Аннотация: Сирийские реалии под углом зрения Тавале-революции.
На краю судьбы. Тавале!
Полдень близился, что бы, убивать последних выживших в пустыне. В буквальном смысле этих слов. Арта уверенно закинула свой сто семимиллиметровый гостинец из-за террикона, и я остался один. Шахтёр и Палец больше не шевелились, но остынут не скоро, а я... я очень впечатлён, но даже не ранен. Последний окоп из всей нашей линии, остальные срыты артой за десять залпов. Только песок, зной, тела защитников и обломки. И я. Самый опытный, самый обстрелянный, а теперь и самый последний.
Вытаскиваю тела Шахтёра и Пальца из под завала рваных габионов и россыпей гильз. Вот странно то как. Шахтёр родом из Ванинских равнин, зачем ему эта пустыня? Говорил, что классовое чувство возобладало и решил помочь рабочим. Защищать их от второй по мощи армии. Дозащищался.
Палец меня вообще удивляла. Когда я спросил её - зачем тебе всё это? Она ответила, что будет воевать вместо своего сына, который в свои двадцать всё ещё глупенький подросток и не выживет на войне. Не воевать, она даже не предполагала. Знаю я этих амазонок, видел, как агрессивно целуются в тени танков под радужным флагом. Значит повоюет ещё и после смерти. Вообще, женщины оказались более результативными истребителями карателей, чем мужчины. И двигаются от природы быстрее, и морально крепче, за счёт менее измотанных нервов. Не пасуют даже в штыковых атаках, век бы их не видать.
Раз больше не стреляют, значит или пронесло, и дрон ушёл на дозаправку, а это на сутки, за короткий оставшийся день, наши успеют перегрупироваться, а за длинную ночь сравнять счёт и новую линию укреплённых точек провести, или вражины будут меня сейчас за идею вручную добивать. Но нет - Тавале!
Не пронесло. Из-за террикона выкатился музейный раритет, хорошо знакомый по игре в про мирные цистерны. Мягкий рокот движка и плавный ход машины - то самое немецкое качество в действии. Вот больше ничего стоящего внимания немцы больше не делают. И пиво у них ненужное и автомобили бесполезные, только боевая техника и оборудование, этого не отнять.
Девяностолетний бронированный ветеран бодро встал перед линией колючей проволоки. Дальше не едет - одной мины хватит, чтобы аннигилировать подобную рухлядь. Танк шевелит стволом пушчонки, наводя антены и сканеры на каждую позицию по очереди. Спешит. Что можно увидеть в тепловизор по такой жаре. Тела ещё не скоро остынут. Кого-то увидел.
Старый танк бодро газонул и укатился к своим позициям, а меня ненадолго оставил самого. Подожду.
Мне здесь хорошо. Да, стреляют, но ведь и платят. Как Группе советских войск в Германии. Обе стороны. Тогда это было три рубля и пятнадцать копеек в месяц от своих, и до ста рублей от принимающей стороны, а теперь цифры поменялись. За предыдущую карьеру при всех своих заслугах и регалиях мне не удалось заработать столько, сколько мне честно заплатили за месяц. Да и относятся к нам местные хорошо. У них даже культурный рефлекс выработался, при виде нас делать доброжелательные лица. Приятно за таких хороших людей воевать.
А воды нет. Из всей жидкости у меня только адреналин в ампулах в основной аптечке. Значит - скоро пригодится. За мирный труд добрых людей.
Из оружия у меня есть аж меч-кхопеш и Г-образный томагавк от Шахтёра. Неплохо для рукопашной. Меня теперь только гибким оружием достанут, штыки и шамшеры карателей неэффективны, про ножики и говорить нечего. А я их тут подожду. Между друзьями. Да, теперь уже друзьями. При жизни сослуживцы недружелюбны были, а теперь они за меня горой. Точнее бруствером. От дронов и спутников надёжно маскируют. Увы.
- Матерь Божья! Иисусе Христе! - слышится крик и надсадный кашель с той стороны. На красивом русском языке с певучим акцентом. Да, каратели православные; а наш мирняк, в основном, сунниты. Вот так и живём. Воюем вместе с собратьями по рабочему классу против единоверцев-феодалов.
Выглядываю из-за плеча Пальца. Эх Ира, твоим бы плеча да в белой пене из кружев на балах блистать. Но, нет. Во фляге Пальца заплескалась теперь недоступная вода. Лишнее движение и туркмены не станут церемониться. Вижу пятёрку разведчиков. Шамшеры и немецкие винтовки G-3, старый, нелепый в пустые, турецкий камуфляж, большинство с голым торсом. У ближайшего ко мне качка татуировка поющего двуглавого орла на груди. Сомнений нет. Каратели.
Среди тел погибших пронзительно пищат наручные часы. Время намаза. Разведчики задёргались в поисках выживших набожных мусульман, лезущих расстилать коврики и ориентироваться по компасу в сторону Мекки.
Вместо движения в руинах траншей заиграл гимн Рожавы и уверенный голос заговорил:
- Будьте бдительны, Верные. Наш бывший друг покинул нас на последок предав наши границы карателям, но новый друг одним окриком с северного полюса остановил нечестивое вторжение! Ныне, Юга правитель, шлёт на защиту свои знамёна и мы, присягнувшие защищать города наши, все станем Штурмовым Легионом, во имя отражения врагов и для будущего нас с вами. Во славу Единого! Тавале!
Дальше подправленный текст этого обращения на английском, про взятие под ответственность границы русскими миротворцами. И снова гимн.
И снова - гимн.
Ракибы, мы звали их раками, выпрямились и под команды жестами, плохо держа сектора и вяло оглядываясь убрались к своим позициям.
В соседнем окопе слышу свистящий всхлип. И тихий девичий плач. Окинув взглядом поверхность, забираю ирину флягу и ползком скольжу как змей на звук. Да, девчонка с косичками и портретом Апу на лямках рюкзака. Уже перевязалась и тихо плачет на дне окопа. Рваный габион засыпал ей ноги, но благая весть о приходе миротворцев и всепобеждающи голос Джазиры, делают слёзы амазонки счастливыми. Вот ей ампулу адреналина и отдам. Судя по теням, полдень прошёл и наш дрон уже передал о моём шевелении, скоро "тойоты" с медиками и белый рефрижератор нас эвакуируют. Главное дождаться. Нас ждут дома. Её - награды и звания, а меня - белый друг банкомат. На моей малой родине почти нет нас - анархистов. Только вандалы, поэтому - я нужен здесь, а "там" больше нет. Не плачь девочка, получу зарплату - красоту тебе наведём, лучшую пластику. Я же по нынешним временам богат.
Отдаю всю аптечку амазонке, и плачу вместе с ней. Анархизм среди нас. И мы - среди него - живые. Пока сражаемся. А это значит - всегда. Тавале!