Один. Тогда папа сказал мальчику: Поедем, посмотрим, как улетают самолёты. И они сели в старенький, салатного цвета, автобус с полуовальными задними окнами, и поехали пустынным проспектом Побед мимо одиноко распахнутых, забытых парадных ворот города, в новый аэропорт. Должно быть, была весна, потому что по сторонам дороги чернели влажные поля, и даже в полуденной, такой всегдашней дали витало неуловимое, пронзительное обещанье. Нельзя сказать, чем отличен ранневесенний воздух от торного, пыльного большака лета, но нельзя и не заметить этого отличья. Проникая из будущего всемогущим задним числом, приникая к незамутнeнному ещё роднику ожидания радости, научаешься и упиваться уже самим этим предвкушеньем. Но тогда, ожидая, мальчик с такой безусловной лeгкостью перенeсся в будущее, что путь промелькнул, едва быв осознан, точно голубиное крыло над задумавшимся памятником, возле которого ждёшь и ждёшь любовного свиданья. Поэтому путь скоро кончился, и дальше была одна только цель. --- Дальше, в окнах аэропорта, на пандусах, на лётном поле было только одно: небо, полное золотой и лазоревой неги, небо, безграничное своим величием и счастьем, небо, само бывшее счастьем, само бывшее самоценною целью, у которой сходились все земные дороги и падали все земные преграды, небо, синее, как синь той последней, окончательной и упоительно счастливой страницы в школьном учебнике истории, где над круглым и зелёным, как земля, куполом торжествующе, восхитительно и неопровержимо реял яркий и гордый лепесток кумача. Когда - почти без слов - напоследок, под занавес школьного года, читалась эта страница, за свежевымытыми окнами гремел необоримый май, возвещая исход из душного плена и новое лето, и летящие к солнцу качели, и счастье воли, родины и мечты. --- Таким было небо, и в него уходили белые самолёты и белые облака, и белые платья и платки провожавших, и белые башни аэропорта, и белые стволы окрестных берeзовых рощ, и белая, теперь сгустившаяся дымка детства - но папа ещё держит мальчика за руку, и до тех пор оно ещё не совсем растворилось вдали. Детство ---
Два. Теперь ноябрь. Природа -- не ласковей и не ближе, чем тот заунывный, потусторонний странный звон, когда морозной ночью бредeшь в тeмном поле вдоль опор электрических линий. Гнетeт чахоточное дыханье ноября, и неподъёмный купол северных широт давит на плечи немилосердным грузом. Света словно не было никогда. Лютая мгла сотен однообразных, замурованных в кирпичные мешки осеней змеится в полутeмных проулках-тупиках, крадeтся за мной по пятам. Она обращает улицы в один наглухо заколоченный чeрный ход. Она проникает в запотевшие от тухлой влаги окна старого здания аэропорта. Она стелется над кислой жижей дорожек, над гря зным крыльцом. Она пропитывает уныло-мрачные одежды прохожих, наполняет собою их сырой табачный дым, застит глаза, душит грудь, темнит мысль. --- Были дни сборов, унизительные хлопоты, трепет из-за гордящихся своим значеньем ничтожных пустяков. Были часы прощания, слeзы, остановленные у самого края глаз, милые, безсильные слова. Были минуты тишины, когда, словно три ангела на фреске Живоначальной Троицы, три человека за столом замирают в молчаньи, настигнутые внезапным и неодолимым, последним коротким знаньем. Теперь наступает миг разделения, тот самый миг, в который, преисполненные совершающимся, провожающие и уходящий как будто поникают взглядом внутрь самих себя, впервые за долгий срок отвратившись друг от друга. Вот тогда-то и рождается разлука. Она встаeт между нами призрачной тонкой стеной - но нет больше пути назад. --- Так ещё будет с нами позже: мы ещё увидим, катясь на машине под южным солнцем, как на шоссе вдруг появляется узкая белая полоска. Что стоит пересечь еe? но вот она уже ширится, раздваивается, меж ея половинок возрастает треугольник дёрна, травы; затем - нелепые столбики, железная ограда; и вот уже полотно дороги разрывает надвое, полосы бетона взмывают в сторону и вверх, а дальше, под лихим указателем, они разлетаются - я на север, ты на восток - и поминай как звали. Да, так ещe будет с нами позже; но сейчас, впервой, это душит комом в горле и нескоро забудется. --- Мы поникаем взглядом внутрь самих себя и впервые оглядываемся. Над нами нависает наигранно-румяное гипсовое небо придуманного рая - самодовольный грим дряхлого, больного, злого отечества. Среди белых, сыплющихся от старости снопов дородныя крестьянки тянут пухлыe руки к люстрам потемневшей языческой бронзы. Приземистые колонны, увенчанные комбайнами в зарослях коринфских капителей, чередуются в карауле с чугунными копьями македонской длины. В огромных дубовых дверях открывается прорезанная с боку скупая калитка. Перед нами - хлюпающий досчатый настил, два бетонных забора по краям, чeрное небо с кусками колючей проволоки в щелях. Прощание с родиной... В разрывах, за щедрыми, хотя немытыми усадебными окнами зала прощаний, стелется шинельно-грязная, талоснежная мгла.
Три.Однажды, в случайном городе, вернeтся этот день. Он вернётся, как вернулся тогда, с цветами, гармонью и платьем в горошек, на нашу улицу праздник. Помните, родные, как он вернулся? Пыля босыми пятками по площади посeлка? Когда в первый и последний раз за нашу с вами ещё не скрывшуюся за поворотом, ещe всем памятную жизнь, наши деды расправили плечи, и, обняв подруг, смотрели поверх толпы в небо, где плыли журавли? Вот так же наступит и он, этот день, в не относящемся к делу, вполне постороннем городе, куда единственно по прихоти нас забросит колченогая судьба. Там будет широкий бульвар, ведущий к морю, и солнце тоже будет широким, ласковым, всепрощающе щедрым.
Мы пройдeм по безбрежной, до лоска гладко вымощенной авениде к самому берегу и там остановимся чуть в стороне от стройно-башенного, похожего на иную ратушу, здания порта. Там будет дуть с нерасходною свежестью крепкий, здоровый бриз, и сильная, яркая листва сделает каждый вёдряный день ликующим, как Вербное Воскресенье. У причала мы взойдeм на весело скрипучие, смолистые сосновые мостки.
Мы пойдём вдоль по набережной в растущей чeрной мантии теней и в парадных эполетах червонного пополуденного солнца на раменах наших.
Мы вдохнём полной грудью распахнувшуюся гавань, всю её, единым духом, с криками чаек, просмоленными сваями и парусом вдали, с угольным гудком ворчливого лесовоза, с дразнящим ароматом очагов прибрежных харчевен и особым ветром из реющих на рейде флагов невиданных стран.
Мы окинем взором, парящим, как ястреб над вечерним морем Ясности, все изумрудные рощи, все гористые отдалённые острова, все струны исполинского моста, перечеркнувшего залив, все карминные кровли предместий и стройно-стеклянные скалы нового города --- и, повинуясь непостижимой воле, для нас одних, из эфирного, тонкого дома между небом и простором океана, придeт тот самый, легендарный, зелeный луч надежды.