мать его, просто не может никак! Его в любую дыру засовывают, каждое блюдо перчат!-
  - Но это, же искусство, это мнение автора!- протестовал один из писак.
  -Да вы вот молодцы что к нам сюда заглянули,- офицер показал рукой на черные разбитые дома, на дым пожаров:
  -Дело не во мне, не в нас тут! Мы то что!-
  Он кивнул на бойцов.
  -Надо войну снимать, так как она есть. А знаете для чего? Чтобы не было ее больше никогда. Поняли никогда. Что бы те, кто ее начинает, посмотрели и десять раз подумали. Дело в тех, кто смотрит ваше кино все как сказку, какую-то. Взял, пошел, пострелял! Пусть те, кто это начинает, хоть по телеку посмотрят, и подумают, своей пустой башкой, что они делают с людьми!-
  Из дверного проема подвала вышел дежурный офицер и окликнул поучающего деятелей искусства случайно пришедших в народ за правдой жизни.
  -Иваныч! Тебя наш генерал зовет! Давай хватит тут заливать! Дуй быстрее. -
  Этот Иваныч бросил окурок. Пожал всем журналистам руки:
  -Ну, давайте мужики! Все! Берегите себя!-
  И следом за офицером, бегом спустился в штаб группировки, размещенный в обширном подвале больничного корпуса.
  Там Родионов увидел его снова уже рядом с генералом, который на карте что-то объяснял ему. Тот внимательно слушал, следил за пальцем Рохлина скользящим по карте, кивал и хмурился, тут же возражал генералу, и они спорили как равные, что-то доказывая друг другу, но потом кто-то из них соглашался, уступал. А затем, закончив постановку задачи, они простились крепким рукопожатием, офицер козырнул, развернулся и ушел.
  -Майор Любимов, замкомбата, пехота!- кивнул ему вслед довольный Рохлин:
  -Еще тот черт, от него бандиты кровавыми слезами по ночам плачут. Все, хватит надо нам заканчивать с этим всем масхадовским шалманом! Ночью пойдут, надо им отход перерезать, что бы разом с этой гидрой кончать. А то это все никогда не кончится, потому что Владимир Иваныч, знай война эта кому злая тетка, а кому мать родная! Убегут в горы, а потом ищи их там!-
  И Родионов вспомнил, как еще недавно боевики из абхазского батальона крепко держали высотный дом гостиницы недалеко от площади Минутка, бывший опорным пунктом их обороны, и безуспешно штурмовавшие его подразделения понесли большие потери. Отошел даже не добившийся результатов спецназ. Было пасмурно, авиация не работала, а артиллерия била по дому впустую, превращая его в развалины. И как этот самый Любимов, о котором тогда все разом заговорили, сам вызвался выбить оттуда врага, взяв с собой всего пятерых бойцов. Ночью они, прокравшись ползком по земле и битому кирпичу в тыл врага, без единого выстрела взяли этот дом, закидав врага гранатами, захватив пленных. Когда генерал попытался "пробить" обещанную за это Любимову звезду героя России, наградной отдел начал изводить штаб группировки формальными придирками к представляемым документам. И извел штаб, так что осатаневший Рохлин орал в трубку как потерпевший, обещая их всех там самих отправить на штурм дворца Дудаева. Но ему не помогли даже уверения высокого начальства. Кому-то всемогущему на властном Олимпе, и сам Рохлин, и этот несчастный майор Любимов были как кость, застрявшая поперек горла.
  -Я слышал,- сказал Родионов генералу:
  -Пока тут бои и война, грозненскую нефть качают наши олигархи без проблем, без налогов, отсюда гонят напрямую за границу! И все их устраивает в мутной воде войны. А как порядок восстановлен будет, так надо будет сразу все по закону делать - убытки нести. Они эти украденные деньги за проданную нефть делят с властью. Чем дольше война, тем больше денег! Вывод войну надо затянуть как можно дольше!-
  -Чем дальше в лес, тем больше дров! Ты с Арбата, тебе виднее,- усмехнулся генерал и дал понять, что не желает больше продолжать разговор на эту наболевшую тему. В эти дни по штабу шептались, что кто-то из командования из Москвы мешал войскам замкнуть кольцо вокруг масхадовской группировки. Они слышали, как Рохлин в рацию кому-то кричал, спрашивая, что зачем ему надо захватывать какие-то здания, ему не здания, а боевики в этих зданиях нужны. А здания, как и территорию на войне захватывают только идиоты, потому что главная задача любой армии это, прежде всего уничтожение вооруженной силы противника.
  Они в штабе тщательно изучали разведывательные сводки и данные радиоперехвата переговоров боевиков, иногда радуясь тому, что узнавали из них, особенно успехам удачной радиоигры, обманывавшей отряды боевиков заводившей их под огонь артиллерии и авиации, и даже под их собственный взаимно уничтожающий огонь. Каждый день генерал при постановке боевых задач с завидным терпением подробно разбирал с командирами подразделений то, как будет вестись предстоящий бой, уточняя с ними все по карте, вплоть до самых мельчайших деталей.
  Начальник ПВО корпуса полковник Сергей Павловский, с группой бойцов занял позиции на крыше 12-этажного здания, тем самым получив возможность наблюдения и обстрела всей территории вокруг здания Совмина. Его огневая группа имела два ПТУРа, два тяжелых пулемета, два АГСа. С ним были артиллерийские и авиационные наводчики. Они перекрыли все движение вокруг дворца.
  При штурме здания Совмина 13 января на Старый Новый Год отчаявшиеся дудаевцы живьем привязали проволокой к окнам российских пленных и стреляли, прикрываясь их телами. После взятия здания Совмина Родионов стал свидетелем, как Лев Яковлевич отчитывал молодого подтянутого спортивного капитана. Тому было лет двадцать пять-тридцать, но он казался полковнику еще моложе со своим непокорным русым чубчиком на голове. А тот обиженный стоял перед генералом по стойке смирно и покорно слушал его. А Рохлин скрипел в ответ, все больше распаляясь от собственного гнева:
  -Ваня, я тебе повторять много раз не буду. Ты меня понял? Ну, ты же не зверь какой-то. Почему вы пленных всех расстреляли?-
  И командующий погрозил ему пальцем.
  -Мы их брали, мы их в расход и пустили!- отбивался от наседавшего Рохлина насупившийся капитан, смотря на генерала, исподлобья, по мальчишески непокорным и обиженным взглядом больших серых глаз. Так он, отстаивал свое кровное право дарить и отнимать человеческие жизни безмолвно предоставленное ему этой войной, - выстраданное право, которое у него не могли отобрать даже мораль и законы той страны, в которой он жил. Потому что он решил, что все, теперь с него хватит, теперь только они сами - он и его бойцы - бывшие там, на краю жизни, за гранью немыслимого, будут решать, что кому положено. И судить их и указывать им что-либо другие больше не имеют никакого права, потому что они так много словоблудящие о морали и долге, даже ни разу не смотрели в смерти глаза. Да то, что они сделали, это было не верно, не правильно, но что есть правильное и верное на войне вообще? А кто им судья? Эти жирные правозащитники из Москвы? Депутаты? Да пошли бы они все на... Им судья только бог, да и то у них с ним свои сугубо личные незакрытые счеты.
  -Ага, наши пленные, что хотим то и делаем,- передразнил его генерал:
  -Самоуправство! Мальчишка, дурачок! Штаны бы снять и выпороть тебя засранца хорошенько! Под трибунал пойдешь у меня ты понял?-
  Командующий был одним из тех немногих, абсолютную власть которых признавал над собой этом гордый мальчик и его отчаянные солдаты. Они верили ему беззаветно и готовы были за него умереть, не задумываясь не на секунду, легко, мгновенно, без всяких на то объяснений, лишь на основание того, что так теперь надо и все. И им не надо было больше ничего, лишь сказанное им слово, отданный приказ, потому что вера в него была безгранична. Утраченная на войне вера в людей, в бога, в жизнь казалось, возродилась в них с новой силой, в беззаветной вере своему командующему, вере в самих себя, друг друга. Это была такая глубокая и искренняя вера, что они знали, скажи он им завтра пойти на Москву, то они пойдут за ним без слов, и сметут к черту всю эту предавшую их страну власть, вместе с осатаневшими ворами и олигархами. И никто их не остановит, потому что нет силы их остановить.
  -Они звери, они наших ребят к окнам проволокой привязывали все еще живых и прятались, из-за них стреляя в нас. Я снайперам своим тогда дал приказ, сам лично приказал, что бы ребята ни мучились, мои снайпера стреляли им прямо в голову. И так одного за другим, сколько успели. И знаете, товарищ генерал они стреляли и плакали, понимаете, плакали, а вы мне про каких-то пленных боевиков из Совмина рассказываете. Да мне плевать на этих пленных, сдал бы я их и что? Их там допросили, а они отбрехались бы и по домам? Их отпустят, а они опять в леса за оружием. И нам в спину будут стрелять! А с пленными, что эти звери делают? Они их до смерти пытают. Вон Лешку Казакова нашли, живот вспорот и зашит, пока мы его тащили на себе, нитки лопнули, а там гильзы вместо кишок. А мы что, мы же по-божески, по-людски, к стенке поставили и пулю в затылок без разговоров. И все - свободен! Нет, мы не звери! А у этих, у одного от приклада синяк на плече, он сука, снайпер был!- медленно расставляя, как бы этим подчеркивая слова, по-прежнему упрямо оправдывался капитан.
  Рохлин грустно посмотрел ему в дерзкие глаза, сняв свои треснутые очки, тяжко вздохнул:
  -Ваня, пойми простую вещь. Они это делают от страха. Чем больше страх, тем больше зверств, понимаешь, бессмысленной жестокостью проявляется на войне только собственная трусость, убивать безоружного не надо. Настоящий воин ни когда так не сделает только трус! Жестокостью они хотят нас напугать и все! Потому что сами бояться, потому что вы их прижали. А пленные нам нужны, понял, нужны, у нас только за первые числа января почти двести человек в плен попали. Вот и Владимира Ивановича сын в плену, офицер как ты, а ты что делаешь?
  Командующий кивнул на стоящего Родионова.
  -Ты так себя только губишь!- закончил он.
  Капитан стыдливо опустил взгляд, пряча блестящие мальчишеские глаза, опустив уголки нервных губ, словно в обиде. Во дворе здания Совмина нашли тела обезглавленных десантников, бойцов с выпотрошенными животами набитыми соломой и гильзами, отрубленными пальцами и конечностями. Врачи утверждали, что пытки были прижизненными. Смертью люди отвечали на смерть, ну, а зверства? Чем их можно оправдать?
  "Бессмысленная жестокость это всегда проявление страха",- подумал Родионов, соглашаясь с генералом.
  18 января в обед получен был радиоперехват: "Всем, всем, всем! По темноте всем перебраться за Сунжу. Перебираться будем, где магазин "Пионер", возле новой гостиницы".
  7
  И казалось ад, пришел на эту землю. В ночь на 19 января группа из 27 разведчиков во главе с командиром батальона Шадриным, захватив здание краеведческого музея, отразила одиннадцать атак боевиков Шамиля Басаева, в том числе и врукопашную. Батальон, несмотря на понесённые потери, позиций не сдал и обеспечил захват штурмующими подразделениями соседней гостиницы "Кавказ". Рохлин подтягивал новые силы, чтобы выровнять линию фронта до проспекта Победы и, как следствие этого, взять под свой полный контроль мост через реку Сунжа.
  Перед самым штурмом президентского дворца, по открытой связи на штаб генерала Рохлина вышел Масхадов и вызвал его на переговоры.
  -Что ж посмотрим, что этот полководец нам теперь скажет!- усмехнулся генерал, он чувствовал себя уверенно.
  -Мы не можем договориться с политиками, давай договоримся с тобой как командир с командиром: надо прекратить огонь и вывезти трупы и раненых,- предложил ему Масхадов.
  -Давай,- согласился командующий.
  -Давай так! Подождём, пока подойдут депутаты - ваши и наши, священнослужители...-
   - Ты же сам говорил, что с политиками не договориться, так что же теперь предлагаешь? - оборвал его российский генерал, он чувствовал себя хозяином положения загнанный как мышь в угол Масхадов сам вышел к нему на переговоры, и он теперь диктовал ему свои условия:
   - Давай, лучше поговорим о другом, о деле. Давай конкретно все обсудим - сколько машин выходит с твоей и с моей стороны, какие участки разделения. Ты вывозишь всех своих и моих. Я тоже. А потом обмениваем пленных всех на всех, без всяких там голова за голову. С оружием выходим или без?-
  -Нет, мне это не подходит, - после короткой паузы ответил чеченец.
  Рохлин продолжал:
  -Дело, конечно, твое, но ты, же понимаешь, что тебе конец. Как командир - командиру говорю: улицу Правды я тебе перекрыл с соседом с запада. Гостиница "Кавказ" блокирована. Совмин у меня. Мост перекрыт. Осталось 100 метров. Сосед с юга перекроет, и ты не уйдёшь отсюда ни куда. Боеприпасы у тебя кончились! Это твой конец! -
   -У меня всё есть! - злобно кричал Масхадов
  - Конечно, есть, еще сотни будущих трупов, которые еще пока ходят, этого же ты хочешь? Я прекрасно слышу все твои переговоры, и знаю что там, у вас творится, мы ведем радиоперехват. Плохи твои дела! -
  В воздухе повисла тишина. Масхадов понял ему надо уходить, больше держать оборону он не может. Рохлин пытался перекрыть боевикам возможность отхода. Он поставил задачу подразделениям замкнуть огненное кольцо вокруг Масхадова. Но боевики прочно держали коридор между проспектом Победы и улицы Розы Люксембург. Все попытки перекрыть проход были неудачными. В итоге отрядам Дудаева ночью удалось вырваться из президентского дворца через разрыв в обороне.
  Штурма президентского дворца фактически не было. И даже здесь генерал проявлял свою самостоятельность в принятии решений. Правда, командование предлагало нанести по дворцу авиационный удар.
  Рохлин отвечал:
  -Спасибо, хватит, авиация уже помогла!-
  Тогда предложили разбить дворец танками. Он удивленно спросил, как они интересно себе это представляют: танки бьют со всех сторон и попадают друг в друга?
  -Ну а что ты что предлагаешь? - спрашивал Квашнин, а он спокойно отвечал:
  -Отдайте мне, я возьму по-своему.-
  Утром 19 января бойцы 68-го отдельного разведывательного батальона во взаимодействии с 276 мсп 34 мсд Уральского Военного Округа захватили президентский дворец, уничтожив двух оставшихся там снайперов. Это стало возможным после удачного применения бетонобойных фугасных авиабомб, пробивших все этажи дворца и подвал в том числе. Раненный в руку испуганный Дудаев позже в видеозаписи назвал это применением Россией ядерного оружия малой мощности.
  19 января - двум группировкам "Север" и "Запад" под командование генералов Льва Рохлина и Ивана Бабичева наконец удалось захватить президентский дворец. Была только одна проблема: потеряли флаг, который должны были водрузить над дворцом и почти два часа искали его..А морская пехота успела вывесить Андреевский флаг и тельняшку.
  И в тот же день президент Борис Ельцин заявил об окончании военного этапа конфликта.
  Когда накал январских боев уже спал и дворец Дудаева был взят, а боевики были выбиты из центра города, пришло распоряжение о завершении служебной командировки Родионова. В ходе совместной работы Владимира Ивановича в штабе группировки, он сблизился с командующим, командирами частей и подразделений, штабными работниками, как это бывает у людей занятых общим делом. А когда же генерал узнал о его сыне, пропавшем без вести под Новый год, то он сам имевший сына-инвалида, которого тоже, как и сына Родионова, звали Игорь, проникся к полковнику особенной заботой и сочувствием. Он активно выходил с предложением об обмене пленными между федеральными войсками и чеченцами перед вышестоящим командованием.
  -Мы их сюда привели, и нам их вытаскивать,- говорил он про пленных ребят:
  -А делать вид, что их нет проще всего, надеясь, что они сами рассосутся неправильно! Это банальное предательство!-
  Как и многим другим офицерам, для Рохлина было ясно, что сам Родионов, будучи военным чиновником высокого ранга, мог вполне сделать так, что его сын, не поехал бы на эту дурацкую войну. Так делали многие на его месте, прятали сыновей, зятьев, племянников. Для того времени в котором они жили это было вполне нормально, и сам Рохлин не осудил бы его сделай он так же. Одно дело умирать самому другое - хоронить своих детей. Сам же генерал понимал свой долг так, что бы этих ребят, молодых еще не поживших, не вкусивших жизни солдат и офицеров осталось на этом белом свете как можно больше - не что его так не расстраивало как понесенные войсками под его командованием потери.
  История сама возносила вверх этих решительных людей, таких как Рохлин и Лебедь, но начав, позже играть в политику, оба быстро добьются успеха и также быстро сломают себе шею на этой скользкой дороге.
  
  В тот же вечер когда завершился штурм дворца Дудаева и переживания боев у всех были еще свежи, командующему доложили, что к нему срочно прибыл майор Любимов, которого накануне Рохлин с двумя ротами пехоты и танковым взводом бросил по следам арьергарда вырвавшихся из огненного кольца отрядов Масхадова.
  -Разрешите товарищ генерал?- на пороге импровизированного генеральского кабинета вырос, как из-под земли коренастый Любимов. Голос его осип, вид был потрепанный, но возбужденный.
  -Ну что Валера ты хочешь мне сказать?- без всяких предисловий обратился к нему Рохлин.
  -Да вот сам решил доложить не по связи, тут дело важное,- начал он тихо, косясь на Родионова, которого он считал штабным чужаком.
  -Это наш человек, - разрешающе кивнул ему на Владимира генерал, мол, говорить можно, он - свой. Тут же были вызваны начальник штаба, и несколько других штабных офицеров.
  -Дело такое,- Любимов склонился над раскинутой по столу командующего громадной картой города:
  -Вот здесь, - ткнул он пальцем, в обозначенные на ней строения, бывшие где-то в стороне от Дудаевского дворца и окружавших его зданий. По прямой линии от расположения штаба это место было в удалении на расстояние четырех-пяти кварталов. Эти здания располагались в так называемой свободной, то есть еще не занятой федералами зоне.
  -Я блокировал отряд Мусы Закиева, прикрывавший отход Масхадову. Двумя ротами я ему перекрыл все тут и тут, - майор ткнул пальцем в соседние дома, гаражный массив.
  -А танки и БТР тут и тут поставил, - он показал на улицы, походящие к блокированному дому:
  -У него человек двадцать осталось всего, они у меня тут как мыши сидят в ловушке, нос не высунут.-
  -Что людей не хочешь риску подвергать? - понимающе спросил начальник штаба:
  -Ну, давай Лев Яковлевич артиллерии прикажет, ты их наведи и давай вперед, а потом что останется от них, зачистишь!-
  -Да нет, тут дело такое,- Любимов почесал вихрастую русую голову:
  -У этого гавнюка Закиева почти тридцать наших пленных есть, он обещал, если мы его из ловушки живым не выпустим, всех прикончить!-
  -А откуда они у него?- удивился генерал.
  -Да, похоже, все из дворца, наши все новогодние подарки от Паши Грачева другу Джохару он притащил с собой и сейчас как пропуском ими в нос нам тычет!-
  -А что сам приехал? По связи бы сообщил? - спросил начальник штаба:
  -Все бы и решили!-
  -Да я как в эфир выйду, мудаков всяких туда сразу полно слетится. Как обычно все обгадят, и всех похороним,- грубо и прямолинейно отвечал Любимов и генерал согласился:
  -У нас как всегда у победы бывает отцов много, а поражение всегда сирота. Этого Закиева никто не выпустит оттуда, а мне, к примеру, на него плевать, пусть живет, только пацанов нам пусть оставит целых, они там уже и так натерпелись!-
  Они обсудили план действий.
  -Хорошо,- одобрил его Рохлин:
  -Давай Валера так, и сделаем, пусть Муса уходит!-
  -Да, а то сейчас эти друзья пронюхают, начнут операции планировать, слетятся, как шакалы пять генералов и будут решать, как тридцать чехов завалить. И все будет как всегда - море крови и дерьма!- кивнул майор.
  У Родионова заколотилось сердце. Игорь там? Закиев, Закиев - это же Муса из Москвы, вот жизнь какая ты смешная! Я должен быть там. Он просто обязан!
  -Лев Яковлевич, а разрешите, я с майором Любимовым поеду? - спросил Родионов у генерала. Тот все, быстро поняв, одобрил:
  -Только Владимир Иваныч, ты туда не лезь хорошо, надо просто с этим Закиевым договориться, коридор ему с Валерой сделайте, все спокойно обговорите, перед этим предварительно пугните его, что бы сговорчивей стал!-
  -Товарищ генерал, - обиделся Любимов, посмотрев возмущенно на полковника:
  -Я, конечно, одобряю любовь штабных работников к военно-полевой экзотике, но мне он там не нужен. Мне бы свой зад уберечь, так еще и его теперь надо охранять! - он развел руками.
  -Я лично знаю Закиева, и он знает меня,- твердо сказал Родионов и, предваряя дальнейшие вопросы на эту тему, добавил:
  -В Москве видел, знаком, он с моим приятелем вместе бизнесом занимался!-
  -Оружием торговали?- зло пошутил Любимов, подмигивая ему.
  Но Рохлин уже своего решения не поменял, все, зная про сына, коротко благословил Владимира: "с богом!".
  
