Со временемъ изменяется значенiе не только словъ, но и ихъ частей: напримеръ, приставокъ. Раненiе въ 19 веке называлось «пораненiемъ». Названiе одной изъ русскихъ казней, применявшихся вплоть до восемнадцатаго века: УРЕЗАНIЕ ЯЗЫКА.
Письмо первое. Урезанiе языка
Многимъ хорошо осведомленнымъ и вполне добросовестнымъ изследователямъ, особенно подвизающимся въ области естественныхъ наукъ — не въ силу ли ихъ рода занятiй? — свойственно убежденiе въ томъ, что новое — едва ли не непременно лучше прежняго, что всякое измененiе заключаетъ въ себе улучшенiе. Старое тогда воспринимается какъ ненужное средостенiе, какъ досадная помеха, преграда на пути къ усовершенствованiю, которое неизбежно произойдетъ, по прошествiи времени и при отсутствiи упомянутыхъ помехъ. При такомъ взгляде на вещи часто упускается изъ виду то обстоятельство, что это "старое" служило известной пользе и, быть можетъ, послужитъ ей еще, если не будетъ понапрасну отброшено ради неразумно подхваченного "нового".
Наши сегодняшнiя языковыя раны суть прямое следствiе такого разрушительного, губительного новшества. Начнемъ съ самого спорного -- съ правописанiя.
Приведу несколько примеровъ ущерба, нанесеннаго языку неумнымъ изъятiемъ несколькихъ буквъ. О мире, мiре и мvре говорили уже такое множество разъ, что стыдно было бы повторяться. Скажу только, что по вине нашего злосчастного кривописанiя умерло названie толстовскаго романа, умерла и поговорка "однимъ мvромъ мазаны".
По вине отмены различенiя "они — оне" умерли десятки рvфмъ, целые стихотворенiя, где игра словъ построена на разнице между мужскими и женскими местоименiями.
По вине "упорядоченiя" падежныхъ окончанiй погибла блоковская строка: "Твои мне песни ветровыя / Какъ слезы первЫЯ любви". Теперь мы вынуждены читать вместо "слезы первой любви" (что было бы упоительно прекрасно) — "первые слезы любви" (что попросту безсмысленно). Такихъ случаевъ множество и у Пушкина, и у другихъ.
Какъ писалъ проф. Ильинъ — кстати, современникъ и противникъ большевицкихъ новшествъ — вследствie одной только отмены ятя на письме потерялось различie въ словахъ: "ели" (деревья) и "ели" (питались), "лечу" (на самолете) и "лечу" (пользую больного), "еду" (двигаюсь) и "еду" (пищу), "веденiе" (знанiе) и "веденiе" (отъ "проводить"), "некогда" (нетъ времени) и "некогда" (когда-то), "есть" (имеется) и "есть" (питаться), "темъ" (предметовъ для беседы) и "темъ" (указательное местоименie), "леса" (леска) и "леса" (рощи), "горе" (вверхъ, ввысь) и "горе" (несчастье), "пренiе" (споръ, препирательство) и "пренiе" (намоканiе, гнiенiе), "железа" (gland) и "железа" (металлъ), "вести" (водить) и "вести" (известiя). Подобныхъ примеровъ — десятки и сотни. Языкъ, который прежде без труда справлялся съ задачей различенiя въ письменной речи словъ одинакового звучанiя, теперь обреченъ на безсмысленную путаницу.
Приведу еще несколько строкъ изъ статьи проф. Ильина:
«Есть и общiя правила. Напримеръ: слова, начинающiяся съ "не" — ничего не отрицаютъ, а устанавливаютъ только неопределенность: "некiй, некоторый, несколько, некогда"; а слова, начинающiяся съ "не" — отрицаютъ: "нелепый, неграмотный, нечестный, некогда". Еще: вопросы "куда?" и "где?" требуютъ различныхъ падежей; отмена буквы "ять" убиваетъ это правило. Куда? "На ложе", "на поле", "въ поле", "въ море" (винит. падежъ). Где? "На ложе", "на поле битвы", "въ море" (предложный падежъ). Пуля попала ему въ сердце (вин. пад.); въ его сердце печаль (предл. пад.). Еще: "чемъ" есть творительный падежъ отъ "что"; о "чемъ" есть предлож. падежъ отъ "что"; смешенiе падежей есть занятiе грамматически разрушительное. Еще: "синей" есть сравнительная степень отъ "синiй" (волны синей стали); "синей" есть родительный падежъ отъ прилагательнаго "синiй" (волны синей стали; но разве сталь есть образецъ синевы?).»
