|
Война - всегда глупость. Война, инспирированная магом - глупость в превосходной степени.
Когда-то здесь был город. Давно. Река изменила русло, люди ушли следом, ветер разрушил стены, в руины вползла пустыня.
Интересно, почему после всяких катаклизмов часто оказывается, что из всех творений рук человеческих уцелели одни кладбища и храмы? Кладбище, правда, засыпало, а вот храм выстоял - против времени, ветра, песка и запустения. Только теперь на опустевшем троне, вместо статуи бога, восседал человек. Вполне живой и даже практически вменяемый, не смотря на то, что многие имели основания в этом усомниться.
Человек был магом. Человеку хотелось власти - совершенно человеческой: корону, дворец, государство, подданных, ну и что там ещё обычно прилагается. Поэтому он раздобыл армию - частью наёмную, частью нечеловеческую, частью неживую - и начал завоевания. И, как это нередко бывает, остановиться уже не смог.
* * *
Ситуация была идиотской. И прогнозируемой. До идиотизма. Если у вас есть куча беженцев, которую нужно протиснуть через переправу, и родная действующая армия - в трёх днях пути от неё, кому придётся принимать бой? Правильно, вам, потому что противнику тоже позарез на эту самую переправу надо. Классика жанра.
Предполагается, что когда вся уходящая толпа пройдёт сквозь тоннели, их обрушат. И пусть тогда эти образины, кем бы они там ни были, попробуют через горы перебраться. Но времени катастрофически не хватает. Потому что никто не подумал, что эти уроды пойдут там, где не только оазисов, но и колодца ни единого нет. И даже если весь отряд, сопровождающий беженцев, здесь поляжет - а так, само собой, и будет - это почти никого не спасёт.
Подход к тоннелям прикрывают заграждения - частью естественные, частью рукотворные. В самом низу, у первой линии, держать оборону будет легче всего - сквозь камни никакие армии ходить не умеют, проходы поуже - завалили, один остался. Возле него сейчас и стояли двое - маги, шедшие с отрядом. С одной стороны - роскошь. С другой - ничего.
- Лес, шёл бы ты наверх.
Тот, к кому обращались, дёрнулся, возмущённо обернулся:
- Ты с ума сошёл?
- Это ты сошёл. Там дети, старики, женщины. Кто с ними на той стороне будет? Духи лесные?
- Почему это именно я вдруг?
- Потому что ты - целитель. А я - нет. Горы и без меня взорвут. А больных и раненых спасать я не умею. И ты знаешь, что я прав. Всё, иди - и отряд с собой забирай.
- Ты в самом деле умом тронулся. Что ты один тут делать собираешься?
- Третью инициацию проходить.
Лес помолчал.
- Ты уверен, что у тебя выйдет?
- Какая разница? Отряд идёт последним, если не выйдет - успеет спуститься. Подрывников поставь с обеих сторон. И день у нас всё-таки ещё есть. Иди. Прощай.
Прошло пять минут, десять - никакого движения.
- Ты мешаешь, неужели не понятно?!
Обиделся. Это к лучшему - не хватало, чтобы в самом деле остался.
Аран присмотрел себе место за валуном - и ветра нет, и солнце не печёт, - очистил землю от камней, растянулся во весь рост, закрыл глаза...
Первую инициацию проходят, когда впервые входят в лабиринт. Вторую - если хватает желания пройти всё, к чему есть способности. Завершающая точка, так сказать - полный мастер. Третья - не приветствуется. Соискатель проходит сквозь то, что есть сущностью лабиринта - и одновременно пропускает её сквозь себя. В результате наступает необратимое изменение личности. Так говорят. Потому что мемуаров тех, кто прошёл, почему-то нигде не сохранилось.
Дверь открылась привычно легко - лабиринт давно пропускал его насквозь. Великим магом он не был. И даже очень большим не числился. Но входил в эту дверь день за днём, раз за разом - пока лабиринт не исчерпал задачи, доступные его возможностям.