  На землю скрывая страшные следы недавних боев, лег легкий белый снег. БМП буквально пролетела эти четыре квартала, как четыре отдельных мрачных галактики без всякой остановки, и только Любимов причудливо смешивая матерные слова с изощренными ругательствами, всю дорогу, не прекращая не на минуту, воспитывал своего механика-водителя сидящего за рычагами. Тот бедный выслушал о себе все: и что у того руки растут не оттуда, и что не людей, а только дрова оказывается надо ему возить. И все ругательства тут же вплетались в постоянное упоминание об умственной неполноценности бойца по причине детских черепно-мозговых травм не прошедших для него бесследно. Полковник подумал, что это не было чем-то личным, а скорее свойством характера Любимова, его привычкой, возможно дурной, способом снятия напряжения к которому все уже привыкли и реагировали насмешливым безразличием, называя его "безумным майором".
  Небольшой отряд Закиева был блокирован стрелковыми ротами майора Любимова в изрешеченной кирпичной пятиэтажке, одиноко возвышавшейся на пустыре, все вокруг которой было припорошено белым снежным ковром. И эта лишенная каких-либо укрытий территория великолепно просматривалась и простреливалась, что затрудняло как подход к зданию, так и выход из него. Невысокие редкие деревца, тонкими стволами ничего за собой не скрывали. Это были, очевидно, новостройки и не так давно посаженная растительность еще не успела, как следует вырасти и окрепнуть. А подготовленная для возведения новых домов площадка рядом не была использована по назначению из-за обнищания страны и свернувшегося повсеместного государственного строительства. Пятиэтажка одной стороной своего фасада была обращена на фасад другого такого же здания, параллельно стоявшего в двухстах метрах от него. А другой стороной выходила на руины гаражей в низине, бывшими так же неплохим прикрытием для стрелков, как и дома. В доме напротив блокированного, закрепилась, как будто взяв противника крепкой рукой за горло любимовская пехота, а с торцов дома отсекая отходы из здания к гаражам и на боковые улицы, так же залегла пехота, встали БМП и танки.
  -Мышеловка!- улыбнулся Любимов, показав Родионову на дом, где затаились боевики:
  -Ну что полковник, "папа" сказал, Валера сделал! Давай надо начать с того что бы Закиева пугануть, пусть сговорчивее будет. -
  Было ясно, что "папой", он называл Рохлина, а себя конечно ласково с любовью Валерой. Хрустя разбитым кирпичом и обсыпавшейся штукатуркой, офицеры крадучись прошли на первый этаж своего здания. Выстрелов не было ни с одной из сторон, дом напротив, молчал, застыв мрачным призраком в тревожащей тишине, разрываемой лишь гулом далеких выстрелов.
  -А ты знаешь полковник, а 2 января меня ведь точно так же этот проклятый Муса окружил с ротой в хирургическом корпусе республиканской больницы и сидел я там и думал, кто менял кроет артиллерийским огнем боевики или наши? Папа тогда мне по радиосвязи орал: "держись Валера, мы уже идем тебе на помощь", а ее все не было и не было. Я уже от стрельбы и взрывов оглох совсем, говорить тогда не мог только орал. Я пока отбивался в этом подвале целый вагон "шмелей" по боевикам отстрелял за сутки со своими ребятами. И вот слышу в открытом эфире мне по радио: "эй, с вами будет говорить полковник армии Ичкерии Муса Закиев, сдавайтесь, у вас не боеприпасов нет, не людей!" А у меня уже в подвале 30 раненных, патронов в обрез. А папа мне шифрует: "Валера тяни, время держись, к тебе разведка идет!" Я думаю, да и хрен с этим Закиевым, шли мне парламентеров, договариваться буду - хоть час другой без боя посидим, хоть люди поспят немного, а то от усталости все падают. Выиграю время патроны и силы сэкономлю, а потом его на хрен пошлю. Такая вот хитрость военная. Выхожу на папу говорю ему: "даешь мне разрешение мутить?" А он мне: "мути, Валера, сукин, ты сын, вообще делай, что хочешь сам, но что бы до разведки сам дожил и людей мне сохранил живыми. За каждого спрошу с тебя!". В тот день десантники в плен боевикам попали, те самые которым головы отрубили и во дворе Дудаевского дворца закопали. Вот папа и вибрировал.
  К нам пришли парламентеры, их было семь человек, и представились. Главным был наш депутат российский Сережа Ковалев, рожа из ящика, с ним еще два других депутата, фамилии их я не помню, два служителя культа - натуральные попы с крестами в рясах, подполковник - пленный начальник штаба полка и чеченец с ними, этот самый твой приятель Закиев. Пришли они к нам с предложением сдаться. Аргументировали они тем, что мы находимся в окружении, находимся одни. Нас, мол, все бросили и забыли. Я молчу, киваю, даже слезу пустил для виду, как мне себя жалко, курю. Взял на переговоры двух бойцов с собой, и ротного, стоим, слушаем. Больше всех Ковалев выступал, а эти двое депутатов падлы, вставляли словечки, поддакивали. Он говорил, что находится у нас в качестве представителя Российского правительства. С командиром боевиков -то? А с Закиевым они обо всем уже договорились и как только мы ему сдадимся, то они сразу заберут нас у него как военнопленных. И он гарантирует мне лично, что в этот же день мы будем в Моздоке, и нас всех оттуда отправят домой.
  Я молчу, как воды в рот набрал, курю. А мои бойцы им отвечают сами без меня, что мы люди военные, принимали присягу родине служить и в плен сдаваться не будут. А Ковалев на меня смотрит, глазами непонимающе хлопает, вздыхает, еще раз просит нас подумать. А я молчу. Потом угрозы пошли: стали говорить, что если мы не сдадим оружие, то погибнем все. Даже в плен не будут брать ни кого, мол, эти депутаты и так Мусу умолять устали нам жизни всем сохранить. Но мои ребята твердо отвечают: мы сдаваться не будем, а если надо все тут ляжем, как бог даст. И на меня смотрят: чего ты Иваныч этих вражин сюда пустил?
  Ковалев мне: "подумайте хорошенько! Верю в ваше благоразумие. Вам что людей не жалко?" Тут я не выдержал, говорю попам и чеченцу Закиеву: отойдите, прошу вас в сторону, мне кое-что надо с представителями российской власти лично обсудить по вопросу сдачи в плен, те сразу согласились, отошли. Думали - я условия буду обсуждать, гарантии. А я говорю им, читайте по губам. И штаны свои снимаю, и прямо на этих депутатов мочиться стал, на их ботиночки, мочусь и смотрю. Вся эта троица орет на меня, что жизнью ради нашего спасения рискуют, под пули под огонь идут, а я неблагодарный такой. Мою фамилию требуют, жаловаться Грачеву собрались. Я им в ответ говорю: " Любимов моя фамилия, запишите себе, а вам тварям солдат - сопливый мальчик восемнадцати лет, объясняет, что такое присяга, долг, Родина, а вы власть получили, животы отъели на государственных хлебах, а сами на стороне врага стоите. Совести нет у вас и чести. Да какие вы депутаты, какая вы на хрен власть? Какие вообще вы люди? Запомните, им сказал, я с того света встану и каждого из вас лично в Москве найду и кишки выпущу, и буду смотреть, как вы мрази в судорогах корчиться будете. И за границу вы от меня не убежите, я вас везде достану. А теперь, говорю, идите отсюда, пока целы. И затвором АКМ передернул для острастки. Они красные, стоят, молчат, на ботинки свои смотрят, ножками трясут, стряхивают, а меня боятся. Закиев как стал смеяться, смеется, махнул рукой им, хватит, пошли, нам тут разводят. А мне говорит: "ну ты бешеный майор, ты кто по национальности ?" Я ему: "я русский, советский человек!" А он мне смеется: "ты хуже чеченца!". И вот оттуда и пошло - бешеный майор. Подполковнику говорю, оставайся, с нами будешь. Но он то ли уже в крови замарался, то ли сломался совсем, но с ними ушел. Служители церкви нас перекрестили напоследок, как мертвецов перед похоронами, жалобно так смотрели, я смеялся. Вот такая была встреча. А теперь вот местами и поменялись.
  -И вот думаю полковник часто, зачем я здесь? Что я тут забыл? Я бы этот Грозный вовек брать не стал, так как мы сейчас его берем, обнес бы его проволокой колючей в два ряда, да хоть в десять. Ток бы по ней пустил, обложил город как логово, танками и артиллерией со всех сторон, минами окружил все подходы, а жителям фильтрационные пункты на выходах поставил и ждал, хоть год, хоть два, пока боевики любо подохнут, либо сдадутся в плен. Не стоят они эти дудаевцы для меня ни одной капли моего солдата, ни кровинки его, не слезинки материнской. Так вот зачем я здесь? За Родину? Как весь этот звездец с Союзом случился, я сразу забыл, что Родина у меня есть, мгновенно не стало ее. Как ветром сдуло, была, и нет уже Родины. А будто в сердце черная дырка от нее осталась, вроде когда Родина была, они меня грела, смысл какой-то давала жить и смысл служить, и раз все и нет ее больше! Все кончилась совсем моя Родина. Выпил сначала я водки, ждал, думал, отпустит, а все равно нет, не отпускает. Как будто кто-то украл ее у меня и на ее место их новую свободу мне туда и как брак подсунул. Как ветку яблони к елке привил, а она не приживается, отторгает ее мой организм. Мне приятели: ты раб совковый, а я говорю им: "а не пошли бы вы, я при Союзе то зад начальству как вы не лизал, а вы и сейчас еще больше лижите став свободными. При Союзе стыдились хоть этого, а сейчас вам свободу дали, для подлости". И понимал я, обманули меня и не какая свобода, это вседозволенность. Как будто все воры только и ждали, когда Союза не будет, что бы Родину украсть у нас всех понимаешь. Не деньги, не там ее какие-то блага у меня украли, они Родину вот что у меня украли. Родина, она какая? Она чистая, родная, теплая, любящая тебя, за нее умереть хочется, справедливая, а мне что подсунули, холодную, грязную и злую страну, полную пьющих дегенератов. И я ведь и сам таким же становлюсь! А почему я умирать то за такую Родину должен? Она не моя, она чужая! А генерал мне тогда говорит: "Валера, Родину то у тебя украли не у одного, у нас всех ее украли, но другой-то у нас Родины нет. Какая есть все наша. Ты не пойдешь, я не пойду, а кто пойдет тогда? Не кому больше все, кончилась Россия то, остались мы с тобой майор, да эти пацаны восемнадцати лет", понимаешь полковник. А сюда приехал, в дерьмо лицом окунулся, думал, хуже будет, вообще завою от отчаяния, но смотрю на ребят этих, на офицеров и мурашки по коже бегут. И в них-то я Родину и увидел тут, понимаешь. Они все и есть Родина и за нее я готов умереть. И понял, жива моя Родина, есть она на свете, ее просто отмыть надо, очистить, понимаешь, отстроить, порядок навести, а она есть. А сначала защитить тут. И только здесь я это и увидел! И получается, что война тут для всех разная все вроде вместе воют, а каждый за себя, мы с тобой и с солдатами за Родину, кто-то за нефть, другие за власть, вроде вместе все, на одной линии стоим, а на самом деле врозь! -
  И Владимир понял: им всем здесь, этой жестокой войне, чтобы выжить, нужен смысл, нужно придумать ради чего, все это. Где найдут они его - не важно, в чем - не имеет значение. Его надо придумать, найти, выстрадать. Иначе так легко среди крови и грязи, среди предательства и пирующей смерти, сломаться и потерять себя уже навсегда, умереть до еще смерти, остаться лишенным смысла жизни пустым надорванным человеком, не способным вынести это. И выход один надо верить, пусть не знать, не понимать, но отбрасывая все вопросы прочь, к черту или дальше, верить, находить высокий смысл происходящего. Иначе нельзя никак.
  В огромной комнате открывавшейся пустым окном на пустырь на полу полулежали притаившиеся бойцы, в углу стояла включенная на прием рация.
  -Сначала попугаем, - объявил майор:
  -Так Ежик, - он обратился к одному из бойцов:
   -За этажами следил? Там есть снайперы?-
  Худой боец в черной шерстяной шапочке повернул свое острое лицо.
  -Четвертый пятый этаж товарищ майор!- бодро доложил он:
  -Похоже снайпер или два!-
  Любимов недовольно посмотрел на Ежика, но тот не реагируя на это, опять равнодушно продолжил наблюдать за противником.
  -Что в эфире? Молчит Закиев? - спросил майор у радиста:
  -Как рыба, товарищ майор! - подтвердил тот. У отряда боевиков была спутниковая связь, и только этим могло быть объяснено радиомолчание по всем частотам.
  -Они там нас слушают. Так давай связь быстро!- кинул Любимов радисту:
  -Всем всем, третий - пятый, полная готовность, начинаем работать! Бурят! Бурят! Ты слышишь меня?-
  Рация щелкнула и недовольным далеким голосом ответила:
  -Что сразу орать? Я слышу вас, вы орете вечно, как резанный, у меня так инфаркт от вас уже скоро будет!-
  Видимо у них всех между собой были какие-то свои обычные шуточки, стеб, которыми Любимов и его подчиненные разбавляли накаленную обстановку вокруг, отражавшие своеобразные отношения установившиеся в батальоне. А майора уже несло:
  -Так инфаркт тебе еще рано. Слишком легко хочешь отделаться от меня. Так давай всех из машины выгоняй, понял, сам за рычаги! Давай двигай к нашему дому, который, напротив, к правому углу, за ним там куча мусора за ней становись. Бурят ты все понял?-
  Лязгая гусеницами, громыхая, смешивая снег и грязь, к правому углу здания подъехал танк и аккуратно расположился за большой кучей мусора, так что над ней лишь возвышалась грозящая стволом башня.
  -А теперь Бурят давай для начала по обеим сторонам здания по пятому этажам пару осколочно-фугасных снарядов! Чикни легонько, дом не рушь, но чиркни, так что бы Закиев там обосрался! -
  -А он не обрушит дом?- спросил полковник.
  -Нет, он знает, что делает - он его заденет, потрясет немного. Смотри дом кирпичный хороший, обвалить, конечно, можно, но не нужно. И вообще дом не так уж просто тебе разломать. А там за кучей танк из РПГ не поджечь боевикам и далековато будет для выстрела, они не рискнут! Окна держим окна, что бы ни одна тварина нос свой не высунула! -
  В новогоднюю боевики жгли технику из ручных противотанковых гранатометов, а когда из горящих машин выбирались люди, то снайперский огонь добивал их. Но все же, попытка поразить танк была сделана, но граната чиркнула по башенной броне и дала свечку в небо, где разорвалась. Прозвучало несколько выстрелов.
  -Держать окна! Я же сказал держать окна!- повторил приказ по рации майор.
  -Ни чего Бурят у меня на Рождество за одни день шесть попаданий из РПГ выдержал, пока его не сожгли!-
  Танк ухнул и с грохотом выплюнул из длинного ствола сначала один и за тем другой залп огня. Два оглушительный разрыва снарядов потрясли дом, напротив, до самого основания, верхние этажи окутались черными клубами дыма, взметнулись яркие языки пламени.
  -Бурят наведи на центр дома и замри! - а дальше Любимов потребовал от радиста:
  -А теперь давай вызывай мне Мусу! Когда он там слышать снова станет, а то Бурят его оглушил! Ну что за человек этот Бурят, его попросишь о чем-то, а он вечно такое устроит!-
  Орудийный ствол танка задвигался, нащупал требуемую точку прицела и замер, угрожая зданию напротив новым убийственным выстрелом. Муса появился в эфире минут через пять, рация заскрипела, зашуршала его кипящим от ярости голосом:
  -Что бешеный майор успокоился? Или ты всех пленных тоже хочешь тут похоронить? Тебе их частями прислать? -
  Но ему ответил уже Родионов:
  -Здравствуй Муса! Узнал меня, это полковник Родионов, мы в Москве встречались!-
  Возникшая пауза была недолгой.
  -А настоящий полковник, узнал. Земля маленькая и круглая. На все есть воля Аллаха! Что же ты в гости ко мне не приехал, а с войной в мой дом пришел?-
  -Ладно, Муса не будем засорять эфир, давай договариваться, мне пленные, тебе выход!-
  -Хорошо полковник я тебя помню, ты вроде нормальный мужик. За деньги как ваши московские ****и не продаешься! Что значит, пленных хочешь?-
  -Хочу!-
  -Ну, тогда я с оружием выйду, понял. Все мои уйдут ребята все. И я с ними! Но мне нужны гарантии, а, то я вам пленных отдам, а вы меня здесь и похороните!-
  -Какие тебе гарантии? Уйдешь, видишь гаражи за домом, напротив, по ним уйдешь к девятиэтажкам, оттуда по городу в темноте к окраинам, мы так тебе коридор организуем, понял, и там не будет, никого! Слово даю! -
  -Хорошо, а гарантии ты мне дашь такие, сам сюда приходи и будешь моей гарантией! Мы все еще раз тут обговорим с тобой полковник. А если что, со мной рядом и сдохнешь, как и все ваши пленные! -
  -Я тебе, верю, и ты мне верь! Я слово тебе даю!-
  -Ну, тогда через пять минут выходи ко мне, дойдешь, и поговорим, а безумный майор пусть мне проход откроет. Вот я тебе тогда и поверю!-
  -Слушать всем, повторяя слушать всем, это сто первый, сто первый, огня не открывать от нас идет к ним переговорщик, повторяю! Переговорщик!- объявил Любимов по рации подразделениям.
  -Ну все, я пошел, - произнес Родионов, не оборачиваясь, набрав полную грудь воздуха и решительно шагнул вперед. Будто бы боявшийся не смерти, а того, что его кто-то вдруг остановит. Это было, похоже, на то, как в детстве он прыгал с вышки в бассейн, главное это перешагнуть черту, сделать первый шаг и следом вода сама полетит ему навстречу с бешенной ослепляющей быстротой, оставляя страх где-то позади.
  Все осталось позади, и его жизнь, небрежно брошенная звонкой монетой рукой судьбы, покатилась по полу, и ничего не для кого не стоя и вдруг замерла, остановилась, застыла, чуть качнувшись на тонком ребре, но все-таки удержалась. И не выпал орел, и ни решка, лишь только холодный ветер презрительно плюнул ему в лицо, когда безоружный полковник один вышел на крыльцо дома. Серый воздух в отраженном слабом свете дрожал, наполняя собой все пространство, а площадка между домами, больше походила на кладбище только без могильных плит и крестов. Он спустился по обледенелым ступеням вниз, а в ушах громким звоном повисла мертвая тишина, разрывая небо и весь мир на мелкие части, и он услышал, как забилось сердце в груди. И если надо было умереть тут и сейчас, то был готов, и умирать ему было легко, хоть и немного обидно, да и рано, но все же легко. А там, в доме напротив, ждали его пленные, возможно, как свою последнюю надежду на спасение ждал его и сын. И сам шел туда за надеждой, которая была ему теперь дороже всякой жизни. А вдали несла черные воды тихая Сунжа, таяли очертания моста переброшенного через нее, была ночь, была когда-то приснившаяся жизнь, от которой сейчас почему то почти ничего не осталось, кроме нескольких смятых трамвайных московских билетов забытых в кармане.
  "Всего двести метров и все, всего какие-то двести метров" - подумал он. Там Игорь, - звучал следом каждый его шаг, каждый удар сердца, каждое дыхание. И щемящая надежда повела его за руку вперед навстречу к грозящему смертью черными дырами пустых окон дому. Горячий пот заструился по спине и лицу, стало жарко. Он почувствовал на себе прикосновения взглядов равнодушных снайперов и решительно шел вперед. Его жизнь стала слабым дрожащим огоньком на самом конце фитиля утопающей в воске свечи, задуть которую, погасить уже не стоило совсем ничего точно так же как нажать на курок.
  Полковник подошел к разбитому подъезду, и дом навис, над ним вверху сливаясь с темным небом, - пожар на верхних этажах прекратился, лишь клубы черного дыма еще валили из окон. В воздухе повис запах гари. Позади, было двести метров пустого пространства отделявшего одних вооруженных людей от других таких же, пронизанного вдоль и поперек напряженными взглядами с обеих сторон.
  Любимов его отговаривал от этих переговоров: "не надо идти туда, рискованно, пусть верят на слово, мы же им тоже верим на слово. Это не мы, а они в ловушке, они никуда отсюда теперь не денутся. Как только выйдут из дома, на открытое пространство все лягут до одного". Но полковник не уступил. Договорились, что через полчаса Родионов выйдет на связь в радиоэфир то будет полная готовность к бою и огонь сразу будет на поражение, так как про пленных Закиев наврал. Если и через час он не объявится и все будет так же как сейчас, то это значит, ничего не вышло, и придется штурмовать здание, подбираясь к дому под прикрытием огня и бронетехники со слепого для врага торца. Так он не мог использовать огневую мощь обращенного во двор сотнями оконных позиций фасада.
  В момент разговора с Любимовым Владимир, почему-то вспомнив встречу с Юркой Орловским в Моздоке на взлетной полосе аэродрома, и попросил у Валерия Ивановича две гранаты, тот даже удивился: зачем? И Родионов в ответ лишь рассмеялся, не ответив, чем еще больше смутил майора.
  Серая бетонная лестница как будто висящая в воздухе над землей, двинулась ему навстречу низкими ступеньками, а за ней, ему в лицо кинулась чернота пустого дверного проема. Там его уже ждали.
  -Все внимание наш человек в здании, наш человек в здании, еще раз повторяю, огня без команды не открывать!- произнес по рации Любимов:
  -Башкир заряди еще один осколочно-фугасный, понял меня!-
  В темноте полковник различил прижавшихся к стене вдоль окон напряженных бородатых остроносых кавказцев, с оружием в руках, одетых в такие же, как и у бойцов Любимова, черные шерстяные шапочки и зеленные пятнистые камуфляжи. Только лишь у некоторых из них были зеленные повязки на плечах, этого же цвета косынки на шее или под шапочками. Чеченцы на него смотрели равнодушно без какой-то ненависти и страха, не как на врага, а скорее с каким-то неподдельным любопытством. Это было отборное подразделение добровольцев вызвавшихся прикрыть отход основных сил Масхадова.
  Из глубины лабиринта утонувших во мраке коридоров, ему навстречу сделал шаг незнакомый кавказец и лишь, спустя мгновения, присмотревшись внимательно, полковник скорее не узнал, а лишь догадался, что это и был сам Муса. А как было его узнать, так сильно он постарел, осунулся, внешне изменился за то небольшое время с тех пор, как они встречались в московском кафе. В другом почти нереальном мире, в другой давно забытой жизни. На лице Закиев теперь носил густую седую бороду.
  -Заходи полковник, гостем будешь,- хрипло рассмеялся он, обнажая белые ровные зубы, словно скалясь.
  Полковник сделал несколько шагов ему на встречу.
  -Я безоружен!-
  -Я тебе верю!- небрежно махнул Муса. От него веяло войной. Пыльными подвалами, порохом обстрелами и кровью. Он был одновременно похож на Любимов а и непохож такие современные боги войны, Герои Трои как Аякс Теломонид, Парис и Ахиллес только в тертых грязных камуфляжах закопченные с автоматами на перевес и такие же пустые глаза в которых совсем нет жизни совсем, нет смерти есть только какой-то расчет.
  -А где ваши пленные? - спросил Родионов, и Закиев без всяких слов тут же увлек его за собой. Они спустились под лестницу, где на небольшой площадке, в глухом мешке каменных стен, в темноте, плотно прижавшийся друг к другу, покорно сидели на корточках почти три десятка бритоголовых мальчишек. Горец достал фонарик, включил его и направил на них свет. Под его слепящим светом Мусы пленные закрывали свои юные лица руками, вытянув тонкие шеи, выглядывали из-за поднятых ладоней, щурясь от бьющих в лицо лучей. Игоря он среди них он не увидел, хотя и среди мальчишек, на миг мелькнуло лицо, какого-то усатого мужчины повзрослей. Значит, там может быть и Игорь?
  -81 полк здесь есть?- крикнул Родионов
  -Да! Да! - раздались из-под лестницы сдавленные крики в ответ.
  -Игорь, Игорь Родионов здесь? -
  В ответ лишь он услышал лишь молчание. Игоря не было с ними, но может он не слышит, может, просто контужен и временно потерял слух?
  -Ребята Игорь Родионов с вами? -
  -Нет такого! - раздались робкие голоса из темноты.
  -Я Коля Молочаев из Альметьевска! -
  -Я Денис Бондарев из Шуи! -
  -Убедился,- Муса не ему дальше задавать вопросы и, выключил фонарик.
  -Что Игорь Родионов твой сын? - сурово спросил Муса:
  -За сыном пришел? Не было никакого Игоря Родионова среди этих пленных, его либо расстреляли и закапали, либо давно уже в села вывезли с другими пленными, понял полковник? Так что зря рисковал своей шкурой !-
  -Понял, - ответил Владимир. "Сына нет!" - мысль оборвалась внутри:
  -Но я ничем и не рисковал ты меня не убьешь, я пришел за ними не зависимо от того есть ли там мой сын или нет! -
  -Ну а что у вас там кроме полковника генерального штаба пленных не кому уже вызволить что ли? - разозлился Закиев.
  -Ты меня сам позвал я и пришел! -
  -Пошли, - приказал Закиев и вместе они друг за другом прошли коридором в темную пустую комнату, где у стены среди тряпья безмолвно лежали двое раненных боевиков, там же стояла японская переносная радиостанция, возле нее, слушая эфир, сидел радист. Муса с ним о чем-то перекинулся на чеченском. Потом вернулся к разговору с Родионовым.
  -Признаков того что нас обманут нет! Ваш Лев, конечно, любит накалывать, но не в этих случаях, а Любимов тому вообще верить нельзя! Он бешенный! -
  Муса сел закрыв глаза у стены.
  -Смотри, сделаем так, ты и я и еще двое моих телохранителей останутся здесь, остальные мои люди выйдут к гаражам, туда, куда ты сказал, и там меня дождутся, понял. Как только они мне подадут сигнал, я пойму, что там все чисто, засады нет, и меня ты не обманул, и я спокойно уйду. А ты тут с ними останешься, понял? Давай выходи на этого бешеного майора! -
  -Я и так не обманул бы тебя!- произнес полковник.
  -Да я и не против твоего обмана это война, здесь все хорошо, любая ложь, обман и засада, а победителей не судят. Ты победил и твоя подлость это хитрость, обман - военная смекалка, мало того даже глупость это скрытый смысл тайного маневра. На войне у каждого своя, правда, у тебя своя, назовем ее Россия, а у меня своя назовем ее Ичкерия. А чья, правда, настоящая?- продолжил Закиев.
  -Правда, всегда одна! - не согласился Владимир с Мусой.
  -Ну, да и конечно твоя, ты всегда только и прав полковник, видишь свою правду, а моя как же, а их?- Закиев показал рукой на боевиков и потом подвел промежуточный итог разговору:
  -Правда всегда того кто победит полковник, правда того кто победит. Поэтому вообще никакой правды нет. Понимаешь, нет? А думаешь, кто победит тут я или ты?-
  -Война еще не кончилась, - примирительно ответил Родионов.
  -Опять не угадал,- не соглашался Закиев:
  -Не ты и не я, мы пешки. Нм сверху кидают идеи великая Россия, независимая Ичкерия, а не самом деле все это куча дерьма и сами они за нашей спиной делят нашу нефть и деньги, которые на этой войне заработают, понял полковник! Есть кто-то кто, потом снимет сливки в этой нашей с тобой братоубийственной войны! А знаешь, когда я был счастлив?-
  -Когда? -
  -Когда был Союз, когда я оперуполномоченным был и бандитов ловил, понимаешь, ловил и сажал. Я человеком был тогда. Домой приходил довольный. На меня люди с уважением смотрели. А сейчас кого я сажал тогда, среди полевых командиров вижу, они на меня сверху вниз смотрят, ухмыляются и боятся. А боятся они не меня, а того что Союз вернется! -
  -А знаешь, полковник кто у меня лучший друг был, как брат мне был? Знаешь?-
  -Русский один Сергей Звонарев его звали, мы вместе работали, он меня от пули спас, я его братом называл. А как все это началось, я его с семьей в Краснодар вывез. Деньгами помогал! Вот так! А кстати кто твой сын был? -
  -Офицер, лейтенант пехота 81 полк! -
  -Да мы знатно этот полк мы под орех разделали, как щенков их всех сожгли, расстреляли как в тире!-
  -Знаю! -
  -А где же ваши генералы-то были толстожопые? Ты знаешь, я счастью своему в тот день не поверил, когда это стадо баранов к нам как в ловушку зашло! -
  -А сейчас веришь? - зло спросил Родионов.
  -И сейчас верю в свое счастье, вот видишь, ты мне попался! - рассмеялся Муса.
  -А ты знаешь, если бы не ваш Ельцин этого всего бы не было, Дудаев суверенитета совсем немного у него просил, чуть-чуть, автономии, сам о переговорах умолял, а этот ваш алкаш не дал согласия, мы говорит, вам еще покажем! Вот и показали! -
  -Подожди! - Муса вышел, вернулся через несколько минут:
  -Я узнал не в Совмине, не во дворце твоего сына не было среди пленных, прости! -
  Родионов устало сел в углу.
  Муса вытащил сигарету, закурил и сел рядом:
  -А моего сына вашей бомбой убило две недели назад с женой вместе, мальчику двенадцать лет было! Я вместе с ним тогда умер, а убить меня не как пока не могут, я умер, а еще не убит, понимаешь! А уже умер! -
  -Понимаю, так бывает! - сказал Родионов:
  -Очень тебя понимаю! Так не только у тебя так сейчас у многих. Что ты хотел Муса. Это война, а война всегда кровь, часто случайная нелепая невинная! -
  Они сидели рядом и смотрели в серую холодную стену пустыми глазами - русский и чеченец, такие разные, но связанные одним горем утраты. И вопреки всему они договорились без напряга и подвохов просто и честно, как договариваются знающие цену своему слову мужчины.
  Когда первая группа боевиков дошла до девятиэтажек они дали условный сигнал зеленной ракетой.
  -Не суди полковник обо мне строго как об этих всех шакалах, которые ваших людей калечат, пленных убивают, знай я Муса Закиев не такой. Что бы тебе про меня не говорили, я воин, я не шакал. У вас у самих дома таких же бандитов, которые уши режут, полно в ваших городах живет! С них начните! - на прощание сказал Закиев:
  -Я думаю чеченцев слишком мало в этом большом мире, что бы жить одним, останемся одни без России, нас все равно кто-то приберет, захватит, завоюет. Так нельзя, зря мы воюем, зря.
  И все было быстро закончено, и Муса бросив короткое, "прощай", скрылся за дверным проемом, нырнув в ночную темноту, где едва его различимая тень метнулась к гаражам. Родионов подождал еще несколько минут. Все по-прежнему было тихо. А потом он вышел на подъездную лестницу и помахал рукой. Лязгая гусеничными траками, к подъезду подъехала БМП, быстро один за другим в дом забежали бойцы и тут же в шуме беготни и работающего мотора возник откуда-то появившейся Любимов:
  -Ну, ты полковник крут. Думал у нам Рома Шадрин, да Валера Любимов - крутые, но ты старик хоть и крыса штабная, а всех переплюнул! -
  Родионов устало сполз по холодной стене вниз и сел, растягивая сдавивший его шею бушлат, бронежилет, голова, закружилась, все понеслось мимо, дом, небо, лица людей, он закрыл глаза не в силах остановить эту безумную круговерть.
  -Ты чего полковник?- Испуганно посмотрел на него Любимов, и тут же достал что-то из-за пазухи. Майор сунул ему открытую фляжку прямо в рот:
  -На выпей. Владимир перехватил ее у него из рук, опрокинул, сделал несколько жадных глотков, это была водка, алкоголь потек у него по подбородку и шее. Но он не почувствовал ее она была как вода.
  -Надо выводить их быстро сажайте в БТР! - громко командовал свои бойцам Любимов и добавил полковнику:
  -Уходить надо вдруг они перед уходом фугас какой-нибудь заложили, они все могут! А у нас еще Минутка впереди! -
  Назад уходили колонной, Любимов доложил в штаб, что все хорошо, двухсотых нет, есть один трехсотый и это полковник, который, по его мнению, трехсотым на голову родился, раз полез к боевикам в самое пекло.
  
