Аннотация: Здесь треть первой части. Частей будет две: причины и следствия.
"Букинизм Порфирия".
Сумбурный пролог
Вдруг Порфирий явственно ощутил, что жизнь проходит мимо непередаваемо широкими шагами, переступая через его, порфириево, самолюбие и тщеславие. "Засим, - в одночасье было решено, - и я оставлю свой след в нескончаемом течении времени. А к-а-а-акие возможны пути для реализации этой благородной цели?" В голове вертелись либо выигрыш олимпийского золота, либо мудрое и продолжительное президентство каким-нибудь большим государством наподобие Соломоновых Островов. Тупиковость первого намерения явно была видна в зеркале отвисшим пивным брюшком, вторая стезя без обиняков представлялась довольно тернистой ввиду наличия отсутствия хоть какого-нибудь знания языка аборигенов этих самых Соломоновых Островов.
Решение пришло само собой, внезапно, ударив по голове своей гениальностью: книга! Написать прозу, прославиться в веках, стать идолом поколения, и между прочим заработать на безбедную старость...
Безбедная старость... Давно уже манила она Порфирия морщинистою дланью, зазывно обнажая в улыбке идеальную голливудскую вставную челюсть.
И непременно хотелось ему иметь шелковый шлафрок и белоснежные пушистые баки. И патриархальное кресло у камина.
Мечты о благостном и заслуженном "ничегонеделании" посетили его еще в молодости практически сразу после выхода на работу. Пока сверстники с разной степенью удачливости пытались штурмовать карьерные вершины и амурные пригорки, Порфирий разрабатывал план выживания.
Первопроходцем в череде мыслей возникла идея стать альфонсом.
-- А что, вполне себе профессия, -- говаривал он как-то одному из мимолетных приятелей, -- разе что с трудовой книжкой выходит пук. А в остальном...
Однако время шло, по мере увеличения брюшка взгляды на жизнь менялись, личность росла, цели мельчали, приведя в итоге к беспробудной меланхолии. И к 23 годам планом-максимумом Порфирия стало отработать лет пяток, для стажа. А время до пенсионного возраста и следующей за ним скромной ежемесячной денежной выплаты, переждать у маменьки, в деревне.
Увы, вмешались жизненные реалии. Матушка Порфирия, не старая еще дама, внезапно вышла замуж за соседа -- дебелого казака, -- и Порфирий не посмел мешать их семейному счастью. В общем-то, назовем вещь своим именем: попросту струхнул жить под одной крышей с мужиком, который, вполне возможно, стал бы докучать пьяными беседами и еженедельно брататься.
Думаю, читатель уже задался вопросом, откуда у молодого человека подобные мысли? Все просто - Порфирий был не прост. Пардоньте за каламбур. Мысли о бессмысленности бытия посетили его еще в песочнице, когда строя с другими детьми песочные замки, он вдруг отрыл в очередно порции грунта кошачью какашку.
Если спросили бы вы его: "Каков ты, Порфирий?" Он, не сомневайтесь, усмехнулся бы хитро и благосклонно, из чего стало бы понятно буквально все, а то, возможно, и куда больше... И, устыдившись своей непрозорливости, вы немедленно бы стали называть его на Вы и по отчеству!
Однако вернемся к шлафроку. Да, именно шлафрок, и почему-то непременно шелковый... Молодой человек, как ни поверни, был образован и утончен!
С такими умностями в голове, спроецированными на неудачный побег в деревню, Порфирий зацепился за грядущую литературную славу всеми выпирающими из туловища частями тела. Мысль о бессмертном произведении, которое прогремит в веках, согрела его мятущуюся душу и перенесла его в прекрасный и добротный дом, одела в пресловутый шелковый шлафрок и усадила в патриархальное кресло близ пылающего камина. В огромное панорамное окно вливался величественный зимний пейзаж. Пахло блинами.
Часть 1. "Причины".
Первая Причина.
- Отвори фрамугу! - загудело где-то в недрах коммуналки, - вонища от твоего "доширака" несусветная, у Барсика глазики слезятся.
Спустя время с момента произнесенного негодования, в 14 квадратных метров, отведенных архитекторами для кухни, втиснулось и тело автора - соседки бабы Агриппины со своим неизменным Барсиком на руках, который, судя по слезящимся глазам и шерсти, больше напоминающей бобровую шкуру, был ровесником Шарля Перро и рассекал в свое время в огромных сапожищах, суя свой нос куда не следует.