Своё сердце лабиринт показывает каждому по-своему - Аран видел огромный кристалл в чаше. Подошёл, положил руки, сформулировал намерение - камень отозвался знакомым теплом и пропустил внутрь. Он приходил сюда и раньше - подумать, послушать, постоять на берегу реки. Сейчас нужно идти дальше. Вода, которая не вода, но нужно же как-то называть, настолько тёмная, что кажется непрозрачной и настолько тихая, что кажется неподвижной. Кажется.
Странное ощущение - когда, входя в воду, становишься ею. По чуть-чуть, но всё больше и больше. Сознание цепляется за бытие с отчаянием утопающего.
Нельзя. Весь фокус в том, чтобы пересечь реку, растворясь в ней - до последней капли.
Страшно.
Страшно слышать, как тебя становится всё меньше и меньше, ещё немного - и не будет совсем.
Совсем. Не будет.
Он привык бороться. Всегда, с рождения. За жизнь. За здоровье. За знания. За лабиринт. Сколько он себя помнил, с ним были усталость и боль. С этим он тоже научился бороться.
А теперь бороться нужно перестать. А он не умеет, не может и не хочет.
Можно вернуться, никто ведь не неволит. Выйти на тот берег, с которого вошёл, проснуться таким, как был - и умереть. Вместе со всеми. Которых Леса послал спасать.
Обмануть сознание - это же так просто. Оно согласится, стоит только подсунуть ему нужное объяснение.
Какое? Как вообще можно о чём-то думать, когда весь состоишь из одного ужаса небытия.
А это уже что-то. Он боится - чего? Того, что дальше будет. Будет - вот оно. А теперь слушай меня внимательно: ты - борешься. Как всегда. За жизнь - свою и их. За то, что будет - после. Ну? Отдай.
А ведь никогда даже в обморок не падал - последняя мысль. Последние искры уплывают во тьму.
Сознание пришло всё и как-то сразу. Вместе со всеми ощущениями и чувством направления, которого отродясь не было. Аран вышел на берег, оглянулся - он привычно разделся, входя в реку, и теперь она разделяла его с одеждой. Впереди лежали холмы и широкая песчаная дорога вилась между ними.
Некогда ему нагишом по холмам бегать.
У двери он оказался мгновенно и одетым. Обернулся - холмы заканчивались, или не заканчивались - отсюда не видно - у горизонта. В другой раз как-нибудь.
Лес друга не послушал. В том смысле, что на ту сторону не пошёл. Солнце клонится к вечеру, но до ночи ещё довольно далеко. Горы исправно поглощают вереницы людей. За ночь, конечно, не успеют, а к утру здесь будут те, другие.
Лес был разумным человеком и понимал, что третья - дело скользкое. Таких, кто хотел, но не прошёл, хватало. Они возвращались - живыми и вполне здоровыми, разве что без воспоминаний о том, что с ними там происходило. Все считали, что это вполне справедливо. Но если не получится в этот раз, что очень возможно - нужно, чтобы по эту сторону гор были все, кто может хотя бы попытаться задержать нападающих.
Лежавший у камней человек открыл глаза. Сел. Подтянул к себе мешок и, проверяя предмет за предметом, аккуратно надел на себя всё, что может пригодиться магу в бою. Всё, короче говоря. Поднялся на ноги, взвесил на руке жезл, подумал недолго. Жезл стал чуть уже и плавно вырос до размеров посоха, навершие которого возвышалось над головой державшего. Поднял глаза - навершие изменилось. Вышел наружу и прошёлся вдоль всей линии камней, прочертив за собой в песке канавку. Вернулся к проходу, сделал от него три шага вперёд, воткнул посох - от канавки к вершинам гор взметнулась радужная кисея. Помигала - и стала прозрачной.
Теперь сквозь неё не пройдёт никто - не важно, людь, нелюдь, нежить или духи бесплотные.
Лес отвернулся. Всё это представление означало, что третья инициация стала свершившимся фактом. С одной стороны - есть шансы спасти всех. С другой - друга он потерял, даже если тот вдруг, каким-то чудом, останется в живых. Кто знает, чем он стал.
