*Заказать на "Озоне"

*Заказать в интернет-магазине "Лабиринт"

*Заказать на Setbook.ru

*Заказать на Read.ru

*Купить в доме книги "Москва"

*Купить в Московском Доме Книги

  Аннотация:

  
Конец третьего тысячелетия. Столетняя война с лемурийцами, потомками землян-колонистов, овладевшими секретами генетической пластичности, истощила Конфедерацию Земли, Марса, Венеры и миров Периферии. А где-то на горизонте еще маячат союзники лемурийцев - атланты, оцифровавшие сознание. Единственное, что пока спасает Конфедерацию от поражения, - Викторианский орден, объединение людей с телепатическими способностями. Марк Салливан в свое время не пожелал вступить в орден - эмпату с низким R- и O-индексами там рассчитывать не на что. Но от миссии, предложенной главой внешней разведки викторианцев, не отказался. В космическом захолустье погиб отец Франческо, лицейский наставник Марка. Не исключено, что в деле замешан миссионер с Геода, одной из самых загадочных планет Периферии. Марку намекают, что, если удастся обвинить геодца в убийстве, у слабого эмпата есть шанс существенно развить свои способности и занять очень высокое положение в ордене...

  

ЗА ПЛЕЧОМ ОРИОНА

КНИГА ПЕРВАЯ. ИНКВИЗИТОР И НИМФА

  

  

Граница между светом и тенью - ты.

Станислав Ежи Лец

Человек -- это звучит гордо!

Буревестник

Автор благодарит за оказанную помощь Евгения Пожидаева, Ину Голдин, Сергея Белякова, Екатерину Чернявскую и Тима Талера

  

   Пролог. Ангар

  

   Из детства ему лучше всего запомнился не дедушкин дом на вересковых пустошах за Фанор и не маленькая квартирка родителей в университетском кампусе, а старый авиационный ангар: огромный, пустой и гулкий, с отслоившимися железными листами крыши. Отец с Миррен часто уезжали, и времени на то, чтобы забросить сына к деду, у них не хватало. Тогда мальчика поручали старшему брату отца, дяде Шеймасу. Дядя Шеймас владел клубом по реконструкции стрелкового оружия, расположенным в том самом ангаре и вызывающим немалый интерес у дублинской полиции. В клубе были тир и мастерская, и все же по сравнению с величиной ангара все казалось крохотным, как игрушечные домики на полу в гостиной.

   Марка сажали на стол и давали в руки длинный тяжелый пистолет. Самопальный, пистолет и стрелял не пулями, а свинцовыми шариками. Марк прицеливался, стараясь удержать дрожь в руках. Мишень почему-то всегда была одна, и всегда на ней угрюмо набычивал голову полисмен в шлеме. Марк стрелял, больше заботясь не о том, чтобы попасть в цель, а о том, чтобы не свалиться со стола от отдачи. И все равно попадал. Мужчины вокруг, обычно сосредоточенно-угрюмые - что странно для членов исторического клуба - разражались одобрительными криками. "Галчонок опять угодил в яблочко! Стрелок растет, а, Шеймас? Возьмешь его в отряд?" Самый противный, низенький крепыш по имени Шон Келли, от которого всегда несло потом и ментоловой жвачкой, подсаживался к Марку и спрашивал: "Что, пойдешь к дядьке в отряд?". В лицо Шеймасу неприятный человечек улыбался, но Марк слышал, как тот говорил у дяди за спиной: "Хвастается тем, что произошел от гэллоуэйских О'Салливанов, а ведь те все как один мерзавцы. Приличные О'Cалливаны остались в Корке и Керри. А эти почему на север подались? Да потому, что предок их, Донал О'Салливан, вступил в армию предателя О'Коннора и вместе с ним убивал честных ирландцев под знаменами Де Бурка. Так и вошел в Коннахт, по колено в ирландской крови. Весь их род англичанам прислуживал, а тут вдруг вспомнили о совести?". На радость Марка, собеседник Келли, рыжий, как и Шеймас, Патрик Райли спокойно ответил: "Заткнись".

   Полиция не зря уделяла немало внимания делам дяди Шеймаса. Шеймас Салливан возглавлял одну из "активных ячеек" ИРА, и свинцовые шарики действовали в уличных стычках ничуть не хуже, чем знаменитые "перчатки смерти". Те Марк видел только в компьютерных играх. Впрочем, игр у него было мало. Миррен считала, что мальчику нужно учить языки, а отец вообще такими вещами не интересовался.

   Они с Миррен интересовались лишь собой, вот в чем беда. Дед, не стесняясь присутствием Марка, не раз бурчал: "Поспешили вы с этим делом. Не успели наобжиматься, а уже вон - сидит, рот разинул, что, нравится за старшими подслушивать?" Иногда он еще и брал Марка за ухо пальцами, жесткими, как старые корни, и крутил, вроде бы понарошку. Больно было не понарошку, но Марк молчал. Отец морщился, а Миррен смеялась. Ей нравился дед. "Колоритный старый хрен у тебя папаша, прямо докембрийское ископаемое", говорила она. Докембрийскими ископаемыми отец с Миррен набивали и без того тесную квартирку. Их профессия называлась длинно: палеонтологи. Они познакомились на четвертом курсе в экспедиции и так влюбились, что тут же и родили Марка. Только ездить в свои экспедиции не перестали, вот Марк и сидел на железном столе, болтал ногами, ожидая, когда снова попросят стрелять. В отряде его прозвали "Галчонком". Марк и вправду немного смахивал на тощую, растрепанную галку. Галку с уныло опущенным клювом, добавлял дядя Шеймас и щелкал Марка по носу. Потом они с товарищами шли на улицу курить и обсуждать планы, а Марк оставался в ангаре и казался себе галкой, случайно залетевшей в утробу космического корабля. Ты такой черный, встопорщенный и маленький, а все вокруг такое большое, серое и гладкое, и за стенкой - пустота. Корабли Марк тоже видел только в играх или в сетке, но Миррен и сетку не особенно одобряла. Только тогда, когда им приходило в голову пообжиматься с папой. Хорошо, что эта мысль посещала родителей довольно часто.

   Когда Марк пошел в школу, необходимость в ангаре почти отпала, и это было жаль. В ангаре, пахнущем железом и смазкой, среди крепких, угрюмоватых и занятых нужной работой людей, конечно, интересней чем в классе. В ангаре Марка уважали, потому что он хорошо стрелял, был племянником Шеймаса и вообще своим парнем, а в школе просто скукота. Читать он научился года в два, потому что дома особенно больше и делать нечего, знал расстояние от Земли до Марса, мог с закрытыми глазами перечислить все геологические периоды и даже нарисовать трилобита. Пожалуйста, что там рисовать, мокрица и мокрица, только каменная. Докембрийское ископаемое. Единственное, что нравилось Марку - это разноцветные трехмерные головоломки. С ними он мог возиться часами, отчего остальные ребята считали его придурком.

   На переменах Марк устраивался поодаль от одноклассников, под древней кирпичной стенкой. В самые жаркие дни от стены тянуло прохладой. Здесь жили занятные красные жучки, иногда слипавшиеся в длинные цепочки. Наблюдать за ними Марк тоже мог часами, а однажды набрал полный пакет и приволок домой. Миррен, неравнодушная ко всему докембрийскому, очень рассердилась, когда настоящие жучки разбежались и обжили квартиру. Папа потрепал сына по черным, и без того растрепанным волосам и сказал жене: "Ну что ты скандалишь? Парень вырастет, будет биологом". Чарльз Салливан оказался прав, хотя и не успел убедиться в своей правоте.

   В ту субботу они втроем отправились в супермаркет. Все ходят в супермаркет, чтобы кататься на ракетах, лазить по "стенке невесомости" и жевать сахарную вату. Папа с Миррен пошли в супермаркет, чтобы обжиматься. То есть не совсем обжиматься, а держать друг друга за руки, смеяться и молоть всякую чушь. На Марка они внимания не обращали, поэтому Марк мог свободно глазеть по сторонам и показывать себе язык в зеркальных витринах. Язык он, конечно, не показывал, потому что не дурак и уже взрослый, но вполне мог показать. Увлеченный вопросом, стоит или не стоит показать язык своему витринному двойнику, Марк не сразу почувствовал знакомый... запах? Ему показалась сначала, что пахнет потом и ментоловой жвачкой, но потом он понял, что так пахнет страх. И сразу сделалось зябко, как в продуваемом сквозняками ангаре, хотя климат-контроль в супермаркете работал отлично. Марк бросил палочку с сахарной ватой в урну и потянул отца за руку. "Ну чего тебе, чего? Хочешь на стенку? Беги на стенку". Отец выпустил его ладонь и положил обе руки на плечи Миррен. Родители стояли так, отражаясь друг в друге, как Марк в витрине - а он был совершенно лишний. "Папа, пойдем!" - крикнул Марк и дернул отца за рубашку, но тот только нетерпеливо отмахнулся, чуть не задев сына по лицу. И тогда Марк подумал: "Ну и ладно". И, совсем как дед, буркнул: "Черт с вами, жамкайтесь". Оставайтесь, если вам так хорошо. Не слушаете? Убедитесь сами. Он отступил на пару шагов и еще постоял, а потом развернулся и пошел, все быстрее и быстрее, к вращающейся зеркальной двери.

   На улице, в августовском солнцепеке, катился киоск с клубничным мороженым и звенел бубенцами.

   Потом Марку часто снился этот зной и звон, только мороженое пахло не клубникой. Мороженое пахло гарью. Во сне он, Марк, сам вырывал руку из пальцев отца, отталкивал отцовскую ладонь и громко смеялся - "Дураки, дураки! Так вам и надо!" - и ему даже казалось, что мятой, потом и страхом пах он сам. Марк просыпался, в ниточку сжимал и без того тонкие губы и долго смотрел на обитую деревянными панелями стенку или в окно, на черные пустоши за дедовским домом. "Это не я", - говорил Марк сам себе. "Это не я", но запах ментоловой жвачки никуда не девался. Запах слился с железным запахом ангара, со смехом Шеймаса, с хлопками газового пистолета и с треском пробитой мишени.

  

   Четверть века спустя, глядя на горящий аэрокар, в котором бился пахнущий ментолом и страхом человечек, Марк Салливан так и не смог решить, кого убивает. Этого жалкого неудачника? Ангар, вместе с Шеймасом, его парнями и простреленной фигурой полицейского? Или самого себя, шестилетнего?

  

  

   Часть первая. Куколка

  

  

НИМФА, нимфы, род. мн. нимф, жен. (греч. nymphe).

1. Женские божества природы, живущие в горах, лесах, морях, источниках.

2. Личиночная стадия развития членистоногих животных с неполным превращением.

Толковый словарь

  

   Глава 1. Замок Святого Ангела

  

   Любовно восстановленное по старым чертежам, макетам, фотографиям и голограммам здание Замка Святого Ангела алело на закате, как бочонок с кровью. Тибр катил мимо свинцовые воды, изгибался над ними серый каменный мост. Все казалось таким же, как тысячу, пятьсот, двести лет назад... Нет, вру, подумал Марк. Двести лет назад не было никакого Замка, одни заросшие сорняком руины в проплешинах от недавнего огня. А вот сто пятьдесят лет назад уже снова был, уже глядел на реку узкими глазками бойниц - с тем же ровно прищуром, с каким впервые взглянул на эти воды и этот называвшийся вечным Город.

   Аэрокар мягко опустился на посадочную площадку на крыше. Пилот выпрыгнул из кабины и, кажется, вознамерился услужливо распахнуть перед Марком дверь, но Салливан его опередил. Молодой человек уже выбрался из машины и стоял сейчас у края площадки, глядя вниз, на кольца стен, переходы, дворики и обманчиво ветхие контрфорсы. Марк знал, что из толщи огнеупорного кирпича всегда готово взметнуться вверх силовое поле, взметнуться, накрыть здание колпаком, легко противостоящим и прямому удару ядерной бомбы, и "Стопе Великана", и лазеру. Старый Замок казался, он очень умело казался архитектурной нелепостью, добродушным подслеповатым старичком. Марк подумал о десятках подземных этажей, о системе коммуникаций, охватывающих весь город - да что там, всю планету - и сходящихся здесь, под неказистым кирпичным бочонком. Генеральная ставка Верховного Магистра и орденская тюрьма располагались в Лиалесе, искусственном астероиде, курсирующем где-то в поясе Койпера, а Ученый Совет обосновался на Марсе: горячее сердце и холодная голова викторианцев. Но длинные руки ордена росли, несомненно, отсюда.

  

   Когда-то, еще коротко остриженным, легко краснеющим и нескладным подростком-лицеистом, Марк впервые ступил на эти прогретые солнцем камни. Старшеклассников вывезли на экскурсию. Отец Франческо, их ментор, говорил что-то о Бенедикте XVI-м и его письме к иезуитскому генералу Гансу Кольвенбаху, а Марк недоумевал. Он видел штаб-квартиры ордена в Мюнхене и в Брюсселе, монолиты из композитного стекла и керопласта - угрюмые китовьи туши, смахивающие на линкоры времен Второй Периферийной. А этот пузатый старикашка с раззявленным краснокирпичным ртом, этот толстяк, рассевшийся у всех на виду, как пожилой рыбак у реки... сейчас раскурит трубочку и поведает о том, как вытащил о прошлом годе во-от такую форель.

   - Ты хочешь что-то спросить, Марк?

   От глаз отца Франческо разбегались веселые лучики морщинок. Ментор смотрел доброжелательно, но Марк знал, что вопрос задан не зря. Ученик с готовностью поддержал игру и ответил с нарочитой глуповатостью.

   - Да, наставник. Зачем вообще надо было восстанавливать Замок? Мы ведь не наследники христианской церкви или что-то в этом роде? Какой смысл?

   - Отличный вопрос.

   Отец Франческо улыбнулся с таким удовольствием, будто Марк с ходу оттарабанил пять уроков латыни.

   - Я хочу, чтобы каждый из вас, дети, подумал об этом и написал эссе на тему: "Зачем и почему викторианцы восстановили Замок Святого Ангела и сделали его своей штаб-квартирой". Название, понятно, можно сформулировать и получше. Ожидаю ваших работ в пятницу после вечерних занятий.

   Однокашники наградили Марка злобными взглядами. Похоже, в дормитории его опять будет ждать мокрая насквозь кровать и подушка, измазанная пастой. Или еще чего похуже. Над Марком оказалось так легко издеваться. Он же ни черта не умел.

  

   Ненависть. Марк, сегодняшний, изрядно повзрослевший Марк знал, что Замок питают не силовые кабели, не мощь подземных энергостанций и даже не протянувшиеся с орбитальных энергонакопителей лучи. Ненависть и гордыня подняла из земли эти стены, как поднимает - шептались мальчишки в темноте дормитории - мертвые кости с забытых людьми и богами кладбищ. Площадка под ногами Салливана чуть ощутимо вибрировала. Это шли под толщей камня, бетона и глины бесконечные товарняки, но Марку на мгновение показалось, что дрожит сам Замок. Так ощетинивается почуявший опасность зверь. Зачем же зверю понадобился школьный учитель из деревушки Фанор, что в графстве Клер?

   Салливан обернулся на звук шагов - но рядом стоял уже не пилот, а один из братьев, лысоватый, с бледным вытянутым лицом, в серой робе с капюшоном. Носить серое тряпье было вовсе не обязательно, однако многие неофиты-клерики видели в этом знак почитания традиций. Этот, лысоватый, явно был не из военных. Наверное, чей-нибудь секретарь.

   - Прошу вас следовать за мной, - сказал викторианец.

   В его английском слышался густой романский акцент.

   - Я говорю по-итальянски, - заметил Марк.

   Никак не отреагировав, викторианец развернулся и направился к лестнице. Марк пожал плечами, кинул последний взгляд на город в мутной весенней дымке и зашагал за проводником.

  

   Коммодор Антонио Висконти был военным, а военным на время компании разрешалось ставить регенарационные импланты. Это послабление ввели лет тридцать назад, когда лемурийцы поперли вперед столь нахально, что всем стало ясно - большой войны не избежать. Вроде бы оно и правильно - проще слегка объехать по кривой устав, чем заменять командиров в разгар боевой операции. Самые истовые из братьев, однако, послаблением не воспользовались. Марку приятно было бы думать, что сделали они это не из преданности викторианскому кодексу, а просто потому, что снимать и снова ставить имплант чертовски больно. К коммодору Висконти, увы, эта мысленная гимнастика не имела не малейшего отношения. Он и вправду чтил устав.

   Тяжелые, крупные кисти рук викторианца лежали на столешнице. Поза примерного ученика. Марк знал, что, если бы коммодору вздумалось перевернуть руки ладонями вверх, в свете люминофора блеснула бы гладкая поверхность шрамов. Еще мальчишкой Висконти угодил в 14-й десантный, и его батальон одним из первых швырнули на Терру. Надо было затыкать дыру, и четырнадцатые ее послушно заткнули, и полегли там почти все. Будущий коммодор, а тогда просто сержант Тони Висконти, выжил. Их гнездо располагалось на самой макушке водонапорной башни. Внизу и в воздухе бесновались лемуры. У батальонного лучемета полетела система охлаждения и автоматического наведения, и тогда сержант ухватился за раскаленные чуть ли не добела ручки и вел огонь, пока площадь, как колоколом, не накрыло П-излучением с подошедшего крейсера. Вырубило всех, кроме, опять же, обожженного и воющего теперь от боли Тони. Наверное, было бы милосердней, если бы его отрубило с остальными. В госпитале руки, конечно, вылечили, но ставить дорогущий индивидуальный имплант сержантишке никто и не почесался. Остались шрамы. И вот когда Тони сидел на койке и задумчиво разглядывал свеженькие шрамы, в палату вошел... Да, в палату вошел тот, кто получил донесение о странной реакции сержанта на P-излучение. Кто-то из тех, кто упустил Тони, дал ему просочиться незамеченным сквозь сито первичного и вторичного отбора, и теперь, похоже, сильно сожалел о своей ошибке. У Тони оказался крайне высокий потенциал, но двадцатилетний сержант был слишком стар. В таком возрасте ученики флорентийского и прочих лицеев уже давно заканчивают подготовку и проходят квалификационный тест. Тот самый, который провалил Марк. Тот, который с блеском через каких-то жалкие два года сдал будущий коммодор, опровергая все стройные теории.

   Сейчас Антонио Висконти в неофициальном, но известном каждому лопоухому первоклашке-лицеисту ранжире ордена числился лучшим ридером и вторым по силе оператором. После ускоренного курса он вернулся в армию, правда, уже не в десант, а в разведку, где и дослужился до нынешнего звания. Участвовал в операциях на Шельфе, Либерти, Нью-Уругвае и снова на Терре. В последние два года Висконти возглавил Внешнюю Разведку ордена. А импланта он себе так и не поставил, поэтому ладони коммодора оставались гладкими, обтянутыми глянцевитой поверхностью шрама.

  

   Дубовые панели стен. Красный бархат драпировок. Серенький вечерний свет за окном, мягкое свечение люминофора на потолке. Кто бы ни обустраивал этот кабинет, он постарался, чтобы внутреннее содержание соответствовало внешнему облику Замка. Если бы вместо люминофора комнату освещали свечи, легко было бы представить, что ты угодил на пятнадцать веков назад, и сейчас из-за стола тебе навстречу встанет Его Преосвященство кардинал Висконти в отливающей багрянцем мантии. Впрочем, нет. Кардиналы не встают навстречу посетителям. Это посетители спешат к кардинальскому креслу и, почтительно склонившись, целуют кольцо с папской печатью. Марк усмехнулся. Висконти поднял выпуклые, с темным агатовым блеском глаза и сделал приглашающий жест. Когда Марк не двинулся с места, коммодор заговорил:

   - Присаживайтесь, Салливан. Разговор у нас будет долгий.

   Акцент в его речи не прослеживался, зато породистое, с хищным крючковатым носом лицо вполне могло принадлежать одной из многочисленных статуй, украшающих Форум. Висконти происходили из древнего патрицианского рода. Когда-то они были хозяевами этого города. Марк подумал, что за прошедшие тысячелетия мало что изменилось. Всегда будут господа и вылезшие из болот варвары, каких бы фамилий те и другие ни носили.

   - Ваших предков тоже не пальцем делали, - неожиданно хмыкнул хозяин кабинета. - Род О'Салливанов успел создать себе неплохую репутацию в старушке Ирландии.

   - Вы не могли бы воздержаться?..

   - А вы не могли бы присесть? Мне неудобно разговаривать с собеседником, который застыл на пороге, как оловянный солдатик. Еще немного, и я тоже вынужден буду встать. А мне трудно стоять.

   Правую ногу коммодора заменял протез. Это был хороший электромеханический протез - без чипа и без грамма искусственной ткани. Коммодор не изменял принципам. Марк пересек комнату и уселся на указанный Висконти стул.

   Хозяин кабинета некоторое время разглядывал Марка, не говоря ни слова. В подобных ситуациях Салливан всегда чувствовал себя диковинной расцветки жабой под стеклом террариума. Не лягушкой, а именно жабой, с сухой и голой кожей и беспомощно раздувающимся горлом. Он знал, что его читают - и ничего не мог поделать. Он также знал, что, достанься ему хоть на грамм - на полграмма - больше способностей, в кресле мог бы сейчас сидеть он, Марк, а посетитель - ерзать на жестком стуле. Чисто из противоречия, Салливан попробовал снять эмоциональный фон викторианца. Уж от него-то коммодор не станет закрываться, а эмпатия была единственным параметром, по которому Марк не завалил финальный тест. Потянуться вперед. Коснуться. Раскрыться. Так.

   Марк удивленно присвистнул. Смущение. Неуверенность. Недовольство собой. И стоящая за ними, подпирающая их темная стена, которую Салливан бы определил как решимость.

   - А вы наглец, - тихо проговорил коммодор. - Похоже, Франческо насчет вас не ошибался.

   И в том, как Висконти произнес "не ошибался", и, главное, в самом имени - в том, что мелькнуло за темной стеной при звуке этого имени - Марк уловил неизбежность.

   - Да, он умер. Погиб.

   Коммодор сделал паузу, и в течение этой паузы черные глаза внимательно изучали лицо Марка. А Марк... Марк знал, что должен был чувствовать сейчас стыд. Или хотя бы сожаление. Они очень плохо расстались с отцом Франческо. Настолько плохо, что, вопреки традиции, Марк ни разу не заглянул на годовщину выпуска. Единственный не написал ни строчки, когда наставник удалился в добровольное (добровольное ли?) изгнание. А ведь почти восемь лет проходил в любимчиках... Самый ярый из лицейских соперников и мучителей Марка, Лукас Вигн, не поленился заявиться в Фанор и на пороге школы обозвать Салливана предателем.

   - Как он умер? - глухо спросил Марк.

   - Как? - раздумчиво повторил Висконти, не сводя глаз с лица собеседника. - В том-то и вопрос, как. Наверняка мы не знаем. Собственно, для этого я вас и пригласил.

   Марк вскинул голову. Висконти поморщился.

   - Время милосердное, Салливан. Вы еще и параноик. Конечно, мы не считаем, что вы приложили к руку к гибели Паолини. Нам просто нужен человек на Вайолет. Наш человек.

   - Ваш?

   - Наш. А вы не считаете себя нашим?

   "Лучше бы ты меня своим протезом по башке огрел", - мрачно подумал Салливан. Он тут же подавил злобу, но не раньше, чем в глазах коммодора блеснули озорные чертики.

   - Вам и вправду так небезразличен орден?

   - Вы сказали - "к гибели"?

   Коммодор побарабанил пальцами по столу.

   - К гибели. К смерти при невыясненных обстоятельствах. Так, Салливан, обычно говорят, когда не уверены, что речь идет об убийстве.

   - Кому бы понадобилось убивать отца Франческо?

   - Кому бы не понадобилось его убивать?

   - Что?

   - Неважно. Важно то, что на Вайолет он был не один.

   Марк пожал плечами.

   - Я слышал. Там нашли потомков колонистов, не долетевших до Новой Ямато. Говорят, они совсем одичали... Насколько я понял, отец Франческо отправился их выручать.

   - Не выручать, я изучать, если уж быть совсем точным. Но его опередили.

   У Марка пересохло во рту.

   - Лемурийцы?

   - Кабы так. Лемурийцы, скорее всего, взяли бы его в заложники - если, конечно, не предпочли бы разобрать на молекулы. Впрочем, они нами брезгуют. По их мнению, наш геном не стоит затраченных усилий. Нет. Там сидел миссионер. Геодец, из тамошних апокалиптиков. И вот именно поэтому, Марк, нам нужны вы.

   - Геодец?

   В выпуклых глазах собеседника мелькнуло недовольство, но Марк уже сообразил:

   - "Заглушка"? Так вот почему вы не можете отправить никого из своих...

   - Салливан. Мне приятна ваша щепетильность, но сейчас она не к месту. Вы выпускник флорентийского лицея. Вы сдавали экзамен. У вас подпороговые баллы по чтению и оперированию и высокая эмпатийность. Вы могли вступить в орден, и, насколько я знаю, Паолини вам это предлагал. Вы отказались сами.

   "Да, я отказался, - мог бы ответить Марк. - Отказался, потому что мне не улыбалось всю жизнь просидеть секретарем у провинциального чинуши, время от времени отсылая отчеты в региональный магистрат. И чинуша бы знал, что я за ним шпионю. И я бы знал, что он знает. И все бы знали. И он брал бы меня на встречи с местной администрацией, и администрация являлась бы на переговоры с холодной головой и чистыми руками, видя, что за плечом чинуши стоит викторианец. Викторианец, который не умеет ни черта. Но они бы этого не знали. А чинуша непременно дознался бы, и вел бы за моей спиной темные делишки, обычную их торговлишку, и посмеивался бы над дураком-секретарем, и все это было бы неважно, потому что вы законопатили бы меня в такую дыру, коммодор, где и вправду неважно все".

   - Неправда, - спокойно произнес коммодор.

   Марк вздрогнул. Он одиннадцать лет старался держаться подальше от викторианцев с их погаными фокусами, и вот опять...

   - Я знаю о вашем конфликте с университетом, Салливан. Они закрыли вашу тему - и вы ушли. Между тем, в лабораториях ордена ведутся сходные исследования, и нам нужны молодые кадры. Вы могли бы обратиться к нам...

   Если коммодору хотелось проехаться по больному месту, у него неплохо получилось.

  

   Марк корпел над этим проектом полгода, в лаборатории и дома. Он даже во сне видел чертовы последовательности ДНК. Чтобы не раздражать сотрудников, Салливан подключал к комму гарнитуру, надвигал на глаза очки и крутил, крутил нуклеотидные цепочки. Он пытался обнаружить сходство в генах психиков, выявить те участки, которые отличают телепатов от остальных и, следовательно, отвечают за их способности. До сих пор ни одна программа не показала нужной закономерности. И все же закономерность была, иначе оставалось предположить, что мистические бредни викторианцев недалеки от истины. Что человек - и вправду сосуд света, и лишь в сосуд беспорочный, никакой электроникой и ген-тьюнингом не испоганенный, этот свет вливается. Но Марк упрямо усмехался и снова прокручивал генные последовательности. На него уже начали коситься - совсем как раньше, в школе, когда он строил свои бесконечные стены из кубиков "Тетриса". Точно так же, как в школе, Салливану было плевать. Он знал, что делает. Марк твердо решил доказать, что телепатия наследуется, как и любой из признаков - а, значит, никакой мистики за ней не стоит.

   Кое-что ухитрился накопать еще шеф Марка, печальный еврей по имени Александр Гольдштейн. Марк подозревал, что немалой долей печали Гольдштейн обязан именно успеху былого проекта. Тридцать лет назад профессор резко переключился на другую тему. Или его переключили. Наполненные светом сосуды имели свое, довольно своеобразное представление о свободе мысли.

   Наполненные светом... именно свет ему, в конце концов, и помог. Свет и способность улавливать логику там, где остальным чудилась лишь невнятица. Марк раскрасил метильные островки, испестрившие ДНК, ядовито-зеленым, отрубил остальные цвета и вновь запустил программу. Сначала ничего не изменилось. Потом... это напоминало след, светящийся зеленью след на рыхлом черно-белом снегу. Кое-где четко пропечатавшийся, кое-где - полустертый и едва заметный, но след был. В разных участках генома, на разных хромосомах, метильный след присутствовал у сорока процентов психиков. Марк видел его глазами, почти чувствовал пальцами, перебиравшими одну последовательность за другой. Теперь оставалось лишь найти алгоритм, чтобы след увидела и машина. Тогда отпечаток наверняка обнаружится и у остальных психиков...

   Марк несся по следу, как резвая гончая, когда его тронули за плечо. Отключив очки, Салливан поднял голову и обнаружил стоящего рядом профессора. Еще Марк понял, что уже поздний вечер. В лаборатории никого не осталось, кроме десятка попискивающих над препаратами роботов, да их двоих.

   - Марк, - сказал профессор, - бросьте вы все это. Пойдем лучше в шашки сыграем, и по домам.

   Шашки были невинной страстишкой Гольдштейна - но Марку показалось, что на сей раз профессора вовсе не тянуло к шашкам.

   - Минутку, - ответил Салливан и, надвинув очки, вновь нырнул в раскрашенный зеленью мир.

   В шашки они в тот раз так и не сыграли.

   "Механизм наследования телепатических способностей" - так звучала тема его диссертации. Комиссия быстро и бесповоротно зарезала тему, и одним из проголосовавших "против" был шеф Марка.

   Старый ученый поймал Салливана в коридоре, когда тот уже готов был скатиться по широкой лестнице биологического корпуса и навсегда покинуть университет.

   - Вы обиделись, - спокойно сказал Гольдштейн. - Обижаться не надо. Я ведь вас предупреждал, и не раз.

   Салливан угрюмо ожидал, когда профессор закончит дозволенные речи и можно будет, наконец, уйти.

   - Понимаете, Марк, - продолжил Гольдштейн, наставив на собеседника выпуклые еврейские глаза, - бороться с Богом можно и нужно. Мой народ, к примеру, этим занимается уже шесть тысячелетий. Весь вопрос в мотиве. Такая борьба требует большой веры. Можно верить в самого Бога - так было, например, с Иаковом. Можно верить в науку. Но бороться с Богом от обиды, оттого, что Всевышний тебе недодал или не угодил в чем-то - и бесполезно, и глупо. А ведь вы неглупы. И должны бы понимать, что никто не даст вам использовать университетскую лабораторию как средство для личной вендетты против ордена.