Отмена ятя безо всякой на то нужды еще отдалила насъ отъ народовъ, говорящихъ на другихъ славянскихъ языкахъ. Человекъ, умевшiй съизмальства различать на письме ять и "е", понимаетъ, почему вместо "бесъ", "хлебъ" и "место" по-украински пишуть и говорятъ "бiс", "хлiб" и "мiсто", а по-польски "biały" вместо нашего "белый". Такой человекъ богатъ знанiемъ исконныхъ питательныхъ связей своего современнаго языка съ родственными языками и съ собственнымъ прошлымъ. Такой человекъ, когда въ жизнь его входятъ новые предметы и понятiя, способенъ на то, чтобы придумать новые слова, выращенные изъ родныхъ корней или позаимствованные у близкородственныхъ славянскихъ языковъ. Можно было бы многому научиться у славянъ. Чехи, напримеръ, проживъ едва ли не 700 летъ подъ духовной опекой Германiи (Австрiи), не только не утеряли своей языковой самости, но и нашли удачные соответствiя немалому числу заимствованныхъ словъ: "дивадло" вместо "театръ", "гудба" вместо "музыка", "деины" вместо "исторiя" и т.д.. Поляки говорятъ "самохуд" вместо "автомобиль" и не находятъ это страннымъ. Наше же кургузое словотворчество свелось въ последнiе годы почти единственно къ тому, чтобы бездумно и неразборчиво заглатывать тьмы и тьмы англiйскихъ словъ, и, не усвоивъ какъ следуетъ, снова изрыгать ихъ на страницы всемирной Сети и повременныхъ печатныхъ изданiй.
Къ слову, о прошломъ. При разговоре о русскомъ языке не надо забывать о томъ, что въ теченiе целого тысячелетiя — почти всего письменно переданного намъ прошлого Россiи — единственнымъ способомъ существованiя народа была православная вера. Это обстоятельство можетъ радовать или возмущать, но это правда. Въ стране, состоявшей на девяносто сотыхъ изъ крестьянъ или ихъ потомковъ (купцовъ, мещанъ) сведенiя о мiре, самое мiровоззренiе складывалось вь основномъ подъ влiянiемъ православiя. Еще разъ повторюсь: къ счастью или нетъ, но это было такъ. Менять это можно и, наверное, нужно. Но ломать это — какъ ломали большевики — означаетъ ломать становой хребетъ всего языка. Все мы по сей день говоримь "ничтоже сумняшеся", "и иже съ ними", "и присные его", "гласъ вопiющаго въ пустыне", "страсти" (т.е. крестныя муки), "спаси Бо(гъ)", "всехъ и вся", "притча во языцехъ", "накануне" (т.е. первоначально — на Каноне Св. Андрея Критскаго), "воскресенье", "крестьянинъ" (т.е. христiанинъ), "у/юродство", "несусветный" (т.е. потустороннiй"), "катавасiя" (родъ церковного пенiя), "vпостась", "светопреставленiе", "до второго пришествiя". Слова "восторгъ", "восхищенiе", "обуреваемый", "причастiе", "долготерпенiе" и десятки другихъ первоначально применялись въ строго определенномъ духовномъ значенiи и лишь много позже стали достоянiемъ (кстати, это еще одно такое слово!) светскаго словаря. Почему мы говоримъ "во-первыхь", а не просто "первое", какъ англичане и немцы? Потому, что за каждой литургieй священникъ поминаетъ святыхъ, а самыхъ почитаемыхъ — "во первыхъ" (т.е. среди первыхъ). Желая того или нетъ, мы все говоримъ на древнемъ языке, унаследованномъ отъ глубоко веровавшаго православнаго народа, на языке, полномъ своихъ непреложныхъ законовъ, отвергать которые мы не вправе.