  8
  
  Да, как и ожидалось среди освобожденных пленных Игоря не оказалось. В душе появилась черная дыра страха, высасывающая из Владимира жизнь тихо и незаметно, подтачивая ее тревогой. Среди пленных было несколько рядовых из 81 мсп и даже один чудом уцелевший офицер. Его, почему то не увезли и не расстреляли. Родионов встретился с этим старшим лейтенантом, оказавшимся командиром роты его сына. Молодой офицер получил контузию в новогоднем бою и попал в плен к боевикам и пробыл там две недели. А теперь освобожденный из плена парень от "замены" наотрез отказался, настояв на возвращении обратно к себе в часть. И вернувшись к себе в полк, он узнал, что полковник, который активно участвовал в их спасении, уже с начала января разыскивает Игоря Родионова, числившегося пропавшим без вести. В самом полку про судьбу Игоря никто не знал, ходили разные слухи: что он в плену или что тяжело раненный отправлен бором сразу в Москву. Многие были уверены в части, что лейтенант конечно, жив, раз погибшим его никто не видел. А тот полковник как, оказалось, был его отцом, и он просил что, если появится какая-либо новая информация об его сыне сразу ему сообщить.
  Парень рассказал, что боевая машина Игоря была действительно подбита ночью с 31 на 1, где-то в районе бассейна "Садко". Куда несколько единиц техники смогли вырваться из огненного кольца. Офицер показал это место Владимиру на карте Грозного. Они пробились в этот район по приказу командира полка пытавшегося пробить выход для своих батальонов, огрызаясь яростным огнем. Ротный на своей броне шел сразу за Игорем. Но им не позволили уйти далеко. Боевая машина сына была подбита выстрелами из гранатометов и ярко вспыхнула. Начался бой. Ротный с бойцами тогда бросился к горящей машине. Старший лейтенант видел, как весь экипаж подбитой машины успел ее покинуть. Игорь уже тоже выбрался из нее, но у него в ее отделении оставались ценные для него вещи. Там лежали его офицерская сумка с письмами и семейный фотоальбом.
  Машина вся была в густом дыму, но ротный смогу видеть, как Игорь полез в десантный люк, и успел выкинуть оттуда свою офицерскую сумку. А потом прогремел взрыв, это его БМП рвануло так, что прочь, к черту, вылетели бронированные двери десантного отделения. Но густой дым оставил в душе старшего лейтенанта надежду, что может и Игорь, успел все-таки вылезти наружу?
  Тут Родионов заметил, как у парня блеснули на глазах слезы. Слезинки сорвались и покатились наперегонки по его впалым бледным щекам. И он невольно вспомнил, как еще недавно плакала его обиженная жена, и черная тушь текла у нее по лицу.
  Срывающимся от волнения голосом парень продолжил: они стали искать Игоря, а у него был свитер...
   -Знаете, такой турецкий теплый свитер, ему его девушка, Лена подарила непосредственно перед самой командировкой, а мы все же все дружили! Вот... Я нашел обгоревшие куски этого свитера Игоря, а рядом с ними на земле лежал обожженный автомат, я поднял его, смотрю, а номер на нем номер оружия Игоря! И рядом его полевая сумка, а ее отбросило взрывной волной, ей хоть бы что, только компас вдребезги разбился! Я тогда сел на камни сижу, курю, ничего не понимаю, я и та ничего не понимал, ну а ту вообще ничего. А мои ребята меня потащили назад к моей боевой машине мол: идемте, идемте, товарищ старший лейтенант, нам воевать надо. А я смотрю на них, смешные, нелепые, оружие у них как будто у утюга крылья, шеи тонкие, кадыкастые такие, глазами хлопают, бояться, друг за друга держатся. А я них как последняя надежда понимаете. И вижу, - какое вам воевать, вам не воевать, вам хотя бы просто выжить надо!-
  И вдруг парень не сдержался и заплакал. Он плакал по-детски, вздрагивая от рыданий, уткнувшийся лицом в грудь полковника, отца своего погибшего друга, тело которого никогда не найти никому. А это разорванное взрывом на тысячу мелких кусочков тело и ставшее теперь пылью и грязью этого проклятого города, теперь навсегда останется здесь и его даже не смогут похоронить. Вот так, страшно был жив и буквально без всяких оборотов речи и был человек и человека нет. Вместо него зияет в жизни черная дыра похоронившей его в своем чреве бездны и имя ей пустота. А может так и лучше ведь эти звери трупам отрубали руки, ноги, вырезали гениталии, головы, разбивали молотками запястья рук - традиционная Вайнахская жестокость? "Жестокость на войне чаще всего проявление трусости", вспомнил Родионов недавние слова генерала. Нет ни какой, не русской, не немецкой и не вайнахской жестокости, а есть просто люди и бог им за их дела, судья!
  А потом в судьбе этого парня был взрыв гранаты рядом, контузия, нелепый плен, их долго держали в подвале Рескома, так боевики называли дворец Дудаева. И до самого штурма их плохо, но все-таки кормили, не били и не пытали, а водили к ним "незивисмых" журналистов и правозащитников. И даже разрешили оставить некоторые личные вещи, а парню как пленному офицеру в частности эту сумку, предварительно ее проверив. Его ознакомили с положением о пленных в республике Ичкерия, которое на кануне подписал их верховный совет. Оно показалась ему вполне гуманным и надежда на возвращение домой прочно поселилась в нем. Часть пленных переправили из Грозного, а их не успели. Российские войска наступали, оттесняя боевиков, положение ухудшалось, а враг стал нервным и грубым. "Независимых" журналистов после первых же обстрелов как ветром сдуло, пропали, куда-то сгинув и правозащитники. А ночью когда уходил Масхадов, их тоже вывели следом по системе подземных коммуникаций, повели в какой-то дом, где и держали двое суток без еды. Потом оттуда их и освободили.
  Этот мальчик старший лейтенант, уже познавший войну, плен, смерть друзей и подчиненных, еще совсем молодой, уже был ранен глубоко в душу войной, такой жестокой и беспощадной. И самое главное ведь никто почти не верил из них, что тут в Грозном они спасают целостность России. Россия стала чем-то абстрактным темным туманным для них. Они могли поверить в приказ, в армию, в какую-то фатальную обреченность всего происходящего, реагируя именно на эти события, но понимали все, что дорожка к этим дням, к войне протоптана от того самого дня, когда рухнул Союз, когда начался развал армии, обнищание народа и страны. Когда с трибун кричали народом Союза: "забирайте столько суверенитета, сколько сможете!" А кому был он нужен простому человеку - русскому, чеченцу, татарину? Каждый из них жил в большой дружной семье и был этим доволен и без всякого суверенитета. А когда люди получили в СССР "свободу", но что была это за "свобода" и для чего она была нужна? Она была как старый ключ от замка к давно уже отсутствовавшей двери, больше атрибут, сувенир, чем рабочий инструмент. И люди разом лишились всего того что давало им надежное пусть и тоталитарное государство. А они получили взамен всему этому - бесплатному образованию, хорошей честной медицине, спокойной жизни с достатком и уверенностью в будущем дне как бутылку паленной краденной водки, непонятную им свободу. Что была для них это свобода, что толку от того что стало возможным кричать о кровавом коммунистическом режиме, когда не чего стало жрать, когда у тебя нет работы. И твой завод закрыт, превращен в ОА и продан американцам за бесценок лишь бы только никогда он уже не дай бог, вдруг не заработал снова. В этом и заключается свобода? Нет, простой человек быстро понял, что свобода это свобода обезумевших олигархов беспрепятственно грабить и убивать свой народ. И за их свободу вот так помирать? Что это рабская покорность или святая мудрость простого человека, умеющая своим чистым сердцем увидеть даже в этом всем грязном и пошлом, слабые ростки возрождающего заново государства?
  Слез у Родионова не было. На душе было неуютно и пусто. Она превратилась в пустой мрачный обглоданный войной дом из Грозного с пустыми глазницами окон, темными коридорами и обрывающимися в бездну лестницами, щербатыми от осколков и пуль стенами. В нем гулял ветер, разгоняя пепел и пыль, всюду лишь обломки кирпича и куски раскрошенной штукатурки, битое стекло и холодная пустота. Он хотел крикнуть себе самому в этот миг: эй, ты там отзовись! Кто нибудь! Но отвечало лишь это отраженное от стен. А следом возникшее молчание было ему единственным ответом на все. Он лишь гладил этого мальчика рукой по его светлым волосам, как отец гладит своего маленького сына и успокаивал:
  -Ну, ну что ты сынок не плачь, не плачь, крепись, все еще впереди у тебя, вся жизнь впереди. Это война, она такая, она всегда была такой. Все пройдет!-
  Но он, то знал, что эта война была совсем другой и даже не в том, что она была гражданской, нет, дело в том, что всех воющих здесь предали и прокляли те по иронии судьбы, кто послал их на эту войну, что с одной, что с другой стороны. И почему- то ему вспомнился далекий, но совсем непохожий на Чечню Афганистан, нелепо погибший друг Алексей Волошин, и то, как он напился тогда, когда его привезли изувеченным трупом с оторванными ногами, как орал на него пьяного, командир полка, как он сам тогда плакал, грызя зубами горькую афганскую землю. И он вспомнил соленый вкус тех слез, оставшихся навсегда там вместе с другом в далеком уже прошлом. А ведь тогда весь его полк за год боев потерял всего лишь пять человек убитыми, пять! И это были серьезные потери!
  -Простите, простите меня товарищ полковник,- прошептал старший лейтенант, смутился и быстро вышел. А потом вернулся, и принес с собой коричневую офицерскую сумку, слегка обгоревшую снаружи, продырявленную сбоку шальным осколком. Этот парень не бросил эту сумку, это все что теперь осталось от его погибшего друга, не оставил ее там, на поле боя, а вынес оттуда ее, несмотря на все и сохранил ее в плену.
  -Командир полка вам просил ему передать лично, это для вас, товарищ полковник. -
  И офицер протянул ему сложенный вчетверо белый листок, на котором было написано, что командир 81 мсп, от всего лица командования части и личного состава, благодарит родителей лейтенанта Родионова Игоря Владимировича, за воспитание сына. Настоящего офицера, мужественно выполнившего свой долг перед Родиной до самого конца. Командование части сожалеет о героической гибели офицера, скорбит о нем вместе с семьей и просит прощение о том, что не смогли уберечь его от гибели. Стояла дата 19 января 1995 года, и размашистая витиеватая командирская подпись.
  -Вы еще его невесте не сообщали? - спросил Родионов.
  -Нет, - ответил он:
  -Я же только вчера вернулся в часть, там не знали. Что-то наврали, кажется ей, боятся все, она ведь беременна! Вы знаете, из-за этого Игоря брать не хотели в командировку, но он возмутился, и командир полка уступил! -
  -Я уезжаю, завтра в Моздок, а оттуда домой. Я сам все заберу его документы. И сам поеду к его невесте! Прошу вас скажите командованию, я сам сообщу ей все!-
  -Конечно,- покорно кивнул парень, слез не было на его лице, но глаза выдавали себя предательской краснотой век:
  -Ну, кто же хочет говорить такое...
  И он сочувствующе посмотрел Родионову в глаза. Тот потеряно ответил, просто кивнув головой, соглашаясь с ним. Владимир механически свернул лист бумаги обратно, спрятал его себе в нагрудный карман. Отстранено встал. Они простились, он крепко пожал парню руку. Тот, поблагодарив за свое спасение из плена, быстро ушел. А сам полковник тут же вспомнил о досадной оплошности, ну что же он? Он даже, не узнал его имени! Но было поздно, и теперь он остался наедине со своим неотвратимым тяжко навалившемся на него, горем. Горем, от которого было уже не спрятаться, не убежать в иллюзии надежды. И самое главное уже нельзя было ничего вернуть назад, на месяц, на год, ничего! Что бы все было по-другому, и Игорь бы остался жив. Ничего.
  Полковник открыл офицерскую сумку, лязгнул замочек. На ее обороте была написана фамилия сына. Из сумки высыпалась на пол серая пыль, обломки цветных карандашей. Внутри он нашел штатно-должностную книгу взвода, написанную не сыном - подчерк был чужой, наверное, ее писал штабной писарь, а в книге меж страниц сиротливо лежало одинокий письменный конверт. Он был не запечатан, в нем, но бережно сложенное лежало письмо. Он вытащил его из конверта наружу, развернул и стал читать. Это было письмо той самой девушке, с которой его сын жил и которая ждала от него ребенка. Письмо его невесте.
  Письмо было написано подчерком сына:
  "Моя дорогая и любимая Леночка. Ты знаешь, как я не люблю писать писем, но обещал тебе и вот пишу. Рассчитываю на твою сознательность и скорый ответ. Вот, наконец, мы из Моздока приехали в Грозный. Притащились на своем металлоломе. Сегодня 31 декабря и я поздравляю тебя с Новым Годом! Я верю, в нас и желаю тебе, любимая, что бы все твои самые смелые мечты в новом 1995 году сбылись. До последней самой маленькой мечты. Вот мы уже и в городе, проехались по улицам и встали в цента, тут все спокойно. Командир батальона сказал, что на этой недели уже поедем назад. Все скоро кончится. Я очень по тебе скучаю, мне сильно тебя не хватает. Не хватает твоих губ, объятий, твоих нежных поцелуев. Я очень хочу вернуться скорее к тебе и нашему будущему малышу. Как кстати, он? Напиши мне про него все! Старайся кушать хорошо, ешь больше свежих фруктов и овощей. Моя белочка, я хочу, что бы ты знала ты мне самый близкий и родной на свете человек! И помнила об этом. Ты теперь принадлежишь не только себе, но и мне и нашему ребенку и поэтому обязана стараться беречь себя, не волноваться, ни о чем и не о чем не думать. Скоро будет тот день, когда я вернусь и больше никогда мы не расстанемся с тобой...".
  Все, он больше уже не мог читать дальше, ему было больно.
  Там же в книге дальше между листов он нашел ее черно-белую слегка пожелтевшую фотографию. На нем было лицо юной девушки, а на обороте трогательная надпись: "любимому на память! Помни, ты обещал - быть мне самым преданным и верным человеком, навсегда! Твоя белочка". Ниже нарисовано сердечко, насквозь пробитое перистой стрелой. Девушка с фотографии была привлекательна своей юной беззащитной красотой: большие глаза, изящный носик, губы, прическа - на вид ей не больше двадцати. Ее тоже теперь коснется война и смерть. А сколько таких же как она останутся вдовами?
  Сердце сжалось, замерло, он побледнел, почувствовал, как кружится голова. Все поплыло и поехало.
  -Что же это брат с тобой?- подошел к полковнику обеспокоенный его видом генерал-лейтенант Рохлин:
  -Ты никак болен? Что сын?-
  -Да, все выяснилось, он погиб, - кивнул на фотографию и сумку Родионов, неуклюже оседая на стоящий рядом стул. Сердце сжалось в точку, выдавливая из себя наружу всю какую только оно могло боль и казалось у этой боли нет уже никакого предела по силе!
  -На, выпей, - генерал протянул ему плоскую никелированную фляжку с советским гербом на боку. В ней был крепкий коньяк. Он сделал несколько глотков жгущего до слез алкоголя, и сжавшееся в точку до боли сердце, сразу отпустило, забилось, ожило в его груди. Стало перехватывать дыхание. Мир весь сузился до этого подвала, и ему показалось, что в мире все только так и есть все как тут, а все остальное, эта далекая Москва, эта его размеренная жизнь - все было нереальным пригрезившимся ему сном из какой-то чужой жизни. И только теперь он проснулся.
  И с удивлением Родионов ощутил, что, несмотря на гибель сына он еще до сих пор, жив и даже продолжает жить, но что это будет за жизнь за той чертой, которую он теперь перешагнул вместе с этой смертью, полковник не знал. Но то, что эта черта уже позади, он знал абсолютно точно.
  -Бог всегда посылает нам испытания, лишь те которые нам по силам,- сказал Рохлин.
  И шатаясь, ничего и никого не видя вокруг себя, Родионов выбрался на воздух. И оглушенный горем он безмолвно смотрел на серое, как будто заштрихованное простым карандашом небо, тяжко повисшее над ним, на пропитанные этой безнадежной серостью дома и улицу, где задранными вверх выдернутыми из земли кусками проволоки, торчали деревья. И зацепившееся, запутавшееся в них небо трепал ветер, и было, так как будто уже не было и его самого, и словно эта серость поглотила его.
  В плен в эти дни попал здоровый как буйвол хохол, гражданин незалежной Украины. Он кричал Рохлину что-то невнятное про Шушкевича и Бендеру, про русских оккупантов отравивших его чудесную страну. Это был боевик из отряда украинских националистов Саши Музычко.
  -Он идейный или так из-за денег?- спросил Родионов у контрразведчика допрашивавшего его.
  -Этот, идейный, только идея ее размером в полтора тысячи долларов США, не меньше. А если ему заплатить еще тысячи две, то он и этих своих Бендеру с Шушкевичем продаст и мать родную. Наших они в плен не берут, но наши в долгу не остаются - сразу к стенке без разговоров. А этого вот оставили. Этот дурак по-большому пошел, уединился в комнате разрушенного дома, от своих ушел, стеснительный, автомат рядом поставил при входе, присел, задумался, сидит себе, балдеет дурак. А наши ребята увидели его, подошли, смотрят - ну идиот полный, решили пошутить, автомат у него и украли. А он сидит себе, в ус не дует, наслаждается. Бумажку нашел, мнет ее. Закончил процесс. Встал, а автомата и нет. Вышел в коридор оружие глазами ищет, по гулам шарит. А оно, напротив, у окна спокойно себе стоит, а этот понять не может, репу чешет, как оно туда попало? Тут разведчики его и вырубили. Он доброволец из УПА. Мы тут под них давно капаем!-
  
