В Ночь Костров поди отличи духов от людей. Смотришь, кружится румяная девица в алом сарафане и кокошнике, украшенном спелыми ягодами, а приглядишься - вовсе не девица, а дух лесной. Лина-то каждого в деревне знала, её не проведёшь. Это парни глупые пусть заглядываются, всё равно к утру лес своих обратно заберёт. Хотя как это 'пусть'? Лина повела плечиком, косу, переплетённую алой лентой, за спину бросила, вздохнула скучающе - тут все её ухажёры и опомнились, принялись веселить да задабривать. То-то же!
- Ай да ленты! - чьи-то пальцы, ледяные-ледяные, Лину за косу тронули.
Мало ли у красавицы-Лины было завистниц, но разве кто из них о своей зависти вслух скажет? Да и не могло быть в деревне ни одной девушки с такими руками, что холоднее снега. Неживыми. Не иначе кто лесной... И точно, на брёвнышко, где примостилась Лина со своей неразлучной подругой, Стешей, уселась девушка с белыми волосами. Глаза колко блестят, точно иней, а сама улыбается грустно, да поглядывает на Линину косу:
- У меня таких красивых лент в жизни не было, и не будет уже.
Ледяные руки свои так и тянет. Лина только глазами хлопнула. Наглая какая, а! Ленты ей подавай. Так бы она этой лесной нахалке и выговорила, да тут влезла сердобольная Стеша:
- На вот, держи. Тебе мои синие к лицу будут, - и принялась расплетать косу.
Всегда она так: кто попросит, а то и просто намекнёт, что нужда какая - помогать кинется. Вытянула ленты из волос и отдала. Духу из леса отдала! Лина хотела бы её одёрнуть, ущипнуть украдкой - да как тут? Беловолосая уже ленты заграбастала и знай своими пальцами-ледышками оглаживает. Отберёшь - обидится, а завтра станешь чернику собирать, так и не вернёшься из леса. Ну и глупость же Стешка сотворила, Лина бы свои ленты ни за что не отдала!
Только вдруг смотрит - ухажёры, которые с неё глаз всю ночь не сводили, вдруг начали на Стешку поглядывать. С распущенными пшеничными волосами казалась та то ли дивной русалкой, то ли царевной. А уж Лина-то если косу расплетёт, то вообще... Даже Всемил, её тайная зазноба, головы к ней за весь праздник не повернувший, точно позовёт потанцевать, упрашивать станет!
- И мои бери! - воскликнула она и, торопливо распустив волосы, отдала красные ленты духу.
Беловолосая, рада-радёхонька, заплела две косы: одну с синей лентой Стеши, а другую - с красной от Лины.
- Спасибо, девоньки. Теперь Белая Инн у вас в долгу!
Вскочила с брёвнышка и звонко так выкрикнула:
- Ну, кто со мной станцует?!
Хоть и хороша Белая Инн, но красота её точно зима - из окошка любо поглядеть, а во двор бежать не спешишь. Все парни, как один, отвели глаза, будто ничего и не слышали. Страшно с духом плясать, а вдруг с собой в лес утащит или ещё чего. Белая Инн понурилась было, но вдруг к ней подошёл Всемил и руки протянул: пойдём, мол, я с тобой станцую!
- Какой же он славный, - восхищённо выдохнула Стеша, когда парень повёл девушку-духа в круг пляшущих людей.
- Подумаешь, - вздёрнула нос Лина, - ничего особенного.
- Ну как же?! Ведь все забоялись, а он один такой смелый и... И добрый!
- Просто выкаблучивается, и всё. Я тебе больше скажу, он меня пригласить хочет. Только знает, что всё равно бы с ним плясать не пошла!
Стеша как-то сразу опечалилась, только исподлобья поглядывала на танцующего с духом Всемила.
- А вот я бы с ним пошла, кабы позвал. Перед тобой каждый стелется, ты ведь красавица, вот тебе все и 'ничего особенного'. Да и то сказать, если не Всемил, так на кого ещё глядеть?
- Ой, будто он единственный на белом свете, - отмахнулась Лина, во все глаза глядя на Всемила.
