Следующий год прошел вхолостую, выпустив кишки. Летописец, поняв, что лету - писец, лишь глубоко вздохнул - писать не о чем. Коматоз в мире какой-то, а может, летописец в коматозе.
Под новый год чухалась в воздухе туча, что размазалась по небу толстым слоем, как масло по спине, но наш героиновый герой не уловил гадости, летящей из-под птиц, лишь стал усиленно искать диапазоны, еще не захваченные психотеррористами - шансоньетами.
Я же вновь подумывал внезапно подохнуть под забором с надписью "хуй". Но мешала мне кошка, похожая на человека ушными клещами, да к тому же отравленная "гастрозолом" житейская и постоянно повторяющаяся история про сочинение в одно слово на тему "Как я провел лето" - "Хуево". Резюмируя десятки этих сочинений, можно написать сочинение "Как я провел жизнь" в три слова - "Все также хуево."
Ведь в моду вошли темы "Как я провел ментов", "Как я провел государство", и сочинение-утопия "За что бы я хотел сесть".
Ну да ладно.
Летописец хотел уж было заподозрить в том гнилую политику вербовки тетрадными клетками, дабы особо вдумчивый школьник видел в своих размышления решетку, как предел такого пути.
Не тут-то девок драли!
Получил под дых стальным кулаком чугунной средней руки - на то моя воля была.
Достал уже летописец во всем мою маму подозревать!
Летописька!
Уставился червонными мастями во очи мои небездурманоблестящие, да и закинулся медовыми акварельными красками. Ушел на небольшое безвременье в то насыщенное черное, оставив тут меня и свою задницу в червонных семгах, что повырастали у ведьмы Лизы в меру отрубленных пальцев более доступных сук, суков и сучков.
Судьба материализовалась - лежит обрезанным шпальным бруском, но сплошь червонная от ржавчины чугуна, яким до сей поры и тешится мой лоб. Зато мечется пошустрее Меченного, типа экспресса, сталкивая встречные препятствия, царапается, тварь мягкоговенная!
Херовые мозги Элки (так ласково-ненавистно звала меня Лили Брик, ушедшая от Маяковского к Ив-Сен Лорену, а от него ко мне, от меня - к Лешке, жизнью своей показала путь поэзия - шмотки - вредность - пиво, как неразделимость понятий) перекинули свои функции на нечто, висящие между ног, напоминающее по форме продолговатый мозг, ввиду полного отсутствия какой-либо занятости сего органа. Тот же, вдохновленный оказанным доверием, перестал писать, а начал писать, почесывая в перерывах червонную умную головку со случайно прилипшими волосками.
Хер ебнул - мир вздрогнул.
Собирается к осени всем о своем спермотоксикозе понарассказывать.
Сие баллататорство приникло к идеям все ни как не могущего сдохнуть Котлера, чей помет требует от меня ведьма Даша, набычившаяся на меня и наконец-то начавшая обращаться к искрометаниям с-под копыт в кроссовках "Riibok" не иначе, как "ваше величество".
Как говориться, не дает, так выдай.
Летописец громко храпнул и перевернулся на другой бок, что к сердцу ближе.
Тьфу, гад!
Абсурдные личности прочли "Черное" и позакрывались к мертвой бабке, висевшей в те времена под моим потолком, словно украшение. А Илья - и вовсе помер.
Все там будем - фест закатим.
Абсурдность оттого и скопытилась, что номинальную реальность, коя является мне в кошмарах образом Гойя (Goyya.iso), знала, и знала, что по отношению к ней абсурдно, что нет, а что червоно.
Более не рыгаем.
Я - чтоб красок больше было.
Чтоб не только летописца они торкали, но и каждого - чтоб счастье в мире, или хотя бы - счастливые в морге моргающие ушные клещи, спиздившие бюллетень еще в декабре того года, все никак не могущие решить, кого ж раком в президиуме поставить, квадратным глазом не увлекающимся по настоянию летописца, посему не знающим, что без них все давно решили.
А вином и водкой тому - беспроигрышный лозунг "Превед, медвед!" кандидата "Единой Олбании", где каждый "креведко".
Олбанцы и не догадываются, что их еще и подонками кличут.
Не дагадываюцца, гаварю, што падонки вы!
То ж мы с Марлевичем учудили, когда нам быдло предлагало читать не Макиавелли и Кафку, а Стендаля и этикетки на бутылках с термоядерным пойлом. Ну не вставляет нас Стендаль, не торкает, словно и их прежний президент Путин. Putin - don't put in.
А бедный Фридрих Ницше в гробу уж так завращался, что погиб безвозвратно, как разгрызенный Заратустрой гнилой орех.
Ведьма Лиза перегнула линию своего поведения после того, как тройной язык побывал в ее рту, открыв ей двери в мир плотских удовольствий однополой любви, словно в песне одной известной американской панк-рок группы.
Ничего, скушаем!
Овечка Долли потеряла работу - редактировать более некого. Егорка пережил реанимационный период, но умер через три с небольшим года, откинувшись от дрочесранка коммунистов нафарева!