   Часть четвертая. Пустота.
   1
  Командировка заканчивалась, они с генералом и работниками штаба простились и уже через сутки с Моздока Родионов вылетел бортом в Москву.
  Еще в Моздоке в штабе, ему позвонили. И неизвестный голос из телефонной трубки представившийся майором медицинской службы Скуратовым, сообщил, что тело его сына, гвардии старшего лейтенанта Родионова Игоря Владимировича, отправляют на днях по месту прописки его родителей в Москву. И в морге на Чкаловском аэродроме он или кто-то из родных может получить его для погребения вместе с документами.
  -Как же так? - спросил он:
  -Ведь тело сына не нашли. Он же погиб при взрыве.-
  Голос из трубки сказал:
  -Товарищ полковник мне приказано вам доложить, а больше я ничего не знаю, простите!-
  И положили трубку. В тот же день его вызвали к командующему группировки. Квашнин нервно расхаживал по своему кабинету, за столом напротив него сидели два других незнакомых Родионову генерала. За столом во всю стену висела огромная склеенная из десятков листов подробная карта Грозного испещренная кружочками и стрелочками красного и синего цвета, отражавшими оперативную обстановку в городе. Карта была частично скрыта черной занавеской, прямо как в фильмах про войну. Рядом с ней висела на веревочной петле длинная деревянная указка, заостренный конец которой был выкрашен в красный цвет. Стол командующего был заставлен кучей разного цвета телефонов, лежали какие-то военные справочники сплошь с бумажными закладками между страниц и набор еще советских открыток - города СССР "Грозный", что очевидно позволяло командующему лучше представлять себе здания, о которых так часто шла речь в постановке задач и докладах подчиненных командиров. Там же была красная папка сводка боевых донесений войск. В противоположном углу на столе стояла штабная рация.
  -Владимир Иванович, здравствуй!- командующий доброжелательно приветствовал, выйдя на встречу из-за стола, прибывшего по его приказу полковника:
  -Заходи, садись. Про сына слышал, соболезную. -
  Словно чувство вины на миг промелькнуло на лице Квашнина и тут же исчезло. Это лицо по-прежнему выражало бремя забот, подчеркнутых его морщинами вокруг усталых глаз.
  -Разговор у меня будет к тебе прямо сказать не простой и для меня самого очень неприятный.-
  И Квашнин с неприязнью посмотрел на сидящих напротив генералов. Они одетые и иголочки в повседневную форму словно бравировали своей штабной формой и выправкой, как будто выделяемой ими нарочно, в противовес всему, не принадлежностью к этому миру, где прочно в ход вошла исключительно форма полевая.
  "Как пижоны, фазаны" подумал о них полковник. Рядом с генералами лежали их фуражки с уродливо задранной вверх тульей.
  -Тут вот война, а кое-кто мне всякие гадости говорит. Мало мне министерских окриков так я еще и всяким дерьмом вынужден заниматься!-
  Это был явный выпад в сторону сидевших незнакомых генералов. Но те, ни единым мускулом не дрогнув, по-прежнему сидели с непрошибаемым выражением холеных лиц, словно брошенные слова были не к ним, не о них, а так просто, небрежно выброшенный в воздух на ветер, мусор из слов. И этот мусор улетел куда-то мимо и их никак не касался. Генералы отнеслись к этим словам спокойно как к привычному для них ритуалу, не имеющего никакого отношения к тому настоящему делу, которое все равно Квашнину, будь он трижды командующим, придется делать. Родионов ощутил ледяную непонятную ему сейчас ту силу, силу скрытой власти исходящей от этих людей, власти которой должен был уступить даже командующий. Это были те непонятные ему отношения лиц того высокого кабинетного министерского мира куда он был совсем по роду своей службы не вхож, но эти генералы да и сам командующий были людьми именно оттуда.
  -Позвольте вам товарищи генералы представить полковника Генерального штаба Родионова Владимира Ивановича, он почти две недели провел в штабе группировки "Север" генерала - лейтенанта Рохлина и в своем рапорте на все подробно изложил о действиях войск. Кстати он высоко оценивает командование группировки. Знаете, как говорится у нас у военных: война все по своим местам расставит! И у меня как у командующего группировки то же самое мнение!-
  Квашнин словно искал у Родионова поддержки в своих словах. Эти самые пижоны раздраженно поморщились, давая понять, что дело совсем не в этом, что командующий говорит много пустых и ненужных фраз. И все это им известно и дела, ради которого они тут не касается. Один из них небрежно прервал речь Квашнина:
   - Извините, товарищ командующий! - начал он, нарушив военный этикет, прерывая старшего по званию и должности, но, все еще формально пытаясь соблюсти за счет брошенного извинения видимость этикета человеческого.
  - Мы поверьте, ни сколько не сомневаемся в ваших компетенциях, не в ваших способностях. Мало того даже в способностях генерала Рохлина. Он действительно очень даже успешно выполняет свои задачи и можно сказать даже лучше чем кто-либо другой. Речь совсем не об этом. Нас интересует другой волнующий и весьма для нас интересный факт. Мы располагаем проверенной, да, более чем достоверной информацией, что на захваченном Рохлиным еще в декабре аэродроме Северный, военнослужащие сводного полка Волгоградского корпуса распиливают на части алюминиевые остовы брошенных там самолетов, извлекают запасные части с драгоценными металлами. Там почти сто пятьдесят единиц. Мы узнали, что это отнюдь не ваш приказ, но это и не наш приказ!-
  "Эти генералы как бы ассоциируют себя с Министерством обороны" догадался Родионов по фразе: "это не ваш и не наш приказ, не ваш и не наш! Вот где зарыта собака!"
  -Это тонны метала и огромные деньги. По распоряжение генерала Рохлина все это имущество готовится к вывозу им в Волгоград, очевидно с целью личного корыстного обогащения. Его люди вышли на крупных скупщиков металла в Поволжье и уже ведут переговоры о продажи этих трофеев. Это чистой воды мародерство!-
  -Что за ерунда я лично знаю его и не первый год, если он что-то и делает, то это не то, что вы думаете!- возмутился Квашнин.
  -Что ж вам виднее товарищ командующий, но факты говорят совсем о другом!-
  Все вопросительно посмотрели на растерявшегося Родионова. Он знал об этом. Собрав своих офицеров, Рохлин решил вывести этот металл, и продать, за счет этого они хотели купить бесквартирным офицерам жилье. И в том безобразии, которое творилось вокруг, сам полковник не видел в действиях Льва Яковлевича ничего такого предосудительного. Дудаевский бандитский режим был выращен при попустительстве федеральной власти, при участии олигархов давно уже живших не по закону, а по понятиям. Причины всего этого военного конфликта были от него скрыты, он мог лишь догадываться о них, но самой правды не знал. Скрывать действительность не имело смысла:
  -Я знаю Льва Яковлевича, - произнес полковник:
  -И хочу вам сказать, что это действительно делают его люди. Но это не с целью личной наживы. В его планы входит применение всех полученных средств на строительство квартир для бездомных офицеров корпуса в Волгограде!-
  Генералы поморщились, этот пафос был им не к чему, и перевели взгляды на Квашнина, а тот достал платок из кармана и вытер выступивший на лбу пот. Да в кабинете командующего стало жарко. Квашнин налил себе в стакан воду из графина, сделал несколько глотков. Дело, которому Родионов там не придавал никакого значения, здесь приобретало совсем другой оборот.
   - Вы обязаны,- заявил тот же генерал, что и говорил раньше - он видимо был из них двоих старшим:
  - Отдать приказ о передаче всего металлолома Министерству Обороны. По актам. Создать комиссию. Выделить технику для вызова имущества в Ростов.-
  Квашнин посмотрел на генералов удивленно.
  - Вы что думаете тут вам что Москва, откуда техника, люди? Тут вам война, тут и так этого не хватает! Трупы вывозить не чем!
  Он прервался на миг, виновато посмотрев на полковника. И продолжил зло, раздражаясь все больше и больше:
  -Сюда и так все что еще могло ездить и хоть как-то стрелять! Криво косо через раз, но стрелять, со всей страны свезли. Весь этот металлолом, который мы называем боевыми единицами в своих липовых отчетах. И все делали вид, что это вооружение есть, а на деле его надо было ремонтировать! Хотите, в конце концов, присылайте сами, сами езжайте. Я сегодня же буду докладывать министру!-
  Все замолчали. Генералы, стали шептаться. "Да законы теперь для всех стали совсем разными в Грозном одни, в Москве другие, где-нибудь в Екатеринбурге третьи, страна раскалывается на части. И власть так слаба, что не может ничего кроме армии сейчас противопоставить этому", подумал полковник.
  -Я не думаю, что солдаты и офицеры волградского корпуса отдадут вам эти трофеи без боя. Те части, которые в Грозном не будут с ними даже под угрозой расстрела конфликтовать, не десант, не спецназ, не внутренние войска. Кроме того генерал пользуется сейчас непререкаемым авторитетом среди войск и поэтому вам будет сложно что-либо сделать! - прервав паузу, высказал свое мнение Родионов:
   - Там другие законы! Вы, конечно, можете попробовать, но вам они свои трофеи не отдадут, они считают, что заплатили кровью. И если их страна не может им дать, что положено, то они возьмут это сами. Все равно этот алюминий своруют. Что вы хотите сказать, что его кто-то оприходует? Кроме того вам известно наверное из ваших источников, что в Чечне имеются случаи подкупа офицеров, их предательства, торговля оружием с боевиками. Это войскам тоже известно. Рохлин для войск сейчас это синоним честности. Единственное, что можете вы, это попробовать поехать туда сами и покомандовать там, может тогда или вы поймете людей, сражающихся сейчас в Грозном, или люди признают вас, и тогда послушают. Но пока вы там, никто, и даже вы, несмотря на ваши генеральские звезды, не сможет избежать вероятности чисто случайно угодить под артиллерийский обстрел! Вы же знаете, что иногда наши части случайно обстреливают друг друга? Ну вот так же случайно обстреляют вас и даже не найдут ваши тела! Но, а снайперы, чеченские снайперы легко проникают в наш тыл стреляют из такого же, как наше, или даже захваченного у нас, трофейного оружия. И когда вас найдут мертвыми, с пулевыми отверстиями во лбу никто не будет разбирать, кто же на самом деле вас отправил на тот свет! И ваша охрана. Которую вам дадут, не побежит искать по пустым домам еще полным растяжек и засад стрелявшего. Потому что там цена вашей жизни равна цене одного патрона, который на вас нужно будет потратить, чтобы вы просто никому там не мешали делать свое дело! А война все спишет. И приставка генерал перед вашими фамилиями просто украсит ваши надгробные плиты! И всем будет просто насрать на вас, вас спишут как боевые потери. -
  -Ну, Владимир Иванович, ну что ты так? - даже обиделся Квашнин, удерживая полковника от продолжения дальнейших разъяснений.
  -Хотя Владимир прав, вот скажите, откуда у боевиков новенькие танки? Завернутые в масляную заводскую бумагу гранатометы? Вот вы чем лучше бы занимались, понимаешь. А вы все под Рохлина копаете, спать он что ли вам мешает? Ну и хер бы с этим алюминием ну что вы к нему прицепились. У нас в стране на ровном месте миллиарды исчезают из казны и что? Да ничего! -
  -Ну, вы с этим как-то осторожнее товарищ командующий. Нам ваша позиция по данному вопросу понятна! Вы не можете даже контролировать свои войска. Они там все с ума сошли, как с катушек слетели!- с презрительным выражением лица сказал все тот же генерал и они оба как по команде встали.
  -А вы что думаете, война кому-то здоровья прибавляет? Или как, по-вашему, там должны реагировать на то, когда обезображенные трупы их вчерашние товарищей они находят на захваченных позициях боевиков, без носа, ушей, глаз. Трупы вчерашних пацанов? Какие тут катушки?- разозлился командующий.
   - Можно подумать, что эта война какая-то особенная. Что не было Великой Отечественной, не было войны в Афганистане и там людей не убивали!- жестко парировал министерский гость выпад Квашнина.
  - Да именно так, она другая. Другая это война. В отечественной войне люди Родину защищали от агрессора, от внешнего врага. От фашиста! И вся страна была рядом с армией, все как один. Кто против - тот предатель, все ясно: вот тебе - черное. Вот тебе - белое! А здесь что? Хрен чего разберешь. Кто за красных, кто за белых! По телевизору плетут чушь про чеченских партизан, из бандитов которые еще вчера мирное население резали, женщин насиловали, людей крали и в рабство продавали, героев делают, вот что страшно. И все откровенно плюют сверху на нашу армию, ленивый в нее камень не кинет. Люди гибнут, а у вас там, в Москве и по всей России - шалман праздник. Но хоть бы постыдились там, это, же их армия, не чужая. Это чьи-то сыновья, мужья, граждан их страны. А у них там все как будто это боевик с участием Рембо, где умирают какие-то бумажные солдатики. Нет здесь не бумажные солдатики, здесь люди из плоти и крови и они несмотря не на что, не на гавно в которое их сунули, сунули и предали, они все равно выполняют своей долг! Где дети наших новых вождей, где? За границами учатся? Что-то в армию не идут, с пулеметами по Грозному не бегают?-
  Лицо командующего покраснело, глаза налились кровью, у него видимо резко поднялось артериальное давление. Он зашел за свой стол, повернулся спиной к остальным, стал ковырять вынутую из кармана пластинку с таблетками. Этим, показывая всем, что разговор окончен по-крайней мере для него и сейчас, эта тема закрыта.
  - Все могут быть свободны! - бросил раздраженно он, не поворачиваясь к ним лицом. Гнев и бессильная злоба, накопившиеся за эти дни искали выхода и генерал просто опасался сорваться, голова зашумела. "Надо померить давление!" - подумал он: "Как бы не криз!".
  Родионов вышел вслед за генералами, задержаться даже не рискнул, понимая попадать под горячую руку Квашнина, не стоит, пусть сам разбирается со своими бесами в голове. Москвичи непринужденно, как ни в чем не бывало стали обсуждать, каким таким рейсом они полетят домой и кому еще им нужно позвонить, что бы их встретили, какие еще надо взять бумаги и сколько выплатят командировочных за поездку. А в измученной душе полковника остался густой горький осадок. Ему показалось, что все происходящее в стране, в армии, это что-то такое над, чем все давно уже потеряли контроль. И пьющий президент, деловитый Грачев, и степенный премьер Черномырдин, а все происходит по иному кем-то другим написанному зловещему сценарию, и он и эти люди, впрочем, как и все другие лишь разной величины и уровня актеры в этой свершившийся трагедии.
  В тот же день полковника к себе пригласил и генерал Пуликовский, он был бледен и подавлен, принес свои соболезнования в связи с гибелью сына. Они были знакомы, и не раз сталкивались по службе.
  -Володя, я знаю тебя не один год и ты можешь мне поверить. Я не давал команду 131-й бригаде захватывать вокзал. Я вообще до самого последнего момента не знал, буду ли вообще чем-то командовать. Квашнин сам объявил себя командующим "всего и вся", поэтому я не мог составить плана действий и отдать нужные распоряжения войскам. Все решал сам Квашнин, команды шли через его голову напрямую с Моздока. И с 81 полком так все плохо вышло! Все знали, что техника почти на двадцать процентов неисправна, что люди не обучены, а все равно давай, давай! Вперед и с новым годом! -
  -Вот,- он показал полковнику листок, видишь:
  -Из Приволжского военного округа прибыло 36 процентов неисправных бронетранспортеров. А из 18 единиц 122-миллиметровых гаубиц, прибывших из этого же округа, неисправными были 12. Из арсенала Уральского округа было прислано 18 самоходных орудий. Из них лишь 4 можно было использовать. 39 процентов бронетранспортеров, прибывших с Урала, тоже были неисправны!-
  "Да причем тут техника?" - хотел спросить его Родионов, но промолчал. И разговор застыл в мучительной для них обоих тишине.
  Его окаменевшее лицо выражало разочарование, голос чуть дрожал:
  -Знаешь ты первый отец, перед которым я приношу свои извинения за все это. Первые дни после этого я просто не знал, как мне жить дальше с этим.-
  Генерал отвернулся к стене.
  -Вот и я не знаю, - растеряно пожал плечами Родионов:
  -Вот и я теперь не знаю!-
  Кто отдавал приказы? Не знал никто. Поэтому за них ответственность нести теперь никто не хотел, все валили вину друг на друга. Да, у победы много отцов, а поражение и, правда, всегда сирота!
  