Утреннее солнце осветило пустыню - и армию на марше. Они шли, шеренга за шеренгой, пока не остановились перед грядой камней. Главное, почему вот так остановились - никто бы объяснить не смог. Но стояли. Молча. Все. Передние ряды глазели на кусок черноты, повторявшей контуры человеческой фигуры в единственном проходе. В двух шагах перед фигурой был воткнут в песок посох, отливавший ртутным блеском. Наконец, те, кто стоял ближе всех, рассмотрели покрывавший его узор.
Возьмите узкий деревянный кол. Уменьшите людей, чудовищ, демонов, далее по вкусу, и нанижите на него - в произвольном порядке, произвольным образом, главное - живыми. Опустите всё в жидкое серебро, затем быстро охладите.
Вот это они и увидели.
Венчала посох, вырастая из него, живая лапа. Чёрная, жилистая, покрытая клочками шерсти у запястья, узловатыми пальцами с огромными когтями она обхватывала полупрозрачный шар, внутри которого мягко пульсировал тёмный свет.
Непонятно как, но, вслед за первыми, посох рассмотрели все. Во всех анатомических подробностях.
А потом лапа начала раскрываться, отпуская шар. Когти чёрными лепестками окружили свободно лежащий на ладони пульсар. И вслед за этим по рядам пронёсся дикий ужас.
Неизвестно, действительно ли умер великий Пан, но наследие его непобедимо. Не прошло и часа, как от немалой армии ничего не осталось. Живые бежали не разбирая дороги (хотя какие дороги в пустыне), не понимая, от чего и куда. Нежить просто пропала. Те, кто не принадлежал ни к одной из этих категорий, задержались дольше всех. Какое-то время они ещё всматривались в чёрную фигуру и её посох, потом собрались тесной компанией и дружно отбыли к горизонту.
На животных паника не распространилась. Так что на пустынном предгорье вскоре остался табун оседланных и встревоженных лошадей - и одинокий всадник, которого не коснулся страх.
Он был человеком - тем, кто привёл сюда войско. Он не первый год водил отряды в бой и ходил сам, и знал, что бегущих всё равно не остановить.
Всадник дождался, пока не осталось никого, спешился и подошёл к границе, остановившей его бывшую армию. Рассмотрел ещё раз посох, на вершине которого чёрная лапа вновь крепко держала шар. Перевёл глаза на фигуру, за всё время не пошевелившуюся и не издавшую ни звука. Плащ с глубоко надвинутым капюшоном. Не ткань - чернота и бездонность ночного неба над пустыней - без звёзд и луны. И есть ли кто под ним - не разобрать.
Он был наёмником, но служить этому - не хотел бы. К тому же, уже служил. Не совсем по своей воле, правда - то, что все принимали за драгоценное украшение, на самом деле было ошейником. Знак рабства защитил от чужой силы, но обязывал вернуться к господину. И, невольник, сейчас он думал, что судьба его вряд ли будет лучше, чем у тех, кто украшал собой посох победителя.
Что-то тяжёлое скользнуло по груди, упало в песок. Он опустил глаза - у ног лежали две золотые дуги. Зашевелились, подползли друг к другу, обвились змеями. Золото блеснуло переливом - теперь это были деньги. Очень крупная денежная единица одного из богатейших городов побережья. На это полкаравана можно купить.
Он потёр лишившуюся привычной тяжести шею, поднял неожиданное богатство. Замотал в платок, заткнул за пояс, низко поклонился непроницаемой черноте меж камней. И вдруг весело и широко, блеснув зубами, улыбнулся. Собрал лошадей, сам сел верхом - и, не оборачиваясь, отправился в путь.
Чёрная фигура, наконец, двинулась с места. Забрала посох, в который перед тем медленно втекла радужная завеса, и, тоже не оглядываясь, направилась в даль. В какой момент она исчезла из виду, никто впоследствии сказать не смог.
Откуда она появилась, очевидцы сообщить равно затруднились, он на закате её заметили у развалин старого города. Похоже, избытком воображения владелец посоха не страдал, но оказалось, что в этом нет никакой необходимости - советники и охранники несостоявшегося властелина мира бежали, буквально сверкая пятками.