   Помолчав, ученый добавил:

   - Если хотите совет, вот он: постарайтесь найти что-то, во что вы верите искренне - и тогда все у вас получится.

   Марк нашел в себе силы, чтобы поблагодарить за совет, которым не собирался воспользоваться.

  

   - Напомните, Салливан - как вы окрестили ту штучку, которую раскопали у нас в генах?

   Висконти улыбался. Улыбался с видом отеческим и покровительственным, так что вежливый ответ потребовал от Марка немалой сдержанности.

   - "Эпигенетическая подпись".

   - Мудрено. У нас это называется проще - "генетической памятью". Научники раскопали вашу подпись уже больше ста лет назад, просто орать об этом на каждом углу не стали. Вы промахнулись в одном - к наследованию телепатии она прямого отношения не имеет. Зато имеет прямое отношение к... как там вы, ученые головы, выражаетесь? "Степени проявления признака"?

   - Зачем вы мне это говорите?

   - Вы себя-то в объекты исследования включили?

   Марк почувствовал, как мурашки ползут по хребту. Ладони мгновенно вспотели.

   - Что вы имеете в виду?

   - То, что примерно пятьдесят лет назад мы научились активировать генетическую память. Простенькая процедура, что-то вроде томографии. Облучение электромагнитными волнами определенной частоты.

   Коммодор продолжал улыбаться, и в улыбке этой Марку виделась издевка.

   - Половина ваших соучеников, Салливан, обязаны высокими R- и О-индексами какому-нибудь средневековому козопасу. Что касается лично вас, то один из ваших пра-пра-уж и не знаю сколько раз прадедов, живший примерно пятнадцать веков назад, вполне мог бы стать королем Ирландии. Да что там Ирландии! Он мог сколотить неплохую империю, ваш прапрадедуня, если бы догадался воспользоваться своими талантами. Чертовски жаль, когда пропадает талант...

   Насмешливый голос говорил что-то еще, но Марк не понимал, что именно. Кабинет пульсировал красным, и пульс этот стучал в висках так сильно, что почти заглушал слова. Одиннадцать лет, потраченных впустую. Одиннадцать лет он бился о стену, и вот, оказывается, нет никакой стены... Смешно. Обидно и смешно.

   Оставалась еще надежда, что коммодор лжет. Марк велел себе успокоиться и прислушаться. Что-то там было: не прямая ложь, но и не чистая правда. Беспокойство, смущение, неоднозначность...

   - Салливан, не борзейте. Я спускаю вашу наглость с рук только до тех пор, пока это меня развлекает.

   - Почему я ничего не знал об активации?

   Викторианец перегнулся через стол и ухмыльнулся в лицо Марку.

   - Не должен бы я вам об этом говорить, но скажу. Решение о том, пройдет тот или иной студент лицея активацию, принимает его ментор. Франческо возражал. У вас очень высокий потенциал, и вашему наставнику настойчиво рекомендовали пересмотреть решение. Дважды он запросил дополнительное время, а уже перед самым выпуском - вам было шестнадцать - отказал окончательно. Не знаете, почему?

   О, Марк отлично знал, почему, но думать об этом сейчас себе не позволил. Он уже нащупал след... Ложь пряталась где-то здесь, и касалась не его, а другого. Паолини, Франческо, ваш наставник...

   Аристократический нос наморщился, а черные глаза комически округлились.

   - Не тратьте на меня свои дедуктивные способности, Салливан. Они вам еще понадобятся на Вайолет. Впрочем, вы можете отказаться.

   Да, и вернуться в Фанор, как возвращался после каждой неудачи - отчего приветливая и, в общем, симпатичная деревушка стала ему ненавистна.

   - Знаю, Марк.

   Коммодор выпрямился, и в глазах его больше не было смеха.

   - Знаю. Именно поэтому вы нужны мне. А я нужен вам. Ваш ментор зарвался и угодил в опалу. Он поджал хвост и убрался на Вайолет, якобы для этнографических исследований. И там вполне бесславно подох. Время ему судья. Однако его смерть может послужить и мне, и вам... многим. Если вы проведете расследование на месте, и результаты меня удовлетворят, я лично, Марк, буду ходатайствовать о том, чтобы вы прошли активацию. И плевать на то, что там померещилось Франческо...

   Вот. Вот оно...

   - Он был вашим другом? Не сейчас, раньше.

   Коммодор вздрогнул. Взгляд его сделался тяжелым и неприятно пристальным.

   - Другом, вряд ли. Еще в лицее мы спорили слишком часто. Но да, он был и моим учителем.

   - Чему же он вас научил, коммодор?

   - Не лгать самому себе. А чему он научил вас?

   Марк улыбнулся, впервые за время их разговора. Ответной улыбки не последовало, и тогда Салливан сказал:

   - Видимо, ничему. Какие результаты вам нужны?

  

   Тринадцать лет назад тоже была весна. Мирты еще не зацвели, но на пиниях появились зеленые стрелки новых побегов. Клумбы усыпали ирисы. Отец Франческо и Марк шагали по саду, который располагался на верхней террасе, как раз над столовой и беговой дорожкой, опоясывающей футбольное поле. Слева виднелись желтые лицейские корпуса, а впереди, за рекой, разогретый воздух дрожал над крышами палаццо и пасхальным яйцом Дуомо. Заходящее солнце облило медью колокольню Джотто. Навязчивый запах свежей краски смешался с ароматом цветения и свежестью, поднимавшейся от реки.

   Пожилой викторианец шел, опираясь на руку ученика - и это было, скорее, знаком доверия, чем старческой немощи. Остановившись у чугунной скамьи с узорной спинкой, отец Франческо обернулся к подростку.

   - Марк, я хочу тебя кое о чем спросить.

   - Да, наставник?

   - Задавая свой вопрос, ты ведь прекрасно понимал, что я предложу написать эссе. Ты знал, что для тебя это кончится очередной хорошей оценкой, а для кое-кого из твоих одноклассников - взысканием. Тем не менее, ты спросил. Почему?

   Марк хмыкнул.

   - Может быть, мне просто хотелось получить хорошую оценку. И хотелось, чтобы кое-кто заработал взыскание.

   Отец Франческо уставился в лицо Марку, пожевывая губами. Губы у наставника были коротковаты и не натягивались на длинные желтые зубы, как детскую простынку не натянуть на двуспальную кровать.

   - Спасибо за то, что не стал выкручиваться, - сказал, наконец, ментор. - Многие на твоем месте просто сделали бы вид, что не поняли вопроса. Хотелось бы, чтобы ты и впредь сохранял подобную честность.

   - Я постараюсь.

   - Да уж постарайся. В ордене принято скрывать дурные побуждения за красивыми словами. Надеюсь, ты сможешь удержаться от лицемерия.

   Настала очередь Марка закусить губу.

   - Отец Франческо... Вы же знаете. Скорее всего, я не вступлю в орден.

   Старый викторианец некоторое время не отвечал, увлеченный, казалось, затопившим небо закатом. А когда заговорил, сказал следующее:

   - Марк, сейчас мои слова могут показаться тебе жестокими. Однако я крайне рад, что у тебя нет выдающихся способностей. И знаешь, почему? Потому что со способностями ты бы, несомненно, добился высокого положения в ордене. И это неудивительно. Ты - живое воплощение викторианства, Марк. В твоем характере я вижу все хорошее и все плохое, что есть в братстве. И плохое, к моему глубочайшему сожалению, перевешивает...

   У скамейки рост куст спиреи. Садовник проявил недобросовестность: половина куста была покрыта пышными белыми соцветиями, а вторая засохла, и ветки ее мертво и голо торчали на фоне пламенеющего неба. Отец Франческо вздохнул, достал из висящей на плече сумки ножницы и принялся обрезать сухие прутья. Ножницы щелкали, древесина возмущенно хрустела, а викторианец говорил:

   - У меня был один ученик. Давно, я тогда только начал преподавать в лицее. Человека решительней и бесстрашней я не встречал, и это при весьма цепком уме и огромных способностях. Он мог бы сделать так много хорошего... но власть совершенно вскружила ему голову. Думать ни о чем другом он больше не мог. Я не хотел бы, чтобы из тебя получился второй...

   Марк слушал внимательно, но имени отец Франческо так и не назвал. Вместо этого викторианец сгреб в сторону отрезанные ветки, с удовольствием втянул носом запах земли и зелени и невозмутимо добавил:

   - А теперь, мой юный друг, пойдем-ка ужинать.

   Все так же опираясь о локоть Марка, старый учитель начал спускаться к столовой.

  

  

   Глава 2. Лаура Медичи

  

   Набережная Тибра цвела и пахла. Цвела мелкими ржавыми водорослями вода, а пахли окрестности. Кошачьей мочой. Гнильем. Канализационными стоками. Можно было подумать, что в воздухе разбрызгивают специальный ароматизатор - но это просто пласты, многовековые залежи ила, потревоженные цветением, источали запахи прошлого. Слежавшиеся, хорошо утрамбованные за столетия запахи. Марку оставалось лишь порадоваться, что идущая к нему по набережной девушка не почувствует всего этого великолепия - ее ноздри закрывали нанопоровые фильтры. Хотя радоваться тут, если честно, было совершенно нечему.

  

   Пилот в аэрокаре сменился, а машина осталась та же. Проводивший Марка на крышу лысоватый брат с поклоном удалился. Пилот сообщил, что довезет Марка до гостиницы и подберет в пять утра. Оттуда, Салливан знал, его доставят в Монтеспеккато, к ближайшей станции орбитального лифта. На лунной базе уже грузился военный транспорт, один из тех, что постоянно курсировали между Землей и Приграничьем.

   Еще слегка оглушенный быстротой, с которой изменилась его жизнь, Марк занес ногу на подножку машины... и замер. На дальний конец площадки плавно опустилось три аэрокара с номерами СОН. Из центрального, серебристого "Мерса-Сиагал", выбрался высокий человек в светлом костюме. Судя по жестикуляции, он спорил о чем-то со вторым пассажиром. Высокого человека звали Флореан Медичи, и он был сенатором - так, по старой привычке, еще назвали представителей Совета Объединенных Наций. Во втором, приземистом и черном, Марк узнал его советника по международным вопросам. Пока Салливан смотрел, на площадку село еще полтора десятка машин. Пилот за спиной нетерпеливо кашлянул и чуть ли не силой впихнул Марка в салон.

   Салливан позволил отвезти себя в гостиницу, где у входа в кадке томился искусственный фикус, а с экрана улыбалась симпатичная мордашка виртуальной хостесс. Он даже поднялся в номер. Убедившись, что дверь надежно заперта, Марк развернул комм и набрал номер Лауры.

  

   Девушка шла, белел в сумерках ее плащик. Ореол пушистых волос окружал лицо, а рот прикрывала антисептическая маска. Салливан усмехнулся. Посмотришь на них со стороны - ни дать ни взять ворон и чайка. Темноволосый, долговязый парень в черном пальто и тоненькая светлая девочка. Она выглядела намного младше своих двадцати пяти.

   Марк шагнул вперед. Когда они поравнялись, Лаура приподнялась на цыпочки и обвила руками шею Салливана. Молодой человек ощутил, как его щеки на мгновение коснулась прохладная ткань маски, обдав едва различимым медицинским запахом. И все, и ничего больше...

   Девушка отступила, и, прищурившись, оглядела Марка.

   - А ты, кажется, еще вытянулся. Похудел. Не кормят тебя там, в твоей деревне? Или ученички доконали?

   Она говорила по-итальянски, с резковатым северным акцентом.

   - Кормят как на убой. Ученики ходят по струнке. А ты все такая же красивая.

   - А ты все так же не умеешь делать комплименты. Следует говорить: "Как ты похорошела. Да ты просто расцвела!". Откуда ты узнал, что я в Риме?

   - Видел в новостях твоего отца. Я же знаю, что он тебя всегда таскает с собой, если у него намечается важная встреча. Ты же у него талисман.

   - Lucky charm¹.

   - Mascot².

   Лаура улыбнулась.

   - Мне казалось, отец не хочет афишировать эту свою встречу. Мы прилетели только вчера.

   - Ну ты же знаешь этих журналюг. Всюду пролезут. Он все так же уговаривает тебя сменить профессию?

   - Уже нет. Поздно, знаешь ли, менять шило на мыло перед самой защитой. А ты так и не собрался вернуться в университет?

   - Нет. Мне и в моем медвежьем углу неплохо. Пойдем куда-нибудь?

   - Пойдем.

   Лаура решительно и привычно взяла его под руку, и они пошли по набережной. Они шли, не выбирая дороги, не замечая скользящих низко над головой аэрокаров - люди возвращались домой после рабочего дня, к ужину, к семьям. В окнах загорались огни. Ажурные тени листьев путались под ногами, и чуть слышно, неизменно гудела брусчатка мостовой от подземного движения товарняков. Свернув в тесный переулок, где балконы противоположных зданий почти смыкались над головой, миновав гомонящую стайку туристов у маленькой траттории, Марк и Лаура вышли на площадь. Слева белела колоннада, то ли простоявшая тут тысячелетия, то ли недавняя подделка. Город-музей, где главным экспонатом было само Время - недаром орден почитал Рим своей законной вотчиной.

   Впереди поблескивали истертые множеством ног ступени. Наверху виднелся маленький парк. Между деревьев поблескивали гирлянды цветных фонариков. Марк с Лаурой поднялись на холм и выбрели на небольшую, усыпанную гравием площадку. Посреди площадки висел воздушный шар. Светящуюся красным надпись "Coca-Cola" и мультяшного Пиноккио кто-то заботливый поместил в верхнюю часть шара, чтобы не досаждать катающимся. Человек в клоунском наряде надрывался, зазывая публику.

   - Последний полет! Спешите, спешите, пока совсем не стемнело! Ощутите себя птицей! Скидка двадцать процентов для влюбленных пар!

   Марк огляделся и обнаружил автоматическую кассу.

   - Ощутим себя птицами?

   Лаура хмыкнула под маской.

   - Ты же боишься высоты.

   - Откуда ты взяла?

   - Помнишь, в Баррене... Ты так истошно цеплялся за мою руку и вопил, что просто не можешь глядеть вниз.

   Марк расхохотался.

   - Обманул?

   Мокрые от брызг скалы, истошный ветер с залива, горько-соленый воздух. Девушка в красной вязаной шапочке и неизменной маске прыгает по камням и кричит: "Ну же, Марк, иди сюда! Посмотри, какой прибой... У-у! Сейчас разнесет тут все по камешку". И Марк, нарочито неловко перебирающийся по скользким валунам ближе к краю...

   - Мне просто хотелось подержать тебя за руку. Когда я приезжал к деду на каникулы, летом, я с этих скал только так сигал.

   - Жулик.

   Лаура с деланной укоризной покачала головой и провела ладонью по груди Марка. В светлых глазах промелькнула нежность... нет, показалось. Девушка уже отвернулась и теперь внимательно разглядывала шар.

   От кассы, Марк крикнул:

   - Мы сойдем за влюбленных?

   - Опять жульничаешь? Давай, раскошеливайся на полный билет, видишь - у них и так, кроме нас, никого нет.

   Марк раскошелился.

  

   Когда шар, наконец, поднялся, смеркалось до того, что под ними различимы были лишь ближайшие крыши, черный массив парка и световая разметка посадочных площадок. Ближе к центру становилось оживленней. С Пьяцца Навоне взлетал многометровый огненный фонтан, отсюда казавшийся маленькой королевской короной. От Форума катилась толпа, в которой мелькали разноцветные фонарики - очередной из здешних бесконечных фестивалей. Над угрюмым овалом Колизея вздымался керопластовый купол, отражавший бортовые огни туристических аэробусов. Колоннаду перед базиликой Святого Петра подсвечивали прожектора, а за ее желтой подковой темнели прямоугольники лужаек и светлели недавно отстроенные дворцы Ватикана. В воде Тибра отражались цепочки фонарей. С запада поднималась густая стена туч, и время от времени ее прострачивала огненными стежками вертикаль орбитального лифта. Вечный Город - Вечный не потому, что время не могло разрушить камни. Нет, он падал и поднимался из руин вновь и вновь, в прежнем обличье, ибо ничто не обладает такой цепкостью, как людская память.

   Марк не смотрел вниз. Он вглядывался в узкое лицо, окруженное крупными завитками светло-русых волос. Лаура. На солнце ее волосы казались золотыми. Не о тебе ли грезил великий поэт, грезил и не мог утешиться, потому что вас разделяли не годы - века?

   Era il giorno ch'al sol si scoloraro
per la pietЮ del suo factore i rai,
quando i' fui preso, et non me ne guardai,
chИ i be' vostr'occhi, donna, mi legaro.³

   Да нет, то была совсем другая Лаура.

  

   Пятнадцать лет назад зима выдалась необычно морозной, и на площади перед Палаццо Веккьо залили каток. Лицеисты и ученики местных гимназий высыпали на лед. Здесь же за пару юно сдавали напрокат коньки, а в ларьках можно было раздобыть все что угодно - начиная от рождественских ангелов и кончая калеными орехами, панеттоне и разноцветными свечками.

   Марк почти не умел кататься. Если честно, мальчишка-эмпат пришел на площадь, чтобы зарядиться чужой радостью, потому как со своей дела обстояли неважно. Заодно он собирался купить пару антикварных открыток для дедушкиной коллекции. Но, не успел Марк даже шагнуть к ларьку, как в толпе нарисовался Лукас Вигн с приятелями. Те решительно пробивались к катку, и, что самое печальное, Лукас заметил своего лицейского недруга. После этого об открытках можно было забыть.

   - Эй! - заорал долговязый красавчик. - Смотри-ка, кто пожаловал. Салливан, ты никак собрался демонстрировать нам класс в танцах на льду?

   Марк похолодел. Он отлично помнил мерзкое ощущение, когда руки и ноги дергаются помимо твоей воли, и ты пляшешь - пляшешь, как марионетка в ярмарочном вертепе, пляшешь, чувствуя под пятками ледяной пол, и молишь о том, чтобы хотя бы боль привела тебя в чувство. Лукас был лучшим оператором в их потоке. За фокусы ему часто перепадало от отца Франческо и остальных преподавателей, но наглец только усмехался - Вигн отлично знал, что теплое местечко в Планетарном Корпусе ему все равно обеспечено. Так бы и случилось, если бы не один досадный инцидент, навсегда оборвавший блестящую карьеру Вигна. Тринадцать лет спустя Вигн наведается в маленькую деревушку на западе графства Клер и сообщит Салливану, что считает его предателем... Но все это будет потом. Пока Лукас ухмылялся, его дружки откровенно скалились, а Марк со вздохом перебрал в карманах мелочь и пошел к киоску проката.

   - Давай-давай! - заорал в спину Лукас. - Если надумаешь хлопнуться на задницу, я, так и быть, тебя подхвачу.

   Марк смотрел на острый край конька и размышлял о том, как хорошо бы было эти коньком вспороть глумливую пасть Лукаса. Нарисовать улыбку от уха до уха. Из него бы получился неплохой Гуинплен. Он и так всегда ржет. Марк не сомневался, что Винченцо, один из корешков его недруга, уже шепчет приятелю на ухо. Винченцо, он же Хорь, был лучшим ридером, а Марк и не особо скрывал свои мысли - напротив, задержал картинку на подольше. Красная мокрая улыбка. Неприятностей по-любому уже не избежать.

   И неприятности не замедлили случиться - хотя и не совсем такие, как Марк ожидал. Он проехал с остальными уже десяток кругов, когда движение замедлилось. Катающиеся поворачивали головы. Марк тоже притормозил и оглянулся.

   В центр круга вышла девочка. Русоволосая девчонка в коротком пальтишке. Так же, как и Марк, на неудобных прокатных коньках. Тонкое бледное личико казалось необычайно серьезным и чуть заметно светилось в сгустившихся сумерках, и вообще вся она была словно нарисована световой кистью по темному стеклу толпы. Вспыхнули фонари. Вспыхнули золотом волосы маленькой фигуристки. Из динамиков полилась мелодия из "Щелкунчика". Девочка кружилась, следил за ней узкий луч прожектора - будто она и вправду выступала на большом льду... Или так казалось? Или не было никакого прожектора, просто для Марка оставалось лишь световое пятно в центре круга, тени по бокам и маленькая фигуристка. Ему почудилось, что даже вырывающиеся изо рта у зрителей клубы пара замерли, складываясь белесым кружевом... и тут его ноги сами собой поехали. "Нет!" - отчаянно и беззвучно заорал Марк. Он еще успел оглянуться, заметить ухмыляющуюся - от уха до уха, почти как мечталось - физиономию Лукаса, ощутить холод в мгновенно отмерзших ступнях - и от удара его развернуло и бросило на лед.

   Маленькой фигуристке пришлось хуже: все-таки Марк весил намного больше, и разогнал его Лукас хорошо, просто здорово разогнал. Девочка отлетела в толпу - где, к счастью, ее подхватили чьи-то руки. Зрители возмущенно загудели, надвигаясь на Марка. Он едва успел убрать ладонь, иначе по пальцам проехались бы коньком. Кто-то толкнул его в плечо. Марк попробовал встать, но ноги разъехались. Над толпой колыхалось багровое облако ярости - так случается всегда, когда грубо разрушается мечта. Толпа не склонна поддаваться очарованию момента, но если уж поддалась, горе тому, кто отнимет у нее игрушку. Марк снова попробовал встать, и его снова швырнули на лед. Может быть, серая лицейская шинель отпугнула бы горожан, но шинель Марк оставил на скамье у катка. Мальчик оперся на руку. Чиркнул конек, и по пальцам потекло. Все же задели. Марк уставился на аккуратный, сочившийся красным разрез, и тут же глумливый голос в ушах захихикал: "Ну и как оно, конёчком да по тепленькому?". Лукас и ридером был неплохим. "Дурак, - как можно спокойней подумал Марк. - Меня же сейчас затопчут. Тебя из лицея выгонят". "А я знал?" - уже неуверенней вякнуло в голове. Марк отмахнулся от ненавистного голоса и попытался поймать хоть кого-то в толпе. Не обращая на мельтешение ног вокруг, он смотрел, как учили, на каток сверху. Мальчишка на льду в центре круга, толкающиеся люди - они уже и сами не прочь бы отсюда убраться, да подпирают те, что сзади. Вот ты, высокий, жирный, в меховой шапке, стоящий справа от меня - глазами Марк уставился на заляпанную брючину, а мысленно пытался пробиться к толстяку. Давай, протяни мне руку, ты же такой кабан, ты можешь проложить проход в этой давке. Брючина исчезла. Здоровяк и впрямь заработал локтями, но на ворочающегося внизу пацана ему было плевать. Стало еще теснее. Из носа закапала кровь. Так часто случалось, когда Марк слишком сильно старался. Рядом вскрикнули: у кого-то поехала нога, взметнулось лезвие конька, чуть не задев щеку Марка. "Попросишь, я тебя вытащу, - хихикнуло, кажется, прямо в затылке. "Давай, не выеживайся. Ботинки мне неделю будешь чистить и математику сделаешь. Мне и Хорю. И..." "Спой себе отходную", - громко и внятно подумал Марк. И тут чья-то мощная рука ухватила его за шиворот и выволокла на свет.

   Когда Марк проморгался, он понял, что упирается в стену. Стена - пальто из темной материи, над ней каменеет лицо с прозрачными стеклами очков. Марк готов был поспорить, что на внутреннюю сторону линз выводится оперативная обстановка по кварталу. Или району. Или городу. Рядом громко спорили. Марк дернулся. Телохранитель выпустил его ворот, и мальчишка сел в подтаявший снег. Высокий светловолосый человек, смутно похожий на маленькую катальщицу, что-то втолковывал девочке - дочери? - и одновременно нежно стирал пятно грязи у нее со щеки. Девочка упрямо мотнула головой и оглянулась на Марка.

   - Он не виноват!

   Девчонка еще и ногой притопнула.

   - Я видел, как другой мальчишка его толкнул.

   В чем - в чем, а в том, что его никто не толкал, Марк был уверен. По крайней мере, не толкал руками.

   - Лаура, мы сейчас говорим не об этом. Тебе вообще никто не разрешал выходить из дому. Одна, без маски, в толпе. Тут полно микробов. Ты что, заболеть хочешь?

   Девочка по имени Лаура снова упрямо тряхнула светлой шевелюрой, но ничего не ответила.

   - Сойер, принесите его пальто. Проводите мальчика в лицей. Кажется, он не в себе.

   Марк собрался уже сказать, что вполне в себе, спасибо, ни в каких сопровождающих он не нуждается, но тут девчонка высунулась из-за спины телохранителя и залихватски подмигнула лицеисту.

   - Папа, у него рука поранена и нос разбит. До нас ближе. Пусть он поедет с нами, медсестра Полин его перевяжет.

   Высокий человек сомнительно посмотрел на Марка. Тот ответил нарочито ошалелым взглядом. Высокий покачал головой и тихо сказал, обращаясь к дочери:

   - Только среди лицеистов тебе еще приятелей не хватало.

   И, громче, обращаясь к телохранителю:

   - Посадите его в машину.

   Имени Марка высокий человек так и не спросил.

   В машине девочка протянула ему платок и, пока Марк вытирал лицо, доверительно шепнула: "А у меня мама была знаменитая фигуристка. Из России, Майя Метлицкая. Ее часто по спортивным каналам показывали. Я тоже хочу выступать, но папа не разрешает". И, подумав, добавила: "Можешь звать меня Лаури".

   Так Марк Салливан познакомился с Лаури, Лаурой Медичи, дочерью младшего сенатора Флореана Медичи. С тех пор прошло пятнадцать лет. Лаура успела закончить биологический факультет Парижского университета и сейчас доделывала диссертацию в институте Паскаля. Младший сенатор Медичи стал старшим сенатором. А Марк провалил тест и остался просто-напросто Марком. Ах да, еще одно не изменилось. Сенатор Медичи так и не получил разрешения на генную терапию, которая могла бы избавить его дочь от врожденного иммунодефицита.

  

   Иногда Марк воображал, что все случилось совсем по-другому. Если в подвыпивших студенческих компаниях спрашивали, где Марк подцепил такую красотку, он говорил, что Лаура споткнулась на катке. Вывихнула ногу, а он подхватил девочку на руки и дотащил прямо до ворот отцовской виллы. Чем больше было выпито пива, тем длинней становилась дорога до виллы, так что в конце концов получалось, что Салливан тащил Лауру чуть ли не через пол города. Хорошо, что приятели зачастую оказывались еще более пьяны, чем сам Марк, и никто так и не спросил, почему он просто не вызвал такси.

  

   Наверху было хорошо. Душные испарения, вонь и сырость от реки остались ниже - а здесь прохладный ветерок, чернильно-синее небо в телеграфной росписи спутников и орбитальных станций и огни пересекающихся над центром воздушных трасс. Пухлый бок шара матово поблескивал от скопившейся росы, временами озаряя облака бегущей строкой рекламы. Это и вправду не походило на полет на аэрокаре: так тихо, неспешно, словно кто-то качает тебя в гигантских ладонях.

   В темноте светлые, прозрачные днем глаза Лауры сделались почти черными. Марк помнил, как легко они меняют цвет -- от серого с легкой зеленью до нефритового и темнейшего агата. Таким непостоянством обладают глаза приморских девушек, но Лаури родилась далеко от побережья. Иногда Марку казалось, что внутри Лаури плещется собственное море, недоступное никому. И губы, скрытые сейчас маской, у нее неправильные -- верхняя тоненькая, строгая, а нижняя припухлая и капризная... Мысль о губах была уже совсем лишней, и тогда Марк решился.

   - Мне нужно тебе что-то сказать...

   - Мне нужно тебе что-то...

   Они произнесли это почти одновременно и рассмеялись. У них так часто получалось.

   - Ты первая.

   - Нет, давай ты.

   - Хорошо.

   Марк положил руки на борт корзины и замолчал. Он молчал несколько минут, так что под конец Лаура нетерпеливо ткнула его кулачком в бок.

   - Ну?

   - Я улетаю с Земли. На несколько месяцев, может быть, дольше.

   - Ты нашел работу на Периферии?

   - Не совсем. Совсем нет. Так, надо кое-кого проведать...

   - Все у вас, серых братьев, какие-то тайны.

   Марк резко обернулся, но Лаура уже потупила глаза.

   - Извини. Старая привычка.

   "Если бы ты знала... Если бы я мог сказать", - подумал Марк. Но сказать он, конечно, не мог, и потому быстро спросил:

   - А что у тебя?

   Лаура, не поднимая головы, ковыряла многострадальную корзину.

   - Давай уже, колись.

   - А я тоже, может быть, уезжаю.

   - Да ну? Напросилась-таки в экспедицию? Отец отпускает?

   Лаура, специализировавшаяся на нейробиологии высших приматов, давно мечтала побывать в резервации катангов на Терре. Марк ощутил мгновенный укол зависти. Все же она добилась своего... Лаура резко мотнула головой.

   - Нет, не в экспедицию. Хотя и в экспедицию, может быть, тоже. Потом... Я выхожу замуж, Марк.

   Второй раз за день Салливан услышал такое, от чего жизнь переворачивается вверх тормашками. Наверное, следовало что-нибудь сделать. Например, закричать. Или сигануть с шара. Марк сухо откашлялся и спросил:

   - За кого?

   - За Фархада.

   В ответ на недоуменный взгляд Марка Лаура нахмурилась.

   - Ты его знаешь. Сам же сам нас познакомил тогда, помнишь? На новогодней вечеринке у Пресли. Он программист, с тобой одновременно заканчивал. Ты сказал, что он гений, а он тогда заржал и ответил: "Разве что гений места, если местом считать ближайшую пивнушку".

   Марк порылся в памяти.

   - Фархад? Фархад-иранец?

   Наверное, Лаура почувствовала в его голосе что-то такое и немедленно ощетинилась.

   - Его семья из Ливана. Но тебя ведь такие мелочи никогда не интересовали.

   - Причем здесь это? Да будь он хоть с Марса...

   - Он не с Марса. Его родители бежали из Бейрута. И два года торчали в лагере беженцев, пока не получили вид на жительство. А его старшая сестра там умерла. И только когда она умерла, им позволили поселиться в городе и выдали разрешение на работу. Но тебя все это не интересует. Зачем нам переживать за других? Центр вселенной Марка Салливана -- это, конечно же, сам великолепный Марк Салливан и его многочисленные несчастья.

   - Так, - Марк почувствовал, что начинает заводиться. - Ты вообще сейчас о чем?