  Там в коридорах штабного вагона Родионов снова встретил старого однокашника по академии генерала Юрку Орловского, тот летел, стремительно вышагивал своими худыми длинными ногами, похожий на циркуль, отмеряющий на карте расстояние между точками. За ним семенил подстриженный аккуратненький мальчик-солдатик в очках с кипой бумаг в руках. Они буквально столкнулись друг с другом лбами.
  -Привет боевик!- Юра ему искренне обрадовался:
  -Рад тебе дружище!-
  И тут же вспомнив о горе полковника, вздохнул:
  -Про сына знаю, представление читал, соболезную тебе брат!-
  Орловский скорбно кивнул на кипу в руках бойца, как на источник, откуда он получил это печальное известие:
  -Вон, видишь кипа - это все наградные, там и на Игорька- орден ему Мужества посмертно положен, да для погибших ничего у нас не жалеют!-
  Владимир ему кивнул:
  -Что ж спасибо ему, но, наверное, это уже и не надо.-
  -Но это не тебе решать и не мне, понял! - протестуя, резко оборвал его генерал:
  -Там другие люди есть в его части, они без нас все видели, что там было и как. И сами без нас знают, кто был и кем!-
  -Юра, а ты слышал про майора Любимова? - и полковник назвал номер части.
  -А что не слышал? Слышал, конечно, слышал! Как этим всем дерьмом заниматься начал, я чего только не слышал. - Орловский еще раз показал на кипу бумаг:
  - Как меня на эти наградные посадили, так читаю их и плачу, каждый день,- иронизировал он. И согласился с Родионовым:
  -Это Любимов конечно молодец мужик!-
  -А что там ему с героем, почему не дали? Рохлин очень злится!-
  -Да, злился, то он злился! Но Лев Яковлевич прекрасно знает, что этот самый его Любимов на три буквы одного тут важного генерала послал, и даже пообещал ему морду набить, когда тот строить его не по делу стал, материть. А этот майор выпил немного, у него солдат трех в батальоне в тот день убило, вот и его понесло. А когда генерал от Рохлина стал требовать его от должности отстранить и арестовать, тот этому генералу и сказал, что, мол, мудило сам бери автомат и воюй тогда. Вот воплей и соплей тут было! Так что героев у нас иногда и не дают, а назначают! Понял меня?
  -Понятно!-
  -Да не решаю я ничего, я так озадаченный, понял?-
  -Да понял тебя, понял!-
  -Ты все про этого Любимова плачешься, думаешь, он один такой несчастный, без Героя остался? Да у нас скорее певцу, этому как его Юрию Шатунову Героя России за Чечню дадут, чем офицеру. А ты знаешь, например, полковнику Сергею Рудскому, командиру 255-го мотострелкового полка, отказано в оформлении документов на присвоение звания Героя лишь потому, что его фамилия слишком похожа на фамилию другого Героя - столь не любимого президентом генерала, бывшего его собутыльника, вице-президента. Имя, которого да не будет помянута к ночи! Или, майору Сергею Дудаеву, командиру разведроты 104-й воздушно-десантной дивизии, которому отказали в звании Героя, по слухам из Министрества, лишь на основании того, что в России героя с такой фамилией быть не может. Меняй фамилию и ты герой. Но знаешь, что я думаю мой друг? Что фамилия Рохлин скоро им станет пострашнее, даже чем фамилия Дудаев!-
  -А ты чего сам-то хочешь орден или медаль, какую?- было видно, генерал Орловский шутил, придуряясь и пристально смотря другу в глаза.
  -А мне-то Юра за что? Что карты рисовал, доклады в Генеральный штаб слал и тушенку волградскую ел?- покорно развел руками Родионов
  -Молодец ценю, мужик!- Орловский злобно похлопал друга по плечу:
  -А ту у нас деятели наши коллеги из штабов в Ханкале, отметятся разок, потопчутся у вертолета, на Грозный посмотрят как Нельсон в подзорную трубу, и уже им ордена выписывай. И обижаются, понимаешь, когда им отказывают? Я им говорю, мужики совесть имейте! Понял меня?-
  -Понял!-
  -А раз понял гранату давай мне одну?- протянул ладонь к нему Юра.
  -Какую гранату?- удивился Владимир.
  -Ту, которую я тебе взять с собой советовал, помнишь?-
  -А две для себя и для того, кто не сможет!- вспомнил полковник.
  -Да, да смотрю, помнишь!-
  -Помню, но я не брал. Без них обошлось!-
  -Жаль, а вот смотри!-
  Он быстро выхватил у солдата листы, лежащие сверху кипы, и протянул их Владимиру:
  -Читай, дурило! Вот как жить надо и служить! А ты все про Любимова тут вспоминаешь!-
  Родионов посмотрел, это был наградной лист на некого майора Нечиропука, заместителя батальона по воспитательной работе одной из частей, сражающихся в Грозном.
  -Ну и что?- спросил он у друга.
  -Читай, читай!- настаивал тот.
  Владимир побежал глазами по строкам. В наградном говорилось, что некий мотострелковый полк, находясь на марше по территории Чеченкой республики, при подходе к Терскому хребту, подвергся внезапному нападению боевиков, и доблестный майор Нечипорук лично возглавил контратаку бойцов своей части. В ходе, которой он метким огнем уничтожил двенадцать боевиков. Потерь личного состава часть не понесла.
  -Что ж достойный человека!- с сомнением в голосе сказал Родионов, возвращая наградной лист.
  -Беспредельно достойный!- насмешливо покачал головой Юра, забирая лист обратно:
  -Хорошо, я, конечно, не знаю что у них там, в журнале боевых действий на самом деле написано под этой датой. Может и правда там дудаевцы их атаковали?-
  И тут он выдохнул, делая паузу, и зло продолжил:
  -Но самое смешное, что этот герой войны, как только их полк выгрузился с эшелона, каким-то чудом оказался в госпитале Ростова-на-Дону. Ты понимаешь? И там все это время медсестер гоняет по коридору! И знаешь, чем он болен?-
  И тут Юра закончил свое выступление, одной фразой:
  -Геморрой! Нет, ты понимаешь, геморрой! Я его бумаги рву, а мне с Москвы звонят, что мы героя обижаем!-
  -Герой! Герой, а у героя геморрой!- рассмеялся Владимир.
  Орловский рассказал ему как Нечипорук после выгрузки эшелона, подвязался с тыловиками поехать за горючим и сбежал от них в Ростов. И Родионов подумал с горечью, что у войны есть всегда герои вроде Любимова и шакалы вроде Нечиропука, кормящееся с ее кровавой тризны падалью. И слишком много падальщиков в этой кровавой войне на шее простого солдата!
  -Юра,- спросил Родионов:
  -А ты не знаешь, кто эти два важных как жабы генерала, которые крутятся у Квашнина?-
  -А эти вылизанные бритые министерские крысы? Которые солдата видели только издалека? - рассмеялся все знающий штабной генерал:
  -Два столичных сноба, которые приехали сюда, что бы по личному распоряжению нашего министра со складов в Моздоке в Армению передать тысячу тон боеприпасов. На самом деле все, что я тебе сейчас говорю, это большая тайна, которой я с тобой как со старым другом делюсь! Эта секретная операция проводится с ведома нашего любимого президента. Так сказать, "во исполнение решения Правительства Российской Федерации". Да наши "руководители" и "палковводдцы" в отличие от нас они очень преуспевают в бизнесе! Не то, что твой Рохлин. Туда же ушли недавно 50 новых танков Т-72, которые бы не помешали в Грозном. А реально Вова, это элементарная торговля оружием. В нашей стране много ничейного добра, которое можно куда-либо продать и списать его на войну, - все предельно просто мой друг!-
  Орловский сказал товарищу на прощание:
  -А ты знаешь, что во время путча в августе 1991 года, тогда еще вполне себе обычные граждане СССР, ну а теперь известные всем полевые генералы Дудаева - Шамиль Басаев и Муса Закиев защищали вместе с Ельциным Белый Дом. Ну конечно, Ельцин их не знал тогда, и знать их не мог. Откуда ему знать было, кто они тогда были? Никто. Там было много разного известного народу среди героев - известные политики, ученые, артисты и писатели, - знаменитые деятели культуры. А среди них в толпе как все другие - стояли будущие полевые командиры, плечом к плечу, с нашими демократами, те самые которые спустя всего четыре гола, четыре Вова! Будут сражаться против этой же демократической ельцинской России, которую сами и отстаивали там, на баррикадах, у Белого дома в Москве. Так, где здесь та линия фронта, кто здесь друг и враг, и самое главное я не пойму где мы-то с тобой? Где ты, где я? Где мы на этой войне стоим, где держим оборону, на какой такой мы стороне? Кто наш друг? Кто враг? И думаю, мы все на той войне, что у нас уже с 1991 года идет, и идет необъявленно? Не менее страшной войне, что идет в Чечне, но войной, то ее никто и не называет! И эта наша сегодняшняя война по своей сути лишь продолжение той, начавшейся с распада Союза! -
  Что мог сказать ему Родионов? Только одно - на этой и, да и на той войне на Северном Кавказе, уже много жертв и одна из них, это самый дорогой для него в мире человек - его сын. Но он промолчал, вздохнул, и попращавшийсь с другом пошел на посадку.
  
  Когда транспортный борт полковника, вылетевший из Моздока, мягко приземлился на Чкаловском аэродроме уже, вечерело. Родионов прошел в зал ожидания, который был к его удивлению, был заполнен людьми. Там были и рыдающие женщины в черных траурных платках, и мужчины со скорбными перекошенными горем лицами, и дремлющие пьяные командировочные, возле сложенных в кучу сумок с вещами.
  От дежурного офицера он узнал, что ближе к вечеру обычно прибывают транспортные самолеты с телами погибших и все гражданские в основном это приехавшие их забрать родственники. И тот доверительно сообщил ему, что назад этими бортами экономя топливо, перевозят, отправляемых в Моздок по замене военнослужащих. Такой вот бартер со смертью, обмен мертвых на живых, так представлялось ему это. Доставкой нового топлива в огненную печь войны.
  Полковник вышел на улицу, ему был нужен морг. Тело сына уже было там, так ему сообщили еще в Моздоке, и ждать новый борт ему было не нужно.
  Ожидающие отправки, офицеры стояли на морозе, спрятавшись за еловой посадкой, и пили из горла водку, закусывали домашними продуктами, нервно курили. Дежурный долго объяснял Родионову, как можно найти морг и все что все, что он понял, что к зданию нужно идти мимо этих елей. Так как больше никого не было видно, то полковник все же подошел к толпе офицеров.
  -Мужики, а где здесь морг? - спросил он.
  Его хмуро оглядели, он был в грязном потертом бушлате, камуфляже, небрит, с большой сумкой через плечо, вроде бы и полковник, но кто и откуда? Мимо прошли два выбритых генерала в лакированных блестящих туфлях, от них повеяло дорогим одеколоном. И они сделали вид, что не видят всю эту разнузданную толпу полную презрительного глумливого равнодушия к их погонам и званиям. А эти офицеры даже не прятали и не стеснялись своего откровенного пьянства, как и формы уже потерявшей все знаки различия.
  -Морг там вон!- один из толпы указал на одиноко стоящий ангар чуть дальше в стороне от основного комплекса аэродромных зданий:
  -А ты кого полковник там ищешь, что друга или бойца может твоего убили?-
  Родионов внутренне сжался и выдавил из себя тихо уже пережитое им горе:
  -Нет, сын в Чечне погиб вот, тело хочу забрать,-
  -Сын? Единственный? Офицер?- стали спрашивать офицеры, и затихли, разом замолчали как громом пораженные этим чужим страшным горем. И сделались сразу другими людьми, все так понимающими сопереживающими, знающими не понаслышке цену чужого горя:
  -Слушайте, товарищ полковник, вы это, может вы того, выпьете с нами немного, а своей компанией вроде, а вас вот как-то и не позвали!-
  Он как то так просто подошел к ним, встал рядом, как один из них таких разных молодых и уже совсем зрелых и одинаковых. Один из них крепкий полный офицер с красным лицом протянул ему початую наполовину уже бутылку.
  Родионов выпил прямо из горла как пили и они, опрокинув на себя небо, несколькими жадными глотками не морщась и не чувствуя никакого отвращения. Водка была как вода, почти не жгла горло. А ему тут же сунули хрустящий маринованный огурец, и он с удовольствием закусил им. Офицеры выпили тоже, в стыдливом молчании как по команде сняли свои шапки, ощущая свою причастность с горю незнакомого, но близкого им человека. Отдав должную почесть павшему, они тяжело вздыхали, сочувствуя отцу, потерявшему на этой нелепой войне сына. Каждый из них казалось, мысленно примерял эту смерть к самому себе, и от этого им становилось неуютно и страшно.
  А ведь их всех трезвых или пьяных таких всяких, разных, но переодетых судьбой в одинаковую камуфлированную форму, скоро унесет в своем холодном чреве транспортный самолет туда, где война сеет разрушения и смерть. И может быть уже кто-то из них, а не этот всем им незнакомый парень, вернется не домой, а в этот ставший моргом ангар. И тогда не этот одинокий убитый горем своей утраты полковник, и не чьи-то, а именно их собственные родственники точно такие же раздавленные горем придут сюда на этот аэродром в морг, что бы забрать себе уже теперь их искалеченные тела, только лишь для того что бы их похоронить. И зачем же им убитым, будут потом нужны все воинские почести и слезы, если их уже не будет на этом свете, на этой земле, как больше уже нет этого молодого еще вчера полно жизни и планов парня. И они не будут больше уже никогда, жадно пить из горла бутылки как сейчас пьют они эту мерзкую водку, и, пьянея смеяться, как смеются они сегодня над шутками, сладко затягиваясь сигаретой, и думать, что все еще будет хорошо! Их просто закопают и забудут, только вокруг будет кипеть жизнь, будут точно так же как и сейчас расти к небу деревья, лето будет менять весну, и этот мир даже не заметит их смерти. Не заметит того что их больше нет. Их имена, вычеркнут кадровики из списков части, друзья будут изредка вспоминать, собираясь, раз в год пока им все это в конец не надоест и уставшие от будничной суеты поглощенные проблемами они в конце концов бросят это делать, и жизнь возьмет свое. И только убитые горем родители быстро сгинут в могилу следом за своими раньше времени ушедшими в небытие детьми. А единственный вопрос для чего все это, почему так, и останется для всех просто повисшим в воздухе вопросом, на который ни у кого не было и не будет никакого честного ответа. И другие будут стоять здесь на том самом месте точно также пить водку, ругаться и курить, ожидая, когда прилетит такой же или точно тот самый транспортный самолет, с рейсом Моздок.
  И отвратительный алкоголь сделал свое, вырвав людей из когтей охватившего их оцепления, и под действием его они ожили, разговорились, и с добродушным любопытством окружили полковника со всех сторон.
  -А вы откуда товарищ полковник сами прибыли? - спрашивали они, и переставшие быть чужими и равнодушными увидели, что приехал Родионов сам из командировки, то есть, возможно, даже оттуда, куда, теперь отправляют их.
  -Оттуда?- махнул им понимающе кивавшим и удивленным Родионов рукой куда-то в сторону, где наверно и был находиться юг. Горящее от водки горло мешало ему говорить. Он жевал соленый огурец и думал про то, каким стало тело теперь его сына. Сможет ли он показать его жене или лучше хоронить его в закрытом гробу.
  -Вы из Грозного?- они догадавшись.
  -Да я был в командировке там две недели!-
  И тут же все хором начали задавать вопросы, а он рассказывал им все, что знал про штурм, про бои, про части, куда они едут, про Рохлина, про хитрых и жестоких чеченских командиров. И прощаясь, жали друг другу руки, говорили Родионову простые и добрые слова, как старые знакомые, а после они снова все разом замолчали. Один из них по возрасту кажется бывший старшим среди них, сказал Родионову:
  -Вы уж нас простите товарищ полковник, что мы вас сразу не приветствовали как полагается у нас, у военных. Извините нас всех ради бога, что не так вышло, что не отдали вам воинского приветствия как старшему по званию! Ну откуда же мы знали, что еще много есть нас офицеров среди этого всего. -
  Это прозвучало искренне от самого сердца, и трогало душу каждого. Они увидели в нем, в Родионове, такого же как они офицера, конечно облеченного высоким званием и должность, но такого, живого, настоящего, как и они из земной плоти и крови, не чуждого любви и страданию. Обожженного горем, не сломленного и верного долгу вопреки всему. Сочувствие как к отцу, потерявшему на войне самое дорогое - единственного сына, и человеческое уважение рожденные коротким знакомством, требовали от стоявших на заснеженной площадке возле елок офицеров своего какого-либо выражения. И произнесший эти слова, вдруг вытянулся по струнке перед полковником и четко как бывает это только на параде вскинул вверх свою руку в воинском приветствии. Полковник увидел эти плотно сжатые вытянутые белые пальцы у виска покрытой сбившейся на бок шапкой на седой голове офицера и не мог понять сразу, что происходит. А другие офицеры мигом откликнулись на этот благородный порыв, и один за другим молча, с блестящими от выступивших слез глазами последовали этому примеру. Они стояли, замерев так, что даже мурашки бежали по телу изумленного Родионова. И ветер дул им в лица, и вокруг лежал снег, и в этой тишине полковнику было так больно слышать, как колотится в груди его сердце.
  