Вот не сказать, что больно хорош собой, но так улыбается, так смотрит, что у каждой девчонки сердечко трепещет.
- На свете, может, и не единственный, а в нашей деревне уж точно никого лучше нет. Да что говорить... - Стеша вдруг встрепенулась, к ним возвращался Всемил. И торопливо заговорила: - Не станешь с ним танцевать, так хоть шепни, чтоб меня пригласил!
Лина ничего не ответила. Внутри у неё всё замерло, когда парень встал напротив. Она потупила глаза, делая вид, что ни слова от него сейчас не ждёт.
- Пойдёшь со мной? - спросил Всемил.
- Да, - ответила Лина. И в один голос с ней - Стеша.
Лина удивлённо вскинула глаза и увидела, что смотрит Всемил совсем не на неё, распрекрасную-светлоглазую, а на серенькую мышку-хохотушку Стешу. Подруга встала с брёвнышка, а Лина осталась на нём сидеть ни жива ни мертва, сама точно дух лесной.
Всемил со Стешей отошли совсем недалеко, будто назло покрасоваться решили. Он склонился, что-то подруге зашептал, а та давай заливаться. Счастливая, будто не парень на танец позвал, а князь какой - замуж.
Лина долго смотреть не стала. Проклиная то ли себя, то ли Стешу, побрела прочь с праздника. Никто её не окликнул, ни один из тех, кто отирался у её дома просто чтобы в окно посмотреть, как она сидит за пряжей, даже не обернулся вслед.
Она шла, как призрак, сторонясь отсветов из домовых окон, которые высвечивали её красоту, ненужную и бесполезную. Лина и сама не заметила, как ноги вынесли к старой избе, окружённой рябинами. В ней жил дед, с которым деревенские не то что здороваться опасались, а даже не смотрели в его сторону, потому что дед тот был колдуном. Может, конечно, и не был, да только дом его попытались как-то раз спалить мужики, у которых кто-то уворовал курей и поросяток, вырезал сердца и оставил тушки на околице. Только не запел тогда над покосившимся домишком красный петух: сколько ни палили промасленную солому рядом со срубом, ни брёвнышка не занялось. Лина стояла под рябиновыми ветками и думала, умеет ли дед наводить порчу или делать привороты. Стало стыдно, но не за эти мысли, а за то, что ей, первой деревенской красавице, о таком приходится раздумывать. На любого посмотреть достаточно - Луну с неба достанет, звёзд ведром начерпает! А Всемил... Лина даже отворила калитку, но та скрипнула ржавыми петлями оглушительно, страшно, и девушка побежала прочь.
Только вот дом-то остался позади, а шепотки из головы никуда не ушли. Может, потому, что там и родились.
***
Всё утро Лина просидела, глядя на своё отражение в бочке с дождевой водой. Хороша? Ох, хороша! И чего этому Всемилу ещё надо? Да просто испугался, что откажет, вот и всё. Позлить решил, потому и пригласил плясать Стешку. Мышь серая, фу! Вот получит Лина Всемила, ей вообще никакие подруги не нужны будут. Она б и сейчас Стешку терпеть не стала, но на посиделках с кем-то надо шушукаться, а эта ещё шутит так смешно, и помогает... Только Лина чуть усовестилась, как во двор вбежала Стеша и принялась тараторить:
- Он ведь вчера со мной всю ночь проплясал, а потом и говорит, мол, зайду за тобой завтра вечером. Погулять со мной хочет, представляешь? Всемил-то! Ой, и страшно, и хочется.
Смотрела Лина на Стешу и глазам не верила. Маленькая, некрасивая, рот до ушей растянула и радуется тому, что Всемил этот рот целовать станет. Да он потом полдня платком вытираться будет, да он же назло просто... Только перестало вдруг Лине вериться, что просто 'назло', в ответ на подружкины восторги у неё вырвалось одно горькое слово, посоленное слезами:
- Предательница!