   - Ты знаешь, о чем. Если тебе угодно сидеть в деревне и упиваться обидой на весь мир -- кто я такая, чтобы тебе мешать?

   - И поэтому ты выходишь за Фархада-ливанца?

   - И поэтому я выхожу за Фархада, да. Он, по крайней мере, меня любит.

   - Я тоже тебя люблю, - тихо сказал Марк.

   Он смотрел на запад, где тучи постепенно рассеивались. Струну орбитального лифта можно было принять за запоздалую молнию, отвесно и регулярно бьющую в одну точку. Раз за разом, в одно и то же место...

   Тогда, полтора года назад, была осень. Лил дождь. Дорожка перед домом Марка - учительским коттеджем на задворках фанорской школы - размокла, ее усыпали раскисшие дубовые листья. Машина Лаури, новенький "Лексус", почему-то все не заводилась. Лаури тихо ругалась за стеклом кабины. Водоотталкивающее стекло повесило над серебристой тушей "Лексуса" ореол капель. Марк стоял на пороге и говорил себе, что надо подойти, рывком распахнуть дверцу, вытащить Лаури из кабины. Обнять и заставить остаться. Он уже почти решился подойти, но тут машина завелась... Все могло бы быть по-другому.

   ...- Нет, не любишь.

   Лаури упрямо прятала от него глаза. Она как будто решала некую задачу, пыталась доказать теорему -- сначала себе, а уже потом ему.

   - Я очень хотела в это верить. И верила... долго, до глупости долго. А потом поняла, что тебе всегда было плевать на меня. Тебе только хотелось, чтобы ради тебя, такого вот неудачливого, дочь сенатора бросила к черту все - университет, работу, отца, друзей - и потащилась на край света. И я бы потащилась, если бы ты действительно меня любил. Но ты лишь в очередной раз тешил свое самолюбие... Ты ведь понимаешь, что я права?

   Теорема сформулирована, доказательство изложено. В математике Марк всегда был сильнее, но здесь ему не на что было опереться. Вот разве что на утлое дно корзины, на сто метров влажного ночного воздуха... может, кому-то бы этого и хватило, но Марк не умел летать.

   - Конечно. Ты всегда права.

   Он развернулся к клоуну и громко спросил:

   - Вниз уже можно?

   - Еще пять минут, - пробормотал несчастный. - Катаем ровно полчаса.

   - И знаешь еще что? - спросила из-за спины Лаура.

   - Что?

   - Я не поехала с тобой еще и потому, - сообщил задыхающийся голос, - что мне больно и обидно было бы видеть, как ты заживо хоронишь себя. Прошло бы несколько лет, и ты бы стал угрюмым отшельником и запил, как твой дед. Или начал бы подкладывать бомбы, как твой дядюшка Шеймас...

   Вот этого говорить уже не следовало, и Лаура замолчала.

   Шар как-то странно бултыхнулся в воздухе, словно яичный желток в скорлупе, и начал снижаться. Отчетливее затемнели древесные кроны. Листья блеснули красным, отражая кока-кольное волшебство. Марк оперся о борт корзины и мрачно подумал: "А и вправду сигануть вниз, что ли? То-то будет потеха". Вместо этого он спросил:

   - Что твой отец делал в Замке?

   Еще не отошедшая от ссоры, запыхавшаяся и поправляющая маску девушка замерла.

   - Откуда ты знаешь?

   - Неважно. О чем он собрался говорить с викторианцами?

   Лаура оглянулась на клоуна. Тот суетливо отвязывал веревку, которой крепилась дверца корзины. Марк оттолкнул покровителя влюбленных, схватил девушку за руку и поволок прочь от шара. Пиноккио растерянно помахал им вслед полупустой бутылкой и пошел морщинами - из шара выходил гелий.

   Остановившись за сладко пахнущей купой жасминовых кустов на вершине холма, Салливан повторил вопрос:

   - Что твой отец делал в Замке? Это важно.

   Лаура недоуменно нахмурилась.

   - Я не знаю точно. Они хотят открыть в Голландии свободную экономическую зону, наподобие Терры. Отец надеется, что, увидев преимущество новых технологий, люди перестанут слепо подчиняться ордену...

   Марк закусил губу. Как же скверно все получалось. Если свести два и два...

   Голос Лаури прервал его размышления.

   - Это то, что я пыталась тебе сказать... Мы с Фархадом подали прошение о выезде. После того, как поженимся, мы улетаем на Терру.

   Марк вскинул глаза. Девушка попятилась.

   - Что? Что еще, Марк?! Я хочу быть здорова. Хочу, чтобы у меня были здоровые дети. Неужели это так трудно понять? Ваш идиотский закон о чистоте генома... На Терре не рождается больных детей. Если бы я родилась на Терре, я смогла бы стать фигуристкой, как мама...

   - Если бы ты родилась на Терре, ты бы сдохла! - взорвался Марк. - Ты бы даже до двадцати пяти не дожила. Там же вечная война! То ее наши оккупируют. То лемуры. И успевают в первую очередь вырезать коллаборационистов и подполье, а можно не сомневаться, что твой политически сознательный папаша примкнул бы либо к тем, или к этим...

   Но Лаури было не так просто сбить с однажды взятого курса. Совсем как пятнадцать лет назад, она упрямо топнула ногой.

   - Мой отец хочет сделать, как лучше. Неужели в лицее тебе и вправду так промыли мозги? Или нет. Как же я не сообразила! Ведь все викторианцы, и весь ваш дурацкий кодекс - это точь в точь ты, Марк.

   Салливан вздрогнул. Лаура почти дословно повторила слова покойного отца Франческо... Девушка между тем продолжала, для убедительности тыкая в грудь Марка белым перчаточным пальцем.

   - У лемуров лучше получаются генмодификации - к черту генмодификации, они нам не нужны, не больно-то и хотелось. Атланты давно создали пять дополнительных уровней реальности, а у нас даже простые прошивки запрещены - все равно так круто, как у них, не получится. Та же больная логика... если я не первый, то вообще никакой. Даже хуже. Если другой осмелился делать что-то лучше меня, надо уничтожить этого другого. Чтобы, наглец, впредь не высовывался. Не смел рыпаться, не смел быть совершенней нас, мы же высшая раса... так ваши идеологи рассуждают? А пора бы им понять, что лемурийцы нас до сих пор не прибили только из жалости. Мы же для них музей, паноптикум, животики надорвешь! Нам на практикум привозили образцы с лемурийских биокораблей, это такое вообще, до чего земной науке сто лет ползти...

   Лаура еще говорила что-то, горячо и убедительно, но Марк уже не слушал. Марк знал все эти доводы, сам их не раз прокручивал в голове. Нашлась бы сотня убедительных аргументов и сотня убедительных контраргументов, и все это было неважно. Важно лишь одно. И кибермозги атлантов, и пластичный геном лемурийцев напрочь убивали то, что викторианцы считали главным признаком человеческой расы. Способность к телепатии. Даже отец Франческо со всеми его сомнениями ни разу не возразил против того, что именно в этом направлении должен эволюционировать род Homo Sapiens. Атланты и лемурийцы - тупиковые ветки. Их следует изолировать, а еще лучше, отсечь, как происходило уже не раз. И дело тут не в идеологии, а в самой обычной генетике...

   Но сказать всего этого дочери сенатора-либерала Марк не мог, и поэтому сказал совершенно другое:

   - Твоего отца собираются подставить. Или убить.

   - Что?

   - То. Похоже, затевается новая свара. Флореан всегда был в партии мира, и сейчас их начнут выводить из игры по одному. Возможно, уже начали. Все эти разговоры насчет свободной зоны -- сплошная подстава. Ему следует убираться из Рима.

   Лаура снова попятилась и уперлась спиной в куст. С листьев на белый плащ полетели капли.

   - Ты не можешь этого знать.

   - Могу.

   Наверняка он и не знал. Однако, после сегодняшнего разговора в кабинете с красными занавесями, и, главное, после того, как Висконти прямо сообщил, каких результатов желает от расследования, догадка казалась верной...

   Лаура мотнула головой, вызвав свежий водопад капель.

   - Что за новая дурацкая шутка, Марк?

   Прищурившись и даже приподнявшись на цыпочки, она вгляделась в лицо Салливана. Марку неожиданно захотелось шагнуть вперед и обнять ее, сдавить, втиснуть в промокший куст, чтобы их окатило общим дождем. Лаура, должно быть, что-то заметила, потому что ступила в сторону и прижала ладони к маске.

   - Марк... Зачем ты вообще в Риме?

   Эссе Марка, написанное по заданию отца Франческо, называлось "В поисках традиций: стоять на плечах титанов". Если бы викторианский орден и вправду наследовал средневековым христианам, за такое сочинение Салливана непременно бы произвели в ересиархи. Марк потянулся к шее и вытащил из-под плаща тонкую золотую цепочку. К цепочке крепился кулон в форме латинского "V", вписанного в круг. Ordo Victori. Лаура, неважно видевшая в темноте, вытянула шею - и, догадавшись даже прежде, чем сумела разглядеть цеховой знак викторианцев, отпрянула. Она не вскрикнула и не побежала, нет. Просто развернулась и медленно зашагала прочь с холма.

   - Я вызову тебе машину, - крикнул ей вслед Марк, уже зная, что не получит ответа.

  

  

   Глава 3. Геодец

  

   Марка лихорадило и вдобавок немилосердно тошнило. С трудом он поднял голову и уставился на низкий, закопченный потолок, в центре которого сияло дневным светом отверстие дымохода. От света резало глаза. В хижине кисло пахло вчерашней едой, рвотой и прогоревшими углями. Со стоном Марк сполз с лежанки и, одолев вторую комнату, вывалился через заднюю дверь в огород. Здесь он, не обращая внимания на радостный блеск утра, уткнулся лицом в кустик какой-то местной культуры - то ли брюква, то ли тыква - и его вывернуло.

   Утирая рот, Марк еще некоторое время таращился на темно-зеленые кожистые листья. На землю упала тень. Молодой человек обернулся. В паре шагов стоял геодец, и за плечами его колыхалось невысокое пока солнце. Светлые, почти белые глаза геодца на загорелом лице насмешливо щурились, и весь он был невозмутим, как архангел на крыше собора.

   - Я вам там, между прочим, специально для этих целей оставил горшок. Эдак вы мне весь огород истопчете. Ну что, поползли обратно?

   Марк честно попытался встать и честно плюхнулся обратно на землю. Геодец, не растеряв ни капли невозмутимости, присел рядом на корточки и подставил плечо. Марк оперся рукой, и вместе они все же ухитрились подняться. С уровня брюквенного - или тыквенного - куста - геодский священник казался чуть ли не великаном, но сейчас, когда он подпирал Марка, стало ясно, что ростом спаситель едва по подбородок викторианцу. Это было странно, потому что обычно геодцы те еще оглобли. Впрочем, плечо под ладонью Марка было крепким, и вздернул его непрошеный помощник на ноги почти без усилий. Неудивительно - сила тяжести на родной планете геодца была чуть ли не вдвое больше земной.

   - Левая нога - раз, правая - два. Тронулись.

   И снова Марку показалось, что в голосе чужака слышится едва заметная издевка. Пошатываясь, они побрели обратно в дом. Уже на пороге молодой человек оглянулся. Солнце, встающее из-за реки, блестело на листьях брюкво-тыквы, и стальной ионнанитский, возвышавшийся за огородом, крест отбрасывал веселые зайчики.

  

   Первое космическое путешествие Марка оказалось настолько паскудным, что хоть бы и не вспоминать. Стартовав с Луны-5, они поднялись к Пузырю Уилера - ближайшему к Земле входу в систему гипертуннелей. Если верить снимкам, вход в "червоточину" действительно смахивал на мыльный пузырь, оболочка которого отражала солнечный свет, а внутри плыли розоватые туманы. Насладиться этой картиной Марку не удалось. Непрошеного пассажира запихнули в стазисный "гроб" прежде, чем он даже понял, что находится на настоящем корабле. Пока сознание угасало, в голове крутились какие-то скобы, переборки, расчерченный венами стекловолокна пластик обшивки. А в последнюю секунду неожиданно четко нарисовалась паучья сеть гипертуннелей с сидящим в центре пауком - серо-стальной тушей Цереруса. Вокруг паука краснотой и ядовитой зеленью мерцала Туманность Ориона, а четыре звезды Трапеции показались Марку гирляндой паучьих глазок. Паук подмигнул новоиспеченному викторианцу и сказал голосом коммодора Висконти: "Впущу, но не выпущу".

   Полет к UC-1762, известной также как Вайолет, прошел ничуть не лучше. Еще не пришедшего в себя после стазиса Марка угрюмый субалтерн-офицер проводил в каютку, где отовсюду таращился все тот же серый цвет. Марком были недовольны. За то краткое время, что корабль провел на контрольном пункте Цереруса - дольше двух дней военные транспорты там старались не держать, так что пассажира даже не стали выводить из искусственной комы - капитан "Консорциума" получил новости. Новости оказались таковы, что "Консорциум", вынырнув из ведущего к системе Ригеля D туннеля, вместо мягкого торможения еще два дня шел на маршевых с двойной перегрузкой. Салливану чудилось, что на грудь ему уселся небольшой, но вертлявый слон. Ступни отекали. В каютке не было даже обзорного экрана, только голые стены, койка и крошечный санузел. Спасибо еще, что сухпаек и бутылированная вода обнаружились тут же, во встроенном шкафчике, и не пришлось таскаться в столовую. Лишь однажды он выбрался из каюты на сколько-нибудь продолжительное время - когда корабельный врач решил накачать его гипоаллергенами пролонгированного действия. Марк попробовал найти экран, чтобы полюбоваться приближающимся белым шариком Ригеля, но экраны были, как нарочно, затемнены. Задница и предплечья распухли после инъекций и немилосердно чесались. Впрочем, страдания отчасти окупились: в медчасти Марк выцыганил для себя полевую мини-лабораторию. Военврач в подполковничьем чине расстался с диагностом неохотно, и не отдал бы вообще, кабы не магическая сила золотого кулона.

  

   Чтобы не видеть кислые взгляды военных, Салливан заперся у себя. Вытянувшись на койке - ноги при этом упирались в переборку - Марк жевал галеты, хлебал безвкусную воду из бутылки и, развернув комм в голограмму планшета, изучал тот единственный отчет, который отец Франческо отправил в Комиссию по Колонизации. Полезной информации в отчете оказалось до обидного мало.

   Да, аборигены, судя по ДНКовым пробам, происходили он потерпевших крушение колонистов. Отец Франческо обшарил все окрестности пещер, где обитало племя, с металлоискателем, но не обнаружил ни остатков корабля, ни первой стоянки выживших. За триста лет переселенцы благополучно скатились к первобытнообщинному строю. Сильная языковая эрозия. Жапглиш, на котором говорили колонисты, упростился до трех сотен слов и устойчивых фраз. Учитывая, что ко времени прибытия отца Франческо на Вайолет в племени осталось около двухсот человек, больше им и не требовалось. Примитивная общественная организация, с вождем и жрецом во главе. Единственной интересной особенностью Марку показалось то, что с духами общался мужчина, а людьми руководила его жена. Утабе-секен - "Говорящий-с-Миром", и утаме-миншуу - "Говорящая-с-Людьми". Впрочем, "утабе" и "утаме" означали и просто "отец" и "мать", а собственные имена вождей хранились в секрете. Себя аборигены называли "утан" - "говорящие". Тамошнюю религию отец Франческо отнес к разновидности земных пантеистических культов. Туземцы одушевляли природу, недаром слово "секен" - "мир" было в их речи понятием, наиболее близком к "богу". Марк усмехнулся. Слово для бога и мира одно. Может, не такие уж они и примитивные. Для горстки людей, вооруженных лишь пращами и костяными гарпунами, богом и вправду был мир: бело-синяя планетка в системе оранжевого карлика Ригель D, что в шестидесяти трех световых днях от вечного пожара Ригеля А.

   Планета находилась на самой границе комфортной зоны. Здешний год насчитывал сто восемнадцать дней, а день был на пять часов короче земного. Большой угол наклона оси гарантировал резкую смену сезонов и ураганные ветры. Сколько-нибудь пригодна для жизни оказалась лишь экваториальная область, заросшая хвойными лесами. Туда-то пилот поврежденного ковчега и посадил корабль. Крупных млекопитающих на планете не водилось. Вайолет застряла на границе мелового периода и эоцена, в небе царствовали птицы, а на земле - медленно вымирающие ящеры. Впрочем, пресмыкающиеся здесь додумались до теплокровности. Оно и неудивительно: с севера и с юга на узкую полосу лесов катились ледники.

   Марк вглядывался в приложенные к отчету видеозаписи. Белая скальная стена, известняк или песчаник. Темные устья пещер. Отвесный берег отражается в водах широкой и медленной реки. Лес на другом берегу. Ни одного крупного плана. Вот панорамная съемка: пещера, спуск к воде, темная фигурка - то ли девочка, то ли мальчик - легко прыгает по камням. В руках у прыгуна что-то вроде бурдюка. Вот те же пещеры на закате. Небольшая площадка перед входом, на ней вертикальный стежок... Марк увеличил разрешение и слегка развернул кадр. Да, женщина с длинными неубранными волосами вглядывается во что-то из-под руки... на ней одеяние, сшитое из мелких шкурок, украшенное перьями... ближе. Марк выставил максимальное разрешение и почти окунулся в кадр. На него наплыло резко очерченное, сухое лицо с лихорадочно блестящими темными глазами. Скулы обтянула смуглая воспаленная кожа. Губы приподняты, обнажая ощерившиеся зубы... Салливана окатило такой волной чужой ненависти, что он вздрогнул и быстро закрыл файл. Кадр схлопнулся, но ненавидящее лицо женщины еще долго стояло под веками, не желая уходить. Марк нахмурился. Ему редко удавалось считать эмоции с записи. Кого же она так страстно, так люто ненавидела, эта дикарка? Неужели отца Франческо? Если так, то задание усложняется. Салливан прикидывал и так и эдак, даже снова прокручивал запись, но ничего больше уловить не смог.

   Был в отчете и еще один момент, сильно смущавший Марка. Там ни слова не упоминалось о геодце. Между тем, миссионер-апокалиптик (в официальной переписке ордена его упорно не желали именовать ионнанитом) засел на Вайолет задолго до прибытия отца Паолини. На пять стандартных лет раньше. Именно он сообщил о смерти викторианца, хотя из каких-то соображений отправил свое послание не на Землю, а на Геод. Рапорт проплутал больше года, пока, наконец, не достиг адресата -- генеральной ставки ордена на Лиалесе. Итого, со смерти отца Франческо прошло почти восемнадцать месяцев. Если ситуация была достаточно смутной тогда, вряд ли с тех пор она прояснилась. В коротком сообщении геодца, брата-ионнанита Клода Ван Брегена, значилось, что викторианец погиб в результате несчастного случая. Коммодор Висконти хотел услышать другое. Салливан осознавал, что сейчас ломать голову бесполезно, на месте бы во всем этом разобраться, но все же не мог не думать. Кто изъял информацию о геодце из рапорта Франческо? Кого так люто невзлюбила утаме? Страдая от дурноты (двигатели наконец-то отрубили, и на корабле воцарилась невесомость), Салливан цеплялся за страховочные ремни и в сотый раз прокручивал все тот же кадр: изможденная, но гордо выпрямившаяся туземка на узкой каменной площадке. Закат освещает ее правую щеку, ветер раздувает полуседую гриву, а в глазах горит неистребимая, холодная, многолетняя ненависть. Нет. Женщина смотрела не на отца Франческо. Судя по углу съемки, утаме вглядывалась во что-то - или кого-то - за левым плечом викторианца.

   В лицее Марк никогда не спрашивал, какие баллы получил их ментор на выпускном экзамене. Это считалось бестактностью. Профильные занятия вели другие викторианцы. Салливан до сих пор иногда краснел от стыда, когда вспоминал собственные уроки у прим-ординара Такеши Джунихиро, обучавшего старшеклассников оперированию. Японец был безжалостен к отстающим, а не слишком свободное владение итальянским отнюдь не мешало мастер-оператору высмеивать бездарного ученика. "Итак, вам поручили вести три лемурийских корабля средней мощности, условно говоря, две "Бабочки" и "Стрекоза". То есть на руках у вас примерно сорок мартышек... О чем это вы задумались, Салливан? Мартышек считаете? Поздравляю, вас уже распылили. Возьмите банан". Брр... Сейчас, листая файл с рапортом и размышляя, Салливан утвердился в давних своих подозрениях. Отец Франческо был не талантливей Марка. Да, он тоже специализировался в эмпатии и мог на раз считать настроение класса. Но не более того. Поэтому, а вовсе не из ложной скромности, он и остался в низком чине капеллана. Поэтому и прожил на Вайолет больше года - ведь любой, сколько-нибудь одаренный психик, не протянул бы и двух дней рядом с геодцем. Для эмпатов обитатели темной планеты считались не опасными, в худшем случае вызывая легкое головокружение. Сильного ридера или оператора ожидала мигрень, непрекращающийся шум в ушах, наподобие треска радиопомех, тошнота - а, если совсем не повезет, и "заглушка" на долгое время останется рядом, полная потеря способностей. Или смерть. Смерть... На руках у Марка не было медицинского отчета, но кровоизлияние в мозг не перепутаешь с несчастным случаем. Салливану не приходилось раньше самостоятельно проводить вскрытие, однако ничего не поделаешь: надо будет удостовериться лично, что геодец не соврал. Если верить сообщению Ван Драавена, отец Франческо поскользнулся на скалах и упал, сломав шею. Геодский миссионер равнодушно добавлял, что в реку его неудачливый коллега свалился уже мертвым - в легких не было воды. Что ж. Вот и посмотрим, и новенький диагност попробуем. Надо же извлечь хоть какую-то пользу из университетских занятий по анатомии.

  

   Едва Марк успел приспособиться к невесомости и даже научился довольно ловко летать по каюте, избегая обидных ударов о стены и потолок, двигатели врубили опять. Корабль начал торможение. В ушах Салливана были наушники - он старательно заучивал произношение немногих слов языка утан и, конечно, пропустил сигнал интеркома и настойчивый стук в дверь. Сначала молодого человека впечатало в стену, а затем швырнуло на пол. Прокушенная губа закровила. Правой рукой с браслетом комма Марк тормозил падение, и коммуникатор неплохо шарахнуло об пол. Противоударная модель даже не отключилась - только отскочила серебряная нашлепка "вечной" флэш-карты.

   Еще два дня мучительных перегрузок и скачков силы тяжести, и все тот же мрачный субалтерн в синей униформе ВКС проводил Марка к спасательной шлюпке. Посадочный модуль, конечно, ему никто предоставлять не собирался. Шлюпка оказалась примитивной и тесной лоханкой, едва способной к самостоятельным маневрам. Марка собирались вести по лучу. На борту имелся обычный НЗ: вода, сухпай, медикаменты, палатка, фонарик и осветительные ракеты. Защитный комбинезон и оружие военные забрали. Вайолет не принадлежала к классу планет с агрессивной биосферой, а разбрасываться снаряжением было не в обычаях земного космофлота. Марк добавил к НЗ мини-лаб, со вздохом плюхнулся на противоперегрузочное ложе и истово пожелал, чтобы его не скинули в болото. По соседству со стоянкой утан болот хватало. Люк над головой с тихим свистом загерметизировался. Салливан принялся считать: "десять-девять-восемь". Считал он нарочито медленно, поэтому уже на цифре "три" вдавило в кресло с такой силой, что глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит. Взревело. Затрясло. Пальцы Марка впились в жесткую оболочку ложемента. Молодой викторианец не боялся. Он не боялся, вот только экран опять не работал, и даже не увидишь - то ли шлюпка врезалась в атмосферу и сбрасывает внешний слой обшивки, то ли хлипкая посудина сейчас развалится ко всем чертям. Едва Салливан уверился в последнем, как тряска прекратилась, и ребра перестали трещать от жестокой перегрузки. Это, похоже, включились антигравы. "Или я умер", - невесело подумал Марк, которому еще секунду назад казалось, что вибрация и костоломный пресс форсажа не кончатся никогда. В окошке навигатора вспыхнул красный огонек. Салливан попытался сообразить, что бы это значило, но тут ремни ложемента сами собой отстегнулись и въехали в пазы, а люк снова засвистел.

   Тряский и насквозь мокрый от пота - он и не заметил, когда ухитрился так вспотеть - Марк выпрямился и сел. Над головой прорезалась узкая щель. Шире. Шире. Викторианец встал во весь рост, оперся руками и по пояс высунулся из люка. Привычные к искусственному освещению глаза мгновенно ослепило. Прикрыв веки, Салливан всей грудью вдохнул воздух, пахнущий хвоей, сырой землей и немного болотом. Прохладный ветерок лизнул щеку Марка и побежал дальше. Сверху чирикнула птица, падали с едва слышным треском сбитые при посадке сучки. В висках загудело - воздух был разреженный, как на Земле высоко в горах. Что-то шелестело, гулял в кронах ветер, неподалеку слышался приглушенный голос реки. Так и не открывая глаз, Марк нырнул обратно в шлюпку и активировал комм.

   Вайолет проинсталлировали еще при вторичном открытии, более двадцати лет назад, и сейчас на орбите вращался INCM - Interstellar Navigation and Communication Module, ИНКмэн или попросту ИНКа. Марк подключился и с радостным изумлением обнаружил, что лоцман "Консорциума" не промазал. Его посадили в получасе ходьбы до цели: через редколесье и вниз к реке. Еще раз сверившись с картой, викторианец убрал голограмму. Можно было навесить стрелку навигатора, но совершенно не хотелось начинать знакомство с Вайолет с CG-стрелки. Марк закинул за плечи рюкзак и выбрался наружу.

   Когда глаза приспособились, свет оказался вовсе не резким, а мягким, желтовато-оранжевым. Вокруг шумел лес: высокие, голые, терракотового цвета стволы и корона ветвей у самой верхушки. Почву укрывала местная разновидность папоротника, а кое-где у подножий деревьев виднелись большие желтые подушки - то ли камни такие, то ли мох. Ни дать не взять, обычная тайга или сосняк в районе Великих озер - только там, где на Земле располагались Великие Озера, Вайолет укрывали сплошные массивы льда.

   Салливан помнил университетский курс ксенобиологии, и все же одно дело услышать на лекции, и совсем другое - собственными глазами увидеть, до чего все миры Приграничья похожи на Землю. Ни один из них не потребовал терроформирования. Ни один... почему? Присев на корточки, Марк оторвал верхушку папоротникового листа и растер между пальцами. Сухая зелень, волоконца, почти неощутимый земляной запах. Ладонь покрыли липкие споры. Лес глядел на викторианца сверху вниз, без интереса и без осуждения. Присевший на корточки человек мгновенно становился его частью: куртинкой мха, стеблем камыша на болоте, скольжением солнечных пятен по древесной коре. Лес принимал в себя, обволакивал, встраивал...

   Салливан оглянулся уже тогда, когда шлюпка заканчивала маскировку, сливаясь с лесным фоном. Теперь защитная голограмма надежно прятала суденышко от любопытных глаз, а силовой экран -- от непогоды и желающих пробраться внутрь. Землянин развернулся, поправил рюкзак и зашагал туда, откуда раздавался шум бегущей по камням воды.

  

   Первый сюрприз ждал Салливана, когда тот выбрался из зарослей на пологий, заросший кустарником склон, ведущий к реке. Справа, как и следовало из отчета отца Франческо, виднелись белые скальные выступы и черные устья пещер. Зато впереди, вместо чистого берега с серым куполом палатки - или где там обитал геодец - обнаружился целый поселок. Низенькие кособокие хижины, чахлые огородишки. С краю торчала хижина побольше, и из отверстия в ее крыше поднимался дымок. За хижиной что-то металлически поблескивало - то ли воткнутый в землю штырь, то ли антенна. Слева пойма реки была расчищена от кустов, и там желтело поле, заросшее каким-то злаком. По полю бродили приземистые полуголые фигурки. Там и сям поднималась тяпка, но большинство работало руками - кажется, пололи сорняки. Марк остановился и целую минуту боролся с желанием протереть глаза. От реки поднимался трепещущий блеск. Салливан моргнул. Что за чудеса?

   Когда Марк снова пригляделся, оказалось, что от поселка навстречу ему шагает человек в черной сутане. Человек приостановился, приветливо помахал рукой и снова двинулся вперед. Кажется, Салливана здесь ждали. Марк развернулся к скалам. Там, у самого обрыва, полускрытый ребром скалы, виднелся каменный порожек, и на нем - темная черточка.

   Даже не доставая бинокля, Салливан знал, кто стоит на порожке и смотрит на новоприбывшего... нет, не с ненавистью. Со свирепой надеждой. Странно. Обычно на таком расстоянии он не ловил ничего, кроме фона, а ведь тут еще и "заглушка". Переведя взгляд на приближающегося геодца, Марк напрягся. Это было уже чистым мальчишеством, и землянин тут же получил щелчок по носу. Его встретила пустота, словно то место, которое занимал в пространстве священник с темной планеты, заполнял один воздух... Воздух, в котором разлилась звенящая предгрозовая тишина, и со щелчками пробегали электрические разряды.

   - Браво.

   Марк невольно отшатнулся. Оказалось, что священник - Ван Драавен? - стоит уже совсем рядом и смотрит на Салливана с нескрываемым интересом. Научно-исследовательским таким, препараторским интересом, невольно подумалось Марку.

   По меркам геодцев, миссионер был невысок, в плечах скорее узок, но хлипким притом не казался. На загорелом лице выделялись светлые, как и у всех обитателей его мира, глаза. Волосы коротко остриженные, черные, чуть тронутые сединой. По тонким губам пробегала улыбка, пробегала и пряталась, будто переменчивый блеск от реки.

   - Вашему коллеге потребовалось три недели, чтобы набраться храбрости и попытаться меня прочесть. Вы намного решительней.

   Он говорил по-английски без всякого акцента, настолько чисто и правильно, что, если бы не чуть нарочитая сухость интонации, на его месте вполне могла бы быть машина.

   - Извините. Привычка.

   - За что же извиняться? Вы, как я понимаю, тоже эмпат?

   Тоже. Значит, Марк не ошибся.

   - Вы не выглядите изумленным, преподобный... Ван Драавен?

   - Зовите меня Клодом.

   Предложение геодца перейти на имена собственные Салливан проигнорировал.

   - Вы не ответили на мой вопрос.