  А потом все разом пьяные и уже родные теперь они стали обниматься друг с другом. Родионов желал каждому из них, вернутся с войны живым и здоровым как возвращается сейчас он. Его обнимали, они пили водку еще и еще. О чем-то громко говорили. Дул холодный ветер, смеркалось, снежное поле меняло свой облик, погружаясь в темноту.
  
  В ангаре было так же холодно, как и на улице, под потолком тускло горели фонари, слабо освещая желтым жидким светом помещение. Родионов уже не ощущал себя сколько-нибудь пьяным. Опьянение отступило прочь и черные мысли о погибшем сыне вернулись к нему с новой силой, терзая своей навязчивостью его душу. Эту боль было не с кем разделить, она теперь стала всем, тем из чего теперь состоял он.
  Больше никогда он приедет к ним домой, не позвонит в их дверь, не скажет ему, весело смотря в глаза: ну, здравствуй отец. И не обнимет крепко его, а вечером они не сядут больше за партией шахмат, и не буду до поздней ночи спорить об истории войн, делясь своими маленькими открытиями. И ночью он не услышит больше в тишине, как сын ворочается на своей кровати в соседней комнате, и не ощутит то тепло, и любовь которые сын приносил в его жизнь. То просто тепло, которое дарит присутствие родного человека. Жизнь лишилась огромной части своего истинного смысла, и Родионов был удивлен, что она продолжалась после гибели сына.
  Ангар был разделен на два отдела, в первом отделе, куда сразу попал Владимир, напротив входа стояли пустые секционные столы, отливая металлическим холодным блеском покрытий. В одном углу были установлены деревянные столы и стулья, рядом с ними носилки. Над одним столом был белый плакат с надписью фельдшер, за ним стеклянный шкаф, с лекарствами. В другом углу брошены стулья и ветошь.
  
  -Эй, есть тут кто-нибудь? - крикнул Родионов.
  Откликнувшись на шум из соседнего помещения, вышел, пошатываясь на длинных худых ногах, усталый пьяный прапорщик, больше всего похожий на усатого почтальона Печкина из детского мультика, в силу абсолютного для морга неуместного сравнения он полностью нарушал всякие представления о реальном. А тот, увидев незнакомого полковника, спросил:
  -А вы товарищ полковник здесь кого-то ищите?-
  -Я прибыл сюда по делу. Мне нужно посмотреть тело гвардии старшего лейтенанта Родионова, вот бумаги? Нужно решить вопрос о похоронах. Ну, понимаете, как там все готовить нам. Я из командировки, погиб он уже больше двух недель назад, но и сразу забрать не могу.-
  Родионов решил, что больше ничего объяснять не будет. Ему нужно увидеть сына, каким бы он не был, может последний раз. Усатый прапорщик изучил его бумаги и сказал:
  -Идемте,-
  И повел полковника за собой в соседнее помещение, скрытое за дверьми. Оно было больше размерами, чем первый зал, в нем было очень холодно как на улице, но светло. В самом зале вдоль стены напротив входа, сложенные штабелями друг на друге лежали серо-синие трупы, спрессованные как мороженая рыба в магазине. Можно было бы подумать, ритуальные жертвы, брошенные у подножия культового храма кровожадных ненасытных богов в дьявольском угаре требовавших у своих жрецов все новых и новых человеческих жертв. Это было ужасное зрелище достойное ада - негнущиеся окоченевшие ноги и руки, искалеченные тела, изуродованные головы. Пронзительный запах оттаивающей мертвечины, полуразложившихся тел вызвал у полковника приступы тошноты. Неужели и его сын здесь, и он теперь одно из этих замороженных тел обезображенных войной, смертью и разложением. Вот она обратная сторона любой войны стыдливо скрытая за блеском военных парадов. Как же легко смерть перечеркивает жизнь, превращая красивых молодых людей, вчера еще наполненных кипящей энергией, во все эту разложившуюся, изувеченную плоть, которую едва ли бы повернулся язык назвать теперь человеческой. Война и разложение отнимали у этой плоти человеческое обличье, превращая ее во что-то фантастическое ужасное, в котором лишь угадывались человеческие черты. А кто теперь был тот кровавый, и ненасытный бог истребовал на заклание себе все эти жизни? Его звали война?
  И тут он увидел икону, на столе, напротив всего этого мертвого уродливого ада, она одиноко стояла прислоненная к стене. С образа светлый печальный лик богоматери смотрел на все это с невыразимым укором. Как бы говоря, ну, что же люди вы творите? И полковник почувствовал желание повернуть икону к стене лицом, что бы богоматерь всего этого не видела.
  -Вот видите, какое у меня хозяйство!- развел руками прапорщик, и Владимир теперь его увидел другими совсем глазами. А тот довольный произведенным эффектом продолжил.
  -Тут по-другому нельзя,- прапорщик щелкнул себя пальцем по шее, показывая острую рабочую необходимость употреблять алкоголь постоянно, как будто оправдываясь перед старшим по званию:
  -Пока не разберем родных и не зовем. Разве людям можно видеть этот ужас? Каждый день слезы, вой матерей, жен! Это просто ад какой-то! И везут и везут, когда же это все кончится? -
  "И здесь тоже про ад", подумал Родионов. Скорее не ад, а его филиал на земле, который создали сами люди.
  -Я с детства запахи не чую, болезнь у меня такая аносмия! Не слыхали? Вот и могу тут стоять спокойно, а как же вы? Возьмите!
  Он протянул респиратор, но полковник отмахнулся. Усатый прапорщик кивнул понимающе, и убрал респиратор.
  -Меня сам генерал вызывал, говорит ты Петрович, мол, запахов вони всякой не чуешь, будешь у нас старшим в морге! Я тебя назначаю. Начмедша наша - она сразу отказалась, а что взять баба бабой, а что бабе в армии делать? Она генералу рапорт на стол, ни спать говорит, не могу ни есть, а мне еще детей рожать. Ну, а мне куда деваться? Мне до пенсии год остался! Я ж водки то выпью пол литра и сразу сплю как мертвец. Жене говорю: не тронь меня, мне пить сам генерал разрешил! Вот так. Он бойцов мне дал и пить им тоже разрешил, но по не многу, что бы, говорит, никто не знал больше, кроме меня и тебя, что они там водку пьют. Мальчишки то у меня не все работать тут смогли. Один тронулся, москвич, его комиссовали даже, иные бегут сразу, но коллектив в целом сложился, сработался! -
  -Но пить надо! Надо! - со знанием дело продолжил он:
  -Если мои мальчишки не пьют, то эти мертвецы им по ночам снятся! А так спят спокойно.-
  Родионов понял, что его принимают за кого-то другого, скорее всего за военкома, приехавшего за трупом своего погибшего призывника. Поэтому и прапорщик так с ним запросто разоткровенничался.
  Несколько бойцов в респираторах одетые в длинные ОЗК, трудились парами, извлекая и сортируя трупы из кучи. Они растаскивали их как дрова по просторному помещению, раскладывая их на бетонном полу каждого отдельно на расстеленных кусках заляпанного брезента в одном им понятном порядке. Тут же сверяли надписи на деревянных бирках, прикрепленных веревками и обрывками бинтов к конечностям трупов со списками на мятых листах бумаги, что-то помечая в них карандашами. Иногда они задумчиво застывали, перед каким нибудь извлеченным из кучи трупом как-то особенно изуродованным и, видимо повидавшие уже так много всего, удивлялись, осматривая его страшные повреждения. При этом оживлялись, обсуждая что-то, жестикулируя, показывая своими руками в черных резиновых перчатках на разрушенные участки тела.
  -Вот бы сюда на недельку этих крикливых правозащитников с членами правительства, на исправительные работы! Чтобы они по несколько часов в день поворочали эти трупы! Вот бы я их этих сук погонял! Все больше мальчики, пацаны! - горячился прапорщик.
  -Славик! Славик! Иди сюда!
  Печкин призывно помахал ему рукой. Один из бойцов оставив работу, подошел к прапорщику и снял запотевший респиратор, под которым показалось юное конопатое лицо парня. Прапор закурил, сунул рыжему раскуренную папиросу в рот, тот блаженно затянулся, щурясь от удовольствия, пуская синий дымок. Дым попадал ему в глаза, они заслезились. Он стряхнул пепел черным пальцем в перчатке. Прапорщик кивнул ему на Родионова.
  -Так вот товарищ полковник приехал, приехал издалека, ему надо Родионова найти! Гвардии старший лейтенант Родионов Игорь Владимирович 81 мсп!
  -Хорошо, там с этого 81 мсп вроде не так много их,- бросил мрачно парень, докуривая
  -Да их в Самару больше переправили, они тамошние,- согласился прапорщик:
  -Ну, найти будет легче!-
  -Да ничего не легче!- ответил парнишка, не соглашаясь с Печкиным. Тот почесал затылок и показал Родионову глазами - видишь, что я могу сделать, мол, как получится.
  -Видите тут их сколько. Это все с Грозного!-
  Конопатый боец докурил папиросу, плюнул не еще погасший, светящийся горящий точкой маленького огонька окурок на бетонный пол ангара, и аккуратно потушил его, раздавив подошвой своего сапога. После чего натянул респиратор на лицо и ушел. Через минут пятнадцать он вернулся, мрачно объявив:
  -Серегей Матвеевич, Родионов там идет по четвертой категории. Что делать то будем? -
  И выжидающе посмотрел на полковника.
  -По четвертой? -
  Прапорщик переспросил и, увидев подтверждающий кивок, задумался, даже вновь почесал свою голову.
  -А что это за четвертая категория? - спросил полковник.
  -Да это наш термин такой товарищ полковник. Терминология мать ее! Вот смотрите: тела, которые можно в гроб положить смело, целые - это первая категория, но это теперь большая редкость. Их мало. Вторая категория вот основная часть трупов, их лучше сразу будет в закрытый гроб класть, тело сохранилось, но уж больно оно сильно изувечено. Так лучше его родным не видеть. Ну, разве посмотреть для опознания. В нее входят и те, кому эти изверги там уши, нос отрезали, кожу содрали, руки отрубили, ноги, бывает, головы отрезают, глаза выкалывают. Зачем надо глумиться над мертвыми, ведь мертвые уже не ответят, они промолчат в ответ. Их обижать, поэтому легко. В этой группе - раздавленные гусеницами танков, колесами боевых машин, раздавленные обломками зданий, подорвавшиеся на минах и растяжках - все это обезображенные до полной неузнаваемости трупы, так как и долго пролежавшие и начавшие уже разлагаться. Ну, вы все поняли сами, что тут говорить! Третья категория это просто куча частей тела, обрывки там, все, что от человека осталось, их как суповой набор, привозят ноги, руки, куски мяса, но чаще в мешках из фольги и подписанные. Мы хоть знаем, чьи они, мы их в цинк сразу пакуем. Опознавать родных не зовем, врем, что, мол, генетическая экспертиза в Ростове была, все подтверждено как в аптеке. Хотя откуда у нашего министерства деньги такие будут? А четвертая категория, это когда ничего нет, понимаете, ничего не нашли. Был человек, и не стало его. Это вот самое трудное. Тут мы, как правило, закрытый глухой цинк, чем попало, набиваем. Рваная форма с других, всякая обувь там, можем и мяса, конечно, добавить, но конечно не убиенного, а чужого. Вам как, цинк всем этим набить? Ребята сейчас соберут, нам этого специально даже присылают. Ну не пустой же цинк будем родным отдавать? Поймите это все наши ребята, ну похоронят родные чужие части тела, будут думать сынок или муж лежит, ведь все же по-божески. Они же все там вместе погибали?-
  Усатый хозяин морга чуть помолчал.
  -А что нам делать, как быть? Тут до живых дела нет, а кто о мертвых то думать будет? - в ответ на молчание полковника стал искренно возмущаться Печкин.
  -Не надо ничего, я прошу вас,- Владимира снова стало тошнить от трупного аромата:
  -Родственники заберут цинк пустым!-
  -Да я понимаю, товарищ полковник вас, но он же легким будет больно, а вдруг они догадаются, когда хоронить будут, еще откроют. Ладно, если там они все это, что им мы засунули, увидят, а если ничего там не будет, как вы хотите? Потом скандала не обреешься. Да и жалко же их, они же тоже люди, хотя бы часть того, что у них отняли родного, хотят себе вернуть. Ну, пусть думают, что там тело их мальчика любименького лежит, что именно его они похоронят, и потом к нему будут ходить на могилку, цветы носить, поминать. А вы их этого хотите лишить? Я даже с батюшкой говорил, он меня и то поддержал! -
  -Нет, я их не хочу лишить этого, просто Родионов это мой сын! Мой понимаете, мой! -
  Печкин замер снял шапку, перекрестился:
  -Упаси душу раба Господа нашего. Ну что же вы сразу не сказали то. Я вам плету всякую ерунду. Сколько лет мальчику то было?-
  -Двадцать четыре! - вздохнул полковник:
  -Ладно, пусть цинк будет пустым, я так хочу, ну или кирпичей туда положите что ли. Но не надо туда, ничего такого класть, я вас прошу. Никакого человеческого мусора, чужих останков договорились?-
  -Кирпичи как то не по-божески не по-христиански,- удивился прапорщик.
  Родионов попрощался с ним, обещал забрать цинк через два дня и вышел. Транспортный самолет на Самару был через полчаса.
  В зале ожидания, напившись, бесстыдно храпели на пьяные лавочках офицеры. И им было абсолютно плевать на все. Ожидающие выдачу тел родственники все так же ждали своей горькой участи.
  
  
  По разрешению Петлицына сразу с Чкаловского аэродрома полковник вылетел с первым же рейсом в Самару на военно-транспортном самолете. Его отпустили в отпуск по личным обстоятельствам, на несколько дней в связи с трагической гибелью сына.
  -Держись сынок!- поддержал Родионова как мог старый генерал, не найдя больше никаких других слов. Он просто не знал, что еще может ему сказать. Петлицын уходил на пенсию, и он уже был у начальника Генерального штаба Кондратьева с просьбой уважить старика, и передать его дело в надежные руки полковника. Тот кандидатуру ободрил, и, узнав про трагедию, распорядился собрать деньги для материальной помощи Владимира.
  -Сына мы не вернем, но товарища поддержать обязаны!- отчеканил он каждое свое слово. И фотографию сына-лейтенанта в черной рамке повесили на первом этаже прямо около входа, что бы каждый вошедший видел ее, а ниже была приделана надпись, что геройски в боях с бандитами за город Грозный погиб сын нашего товарища полковника Родионова. И глядя на любимые цветы, своего кабинета Петлицын подумал, что забирать отсюда их не будет, а оставит их Владимиру. Он передаст ему растения в горшках вместе с ключами от своего кабинета, выпиской из приказа о назначении Родионова на должность и новыми погонами генерал-майора. Одни такие погоны он давно хранил у себя в столе, вынимая их, и думал, что скоро вручит погоны Родионову, за эти годы совместной службы, ставшему ему сыном. Которого у него никогда не было, как впрочем не было у него, и дочери. Была лишь больная раком умирающая жена, да сестра с семьей в далеком Саратове.
  