Объ этихъ законахъ нельзя забывать и в вопросахъ правописанiя. Историческое (а не фонетическое) правописанiе не препятствуетъ развитiю языка во всехъ иныхъ отношенiяхъ. Если бы для "современности" языка нужно было бы непременно видоизменить его правописанiе въ соответствiе съ произношенiемъ, то по-англiйски (вполне современный языкъ, не правда ли?) мы бы писали "inof" вместо исторического "enough". Такихъ примеровъ — сотни. Русскiй языкъ не обладаетъ и никогда не обладалъ чисто фонетическимъ правописанieмъ. Более того, выравниванie правописанiя "подъ произношенiе" нанесло бы языку огромный вредъ, разорвавъ те смысловыя и этимологическiя связи, которыя очевидны только при историческомъ правописанiи. Просвещенные народы это понимаютъ, поэтому никому и въ голову не приходитъ кореннымъ образомъ изменить правописанiе англiйскаго, французскаго, испанскаго языка. Предпринятая несколько летъ назадъ попытка очень осторожного, половинчатого упорядочиванiя правописанiя немецкаго языка вызвала бурю возмущенiя по всему немецкоязычному мiру, и иныя страны вовсе отказываются следовать этимъ переменамъ.
Фонетическое правописанiе -- пустое стремленiе, недостижимое состоянiе языка. Произношенiе постоянно меняется, и внешнему облику древнихъ словъ никогда не поспеть за новымъ выговоромъ. Напротивъ, бережно поддерживая преемственность прошлого и настоящего, народы приумножаютъ свою памятъ, облекаютъ свой опытъ въ непреходящiе, долговечные слитки мудрости, названные, по еvангельскому слову, глаголами вечной жизни. Вспомнимъ, что къ латинской азбуке, которой доныне пользуется вся Европа, только прибавляли новыя буквы, не отнимая понапрасну ничего. Вспомнимъ, что возродившiйся изъ пепла ивритъ по своему древнему обычаю вовсе обходится на письме одними только согласными -- и тысячи тысячъ учатъ этотъ языкъ, невзирая на трудности. Вспомнимъ, что народъ островного Китая до нашихъ дней хранитъ еще древнейшiй образъ своего письма и при этомъ терпитъ ничуть не больше неудобствъ, чемъ те китайцы, что живутъ подъ игомъ большевиковъ на материке и пишутъ по указке властей "упрощенными" письменами.
Ведь целые века необходимы для того, чтобы возникли смысловыя связи между словомъ, его написанiемъ и значенiемъ. Разрушить же эту преемственность можно и однимъ варварскимъ декретомъ.
О вещемъ и вещахъ (вь связи съ ятемъ) я уже писалъ. Слово "вещiй" тысячу летъ писалось черезъ ять. Для всякаго грамотнаго была видна связь этого слова съ писавшимися также черезъ ять словами "ведать", "весть", "совесть" и т.д. Для всякаго грамотнаго было видно отличie этого слова отъ слова "вещь", которое писалось и тогда черезъ "е". По большевицкому же скудословiю разницы нетъ. И вечная вещая весть стала вещью. А мы потомь, десятилетiя спустя, глубокомысленно замечаемъ, что языкъ, его уровень не только выражаетъ мысль. Онъ и определяетъ мысль. И ужъ какъ говоримъ — такъ и думаемъ, такъ и поступаемъ. Такъ и живемъ.
А говоримъ мы дурно и убого. Въ короткомъ письме трудно разсказать обо всехъ болезняхъ современнаго русскаго языка. Поэтому ограничусь темъ, что пока просто назову главнейшiя изъ нихъ:
I. Англицизмы.
II. Большевицкое наследство.
III. Уголовное влиянiе.
IV. Оподленiе.
V. Общая безграмотность.
Въ следующихъ письмахъ я подробно разскажу о каждомъ изъ перечисленныхъ выше языковыхъ пороковъ.
Примечанie:
Напомню, что после того, какъ подъ давленiемъ предводителей законно избранной Государственной Думы Николай II отрекся отъ престола въ пользу своего брата Михаила, последнiй оставилъ вопросъ о своемъ возможномъ царствованiи на усмотренiе Учредительного Собранiя. Когда же въ январе 1918 года законно избранное Учредительное Собранiе было разогнано большевиками, всякая преемственность власти въ Россiи прекратилась. Следовательно, изданный т.н. «советомъ народныхъ комиссаровъ» декретъ о новомъ правописанiи не имеетъ никакой законной силы.