Стеша до того оторопела, что еще несколько мгновений продолжала глупо улыбаться, а потом смекнула, что к чему - губами-ниточками по-рыбьи зашлёпала. Ни слова не произнесла, только видно, что обожгло её Линино слово. До пылающих щёк и влаги, заблестевшей на глазах, обожгло. Наконец она промямлила:
- Да что же ты? Что я сделала?
- Всемила у меня увела!
- Увела? - Стеша глянула на Лину так, будто та дурманных ягод в лесу наелась. - Да тебе ведь ещё вчера он и даром был не нужен. Сама говорила...
- Не притворяйся, что не видела, как я на него глядела! Не ходи с ним вечером. Не ходи!
- Да если б ты хоть раз, хоть одно словечко... Я б никогда! Даже не посмотрела бы. А ты...
- А я вот теперь говорю!
Лина заплакала, как маленькой плакала всегда на ярмарке, чтобы тятя купил бусики или петушка на палочке. Только бусики бы Стеша, может, и отдала, а Всемила - нет. Больше она ртом не хлопала, а глаза её заблестели уже не слезами. Она вскинула подбородок:
- А знаешь что? Я пойду, ещё как пойду! Не думала я, что ты такая... Все деревенские говорили, что змеюка, мол, что только свою красоту видишь. А я не верила, выгораживала. Значит, правда всё? Моё счастье тебе не в радость?
- Да не твоё оно! Мышь противная! Мой будет Всемил, мой!
'Твой, твой Всемил', - шептал кто-то у Лины в голове, пока та смотрела с порога, как Стеша убегала, размазывая по щекам слёзы.
***
Вечером парни и девушки пошли гулять, песни петь. Лина надела сарафан покрасивее, пощипала щёки, чтоб румянее были, и отправилась красоваться перед Всемилом. Только он со Стеши глаз не сводил, и такая её злость взяла, что всю ночь не отпускала. Ворочалась она на перине, будто кто-то туда уголёк подкинул. А наутро, как задала воды корове, побежала к дому колдуна.
Она отворила скрипучую калитку и пошла по дорожке мимо стройных рябинок. Поговаривали, будто давным-давно у колдуна была любимая сестрица, да украли у неё сердце и обратили девушку в рябину. С тех пор, мол, колдун по всему свету сердце сестрино ищет.
Лина зашагала увереннее и только подумала, что не так уж тут и страшно при свете дня, как на неё кинулась собачья голова и залаяла, брызгая слюнями. Лина вскрикнула, закрылась руками, и лай стих, только в ушах от него звон остался. Открыла глаза, глядь - а нет никакой головы, стоит в рябиновом саду камень, а на нём глаза и пасть намалёваны. 'Хороший колдун, дельный, - подумала Лина, - раз так заморочить может!'
Подошла к дому и постучалась, но никто не отворил, не распахнул ставни на окне. Она погромче бухнула кулаком в дверь. Вроде бурчание какое-то послышалось - сойдёт за дозволение войти. Лина взялась за ручку двери и как-то ей нехорошо стало, будто скоба эта незатейливая в самую душу влезла и её, Лину, запоминает. Ладонь точно к смоле прилипла, но стоило дверь отворить и руку отдёрнуть, как гадкое ощущение прошло, забылось.
Лина поднялась по ступенькам в тёмные сени; вроде и таиться нечего, не воровать, чай, пришла, но здесь хотелось ходить на цыпочках. Тихо-тихо. Чтоб никто не догадался, что в доме гость. Так она и пошла, крадучись, туда, где по её разуменью должен быть вход в светлицу.
Раз шажок, другой. А потом под ступнёй провалилась половица. Лина вскрикнула, руками взмахнула. В голень будто деревянные зубы впились. Она дёрнула ногу, качнулась. Не упала. Бросилась бежать, а позади так и клацает, так и бухает. Точно десятки голодных ртов-половиц силятся укусить. Лина врезалась в дверь, да так и влетела в светлицу колдуна. Растрёпанная, запыханная.