  
  Непроглядное небо тяжко навалилось на промерзший город, подмяв под себя деревья, улицы и дома. И заснеженная Самара замерла в ночной темноте, едва освещенные мерцающим светом фонарей, улицы города пропадали, терялись, растворяясь во мраке. Притаившиеся переулки и дворы спали окутанные тишиной. Высокими бледно-серыми холмами возвышались вдоль дорог снежные сугробы. И нарисованные мягкими нежными полутонами красок света и тьмы дома меняли вид и очертания, превращаясь, порой во что-то невероятное и фантастическое.
  Поселок Рощинский находился недалеко за городом, чуть в стороне от убегавшего на восток уральского тракта. Он был не так давно построен турками для выведенных из Германии советских войск. Полковник оказался вынужден взять такси. Доехали по пустой дороге быстро и без приключений. Сначала после снежной степи украшенной редкими деревцами появились укрытые забором длинные бараки с острыми крышами и дальше за ними выросли панельные коробки пятиэтажек.
  Что такое Родина? - подумал Владимир:
  -Нет, родина это не кусок земли, это не вечно болтающий телевизор на прикроватной тумбе, не территория, заключенная как в застенки в рамки государственных границ, не даже президент и не парламент, не сверкающая эстрада, нет. Не за это умирали в Грозном ребята. Он нашел для себя единственно верный ответ. Родина это и есть все они, все эти люди, вокруг живые простые реальные, пусть серые, безликие, обманутые, которых миллионы, люди из плоти и крови, из боли и слез. Родина это чумазые грязные солдаты, вчерашние мальчишки, старый генерал Петлицын и матерщиник - майор Валера Любимов. Родина - это его погибший сын Игорь и его ротный, освобожденный из плена, родина - это пожилая русская женщина, из подвала разбомбленного дома в Грозном пришедшая к ним за хлебом, это простуженный сгорбленный генерал в треснутых очках - вот все это и есть Родина. И это и беременная девушка Лена с фотографии сына, эта матери потерявшие там своих сыновей, и жены, лишившиеся навеки мужей, это пьющие в елках на аэродроме перед командировкой офицеры - вот все это его нескладная нелепая, но святая высокая и чистая Родина. По крайней мере, для него. И теперь с этим возвращенным чувством Родины можно жить дальше и умирать, как потребует от него долг.
  Заплатив таксисту, полковник направился в светящий неоновой вывеской небольшой магазинчик с надписью на входной двери "работаем круглосуточно", где за просторной витриной его встретила полусонная полная продавщица. Рядом с ней уткнувшись лицом в прилавок, сидя спал молодой охранник, в камуфлированной форме положив резиновую дубинку себе под голову. Он даже не шелохнулся, когда шумно открылась входная дверь. Продавщица почему-то удивилась, и, кажется, даже расстроилась, что Родионов отказался у нее водку. Когда она, не ожидая предложений запоздалого покупателя, стала было доставать из-под прилавка бутылки. Наверно это была главная причина визитов ночных покупателей. Хотя может она и приторговывала ей втайне от своего хозяина.
  Он как-то сравнительно угадал офицерское общежитие, среди других зданий. Горящий фонарь, подвешенный на высоком столбе, освещал вход и табличку с надписью возле запертой двери. Его пустили внутрь не сразу, и он долго барабанил в дверь, до тех пор как заспанная испуганная комендантша, открыла ему. Она даже не спросила кто он такой, куда и к кому идет. Видимо, она приняла его за другого, или просто увидев погоны полковника у него, чего-то вдруг испугалась. Родионов отгадывать загадки не желал и реагировал на все спокойно с каменным лицом как будто то, что происходит это все само собой разумеющееся.
  Поблуждав в светлых коридорах общежития Владимир, отыскал комнату сына. Обычная белая дверь с написанным черной краской номером, и красным ковриком на пороге не выделялась среди других дверей. И подойдя к этой двери, полковник остановился, замер. Он задумался о том, что за ней ждет его? Мир, который своими первыми шагами во взрослой жизни создал сын. Сотни мелких вещей, неприметных деталей домашней обстановки из которых скроен их быт. И домашний запах, особенный такой для каждой семьи.
  Родионов подумал о том, что он именно должен сказать молодой женщине, которая еще не став женой уже превратилась в офицерскую вдову. Какие найти слова внутри себя, что бы сказать такое несложное и простое: "Игоря больше нет". Как ей сказать все это? Ведь она еще не знает, что Игоря уже нет в живых. И пустой цинк ждет их обоих в холодном ангаре, и она не уже никогда сможет, как и он простится с ним, поцеловать его холодный лоб, увидеть его лицо, прикоснутся к нему рукой. Что он должен сказать этой незнакомой девочке, хранящей под своим сердцем ребенка?
  А если она знает, все будет, проще и ему не придется выдавливать из себя слов. Говорить, что Игоря уже больше нет.
  -Игоря больше нет, - прошептал он сам себе, как будто запоминая эти слова, не понимая, почему он должен их забыть, и схватился за голову:
  -Что же, что со мной? Что?-
  "Я не верю в них в эти слова".- подумал он, между этими звуками и тем что за этим стоит так много всего, безумно много и как мы люди все это можем запрятать в них того, что на самом деле этими словами не выразить.
   А что до этих слов и что после них? Что? До этого была одна жизнь, а после этих слов и у него и у нее будет теперь совсем другая.
  Они были официально не расписаны, то ей ничего не полагалось по смерти мужа, по закону бывшего ей просто сожителем.
  Но отступать было нельзя, и он негромко постучал в ее дверь. Незнакомый женский голос спросил: кто там? Он представился.
  "Знает они или нет?" - забилось его сердце в тревоге.
  Заворочался замок, щелкнула задвижка. И она широко открыла ему навстречу входную дверь. Он поднял глаза - перед ним стояла та самая юная женщина, сошедшая с фотографии в жизнь, такая настоящая и прекрасная. Но все же она была немного другой, чем на изображении, но с такими же большими голубыми глазами, изящным маленьким носиком, высоким лбом. Ее бледные искусанные губы приветливо улыбались ему. Непокорная челка спала на лоб, и она закидывала ее вверх своей маленькой белой ладонью с тонкими пальчиками. Да это была самая женщина, которую сын с такой трогательной любовь нежно называл в письме своей белочкой. Черного траура на ней не было.
  "Я буду тебе самым верным и преданным человеком, навсегда" он вспомнил слова сына из неотправленного письма. Это теперь стало абсолютной непререкаемой и уже неоспоримой правдой, которую навеки утвердила смерть. Да его Игорь не обманул свою любимую.
  -Здравствуйте, не поняла вам кого? Я не расслышала,- она говорила с какой-то интонацией, непривычно мило расставляя, акценты в фразе. Она была не высокая, стройная, уже с заметным округлым животиком.
  -Мне вас, я отец Игоря Родионова! Здравствуйте Лена! - он замер, в дверях любуясь ее свежестью.
  "Она ничего не знает! Ничего! Ей ничего не сказали"- пронеслось в голове у Владимира.
  -Ой, простите, я вас совсем и не узнала, какая же я глупая! - сразу оживилась она, беззвучно рассмеялась, по-детски прислонила ладони к лицу, как будто прячась от стыда. А потом, преодолев секундную неловкость, быстро взяла его за руку, и он почувствовал ее мягкую ладонь:
  -Ну что же вы стоите как вкопанный, проходите!- прозвучал ее звонкий голос.
  Она буквально втянула полковника за руку в свою маленькую квартирку:
  -Вы, наверное, проездом, решили к нам заехать?-
  Родионов молча, кивнул.
  -А Игоря нет, он уехал в командировку с частью. Туда в эту Чечню. Но вы знаете! -
  Елена чуть сузила глаза, вдруг стала серьезной, и ее взгляд внимательно что-то искал в его глазах, лице, выражении губ, цеплялся, возвращался снова и снова. Она кусала свои губы и уже не улыбалась, женщина о чем-то думала, стала напряженна, словно пытаясь что-то для себя отгадать. Подозрение проскользнуло в ее взгляде и погасло. Пальцы ее рук переплелись между собою. И она тут, же успокоилась, взяла себя в руки, как будто отогнала все лишние, отвлеклась, и продолжала. Но все, же ее голос стал тише глуше, речь медленнее:
   -Я очень волнуюсь, от него нет вестей уже две недели. Все только и говорят, что наш полк был разбит, все плакали, пришли похоронки. Некоторые ранены по госпиталям, но многих найти до сих пор не могут. Там такая неразбериха. Вы знаете, наверное, что там такое творится? Я телевизор смотрю каждый день, хотя Игорь мне и запретил это делать! В программе "Взгляд" недавно брали интервью у этих чеченских партизан. Представляете как мерзость, они рассказали о том, как они бьются за свободу против убийц-федералов, посланных Ельциным для того что бы снова отправить их в депортацию. Какие глупости! Как же так можно врать! А депутат государственной думы Ковалев, глава Комитета по правам человека, сидел в подвале дворца Дудаева и кричал нашим солдатам: сдавайтесь. Какая это подлость, правда? Я очень боюсь за Игоря, ходила два раза в полк, говорили, что он пропал без вести, на прошлой недели, что вроде все хорошо. А не пишет, то там такое твориться почти ни кто не пишет. Я к соседке хожу или она ко мне приходит ее мужа ранило на Новый год, он в госпитале в Ростове. Ей уже раз пять оттуда звонил и говорит, что Игорь жив! Что все хорошо! А он вам не звонил?-
  "Значит ей все-таки ничего неизвестно", - подумал Владимир:
  "Они ей ничего не сообщили, никому ничего не сообщили. Но ведь он сам еще недавно не знал ничего".
  -Я оттуда, я был там,- ответил он ей:
  -Но я с ним там не встречался!-
  Владимир сам испугался своих слов. Зачем он врет, зачем оттягивает момент сказать ей правду. Почему и чего он так боится. Может он просто очень устал ходить с этой смертью и сейчас в этом доме, где жил сын, он просто хочет, что бы здесь в этом доме, в ее сердце Игорь был живым, еще хотя бы чуть-чуть дольше. Он просто не мог. Он мог ей сказать, не было сил, не было духа.
  Она опять посмотрела ему в глаза, ее губы, было, начали что-то произносить, чуть дрогнули, но тут, же замерли, - она остановилась, не решаясь спрашивать его, ни о чем. Полковник это понял и вздохнул. Ему надо было сказать, но слов не было, горло пересохло, сжалось от спазмов. Даже если бы он и хотел, но, ничего не мог бы ей сказать. У него перехватило дыхание.
  "Пусть еще Игорь немного поживет для нее" - ударило в груди: "Я не могу".
  Как оказывается, просто можно было не мочь. Онеметь. Да он не смог ей ничего сказать и спрятал свой взгляд. Он отвернулся и начал снимать свой бушлат, потом вешать его на крючок возле входной двери, ставить в угол свою большую сумку - все только бы не смотреть ей в глаза.
  Она замолчала и покорно медленно пошла на кухню.
  -Вы с дороги и есть, наверное, хотите? -спросила Лена
  -Да я вот с собой принес, кое - что и вам вот купил,- и он достал из сумки колбасу, хлеб, тушенку, шоколадные конфеты, а потом яблоки и виноград.
  -Спасибо! Спасибо!- обрадовалась Лена.
  -Игорь тоже такой же заботливый, как и вы, Владимир Иванович!- Она вспомнила его имя. Девушка была уже у плиты, разогревая для него еду, ставя чайник.
  - Проходите в комнату я вам позову! Отдохните немного у вас очень усталый вид! - она проявляла заботу.
  -Лена, а можно я с вами посижу тут на кухне немного?- он присел на кухне за столом.
  -Можно, конечно можно,- опять улыбнулась она:
  -Знаете, Игорь уехал, а я взяла академический отпуск в институте, и вот теперь одна и одна. Соседка иногда приходит так поговорит о ерунде и уйдет. Вот телевизор, книги, да гулять. Езжу на набережную иногда. В троллейбусе, еду в форме кого увижу, и мне Игорь кажется везде. А вчера вот сон приснился, что все приехали оттуда, весь наш полк, а Игоря нет, его забыли там, представляете какая глупость. А соседка приходила, говорит, ну точно он теперь вернется домой. Этот сон примета такая хорошая. Если приснится, что кого-то убьют, он точно будет живой!-
  Смех ее был беззвучным, она смеялась одними губами, глаза светились тревогой. Она говорила ему, видимо истомившись в своем вынужденном одиночестве, сомнениях и догадках, так мучавших ее. Родионов взглядом изучал ее, ней был простой вязаный свитер, подчеркивающий ее фигурку и шерстяная клетчатая юбка. На ногах шерстяные колготки и белые носочки. Светлые волосы она собрала пучком в хвостик, перетянутый резинкой.
  Стол был накрыт, и они поели.
  -Вы останетесь у нас ночевать?- спросила она. "У нас" снова больно отозвалось у него в груди.
  -Если вы будете не против этого,- вежливо ответил Родионов.
  -Знаете я так рада знакомству. Я вас представляла себе совсем другим. Строгим, суровым таким и знаете большим пребольшим. Игорь про вас много рассказывал. Он очень вас любит, правда. Вас и Светлану Николаевну. Ложитесь спать здесь на кухне, на диване, я вам постелю. А я там, в комнате лягу. А вы пока если хотите в душ сходите с дороги. Вот вам полотенце! Вода горячая есть! Шампунь, мыло мочалку все берите не стесняйтесь!-
  Полковник переоделся в комнате и покорно прошел в ванну. Он решил, что сегодня ничего ей не скажет, а все скажет завтра, сразу утром, когда они встанут, позавтракают. Он не хотел рушить ее хрупкий мир.
  
  Когда Родионов зашел в ванну и закрыл за собой дверь, то Лена услышав шум включенной воды, быстро подошла к его сумке стоящей на полу в углу при входе. Предчувствие охватило ее всю, обожгло острой страшной догадкой. Как во сне несмелой рукой она растянула молнию его сумки.
  В ней поверх вещей лежала знакомая офицерская сумка, - рыжий планшет, слегка обгоревший снаружи. Она провела по его поверхности пальцами. В боку сумки открытой рыбьей пастью вывернутых наружу краев зияла рваная рана. Лена бережно взяла его в свои руки, преодолевая нахлынувшую на нее дурноту. И больше уже не останавливаясь, не думая и не догадываясь, - отбросив все, она открыла его, на внутренней стороне оборота сумки она прочитала знакомую надпись, написанную шариковой ручкой: "Родионов Игорь Владимирович". И дальше отказываясь догадываться, женщина вынула из нее бумаги, лежащие под прозрачной стенкой внутри. Это были неотправленное письмо Игоря к ней и бумага командира полка Ярославцева благодарящего родителей за погибшего сына.
  Все! Все стало ясно. Пальцы разжались, бумаги выпали из ее рук, разлетелись птицами по полу в разные стороны. Она сжалась, останавливая слезы и рыдания, подавляя внутри себя слабость железной волей.
  -Ты должна быть сильной, ты должна жить для ребенка!-
  Говорила она сама себе, запрещая себя самой жалеть, считая жалость к себе дешевым разрушительным наркотиком:
  Ты сильная, ты справишься!-
  На миг закрыла глаза и открыла их снова, нагнулась, подняла разбросанные бумаги. Прижала письмо к своим губам, пытаясь вспомнить его поцелуй. И не глядя все бумаги назад в отсек планшета, закрыв его, как будто пряча его смерть в то место, откуда она так нечаянно появилась в ее жизни. Сумка, это его сумка, это все что осталось от него, все, что вернули ей. Что вернули ей с этой войны вместо Игоря. Она еще раз провела по ее поверхности пальцами.
  -Не смей! Не плач! Не смей! У тебя будет ребенок, ты не смеешь!-
  Прижав сумку к груди обеими руками, она вышла на кухню и, подойдя к окну, замерла у него, застыла в молчании. Замерла так как будто бы совсем умерла, не чувствуя больше себя, своего дыхания, не ощущая биения сердца, ног, рук - ничего не чувствуя. Но и в этой пустоте не было, никакого покоя. Тишина вокруг нее зазвучала переживаниями.
  Во дворе под окнами горел одинокий фонарь. Отражая его свет, сверкали покрытые инеем ветви деревьев. Вырвавшаяся из плена черных облаков на небо пролилась желтая луна. Большим невидящим глазом она светила на мир внизу. Искрила снежная дорожка, от общежития уходящая вдаль, пропадая в темноту.
  Она вспомнила тот день, то ранее декабрьское утро, когда ее Игорь уходил из дома в последний раз. А ведь он так не любил это слово последний, всего педантично поправлял ее: "крайний", так все суеверно говорили в его части. Они долго целовались тогда на пороге перед расставанием, не смея расстаться. Она хватала его за руки, не отпуская, а он целовал ее. Целовал ей губы, шею, лицо, ласково касался теплыми губами ее закрытых глаз - так как любила она. А она все пила и пила как сладкое вино эти бесконечные поцелуи, подставляя себя под них как под дождь, не могла ими никак напиться. Пьянея от них, в жажде, стараясь запомнить, вобрать каждый из них так глубоко в себя как могла, навсегда. И шептала ему, в полузабытье: "еще целуй, ну же, еще, еще!" Голова ее кружилась от невыразимой беспредельной нежности к нему, от которой казалось, можно было задохнуться. И она задыхалась, теряла рассудок, любовь к нему переполняла ее. И он целовал и смеялся: "все, хватит" убирая лицо и губы. А она капризно требовала "мне так тебя всегда мало, я хочу еще, мне нельзя, никак нельзя отказывать!", он отвечал покорно: "конечно" и пальцы их переплетались, и игра начиналась снова. И она устав, напившись им, отпустила его, обвившие его шею руки, разжались, безжизненно спустились с его плеч. "Иди" приказала ему: "ну же иди". И кивнула ему, махнула рукой. Они встретились взглядами. Игорь побежал по коридору, торопясь, уже опаздывая.
  А потом он выбежал на улицу, и быстро шел по искрящей в свете фонаря снежной дорожке. Снег хрустел под его шагами. А Игорь то и дело, через каждые несколько шагов, поворачиваясь к ней с улыбкой, останавливался, смешно пятился спиной вперед. И он, махая ей рукой, выдыхал белый пар ртом в морозных воздух. Елена, тогда стояла на этом же самом месте, где и теперь, у кухонного окна, приподнявшись на носочках, и провожала его долгим взглядом, еще чувствуя на своем лице, шее, губах его поцелуи. Она рисовала в воздухе ему сердца и шептала беззвучно так, что бы он понимал по ее губам: "я люблю тебя", и он кивал, что все понимает, и в ответ слал ей воздушные поцелуи. Пока не пропал, не растворился в темноте. Так и ушел Игорь навсегда в зиму, и уже к ней не вернется.
  А ведь совсем еще недавно они оба даже не могли поверить в какую-то там смерть, и жизнь им казалась как древним богам бесконечной. Это было не про них, это было где-то далеко, не с ними, и поэтому не реально. Вообще не правда, как будто смерть кто-то придумал как глупость, как нелепую выдумку. И сейчас смерть ей казалась невероятной, но она уже ощутила ее странный вкус, ее холодной присутствие.
  Но Лена не верила в нее до конца, ей казалось, что все еще можно исправить, просто надо что-то предложить богу, попросить его, помолится ему, искренне, от сердца. А взамен отдать ему, пообещать что-то такое важное, ценное, что бы бог Игоря обязательно вернул ей. И тогда они все поймут, что ошибались, он жив и только двое, она и бог будут знать эту тайну. А бог может сделать все, абсолютно все. Но что она могла ему предложить? Что? Что бы такого? Она могла предложить ему свою жизнь, но только после того как родит малыша, лишь бы еще увидеть Игоря, лишь бы бог вернул его! И сама испугалась все этих мыслей.
  Игоря у нее отняла война, отняла навсегда, злой когтистой рукой смерти вырвала его как кровавую жертву своему вечно голодному хищному богу, который спал и которого эти люди опять разбудили. И Игорь уже не вернется, больше не пройдет по этой дорожке со службы домой, не помашет ей рукой, видя ее в окне. Почему же он, именно он? Смерть слепа и приносит свои письма без адреса. Это как лотерея, только и здесь выигрыши уже распределены между своих?
  Но она сильная, она должна жить, назло смерти, вопреки всему, наперекор судьбе, но жить. Так как бесстрашно стоит капитан в бурю на мостике корабля. И она не смеет, не смеет себя убивать бесплодным горем!
  