   - А что мне изумляться? Меня предупредили о вашем прибытии.

   - Кто, позвольте спросить?

   Вместо ответа миссионер развернулся и зашагал вниз по склону. Только сейчас Марк заметил, что селение отделяет от скал что-то вроде изгороди - или, скорее, территориальной разметки. Белые валуны, отстоящие друг от друга на метр или чуть больше, тянулись от леса и до реки, рассекая берег на две части. Поселок. И пещерный город. Примятая вокруг камней трава давно успела подняться, и валуны вросли в землю чуть больше, чем на сантиметр. Похоже, они стояли здесь не первый год. Вот и гадай теперь - отчего Паолини в своем отчете ни словом не упомянул про здешнее строительство?

   Марк угрюмо посмотрел в спину уходящему геодцу и не придумал ничего лучшего, как пойти следом за ним. Тропинка пылила под ногами. Похоже, дождя тут не было уже несколько месяцев. Салливан шагал, чувствуя, как в лицо ему упирается внимательный взгляд. Женщина на уступе не двигалась. Все, казалось, замерло, лишь медленно валил дым из большой хижины да перекликались на поле работники - и в то же время по коже Марка ползли мурашки. Его очень пристально разглядывали - здесь, из щелей глинобитных развалюх, и там, со скал. Чего они все ожидали?

   Поселок пах неприятно. От хибарок разило сажей, кислой бурдой, немытым человеческим телом. Воздух, казалось, застоялся между этих стен, едва превышающих человеческий рост. Сейчас Марк разглядел, что домишки были сложены из плетенных из тростника циновок. Крыши тоже покрывали тростник, в каждой - отверстие дымохода. На вытоптанных площадках у дверей - таких же циновок, скатанных и привязанных витыми из травы веревками - сушилась неказистая глиняная посуда. Глину, кажется, даже не удосужились обжечь. Кое-где из-за темного отверстия входа поблескивали глаза и мелькали изможденные лица старух. На порог одной из хижин выполз ребенок со вздувшимся животом, но его тут же подхватили чьи-то руки и утащили внутрь.

   Кожа у туземцев была смуглая, а, может, попросту грязная. Глаза чуть по-восточному раскосые, скуластые лица выдавали родство с жителями Архипелага. Больше Салливан ничего разглядеть не успел. Поселок оказался невелик, всего две дюжины домов. Несколько десятков шагов - и Марк уже очутился на центральной площади. Слева темнела большая хижина. Она, единственная в поселке, возвышалась над землей на четырех крепких сваях и была сложена из бревен, конопаченных мхом. В комнаты вела лесенка: две ветки подлиннее и примотанные к ним поперечины. Паводки у них тут, что ли?

   За избой на сваях начинались огороды и поле, где трудилось, кажется, все взрослое население деревни. Геодец направился прямиком к лестнице. Дверь была распахнута настежь - воровать тут то ли нечего, то ли привычки такой у местных не завелось. То ли они боялись миссионера, трезво и холодно подумал Марк. Пока походило на то. Как ни мало Салливан разбирался в первобытных культурах, он был уверен, что ленивых дикарей так просто в поле не загонишь. Еще недавно, если верить отчету Паолини, утан жили одной охотой. С какой же стати им потеть на жарком летнем солнышке? Потом, чувствовалось в геодце что-то такое... Опасность. Марк нахмурился, но слово показалось верным. Миссионер был опасен. Что ж, хорошо. Вполне возможно, Висконти получит то, чего хотел - и Марку не придется при этом кривить душой.

   - Вы так там и будете стоять или все же войдете в дом?

   Геодец остановился на пороге и без выражения смотрел на Марка.

   Приглашение или приказ? Ладно, посчитаем это приглашением.

   - Спасибо. Вы мне потом покажете, где находилась палатка отца Франческо?

   Все же чертовски неудобно, когда собеседник не читается. Никак.

   - Она и сейчас там находится, если еще не смыло в реку или не стащили утесники. Последнее, впрочем, вряд ли. После чая я вам все покажу.

   Больше ни слова не говоря, священник проследовал в дом. Марк одолел шаткую лесенку, пригнулся, чтобы не задеть головой притолоку и окунулся в полумрак комнаты. Когда глаза приспособились, из темноты выступили бревенчатые стены. Узкая лежанка, крытая сухим папоротником. По стенам развешаны пучки трав, на полках теснится посуда. На полу стоят крупные глиняные сосуды - то ли с зерном, то ли с водой. Сверху перекрещиваются деревянные балки. Балки подпирают два столба - ни дать ни взять деревенский дом старшего Салливана. Только здесь столбы не квадратные в сечении, а круглые. В скудном свете Марк успел заметить, что столбы украшены резьбой, но узора было не разглядеть.

   Свет падал узкими лучами сквозь щели в тростниковой крыше и кругом лежал на камнях очага, расположенного прямо под дымоходом. Очаг обмазан растрескавшейся глиной. Окон в хижине не имелось. Пол укрывали циновки. В комнате пахло сажей и высушенными травами, и запах был скорее приятный, но на Марка вдруг, на какое-то мгновение, накатила древняя жуть. Припомнились дедовские рассказы. Старик в подпитии любил травить байки о старых делах, о колдунах и ведьмах - обитателях заповедных пустошей и болот. Ведьмы норовили заманить усталого путника, опоить травяным зельем, а потом и сварить как раз в таком вот котле. Марк встряхнулся. Только этого не хватало.

   Присмотревшись, он обнаружил, что внутренняя дверь ведет в другую комнату, намного большую. Там не было очага, зато вдоль стен тянулись дощатые нары. Вторая комната пустовала, по углам копился сумрак. От дальней стены четырехугольником пробивался свет. Похоже, там имелась еще одна дверь, открывающаяся в огород. Марк скинул рюкзак и, по пригласительному жесту хозяина, уселся на лежанку. Словно подслушав мысли Марка, геодец снял с полки котелок, налил из большого кувшина воды. Раздув огонь и подкинув щепок, он поставил котелок в очаг.

   - Имеете что-нибудь против мяты? Это, конечно, не настоящая мята, но похоже.

   - Давайте мяту.

   Салливан сглотнул, сообразив, что больше суток ничего не ел. Поспешно отстегнув клапан рюкзака, он вытащил пачку галет и саморазогревающиеся консервы. Стола в комнате не было, не было и стульев - вообще ничего, кроме низкой лежанки. Геодец устроился прямо на циновке. Он сидел в неудобной на первый взгляд позе, подогнув под себя ноги и опираясь коленями - Салливан вспомнил, что мастер-оператор тоже любил так посиживать. Но Джунихиро был японцем. А геодец что, набрался у местных? Отметив это как еще одну странность, с которой предстояло разобраться, Салливан положил галеты и консервы на вторую циновку. Затем сполз на пол и уселся на плетеный коврик в неловком полулотосе.

   Ван Драавен колдовал над своим чаем, бросал в кипящую воду какие-то резко пахнущие стебельки, и Марк понял, что разговор предстоит начать ему.

   - Я толком и не представился. Марк Салливан.

   Марк вытянул руку. Геодец, неспешно отряхнув пальцы от травяной шелухи, пожал ладонь Марка. Пожатие крепкое, но не особенно теплое.

   - Мое имя вы знаете.

   - Да.

   Миссионер легко поднялся и шагнул к полке, доставать чашки. Марк подождал, пока тот разольет парящий напиток, и даже решился пригубить отвар. Колдовское зелье пахло ромашкой и мятой, а на вкус оказалось горьковато-вяжущим, но приятным. Отставив чашку, Салливан сказал:

   - Объясните мне одну странность.

   - Да?

   - Насколько я понимаю, вы довольно много общались с отцом Франческо?

   Ван Драавен не спешил подтвердить слова Марка - но не спешил и опровергнуть. Он просто смотрел поверх края своей чашки, и Салливан опять пожалел, что священника невозможно прочесть.

   - Почему он ни словом не упомянул вас в отчете Комиссии?

   Геодец улыбнулся.

   - Откуда мне знать?

   Марк внимательно наблюдал за его выражением. Улыбка не коснулась светлых глаз. Что-то он скрывает, или просто характер такой? Не понять.

   - Это еще не самое интересное, - вкрадчиво проговорил Марк. - Самое интересное состоит в том, что он также ни слова не сказал про ваши... нововведения. Я ведь не ошибся? Это ваша идея - устроить тут сельскохозяйственную коммуну?

   Говоря это, Марк разорвал упаковку галет и протянул открытую пачку геодцу. Миссионер вытянул из пачки галету и внимательно на нее уставился, как будто ржаной хлебец представлял для него немалый интерес.

   - Моя.

   - Что?

   В первую секунду Марку показалось, что Ван Драавен говорит о галете, но тот поднял голову и повторил:

   - Идея моя. Она вам не нравится?

   - Ну почему же... Загнать бездельных туземцев полоть грядки... В этом есть высшая справедливость.

   Геодец расхохотался.

   - В этом нет высшей справедливости? - немедленно отреагировал Марк.

   - Отец Франческо в вас не ошибался.

   "Где-то я это уже слышал", - подумал Салливан.

   - Он говорил обо мне? Что же?

   - Что вы, Салливан, та еще змея. Что пальца вам в рот не клади.

   В голове Марка одновременно мелькнуло несколько мыслей. Первая, и самая важная - отец Франческо никогда бы не стал рассуждать о своем ученике с чужаком. В чем - в чем, а в этом Марк испытывал железную уверенность. По собственной воле не стал бы. Вторая - геодец его читает. Это было маловероятно, но не невозможно. О жителях темной планеты немногое известно. Кто поручится, что эффект "заглушки" - не сильнейший ментальный блок? Может, они все как один телепаты, до которых даже коммодору Висконти как отсюда и до Земли? Это было тоже важно, и следовало - раз уж представилась такая возможность - сей вариант прощупать. Третье - он знает, зачем я здесь. Он знает и испытывает меня, так же, как я испытываю его. Хорошо же. Поиграем.

   Между тем геодец с аппетитом вгрызся в галету. Не забыл он и консервы. Довольно бесцеремонно вскрыл банку с синтетическим рыбным филе и принялся зачерпывать, как будто на него каждый день с неба валились земляне с мешками еды.

   - Да вы не стесняйтесь, - развязно заявил миссионер. - Ешьте. Тут из еды только ячменная каша с тыквой, да и то по большим праздникам.

   Марк придвинул консервы и как бы невзначай обронил:

   - Это то счастье, ради которого аборигены вкалывают на свежем воздухе? Ячменная каша с тыквой по праздникам?

   Геодец прищурился.

   - Мне казалось, что викторианцы почитают труд за добродетель...

   Прежде, чем Салливан успел ответить, священник поднял руку.

   - Не будем ссориться в первый же день знакомства. Я сижу здесь несколько дольше, чем вы или даже чем ваш патрон... ныне покойный. Позволю себе предположить, что я лучше знаком с местной обстановкой.

   Сообщив это, миссионер водрузил котелок с остатками чая на горячие еще угли. Марк его не торопил. Разлив подогретый напиток по чашкам, геодец отхлебнул и продолжил:

   - Племя облюбовало эти скалы больше трехсот лет назад по местному - или почти век по стандартному. До этого они, насколько я понимаю, кочевали за крупными ящерами. Проблема в том, что зимы тут суровые, в шалашах особо не спрячешься, а ничего основательней они строить не умели. А здешние края оказались удачными: по реке поднимается на нерест рыба, а весной и осенью мигрируют гирки - так утан называют травоядных ящеров, основной их источник мяса. Вот ребята и осели в скалах. Что прекрасно, но ледники наступают, пути миграции животных изменяются. Утан бы откочевать к югу. Но чем-то им полюбились скалы. Последние двадцать лет рацион у племени был довольно скудный. Когда я прибыл на Вайолет, племя фактически вымирало. Что мне оставалось? Кормить их всех из полевого синтезатора? Сразиться с вождем за главенство и отвести утан дальше к югу? Вы же понимаете, что это глупо. Пришлось действовать по обстоятельствам. За это меня, конечно, сильно невзлюбили. Люди бегут со скал. Людям хочется есть. Это естественно. Утаме пребывает в ярости, изгнанникам назад ходу нет. В скалах их называют наиру. Мертвые на их языке...

   Помолчав, священник добавил:

   - Сначала тут было что-то вроде временного лагеря, но потом я велел соорудить эту хижину. Здесь наиру скрываются от холода зимой и от весенних паводков. Я их размещаю там...

   Миссионер махнул в сторону большой комнаты.

   - Тесно, конечно, и запашок еще тот... но лучше, чем замерзнуть в снегу или заработать копьем в бок от соплеменников. Так что, как видите, Говорящие-с-Миром - это прекрасно, но труда на свежем воздухе не заменяет.

   В течение речи геодца Марк почувствовал себя как-то странно. То ли от травяного запаха, то ли от здешнего низкого давления начала кружиться голова. Или сказывались последствия перелета? Или священник и впрямь его опоил... Нет, вряд ли, зачем? Марк провел ладонью по лбу, стирая выступивший пот. Геодец его жест заметил.

   - Вам нехорошо? Отец Франческо заболел сразу после прилета, и довольно тяжело. Радости акклиматизации.

   - Нет, все в порядке.

   Не хватало еще расклеиться перед этим холодноглазым чужаком. Марк нахмурился. Язык ворочался с трудом, и ощутимо подташнивало. Что же он собирался спросить? Ах да...

   - Насчет Говорящих...

   Но спросить Марк не успел. Снаружи закричали сразу в несколько голосов. Одним слитным движением священник вскочил и метнулся из комнаты. По пути, Марк заметил, он сделал странный жест - как будто нащупывал что-то за левым плечом. Прежде, чем Салливан сообразил, что бы это значило, дверь за геодцем захлопнулась. С трудом землянин поднялся на ноги - пришлось опереться о лежанку, и икры немедленно прострелило иглами - и тоже выбрался из дома.

   С высокого порожка открывался неплохой вид на поселок и на скалы. Местность к скалам повышалась, отчетливо был виден ряд белых камней. К камням от пещер двигался человек. Двигался он как-то странно, полупрыжками, подволакивая правую ногу. Снова закричали. Марк приложил руку козырьком ко лбу и прищурился. Солнце мешало, и все же викторианец разглядел ту же черточку на скальном уступе. Утаме. Рядом с ней стоял еще кто-то, пониже ростом. Этот кто-то раскручивал над головой узкую полоску - веревку или кожаный ремень. Марк не услышал свиста камня, но услышал новый крик и увидел, как бегущий от скал человек ткнулся лицом в пыль. Из-под головы упавшего потекло темное. Неподалеку длинно и зло выругался священник - Салливан не знал этого языка. В глазах Марка тоже почему-то потемнело. "Какого черта", - подумал Салливан, а больше ничего подумать не успел. Ноги мягко подкосились, и он стукнулся затылком о бревенчатый бок хижины.

  

  

   Глава 4. Кадавр

  

   Марк бредил, и в бреду ему впервые явился сон о личинке. Личинка ворочалась внутри, прорастая сквозь плоть всеми усиками, и антеннами, и сочленениями, и это было непереносимо больно. Кожу царапал жесткий хитин. Открывая глаза в редкие моменты просветления, Марк ожидал увидеть залитые кровью простыни, но простыней не было - только смятый, крошащийся папоротник лежанки и степлившаяся тряпка у него на лбу. Иногда сверху маячило лицо со светлыми глазами, и расплывалось, и гасло, и снова скреблась, рвалась наружу личинка. Марк пытался цепляться за реальность и жалобно просил геодца: "Не уходите", потому что казалось, что в присутствии светлоглазого чужака личинка ведет себя менее нагло. И геодец не уходил, это Марк проваливался в полусон, полубред.

   Ему виделась его кровать под окном, в маленькой спальне дедовского дома. Марк болел скарлатиной, и дед сидел рядом, покачивая большой косматой головой. Окно, выходящее на вересковые пустоши, распахивал ветер, и оттуда рвалась ночь и еще что-то, но дед качал головой, и ночь убиралась, клубком сворачивалась под кроватью. В горле першило. Это царапалась личинка. Геодец убирал уже совсем теплую тряпку. И Марк видел, что это смоченная водой рубашка, и ни на секунду не сомневался, что чужак снял ее с мертвого отца Франческо. Отец Франческо являлся тоже, и Висконти был там, и они яростно и долго спорили о чем-то. Гремели танковые колонны, горели золотом имперские орлы на штандартах, с бесчисленных космодромов стартовали боевые армады. Грохот затихал, его поглощала ночь, клубящаяся над болотом. Болото медленно затягивало Марка, и он рвался наружу, рвал липкие нити кокона, а рядом колыхалось что-то большое, теплое, тяжелое, во что надо было впиться и грызть... Он грыз собственные руки.

   В последнем сне, таком ясном, что происходящее вовсе не казалось сном, ему снова было шесть лет, и он с отцом и матерью шагал по светлой аркаде дублинского супермаркета. Кругом мельтешила толпа, и кто-то постоянно оттирал Марка от родителей. Он тянул отца за руку и канючил: "Папа, пойдем". Но отец не обращал внимания, они с Миррен были слишком заняты друг другом, молодые, счастливые, всегда такие полные общим счастьем - и тогда ладошка Марка выскальзывала из отцовских пальцев, и толпа выносила мальчика за крутящуюся дверь. Сон повторялся, и во сне Марк знал, что кто-то большой и взрослый взял его за руку и потащил к выходу, потащил, хотя Марк отчаянно отбивался. Неподалеку расцветал желтенький липкий страх, человек в оранжевой парке служителя исчезал в толпе, в кармане его лежал - полеживал самодельный радиодетонатор, и влажная от пота рука нашаривала кнопку. Марка вышвыривало за дверь, звенели бубенцы, катился клоунский киоск с мороженым. У мороженого был привкус гари. Не оглядываясь, мальчик видел, как стеклянный короб супермаркета оплывает под нестерпимым жаром, проваливается внутрь себя, оставляя неопрятную лужу. Криков не было. Почему не было криков? Марк пытался поглядеть вверх, чтобы рассмотреть того, кто вытащил его из превратившегося в раскаленный ад здания, и встречался с собственным взглядом.

   "Папа, - плакал Марк. - Вернись, папа".

   На лоб ему плюхалась прохладная тряпка, и вновь оживала личинка.

  

   Косой свет с потолка. Пятна мокрети на циновке. Запах рвоты и пепла. Дрожь в руках и ногах. Марк выкатился на задний порожек и ткнулся лицом в блестящий лист брюквотыквы. Он смутно надеялся, что туземцы его не видят. Блики скользили по привядшей ботве, и Марк неожиданно понял, что косой металлический крест в огороде отмечает могилу.

  

   - Сколько я провалялся?

   Геодский священник аккуратно устроил его на лежанке и сейчас возился у очага. На вопрос Марка он оглянулся. Интересно, где спал сам геодец, пока Марк пачкал его кровать мочой и блевотиной?

   - Больше десяти дней. Я стал уже опасаться, что вы не очухаетесь. Порылся у вас в рюкзаке - надеюсь, вы меня извините. Нашел диагност.

   - Вы умеете им пользоваться?

   Вместо голоса из горла вырывался какой-то слабый хрип. Перханье старика.

   - Тоже мне бином Ньютона.

   - И что он показал?

   - Что вы здоровы, как конь - если не считать высокой температуры и легкого системного воспаления.

   Марк усмехнулся.

   - На Геоде есть лошади?

   Ван Драавен кивнул.

   - Еще какие. На Геоде лошади крылатые.

   Произнес он это с грустью - но, скорее всего, соврал.

   Ионнанит снял с огня котелок и перелил темный отвар в чашку. Сунул под нос Марку.

   - Пейте.

   - Что это?

   - Народное средство. Пейте, вам полегчает.

   Марк отхлебнул. Зелье пахло сеном и сосновой корой, а на вкус оказалось таким горьким, что глаза полезли на лоб. Салливан закашлялся и оттолкнул чашку.

   - Вы еще и натуропат, вдобавок ко всем своим талантам? - злобно проперхал Марк.

   - Я много чего, - с неожиданной серьезностью ответил геодец.

   В голове и вправду прояснилось. Марк огляделся. Те же пучки трав на стенах. Котлы по углам. Проведя по груди, вместо выданного на корабле комбеза он обнаружил рубашку. Рубашка была чужая и на пару размеров мала. Скосив глаза, он с облегчением убедился, что хотя бы брюки на нем его собственные. Те самые, в которых он направился в класс памятным днем три недели - или уже пять? - назад.

   - Комбинезон вы изодрали, - известил Салливана геодец, с любопытством наблюдавший за его манипуляциями. - Я вытащил рубаху у вас из рюкзака, но и с ней вы быстро расправились. Ни разу не видел, чтобы человек с таким упорством рвался из собственной кожи. Дай я вам волю, вы бы сгрызли себе руки до кости.

   Марк только сейчас понял, почему запястья опухли и покрылись синяками. Похоже, его связывали.

   - Мне чудилось... неприятное.

   - Догадываюсь. Что интересно, Франческо, когда болел, все пытался вцепиться в меня. С хорошим таким каннибальским блеском в очах. А кто такая Миррен?

   - Моя мать, - сумрачно ответил Марк. - Я ее никогда не звал "мама".

   - Ваши родители погибли?

   - Да. В супермаркете. Взорвалась плазменная бомба.

   Интересно, что он еще наболтал?

   - Я думал, на Земле давно нет супермаркетов.

   - Вы путаете нас с атлантами.

   Пустой разговор. Опираясь на все еще дрожащие руки, Марк сел на кровати и прямо посмотрел на геодца.

   - Вы говорили, что отец Франческо тоже болел?

   - Да.

   - Сколько?

   - Меньше, чем вы. Может быть, дней пять. Иммунная система послабее, вот и нет такой аллергической реакции.

   Аллергия. Как же. Марк не сомневался, что отца Франческо тоже накачали на корабле антигистаминными препаратами.

   - И после этого он совершенно оправился?

   Геодец опустился на циновку, поджав по себя ноги. Он уставился в чашку, медленно болтая ее содержимое - как будто гадал на кофейной гуще. А, может и вправду гадал. Черт его разберет со всеми его колдовскими зельями и сизоватым дымом из очага.

   Подняв голову, Ван Драавен уставил на Марка прозрачные глаза. Рыбьи, подумал Марк, и тут же поправился - нет, не рыбьи. Хрустальный взгляд статуи.

   - Давайте не будем юлить, Салливан. Я догадываюсь, зачем вы сюда прибыли. Видимо, отнюдь не затем, чтобы продолжить этнографические труды вашего предшественника - если это можно так назвать. Вам интересно, кто прикончил Паолини.

   - И кто же?

   - Вы удивитесь, никто. Все обстояло ровно так, как я указал в своем рапорте. С утреца пораньше он отправился в скалы, чтобы пообщаться с утабе. Я работал в огороде. Может быть, часом позже я услышал крики от воды. Присмотрелся и обнаружил отца Франческо, спокойно и отстраненно плывущего к морю. Из реки я его выловил, но он был мертвей мертвого.

   - И это вас ничуть не шокировало?

   - Меня мало что способно шокировать.

   В это Салливан почему-то поверил сразу. Не поверил в другое.

   - Хорошо. Допустим. Вам не приходило в голову, что Паолини не сам поскользнулся на скалах? Что ему помогли? Например, тот же утабе?

   Геодец покачал головой.

   - Вряд ли. Утесники любили Франческо. В нем им виделась хоть какая-то управа на меня.

   - Безосновательно?

   Ван Драавен улыбнулся.

   - Вы в чем-то меня обвиняете?

   - Упаси меня время. С чего бы?

   Геодец прищурился и неожиданно брякнул:

   - А вы поклоняетесь времени, Салливан?

   - Откуда вы взяли?

   - Так. Интересное выражение.

   - А вы поклоняетесь Разрушителю, Ван Драавен?

   - У вас неверное представление об ионнанитах.

   - Так просветите меня.

   - Вечером я обычно читаю проповедь. Если вы уже достаточно оправились, приходите послушать. Или просто откройте парадную дверь. Я сижу прямо на лестнице.

   - То есть, вы не только приучаете аборигенов к полезному труду, но заботитесь и об их духовном благосостоянии?

   - Если вы не заметили, я миссионер. Чем, по-вашему, занимаются миссионеры?

   Морочат людям голову, к примеру. И убирают с дороги тех, кто этому мешает.

   Марк и сам не понимал, почему его так и тянет обвинить геодца в каких-нибудь непотребствах. Казалось бы, человек ухаживал за ним, блевотину подтирал, тряпье менял. Наверняка не самое приятное дело. Почему же он не испытывает ни малейшей благодарности? Неужели во всем виной задание коммодора? Неужели он, Марк, заранее готовится к предательству, а потому не допускает и мысли о дружбе с чужаком?

   Нет. Салливан умел трезво оценивать себя. Без этого ценного качества жизнь в лицее была бы совсем невыносима. Лучше узнать правду о себе прежде, чем тебя ткнут в нее мордой другие. Так вот, просьба - или, вернее, приказ Висконти - тут не причем. Не причем грызня в верхушке ордена, дележ лакомого пирога власти. Просто священник врал. Не во всем, но в чем-то врал несомненно. Марк по-прежнему не мог его прочесть, по-прежнему на месте человека таращилась пустота, и даже электрические искорки куда-то спрятались. Но не надо быть психиком, чтобы понять - миссионер чего-то не договаривал. Чего?

   - Я непременно приду послушать, - пообещал Марк. - В конце концов, наши ордена в чем-то родственны. Ростки, произрастающие из общего корня.

   - Да, и два других ростка ваши братья уже благополучно затоптали.

   - Григорианцы и юлианцы поддерживали враждебные Земле силы.

   - Так вам сказали.

   - А это неправда?

   Священник пожал плечами без особого интереса.

   - Давно это было.

   Два неполных века - не такая уж старина, но Марк с охотой сменил тему.

   - Хорошо. Поговорим о том, что было недавно. Перед смертью отец Франческо собирался встретиться с утабе-секен?

   - Да.

   - Что ж. Вполне возможно, туземец сможет больше рассказать о случившемся. Завтра я побеседую с ним.

   В ответ на эту идею геодец весьма паскудно ухмыльнулся.

   - У вас, Салливан, был шанс побеседовать с утабе, но вы его упустили.

   - В смысле?

   - В смысле, на том свете. Утабе мертв.

   Та-ак. Отец Франческо мертв. Единственный свидетель покойник. Как интересно. Или не единственный?

   - Хорошо. Возможно, кто-нибудь из утесников...

   - Вряд ли они с вами будут разговаривать. Утаме совсем чокнулась, как вы могли бы заметить... если успели заметить до того, как грохнулись в обморок. Она приказывает убивать всех, кто пересек, или даже собирается пересечь черту. Не говоря уже о тех, кто является из-за черты.

   - Как умер утабе?

   Глаза священника хрустально блеснули.

   - От несчастного случая, - ответил геодец.

  

   Ригель А, смутно видимый даже днем, горел в ночном небе, как новенький гвоздь в лакированной крышке гроба. Его младших братцев, близнецов Ригель BС, вокруг которых вращался таинственный мир Новой Ямато, скрывала сейчас меньшая из двух здешних лун. Вторая и третья планеты системы, газовые гиганты, еще прятались за горизонтом. Марк срезал дерн саперной лопаткой, чувствуя себя, во-первых, грабителем могил, во-вторых, идиотом.

   Священник убрался лечить кого-то из туземных доходяг и должен был задержаться до утра. Местные постоянно хворали. Похоже, труд на свежем воздухе не шел им на пользу. За крестом, венчающим могилу отца Франческо, виднелся целый ряд свежих холмиков. Умершие весной дети. Их могилы не украшали склепанные из арматуры монстры - там торчали простые ионнанитские кресты, связанные из веток.

   Саперная лопатка оказалась приторочена к рюкзаку с НЗ. Все же военные молодцы. Не будь ее, Салливану пришлось бы разгребать землю руками или украденной у священника тяпкой, и следы заметать стало бы гораздо сложней. Марк аккуратно откладывал срезанные пласты в сторону. Если повезет и он обернется быстро, могилу можно будет накрыть дерном, и геодец ничего не заметит. Пахло разрытой и жирной глиной, сонной зеленью от огорода, свежестью от реки. Над водой стояла белесая дымка, поплескивали о берег небольшие волночки. Туманность Голова Ведьмы распростерлась на полнеба, и, не будь Марк так занят, он бы не сумел удержаться от восхищенного возгласа. Пылевое облако, подсвеченное Ригелем, горело ярче земной авроры. Сейчас, однако, небесный салют занимал викторианца в последнюю очередь. Чтобы отвлечься от мыслей о том, что он увидит под полуметровым слоем грунта, Марк прокручивал в голове сказку, рассказанную геодцем.

  

   Вечерняя проповедь пользовалась успехом. Напахавшиеся за день туземцы расселись полукругом. Они болтали, перешучивались, пихали друг друга локтями - ни дать ни взять младшеклассники на открытом уроке. У Марка, устроившегося на пороге за спиной священника, наконец-то появилась возможность как следует разглядеть местных. У утан не было никаких украшений - если не считать украшениями неприятного вида шрамы, пятнавшие кожу мужчин. Из одежды - полоски кожи, травяные юбочки. Только у нескольких обнаружилось что-то вроде рубах. Рванина, пожалованная с миссионерского плеча. Здесь собрались и взрослые, и дети, и вид и у тех и у других был нездоровый. Редкие нечистые зубы, воспаленная кожа, ноги, слишком тощие и опухшие в лодыжках. На лица мужчин и женщин свисали нечесаные космы грязно-черных волос. И все же настроение у собравшихся было радостное. Наверное, им казалось приятным посидеть на мягком закатном солнышке, а не вкалывать в поле. Багровый, слишком насыщенный цвет валящегося за лес светила лишний раз напомнил Марку, что он не на Земле. Перистые облака сулили перемену погоды. Ветер уже начинал поддувать, и самые хилые из туземцев зябко поеживались. Странно. Они должны быть привычны к куда большим холодам.

   Весь день Марк просидел на пороге. После того, как он перекусил галетами и обещанной праздничной кашей - которая оказалась сладковатым и дымным варевом с вкраплениями чего-то оранжевого - сил у него прибыло. Вообще он оправлялся с неожиданной быстротой, и это радовало. Черт его знает, что еще предстоит.

   Салливан наблюдал, как возвращающиеся с поля туземцы складывают тяпки. Зерно еще не созрело, но кое-кто нес в руках продолговатые плоды, вроде земных огурцов, только синеватых и покрытых нежным пушком. Огурцы честно сваливали в общий котел, наверное, на хранение. Ни дать ни взять коммуна. Интересно, что они дома едят?