Может у иных ведьм да колдунов и сумрачно в доме, но у этого оказалось светлым-светло, хоть ставни на окнах и забраны. Всюду лежали гнилые доски да серые булыжники, а на них рожи намалёваны одна страшней другой. Под потолком висят берестяные маски: одни со зверьми диковинными, другие - точь-в-точь живые безглазые лица. Вместо печи очаг, загороженный чугунной решёткой, будто в нём не послушный человеку огонь, а лютый зверь какой. Да и то правда, пламя за прутьями не рыжее и уютное, а белое, неистовое. Бьётся о решётку, ревёт: 'Сожру, сожру, сожру'. Лина головой мотнула. Показалось. Разве бывает так, чтоб пламя...
- Чего тебе?
Лина так и вздрогнула. Загляделась на страшные колдуновы чудеса, а про хозяина и позабыла. Старик поднялся из дальнего угла, шагнул к лютому очагу и скормил огню куриную лапу. В первый раз Лина колдуна так близко видела. Вот вроде старый, волосы уже точно медь, присыпанная пеплом, а не дряхлый. И глаза - ярко-голубые - смотрят по-птичьи пристально.
- Прости, дедушка, коли побеспокоила или от дел отвлекла. Я помощи пришла просить.
- Не дедушка я тебе, - сказал так сурово, будто на том и разговор кончен. Но то ли любопытство своё взяло, то ли ещё что, а помолчал и спросил: - В чём это тебе моя помощь понадобилась?
- Любимого от подруги отворожить! - выпалила Лина.
Колдун глянул на неё так, будто вот-вот бросится. Хищно, страшно. Лина рот прикрыла, да только слова, что ляпнула, обратно не затолкаешь.
- Ты что это, меня за бабку-знахарку принимаешь? Не в тот ты дом, девка, зашла.
Зря, ох зря она к колдуну сунулась. Все его сторонились, и ей бы надо сторониться, люди с пустого места дурного наговаривать не станут. Живой бы уйти... Пробормотала что-то вроде прощания и попятилась, задела макушкой висящую берестяную маску с красным камнем во лбу. Маска вытаращила бельма на Лину и нашёптывает: 'Забери меня, сестрица, унеси-спаси, унеси-спаси'. Лина головой тряхнула - не до тебя, мол - голос и умолк. Тут старик заговорил:
- Обожди. От подруги, говоришь? Только если я помогать и возьмусь, то по-своему, так и знай. Коли сговоримся - не будет тебе больше подруга помехой.
Лина хотела было спросить, что он сделает, но духу не хватило. Она только кивнула. Старик вроде бы даже улыбнулся - поди пойми по его суровому лицу. Всё равно, даже если улыбка, то недобрая.
- Приводи свою подругу завтра в лес, да только не рано утром, а ближе к ночи. Увидишь красный мох - по нему ступай, в условленное место приведёт. Поняла?
- Ночью в лес нельзя, - пролепетала Лина.
- До ночи успеешь назад вернуться. А боишься, так чего ко мне пришла? Соглашайся или иди уже прочь.
- Я согласна! - поспешно выпалила Лина. И уж встала, уж побежала к двери, да только на пороге вспомнила про самый главный вопрос: - А что в уплату потребуешь?
- Уплата не твоя забота. Твоя подружка со мной и расплатится.
Лина повторила, теперь уже совсем уверенно:
- Согласна.
***
Лет пять назад, когда за Линой только начали ухаживать мальчишки, один подарил самодельный туесок - кривенький такой, крышка плохо закрывалась. Лина и сама не помнила, почему его оставила. Но вот ведь, пригодился.
Дождавшись, когда солнце перевалит за зенит, она побежала к Стеше.
- Давай помиримся, подруженька, - смиренно протянула она и вручила подруге туесок. - Вот, сама для тебя сделала... Давай по ягоды сходим?
Стеша не сразу приняла подарок, хоть Лина и видела, что той очень уж хочется взять - простить подругу.
- И не будешь сердиться, что любовь у нас с Всемилом?
Лина покрепче сжала туесок, а внутри её аж передёрнуло - любовь у них уже. Вот ведь гадина. Если и раньше совесть не мучила, так теперь и вовсе подумалось, что 'подруженька' по заслугам получит.