  За этой хрупкой молодой женщиной, такой еще юной, но сильной дерзким духом была своя жизнь. И жизнь любого человека всегда вызов для смерти, начиная с самого рождения - так говорила ей мать. И ее жизнь наполненная светом и теплом материнской любви началась в Средней Азии в пригороде Ташкента, а детство прошло среди зеленных садов, солнечных улиц, простых и добрых работящих людей, живших дружной многонациональной семьей. Узбеки, русские, немцы, корейцы, татары, евреи - все они и тех, кого приютил хлебный Ташкент в годы войны и те, кто приехал сюда потом, в том числе восстанавливать его после ужасного землетрясения из разных уголков Союза, спокойно существовали вместе. Они с матерью жили в частном небольшом доме с яблоневым садом и тенистой беседкой. Летом спелые крупные яблоки тяжким грузом клонили ветви деревьев вниз, падали на землю, на крышу беседки и они даже не успевали собирать их. Рядом с домом был пруд, куда они с подружками летом бегала купаться. И тогда казалось, что так будет всегда.
  Мама работала на каком-то обрабатывающем комбинате, приходила с работы поздно, сильно усталая. Маленькая Лена с раннего детства росла самостоятельной девочкой, не по годам забавно серьезной и рассудительной. Она занималась домашним хозяйством помогая, матери, а по вечерам сделав уроки, сидела на кухне у окна, открывавшегося в тихий переулок, ведущий к дому. И ждала мать с уже подогретым ужином и горячим чаем. Родных у них не было, родственников им заменяли добрые, всегда готовые придти им на помощь соседи, она особенно любила семью узбеков дядю Тахира и его жену тетю Сухроб. У них была большая белая собака Джульбарс, очень умная и красивая, они любили готовить плов и по выходным приглашать на него всех соседей. Свои дома живущие в их переулке, да и на их улице люди не закрывали, чужих людей, как и воровства среди них не было. И гостям были рады всегда.
  Тот, кто был ее отцом жил неподалеку. Он ушел от них, когда Лена была еще очень маленькая, и она не помнила его совсем. Не осталось ничего, никаких даже смутных воспоминаний. Мама о нем не говорила совсем, а она не спрашивала. Про него рассказала ей одна из подслушавших разговор родителей маленьких соседок-подружек, и она тогда в семейном альбоме, даже нашла его фотографии, убранные рукой матери в большой бумажный конверт. С них на нее смотрел высокий красивый молодой мужчина, рядом с мамой, державший ее еще грудную на своих руках, и улыбался. Мама была юная и счастливая. Они были красивой парой. Что разбило их семью, она не знала. Говорили, он изменил маме с другой женщиной, и она не простила, выгнала его, хотя очень сильно любила.
  И она стала узнавать его, этого чужого незнакомого мужчину вечно куда-то спешащего и не замечавшего ее в упор. Когда он проходил мимо нее, взволнованное сердце билось все сильнее, и она замедляла шаг. А он по-прежнему не видел ее. Однажды этот человек даже случайно толкнул ее и растерявшись, как будто проснувшись от сна, даже посмотрел на нее. Это были такие же, как у нее большие голубые глаза, но равнодушные и ничего не видящие. И ей казалось, что он просто не может не узнать ее. Она не понимала, как можно вообще ее не узнать. Он холодно бросил ей:
  -Осторожнее девочка!-
  И тут же забыл о ней, и развернулся и пошел мимо безразлично дальше. А она маленькая забавная с косичками и огромными голубыми бантами стояла, молча провожая его взглядом, крича одними только глазами полными непонятных смешанных чувств ему вслед, что бы он немедленно вернулся и узнал ее, наконец. Узнал в этой маленькой одиноко стоящей посреди улицы девочке свою дочь и обнял ее. Как хотела она тогда этих объятий, с замиранием сердца желала почувствовать мужские сильные руки отца и ощутить его странно знакомый запах родного человека. Но он ушел одетый с иголочки, ухоженный, ничего не замечающий вокруг себя, живущий где-то в своем ему известном мире, где ее не было, и быть было не должно.
  И, так же как и ее он не видел осеннего низкого неба, упавших желтых листьев под ногами это было все ему не нужно. Он просто прошел мимо нее точно так же как проходят мимо сотни людей, смотря, сквозь друг друга пустыми невидящими взглядами.
  И тогда придя домой она, заплакала, от жалости к матери и к себе. Она стала любить маму еще больше, мама стала ей еще ближе и родней. Но уже тогда она смогла взять себя в руки проявляя волю и твердо приказала себя, его забыть. Фотографии из конверта сожгла, уже без всяких слез с сердцем полным холодного покоя. И она его забыла.
  Начался конец восьмидесятых и Союза рухнул, погребая под своими обломками сотни тысяч людей, ломая человеческие судьбы. В их районе никакого национализма не было, все по-прежнему жили дружно, из города доходили слухи, что-то кого-то избили или ограбили из-за того что он не узбек, а русский, татарин или кто-то другой не имеющий отношение к титульной нации, но верить в это не хотелось.
  В школе же все началось, учителя на уроках узбекского начинали с политинформации. К ним в класс заходила молодая учительница, узбечка языка говорила заведомо непонятных не узбекам фраз и все дети представители этой титульной нации начинали во весь голос громко смеяться. А когда ей надоедало это развлеченье, то она начинала, приняв обиженную позу рассказывать как тупые глупые русские, бездари и лентяи, а русскими называли всех выходцев из России, не хотят учить узбекский язык. Не желают, хотя при этом, они по узбекской земле ходят, и узбекский хлеб едят. И вообще узбеки их приютили во время войны и спасли, так почему они такие не благодарные не хотят учить язык той страны, в которой живут, мол, они узбеки же знаю русский. Как можно жить во Франции и не знать французский, а в Германии немецкий? Не хотят его учить - так пусть убираются к себе в Россию и там живут! Раз не они способны уважать язык страны, ставшей для них родным домом.
  А дальше пошло поехало в школе появились группы узбекской молодежи, открыто оскорбляющие всех русских - убирайтесь в свою Россию! Дядя Тахир был очень возмущен этим: "да как же они так могут подонки, они позорят наш народ, не бойся дочка, если что сразу говори мне, найдется, кому тебе защитить". В 1990 году комбинат закрыли, мать осталась безработной, перебиваясь на каких-то временных заработках, и они едва сводила концы с концами. Им очень помогали соседи. Русские начали уезжать. Ночью по городу стало ходить не безопасно, обкуренная распоясавшаяся от безнаказанности узбекская пьяная молодежь могла изнасиловать и убить. По городу поползли тревожные слухи о том, что русские семьи, живущие в городе стали пропадать. Дядя Тахир уверял, что это все просто слухи, так быть не может, но когда Лена или ее мать поздно на автобусе возвращались домой из города, то сосед и его жена часто встречали их на остановке, с со своим неизменным спутником верным псом Джульбарсом.
  В то 1990 года лето тяжело мать заболела, ее положили в областную больницу, в Ташкент. Дочь ездила часто навешать ее там, возила продукты, ухаживала. Однажды Лена поехала домой от матери, чуть припозднившись, они заговорились друг с другом, и не заметили, как быстро пролетело время. Но водитель автобуса старый узбек ее до дома немного не довез, он, почему-то остановился, сказав, что всем русским надо выйти из салона, иначе он дальше не вообще поедет. Такое тоже случалось, до дома было недалеко, и она единственная русская из десятка других пассажиров вышла.
  С какой целью водитель это сделал было не ясно, разве только заставить ее переживать, что ей придется пойти так поздно одной? Она вышла в районе старого парка, где с одной стороны стояли новые пятиэтажки, а там сразу за парком в частном секторе, недалеко уже был ее дом. В парке было темно, место считалось опасным, там собиралась по вечерам молодежь и люди обходили его. Через темный парк идти она не решилась, и поспешила вдоль дороги. Когда она прошла уже метров двести от остановки, ее окликнули, раздался громкий смех, это были пьяные молодые люди-узбеки. Испугавшись, она побежала от них в сторону дома так быстро, как только могла, но они нагнали ее, окружили, стали смеется, грубо толкать, оскорблять.
  А вокруг была безлюдная дорога и погруженный в непроглядный мрак, парк. Ее сердце бешено заколотилось в груди, невдалеке уже горели родные огни, но до них бежать еще оставалось метров триста. Она слышала лай собак, доносившийся оттуда, но добежать туда уже не могла. Машины равнодушно проезжали мимо, не останавливаясь.
  Понимая, что выхода нет, она принялась кричать и как кошка драться с ними, а они со смехом: "какая ты горячая" поволокли ее в темноту:
  -Отпустите девушку! - услышала она крик мужчины, он возник вдруг ниоткуда, и казалось сам бог, его в те минуты послал ей. Она его видела плохо в темноте, лишь различала его одинокий силуэт у самой дороги. Парни небрежно остановились.
  -Эй ты, свинья! Иди отсюда, пока жив, а то мы и тобой не побрезгуем попользоваться!- смеялись они ему в ответ. Он пошел им навстречу, молча без всяких слов, и завязалась драка. Трое молодых ребят бросились на этого, а один остался, держа крепко жертву руками. Лена стала опять громко кричать:
  -Спасите!-
  И этот парень одной рукой закрыл ей рот, второй удерживая ее. Но она стала яростно вырываться из цепких пут, дергать изо всех головой в разные стороны, двигать руками и ногами, брыкаться и пальцы его зажавшей рот руки соскользнули, сорвались с ее лица и она тут, же машинально намертво сцепилась в них зубами. Впилась так сильно, что его кости захрустели у нее во рту, она остро ощутила соленый вкус его крови. Парень сразу отпустил ее, так громко страшно крича, что даже оглушил ее непонятными узбекскими ругательствами. Он упал перед ней на колени, корчась от нестерпимой боли, не владея собой сам больше и она, продолжая сжимать, раздавливать его пальцы, ударила ему руками в лицо, в глаза, со всей силы какая была в ней, не чувствуя себя.
  Мужчина схватил с земли камень и встретил им первого же бросившегося к нему в голову, тот охнул, упал, но двое другие его схватили, опрокинули и повалили на траву, стали быть ногами, но он все же встал, раскидав их.
  Тут случилось страшное, тот самый бандит с разбитой камнем головой, поднялся с земли и выхватил нож. Лезвие сверкнуло, метнулось в его вытянутой руке вперед и хрустом вошло в грудь мужчины. Тот пошатнулся, хватаясь за воздух руками, упал. Парень выронил нож к себе под ноги, сделал шаг назад, понимая, что убил человека, застыл. Тут раздался шум, близкий лай собак, в темноте появились люди. Лена разжала зубы, парень вскочил и бросился бежать в темноту парка. Другие трое последовали за ним, скрывшись в кустах. Это были прибежавшие из частного сектора люди, человек пятнадцать. В основном знакомые ей узбеки-соседи, среди которых был дядя Тахир с Джульбарсом, тот лаял и рвался в поводка в темноту, в погоню за убегавшими.
  Лена плакала, дядя Тахир обнял ее, успокаивая. Соседи узбеки слали проклятья в темноту, плевались им вслед:
  -Ублюдки, свиньи, шакалы!-
  Чуть успокоившись, Лена, сделала несколько шагов к убитому, он лежал на мягкой траве, широко открыв глаза. Это был русский. Остановившийся взгляд его замер устремленный в ночное небо, руки раскинуты в стороны, а на лице, застыло странное выражение удивления, как будто внезапная встреча со смертью так поразила его. Она сразу узнала его, это были те самые глаза, это был ее родной отец, человек когда-то давший ей жизнь и теперь не позволивший у нее отнять эту жизнь.
  Следователь Каримов из районного отдела милиции преступников не искал. Дядя Тахир, сказав, что если русских не слышат, то пусть услышат его, написал жалобу на следователя и на водителя автобуса. А спустя неделю ему на огород кто-то подбросил мертвую кошку, а потом отравили и Джульбарса. Каримов назвал его русским и тот ответил ему с достоинством, что если все узбеки станут такими как Каримов и эти подонки в парке, насилующие девушек, то он и правда пойдет в загс и поменяет свою национальность на русского. Потому что ему теперь стыдно быть узбеком. Следователь начал выворачивать дело так, что якобы это Елена сама убила неизвестного ей мужчину в драке возле парка. Он даже пытался подсунуть ей в руку тот нож с его запекшейся кровью отца, для того что бы взяв его в свою руку, она оставила на нем отпечатки пальцев. А потом стал присылать своих родственников с уговорами, что бы Лена и мать продали им дом. Каримов начал открыто угрожать им. У дяди Тахира тогда приключился сердечный приступ, он вскоре умер. Тем же летом его похоронили, а следом и тетю безутешную в горе Сухроб. Их сын Рашан полковник милиции из Андижана, приезжавший хоронить родителей, помог Лене с матерью подороже продать свой дом. Сам бегал с оформлением документов, дал еще денег на дорогу и даже посадил на поезд. Провожая их, он не удерживал слез, обнимая их как родных.
  -Прощайте тетя Таня, прощай сестренка! Будь проклят тот, кто развалил наш общий дом СССР, где все мы так хорошо и дружно жили! -
  И сунул им бумажку со своим адресом и остался там на перроне вокзала, махая рукой, вслед уходящему поезду.
  В Самаре ее ждали дальние родственники. Они с матерью купили маленькую комнату в коммунальной квартире, на Безымянке, в кирпичном двухэтажном доме, с высокими потолками. Она окончила одиннадцатый класс и пошла работать. Мать сильно болела, у нее диагностировали рак легких, и Лена работала на трех работах. Девушка устроилась в больницу санитаркой, торговала в киоске и мыла полы в подъездах. Мама умерла в 1991 году. И хотя родственники и учителя отговаривали ее, но она все-таки попреки всему, решила поступать в медицинский институт, ставший уже университетом, на лечебное дело. Про ВУЗ ходили слухи, что он коррумпирован, там учатся лишь дети врачей и блатные, и поступить вот так с улицы, какой-то беженку с Узбекистана будет невозможно, но она сделала невозможное, потратив год все свободное время на подготовку, она вопреки всему поступила в ВУЗ. Что она поступила сама, без посторонней помощи, ей никто не верил, абсолютно никто. Родственники считали, что она им нагло врет, и, работая в больнице, она спит с каким-то важным врачом, профессором, который по своим каналам и пристроил юную любовницу в университете, подговорив приемную комиссию. В Клинической больнице, где она работала, все считали, что она строит из себя такую овечку, а на самом деле ее родственники страшно богаты и купили ей место солидной взяткой. Она же научилась не обращать внимания на пустые разговоры и не оправдываться, уже равнодушно соглашаясь и с теми и другими. В больнице, где она работала, зимой не было отопления по несколько недель, без ремонта она рушилась, в полах были дыры. Но обучаясь, Лена, вынуждено продолжала работать. Все молодые люди вокруг ей не нравились, было много слов, много пафоса, много позерства, каждый будто соревновался с другими, что-то им демонстрируя. Так и было, пока однажды она не встретила Игоря у подруги медицинской сестры, бывшей замужем за прапорщиком.
  
  
  
  
  Когда Владимир вышел из ванны, на кухне все было аккуратно убрано, разложенный диван застелен белоснежной простыней, на которой лежали подушка и теплое байковое одеяло. А Елена стояла на кухне, повернувшись к нему спиной у окна. Она смотрела куда-то в темноту ночи и молчала. Ее руки были скрещены на груди. Они обнимали полевую сумку сына. Девушка стояла неподвижно, совсем не шевелясь, почти не дыша, словно замерла и даже не обернулась к нему, когда он вошел, не произнесла ни слова.
  Полковник прошел и сел на застеленный диван.
  -Вы знаете,- начала вдруг девушка, и он уловил произошедшую перемену в ней, в ее взгляде, в ее осанке и даже в ее голосе. Он стал негромким глухим, лицо приобрело жесткость, побледнело:
  -Когда вы зашли, да, когда вы зашли, то я сразу все поняла, обо всем догадалась. Но знаете, я все ждала, пока вы сами это мне все скажете.
  Она показала сумку, которую прижимала к груди.
  -Я, правда, сомневалась. Я не смела, верить в это. Верить в такое грех, такое можно только знать и чувствовать. Да и был сон. Но я не верю во всякие сны. И вот вы, весь такой...
  Она не нашла слов, что бы сказать ему дальше, но не рыдала, не заплакала, не забилась в истерике, всхлипывая, не закрывала ладонями свое лицо, нет! Лена просто стояла, сложив руки на полевой сумке у груди, и по-прежнему смотрела в окно, куда-то вдаль, где в темноте ночи полностью стирались очертания домой. А лиловая равнодушная луна в траурной дымке, смотрела на нее на снег, на уходящую куда-то в темноту дорожку следов.
   И Лене снова казалось, что может быть это следы ее любимого ушедшего навсегда и быть может если она быстро соберется и выбежит то по этим следам она нагонит его, уходящего.
  Лена чувствовала, что эта боль огромна, и если сейчас со словами она хотя бы чуть-чуть ее уменьшит внутри, то ей станет легче. И она продолжала говорить за Родионова, то, что он должен был сказать ей сам:
  -И вот, и вот пока вы купались, я и решила проверить вашу сумку. Вы должны меня за это простить. Это не хорошо так поступать как я, но я ее все равно открыла. И когда я увидела там полевую сумку, я сразу ее узнала и все поняла! Скажите, мне правду он погиб?-
  Зачем был нужен этот вопрос, все было и так ясно. Родионов неловко встал, а Елена повернулась к нему с суровым выражением лица:
  -Понимаете, я обещала ему никогда не плакать! никогда! Это плохо скажется на нашем ребенке.
   Она бережно положила руку на свой округлый уже заметный живот.
  -Я очень его любила и лучше него мне никого уже, никогда не найти. Он был лучшим во всем. Он всегда дарил мне цветы. Заботился обо мне. Это вы его так научили заботиться и любить женщину? А когда он уехал, я даже ходила, сама себе покупал их, потому что привыкла к тому, что дома у нас всегда были цветы. А знаете, как я полюбила его? С первого взгляда, как в кино, как дура, как бывает только в самых глупых книжках, посмотрела один раз на него и решила - это мое и полюбила, без остатка вся целиком, как кошка, без памяти, сразу, без колебаний и сомнений. Весь мир тогда для меня перевернулся. Он теперь только мой и все, а я только его. Он мой и я его никому уже не отдам. Вы знаете, у меня кроме него не было никогда, никого, я сразу ему стала принадлежать на самом первом свидании, понимаете, и мне было все равно! Что он обо мне подумает, абсолютно все равно. И он был такой же, такой же! Такой цельный, такой настоящий. А теперь я сказала вам все. Все. Спокойной ночи Владимир Иванович! Ложитесь спать!-
  Она выключила на кухне свет, тихо прошла к себе в комнату и легла молча не раздеваясь.
  Родионов хотел было что-то сказать, но не решился, да и не зачем, наверное, все главное уже сказано, а там что внутри, зачем делится этим? Она не нуждалась в его словах, поддержке. На часах было уже очень позднее время. Надо было обязательно спать. Завтра должен предстоял тяжелый долгий день.
  И Владимир остался сидеть на диване, слушая шорохи в тишине ночи, шум ветра за окном, зима ему шептала слова, а он не слышал их. Он разделся, повесив одежду на край стула, прилег, накрылся одеялом. В голове звучали лишь слова этой маленькой гордой девочки: "Я полюбила его сразу". И сон ушел, и разные мысли одолевали его, лишая покоя. Родионов ворочался, пытался найти положение, в котором может заснуть, но все было бессмысленно и бесполезно.
  Родионов почти уже задремал, когда услышал ее легкие шаги, она не спала, она зачем-то встала. Елена вошла на кухню и села на краю дивана возле Владимира. Он увидел снова ее лицо освященное светом фонаря, вливавшимся через окно между занавесок.
  -Простите меня. Не подумайте плохо обо мне. Я очень его люблю. Мне очень плохо, очень! - ее голос теперь дрожал.
  -Мне даже кажется, что я могу умереть, понимаете, умереть. Не подумайте обо мне плохо. Я не могу уснуть. Скажите? У вас была дочь? Нет не правильно, вы хотели бы дочь? Нет. Если бы была у вас дочь. Представьте, что я ваша дочь и мне очень плохо. Пожалуйста, пожалейте меня как будто я ваша дочь! Можно я лягу тут с краю рядом с вами. Прошу не подумайте обо мне плохо. Мне так страшно, так холодно одной. Я очень боюсь за него. Я до конца так и не научилась верить в бога. Мы все были атеистами, и я боюсь, что там и правда ничего нет. Понимаете, даже нет темноты, такой темноты, когда ты закрываешь глаза и просто лежишь. Сначала я думала, что умереть это значит так лежать и смотреть темноту. Но потом поняла, что если тебя уже нет, то и нет темноты. Понимаете, ничего нет!
  И она легла с краю возле него на диван к нему спиной, поверх байкового одеяла, она была одета в том же свитере и юбке, но он ощутил дрожь ее хрупкого тела, своей рукой она нащупала его ладонь и положила себе на голову.
  -Пожалуйста, просто погладьте меня как будто я ваша дочь! Прошу вас! Вы знаете, моя мама воспитывал меня одна. У меня ведь никогда не было отца. Мой отец ушел от мамы к другой женщине, полюбил ее и бросил нас. А мама умерла, когда мне было тринадцать лет. Кроме Игоря у меня не было никого , понимаете, никого ! -
  И, боясь обидеть ее своей медвежьей неловкостью стыдливо и осторожно, он стал гладить ее по волосам своей дрожащей от волнения рукой. Он разучился быть нежным. Он разучился любить женщину.
  И полковник вспомнил Свету. Солнечную юность. Как все было у них тогда. Как они лежали на мятых простынях, обнявшись, не в силах расцепить сплетенные руки и тела. Как, не отрываясь друг от друга, они смотрели в бездну глаз напротив, и что-то все новое для себя и важное находя в ней. Как бесстыдно целовались, лишь на самое, что ни на есть короткое время, удовлетворяя мучительную жажду чувствовать жаркие губы любимого человека и возвращались снова к поцелуям. И от этого сладость поцелуев становилась лишь только все более желанной. Как каждое прикосновение любимого для них становилось сладкой пронзающей мукой, и им хотелось предаться этим ласкам до состояния томного исступления, полузабытья, потери себя, состояния, когда мир сжимается в маленькой точке, тесной для них двоих. И все остальное просто переставало в нем существовать кроме другого, утрачивало значение, как время текущее иначе.
  А как, бесконечно не уставая, они могли говорить друг другу банальное: "Я люблю тебя". Не ища других слов и обоснований тому, что теперь было между ними. И кроме этого люблю, и в нем самом "я люблю тебя" заключался тогда смысл жизни и открывшаяся им двоим тайна мира. Эта любовь объясняла им все, все делало простым и понятным. Бежали по небу облака, и это было, потому что они любили друг друга, падали в саду желтые листья с деревьев и это все было потому же. Любить друг друга, было для них так же естественно как дышать.
  Он вспомнил, как смотрел на нее юную и прекрасную как богиню, сошедшую с неба, на ее тело, кожа которого пахла ароматом удивительной свежести, и шептал ей слова признаний.
  А Светлана расслабленная и утомленная взаимной страстью спрашивала его тогда:
  -Скажи, откуда ты знаешь, что ты любишь меня?-
  Широко открывая глаза и улыбаясь.
   А он отвечал ей
  -я так чувствую! А ты? -
  И она откидывала непослушные волосы назад шептала ему как заклинание, как молитву:
  -Я тоже чувствую так!-
  Все в его голове перепуталось, смешалось настоящее с далеким прошлым, люди, чувства, ощущения, слова и даже запахи. Все стало одновременным происходящим сразу как будто с ним и не с ним.
  А Лена как-то сразу успокоилась, свернулась в комочек как котенок и тихо уснула. Уснула рядом с ним, Владимир хотел, но не решился встать, боясь ее разбудить. Для него Лена сейчас была маленькой девочкой, его не родившейся дочерью, доверчиво и сладкой уснувшей возле него, под его надежной защитой. Как пушистый маленький котенок доверчиво и сладко засыпает на коленях у хозяина. Все что полковник чувствовал, это была бесконечная как вселенная нежность к этой спящей девочке, нежность, наполнившая его до краев и так покорившая его. Он боялся, даже чуть шелохнутся, чуть двинутся неловким поворотом тела или движением спугнуть этот нужный ей покой. Частичка его делающая жизнь Родионова наполненной смысла, теперь жила в ней.
   Постепенно и он забылся глубоким необыкновенно спокойным сном, каким уже не спал давно и точно, таким как когда-то в далеком ушедшем детстве. Так и спали они оба рядом эти двое едва знакомых, но таких родных и совсем в этом мире одиноких человека. И фонарь и луна ровно светили им в окно, и даже когда фонарь потух, а луна спряталась, и наконец, взошло утреннее солнце, они все еще спали на кухонном диване, и казалось сам Господь, бог хранит теперь их сон...
  
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"