Несмотря на всю отрицательность рисуемой картины и негативные позывы в отношении бабососедки, роль ее в жизни Порфирия переоценить трудно. Она - одна из трех гумусных составляющих, благодаря которым созрело писательское порфириево решение. Один из раздражителей, сталкиваясь с которым или же просто вспоминая его где-нибудь под сенью лип, так и хочется закричать: "доколе?!" Назовем ее Причиной Номер Один. Хотя, точнее было бы ввести дробную нумерацию, в которой самой бабке отводилась бы только треть по шкале вредности, а бобер Барсик смело записал на свой кошачий лицевой счет оставшуюся львиную долю пакостности.
- Порфя, ну расскажи бабушке, какого ты рожна вчера в туалете на барсиков лоток сто рубликов положил? Теперь кошелек открыть не могу, в гастрономе стыдно появляться. Что ты за человек, вроде интеллигент, а с людьми ужиться не можешь.
- Бабуль, про "не укради" в книжках читала? Так тебе и надо, кочерга старая. В следующий раз конского слабительного твоему чудовищу в молоко добавлю, чтобы не пугал по ночам окружающих.
- А что, говорят "Зенит" вчера выиграл?
- Говорят.
- С кем играли-то?
- С конями, бабуль.
- Да пошто! Как же это с лошадьми можно играть. Ты меня совсем за слабоумную что ли держишь, Порфя?
- А ты не слыхала, Климентовна? Теперь таблетки такие появились, лошади добавляют в сено, так она на два часа разум человеческий обретает. Только пока разговаривать не научили.
- Окстись! И что же они, прямо так все и понимают? А форму же им как, специально шьют?
- Шьют, бабуль, шьют, и гетры есть и подковы специальные шипованные, чтобы по правилам все. Пока смешанный чемпионат конско-человеческий, а в следующем году говорят отдельный кобылий дивизион будет.
- Так конь ж быстрее человека бегает! Что-то не верится мне все-таки, надо по телевизеру будет посмотреть вечером.
С этими словами Первая Причина, шаркая и сплевывая на пол несуществующую жвачку, растворилась в коридорном сумраке, бухтя что-то про запахи, гастрономы и барсиковы прелести.
Появлению Агриппины Климентовны в этой коммунальной квартире никто свидетелем не был, и вообще бытовало мнение, что она жила здесь еще до появления дома, а уже вокруг нее и возвели здание. Теория, конечно, неправдоподобная, потому как немыслимо, чтобы вокруг человека дом строили, это же никаким нормам техники безопасности не соответствует. К тому же табличка над парадной гласит, что дом сей был возведен тысяча восемьсот надцатом году, а Климентовна не могла жить в то время, потому как у нее подагра, "совершенно жуткие" мигрени, и вообще она постоянно жалуется на недомогание. Короче говоря, столько не живут.
Еще одна мысль одно время была популярна среди жильцов, что бабка эта ни кто иная, как дочка легендарнейшего маршала-кавалериста Клима Ворошилова. Особо ярые сторонники этого предположения даже указывали на сходство усов покойного папаши и ее дочки, ихней то есть соседки. Никаких фактов опровергающих либо же подтверждающих эту гипотезу обнаружено не было, а сама Агриппина Климентовна от каких-либо комментариев отказывалась, и в последнее время, насмотревшись сериалов, все чаще повторяла фразу, что говорить будет только в присутствии адвоката.
Хотя неприятие бабки окружающими было довольно очевидно и весьма константно, но все же для Порфирия оно имело не настолько концентрированные масштабы, чтобы послужить стартовыми выстрелом к немедленному переосмыслению происходящего и принятию срочных мер. Так продолжалось бы бесконечно долго, если бы не случай...
Однажды Барсик захворал каким-то своим, никому из жильцов неведомым, кошачьим недугом. В случае человеческом все немедля бы заявили, что он "спал с лица" и вообще "неважнецки выглядит". Но так как к котам подобные определения применяются очень редко, то состояние Барсика было описано Агриппиной Климентовной как "совсем плох". Предложенное большинством домочадцев решение сквозило своей оригинальностью или по меньшей мере некой неординарностью. А именно бабке было советовано незамедлительно вызвать на дом ветеринара. Как ни скучно для сюжета и как ни странно прозвучит, но пани Агриппина совершенно не стала противиться, и даже не стала затягивать с воплощением идеи в жизнь.