- Не буду сердиться.
- Значит, я уже не такая противная мышь? - лукаво улыбнулась Стеша. Всё, видать, простила-забыла. - Хорошо, что ты пришла. Я ведь всю ночь не спала, тяжело с тобой в ссоре быть. Только не поздно ли в лес уже идти? Может завтра с утра?
- Ой, завтра я мамке помочь обещала, а сегодня все дела приделала. Не бойся, успеем до темноты.
Стеша вроде и не больно охотно, но согласилась. Сбегала в избу за вторым туеском, новеньким да ладным, для Лины, и кивнула, мол, готова идти.
Днём волшебный лес очень даже обычный, ни зверя диковинного, ни миража какого. Но в этот раз только девушки вошли под сень деревьев, как под ноги Лине будто кто крови накапал - колдовской красный мох был тут как тут. Только подруга засядет чернику собирать, как Лина уже жалуется, что место неягодное, и ведёт Стешу по колдунским меткам.
Стеша вдруг побежала вперёд и остановилась. Обернулась к Лине и, улыбаясь до ушей, рукой замахала:
- Иди, иди скорей!
Лина подошла, глянула, а там под кустиком спелой княженики тряпица лежит. Она нахмурилась было, что её Стеша из-за ерунды какой кликнула, а потом вспомнила, как они с подругой давишним летом над её братишкой малым подшутили. Насочиняли, будто нужно под кустик княженики положить чистое полотенце, чтобы дух убитой разбойниками княжны кровь с лица утёр, а в благодарность княжна превратит собранные ягоды в рубины. Выдумали они, конечно, всё. Ну как - всё... Вправду говаривают, будто некогда ехала через лес княжна в богатом кокошнике, украшенном рубинами, да напали на неё разбойники и убили. Кокошник с её головы наземь упал, рассыпались рубины и обратились ягодами княженики. Ставшая лесным духом княжна принялась ягоды собирать да обратно в кокошник укладывать, но одну не нашла. Теперь так и бродит по лесу в кокошнике с ягодами заместо рубинов и одним пустым гнёздышком, ищет последний камушек, чтобы вновь княженика самоцветами обратилась, а княжна упокоилась с миром. Только разве ж будет кто в лесу рубинами разбрасываться? Всё одно, братишка Стешкин во враки поверил и принялся княженику собирать. Притащил матушке полное лукошко, да ни в какие рубины ягоды, конечно, не превратились.
- Глупый, - Стеша засмеялась, а за ней и Лина.
Подумала, как всё же хорошо, когда есть подруга, но ещё громче подумала Лина про красоту своего смеха. Чистый, приятный, точно холодная вода бурлит в ручье. Только мысль оборвалась вместе со смехом. Из-под княженичных веточек выскочил полупрозрачный белый зверёныш, навроде зайца, только без шерсти и на двух ногах. Подобрал с земли серебристую ниточку, потянул за неё - а нитка из Лининого рта торчит. Лина закрыла рот рукой, только зверёныш знай себе тянет, а нитка скользит к нему и скользит. Намотал он её целиком на лапы и упрыгал. А Лина чувствует - не хватает чего-то в груди. Поохала, покашляла - всё хорошо вроде, сердце стучит, воздух входит и выходит.
- Поворачиваем к деревне, - тихонько сказала Стеша, озираясь по сторонам.
И Лина может согласилась бы, вот только поняла, душой почувствовала, что за нитку из неё вытянули.
- Смех мой украл! - воскликнула она и припустила за двуногим зайцем, Стешка за ней следом рванула.
Долго и бежать не пришлось, Лина заприметила вдалеке беленькую тушку.
- Вон он!
Там, где не каплями, а целым озером разлился по кочкам и древесным корням красный мох. Страшно было идти, а не идти - ещё страшнее. Что колдун удумает, если она их уговор нарушит? Лучше уж привести Стешку поскорее, да домой со всех ног!
- Идём, идём, - заторопила подружку.