Самому недовластителю этого сделать не позволили.
Зрелище было - жутковатое. Посреди зала обретался кусок ночи. Фигуры воткнутого между плит посоха, казалось, ожили и корчились в лучах заходящего солнца. Фигура, скулившая, корчившаяся и дрожавшая у подножия трона была живой определённо, хотя с уверенностью утверждать, что принадлежит она человеку, сейчас бы никто не взялся.
Наконец, хрипловатый голос произнёс: "Кыш". И пространство перед троном очистилось.
Капюшон чёрного плаща сполз на плечи. Молодой человек, серый и осунувшийся, вытер лицо рукой и опустился на пол. Где бы поспать. А с другой стороны, кто его здесь тронет?
Расчёт оказался верным - утро он встретил в одиночестве. Хорошо, что тот псих - всё-таки человек, хоть поесть можно.
Когда-то Аран попал на один мыс - там не было гавани, но была оригинальная скала. В виде моста, переброшенного из суши в море. Он дошёл до самого конца - и стоял, поднятый камнем, среди бесконечных волн. Недосягаемый для стихии, но не утративший возможности в неё войти - если пожелает.
Примерно это и сделала с ним третья инициация. Не сломала, не изменила, не покалечила - подняла.
Над океаном эмоций. Они никуда не делись - он по-прежнему чувствовал, но чувства не переполняли, не сжигали, не затапливали, не лишали возможности думать.
Над условностью мира - действительно невозможного на свете не так уж много. Остальные невозможности - мнимые, они выстроены нами самими, и мы же, признавая, делаем их непреодолимыми. Он стал отличать преграды внешние, реальные, обусловленные законами природы, от существующих только внутри - и не принимать во внимание последние. (Это не значит, что нужно срочно бежать и прыгать с двухсотметровой скалы - гравитационные взаимодействия по-прежнему в силе.)
А главное - он научился различать: желание - и достижение, возможность - и свершившийся факт. Нельзя прицеливаться дольше необходимого - тетива ослабнет, рука устанет, дыхание собьётся, глаза затуманятся. И только посланная стрела может поразить цель.
Он остался прежним - но другим. И понял, почему те, кто прошёл третью - не говорят о своём опыте. Скорее всего, он у каждого свой. И его нельзя усвоить иначе, кроме как пережить самому.
И это всё хорошо, конечно, но что же теперь делать.
А храм ведь был неплохой. Качественный. Аран, правда, не помнил, чтобы у магии был божественный покровитель, но почему бы нет. Лабиринт же есть. Вроде бы и не бог, но всё-таки. Но если был - куда делся?
И вообще, нужно тут порядок навести. Что за странная прихоть - в развалинах жить.
Храм сиял. Изначально белый, очищенный теперь от песка и налёта времени, он оказался просто великолепным. Река изменила только наземное русло, а подземное по-прежнему текло на старом месте - и колодцы наполнились водой. Песок отправился с улиц назад в пустыню, внешняя стена вернула свой первоначальный вид и назначение. Аран решил хоть к чему-нибудь приложить собственные руки и запер ими городские ворота.
А бог, как выяснилось, в самом деле когда-то был. Уснул. Нет, ну правильно, что ещё делать богу, которому не поклоняются. Странно не то, что бог пропал, странно, что служителей не осталось. Хотя зачем магам бог? А зачем тогда с самого начала нужен был? Все уже всё познали, что ли? Лабиринт, конечно, хорош - но он не живой, не мыслящий и не материальный. А бог был вполне приличный, можно попробовать договориться.
Посох так и остался воткнутым у трона. Подходящее место. Аран опустился на пол, скрестил ноги, прикрыл глаза. Солнце зашло и взошло, а в зале ничего не изменилось. Он открыл глаза, вздохнул и обратился к пустому трону: "Возвращался бы ты, а?"
Воздух над тронной площадкой всколыхнулся, уплотнился, и на троне проявилась из пространства статуя.