Уже на следующий день в квартиру вломился щеголеватый мужчина средних лет в кепке и коричневых штиблетах, не раздевая которых, уверенной походкой проворно юркнул в агрипинино-климентовну комнату. К чести ветеринара, хоть он и не чтил труда жильцов, пачкая пол своими подошвами, но был довольно вежлив и здоровался со всеми попадающимися на пути людьми, и даже с некоторыми предметами. Например, честью поговорить с новым лицом была удостоена порфириева вешалка. О том, испытывала ли она какие при этом чувства и изменилось ли ее настроение, известно не много. Да и не об этом сейчас речь. Вернемся к Барсику и его посетителю.
Примерно с полчаса фершал находился в покоях Барсика и его хозяйки, и все это время, вопреки ожиданиям, оттуда не доносилось ни звука. Складывалось впечатление, что доктор очень вымотался на тяжелой работе и сейчас не преминул воспользоваться случаем немного вздремнуть. Будить его не стали, потому как все мы люди, все понимаем. Но, когда через полчаса кепка, штиблеты и вместе с ними ихний хозяин так же юрко покинули сначала барсикову комнату, а потом и его же коммунальную квартиру, версия про недосып как-то исчезла сама собой.
Вечером из путанного рассказа внучки Ворошилова стало кое-что проясняться. Оказалось, что с животиной страшного ничего не произошло, и она всего лишь отравилась чьим-то опрометчиво забытым винегретом. Прописали какие-то кошачьи таблетки и в числе прочего сделали довольно дорогой укол, который, со слов звериного медика, должен был скоро "поставить кошечку на ноги".
Минула неделя, Барсик был живее всех живых, но в его поведении периодически проскакивали какие-то странности. Размеренный и важный доселе, кот барражировал по помещениям лениво-грязноватой походкой, собирая на свой мех все то, что ранее не подчинилось ни венику, ни совку, ни даже влажной тряпке. Теперь же его движения стали порывистыми, взгляд блуждающим, а кал зеленым. Последняя деталь мало кого волновала, но Климентовна не могла не сообщить столько потрясающую новость. С ее врожденным дарованием распространять слухи и сплетни довольно странно, что это событие не появилось в газетах или не был снят новостной репортаж в разделе "сенсация недели". Все бы ничего, со странностями кота все были согласны мириться, ибо по большому счету на него всем без исключения было накладено, если, конечно, их неприкосновенность не попиралась каким-нибудь даже самым ничтожно-малейшим образом, но случилось нечто из ряда вон. И надо же такому случиться, не повезло как раз Порфирию. В один из тех редких эпизодов жизни, когда он ощущал в себе любовь ко всему живому, а особенно к мохнатому и маленькому, герой рассказа и был откровенно подло укушен за всю жизнь ни разу не чищенными, но и без того невероятно острыми клыками Барсика. Надо сказать, к тому моменту кот уже выглядел совершенно невразумительно и вел себя донельзя вызывающе. Апофеозом его развязанности стала внушительная по своим размерам и цвету отметина от укуса на порфириевом пальце правой (между прочим, толчковой) ноги.
- Чтоб ты сдох, обоссум немытый! - в резкой форме подытожил сложившуюся ситуацию Порфирий.
В ответ не последовало даже сколь-нибудь ничтожно-тихого "мяу" или хотя бы злостного шипения. Попросту на месте хозяина челюсти и самой челюсти через наносекунду уже никого не оказалось, и только завывания ветра в коридоре говорили о том, что нечто быстрое только что переместилось в пространстве, преодолев расстояние из точки А в точку Ы за невероятно короткое время.
Буквально через несколько минут рана начала зверски ныть, и даже новейшие медикоментозные препараты, к коим Порфирий относил йод, не помогали. На второй день к невыносимым болям прибавился Барсик, вдруг как ни в чем ни бывало появившийся рядом с травмированным и не отходящий от него ни на шаг. Первым благородным порывом Порфирия стало яростное метание близлежащих предметов в животное, но глядя в по-отечески добрые, ласковые бобриные глаза, человек сжалился. Очень уж было похоже, что Барсик извиняется за содеянное, и готов искупить при малейшей же предоставившейся возможности.