   Недоумение Марка разрешилось чуть позже, когда женщины выстроились у хижины с ковшами, и священник принялся оделять их зерном из большого мешка. Зерна теткам доставалось не так чтобы много, кому две лопатки, а кому три - видимо, по числу ртов. Все это Марку не нравилось. Может, оно и лучше, чем подыхать от голода в пещерах, и все же было в молчаливой, напряженно ждущей очереди что-то такое... Они зависели от Ван Драавена. Сильно зависели от своего геодского хрустальноглазого божества. А что случится, если бог рассердится? Если ему попросту надоест? Община не переживет зимы. С этим надо было что-то делать.

   По окончании раздачи геодец окликнул Марка.

   - Поможете мне затащить мешок в дом? Или вам еще не по себе?

   - Вполне по себе, - буркнул Салливан.

   Удивительно, насколько по себе - особенно если учесть, что еще вчера он выблевывал кишки и звал давно умершую Миррен.

   Легко подхватив мешок, Салливан внес его вверх по лестнице. Священник шел сзади. Марк свалил мешок в угол и присел на лежанку.

   - Чаю?

   - Не надо мне чаю, - огрызнулся Марк. - Начаевничался. Скажите лучше, почему вы хоть как-то не облегчите этим беднягам труд?

   - Вы предлагаете выписать им робокомбайны? - невозмутимо ответил геодец.

   Он уже присел на корточки перед очагом и приступил к своему чайному священнодействию.

   - Нет, не предлагаю. Но я видел, как они таскают воду от реки в бурдюках, чтобы полить ваш чертов огород. Неужели нельзя организовать хоть какую-нибудь систему ирригации? Поставить колесо, прорыть каналы... Да хоть колодец выкопать.

   Геодец заломил бровь.

   - Вы, как я погляжу, знаток сельского хозяйства? И где же вы предлагаете рыть колодец? Или вы магическим образом чувствуете присутствие артезианских вод?

   - Ничего я не чувствую. Зачем вы заставляете их вкалывать, как рабов на плантации?

   Священник усмехнулся.

   - Затем, что у вкалывающего раба, как правило, нет времени задуматься, насколько печально его положение.

   - Вы о чем?

   Геодец, похоже, не собирался развивать тему, но от Салливана было не так просто отделаться.

   - Хорошо. Вы миссионер. Почему вы не открыли хотя бы школу?

   - Вам хочется - вы и открывайте. Из меня педагог неважный.

   Показалось - или и на сей раз в голосе геодца мелькнула издевка? Он в курсе, чем занимался Марк на Земле? Тут кстати Салливан припомнил, что миссионер так и не объяснил, откуда знал о прилете Марка. Беседа сама собой увяла, поскольку викторианец погрузился в догадки - были или нет у геодца шпионы в ордене? Никто, кроме викторианцев - коммодора и, может быть, его секретаря - о задании Марка проведать не мог. Ну, еще экипаж "Консорциума". Похоже, Ван Драавен как-то ухитрился связаться с Землей или с кораблем... а что он тогда вообще из себя представляет? Откуда у рядового миссионера связи в верхушке ордена или в космофлоте? Или он подключил к ИНКе аппарат наблюдения? Или даже запустил на орбиту свой спутник? Что Марк вообще о нем знает?

   Ионнанит встал, отряхнул сутану и направился к выходу. Уже от двери он обернулся и сказал:

   - Не ломайте голову, Салливан. Меня известили с корабля на случай, если вы потеряетесь в лесу или потерпите аварию. Это обычная практика.

   Марк вздрогнул, но священник уже притворил за собой дверь.

  

   Ионнанитов не зря прозвали апокалиптиками. Двести лет назад эсхатологические культы расползлись по Земле, и это никого не удивляло.

   Затянувшаяся Вторая Периферийная, "черепашья" война, истощила ресурсы Триады. Военный союз Земли, Марса и Венеры трещал по швам. До центра вялотекущего восстания, Юры, вращающейся вокруг эпсилон Эридана, приходилось пилить на досвете дольше шестнадцати лет. Оккупационный гарнизон на Юре то вымирал от таинственных местных болезней, то целиком переходил на сторону бунтовщиков. Названная в честь первого в мире космонавта планета упрямо выплевывала пиратские галеоны, и отслеживать их было не легче, чем какую-нибудь джонку в Тихом Океане. При подлете к планетам корабли уничтожались орбитальной артиллерией, зато пираты весьма ловко грабили транспорты с сырьем, непрерывный поток которых тек с периферийных миров на Землю. Пираты не строили крупных баз, зато образовывали временные скопления, легкие корабли которых отстыковывались и мгновенно рассеивались при приближении земных линкоров. Таких Тортуг вдоль больших торговых путей насчитывалось не меньше пяти десятков. Легче было вообще отказаться от поставок, забыть о существовании Периферии и замкнуться в своем треугольнике, однако имперские амбиции земных правительств не иссякли, а к мнению экспертов СОН мало кто прислушивался. Экономике трех планет грозил полный крах. И вот тут-то из Пузыря Уилера, поглотившего двести лет назад ковчеги с переселенцами, вынырнули первые биокорабли лемурийцев.

   Переселенцы ушли в ничто. В звездный туман, в небытие. Нет, конечно, автоматические разведчики успели побывать по ту сторону гипертуннеля и сообщить, что выход находится в Туманности Ориона. Они даже заякорили там, у выхода, первую ИНКу. Второе поколение зондов обнаружило еще двадцать Пузырей Уилера в пределах десятка астрономических единиц от земного канала. Зонды нырнули в гипертуннели. Поступившие от разведчиков на первую ИНКу сообщения взорвали мир. Каждый гипертуннель вел к звездной системе с планетами, пригодными для колонизации. В те годы человечество еще только-только осваивало ближние звездные системы - то, что впоследствии стало Периферией. Десятки новых миров, связанных гиперсетью, восприняли как подарок от неведомого божества. Коммерческие фирмы перехватили инициативу, и, прежде чем первый ажиотаж схлынул, сотни ковчегов совместного производства "Арианспейс - Вирджин Галактик - ЮМАК Авионикс" стартовали с европейских, китайских и индийских космодромов. Первопроходцы благополучно добрались до выхода из земного канала, который уже окрестили "трансфер-пойнтом". Передали приветы родным через ИНКу, рассеялись по новым туннелям... и исчезли на двести лет. Если верить позднейшей легенде, собравшиеся в "трансфер-пойнте" колонисты решили создать новый, непохожий на прародину мир. Так или нет, но Великое Переселение обернулось для Земли финансовым крахом, приведшим через тридцать лет к Первой Периферийной войне. В течение последующих двух веков в Пузырь Уилера не совался никто. Через два века выяснилось, что затея пилигримов полностью удалась.

   Когда земляне осознали, насколько потомки переселенцев обогнали метрополию, началось великое брожение умов. Лемурийцы предлагали помощь, обещали снабдить прародину новейшими технологиями, показывали всем желающим карту гиперсети и потчевали байками о совсем уже невозможных атлантах. Они были общительны и дружелюбны, эти существа с печальными глазами лемуров и тонкими бледными пальцами. Они охотно давали интервью и показывались на публике, они посещали концерты и благотворительные вечера. Они вошли в моду. Богачи платили бешеные деньги за право поучаствовать в фуршете с иномирцами. Фирмы по производству игрушек миллионными партиями выпускали плюшевых лемуров.

   Вскоре, однако, обнаружилось, что за дружелюбным фасадом таится трезвый и холодный расчет. Лемурийцы подали в СОН запрос о праве свободной торговли с Триадой и планетами Периферии. Земных инженеров на борт чужаки не допустили, однако, по прикидкам, их биокорабли были чуть ли не в полтора раза быстрее самых скоростных судов Конфедерации. Это означало, что контроль над поставками с периферийных планет очень скоро окажется в руках пришельцев.

   Тогда-то и всплыл "меморандум Пожидаева". Изначально документ предназначался только для чиновников торговой палаты СОН, но очень быстро распространился по сети. В меморандуме утверждалось, что, при заявленном уровне лемурийских технологий, через десять лет Периферия станет сырьевым придатком Лемурийского Протектората, а перенаселенная и истощенная Земля - центром низкотехнологических производств. Приток дешевых и качественных товаров приведет к краху земной экономики. Местные производители не способны конкурировать с лемурийцами. Через тридцать лет Земная Конфедерация утратит самостоятельность и в лучшем случае станет одной из административных единиц Лемурийского Протектората.

   Случившееся позже было мутно, кратко и кроваво. Для начала выяснилось, что, пока экономисты ломали копья, права на торговлю с лемурийцами приобрел вновь образованный концерн "Атлантико". Выпущенные концерном акции разлетелись в мгновение ока. Золотые рудники девятнадцатого века и урановые - двадцать первого не вызывали подобного ажиотажа. Среди держателей акций оказались крупнейшие банки, не говоря уже о миллионах рядовых вкладчиков.

   То, что обещало стать новым Эльдорадо, рухнуло в одночасье, когда боевики из так и не обозначившей себя организации ворвались в лемурийское посольство в Гааге и быстро и эффективно перерезали и послов, и их земную охрану. Вдобавок, информация со всех камер наблюдения в здании оказалась стерта, а свидетельские показания лишь окончательно запутали следствие.

   Действия террористов списали на борьбу конкурирующих фирм, но те, кто оплатил резню, явно получили больше, чем рассчитывали. "Кровавая пятница" переросла в "черный понедельник", когда на очередных торгах биржевые котировки "Атлантико" полетели в тартарары. Последовала череда банкротств, арестов и увольнений. Земная экономика, и без того шаткая, зависла над пропастью. Достаточно было одного толчка, и этот толчок состоялся. Кто-то из лемурийцев перед смертью успел отослать сообщение на ИНКу, и через две недели после резни в СОН поступила нота о разрыве дипломатических отношений между Конфедерацией и Лемурийским Протекторатом. Мир замер в ожидании новой войны. Части поспешно отзывались с Периферии, но должны были пройти годы, прежде чем основная часть космофлота Конфедерации соберется в кулак и сможет защитить Триаду. Этого, впрочем, и не понадобилось. Лемурийцы отомстили по-другому.

   Двадцать маленьких и очень быстрых объектов - настолько быстрых, что ни лазеры, ни ракеты-перехватчики блокпоста, охранявшего Пузырь Уилера, не успели их остановить - вырвались из гипертуннеля и полетели к Земле. Они почти опередили сообщение командующего блокпостом, генерала Ходжсона. Двадцать маленьких блестящих объектов рассыпались над Землей, и двадцать величайших архитектурных памятников человечества: пирамиды Гизы, комплексы Мачу-Пикчу и мексиканские Чичан-Ицу, а также Лувр, Ватикан, Кремль, Вестминстерское аббатство, Капитолий и больше десятка других взлетели на воздух. Пощадили лишь Тадж-Махал - как предположили историки, потому, что многие лемурийцы происходили от выходцев из Индии.

   Двадцать убитых послов. Двадцать разрушенных памятников. Возможно, главам Протектората такая математика показалась справедливой. То, что при взрывах погибли тысячи землян, в расчет, похоже, не принималось.

   В последующие месяцы безработица росла. Демонстрации переходили в уличные потасовки, потасовки - в грабежи и погромы. В кризисе обвиняли лемурийцев, богачей и продажных политиков. Перепуганные Марс и Венера объявили Земле эмбарго и закрыли порты для земных кораблей.

   Сто лет копившееся напряжение, сто лет непрекращающихся стычек на Периферии, сто лет, в течение которых метрополия тянула из последних сил, из остатков гордости, из упрямства - пришло время платить по накопившимся за сотню лет счетам. Земля подыхала. Земля повторяла тот же путь, который пять веков назад прошли Соединенные Штаты, и крах казался неминуемым. Так умирают империи.

   И вот тогда впервые подняла голову одна из четырех ветвей полузабытого Ordo Tempore, Ордена Времени. Викторианцы, Воины Настоящего. Они ухитрились вытащить мир из кризиса лишь потому, что внушили надежду тем, у кого никакой надежды не оставалось. И неважно, что надежда было иллюзорной, навеянной ридерами ордена. Человечество живо иллюзиями.

   Меньшая и здравомыслящая часть человечества, не склонная верить в чудеса, но знакомая с римской юстицией, высказала сомнение. "Ищите того, кому выгодно". "Кровавая пятница" принесла выгоду лишь ордену. Однако голоса сомневающихся быстро увяли. Викторианцы действовали странно. Пожалуй, не менее странно, чем лемуры. Они начали отстраивать Ватикан. На собственные деньги и на пожертвования, тогда, когда люди тысячами подыхали от голода, заводы закрывались, а флот устарел настолько, что кружащие по околоземным орбитам корабли грозили превратиться в кучи железного мусора. Казалось бы, совершенно бессмысленный жест. Но земляне, как ни странно, поняли и одобрили эту оскорбительную улыбку, направленную в небеса. Подобный стиль характеризовал орден и позже: смесь мистики, пафоса и откровенной насмешки.

   Вторым деянием викторианцев стало Очищение - уничтожение двух родственных ветвей. Юлианцев и григорианцев - Воителей Прошедшего и Грядущего - обвинили в связях с лемурами. Возможно, небеспочвенно. Третья ветвь - ионнаниты, Воины Неслучившегося - оказалась проворней. Поговаривали, что ионнаниты всерьез увлекались предсказаниями будущего и даже достигли в этом деле немалых успехов. Неизвестно, помогло ли тут ясновидение или хорошо поставленная разведка, но за три дня до Очищения вся верхушка ордена с чадами и домочадцами погрузилась на корабль и отбыла прямиком к Пузырю Уилера. Командир блокпоста впоследствии утверждал, что разум его захлестнули чудные видения, но викторианские психики быстро установили, что видения эти выражались в сумме трех миллионов юно на счету одного из марсианских банков. Вынырнули беглые ионнаниты спустя долгие годы, на Геоде.

   Оставшиеся без руководства рядовые братья сдались на милость победителей. Информация, предоставленная побежденными, оказалась достаточно ценной, и им позволили жить. Большинство ионнанитов влилось в викторианский орден. Немногочисленные ортодоксы потрепыхались еще несколько десятков лет, а затем, объединившись с другими культами апокалиптического толка, выродились в безобидную секту. Достаточно безобидную, чтобы адептов не преследовали официально. Просто за работу зарегистрированным ионнанитам приходилось конкурировать с робоуборщиками. В течение последующих полутора веков число верующих в скорое пришествие Освободителя заметно поубавилось.

   Марк знал, что в ранней юности Лаури ходила на собрания апокалиптиков. Чисто из духа противоречия - в те времена она изо всех сил пыталась доказать, насколько независима от отца. Сейчас Салливан пожалел, что ни разу не соблазнился дармовыми пончиками и не отправился на проповедь вместе с Лаурой. Тогда бы, по крайней мере, он мог сказать, насколько речи геодца близки к старой доктрине.

   А геодец поведал следующее:

  

   "Демиург, творец всего сущего, создал этот мир. Но мир был недвижен. Ничего не шевелилась. И тогда Демиург создал Смерть. Так страшна оказалась Смерть, что всё кинулось от нее прочь, и в мире появилось движение. Демиург возрадовался, но радость его была преждевременной. Всё разбегалось от Смерти, и скоро творение рассеялось бы на мельчайшие частицы. Тогда Демиург запел Песню Любви. Творение потянулось на зов, перестав разбегаться, и заметалось в вечном движении между Любовью и Смертью. И возрадовался Демиург, и сказал, что это хорошо весьма. Однако снова поспешил, ибо у Смерти имелись иные планы. Смерть обернулась к Демиургу и сказала: "Пойдем, пришла и твоя очередь". Демиург устрашился Смерти, и бежал прочь, и создал Запретный Сад. А в центре Сада воздвиглась Башня, без дверей и окон, без мельчайшей щелочки, куда бы могла проникнуть Смерть. Но и этого не достало испуганному Демиургу. Поставил он вокруг Сада высокую, неприступную Стену, и призвал четырех Стражей, чтобы со Стены следили те за приближением врага. И заперся Демиург в Башне, продолжая петь Песню Любви - ведь иначе Смерть бы одолела, и все сущее рассеялось бы. Но и Смерть была хитра. Родила она Четыре Звезды, и, вооружившись, двинулись Звезды на битву со Стражами. Страшная то была битва. Кипели моря в новорожденных мирах, рушились горы, стонала земля. Гибель грозила творению. Уже рухнули на твердь два Стража, сраженные Звездами, и пали с неба три Звезды, сраженные Стражами. Там, где они упали, ядом стали моря, а землю обожгло неистовое пламя. Осталась лишь одна Звезда, но была она столь могуча, что стала одолевать обоих Стражей. И тогда старший из Стражей взял брата своего и обратил в оружие, в неистовый и непобедимый клинок. И снова ринулся Страж в бой, и пала Звезда, и мир был спасен. На время. Ибо не погибла павшая Звезда, лишь рассеялась каплями крови по многим мирам. И придет час, и соберутся капли, и вновь завяжется бой, в котором Стражу суждено проиграть. И падет Стена, падет неприступная Башня, и настигнет Смерть Творца, и Песня Любви оборвется навсегда. Так кончится мир".

  

   Туземцы слушали внимательно и, кажется, не впервые - никто не перебивал и не требовал разъяснений. В загоне на углу площади тихо квохтали курики - мелкие серо-зеленые ящеры. Им нынче досталась рыбья требуха, и от курятника тянуло тухлятиной. Солнце нанизалось на копья сосновых ветвей, заливая берег кровью. Резко похолодало.

   Когда после проповеди геодец спросил у Марка, как ему понравилась история, землянин хмыкнул:

   - Ну... забавная аллегория для описания гравитации и центробежной силы. Или имелась в виду энтропия? По-моему, для дикарей в самый раз.

   Ван Драавен ответил прозрачным и невозмутимым взглядом.

   - Все на свете отголосок какой-то истины, Салливан. Включая энтропию и гравитацию. А мораль сей басни как раз проста: не связывайтесь с тем, чего не понимаете.

   Это прозвучало предупреждением, настолько недвусмысленным, что Марк сильно пожалел об изъятом ВКСовцами парализаторе.

  

   Сняв верхний слой дерна, Марк стал действовать осторожней. Не доверяя свету лун и звезд, он включил галогенный фонарик. Белое пятно запрыгало по кочкам, и Салливан поспешно прикрыл фонарь ладонью.

   Углубив лопаткой яму, Марк принялся разгребать землю руками. Почва оказалась комковатой, пересыпанной мелкими камешками из-за близости скал. Каменная крошка забивалась под ногти. После получаса такой работы викторианец взмок, проклял не вовремя окочурившегося старика и заодно геодца, который так основательно зарыл труп. Можно подумать, кому-то могло понадобиться это сокровище. Крупные хищники к деревне не подходили, если вообще здесь водились. Разве что паводки... как раз на этой мысли рука коснулась ткани. Марк принялся копать еще яростней.

   Он ожидал запаха тления, однако из могилы пахло только землей. Сильно мешал крест. Марк опасался, как бы здоровенная бандура не рухнула, наделав шуму. В белом свете фонарика викторианец расширил яму и убедился, что опасения его правильны. Крест нижним основанием упирался прямо в труп. Пришлось встать и потихоньку раскачать железную дуру. Крест вылезал неохотно, и на секунду Марку показалось, что он обязательно себе что-нибудь надорвет - однако с несытым чавканьем глина все же раздалась, выпуская измазанную грязью палку. Салливан тихо опустил крест в траву и, придерживая фонарик в одной руке, лопаткой отгреб остатки земли. Странно. Тлением по-прежнему не пахло. Неужели в здешней почве не нашлось микроорганизмов, способных подкормиться земной органикой? Да нет, растения и животные на Вайолет были вполне съедобны, значит...

   Что значит, Марк так и не додумал, потому что на дне ямы показалось лицо. Грязное. Со слипшимися комками в редких волосах. И все же очень знакомое лицо, даже верхняя губа чуть приподнималась, обнажая полоску зубов. Левая половина головы отца Паолини почернела и как-то смялась, но правый глаз был открыт. Под веко насыпался песок. Полз какой-то муравей, поблескивая в свете фонаря - или это блестела склера? Марка затошнило. Узкий луч фонарика вновь задрожал, запрыгал, потому что дрожала рука. Викторианец сел на землю рядом с могилой и с минуту часто и глубоко дышал. Дрожь унималась. Салливан протер лицо, оставляя грязную полоску - и брезгливо отдернул ладонь. И опять вернулось поганое ощущение, что надо почувствовать что-то особенное, чего не выразишь словами. Нет. Не чувствовалось ничего, кроме омерзения и смутного страха перед трупом. Отец Франческо спокойно смотрел в небо, где Ригель А висел неподвижно - гвоздь, вбитый в центр мироздания. Маленькая луна катилась к лесу. Времени рассиживаться не оставалось. Марк подтянул к себе ящик с мини-лабом и, встав на четвереньки, осветил могилу.

   Он почти сразу заметил черное обугленное пятно в том месте, где крест соприкасался с телом. Ван Драавен обрядил мертвого викторианца в серую робу - в знак уважения к чужим обычаям, или просто шмотки получше решил раздать дикарям? Роба из серой сделалась бурой, и все же пятно было видно отчетливо, словно труп прижигали клеймом. Молнии, что ли, били в чертову железяку? Зачем вообще ее надо было утыкать прямо в покойника? На ум пришли нехорошие мысли о трупах, встающих из могил. Беспокойных мертвецов протыкают осиновым колом. Только этого не хватало. Еще одно дивное ионнанитское суеверие?

   Положив фонарик на край могилы и приподняв мертвеца, Марк обнаружил, что шея покойного неестественно вывернута. Устраивая отца Франческо в могиле, геодец попытался придать ему пристойный вид - а сейчас труп, потревоженный Марком, смотрелся нелепо и жалко. Ворона со сломанной шеей. Разбитый манекен. Мертвый тяжким грузом висел на руках, торчала левая сломанная рука. Преодолевая отвращение, Салливан ощупал череп покойника. Челюстная кость раздроблена. Так. Допустим, он падал с большой высоты. От удара шею свернуло набок, разбило подбородок, скулу. Похоже. На всякий случай Марк потрогал затылок мертвеца, но никаких повреждений не обнаружил. Что ж, его не били сзади тупым тяжелым предметом... викторианец нервически хихикнул. Это становилось забавным, словно работаешь в анатомическом театре - только, увы, без удобного стола. Марк включил диагност и выставил нужную программу. Отвел истлевшую робу там, где виднелось пятно ожога. Щуп присосался к животу мертвеца, беря пробы ткани. Посмотрим, не подсыпали ли нашему этнографу отравы. Что, кстати, полезно знать на случай, если самого Марка поят медленным ядом. Знаем мы этот ваш чай... А заодно проверим, не при жизни ли поставили старому викторианцу тавро.

   Салливан с сомнением покосился на лазерный скальпель. В принципе, диагност справится и без вскрытия, его зонды проникнут в тело и так... Но почему-то хотелось попробовать самому. Марк натянул перчатки, решительно взял скальпель, установил глубину разреза и интенсивность луча и провел от горла и до диафрагмы покойника. Лазер сводил кровотечение к минимуму, но Марк подсознательно ожидал, что из раны хлынет бурая гниль. Вместо этого в свете фонарика и маленького экрана на руки Салливана вывалился какой-то скользкий комок. Невольно вскрикнув, викторианец отпрянул и ткнулся локтем в край могилы. Так выглядела бы разрезанная спинномозговая оболочка - желтоватое переплетение каких-то нитей, серые ганглии... но до позвоночника скальпель не дошел, затронув лишь верхний слой кожи и мышц. Сжав зубы, Марк сделал уже намного менее аккуратный разрез, ниже, в районе брюшины, и оттянул кожу. Опять зажелтели нити, цепочки, узлы... словно какой-то гигантский паразит поселился в теле старого викторианца, разросся, вытянул соки... Марк затрясся. Не паниковать. Главное - не паниковать. У него на руках перчатки. Это не заразно. Наверное, не заразно... Сдернув перчатки, он вывел на экран диагноста программу быстрого чтения ДНК... а есть ли вообще в этой штуке нуклеиновая кислота? Диагност, радостно бикнув, вытянул щуп и взял пробу. Марк отодвинулся от ямы и нервно плеснул на руки антисептик. Он тер и тер ладони, словно хотел стереть саму кожу, сквозь тонкий слой перчатки еще ощущавшую прикосновение скользкой мерзости. Экран вспыхнул, выводя цепочки нуклеотидов. Анализ. Homo Sapiens Sapiens. ДНК в желтой нитяной дряни была человеческой. Нахмурившись, Марк взял пробы с разных участков тела. Все то же. Немного бактериальных генов, но это нормально... Значит, болезнь, а не паразит? Марк переключился на анализ белковых маркеров, и через несколько минут диагност сообщил, что имеет дело с нервной тканью. Очень разросшейся нервной тканью. Непомерно разросшейся нервной тканью, с преобладанием сенсорных и глиальных клеток и с недифференцированными скоплениями нейронов в ганглиях. Наверное, это больно, когда сенсорные нейроны прорастают под эпидермис, во все мельчайшие участки... наверное, это похоже на то, что с тебя живьем сдирают кожу. Марк похолодел. Уже равнодушно он смотрел на результаты поверхностного скана, подтвердившего, что плотные нейронные сети потеснили мышечную и жировую ткань во всем теле мертвеца. Диагност попищал еще немного и не без сомнения заявил, что предполагает в пациенте злокачественную нейроглиому. А что еще он мог предполагать? Но умер отец Франческо не от глиомы. Умер он от падения с большой высоты и удара о камни... Нелепица. Старый викторианец тоже болел по прилете, недолго, пять дней... "меньше чем вы, Марк". А потом вскочил, здоровее не бывает, и бродил от скал к поселку еще год, и только потом влез на утес и... бросился вниз? Когда отец Франческо понял, что неизлечимо болен, болен непонятно чем? У него ведь не было с собой диагноста.

   Это решение далось Марку тяжелее, чем все предыдущие решения в его жизни. Скальпель весил, казалось, не меньше тонны. И все же Салливан выставил его на полусантиметровую глубину разреза и быстро чиркнул по собственному предплечью. Показалось красное. Вместе с красным полезли серые нити... Марк рухнул на колени, раскачиваясь взад и вперед. Сообразив, что он низко и страшно воет, викторианец запихнул в рот кулак. Не помогло. Вой прорывался наружу, карабкался к рыжей луне. Так воют оборотни в ночь на Самхейн, воют, потому что неведомая сила отделила их навсегда от человеческого рода, отбросила в лес, на пустоши, к голодному и свирепому зверью. Так прокаженные бредут по дорогам, звеня колокольцами... Всего этого, конечно, Марк не думал. Не мог думать. Какие, к черту, оборотни, какая проказа? Вцепившись в фонарик, он медленно, с силой выдохнул. Надо успокоиться. Что там сказал диагност? Нейроглиома? Хорошо, пусть будет нейроглиома. Отец Франческо не окочурился сразу, не умрет и он. Надо срочно подать сигнал на Землю. Пусть его заберут, госпитализируют... Скинуть на комм результаты тестов. Шлепнуть коллоид на руку, пока в рану не попала какая-нибудь дрянь. Марк переложил скользкий от пота фонарик в другую руку и потянулся к чемоданчику. Дрожащий свет упал ему на предплечье, и дыхание встало в глотке колючим комом. Рана затягивалась. Волоски, нежные, дрожащие окончания втягивались внутрь, укрывались мышцами, зарастала кожа... Марк взвыл и, выронив фонарик, кинулся прочь от могилы.

  

   Если бы он хоть что-нибудь соображал, то побежал бы к дому или хотя бы к шлюпке. Вместо этого ноги понесли его вперед, к реке. Ботинки зашлепали по воде. Вода. Вода смывает грязь. Следовало помыться. Марк скинул одежду и бросился в реку.

   Он плыл быстрыми саженками. Холод вцепился в мышцы, потянул на дно, но Марк привык бороться с ледяными водами Гэллоуэйского залива. В детстве он специально отплывал далеко от берега, давил страх. Марк не боялся воды. Он следовал за красной лунной дорожкой, и вскоре ноги коснулись дна. Салливан выбрался на мелководье. Перед ним встал обрывистый скальный берег, и пловец даже успел удивиться - где же лес? Но удивление скатилось водяными каплями с покрытой гусиными пупырышками кожи. Луна, побелевшая, словно истекшая кровью, звала. Он знал эти места. Слева, за пустошью, был дом деда. Поверху шла дорога к деревне. В деревне больница. Там люди, они помогут. Марк быстро вскарабкался по камням и, перевалив через кромку, очутился на освещенной луной равнине. Вдалеке мягкими тенями перекатывались холмы. Справа маячил шпиль церкви. Оттуда надо спуститься вниз, да древнего каменного креста, а там уже перекресток, станция наземки, дома. Он развернулся и зашагал к церкви, отогреваясь на ходу.

   У церкви было неладно. Эта церквушка восемнадцатого века, с заросшими мхом каменными надгробьями небольшого кладбища, была знакома Марку до последнего камешка, до последнего тенистого уголка. Он излазил здесь все ребенком. Водя пальцем, пытался читать стершиеся надписи на могильных камнях. Собирал некрупную, но сладкую землянику, так толком и не вызревавшую до самого конца лета. Больше нигде в округе земляника не росла. Сейчас над церковью стояла луна. Стояла как-то неправильно, словно от нее отсекли половинку - белый полукруг, хирургически аккуратный срез и темнота. Темнота колыхалась за церковью, волглый туман. Кладбище будто бы разрослось и проваливалось в эту мглу. Ни света звезд, ни болотного огонька - одна мокрая хмарь. Хоть бы баньши завыл над покойником - но баньши, если и водились здесь, то молчали.

   На каменном порожке сидел человек. Сидел себе и сидел, чертил на земле какой-то железякой. Марк пригляделся. Длинный, чуть изогнутый меч. Катана. Такие коллекционировал их мастер-оператор. Металл не блестел в свете располовиненной луны. Металл покрывала ржавчина.

   Человек поднял голову. Лицо его прятала тень, но хрустальный блеск глаз Марк ни с чем бы не спутал.

   - Чего тебе надо, Салливан? Зачем ты сюда лезешь? - голос у сидящего был равнодушно-скучливый.

   - Куда - сюда?