Элка стал вокруг себя воду мутить, и сам в омуте оказался. Друзья возомнили его реинкарнацией Летова, и Долли на время притихла, утерла слезки. Ждет теперь, что Элку редактировать будет, да только хер ей в ее овечье рыло до червонной шкуры. На валенки Лизке пойдет, жопа с ручкой!
Сам же Элка не удовлетворен сексом в конце апреля, о чем периодически жалуется по телефону сатанистам - футболистам. И, как ни странно, находит поддержку с другой стороны невидимого провода зарядного устройства.
Розетки сейчас такие делают, что никакой ребенок пальчик туда не засунет - узкие очень.
Самые одаренные и умирают, а быдло твое блевоподобное остается.
Ишь как! Спит, а соображает! И губами шлепает!
Рыбешка - губешка, только жуткая, как скалярия.
А один из сексоголиков стал прошлое вспоминать с небольшой примесью психоделиков, на что интеллигентный русский сатанист Саша велел внимания не обращать, так как кого ныне не глючит из-за воздуха этого зачумленного, который и есть самая устойчивая галлюцинация. Причем настолько бессмысленная, что сам Медвед перекрестился, посчитав ее идеалом президентской работы.
Это у хохлов президент - сыр, а у нас - слезоточивый газ.
ЦРУ с жиру бесятся, указками прочим нациям в нос тычут и приговаривают "не пропадем, всех взорвем, бля!". Ага! Мама-то спичек не купила!
Элка же тут интрижку растянул покруче апрельского разврата - дошла до мозгов его окропленных не белым, а самым, что ни на есть червонным портвейном и запахами спизженных "D&G" мысль одна порядка полутора тыщщ суток не дававшая ему покоя - на журналисток ныне глазеть модно стало.
У Элки-то под рукой всегда какая-нибудь да валялась, возбуждая его на новые подвиги, хоть и на стороне, что тоже не всегда. Не говорите теперь, что журналистки и Элкой не пахнут - еще как пахнут, порой пострашней, чем сам Элка.
Семечки жрать стал, хрен такой, да зубы понемногу выплевывать.
Лагуновизм теперича до апофеоза дорвался и с горки - бубух! Но отец лагуновизма не унывает, ходит по поликлиникам, да цифры мерзопакостные отоларингологам на ухо нашептывает, и в ответ слышит "ЧЕ?". А ниче! Здоровы мы! Еще здоровей, чем прежде!
Но летописец очухался от Морфеевых паклей, скукожил морду в кулак и продолжил песцов во всем разглядывать.
А знаешь, спрашивает, как щас модно слово из трех букв заменили другим словом тоже троебуквенным - чтобы любимой фразы не испоганить, дескать, "иди на три буквы"?
Не знаешь? А вот как - эмо!
Ну-ну, такой - то пакостью земля русская, как сыпью, покрывается, а он блядей успокаивает, типа, работы вам прибавиться!
Ведьма Лиза по их поводу высказывала такие фразы, с какими все сопливые да развратные эмофобы соглашались. А ведьма Даша, наоборот, себя к ним причисляет, вычисляя доходность своего тела под такой наклеечкой.
Козьма Прутков из мозгов не выходит.
Элка же по городам помчался, словно из огня вырвался, но угнетать стало сие путешествие. Хотя и расчет в том был великосветский, ради коего Элка домой раньше времени не вернулся, решив не зайцев, так с десяток кроликов одним бабахом бабахнуть. О чем молчал, и не расскажет никогда да никому, даже за миллиард падающих курсом баксов.
Надо-то всего семь штук, правда, в Америкосово такие не водятся.
У юсовцев импотенция началась - до смерти затрахали их шлюхи - гастарбайтеры.
Я в окно прыгнул, да странное дежа вю нахлынуло - от жане вю открестилось. А вместе они дают объективную реальность. Но в отдельности и упасть по-человечески не выйдет.
А войдет охуенно, подмигивает средним пальцем летописец из своей кулачковой морды, да мошек со лба языком сгоняет. Корова, блин!
Журналюги на танцульки ходят, охота выебнуться как-нибудь еще, за пределами местных газет и журналов.
Лазаревой через полнедельки двадцать один ебнет, а она башкой своей мелированной совсем не думает - АКМом влагалище тешит. А ведь мы с летописцем ей предлагали... Э-эх, бабы-стервы!
Застрял Элка в проеме оконном между дежа и жане под фамилией вю. Застрял, и висит, что дальше будет, ждет.
Летописец ему не думает мешать, чернила пьет и к стенке поворачивается, как кол на дворе Ивана Грозного, грозового даже, бровю обритую нахмурившего, гроздями червонного винограда от таэквондистов отбивающийся, как котлета перед жаркой погодой синоптических утех и у других мысли ворующих, чтобы сдать кровь, обеспечивающую кров с кровлей, заменившей Элке крышу на время бевременного полета со второго на третий перебегающий блок-постными блюдами открывшим огонь по этой трещине, где и зацепился ногами наш героиновый герой, брызжущий червонными червонцами с забытыми навеки черепахами - ниндзя на гербах, разделившими меж собой и Элкой его жизнь, сигареты, перегар, шизофрению и это накатившее червонное - червонное - червонное...