Слово было искренним, судя по дальнейшему поведению укушенного. Он перестал обращать котофея внимание, который, к невероятному удивлению свидетелей происходивших событий, следовал за Порфирием буквально повсюду. Надо сообщить, что даже когда укушенный Порфирий сладостно принимал ванны (насколько это возможно в коммунальной квартире), обладатель зеленого кала непременно проникал в помещение, где производилось купание, и начинал лапой перемешивать и без того достаточно горячую воду в чугунно-эмалированном изобретении человечества. Что интересно, подобное действо он производил только тогда, когда в упомянутом изобретении находилось молодое мужское раненное тело.
Несколько дней кошачье-телячьих нежностей привели к тому, что Порфирий почти полюбил грязное домашнее животное, и даже Агриппина Климентовна несколько ревниво заявила во всеуслышанье, что Барсик стал реже бывать дома.
Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта любовь человека и животного, если бы одним из вечером Барсик внезапно с диким воем не просился на ногу своего обожателя и не стал яростно грызть вчера только заботливо постиранные домашние рейтузы, которые служили хозяину верой и правдой вот уже скоро десять лет. Нападение произошло в тот момент, когда Порфирий в ожидании "Голых и смешных" задремал, сидя на табурете в кухонном полумраке.
Как объяснили позже "Гиппократы в шляпах", кот решил, что укушенный тихо и мирно отошел в мир иной, в одночасье превратившись кусок пищи.
- Все дело в том, - обрисовывал ситуацию главный белый халат, - что этот укол еще был не до конца изучен. Проводились тестовые испытания только на мелких грызунах, которые в таком аномальном поведении замечены не были. Если не считать более агрессивного пожирания подаваемых им к трапезе овощей.
- Охренеть! - мягко выразился Порфирий, удерживаемый Климентовной от проявления агрессии в отношении медицины в целом и отдельных ее представителей в частности.
- Эффект получился очень неожиданным - продолжил мужчина в халате погрязней. Если исключить из объяснения эозинофилов, сегментоядерных нейтрофилов, гамма-глутамилтрансферазу и другие интересные слова, результатом инъекции стала легкая стадия ядовитости вашего кота. Мы уже назвали этот феномен "эффектом игуаны". Совершив укус, кот со своей слюной ввел вам в кровь яд, который теоретически должен был привести к летальному исходу через пару-тройку часов. Но так как вы, молодой человек, в детстве играли в хоккей на траве и даже два раза бегали по утрам трусцой, то ваш иммунитет оказался сильнее яда-агрессора. Да и вообще, если честно, такой концентрацией ядовитого вещества убить можно было бы разве что престарелого хомяка.
- Я на вас в суд подам, если доживу!
- Да что ж вы так волнуетесь, Порфирий Довлетович? Все с вами будет чудесненько. Кстати, отчество у вас неимоверно интересное.
- Барсика верните! - завыло уже агриппининым голосом. Кремировать надо касатика.
- Ты в своем уме, бабуль? Нас потом премии лишат за выдачу абсолютно здорового животного подозрительными лицам, явно выражающим маниакальное рвение к его сожжению. Мы лучше его сами усыпим.
- Так он живой что ль?
- Да иди ты со своим котом, бабка! Со мной то что, экспериментаторы хреновы?!
- У вас эмоциональный всплеск и непреодолимая тяга порвать нам барабанные перепонки. В остальном, вы вполне здоровый и возможно даже счастливый человек.
С этими словами оба халата переключили все свое (а заодно и часть порфириева) внимание на хозяйку животного, подробно описывая процедуру возврата млекопитающего по месту прописки. Рассказывая бабуле различного рода веселые истории из прошлого, белые одежды весьма умело уходили из зоны выяснения отношений в радостную и умиротворенную область "ах как же все-таки в прежние было несравненно чудесней!"
Возвратясь домой, Порфирий задумчиво разложил перед собой скатерть воспоминаний последних дней и отчетливо вывел мысль, что в его нетленном труде обязательно будет толика загадочного, неизученного и возможно даже мистического.