За рядками сосен открылась поляна. Девушки шагнули на нежную травку - будто из соснового бора в другой лес попали. Свет такой золотистый, тёплый, трава мягко волновалась, а посреди поляны стояла красавица-рябина. Даже в саду у колдуна Лина таких стройных да раскидистых не видела. Весь страх тут же и отступил. Разве может возле такого чуда что плохое свершиться? Старик, конечно, обещал Всемила от Стешки избавить, но ведь не говорил, что непременно дурное сделает. Да где же он сам-то? Может, и вовсе не придёт?
Но недолго Лине пришлось гадать. Вышел из-за рябинового ствола кто-то. Она бы подумала, что не человек это вовсе - тело просторным балахоном скрыто, а на лице берестяная маска с мордой полузвериной, полуптичьей. Лишь волосы - медь с пеплом - и выдали колдуна.
Только он вышел к девушкам - под ветром качнулись макушки сосен и показали, как солнце прощается с небом последними алыми отсветами. Поняла Лина, что старик подлый обманул. Не успеть домой до ночи, загубит не только Стешу, но и Лину в придачу. В последней надежде воскликнула:
- Передумала я! Нет больше меж нами никакого договора.
Стеша побелела, туесок из рук выронила, и вся собранная черника просыпалась ей под ноги.
- Так ты меня...
Да куда тут объясняться. Хоть и скрыто у старика лицо, но Лина будто сквозь маску видела его льдистые глаза и рот, кривящийся усмешкой. Не отпустит.
- Бежим!
Дёрнула Стешку за рукав рубахи. Только и шагу сделать не успели. Колдун выхватил из складок балахона бутыль, плеснул. Брызги разлетелись цветными осколками, ужалили руки, лицо. Точно сотни льдинок-иголочек впились в кожу. И не шевельнуться. Старик выставил вперёд руки, задвигал пальцами, как будто манит, зовёт. А тело Лины откликается. Помимо воли, само к колдуну шагает. И Стеша рядом бредёт.
Слёзы на глазах, сердце трепещет, будто хочет от хозяйки ускакать, спастись. А колдун уж совсем рядом. Ещё шаг, другой и...
Вдруг рябина над ним склонилась, ветви сплела - точно объятие. Так крепко схватила, что старик охнул и бутыль выронил. Лина сразу ощутила, что руки-ноги снова её стали. Старик из опутавших его ветвей рванулся, да куда там.
Бежать надо!
- Туда! Скорей!
Вместе рванули с поляны к алым озёрцам мха. Раз сюда метки привели, то и обратно? Да только за деревьями кругом - простой зелёный мох. И сумерки опускаются. Подруги бросились куда глаза глядели: по извилистой звериной тропе, мимо расколотой молнией сосны, по топким кочкам. И уж боялись не темени, а того, что позади топот ног или заклятья услышат. Лучше дюжину лесных духов встретить, чем ещё раз - колдуна.
Да только вот ночь как схватила сосны в охапку, как прянули к Лине травы да ветки, так жуть всю кровь ей и выстудила. Будто сам воздух живой, будто глаза у любого сучка. Даже расплывшееся по лесу туманное свечение было страшнее самой непроглядной темноты. Лина сама не заметила, как они со Стешей за руки взялись и побрели, касаясь друг дружки плечами - вдвоём хоть немного да легче. Хорошо, что не кто-нибудь, а Стеша рядом. Не бросит.
- Вкусненькие какие, - скрипуче протянула большая поросшая мхом кочка. Глаз единственный открывает и зыркает. - Люблю, когда ужин сам приходит.
Лина дёрнула Стешу за руку, чтоб дальше бежать, да земля вдруг под ногами дрогнула. Кочка с глазом затряслась, вверх потянулась. Из-под опавшей хвои шея, а за ней и плечи вылезли.
Да никакая это не кочка!
Подруги попятились, за торчащие из земли корни споткнулись. А те вверх рванули - пальцы узловатые!
Сожрёт ведь. Вправду сожрёт!
Лина сжалась вся. Страх такой холодный-холодный.. Или не от страха зябко? Даже примерещилась искорка снежинки перед лицом. Потом ещё и ещё...