Маг снова вздохнул. На этот раз времени понадобилось ещё больше, но, наконец, статуя пошевелилась. Нет, не так. Это была уже не статуя. Солнце искорками играло в карих глазах, скользило по смуглой коже, блестело на чёрных волосах. Бог, чуть склонив голову, разглядывал совершенно лишний здесь посох.
Человек тяжело поднялся:
- Я сейчас уберу.
Сидящий перевёл взгляд:
- А почему такой?
- Настроение поганое было.
- Хорошая причина. Пусть остаётся. Ты хочешь мне служить?
- Нет. Но, по-моему, ничего другого не остаётся.
Бог усмехнулся:
- Можешь ещё один дом поставить. Напротив.
- Не хочу. Скучно будет.
Обладатель храма рассмеялся, встал и спустился на три ступеньки, отделявшие его от обычных смертных:
- Тогда пойдём. Места хватит.
* * *
- Армии рассеялись. Приспешники разбежались. Сам Дамаст обнаружен в столице и совершенно безумным.
- Магия?
- Целители говорят - лишился рассудка естественным образом.
- О том, кто ему в этом помог, что-нибудь известно?
- К сожалению, нет.
- А лабиринт что говорит?
- Говорит, что нет.
- Просто нет?
- Просто нет. На все вопросы. Ни живым, ни мёртвым.
- Третья инициация... Полагаю, мы его больше не увидим. Но место в Пантеоне он, я полагаю, заслужил. Раз уж среди живых не значится.
Предложение неохотно, но поддержали.
За damnatio memoriae Дамаста проголосовали быстро и единогласно.
"Favete linguis". Пантеон.
Лес никак не мог заставить себя придти сюда. Это означало признать, что друга, в самом деле, больше нет. Верит он в это, или не верит. Сегодня пятая годовщина, и Лес, всё-таки, пришёл. Взял цветок у входа - белый бокал розы; так принято. Вставил в узкий цилиндр перед медальоном. Цветок простоит долго - об этом заботятся. Отвёл глаза.
Попрощаться...
В подставке цвёл лиловый репейник. Наглый и жизнерадостный.
- Ах, ты ...
- Как вам не совестно, - немолодой служитель подошёл неслышно.
- А он их любил. Самый любимый цветок у него был. Вообще единственный.
Лес крепко обнял ошеломлённого служителя и выбежал наружу.
Последние три-четыре года вдруг заговорили о возрождении старой столицы. Ходили даже слухи о возвращении практически забытого уже бога - во что никто, правда, не верил, но предания на всякий случай начали вспоминать. Тем более, что город возрождался именно вокруг храма и как центр магии - открылась школа, к которой потихоньку съезжались многие из тех, кто видел в магии прежде всего науку - как опору для практики, и не хотел ограничивать себя академическими требованиями.
И все уже естественно подзабыли, что как раз оттуда отдавал в своё время приказы почти безвестный ныне узурпатор, и именно оттуда его в конце концов и вышвырнули.
И начинать поиски того, кто швырял, логичнее всего тоже было бы оттуда.
"Конюшня" - оповещал всех заинтересованных указатель. Всё необходимое в ней имелось, но забота о животных возлагалась на прибывших на них. Вполне логично. Лес устроил коня и пошёл к храму. День заканчивался, но на большой площади людей было довольно много. Ближе всех к гостю оказалась пара - мужчина и мальчик, похоже, наставник и ученик.
- Твоё намерение - это стрела, наложенная на лук с натянутой тетивой. Но, оставаясь в таком положении, стрела никогда не достигнет цели. Для этого нужно выстрелить - если ты будешь только желать, ты никогда не получишь желаемого. Если тебя мучит жажда, ты ведь не будешь бесконечно сидеть и вожделенно смотреть на источник в надежде, что это созерцание твою жажду утолит. Ты возьмёшь пиалу, наполнишь водой - и напьёшься.
Он опустил руку в чашу с песком, зачерпнул - с его ладони стекла струйка воды.
- И нет в этом ничего сложного.
Лес подумал, что, пожалуй, и сам так не сумеет. Как можно требовать такого от ребёнка?
