Начну с чего всегда... С так называемого раннего Чехова, который, к нашей всеобщей боли, так и не стал поздним. Такое вот чувство, что он всегда есть и будет тем самым-который-есть... Но, тем не менее, с чего-то Дон Антонио Чехонте всё-таки начинал, а значит, и мы приступим, пожалуй... Кто помолясь, кто посмеясь - а я так и то, и другое...
Первые опыты Чехова. Почти все они подписаны вариантами: Антоша Ч. Или Ан.Ч. Или А.Чехонте... Пародии, юмористические статьи в газетах и журналах, охота за банальностями всякого рода и толка, составление "реестров" литературных и жизненных трюизмов, штампов и всего того, что, по его определению, "должно быть объезжаемо, как яма".
И наряду с кропотливой начальной работой над художественностью речи как материала творчества - создание того, что пока ещё не названо. Чеховского собственного языка, который одновременно и мировоззрение, и человековоззрение... Чеховщины или чеховства, если можно так выразиться. Того самого небывалого чуда, что и лексикой, и пунктуацией, и кочующими образами, и ритмом выражает больше, чем способен выразить даже самый отточенный авторский стиль, даже самый волшебный язык - высоту Человеческого духа, этико-эстетическую силу идей в совершенстве формы.
Позднее, Пришвин в "Незабудках" написал: "Наибольшая тайна в творчестве - это самовоскрешение в завершенности формы"... Вот и мы снова и снова пытаемся прикоснуться к тайне - каждый на свой лад. И то, как открываем для себя жизнь в каждом миге и слове, как открываем новые авторские страницы - с какой совестливостью, с какой бережностью или пренебрежением к другим, с какой пощадой или беспощадностью к себе - в этом, в числе прочего, тоже состоит наша готовность к Чехову.
А. П. шутливо сетовал, что его завалили старинными вещами: "Я же теперь без кабинета. Там же музей, послушайте". - "А что же нужно было Вам поднести?" - поинтересовался я. "Мышеловку. У нас же мыши. Вот Коровин прислал мне удочку. Послушайте, это же чудесный подарок." (Из воспоминаний Станиславского)
Рассказ, который заявлен Нассау на Первый тур, открываю для себя как читатель и как критик не в первый раз. А потому и не сомневаюсь, "День в ореховой скорлупе" - никак не пародия на пародию Мастера. Этот текст - дань любви и восхищения, благодарность Чехову и та самая память сердца, о которой писал Батюшков... Но для того, чтобы понять, надо читать - надо проникнуться озорством и радостью, поиском, страданием-старанием, бесконечной свободой семантической игры и смелостью лингвистического эксперимента автора. Постмодерн как способ переосмысления мира в художественном материале характеризуется именно этой беспредельной свободой, поиском, игрой... Не спорю, надо хотя б на миг занырнуть в постмодерн и захмелеть им, чтобы почувствовать, чтобы насладиться вкусом того, как постмодернист Нассау безошибочно чутко отозвался на постмодернизм юного Чехова.
По поводу темы. "Время действия значения не имеет". Тут даже Михаил Юрьевич Ера согласился, что, действительно, время действия значения не имеет.
Кстати, дорабатывая рассказ для сборника "Шалость", Чехов снял "Посвящение Виктору Гюго" и дал новый подзаголовок: "Робкое подражание Виктору Гюго". Ясно, что Чехов и в первой-то редакции не "посвящал" Гюго своего текста, а пародировал романтический стиль "Собора Парижской Богоматери", "Отверженных", а также русской псевдоромантической прозы того времени - в определённом смысле разделывал под орех...
Поскольку это - не анализ художественного текста "Дня в ореховой скорлупе", а всего-навсего попытка поразмышлять над рассказом, о рассказе, в рассказе, с рассказом... я не ставила перед собой аналитических задач, скорей, наоборот. Моя задача - синтез. И смею надеяться, я поставила её правильно. Разумеется, на данный конкретный момент.
"Возле блюдечка недоеденное яблоко, ножницы и тарелка, в которую приказано класть ореховую скорлупу." (Антон Чехов, Детвора)