Екатерина Боярских
изгнание
Вопреки себе, не к себе, а на эту упрямую тропку,
за эту прямую речку.
Я удалюсь в изгнанье за эту речку.
Утром путь чуть дымится, тлеет,
прячется за лесами.
Сверху сырое солнце белой тряпочкой машет.
На дороге меня рассудок одну оставил.
Мир не ловил меня, но поймал,
и говорить не смею.
Мятой травой ступаю, сухой ногой наступаю,
я направляюсь в изгнанье, сыплюсь зелёной сыпью,
мелкой чудесной дрожью, древесной блаженной
смолью с меня стекают - стихи стихают, меня листают
листья, легкой ногой ступаю, я выступаю
в изгнание, скоро скроюсь зеленой шалью,
скоро узнаю.
Вот и узнала.
Знаю свои пять пальцев,
знаю свои глаза на коленках,
крылышки на лодыжках.
Ирий, ирий, - выдох и вдох небесный,
щепотка ветра, щепочка кедра,
ирий, ирий - щекочут птицы,
ирий, - вечнозелёным эхом
щебечут ветки, а в вешних, в вышних,
а в небе вербном конем безмерным
гарцует счастье,
я прекращаюсь, я превращаюсь,
превозвращаюсь.
Я ухожу в изгнанье вечнозелёным оком.
Вот туманные лошади дрогнули, испарились.
Значки-зарубки ушли под кожу, зрачки исчезли.
Мир не ловил меня, но поймал,
и говорить не смею.
* * *
Сны с приближением в них персонажа - хозяина снов
Я - отдалённый оркестр,
под его управленьем в оркЕстровой яме сижу,
на верёвке под облаком тихо хожу,
деревянная моль на шарнирах,
летаю гулять под оскриплую дверь,
бить по окошкам - кровИть запечатанный вид...
...это срубили калитку у теплой стены,
это День распростёрся со всей стороны,
незарубчивый, тёмный, надеялся выйти в исходный листок из падучих дождей,
горький, как память во рту,
как солёная кровь из прокусанных рук
Ты забыла, зачем
ты хотела насквозь
прокусить себе кожу и выдернуть уши?
...местная грязь отрывает подошвы от век,
с клетки слетает прохладная мятная капля,
клетка поёт палестиной отсутствия птицы...
Всё это правда, иначе не может не быть.
турнемалин
Я вывела весеннюю химеру
из сморщенного шелка
и назвала ее Турнемалин,
как драгоценность.
И назвала ее над пустотой.
Отчаянье, как тоненькая книжка,
должно было порваться изнутри,
остаться пчелкой в уголку улыбки,
осунуться и плавать на губах,
как молоко, -
но мне мешает сравнивать любовь.
Когда навстречу головокруженью
является поток нездешних монстров,
то мне мешает видеть их полёт
любовь, с которой я дышу им в крылья,
чтобы они держались на весу.
Одна не единица, две не пара,
но кто из нас посмеет расцепиться?
Я назвала её над пустотой,
как очевидца.
На улице - весенняя вдова,
асфальт ушел по собственным делам,
из воздуха выглядывают окна.
Весна не греет и не холодит,
ей одиноко.
Венерианской сыпью поражён
тоскливый город.
Тебя не видно, выйди на балкон,
и улетишь на нем куда угодно.
- Не верь, не верь, растерянность моя,
с воробушками ты не полетишь,
сообщниками мы уже не станем -
такие обещанья не живут.
Но ты хотя бы выйди на балкон
и позови ее над пустотой:
- Турнемалин!
* * *
Если листья собьются вместе,
если люди сойдутся вместе
на высокое поле сердца,
на широкое поле дня,
если люди сойдутся вместе,
если листья сольются вместе,
если песни споются вместе -
как и не было до тебя.
Если понял - сумел родиться,
если вспомнил - успел согреться,
если падал - хотел раскрыться,
а потом от самих себя
узнаём, что никто не птица,
а потом ничего не снится,
а потом ничего не длится -
как и не было до тебя.
Бог торговли, узнавший кто мы,
и куда мы, и из чего мы,
дал за нас ни одной монеты
неразменного сентября.
Рассыпаются все предметы,
разбегаются все приметы,
за лесами не видно дома -
как и не было до тебя.
Не найдемся - напрасно ищем,
мы осыпались пепелищем,
за лесами не видно жизни -
дальше некуда от тебя.
Скажешь лучше - не скажешь чище:
дальше некуда от тебя.
* * *
Под колыбельный звон
серых зеркальных нот,
сквозь приоткрытый свод
замкнутых безграниц
тихо стекает дождь
синих атласных душ,
метко стегает град
мелких колючих лиц.