   Светлоглазый хмыкнул.

   - Это ничейная земля. Туда, - при этих словах он ткнул мечом себе за спину, в сторону бесконечного кладбища, - тебе пока рано.

   Помолчав, геодец - или все же кто-то другой? - непонятно добавил:

   - За долгую жизнь обзаводишься обязательствами. С некоторыми я уже развязался.

   Отложив катану, он привстал на пороге и скрестил руки на поясе. Склонив голову к плечу, странный господин констатировал:

   - Ты пришел о чем-то попросить.

   - С чего ты так решил? - отозвался Марк.

   - Живые сюда ходят только за этим. Итак, чего ты хочешь?

   Это дьявол, понял Марк. Обыкновенный дьявол из дедушкиных побасенок, Старый Ник или как его там. А Марк спит. Он болен, он спит и бредит во сне. Что ж, будем играть по правилам сна.

   - Если я скажу, чего хочу, то что ты потребуешь взамен?

   - Убей моего сына.

   Логично, равнодушно подметил викторианец. Если бог требовал от Авраама принести во всесожжение несчастного Исаака, то дьявол, конечно, возжелает смерти собственного отпрыска. А чего еще ожидать от дьявола?

   - Кто твой сын?

   - Он похож на меня.

   - Геодец? Ван Драавен?

   Светлоглазый усмехнулся. Он выступил из тени козырька, и сейчас Марк отчетливо увидел сходство. Только этот казался младше. Ах да. В его волосах нет седины.

   Хтонический двойник геодца заломил бровь.

   - Он нынче так называется?

   - А как он назывался раньше?

   - По-всякому. Мой сын большой любитель менять имена и личины.

   - И как же его зовут по-настоящему?

   Владелец катаны поморщился, словно отведал кислого.

   - Я не могу произнести его имя. Впрочем, это неважно. Обещай мне его убить, и я дам тебе то, чего ты желаешь.

   С дьяволом следует вести себя осторожно. Марк покачал головой.

   - Не ты один добиваешься его смерти. Твоему сынишке светит трибунал Верховного Магистрата.

   Бес задрал голову и расхохотался, и расхохоталась в ответ уцелевшая половинка луны.

   - Люди, люди, - проговорил дьявол сквозь смех. - Все еще грезите о собственном величии. Весь ваш трибунал, и Магистрат, и орден не больше пылинки в зрачке моего сына.

   Чувство реальности происходящего уходило вместе со страхом, и с их уходом к Марку вернулось мрачноватое чувство юмора, присущее гэллоуэйским О'Салливанам. Вот и сейчас он подумал, что столкнулся с самым странным проявлением родительской гордости, о котором ему доводилось слышать.

   Между тем загадочный господин прервал свое веселье и вновь уставился на гостя.

   - Я вижу, ты уже не боишься.

   - Не особо, - признался Марк.

   - Зря. Страх прочищает мозги. Уходи и возвращайся тогда, когда поймешь, чего хочешь. И помни о моем предложении.

   Человек или бес развернулся и зашагал туда, где колыхалась волглая мгла. Ржавый клинок он оставил на пороге. Салливан присел рядом с мечом и закрыл руками глаза. Это сон. Дурацкий сон. Надо проснуться.

  

   - Салливан? Салливан, очнитесь, черт вас побери!

   Кто-то сильно тряхнул его за плечо.

   - Вы что, решили приползти на могилу учителя и подохнуть, как пес верный?

   - Смердящий.

   - Что?!

   - Пес, говорю, смердящий.

   Сильно болела шея. В каждый глаз как будто сыпанули по щедрой горсти песка. А, может, так оно и было. Марк лежал, уткнувшись головой в дерновый холмик, у самого подножия весело блестевшего креста. Уже занялся рассвет, и оранжевый шарик солнца пригревал все уверенней. Салливан потер затылок - неужели успел обгореть? Да нет, просто заснул в неудобной позе, да еще прямо в грязи. Что-то ему снилось такое... неприятное.

   - У вас, никак, рецидив, - сомнительно протянул Ван Драавен.

   - У меня ремиссия. Вы когда меня нашли?

   - Да вот сейчас и нашел. Всю ночь у меня на руках Тоичи кровью харкал. Теперь еще вы. Не планета, а чумной барак.

   Чудилась в тоне геодца некая фальшь, нарочитое какое-то возмущение.

   Марк оперся руками и встал. Зачем он и вправду сюда притащился? Эксгумация... Ах да, эксгумация. Недавний сон надвинулся, погустел - и Салливан понял, что за все богатства, земные и небесные, не возьмется раскапывать эту могилу.

   - Вы идти можете?

   Геодец его раздражал. Резко развернувшись и нависнув над невысоким Ван Драавеном, Салливан процедил:

   - Перестаньте мне покровительствовать. И сетовать перестаньте. Эта планета - то, во что вы ее превратили. А мне теперь результаты ваших трудов разгребать.

   Крутанувшись на каблуках, он зашагал к хижине. Роса обильно сыпалась на ботинки. Надо сегодня же поставить палатку. Много чего надо сделать.

   Войдя в комнату и убедившись, что геодец остался снаружи, Марк присел перед рюкзаком и уставился на саперную лопатку. Лезвие ее было чистым. Ни крупицы земли. Ни пятнышка грязи. Ни царапинки. Лопатка блистала новизной, словно только что сошла с заводского конвейера. Будучи сторонником системного подхода, Марк проверил и диагност. Кроме его собственных данных, ничего в памяти компьютера не нашлось, а перчатки и антисептик так и лежали в своем отделении, нераспечатанные.

   Скальпель викторианец решился опробовать лишь вечером, в палатке, разбитой на речном берегу поодаль от деревни. Из разреза показалась быстро коагулирующая кровь, и ничего больше. Марк смазал рану коллоидом, костеря свою глупость и дедовские суеверия. Он постарался забыть располовиненную над церковью луну.

   Но не забыл.

  

  

   Глава 5. Смерть на камнях

  

   Следующие несколько дней прошли безо всякой пользы. В первую очередь Салливан осмотрел палатку старого викторианца. Похоже, подозрения насчет вороватости миссионера оказались напрасными. Ван Драавен не взял ничего из вещей покойного. Одежда была аккуратно упакована. Нашелся и бумажный блокнот с набросками. Салливан знал о пристрастии старика к древним вещам и потому не удивился. Наставник и книги предпочитал не слушать и не читать с комма, а покупать в антикварных лавочках. Рассохшиеся древние тома... Марк хмыкнул. Очень похоже на Франческо - тащить на чужую планету бумагу, пожертвовав полезным грузом.

   В блокноте были в основном карандашные портреты туземцев. Несколько рисунков пастелью. Мужчина с одутловатым, добродушным лицом монгольского типа - похоже, покойный утабе-секен. Его жену Марк узнал по записи. Мужчина - жрец. Женщина - вождь. Понятно, кто у них в семье брюки таскает, сказал бы дедуня. Часто встречалась физиономия мальчишки лет одинадцати-двенадцати. Живое, нервное лицо, любопытные темные глаза, длинные волосы свешиваются на лоб. От жителей поселка Салливан узнал, что мальчика звали Нарайя, и он был единственным сыном утабе. Старый викторианец изрисовал блокнот примерно до середины. Последний из рисунков был вырван из книжки, остался лишь разлохмаченный край. Впрочем, может, и не рисунок, может, чистая страница. Оттиска карандаша на следующем листке Марк не заметил.

   Туземцы сначала чурались Салливана, но вскоре первое отчуждение прошло. Работающие в поле охотно отрывались от прополки, чтобы поговорить с викторианцем. Салливан заметил, что словарный запас у обитателей деревни заметно шире того, что отец Франческо привел в своем отчете. Расширился он в основном за счет голландского и английского, и местные, кажется, были не прочь покатать на языке новые слова. Толку от разговоров, правда, оказалось немного. Да, все поселковые видели, как Ван Драавен вытаскивал тело неудачливого этнографа из реки. Да, утром священник работал в огороде, а викторианец направился в скалы. Могли ли утесники убить отца Франческо? Аборигены пожимали плечами. Кое-кто, жалуясь, показывал шрамы - там, где их приласкали пущенные из пращи камни соплеменников. Однако все в один голос утверждали, что викторианца в скалах жаловали. Какие отношения были у отца Франческо с геодцем? Работники покачивали головой и возвращались к прополке. Ячменное поле заросло темно-зелеными сорняками с иззубренными острыми листьями, напоминавшими земные одуванчики. Одуванчики пускали длинные корни, так просто не выдернешь, работы много, некогда лясы точить. Зима не за горами. Скрипя зубами, Марк отворачивался и возвращался к вещам старика.

   Больше всего ему хотелось найти комм. В лицее у отца Франческо была допотопная модель, которую приходилось таскать в кармане. Похоже, он и здесь не изменил своим привычкам. Ван Драавен предполагал, что викторианец прихватил коммуникатор в свое последнее путешествие, и искать приборчик стоит на дне реки. Если и врал, то врал уверенно и нагло. Он, впрочем, все делал уверенно. Когда Марк предложил священнику диагност для помощи в лечении многих здешних болящих, геодец отказался вежливо, но непреклонно. И Марка с собой в обходы не брал, хотя тот пробовал напроситься.

   Повезло Салливану лишь однажды. В тот день он выбрался на реку, чтобы постирать рубашку. На камешке у самой воды сидел старик. Сидел, щурился, грелся на позднем летнем солнышке. Рядом лежала костяная острога и несколько крупных рыбин. Марк подошел, чтобы поздравить старца с успехом в рыбалке. Пожилой рыбак удовлетворенно потер живот и обнажил беззубые десны в улыбке.

   - Жена сына не будет называть старого Синкту бездельником. Сварливая сварит похлебку. Синкту будет есть и радоваться.

   Салливан присел рядом на камень, на втором камне разложил для просушки рубашку. Желто-оранжевое, как свежий яичный желток, солнце заметно пригревало - и не скажешь, что скоро осень.

   - Хорошая нынче погода.

   - Когда Небесный Свет жарок, старым костям весело, - довольно ухнул рыбак.

   - Мой учитель тоже был старым человеком, - осторожно начал викторианец. - Жаль, что он не увидел этого лета.

   - Да, Сеску, - так местные называли отца Франческо, - сильно жалели. Он был хороший человек, добрый человек, хотя и не слушался бога-Освободителя.

   Салливан прищурился. Слово "бог-Освободитель" старик произнес так, как называли свое божество апокалиптики. Либератор. Местные не выговаривали "л", так что получилась что-то вроде "риберата". В университетских кругах Марка он был более известен под именем "Разрушитель".

   - А что, бог-Освободитель и вправду сильнее секена? - наугад бросил Марк.

   Старик воздел узловатый палец и покачал плешивой головой.

   - Сильнее ли вода скалы, которую она точит? Скала крепка, но пройдет много зим, и скала станет песком в воде.

   - Вода может и высохнуть, - пробормотал Марк.

   - Не высыхает вода истинного знания, - заученно повторил старик.

   Да, основательно им здесь задурили головы. Между тем старикашка, поразмыслив, решил поразить собеседника еще одним аргументом:

   - Секен терпит кривизну, и от кривого слова изменяется, а бог-Освободитель карает сказавшего кривду. Значит, секен мягок, как песчаник скал, а бог-Освободитель тверд, как кварцевый нож, что прорубает проход в скале.

   Что-то в этом теологическом высказывании насторожило Салливана.

   - Бог-Освободитель карает сказавшего кривду? И кто же сказал кривду?

   Старец опасливо оглянулся, но, видно, очень уж ему хотелось поболтать.

   - После смерти Сеску утабе-секен пришел в поселок и сказал, что господин Кодду...

   Так здесь именовали Ван Драавена.

   - ... что господин Кодду сделал нехорошее. Что господин Кодду затуманил разум Сеску, и Сеску прыгнул со скалы, желая умереть. Господин Кодду рассмеялся и ответил, что кривду говорит утабе-секен, и кривда его не станет правдой. Утабе-Секен очень рассердился, потому что в последнее время - и про то всякий знает - все чаще говоренное им не делалось правдой. Он побежал в огород, где господин Кодду зарыл Сеску, и схватился за крест бога-Освободителя, и закричал, что бог-Освободитель подобен зловонной язве. И тогда пал на утабе Небесный Свет, и поразил его, и сделался утабе мертвым.

   Старый рыбак смотрел на викторианца с торжеством, а тот лихорадочно соображал. Затуманил разум... а что, вполне мог опоить какой-нибудь гадостью. Наверняка и опоил. Марк припомнил свой сон на могиле... ну конечно, такой бред мог быть вызван галлюциногенным наркотиком. Хорошо, что он, Марк, там и свалился и не побежал, как во сне, к реке. Тут бы и потонул, и одной проблемой у геодца стало бы меньше.

   Павший небесный свет... что-то вроде молнии? Электрического разряда? Э, а не засунул ли наш святоша под крест батарею? Вполне мог засунуть и дистанционно подключить контакт, когда жрец развоевался. Бегают они тут босиком, несколько сот вольт вполне бы хватило, чтобы прикончить не в меру борзого утабе. Вот вам и убедительное доказательство силы бога-Освободителя. А заодно и покойного отца Франческо поджарило... или это было во сне?

   Надо бы проверить крест, подумал Марк. Подумал, и тут же навалилось - ночь, скалящаяся белой половинкой луна, дрянь, лезущая из покойного... Нет, к черту. Если и была там батарея, священник давно ее вытащил и куда-нибудь запрятал. Кто вообще сказал, что под крестом что-то есть? Если геодец опоил отца Франческо ядом или наркотиком, след отравы мог остаться в тканях. Наверняка он и от трупа избавился, а крест для отвода глаз поставил. Нужны доказательства. Время его побери, нужны доказательства.

   Старик уже давно подобрал свою рыбу и уковылял к сварливой невестке, а Марк все сидел на берегу, бездумно глядя в медленно текущую воду.

  

   Второй раз землянину повезло несколько дней спустя. Было утро, и Салливан бездельно бродил вокруг хижины геодца. Он надеялся, что хозяин отлучится - тогда можно будет взять образцы травок, из тех, которые Ван Драавен так любовно заваривал, и проверить их на наличие опиатов. Или чего-нибудь поинтересней.

   Священник, однако, отлучаться не спешил, будто видел насквозь планы Марка. Сидел на порожке и что-то такое вырезал из чурочки. Салливан уже совсем отчаялся и решил, что перенесет рейд на другое время, когда по пыли затопали босые пятки. Мальчишка лет шести промчался через поселок, вихрем взлетел по лестнице и что-то шепнул на ухо геодцу. Тот отложил чурочку и нож, выпрямился и уставился в направлении скал. Когда малолетний вестник убрался восвояси, сжимая в руках награду - оранжевую спелую тыковку - Салливан подошел.

   - Гляжу, у вас тут шпионы на жаловании.

   Геодец прищурился.

   - Не без этого.

   - И что же рассказал вам быстроногий Меркурий? Или секрет?

   - Почему же. Не секрет. Утаме заболела.

   - Она вроде бы и до этого здоровьем не отличалась.

   - А я говорю не об умственном здоровье. Сегодня на рассвете она потеряла сознание. Сейчас вроде бы очнулась, лежит в пещере и стонет. Сын за ней присматривает.

   Салливан напрягся.

   - И что? Вы пойдете ее лечить?

   Ван Драавен помедлил с ответом, как будто прикидывая. Потом качнул головой.

   - Нет. Не пойду. От моего лечения ей лучше не станет.

   - А вы жестокий человек.

   Геодец снова хмыкнул.

   - Тут вы правы, но в данном случае о жестокости речи нет. Утаме скорее сама себе живот прогрызет, чем примет от меня помощь.

   - А от меня?

   Ван Драавен молча уселся и принялся за свою поделку.

   - От меня примет?

   Миссионер пожал плечами.

   - Попробуйте. В крайнем случае, вытащу еще одного викторианца из реки. Мне не привыкать.

   "А чтоб ты лопнул", - подумал Марк и отправился в палатку за диагностом.

  

   На скалах ощутимо припекало. Близость воды совсем не ощущалась. Горячий воздух дрожал, струясь над камнями. Между кустиками сухой травы сновали ящерки, а больше никакого движения - словно пещерный поселок вымер.

   Марк приближался к черте из белых камней не без трепета. В руке он сжимал ремень диагноста, а лопатки щекотали любопытные взгляды. Кажется, все наиру бросили дневные труды и столпились у крайних домов, следя за отчаянным. Только взгляда геодца Марк не ощущал. Геодцу было неинтересно. А что ему? Выловит, как и сказал, труп из реки и похоронит за огуречной грядкой. Каждую секунду Салливан ожидал камня, но камень так и не прилетел. Гудели в неподвижном воздухе стрекозы. Горизонт пылал. Духота стала такой насыщенной, что и без барометра ясно - идет гроза.

   Марк карабкался по узкой тропинке. Из-под ног катились камешки. Устья пещер выглядели безжизненными - с тем же успехом это могло оказаться неолитической стоянкой где-нибудь в Кантамбрийских горах, не хватало лишь наскальных росписей. И вправду, почему они ничего не рисуют? Или рисунки внутри? Салливан попробовал заглянуть в одну из пещер. Оттуда пахнуло сырой нежилью. Кажется, большая часть племени уже переселилась под крыло бога-Освободителя и его хрустальноглазого слуги.

   Выйдя из пещеры, Марк услышал крики.

  

   Глаза землянина не сразу приспособились к полумраку, и это была опасная минута - если бы на него сейчас кинулись, он бы не успел среагировать. Загремел бы тогда с узкого порожка прямо вниз, на каменистую осыпь, где закончил свой земной путь его старый наставник.

   Полдневное солнце сюда не заглядывало, и под сводом стояла влажная темнота. В темноте стонали и хрипло дышали. Несло трупным запахом, словно утаме уже умерла и теперь разлагалась. Несло плесенью, сыростью, мокрым камнем - видимо, дальше ход уводил вглубь скалы. Священник рассказывал, что в толще скального массива все коридоры соединялись, образуя что-то вроде пещерного города со своей системой коммуникаций и даже подземными колодцами. Какие-нибудь Маккавеи могли бы здесь держать римскую осаду. Но выродившихся потомков землян никто не осаждал. Их врагами были голод, мороз и болезни.

   Из полумрака выступили стены. У дальней стены сквозь щель в камнях узким снопиком пробивался свет. В пятне света на полу ворочался пук тряпья - и только через секунду Марк понял, что это виденная им высокая и грозная женщина. Слева что-то метнулась. Салливан рефлекторно отклонился и выкинул вперед руку, и очень вовремя - по пальцам резануло острым камнем. Второй удар пришелся в воздух. Все же не зря мастер Джунихиро вел практикум по боевым искусствам, не зря, хоть и не гордился бездарным учеником. Салливан перехватил тощее предплечье мальчишки и основательно приложил нападавшего о стену. Тот сверкнул глазами из-под спутанных косм. Зубы щелкнули в двух сантиметрах от лица Марка. Хорошенькое начало.

   - Я знаю, что ты меня понимаешь, - сказал Марк в перекошенное злобой детское лицо. - Я пришел помочь утаме. Я не слуга бога-Освободителя и не слуга его слуги. Я ученик Сеску и желаю добра.

   Неясно, понял ли мальчишка или нет, но комок злобы медленно начал рассасываться. Салливан попытался поймать что-нибудь еще, но тут волчонок открыл рот и фыркнул, заляпав щеки землянина слюной.

   - Сеску утратил разум. Ты тоже утратил разум, если пришел сюда.

   Голос у пацана был ломкий и хриплый, словно маленький утесник нечасто им пользовался.

   - Я пришел, чтобы лечить утаме, - повторил Марк.

   Мальчик по имени Нарайя перестал дергаться, и Салливан опустил руку. Лицо паренька приняло равнодушное выражение. Когда он снова заговорил, голос прозвучал бесстрастно.

   - Лечи.

   Салливан оглянулся на стонущую женщину. Вслушался. Ничего, кроме пелены страдания.

   - Мне надо, чтобы ты ее подержал. Лечение может причинить боль.

   Без слова мальчик присел рядом со стонущей матерью и положил ее голову себе на колени.

  

   Когда диагност выдал результаты, перед Марком встал весьма неприятный вопрос. У женщины обнаружился рак в терминальной стадии. Первичная опухоль матки дала метастазы в печень и кости. Такой рак могли бы вылечить на Терре. Там, в нейтральной зоне, вовсю пользовались лемурийскими биотехнологиями. Почистили бы организм от переродившийся ткани, выкинули мутироваший ген, добавили стволовых клеток - через неделю утаме была бы как новенькая. На Земле опухоль не запустили бы до такой степени. Здесь, в пещерном городе, женщина была уже фактически мертва. Может, ей оставался месяц. Вряд ли два.

   Сказать мальчишке? Отец Франческо наверняка бы сказал, но отца Франческо доедали черви. Отца Франческо доедали черви, а его возможный убийца разгуливал безнаказанный, а единственный союзник Марка в этой войне сидит сейчас на корточках и с деланным безразличием ждет приговора. Мальчишка что-то знает, ведь не зря он говорил о Сеску, утратившем разум. Но зачем бы утеснику делиться знанием с тем, кто не смог помочь его матери? Сказать - значит проиграть наверняка.

   Марк наполнил шприц кетаморфином и ввел женщине два кубика в локтевую вену. Рука была такой костлявой, а вена такой тонкой, что Марк едва не промазал. Мальчик настороженно наблюдал.

   - Сейчас я дал утаме лекарство, и она заснет. Она будет спать долго, может быть, до возвращения Небесного Света.

   Лицо женщины расслабилось. Судорога боли, сводившая челюсти, ослабла, веки над закатившимися глазами опустились. Утаме задышала ровно, хотя и неглубоко. Да, до рассвета она проспит наверняка. Салливан проверил пульс, а потом глянул на мальчишку.

   - Когда утаме проснется... она примет у меня лекарство?

   Как и ожидалось, паренек резко кивнул. У местных это означало отрицание.

   - Хорошо. Завтра встретишь меня у Красного Лба, когда Небесный Свет встанет над лесом. Я дам тебе лекарство, которое надо подмешивать в воду. Через день или два утаме станет лучше.

   Хотя бы в этом он не соврал. Убойная доза кетакса - и утаме забегает, как горная коза, и будет бегать еще месяц, пока рак не разъест окончательно ее печень и легкие. Еще месяц... месяца ему хватит.

   Пока Марк собирал диагност, мальчишка молчал, баюкал в руках спящую мать. Наверное, он очень любил свою свирепую утаме - однако так и не сказал, придет или нет к Красному Лбу. Шагнув из пещеры, Марк смутно понадеялся, что не придет.

  

   Внизу катилась река. Может, она и собиралась искрошить эту скалу в песок, но скала пока держалась. Отбивалась, откупалась от реки, жертвуя сантиметр за сантиметром. Несколько лет назад от берега отвалился солидный пласт. Сейчас осыпь поросла редким сухим кустарником, но внизу торчали голые и острые камни. Их омывала вода. Марк остановился над обрывом. Поднявшийся ветер вычищал смертный запах из складок рубашки. В воздухе заметно посвежело. На севере клубилось, стремительной волной надвигались тучи. Надо было спешить, чтобы попасть в поселок до грозы. И все же что-то приковывало его к этому месту. Слишком явно представлялась там, внизу, на камнях поломанная человеческая фигура. В черном, затасканном костюме - в том самом, в котором Марк видел наставника в последний раз. С прядками сивых волос на затылке. С разбитым в кровь лицом.

   - Мне очень жаль, - тихо сказал Салливан.

   Ему и вправду было жаль. Жаль, что старый викторианец умер так глупо. Жаль, что они так и не успели помириться. Жаль, что Висконти хочет использовать смерть старика в своих целях. Жаль, что приходится ему в этом помогать. Жаль, что нельзя обойтись без обмана. Даже миссионера немного жаль. Коммодор не отступится. Не в этот раз, так в следующий, но предлог для конфликта будет найден, и земные войска оккупируют Геод. К сожалению, это необходимо - иначе темная планета достанется лемурийцам, давно уже рвущимся к "заглушкам", и вот тогда Земле несдобровать. Сейчас одного сильного оператора хватало, чтобы вывести из строя несколько лемурийских биокораблей. Если в игру вступят "заглушки", шансы не просто уравняются - у лемуров будет сильный перевес. Даже без союза с атлантами, который пророчат аналитики СОН, лемурийцы разнесут бывшую метрополию в пух и прах. Вы хотите жить при лемурах, сэр? Как вам понравятся жабры, сэр, и плавательные перепонки на ногах? Может быть, крылья и хвост?

   Салливан поморщился. Повесил диагност на плечо и, не обращая внимания на порывы ветра, стал сползать вниз по качающимся камням. Интересно, что Висконти собирается делать, когда Марк доставит ему геодца тепленьким, на блюдечке? Устроит громкий публичный процесс? На Земле за убийство викторианца полагалась смертная казнь. Ну, казнят Ван Драавена, а дальше что? Геод, конечно, отправит возмущенную ноту. Ее отфутболят в СОН. СОН принесет публичные извинения. Может быть, парочку геодцев, добровольно сотрудничавших с лемурийцами и угодивших в одиночное заключение в Лиалесе, освободят. И дело заглохнет. Или нет? Что там придумал коммодор, какой сюрприз готовит? Фальшивая попытка освобождения? Или не фальшивая? Или адепты ратующего за всеобщее и окончательное Освобождение бога и вправду полезут спасать собрата, и Висконти рассчитывает на хорошую драчку? Но с чего бы затевать спасательную операцию ради обычного миссионера? Нет, коммодор что-то знает о Ван Драавене, что-то такое, чего не знает Марк. Салливану это не нравилось. В детстве Марк слишком много часов провел, дергаясь марионеткой в руках Вигна, и хорошо запомнил, как больно режут натянутые нити. Что ж. Он сумел одолеть Лукаса, без способностей, на чистой логике. Справится и с нынешней задачей.

  

   Это было обычное практическое занятие по оперированию, игра "сети-сети". Группа из десяти человек разделялась на две пятерки. Операторы и ведомые. К выпускному классу все чаще и чаще оказывалось, что Марк попадает в число ведомых. Остальные сменялись, а Марк оставался в позорной пятерке. То есть ничего особо позорного, если умения хватает. Задача ведомых - скинуть "узы", взять своего оператора. Можно прихватить и чужого. Задача операторов - увести ведомых у коллег и, конечно, самому не попасться. К концу занятия обычно оказывалось, что Лукас держит всех девятерых. Мастер в нем души не чаял, на свой, конечно, лад.

   Прим-ординар в течение урока посиживал на циновке, время от времени бросая любовные взгляды на надежно запертый шкаф с мечами. Поговаривали, что в юности их оператор якшался с икесугиру. Молодые годы прим-ординар провел на Терре, так что вполне мог и якшаться. В общем, лучшей наградой любимчику Джунихиро считал уроки фехтования.

   - Тело, - вещал прим-ординар, - само запоминает движения. Чем больше отключаешь голову, тем чище работаешь. Помни мозжечком, помни руками и ногами, Люк.

   Это был единственный случай, когда Лукас радовался роли ведомого. Марк бы не обрадовался, как бы красиво его клинок ни отбивал атаки Джунихиро. Марионетка всегда остается марионеткой. Когда, в последние пять минут спарринга, мастер-оператор отпускал ученика, тот двигался совсем не так проворно. И все же учился быстро, пожалуй, и вправду быстрее, чем мог бы на обычных тренировках. Остальная девятка полукругом рассаживалась на полу и завистливо любовалась. Марк знал, что отец Франческо не одобряет методов прим-ординара. Здоровая конкуренция, здоровая и чистая зависть... да, много ее было в те дни.

   На последнем уроке Лукаса мастер-оператора вызвали из класса. Меч свой он в шкафу не запер, слишком уж спешил. Марк старательно организовал этот звонок в учительскую. Звонила Лаури, которая как раз тогда с отцом отдыхала на Марсе. Сенатор катался на лыжах по пологим трассам Олимпа. Лаура, понятно, не каталась, а исполняла ПЛАН. ПЛАН основывался на том, что жена Джунихиро недавно угодила в аварию и теперь долечивалась в одной из олимпийских высокогорных клиник. Звонок с марсианского номера, взволнованный женский голос, затемненный экран... даже невозмутимого Джунихиро это должно было пронять. И проняло. Он пулей вылетел из класса. Меч остался лежать на циновке. Марк, изображая любопытство, подобрал катану, провел пальцем по гравировке на лезвии... и услышал из-за спины издевательский голос:

   - Салливан решил подра-аться. Брось бяку, а то ненароком обрежешь себе чего-нибудь не то.

   Сзади обидно заржали. Марк развернулся, отсалютовал самурайским мечом и нагло заявил:

   - А что, Люк. Давай, подеремся. Или ты без Оби Вана не такой смелый?

   Вигн почернел лицом. Он терпеть не мог, когда его звали Люком - может, потому, что и вправду немного смахивал на парнишку из древней космооперы. Мог простить эту кличку только Джунихиро, но никак не Салливану.

   - Ну давай, - хмыкнул Вигн. - Становись. Ох я тебя и разукрашу.

   Только разукрасить Лукас никого не успел. Едва они встали друг напротив друга, Марк остекленел взглядом - это у него от долгих тренировок отлично получалось - и проплясал несколько тактов джиги. Ребята неуверенно захихикали, узнавая подпись вожака. Сам вожак сильно удивился, но, прежде чем успел что-то сказать, Марк деревянным движением марионетки вогнал острющий меч себе в ногу. Не сильно, однако достаточно, чтобы кровь брызнула во все стороны. Угодил точнехонько в одну из мелких артерий, которую долго перед этим выбирал в анатомическом атласе. Лукас посерел еще больше, чем стремительно теряющий кровь Марк, уронил меч и завопил: "Это не я!". Но, конечно, ему никто не поверил.

   Вигна с позором исключили на следующий же день. А еще через неделю, когда Марк вышел из лазарета, из лицея исчез и мастер-оператор.

  

   Марк уже почти одолел осыпь, когда камешек выскочил из-под ноги. Последние метры викторианец позорно прокатился на заднице, в компании мелких и крупных булыжников. Хорошо еще, что не поехал весь склон. В небо взвилось облако пыли. Чихая, Салливан встал и вышел на пятачок острозубых камней у воды. Ветер усиливался и разгонял тучи. Похоже, не будет никакой грозы. Серая пелена рвалась, а просветах уже замелькали багровые закатные лучи. По воде побежали алые блики.