Воздух вдруг стал студёным, аж пар изо рта. Лина глянула, а из-за елей девушка показалась. Белая вся: и сарафан, и кожа, и волосы. Только в косах цветные ленты - алая и синяя. Беловолосая! Белая Инн с Ночи костров. Точно ведь, ей свои ленты отдали.
- Не твой это ужин, Зоркий, - заговорила Инн, приближаясь. - Я их должница, этой ночью никто девушек в лесу не тронет.
Она поманила Лину со Стешей, и те к ней чуть не бегом кинулись, точно детки заблудшие - к матушке. Инн улыбнулась:
- Идём, покажу, как в деревню вернуться. Что же вы, бедовые, ночью в лесу-то остались?
- Нас колдун завёл, - спешно сказала Лина, пока Стеша по простоте душевной всю правду не выболтала. - Обманом.
- Знают его здесь... Он и лес морочит. Давно бы ему сюда ходу не было, да старик прячется под маской духа, и никто из наших его истинного лица не видел. Как-то отважился лис сбегать в деревню, в окно колдунского дома заглянуть, да вернулся неживым без сердца. До сих пор бродит по лесу хуже призрака, и кто его видел, уж больше не решался к колдуну соваться.
- Вот оно как, - пробормотала Стешка. - Из курей деревенских сердца вытаскивал, из зверья лесного... И из меня, выходит, вытащил бы.
Подружка на Лину не посмотрела, и хорошо, а то б Лина сквозь землю провалилась и на белый свет вылезать не стала больше, даже если б мать родная звала. И верилось ей и не верилось, что Стешку смогла на смерть обречь, не ради Всемила даже, ради собственной гордыни.
Но деревни так и не увидели. Белая Инн вдруг нырнула в нору меж корней. Берлога медвежья!
- Я Инн верю! - сказала Стешка и полезла следом.
Ну а Лине что делать? Втиснулась за Стешкой. Внутри тесно, ни зги не видно, только слышно, как подруга ползёт. Вдруг забрезжил впереди свет. Лина протянула руку вверх - оказывается, выпрямиться можно. Тут перед ними уже и дверь распахнулась.
Лина со Стешей обе чумазые, вся одежда рыжими еловыми иголками утыкана, а на Инн ни пылинки.
- Ну, заходите, гости дорогие, - улыбнулась она.
Окнам в горнице, которая вроде как под землёй, неоткуда взяться, но они были, и в одном виднелось озеро, в которое лился лунный свет, а в другом - точно такое же, но стекал в него свет прямо с солнца. Лине подумалось, что вода в нём на вкус как мёд должна быть. А ещё была чудная дверь - всеми цветами переливалась. Прямо посреди горницы, на натёртом полу, стоял на четырёх лапах медведь.
- Колдун силён, - сведя белые брови, сказала ему Инн.
Медведь мотнул упрямо головой, встал на задние лапы, чтобы передними открыть дверь, как она сама распахнулась, и завыло, засвистело в горнице, покатились по полу чашки, захлопали оконные рамы, открылась разноцветная дверь, стукнув о косяк. Взревел медведь, да так, будто рогатиной проткнули его до самого сердца. Инн схватила девок за руки, потащила к разноцветной двери. За ней оказалась темнота, и пахло чем-то неприятным, но очень знакомым.
- Прыгайте! Прыгайте!
Лина со Стешей вывалились куда-то в темноту. Едва коленями и ладонями грянулись о половицы, как услышали, будто принюхивается кто-то. Кто-то большой. Кто-то голодный.
Грохнуло, точно этот кто-то врезался в чугунную решётку. И тут же белым полыхнуло, светло стало. Лина обмерла. Стояли они со Стешей посреди избы колдуна, а совсем рядом - руку протяни - ярился за прутьями огонь.
- Бежим, бежим скорее, - Лина ухватила подругу за рукав.
Только Стеша ведь никогда не затевала подлого, а потому не знала, в чьём доме они оказались. Не поняла беды, не кинулась прочь.
- Его это... - гаркнула Лина, да не успела досказать.