Мимо сбегает град,
тихо стекает звук,
мельком мигает звук,
падая в диалог
мокрых прозрачных слов,
близких вороньих крыш,
плоских непрочных луж,
слабых нечётных ног.
Тонко прольётся блеск,
скатится греться в лес,
в камень, лишайник, мох,
в светлый летучий след.
В руки приходит сон,
зная, что это плен,
грустно моргает день,
зная, что он ослеп.
Омут затянет в речь
чары сплетённых туч,
камень, лишайник, прах,
лестницу над травой.
Тихо стекает дождь
в мокрый невнятный дом.
Капли стирают страх,
бывший когда-то мной.
* * *
- ветер Летучая Мышь
подстерёг меня около дома 78,
вышел такой серьёзный,
вздохнул оглашенной трубой,
кинул в меня дворняжкой,
дунул консервной банкой,
перевернул, уронил.
Выговорил усеченье на уровне пола,
Выгородил путешествие в рамке забора.
Бледный в три четверти город
отходит, как холод в запястье при взмахе руки;
в красном кирпичном углу сохраняются голуби.
Угли
можно оставить на память,
на хрупкость,
на жар послесловий:
"...Отвратительный вид у привратника майских ворот,
Высока моя башня, да я и сама деревяшка..."
Здравствуй, благая судьба
не имеющих права на вести!
Всё на местах -
и труха позапрошлого века,
и счастливый билетик, и счастье его, и трамвай,
как волшебный фонарь на погашенной улице -
Шага
она моего не длинней,
не темнее, чем каждый из тех,
кто медлится, длится и лепится в прах,
рядится в пух, но не бросит
никому в упрёк
шепелявую горсть
яблочных
лепестков.
* * *
Завод на равнине слеп.
На солнце легко смотреть.
Как белые мотыльки
две лошади - я и ты.
Ночна-я кровь
из худеньких жил бежит,
поля упали ниже уровня сна...
... зацепился за взгляд и упал
дом на краю...
Ночна-я ткань
меняется на глазах
на улицах, на щеках,
царит на мятом стекле - будто печать...
Это желанные прятки уставших искать...
Куда ты шёл?
только небо и провода,
луна в горловине рек,
луна в половину век
и луна на грани лица
вертят тобой...
Земля пуста.
Куда же ушли леса?
Когда же сожгли уста
чьи имена?
И поезд неразличим,
пока не сплели лучи
две робости, коротки,
как всякие огоньки.
***
Созерцающий конфетную бумажку дважды родится,
вылупится из матери, выйдет из строя,
поработает червяком в килограмме яблок.
А сердце по утрам обливается свежей кровью,
Дышит из чистого окна кислородом,
Чистит до блеска засевшие кошачьи когти,
одевается в шелуху.
Сидя в ванне за час до рассвета,
Я говорю, что сегодня верба,
что будет время, что мало толку,
что счастье рядом через дорогу,
что сказка ложь, да......... вода остыла,
Смываю стыд и прошу спасенья.
Я говорю как пьяный оракул,
Выкрест, нехристь, серая шейка,
как вещь в себе или суп в пакете.
Любое слово, неотложная помощь.
Он согласится быть некрасивым,
Изваляется дОчиста, дО смерти оживится,
от копоти с места не сдвинет взгляда,
брызнет росчерком по бумаге,
запинаясь перед людьми
В земную жизнь уйдет до половины,
просидит полгода на сломанной карусели,
подавится вЫборами, дворАми, тартарарАми.
Слышишь, проклятая вода вдоль крыши
скачет по жёлобу, шумит в футляре -
Кому она глубоко вопьётся,
Судьбу обманет, в себе утонет.
Маленькая полночь.
В луну можно посмеяться.
Небо пьёт, а потом дерётся.
Влюблённыё увидятся в собачьем храме
на один оборот пустоты у солнца.
Собачье время,
щенячье пламя -
Цепной репей на бродячей шерсти,
запоминай своё состоянье:
зависеть от местного кривлянья пространства,
(от)чаянья дня, развалин глАза,
от узлов и завязей воспаленья,
ходить - планировать столкновенье
(никто как ты - но столкнись с другими!)
собачье время, обрубок царства,
значки-коросты.
заварит чай, окунётся в чашку,
обольётся розовым вечерним светом,
заблудится в дичайшей горчайшей горчащей чаще,
сыграет в кости зайдёт с червей
А сердце как выскочит. как выпрыгнет,
как выйдет по проволоке,
и глаза подсолнухов будут его беречь
на проводАх, на трамвайных рельсах,
на прОводах
головы с плеч.
...оно пройдет до половины страха,
вернется,
треснет,
выбросит споры.
Екатерина Боярских(c)2003
Журнал "РЕЦ"(с)2003
Группа "РЦЫ"(с)2003