   Вот здесь он упал. Салливан остановился и принялся разгребать ногой щебенку. Была осень, река вздулась от дождей, труп смыло и потащило вниз по течению. Марк и сам не понимал, что ищет - даже кровь давно унесла вода. Желто-серые валуны, обломки, чешуйки глины... Повинуясь неясному импульсу, Марк опустился на колени и распростерся на камнях. Лежать было неудобно, в тело впивались острые осколки. Это если ты живой. А если мертвый, то уже все равно.

  

   Тогда, за два месяца до окончания лицея, вернувшись в класс и не увидев Лукаса, Марк ощутил странное удовлетворение. Не облегчение и не злорадство, а именно удовлетворение, как от хорошо проделанной работы. После того, как урок закончился, и остальные студенты потянулись из аудитории, отец Франческо попросил Салливана остаться. Стоя перед учеником, который к тому времени заметно перерос учителя, старый викторианец покачал головой.

   - Я понимаю, почему ты это сделал.

   - О чем вы, наставник?

   Отец Франческо поднял руку.

   - Не перебивай меня, Марк, пожалуйста. Не считай окружающих дураками. Этот звонок, выключенный экран... Такеши настаивал на расследовании, и мне с трудом удалось его отговорить. Кто тебе помогал, дочка сенатора Медичи? Только не делай большие глаза. Ты хотя бы представляешь, как эта ваша невинная шалость могла сказаться на карьере сенатора? Не говоря уже о том, что ты поломал жизнь однокласснику, а Такеши никогда теперь не сможет преподавать. Ты этого добивался?

   Марк молчал.

   - Я хочу услышать от тебя только одно. Я хочу услышать, что тебе стыдно. Что ты осознал, насколько низко и бесчестно поступил. И что впредь это не повторится.

   Марк взглянул на наставника и смутно удивился - он и не заметил, насколько отец Франческо сдал за последний год. Редкие волосы, окружавшие лысину викторианца, напоминали пух одуванчика, а по коже головы рассыпались пигментные пятна.

   - Я не понимаю, о чем вы говорите, - спокойно сказал Марк.

   Отец Франческо развернулся и вышел из класса. Это был их последний разговор.

  

   "Я поступил бесчестно", - мысленно произнес Марк.

   Он и сам толком не понимал, к кому обращается. К памяти наставника? К изломанной тени, привидевшейся на камнях? К себе самому?

   "Я поступил бесчестно, и я поступлю бесчестно еще не раз. Тебе нужно мое раскаяние? Хорошо. Я раскаиваюсь. Только это ничего не меняет".

   Вверху гудел ветер, совсем рядом бормотала вода. Камни отдавали тепло, но под ними, под тонким слоем разогретой земли, чувствовался вечный, неизменный холод. В этой битве всегда выигрывает смерть, забвенье, зима... Марк оперся на руку, чтобы встать, и тут в горке щебня что-то блеснуло. Серебряная искорка. Салливан потянулся вперед, и его пальцы сомкнулись на кнопке "вечной" флэшки.

  

  

   Глава 6. Нарайя

  

   Красным Лбом аборигены прозвали гранитный выступ, расположенный выше по течению. Он и вправду выделялся ярким пятном на фоне желтоватого песчаника. На граните росли высокие сосны, и от них шел сильный смолистый дух. Марк забредал сюда пару раз во время своих бесцельных блужданий по округе, и место ему полюбилось. Хорошо было сидеть на большом, прогретом солнцем камне, любоваться падающим за реку солнцем, вдыхая смоляной запах. В трещинках камня желтела опавшая хвоя. Поселок отсюда был не виден.

   На рассвете следующего дня Салливан прихватил истолченные в порошок и смешанные с безобидной травкой таблетки, обошел скалы лесом и устроился на привычном валуне. Ржаво-красный шарик Ригеля D непривычно быстро карабкался в небо, и тени от сосен стремительно укорачивались. В реке поплескивала рыба, по стволам сновали изумрудные бесстрашные ящерки. Где-то долбил кору местный хохлатый дятел. Утренняя прохлада уже сменилась надоевшей жарой, а мальчишка все не появлялся. Устав ждать, Салливан открыл вчерашний файл.

  

   Вернувшись в палатку, Марк первым делом подключил флэшку. Большая часть файлов не открывалась или выдавала какую-то мешанину символов. То ли карточку подпортила вода, то ли отец Франческо использовал код, неизвестный Салливану. Два работающих файла погрузили Марка в раздумья. В первый момент ему даже показалось, что старый викторианец собирал компромат на собратьев по ордену. Однако ничего инкриминирующего в записях не было. Первый файл оказался таблицей с именами и рангами в правом столбце и краткими заметками в левом. В заметках перечислялись планеты и сроки, судя по всему - планеты, посещенные братьями, и сроки их пребывания там. Иногда указывался возраст, в котором викторианцы навестили указанные миры. В среднем столбце во всех строчках стояло "Земля"

  

   Альберт Нгоро, ординар - Земля - Терра, 2 года; Шельф, 9 месяцев

   Карел Вачински, магистр Средиземноморского округа - Земля - Терра, 9 лет (в возрасте полутора лет, с родителями)

   Виктор Катышев, прайор - Земля (прочерк в третьем столбце)

   Саймон Грей, капеллан - Земля (прочерк в третьем столбце)

   Антонио Висконти, коммодор - Земля - Терра, 2 месяца (в возрасте 20 лет), Терра, 2 года, Шельф (9 месяцев), Либерти (1.5 года)...

  

   Марк нашел в списке и себя (Земля, прочерк), и самого Паолини (Земля, прочерк). С интересом узнал, что Лукас посещал в двухлетнем возрасте Либерти (что-то он этим в классе не хвастался). Джунихиро, если верить таблице, провел на Терре пять лет, от двенадцати и до семнадцати. Он, как и Висконти, был поздней пташкой, и в лицей угодил переростком.

   Два вложенных листа представляли собой сортировку - по рангам и еще по какому-то параметру, как Марк догадался после минуты раздумий, внеземельному опыту. Списки перекрывались. Это было и неудивительно - способных ридеров и операторов активно использовали в разведывательных и боевых операциях и быстро повышали в звании. Интересно, а что здесь делает Вигн, так никогда и не вступивший в орден? И он, Марк? Было там и еще около десятка фамилий, не сопровождающихся чинами. Еще поразмыслив, викторианец решил, что сортировка идет не столько по званию, сколько по баллам, набранным в квалификационном тесте. Отец Франческо руководил лицеем больше тридцати лет, и, конечно, у него был доступ к личным делам выпускников. Все-таки компромат? Или исследование? Исследование, имеющее мало отношения к этнографии...

   Второй файл оказался картинкой. Пиктограммой. На пиктограмме изображено было что-то вроде куриного яйца, от него стрелка шла к мерзкой на вид, свернувшейся клубком личинке. Марка передернуло - вспомнился недавний бредовый сон. Личинка. Опять личинка? От личинки стрелка вела к большому знаку вопроса.

   Рядом с картинкой с личинкой и яйцом имелась еще одна. На ней цвело пышным цветом два тюльпана, белый и красный. Рядом с красным написано было "Бетельгейзе" (в скобках "Геод"), рядом с белым - "Ригель" (в скобках "Ямато"). Какой-то шифр? Что, если это ключ к остальным файлам? К сожалению, Салливан и понятия не имел, как этим ключом - если все-таки ключ - воспользоваться.

   Закрыв файл с пиктограммами, Марк вернулся к таблице. Промотав ее донизу, он обнаружил две строки, где зеленый цвет шрифта сменялся красным.

  

   Антонио Висконти (Терра, 20 лет)

   Франческо Паолини (Вайолет, 63 года)

  

   Ссылки на дополнительные файлы. Так. Марк выбрал первое имя, и комм услужливо открыл окошко с уже знакомой мешаниной букв и цифр. Черт! Салливан уже собрался закрыть окно и вернуться к корневой базе данных, когда одно из чисел привлекло его внимание. Сто четырнадцать. Сто четырнадцать, почему это важно, сто четырнадцать, Висконти... Ах да. Запредельный, невозможный балл по оперированию. Завистливый шепот, с которым Вигн назвал это число. Лукас Вигн, со своими девяноста пятью, мало кому завидовал.

   Марк лихорадочно нырнул в одну из собственных папок. Во время памятной беседы в Замке Салливан попросил коммодора скинуть на комм все данные, касающиеся его, Марка. Включая генетический импринт и, да, вот он, результат квалификационного теста, открываемый программкой "Praetorian". Самое оно для служебной программы ордена. Метко, так сказать, характеризует. Установив "Преторианца" на комм, Марк вновь вывел на экран файл с датабазой... да! Он оказался прав. Результат финального теста, ридинг, оперирование, ну это мы знаем... Результат первичного теста. Подпороговая эмпатия. Нулевой ридинг. Нулевое оперирование. Пятилетний Тони Висконти был куда бездарней Марка.

   Салливан откинулся к пружинящей стенке палатки и прикрыл глаза. Что случилось с двадцатилетним Висконти на Терре? Правильно, вдруг, ни с того ни с сего, проявились способности. Если следовать логике, вторая красная строчка должна означать, что потенциал отца Франческо тоже резко, скачкообразно возрос. Здесь. На Вайолет. В возрасте шестидесяти трех лет.

   Не поднимая век, Марк прислушался. Клапан палатки вздувался и вновь опадал от ветра. Под пологом зудел комар. О лампочку бился большой мотылек: мягкие глухие удары, суматошный треск крыльев. Над западным полушарием бело-голубой планетки Вайолет стояла ночь. Салливан потянулся к комму и принялся, один за другим, открывать файлы с результатами тестов.

  

   Красный Лоб потел сосновой смолой. Солнце пробивалось сквозь красивую трехмерную схему, зависшую над панелью комма. Марк смахнул с лица прилетевшую из леса паутинку. Паутинка сорвалась с пальцев, чуть не задев белую точку Ригеля. Блеснула на мгновение, молнией перечеркнув туманность Голова Ведьмы, и поплыла дальше, к звездам пояса и расплывчатому облачку М 42. Там, куда плыла паутинка, в красно-зеленых туманах М 42, прятался страж Приграничья - боевая станция Церерус. А в Приграничье, если верить свихнувшемуся отцу Франческо, творились чудеса. Здесь родившиеся на Земле слабенькие эмпаты становились мощными операторами. Да, вот прямо здесь, на Вайолет, и становились. Получалось что-то вроде активации генетической памяти, о которой говорил Висконти, но гораздо, гораздо сильнее...

   Дунул ветер, и паутинку унесло к бликующей под солнцем реке. Салливан протер усталые глаза. После бессонной ночи блеск раздухарившегося светила не радовал. Когда Марк отнял руки от лица, то обнаружил, что уже не один.

   Мальчишка стоял в трех шагах от камня. Он смотрел по-прежнему настороженно, как выманенный из леса дикий зверек - шевельнешься, и умчится обратно. Марк шевельнулся: выключил комм, убирая диаграмму, и свернул панель в привычный ручной браслет. Мальчишка, вопреки ожиданию, не порскнул прочь, а шагнул вперед и вытянул руку. Хвойная подстилка, неизменно шуршащая под ногами Салливана, под босыми пятками пацана молчала.

   - Ты обещал лекарство.

   Марк сунул руку в карман в карман и вытащил порошок, завернутый в сухой лист одуванчика.

   - Подмешивай в воду два раза в день. Завтра я дам тебе свежую порцию. Оно действует только свежим.

   Это было откровенным и наглым враньем. Кетакс мог храниться при любых температурах до двух лет, но Салливану хотелось, чтобы мальчишка пришел опять.

   Мальчик взял сверток и развернулся, намереваясь исчезнуть в лесу. Салливан спрыгнул с камня и позвал:

   - Нарайя.

   Тот обернулся.

   - Почему вы так ненавидите ушедших к Кодду, что даже зовете их мертвецами?

   Юный туземец оскалился.

   - Они и есть мертвецы. Мертвец, который ходит и дышит, и похож на живого, все равно мертвец. Он хуже того, кто ушел к секену. Он искривляет мир.

   Похоже, искривление мира - ложь? - считалось у местных худшим грехом. Мертвые лгут, потому что выдают себя за живых. Интересно.

   - А чем наиру в поселке отличаются от живых?

   Пацан снисходительно усмехнулся.

   - Живые говорят. Мертвые квакают, как жабы в болоте.

   Марк насторожился. Что он имеет в виду - новые слова, которые туземцы подцепили от Ван Драавена? Или?..

   - А ты сейчас говоришь или квакаешь?

   - Я квакаю, потому что ты не слышишь речи.

   - Сеску тоже квакал?

   Парень помедлил и резко кивнул. Нет.

   - Сеску говорил? А Ван... Кодду - он квакает?

   Пацан снова ощерился, тронь - и цапнет мелкими острыми зубками.

   - Твой Кодду - юма, дух из пустоты. Он как камень, который летит из пращи и рвет все на своем пути. Он как камень, который порвал паутину.

   Свирепая женщина на скале. Рядом фигурка пониже. Кожаная полоска, свист летящего камня...

   - Вы убиваете тех, кто уходит к Кодду. Но самого Кодду вы не тронули. Почему?

   Пацан важно и медленно скрестил руки на груди и выпрямился во весь свой невеликий рост.

   - Пока секен спит, я войду в силу. И, когда Небесный Свет пробудит секен, я вызову Риберата на поединок.

   Ого. Следующим летом геодцу придется несладко.

   - Ты имеешь в виду, Кодду? Вряд ли он примет твой вызов.

   Мальчик опять кивнул. Нет.

   - Кодду слеп, не видит и не слышит ничего. Он только исполняет то, что говорит ему Риберата. Чтобы убить врага, недостаточно сломать его нож или порвать пращу.

   - И как же ты собираешься победить Риберата? Он ведь не человек, его не ударишь ножом и не зашибешь камнем.

   Мальчишка окинул землянина надменным взглядом.

   - Я буду говорить с секеном. Я стану утабе-секен, Говорящим-с-Миром.

   Салливан усмехнулся. Что бы там ни придумал маленький утабе, Ван Драавен вряд ли ответит на вызов - а уж его фальшивое божество точно на поединок не явится. Впрочем, неважно. Если все пойдет так, как задумал Марк, утан избавятся от бога-Освободителя и без всяких поединков.

   Видимо, утомленный кваканьем, мальчишка развернулся и исчез в зарослях - лишь солнечные пятна мелькнули, и чуть дрогнула потревоженная ветка.

  

   Салливан провел в лесу весь день. Сначала на своем любимом камне, а потом, когда жара окончательно достала, углубился в чащу. Спугнул какого-то мелкого зверька вроде крысы, видел перепархивающего со ствола на ствол дятла, а больше никого и ничего. Солнечный свет копьями вонзался в землю. В воздухе разлилось напряжение. Лес будто замер в ожидании. Ждал беды, грозы, пожара... Насыщенный электричеством воздух покалывал кожу. Магнитосфера Вайолет была гораздо сильнее земной. На полюсах сейчас бушевали магнитные бури, но и здесь что-то ощущалось. Ломило виски. Боль мешала сосредоточиться. Так ничего и не надумав, Салливан обогнул скалы и поселок и по заросшему кустарником берегу выбрался к реке.

   Уже смеркалось. На западном горизонте плясали молчаливые зарницы, высвечивали неровную гребенку сосен на той стороне. Вода казалась светлее потемневшего воздуха. Река успокаивающе бормотала. Марк выбрал камень покрупнее, уселся и, скинув ботинки, опустил усталые ноги в воду. Ступни обволокла прохлада. Землянин вздохнул и прикрыл глаза.

   Кажется, он задремал, потому что проснулся от холода. Небо усыпали звезды. Дрожащими каплями они отражались в потоке. Чужие созвездия - или не чужие, просто Марк не узнавал знакомых очертаний. Вон та, бело-голубая, должно быть Хатсия, острие меча. Или это более далекий, но и более яркий Альнитак? На востоке искрилась огромная туманность, и в ее сиянии почти тонул багровый шарик Марса... Стоп. Какой Марс? Да ты, братец, совсем расклеился, усмехнулся Салливан. Это же Бетельгейзе, альфа Ориона. Метастабильный красный гигант, вокруг которого вращается темная планета Геод. Странная звезда, странная, искусственная планета. Красный тюльпан, белый тюльпан... что же означает пиктограмма?

   Шагов Марк опять не услышал. Не скрипнула галька, не свистнула потревоженная чужим присутствием сонная птаха, лишь отраженные в реке звезды накрыла тень. Геодец присел на соседний камень.

   В последние дни они с Марком почти не разговаривали. Казалось, священник его избегал - или просто внял предупреждению и решил оставить землянина в покое? Сейчас, однако, Ван Драавен первым нарушил молчание.

   - Как продвигается лечение?

   Показалось - или в голосе чужака опять мелькнула издевка?

   - Нормально продвигается, - спокойно ответил Марк.

   - И какой же диагноз у пациентки?

   - А вам что за дело?

   Священник обернулся. Его глаза отчетливо светились во мраке, словно у кошки или у волка. Марку пришлось напомнить себе, что геодцы вынуждены приспосабливаться к вечному полумраку. В их сетчатку входили отражательные элементы, как у земных хищников.

   - Вы правы. Абсолютно никакого, - тихо сказал Ван Драавен. - Я просто поддерживаю беседу. Когда людям не о чем разговаривать, они говорят о пустяках.

   - А для вас человеческая жизнь - пустяк?

   - А для вас нет, Салливан?

   Марк наклонился к воде, набрал полные пригоршни и сполоснул лицо. Кожу продрало холодом. Геодец был прав. Но что такое одна человеческая жизнь по сравнению с миллионами и миллиардами? Или все это опять лицемерие, и важен лишь результат? Результат, достигнутый им, Марком?

   Салливан выпрямился и, не глядя на миссионера, спросил:

   - Вы принимаете исповеди, святой отец? У ионнанитов вообще есть понятие "исповедь"?

   Рядом хмыкнули.

   - Есть. Практически только оно и есть. Что делать перед концом света, как не исповедоваться?

   - Хорошо. Примите исповедь у меня. Я солгал сегодня.

   - И как же вы солгали?

   - Я сказал мальчишке, что вылечу его мать.

   - Зачем?

   - Чтобы заслужить его доверие.

   - Зачем?

   - Чтобы узнать, наконец, правду о том, что здесь произошло. Вы отпускаете мой грех?

   После недолгого молчания из темноты прозвучало:

   - Кто я такой, чтобы отпускать ваши грехи?

   Марк развернулся и уставился на геодца. Тень чернее самой ночи, светящиеся во мраке глаза. Не человек. Чужак.

   - Вот именно, святой отец. Мне очень интересно - кто вы такой?

   Священник ничуть не смутился.

   - Это ваша исповедь, Салливан, или моя?

   - А вам не в чем исповедоваться? Хорошо. Тогда объясните мне, какое отношение ваша сказка про Стражей и Звезд имеет к богу-Освободителю.

   Выражения лица геодца Салливан разглядеть не мог, но в голосе Ван Драавена прозвучала насмешка.

   - Ну как же. Бог-Освободитель и есть последняя Звезда. Та Хеспер, Звезда Заката.

   - И от чего же он освобождает? От жизни?

   Тон геодца сделался вкрадчивым.

   - Вы невнимательно слушали мою историю, Салливан. Вам не показалось, что пресловутого Творца тоже стоит кое от чего освободить? В первую очередь, от страха?

   - Нет, - после краткого раздумья ответил Марк. - Не показалось.

   - И очень жаль. Я был лучшего мнения о вашей сообразительности.

   Миссионер поднялся с камня и двинулся прочь - туда, где угадывались горбатые домишки поселка. Еще секунда, и он растворился в прибрежном кустарнике.

   Салливан вновь уставился на реку. Темная, уже растерявшая все краски заката вода катилась к горизонту и там валилась за край. Щетина леса на противоположном берегу слилась с чернильным небом. Над головой плыла огромная, подсвеченная Ригелем туманность, и звезды гасли в ее торжествующем сиянии. Неожиданно Марк ощутил такое одиночество, которого не чувствовал еще нигде, никогда. Вздрогнув, он вытащил ноги из воды, растер онемевшие ступни и встал. Бросив короткий взгляд в том направлении, куда удалился священник, землянин подобрал ботинки и зашагал к палатке.

  

   В следующие дни жара все усиливалась. Каждый вечер горизонт вспухал зарницами. Наиру озабоченно поглядывали на высохший, как солома, сосняк на другом берегу. Желтая хвоя осыпалась с веток. Достаточно одной искры, чтобы полыхнуло. Преодолевая неприязнь, Марк подошел к геодцу и спросил, нормальна ли такая жара для первых месяцев осени. Ван Драавен, который последнее время проводил в основном на крыльце, занимаясь резьбой по дереву, скривился.

   - Нет, ненормальна. Сейчас уже должны начинаться дожди.

   Одним прекрасным утром Марка разбудил запах гари. Наверное, где-то в подкорке давно засела мысль о пожаре, потому что Салливан, не успев толком продрать глаза, пулей вылетел из палатки. Округу затопили дымные облака. В горле першило от копоти. Землянин уже готов был схватить рюкзак и помчаться к реке, когда с востока подуло. Дым слегка рассеялся, и Салливану предстало странное зрелище. Туземцы под предводительством Ван Драавена жгли кустарник. Полоса огня отделила хижины от леса и шла рыжим полукругом. В дыму суетились наиру - кое-где затаптывая горящие ветки, а кое-где подкармливая огонь сушняком.

   - Какого черта, - пробормотал Салливан и побежал туда, где мелькала черная ряса священника.

   Тот, невозмутимый, как брандмейстер на учениях, руководил пожоговыми работами. Он не обернулся на звук торопливых шагов и задыхающийся кашель землянина. Марк схватил геодца за плечо, резко развернул к себе и чуть не свалился в тлеющий куст. Физиономия Ван Драавена была черной, как у негра, только белые глаза сверкали. Только спустя мгновение Марк сообразил, что это копоть, и сам он сейчас выглядит не лучше.

   - Что вам надо, Салливан?

   - Вы что, спятили? Вам зарниц мало, так вы сами решили тут все спалить?

   Геодец легко стряхнул с плеча руку Марка и постучал согнутым пальцем по лбу.

   - Вы голову хоть изредка включаете? Надо убрать кустарник. Если лес загорится и огонь перекинется на кусты, деревня обречена. Куда вы мне тогда предлагаете народ гнать - в воду? Или на скалы, под камни вашего малолетнего дружка? Мы создаем защитную полосу. Отойдите и не мешайтесь под ногами.

   Сколь бы ни был геодец противен Марку, но определенный смысл в его словах имелся. Туземцы уже почти затушили пламя, и между лесом и деревней пролегла голая черная полоса. Гореть тут было нечему. Салливан развернулся и зашагал к палатке. Всю дорогу ему казалось, что спину между лопатками сверлит насмешливый взгляд.

  

   Кроме конфуза с пожогом, Салливана преследовали и другие неудачи. Мальчишка послушно являлся к Красному Лбу и брал у землянина лекарство, но разговорить его, как в первый день, не удавалось.

   Марк вернулся к записям с флэшки. Половина файлов по-прежнему не открывалась. Салливан только сообразил, что файлы содержат какую-то закодированную аудиозапись, но программа для прослушивания этого формата осталась на комме старого викторианца. Однако кое-что Марку сделать удалось. Он задумался, что объединяет перечисленные в базе данных планеты. Салливан горько сожалел, что не может подключиться к земной сети - через ИНКу проходили только короткие импульсные пакеты сигналов. И все же совсем безоружным в этот бой Марку вступать не пришлось. Под рукой имелся предусмотрительно загруженный на комм планетарный каталог Хейфеца, четвертое исправленное издание. Марк написал коротенькую и простую программу, сортирующую миры Приграничья по нескольким параметрам: масса, наклон оси, удаленность от звезды, эллипсоидность орбиты, расстояние от Земли и прочее. По всему выходило, что, кроме галактического адреса - относительной близости к бете Ориона, Ригелю - планеты объединяет лишь одно. А именно, намного более мощная по сравнению с земной магнитосфера. Тут Салливан вспомнил пиктограмму и радостно присвистнул. Если у этой кривой и был пик, то как раз там, на пике, лежали Геод и Новая Ямато. Обе планеты выходили из рамок нормального распределения. Их магнитосфера отличалась такой интенсивностью, что больше подошла бы небольшой звезде - скажем, белому карлику. Ученые долго бились над загадкой, наконец, списав все на деятельность Предтеч.

   Эту завиральную теорию Марк слышал еще в школьные годы, и, что неудивительно, от Лауры. В детстве Лаури готова была поверить в любую чушь, лишь бы чушь казалась таинственной и красивой. Отсюда, может, и ее временное увлечение апокалиптиками. Когда они с Марком познакомились, девчонка как раз носилась с модной в те годы теорией происхождения Ориона. Мол, созвездие возникло в результате миниатюрной копии Большого Взрыва, и его молодые звезды все еще разлетаются. Когда Марк поинтересовался, откуда в их старушке-галактике взялось сверхплотное вещество, Лаури, не моргнув глазом, заявила, что прорвалось из параллельной вселенной. Юный Салливан не сдержал обидного смеха, о чем тут же и пожалел - подружка надулась и не разговаривала с ним больше недели.

   Предтечи были не лучше сверхплотного вещества, хотя, конечно, с Геодом и Ямато и вправду оставалось много непонятного. Откуда у совсем молодых по галактическим меркам Ригеля и Бетельгейзе взяться планетам, да еще планетам с органической жизнью? Опять же, не поддающаяся объяснению мощь магнитосферы, без которой близость огненных гигантов превратила бы поверхность планет в кипящий ад. Все это подкармливало защитников теории искусственного происхождения двух странных небесных тел. Как раз когда Марк сражался за свою диссертацию, по физическому факультету Королевского Колледжа поползли слухи об отличной от земной природе времени на Ямато. Сейчас оба мира были закрыты для землян. Если верить щедрым на домыслы любителям сенсаций, на Ямато развилась странная, чуть ли не феодальная цивилизация. О Геоде не знали вообще ничего - кроме, понятно, эсхатологических настроений его обитателей. Впрочем, где еще и ждать апокалипсиса, как не под мерцающим оком Бетельгейзе?

   Салливан отвлекся от бесполезных рассуждений и вновь уставился на результат своих трудов. Диаграмма мерцала над панелью комма. Крутящиеся шарики - планеты, рядом с каждой светящимися буквами выведено название. Ямато и Геод высоко наверху. Намного ниже, и все же третья в распределении по интенсивности магнитосферы, кружилась бело-синяя малышка Вайолет. Теперь, по крайней мере, понятно, отчего именно ее выбрал старый викторианец. Этнография тут, кажется, и вправду была не причем.

   Ямато, Вайолет. Терра, крутившаяся вокруг желтого карлика Гелиос-5 - практически, двойника земного Солнца. И всего в десяти световых годах от Вайолет... Марк пораскинул мозгами и внес в диаграмму еще один параметр - близость к Ригелю. И присвистнул. Все планеты, за исключением Геода, улеглись на аккуратную прямую. Чем ближе к голубому гиганту, тем сильнее магнитосфера, с максимумом, приходящимся на Новую Ямато. Что-то в этом есть... Перед глазами мелькнула пиктограмма. Распустившийся белый тюльпан... Причем здесь цветок?

  

   В те дни, прячась от жары в относительной прохладе палатки и корпя над схемами, Марк не раз спрашивал себя - из чего он бьется? Не легче ли просто отловить любого туземца, да хоть давешнего рыболова Синкту, болтливого тестя сварливой невестки, и попробовать наложить "узы"? Ничего сложного, минутное дело. Если теория Франческо верна и способности Салливана многократно усилились, старик у него будет ловить рыбу прямо посреди деревенской площади. Или отвести его подальше, чтобы не вмешался Ван Драавен. Ван Драавен. Вот уж кому не стоило знать об опытах старого викторианца.

   Останавливали Салливана три вещи.

   Первое, он не слишком доверял записям Паолини. Под конец жизни старик определенно спятил. Марк уже давно не считал, что геодец напрямую расправился с отцом Франческо. Нет, не тот тип. Не стал бы он спихивать викторианца со скалы. Если и сделал что-то, то тишком. Салливан так пока и не улучил возможности проверить гербарий миссионера - между тем, безумие и галлюцинации идут бок о бок с навязчивыми идеями. Правда, отец Франческо начал свою работу задолго до прибытия на Вайолет, но почему бы не поспособствовать шизофрении природными средствами? Натуропатия, мать наук.

   Второе, сам геодец. Как бы они с Марком ни старались держаться друг от друга подальше, а сталкиваться все же приходилось. Попыток прочесть Ван Драавена землянин больше не делал, но и без этого, если бы Марк и вправду заделался оператором, эффект "заглушки" был бы ему обеспечен. Между тем, ни тошноты, ни головокружения в присутствии миссионера Салливан не ощущал.

   И третье... третье, в чем Марк боялся признаться себе самому. Сны. Сны, от которых викторианец пробуждался в холодном поту, наполовину вывалившись из спального мешка, скребя скрюченными пальцами днище палатки. Сны о личинке. О тонких ниточках, живых и беспокойных волосках, прорастающих сквозь плоть. О жвалах, жальцах, мандибулах впивающихся в живое и мягкое. О липком коконе, из которого на свет пробивается... Марк стонал и переворачивался на другой бок, и в лицо ему светила рассеченная пополам луна, и дьявол на пороге церквушки требовал своего... Задохнувшись, викторианец просыпался в уютном чреве палатки, и долго еще сидел, обнимая колени, и не решался уснуть. Порой он так и мучился до рассвета.

   Дневная одуряющая жара и отсутствие сна начали сказываться. Реальность плыла. В раскаленные полдневные часы Салливан уже не был уверен - то ли это горячий воздух дрожит над скалами, то ли рябит у него в глазах. Вот так и сходят с ума, думал Марк, сходят с ума и бросаются башкой вниз на камни.

   Пытка кончилась неожиданно. И опять все началось с запаха гари.

  

   В эту ночь Салливан опять прометался до утра и заснул только на рассвете. Его не разбудили ни красные солнечные лучи, ни птичий гомон от реки. Марк проснулся от криков.

