|
Соглядатай
Да, дорогой друг, верно, и впрямь пришла пора назвать вещи своими именами. Я — соглядатай. Нет нужды, что меня еще не схватили: это может случиться в любое мгновенье. Вам, как и всякому чуткому, ведомо, что наша защита подобна домику садовой улитки, который мнится прочным только ей самой.
За долгие годы моего потайного житья мне почти удалось слиться с местностью. Когда среди бела дня я без малейших угрызений совести вышагиваю по кишащим движеньем улицам моего приемнoго города, то и самый пристальный осведомитель метких местных властей едва ли догадается, что я за птица. А уж в автомобиле... но об этом после.
А ведь скрываться от их любопытных глаз совсем не так легко, как Вы, должно быть, думаете. Положим, и начинающий простак смекнет нацепить вошедший третьeго дня в моду картуз из рыхлой ткани и широкие мешковатые панталоны без штрипок: здесь теперь все так ходят. И как ни противилась моя бедная столичная душа такой гадкой вульгарности, но в этих краях решительно не признают никаких шейных платков, а, напротив, разгуливают по большей части в косоворотках или в безвкусных поддевках, которые они именуют "свэтер", на английский манер.
Но ведь друг мой, платье — это ещe далеко не все. (Хотя и это — не безделица: из-за одного только платья наши разведчики годами остаются на подозреньи у местных жителей, так что не могут ровным счeтом ничего сделать. Мы же так ничему и не научимся. Известно ли, например, нашим так называемым осведомителям, что здесь днeм с огнeм не сыскать мастерской, где починяют трости? Так что не трудитесь и спрашивать. А башмаки? А калоши?) Трудности и отличья наваливаются на нашего брата тотчас же, чуть только мы переплывeм пограничную речушку и, переодевшись за подбитой ветром ракитой, выйдем из редкого леска к первой на их стороне железнодорожной станции. Тысячи мелочей, точно капканы, вытягивают из обрамляющих тропку кустов свои маленькие зубастые пасти. Как покупают поездной билет? как в городе заказывают мотор (там почти вовсе нет извозчиков)? А уличные продавцы газет? А бабы-приказчицы в казенных лавках? как, позвольте Вас спросить, следует их величать? Наше начальство основывает своe прямо-таки преступное легкомыслие в засылании шпионов единственно на том обстоятельстве, что здешний язык весьма походит на наш, но Боже мой! сколько раз я попадал впросак, приглашая моих туземных друзей поудить вместе рыбу, тогда как они вот уже едва ли не полстолетия, как только и знают, что ездят на рыбалку. Как ни пытайся, ты всe время проигрываешь, и первый же городовой прилепливает, словно сургучную печать на двери арестованного, краткое и новое слово "права", пока твои растерянные губы ещe лепечут никуда не годное "удостоверение". Да и просто предложить попутчику в купэ коробку папирос выглядит в высшей степени странным; тут многие, правда, носят с собою пачки сигарет, но никому их не предлагают, а, наоборот, одалживаются, не чинясь, прямо на улице, ожидая при этом, что тот, к кому они обратились, вытащит только одну сигарету из бокового кармана...
Вообще, некоторым представляется жестокою шуткой, что когда нас забрасывали (иных в буквальном смысле — с аэропланов), то единственным заданием было — узнать, в чем состоит наше задание. Говорили тогда, что прочее после приложится и дело пойдeт совсем легко, но проходят годы и годы, а мы всe бредeм в потeмках, ища, наконец, прочесть не выданный нам секретный пакет. Вот и бывает часто так, что наши агенты оказываются на виду именно тогда, когда их (как всех когда-нибудь) переезжает поезд вдохновенья, так что они и слова вымолвить не в силах, не говоря уже о твeрдых и матово-шероховатых словах местного языка. Вот тут-то их и берут: в миг, без труда и с поличным.
На днях со мною почти случилось такое. Был некий безымянный понедельник, тусклые желтоватые сумерки, и мне приелось ездить в автомобиле по городу, самая наружность которого представала безнадeжной, словно скверный анекдот. У меня хороший автомобиль. Когда я разъезжаю в нeм с поднятым верхом, многие почти готовы поверить, что я богат; и тогда прощают мне и воротнички, и мой любимый галстух, и все моe невозможное существо, которое прокручивается мимо местных, плотно сцепленных зубчатых колес, словно бесполезный ключик в сломанной заводной игрушке. Но бесконечная езда мне прискучила, и, сочиняя мысленно это самое письмо к Вам — о неосторожность! — я забрeл в закрытый на просушку парк. Аккуратно выстриженная куртина милосердно скрывала шумный проспект, где на огромном щите полураздетая барышня сладострастно обнимала новейший электрический прибор, призванный, сколько я мог судить, изрыгать по требованию владельца консервированную музыку. (Здесь положительно необходимо обладать подобными вещами и очень часто обменивать их на новые.) Я просидел в задумчивости довольно долго, иногда записывая сравнительно невинные мысли на оборотe просроченных векселей. Несмотря на то, что лавочки аллеи в этот час были без исключения пусты, прямо рядом со мною на скамейку опустился ещe нестарый господин вполне местной внешности и повадок. Всe в нeм было бы привычно и безлико благонадежным, если бы не толстый том подмышкой. "Для провокатора приeм довольно грубый," подумал я. "Хотя, с другой стороны, разоблачения обыкновенно устраиваются прилюдно — лишь тогда они чего-либо стоят. А здесь... к чему?" Меня защищало от него одно только силовое поле незнакомства. В любое мгновение даже косвенный взгляд мог побудить моего соседа прорвать это поле каким-нибудь бессмысленным вопросом, вроде тех, что о времени или о табаке. Но скользнув боковым зреньем, украдкой, почти ненароком в его сторону, я вдруг заметил, что незнакомец указывает мне на что-то. Я проследил за направлением его руки и увидел, что напротив, над проспектом, в крикливом многоцветьи рекламных щитов выделяется скромная синяя доска, на которой сделана белыми буквами некая надпись. Я водрузил на нос пенснэ и, уже читая написанное на доске, услышал, как мой сосед читает эту же единственную фразу вслух, голосом, дрожащим от волненья, но неожиданно приятным и с явно нездешним выговором:
Но жизнь, словно осенняя тишь,
Составляется из мелочей.
И в тот же миг я ощутил в щемяще родном его акценте и в этом беспомощном жесте, и в самом наклоне голоса,
что танк произнесенной им фразы...
которая, конечно же, была:
и невесть как очутившейся здесь цитатой из нашего общего,
одного-единственного любимoго на обоих берегах поэта,
и текстом нашего общего, внезапно обретенного заданья
...разом сломал мою строившуюся годами, хрупкую, как яичная скорлупа, баррикаду и покатил по голой и беззащитной равнине чистосердечного признанья. Как меня разоблачили! Запираться было бессмысленно. Он мог быть только одним из нас.
|