- Но я стараюсь. У меня не получается.
- А ты не старайся. Ты делай.
"Не старайся. Делай!" Всё остальное показалось не важным, не существенным. Всего остального просто не было. Лес шагнул к чаше - и опустил руку ...
... в чистую, холодную, прозрачную до невидимости воду. Зачерпнул. Когда последние капли, упав с руки, сверкнули на солнце, он снова стал видеть и слышать.
Мальчик застыл с раскрытым ртом. Наставник улыбнулся, склонил голову:
- Добро пожаловать, брат.
Вода в чаше ещё рябила, успокаиваясь, когда по ней скользнула тень. Подошедший полюбовался игрой света в маленьких волнах, коснулся середины - за его пальцем потянулся вверх фонтанчик.
Даже если бы все, сейчас почтительно кланявшиеся незнакомцу, остались стоять статуями, Лес всё равно бы понял, что предания самые предусмотрительные вспоминали не зря. И дело было не только в харизме - мало ли на свете харизматичных людей. Было что-то, что подошедшего от этих самых людей отличало. И было странно видеть его не на троне, небрежно принимающим щедрые дары, а среди школьников - играющим с водой и светом.
Тот чуть улыбнулся. Взмахом ресниц ответил на поклон - это был ответный поклон, самый настоящий. И отправился дальше.
Лес проводил его взглядом, обернулся. Всё ещё стоявший у чаши наставник старательного ученика улыбнулся:
- Я могу вам чем-нибудь помочь?
- Я хотел бы поговорить с тем, кто здесь старший.
Красноречивый жест в сторону удалявшегося.
- Н-нет, благодарю, мне, всё-таки, с людьми привычнее.
Маг указал мальчику на соседнюю чашу:
- Я думаю, с этой у тебя получится.
Обернулся к гостю:
- Я вас провожу.
Они подошли к беседке, окружённой тёмной зеленью, поднялись в прохладу тени.
- Прошу вас.
Плетёное кресло у столика, устланного фруктами, оказалось очень удобным.
Проводник сел в кресло напротив, удовлетворённо откинулся на спинку. Взял со стола короткий стебель, усмехнулся:
- Я тебя слушаю.
В руке он держал лиловый цветок репейника.
Лес перевёл взгляд, вгляделся в черты:
- Ах, ты ...
Бог как раз входил под портик, когда из беседки донёсся дружный хохот. Он обернулся, задержал на веселящейся паре взгляд - и улыбнулся.
Каравану оставался ещё день пути. Весь долгий путь юноша сопровождал отца, но сердце его никогда не покидало города, в который они вот-вот вернутся. Для влюблённого и день - год. Он отошёл подальше, уселся на песок и уставился вдаль так, словно мог и сейчас рассмотреть знакомые улочки. Правда, от грёз его довольно скоро отвлекло некоторое неудобство. Он никак не мог понять, в чём дело, пока не ощутил, наконец, что и халат, и штаны его промокли насквозь. Юноша вскочил, изумлённый - мокрое пятно на песке быстро превращалось в небольшую воронку.
- Вода! Вода!!!
На его вопль сбежались все, кто в эту минуту оказался свободен от дел. Подошёл караван-баши, посмотрел задумчиво. Загадку разрешил старший наёмного отряда, охранявшего караван.
Об этом человеке говорили, что он суров до жестокости, но за те четыре года, которые он сопровождал караваны в пустыне, количество желающих позарится на чужое добро значительно поуменьшилось. Часть перешла в разряд покойных, часть решила искать менее смертельные способы обогащения.
Он отошёл в сторону, осмотрелся:
- Старое русло.
Караван-баши закрутил головой, сверяясь с какими-то своими ориентирами, показал направление:
- Там - старый город?
- Да, - ответ был дан с такой уверенностью, что никто не усомнился.
- Ставьте колодец.
Воин поднялся на бархан, осмотрел окрестности, задержал взгляд в том направлении, где, отсюда ещё невидимый, стоял почти отстроенный город. Потом обернулся - и поспешил к отряду:
- Каждому свои заботы.
|