У дальней стены, где ни дверей, ни окон в помине не было, открылась чудесная дверь, а на пороге - колдун. За его спиной в тереме Лина успела ухватить взглядом медведя на полу, израненного, и склонившуюся над ним Инн. Да некогда было устыдиться, что из-за неё спасители едва живыми остались, колдун уже с порога в светлицу шагнул. Теперь-то Стеша поняла, метнулась к выходу. Да что проку. Знала Лина - не уйти. В сени ли выскочишь, во двор ли, колдунство старика там и настигнет.
Огонь из очага вновь кинулся на прутья. Да боится чугуна: тронет - сожмётся, отпрянет. Тут Лина схватила кочергу, да решётку подцепила и дёрнула. Думала сил отодрать не хватит, а та грохнулась об пол. Тут же рванулось белое пламя на волю. Вот теперь бежать! Бежать! Стешину руку стиснула и рванула прочь.
- Забери-спаси! Сестрица!
Жуткий вопль, от которого бежать хочется вдвойне быстрее. Лина и понеслась сломя голову, но у порога всё же сорвала с верёвки маску с красным камнем во лбу.
Голодный, жадный огонь вгрызся в половицы, в брёвна. Трещит на пламенных зубах колдунова изба, маски берестяные лопаются.
Лина со Стешей сени пролетели, на улицу выскочили. Дверь снаружи бревном подпёрли. А огонь уже на крыше пирует, хватает макушки рябин, что стоят поближе. Страшно стало - вдруг всю деревню пожрёт? Кинулись за калитку: избы за белыми сполохами не видать, рябины с горящими кронами клонятся жалобно к земле. А колдун так из дому и не выбрался.
Из деревни народ стал собираться. Как же не поглазеть: простой огонь стариково жилище не взял, а теперь полыхает оно, точно стог сухого сена. Как и Лина, все поначалу боялись, что дальше пламя перекинется, а потом поняли - за забор не суётся. Как есть колдовское.
Лина глядела бы и глядела на пожарище, да вдруг ощутила, как скользнула из её ладони Стешина рука. Нет больше страшного колдуна, что их погубить хотел, но и дружбы больше нет. Горько стало. А ведь Стеша одна ей не завидовала, одна всё прощала. Хорошая она, Стеша. Прав, прав Всемил, что её выбрал, другой такой доброй да верной не сыскать, хоть весь мир обойди.
- Ты прости меня, - Лина бросилась за подругой. Слёзы хоть и не пролились, но слова насквозь промочили. - Прости. Ничего за своей красотой не видела, не ценила. Позавидовала тебе. Стеша, Стешенька, прости. Я ведь за тебя теперь...
Стеша обернулась, поглядела так, будто и сама вот-вот расплачется.
- Прощу, зла не стану держать.
Лина потянулась к ней, с улыбкой, с радостью. Значит, хорошо всё, как прежде будет! Но Стеша отпрянула, головой мотнула:
- Подругой тебе больше не буду. Ты со мной так... Нет, Лина, и не говори ничего. Сказала, что зла держать не стану, и не стану. Если нужда какая будет - помогу. Но и всё на том.
И ушла.
Всю ночь бушевало пожарище, но только показалось солнышко, первыми лучами пламя огладило, как пламя и присмирело. От избы колдуна ни брёвнышка не сохранилось, только камни на пожарище целыми лежали, да и то слизал с них огонь страшные морды. От колдуна, видать, тоже лишь пепел остался. Рябинки огонь не тронул - обнял, видать, да и выпустил красавиц.
Лина побрела домой. Вспомнила вдруг, что держит в руке маску с камушком красным. Красивый камушек, а уж дорогой, наверное! Если такой купцу какому отдать, позволит взамен выбрать нарядов да бусиков... Представилось так ярко, как всамделишное, но лишь на миг. Не её это камушек, не ей им и распоряжаться.
Может быть, на следующей Ночи Костров подсядет к ней на брёвнышко девица в алом сарафане, в кокошнике с красными ягодами и воскликнет:
- Ай да камушек!
И Лина отдаст. Непременно, без сожалений - отдаст. Ведь Стеша бы точно отдала.