   С тяжелой головой выбравшись из палатки, он обнаружил, что все наиру столпились на берегу. От леса на противоположной стороне поднимались дымные столбы. Наконец случились то, что нависало над округой уже больше месяца. Пожар. Сосняк занялся от одной из беззвучных вечерних молний. Из черных облаков вырывались птичьи стаи. Марк и не подозревал, что в лесу столько птиц. Треск огня был еще не слышен, но все бежало прочь - Салливан видел, как какая-то игольчатая и гребенчатая тварь ростом с теленка бросилась в воду. Трое наиру сорвалось с места. Они помчались к хижинам и вынырнули оттуда с длинными копьями. Кажется, тыквенная каша на сегодня отменяется. Салливан поморщился. Ему отчего-то противна была мысль об убийстве спасающихся от общего бедствия животных. Однако и у туземцев жизнь несладкая. Мясо есть мясо.

   Натянув рубашку, Салливан подошел к берегу. Священник уже торчал там и смотрел в окутанный дымом лес. Выражение лица у него было кислое. Марк встал рядом.

   - Огонь не перекинется сюда?

   Ван Драавен оглянулся.

   - Вряд ли. Река обмелела, но все же не настолько. Разве что ветер переменится и нанесет горящие ветки.

   Ветер сильно и ровно дул с севера, вдоль речного течения, относя пожар к югу. Там огонь шел полосой, уничтожая все на своем пути.

   Оставшиеся туземцы быстро разобрали ведра и принялись - видимо, по распоряжению Ван Драавена - заливать водой тростниковые кровли своих хатенок. Теперь, если и упадет на крышу горящий сучок, вспыхнет не сразу.

   - Вижу, вы обо всем позаботились, - с мрачным одобрением буркнул Салливан.

   Священник скривился еще больше.

   - Обо всем позаботиться я, увы, не могу. Я не господь бог и не мать Тереза. Вашему дружку крышка.

   Марк замер.

   - В смысле?

   - В смысле, Нарайя на рассвете отправился в лес, проверять силки. Надо же ему кормить матушку, которую вы так чудесно излечили. Ну и...

   Замолчав, священник кивнул на лес. Дым к этому времени повалил гуще. Пожар приближался к реке. Птиц больше не было - все кто мог, убрались, а оставшиеся сгорели. Ниже по течению туземцы ловили теленка-дикобраза. У скал поток пересекала еще тройка его собратьев. Салливан поднял глаза, и увидел на утесе уже привычную черточку. Женщина стояла, вытянув руки к реке. Если они и кричала, то беззвучно.

   Марк молча потянул с плеч рубашку.

   - Вы куда, Салливан?

   Викторианец скинул ботинки и шагнул к реке. Его запястье обхватили железные пальцы.

   - Вам жизнь надоела?

   Землянин стряхнул руку священника и вступил в воду.

   - Рубашку возьмите, - процедил за спиной Ван Драавен. - Смочите водой и дышите через ткань. Хотя бы не так быстро задохнетесь.

   Марк обернулся, и в лицо ему полетел серый комок рубашки.

  

   Река обмелела от засухи настолько, что хоть вброд ее переходи. Марк брел, пока мог, а потом поплыл, рукой придерживая рубаху. Надеть ее он так и не успел. В голове металась нелепая мысль: зачем? Из-за бабы на утесе? Из-за собственной растревоженной совести, из-за черной, как гарь, несправедливости? Мальчика лишили веры, отца, матери... а теперь неведомо кто, неведомо кто с зеркальным взглядом геодца и насмешливой улыбкой бога собирается лишить его и жизни. Неужели из-за этого? Хотелось думать, что нет. Хотелось думать, что мальчишка нужен ему живым, чтобы дать, наконец, показания против священника. Очень хотелось бы так думать...

   Выбравшись из тепловатой воды, Марк сразу нацепил рубашку. Сделав пару шагов, он тут же наступил на шишку, пожалел об оставленных на том берегу ботинках и стал осторожней выбирать дорогу. Дым пока не ел глаза. Почти прозрачными облаками он стоял между красных стволов прибрежных сосен. Его просвечивали косые солнечные лучи. Это было почти красиво. Красиво и смертельно.

   Итак, он на другом берегу. Что дальше? Мальчишка либо уже задохнулся, либо сгорел, либо жив, но выбраться к реке не может. Понадеемся на последнее. Марк присел на корточки, набрал полную горсть желтой и колкой хвои. Он не был ни лесовиком, ни следопытом. Он и в настоящем лесу-то был всего три раза: в канадском Алгонкине, еще с отцом, потом с Лаури и Флореаном в душных бразильских тропиках, и с университетскими друзьями, когда они ходили на байдарках в Бафе. Марк прислушался. Вдалеке, но все приближаясь, слышался треск и низкий зловещий гул. Салливан закрыл глаза и вслушался не слухом. Гибнущие жизни деревьев, мечущиеся маленькие жизни... не то, не то. Смотри на сцену сверху. Да, но как? Это вам не каток на знакомой до каждого булыжника площади. Как спроецировать абсолютно незнакомый лес? Будь у него хотя бы карта... Марк потянулся к запястью и сообразил, что оставил комм в палатке. Кретин! Он и сам теперь не выберется, если придется заходить вглубь. Подняв глаза в подернутое черной дымкой небо, Марк увидел парящий крестообразный силуэт, полукруг крыльев... Ястреб. Откуда здесь взяться ястребу? Салливан не замечал до этого крупных хищников. На юге обитали летучие ящеры наподобие птеродактилей, а в здешнем небе самые опасные летуны были не больше земной пустельги, самые крупные - белые болотные цапли. Должно быть, пожар выгнал ястреба из самого сердца леса. Должно быть, огонь сожрал его гнездо, и осиротевшая птица кружила над разоренным домом... Что ж. Ястреб не смог спасти собственных птенцов, пусть спасет хотя бы человеческого детеныша. Марк вытянулся на спине и, поймав взглядом летящий силуэт, потянулся вверх...

   Он совершенно не был уверен, что из этого что-то выйдет - а потому контакт чуть не порвался, когда лес прыгнул вниз, и река разлеглась горящей на солнце лентой.

   Он видел как человек и как ястреб: желтизна тянущихся к небу, будто стремящихся оторваться от полыхающей земли сосновых верхушек - и стремительный бег мелких зверьков у их корней. Рыжие плети огня и мерцание расслоившегося воздуха. Горячие вертикальные потоки, распирающие его крылья, заставляющие взмывать вверх, выше, еще выше, туда, откуда тарелка леса в петле реки и вправду кажется блюдом... Марк сложил крылья и ринулся вниз, пропахал дымное облако, едва не задев самые верхние ветки, и, снова расправив крылья, поплыл вверх... и тут он, наконец, увидел. Там, где огонь карабкался по стволам снизу, и тлела хвоя, и пламя перескакивало с куста на куст, с ветки на ветку, бежал мальчик. Огненная полоса отсекла его от реки, и он что было сил мчался к югу. Над головой его со ствола на ствол парили летяги, прыгали мелкие белкоподобные твари, а в стороне щетинились иглами спины ящеров-дикобразов. Звери спешили, но пламя бежало быстрее. Вот объятый огнем ствол затрещал и рухнул, отсекая дорогу дикобразам. Выбил из себя новые искры, рассыпал тлеющие сучки... Ветер усиливался. Ветер мерно дул к югу, раздувая пожар, снося Марка-ястреба с курса.

   - Нарайя! - заорал Марк, и ястреб, раскрыв клюв, крикнул резко и недовольно.

   Бегущий замер. Он завертел головой, оглядываясь по сторонам, но по сторонам была лишь горящая хвоя, дым, треск, запах гари... да что же ты застыл, недоумок! Беги!

   Марк отпустил ястреба и ринулся вниз, упал камнем в клубящееся огненное месиво. И пламя распахнулось, пропуская Марка...

   Он слышал от сильных ридеров, как это бывает. Все было совсем не так.

  

   ...За порогом пещеры бушевала гроза. От ударов грома тряслись скалы, ветер завывал в расщелинах камня. Сквозняк задувал скудное пламя очага, прижимал к чихающим пеплом углям. Дым стлался под сводом пещеры. В дыму шевелилось что-то страшное, что-то каталось за порогом, стучало, просилось войти. Ливень рушился там сплошной стеной, и в ливне шагал страх. Утабе ушел на охоту, утабе не вернется. Его съела гроза. Скуля, мальчик ткнулся головой в мягкое, но жесткие руки перехватили его, подняли. Закопченный потолок приблизился. На лицо упала прядь волос, волосы пахли домом.

   Жесткие руки пронесли его через пещеру и выставили на дождь. Ледяные капли ужалили кожу. Мальчик задрожал. Тьма и ливень, и холод, и руки не пускают. Он забарахтался, и тогда голос утаме сказал в его сердце:

   - Смотри.

   Он не хотел смотреть. Он уткнулся в пахнущее дымом и домом плечо. Тогда жесткие руки взяли его за подбородок, развернули лицом к бушующей ночи.

   - Смотри и не бойся.

   Небесный огонь падал белыми зигзагами, бичуя вздрагивающую от страха землю.

   - Смотри. Это говорит секен. Ты вырастешь и станешь понимать его слова.

   От уверенности в этом голосе страх пропал. Сжался и уполз в норку. Засмеявшись от радости, мальчик потянулся вперед, и его рука сомкнулась на белом полотнище молнии. Голос в сердце тоже рассмеялся и ликующе сказал:

   - Твое имя будет Нарайя - Небесный Свет, что приходит в грозу.

   Мальчик хохотал, сжимая в кулачке белую молнию, и молния говорила на его языке.

  

   Они неслись сквозь огонь. Марк швырнул мальчишку прямо в полосу горящего леса, туда, куда не сунулась бы ни одна разумная тварь. В этом была гибель, и было спасение. Легкие разрывались, глаза промывались слезами - и вновь все заволакивал дым. Под ногами и вокруг что-то трещало - или это трещала лопающаяся кожа на пятках и скрутившиеся от жара волосы. Кругом гудело, хохотало, завывало, по рукам, закрывшим лицо, стегали ветки. Р-раз - рвануло бок, распороло сучком. Два, нога провалилась в яму, выдернуть ногу, бежать, бежать, не останавливаться. Три - грудью вперед, на ощерившиеся зубья бурелома, пробиться, бежать дальше. Сердце колотилось в глотке, колоколом гудела голова, и воздуха не оставалось - только нестерпимый жар.

   Бежать.

   Не останавливаться.

   Бежать.

   Марк не оглядывался, но знал, что там, за спиной, оплывает от жара прозрачный короб супермаркета. Превращается в липкую черную лужу все то, что было жизнью Марка. Следовало развернуться и спасти, следовало кого-то спасти там, за крутящейся дверью. Марк вырывался, но жестокая рука тянула прочь. Мальчик глядел вверх, чтобы узнать, кто уводит его все дальше от Миррен и папы, и видел лишь дымное небо и пляшущий по веткам огонь.

  

   Он не сразу сообразил, что его трясут за плечи. Он бы долго еще всматривался в собственные лихорадочно расширенные глаза, где зрачки затопили всю радужку - но небо нехотя перевернулось, и все встало на свое место.

   Марк лежал на спине. Над ним распростерлась голубизна, испятнанная черными клубами. Кто-то тормошил Салливана, не желая оставить в покое. Марк оторвал взгляд от неба и равнодушно уставился на закопченную физиономию туземного мальчишки. Абориген ощерился и потянул землянина по скользкой хвое. Шишка впилась в бок. Надо было вставать и бежать к реке, пока на прибрежные заросли не накинулось пламя. Но Марку было все равно. Ему все было безразлично, и хотелось только лежать, уставившись в сине-черное пространство над головой. Мальчишка шевелил губами и даже, кажется, кричал. Еще вечность под тревожащим небом, и Марк, наконец, услышал, что выкрикивает маленький туземец. Тот повторял одно слово. "Утабе".

  

  

   Глава 7. Кривизна

  

   Салливан был крайне недоволен собой. А если бы завиральная теория Франческо оказалась неправильной? Или пусть бы даже старый викторианец оказался прав - что произошло бы, если бы мальчишка погиб? Марк так и остался бы валяться на берегу бесчувственной болванкой и наверняка бы сгорел или задохнулся. Уж геодец точно не полез бы его выручать. Первое погружение всегда следует делать в присутствии мастера. А у него кто был вместо мастера? Правильно, дурацкий ястреб.

   С животными вообще следует работать осторожно. Это узкая и крайне сложная специализация, в ордене зоопсихиков считанные единицы. И те в основном подбирались к контролю биомашин лемуров, а отнюдь не диких и вольных ястребов. В итоге все, конечно, обернулось как нельзя лучше - но Салливан клятвенно обещал себе больше в такие авантюры не ввязываться.

   Вчерашний пожар как будто сломал жару. Дым от все еще тлеющего на другом берегу, черного и страшного леса сливался с низкими тучами. Резко похолодало. Подножие Красного Лба окутал туман. На гранит осела смешанная с пеплом влага, и камень словно оброс жирной свечной копотью. Грязь, повсюду грязь. И себя Марк чувствовал прокопченным и грязным. Надо бы хоть рубашку сменить, а то после вчерашнего ее хоть выбрось. К сожалению, кроме миссионерских обносков, оставались лишь вещи отца Франческо, а к ним викторианец притрагиваться почему-то не решался.

   Салливан передернул плечами и взглянул на стоящего перед валуном мальчишку. Тот накануне здорово обжег пятки, пробиваясь сквозь горящий подлесок. Пацан обвязал ноги широкими листьями местного лопуха. Сейчас повязка запачкалась и растрепалась, и мальчик напоминал карлика в стоптанных травяных башмачках.

   Странно. После вчерашнего пацан ничуть не стал ближе Салливану. Напротив, его чуждость ощущалась еще острее. Маленький, остро пахнущий потом и сорной травой зверек. Нет, Марк ничего не забыл - ни грохота секущего скалы дождя, ни жестких рук на подбородке. Ни белого электрического зигзага, бьющегося под пальцами, как готовая укусить змея. Он знал, что имя пацана означает "молния", знал его любовь к матери и отцу, его гордость и его страх. Только этого ничего не меняло. Парнишка вызвал в Салливане брезгливость напополам с раздражением. Марк слышал, что так случается иногда после глубокого погружения. В лицее другие, более успешные ридеры делились впечатлениями, а опытный не по годам Хорек с улыбочкой добавлял "как после траха". Несмотря на всю неаппетитность сравнения, точнее не скажешь. Еще секунду назад ты жил с человеком одним дыханием, и вот уже отваливаешься от чужого и неприятно обмякшего тела. И чувствуешь, что обманул и сам обманут. У Марка так было всегда, почти всегда, со всеми, кроме Лаури... Гадко. А гаже всего, когда партнерша или партнер не замечают обмана и тянутся к тебе в ожидании ласки. Вот примерно как сейчас.

   - Ты говорил в моем сердце, - упрямо повторил парнишка. - Ты говорил в моем сердце голосом секена. Голосом утабе.

   Хорошо хоть не голосом утаме, мрачно подумал Салливан.

   - Ты говорил, и огонь пропустил меня.

   В последнем Салливан сомневался. Пацану явно больно было стоять. Он поджимался, переминался с ноги на ногу.

   Марк хлопнул по мокрому камню рядом с собой.

   - Давай, садись. Поговорим. От сердца к сердцу.

   Пацан то ли не понял насмешки, то ли не пожелал понять. Сопя, он залез на камень и устроился рядом с Марком.

  

   План Салливана был до неприличия прост. Все, что ему нужно - это одно свидетельство. Одно-единственное доказательство, а дальше завертятся маховики судебной машины ордена. И не таких, как геодец, в них перемалывали.

   Поначалу Марка смущало то, что показания туземного мальчишки трибунал мог и не принять. Слово одного чужака против слова другого, получалось слабовато. Явно не достаточно, чтобы раскрутить громкий процесс. И лишь после полуночи лихорадочных раздумий викторианец сообразил, где зарыта удача. Потерпевшие крушение три века назад эмигранты не успели получить иного гражданства, значит, с юридической точки зрения они до сих пор считались подданными Земли. А слово земного гражданина против слова геодца... Это уже что-то. С этим можно работать.

   Остальное не имело значения. Если удастся уговорить мальчишку дать ложное свидетельство - хорошо. Если нет, придется использовать "узы". Файлы отца Франческо он сотрет, и никто никогда не узнает, каким способом Марк добился сотрудничества. А потом... конечно, маленького дикаря не потащат в суд. Хрупкая психика ребенка, никогда не видевшего не то что космического корабля - обычной телеги. Вполне хватит и записи. А даже если и потащат, Нарайя будет помнить лишь то, что захочет Марк.

   Пока Салливан обдумывал свой план, все было просто замечательно. В теории. На практике эта затея ему абсолютно не нравилась.

   "Грязь, - говаривал светлой памяти дедуня, - бывает разная. Одна неплохо смывается обычным мылом, другую и керосином не ототрешь. Третью приходится смывать кровью, но бывает и такая грязь, какую не смоешь ничем. И вот в эту-то грязь лучше не вляпываться". Не вляпываться, конечно - оно завсегда лучше. За деда вляпывались другие. Дядя Шеймас, например, до сих пор прячется от властей неведомо где, отбывает срок их семейного изгнанничества. Отец и Миррен навеки вросли в эту грязь, в черное липкое месиво расплавившегося супермаркета. Застыли в ней, как комарики в янтаре. И сам он, Марк... Почему фамильная гордость в их роду всегда оборачивалась каталажкой, смертью, изгнанием? Или, вот как сейчас, обыкновенной подлостью? Неужели всему виной проклятый Донал О'Салливан, который в своем двенадцатом веке пошел служить не тому королю?

   Единственное, что слегка утешало Марка: если все случится так, как он задумал, утан признают гражданами Земной Конфедерации. Должны признать для успешного хода процесса. А это означает, что им окажут гуманитарную помощь. Спасение двух сотен человек чего-нибудь да стоит, даже если купить его придется ценой небольшого предательства.

   Хмурый и дерганый после бессонной ночи, Марк завернул в лист одуванчика очередную порцию лекарства (грязь, Салливан, опять грязь) и, запечатав за собой клапан палатки, направился к Красному Лбу. И Красный Лоб тоже, как нарочно, оказался грязным.

  

   Будущий генеральный свидетель по делу Ван Драавена болтал обожженными ногами. С веток сыпалась серая хмарь, мелкие занудные капли. Река внизу налилась свинцом. Кроме основного вопроса, предстояло еще кое-что выяснить.

   - Секен, значит, говорит в сердце. А Сеску как говорил, тоже у тебя в сердце?

   Кивок. Опаленные волосы мальчишки взметнулись и упали на тощие плечи.

   - Нет. Сеску говорил, как говорят утан. В голове.

   Для пущей наглядности Нарайя приложил ко лбу чумазую пятерню.

   - А утаме?

   Мальчишка вздохнул, поражаясь чужой тупости.

   - Утаме говорит в голове. Утан говорят в голове. Секен говорит в сердце голосом утабе.

   Рука ко лбу. Рука к груди. Сердце у него, как и у Салливана, было слева. А чего еще ожидать? За триста лет люди прыгнули от паровых котлов к звездам, но остались людьми. Здесь история покатилась вспять, но биология по-прежнему отставала. За одним исключением. Марк догадывался уже давно, но лишь сейчас получил окончательное подтверждение. Перед ним, босоногая и лохматая, сидела золотая жила, его собственный Эльдорадо. Кажется, все утан были телепатами. Странными, необычными телепатами, непохожими на земных собратьев.

   На Земле лишь один из ста тысяч демонстрировал хотя бы подпороговую эмпатию. Орден насчитывал около тридцати тысяч братьев, из них больше половины - эмпаты самого низкого уровня. Притом, среди викторианцев не было женщин. Единственная мутация, стабильно обнаруживаемая у психиков, находилась в Х-хромосоме и наследовалась сцепленно с полом. Шеф Марка не без ехидства сравнивал телепатию с гемофилией. Сравнение пользовалось бы успехом, если бы найденный профессором ген и вправду отвечал за передачу способностей психиков. Вместо этого находка лишь дразнила. Мутация была маркером, да и то не самым верным. Она неизменно метила психиков, но встречалась и у обычных людей, а при подсадке мутантного гена телепатами подопытные не становились. И все же...

   - Кроме утаме, остальные женщины утан... они тоже говорят? Не квакают?

   Нарайя мотнул головой. Да.

   Целый рассадник ридеров, половина из которых женщины! Абсолютно новый, альтернативный механизм наследования телепатии. Замечательная тема для докторской. Просто сенсационная, готовьте моргановскую медаль. А если приплести еще исследования отца Франческо, магнитосферу, Приграничье - то и вообще на Нобелевку потянет. Это ведь не просто еще один новый ген, это возможность превратить всех земных телепатов в мощнейших операторов и ридеров...

   Марк даже хмыкнул, настолько мысль о Нобелевке показалась дикой здесь и сейчас. Вот грязь, пепел, ползущая из лесу хмарь - это да, это реально. Першащее от вчерашнего дыма горло, дергающая боль в виске... избавиться. Как можно скорее убраться отсюда, скинуть с плеч ненавистное задание и забыть о чертовой Вайолет. И, может быть, через год или два воспоминания станут достаточно призрачными, чтобы вернуться сюда и завершить начатое отцом Франческо.

   - Нарайя. Скажи что-нибудь. Не квакай. Скажи.

   Парнишка оттопырил нижнюю губу. Обезьянья вышла гримаска.

   - Пожалуйста, Нарайя.

   "Кодду грязный вонючка".

   Салливан едва не съехал с камня от неожиданности, а затем расхохотался.

   - Кодду и впрямь на сахар, - пробормотал он по-английски, отсмеявшись.

   - Что?

   - Полностью с тобой согласен.

   Парнишка заморгал, как совенок на свету.

   - Те, кто меня послал, думают, что Кодду убил Сеску, - добавил Салливан.

   Снова кивок.

   - Кодду не убивал. Сеску пришел на утес. Он говорил с утабе. Утабе не хотел, чтобы Сеску прыгнул, но Сеску все равно убил себя.

   - Почему утабе его не удержал?

   - Сеску хотел смерти. Его разум был помрачен. Он говорил, что в нем поселилось злое. Как акана...

   Ящер-людоед? Неслабо же скрутило спятившего викторианца.

   - В Сеску жил ящер?

   Мальчик снова оттопырил губу.

   - Не ящер. Он говорил, это как вторая жизнь бабочки.

   - В смысле?

   Нарайя вздохнул.

   - Мне тяжело квакать. Давай я скажу.

   Салливан кивнул, потом, вспомнив о местном языке жестов, мотнул головой из стороны в сторону.

   Мальчик закрыл глаза. На лице его появилось сосредоточенное выражение. Готовит мыслеобраз, понял Салливан, и тоже для верности зажмурился.

   Тьма под веками. В темноте белое, продолговатое, округлое... яйцо. Яйцо трескается, из него выползает гусеница. Гусеница ползет по сочному листу, проедая дорожку... образ мигнул и погас.

   - Нет, - квакнул Нарайя. - Неправильно. Слушай так.

   Он, Марк, лежит в траве. Трава высокая-высокая. Перед ним, под самым носом, жирная белая личинка жука. Низкое гудение. С неба опускается черная оса. Оса обнимает личинку задними лапками. Яйцеклад осы задирается, удар... личинка дергается, а потом замирает. Оса откладывает в нее яйца.

   Затем, как в убыстренном кино, из несчастной личинки начинают лезть полупрозрачные, муравьеподобные твари с огромными жвалами. Брр. Все же земной наездник выглядит не столь отвратительно.

   Марк стер картинку под веками, но ее тут же сменило другая. Пиктограмма. Яйцо, личинка, знак вопроса... цветок. Личинка с пиктограммы Франческо, личинка из собственных кошмаров Марка... Что же все это значит? Ладно, обдумаем после, пока надо решать вопросы более насущные.

   - Значит, Сеску сошел с ума, так?

   Паренек ковырнул ногтем мох, покрывающий камень.

   - Утабе и утаме спорили. Утаме говорила, что виноват Кодду. Он юма, он съел ум Сеску, как съел ум наиру. Утабе говорил, что Сеску не потерял ума. Они спорили и спорили, сначала в голове, так что у меня даже в макушке затрещало...

   Да уж, если они тут постоянно настроены на волну друг друга, сладко им живется. Семейные склоки, которыми наслаждается все племя. Двадцатичетырехчасовое реалити-шоу.

   - Потом даже квакали, потому что утаме не хотела, чтобы другие слышали. Она сказала, что утабе трус, и ему давно следует прогнать Кодду. Утабе послушался и пошел...

   Губы мальчишки скривились. Только плача еще не хватало. Однако пацан, шмыгнув носом, пересилил себя и продолжал.

   - Утабе пошел в поселок, и его убил Злой Огонь Риберата.

   Мальчишка сжал кулаки.

   - А я убью Риберата.

   Так, это мы уже слышали. Злой Огонь, значит?

   - Была гроза? С неба лилось много воды?

   Нарайя мотнул головой, снова разметав по плечам вороные патлы.

   - В тот день и после и после и после. Утаме говорила, что это плачет секен.

   Кто же постарался убрать непокорного утабе - природа или все же человеческий умысел? Если геодец предполагал, что нагрянет следователь - а он достаточно не дурак, чтобы это сообразить - лучшей маскировки и не придумаешь. Не для того ли он и врыл в могилу железный крест? Бушует гроза, посередь чиста поля торчит металлическая болванка - натуральный громоотвод. Наверное, что-то он сказал утабе про крест, недаром тот бросился его выворачивать. Нажать на кнопочку - и пожалуйста, не подкопаешься. Молния ударила. Аккуратно так, в нужную минуту взяла и ударила. Только зачем убивать злосчастного утабе? Чем он геодцу мешал? Пытался вернуть заблудших овец в материнское лоно секена? Грозился открутить миссионеру голову или еще кое-чего? Салливан подозревал, что ответа на последний вопрос никогда не узнает.

   Рядом раздался прерывистый вздох. Нет, мальчишка не плакал. Он зло кусал и без того искусанные губы. И не открываясь, Марк чувствовал тяжелую, взрослую ненависть, исходившую от пацана. Что ж, апокалиптик. Если ты этого добивался, то преуспел. Возрадуйся. Тебя ненавидит очень сильный психик, а добром это обычно не кончается. Кого бы мальчишка на бой ни вызывал, а Ван Драавена вполне мог пришибить один из наиру, случайно попавший под "узы". Или так, или камера Лиалеса и электрический стул, но геодец наверняка доиграется.

   - Нарайя. Я хочу тебя кое о чем попросить, - сказал Марк.

   - Я знаю, - тихо проговорил мальчик.

   - Знаешь?

   - Ты уже сказал это в моем сердце, и я услышал. Ты хочешь, чтобы я произнес кривду. Чтобы я сказал перед твоей черной штучкой, которая показывает образы, что Кодду убил Сеску. И тогда придут похожие на тебя и заберут Кодду.

   Салливан нахмурился. Викторианцу совсем не понравилось, что мальчишка его читает. Или нет? Или он и вправду успел это сказать... в сердце? Хорошенькое же у него сердце.

   - И что ты об этом думаешь?

   Мальчик прямо встретил взгляд Салливана и ответил без минуты колебания:

   - Я думал много. Кодду плохой человек. Но, если утабе-секен говорит кривду, искривляется мир. Стоит ли искривлять целый мир ради одного плохого человека?

   Хороший вопрос, внутренне признал Марк, но вслух произнес лишь:

   - Мне очень жаль.

   Нарайя недоуменно моргнул - и замер.

   Салливан ожидал, что "узы" на мальчика будет набросить сложно. Все же сильный ридер, не меньше сотки. Оказалось - легко. То ли и вправду магнитосфера Вайолет творила чудеса, то ли Нарайя слишком ему доверял. И зря. Когда Салливан опутывал мальчика, землянину показалось, что он замечает разницу. Телепатия викторианцев напоминала летящее в цель копье, а здешняя казалась молодым гибким деревцем: в чем-то более слабая, в чем-то - неизмеримо более сильная.

   Марк включил комм, поставил на запись и внятно проговорил:

   - Нарайя, расскажи мне, как Клод Ван Драавен убил брата Франческо Паолини и твоего отца.

   По крайней мере, хоть дурацкими кличками теперь можно было не пользоваться.

   Мальчик заговорил.

   Когда Салливан завершил запись, он положил руку на растрепанную шевелюру мальчишки и приказал:

   - Спи.

   Паренек послушно улегся щекой на камень. Продрыхнет пару часов и побежит домой, к утаме, поить ее чудодейственным лекарством. Уверенный, что просто задремал в лесу. Уверенный, что Кодду убил Сеску. Нет, точно, искривится секен. Покажет геодцу козью морду.

  

   Козью морду, однако, секен показал Салливану.

   Входной клапан, который Марк, уходя, запечатал, был распахнут настежь - так что Салливан не особо удивился, когда, заглянув в палатку, обнаружил рассевшегося на спальнике геодца. Не удивился, но и не обрадовался. Уставив на Марка светлые глаза, геодец осклабился и издевательски спародировал ломающийся голос Нарайи: "Кодду плохой человек. Но, если утабе-секен говорит кривду, искривляется мир. Стоит ли искривлять целый мир ради одного плохого человека?". Ухмылка исчезла, хрустальные зенки сверкнули ярче, и миссионер продолжил уже собственным голосом:

   - Как вы думаете, Салливан - стоит? Или все же не стоит?

   Салливан думал отнюдь не об этом. Он внимательно разглядывал тускло блестящую полоску на пальцах правой руки Ван Драавена. Кастет. Такой был у Шеймаса, и таким однажды Шеймасу чуть не проломили череп... Марк попятился, но Ван Драавен одним неуловимым кошачьим движением оказался рядом и заехал землянину кастетом в висок.

  

   Очухался Салливан в хижине. Голова раскалывалась, руки ломило в плечах. Вывернув шею, Марк обнаружил, что геодец привязал его к одному из столбов. Запястья уже успели онеметь. Еще викторианец наконец-то рассмотрел резьбу. Цепочки крылатых коней, по спирали взмывающие к темному потолку. Неужели тех самых, геодских?

   - С добрым утречком.

   Салливан вздрогнул и обернулся.

   Ван Драавен восседал на лежанке и крутил в пальцах черный браслет. Не что иное, как комм Марка. Кастет куда-то подевался. Хижину освещала лампа, как землянин понял минуту спустя, позаимствованная из палатки. Черная сутана священника казалась тенью от мягкого крыла ночной птицы. В опровержение слов Ван Драавена, утро еще не наступило. В отверстие дымохода пялилась рыжая луна. Чуть слышно потрескивали крылья слетевшихся на свет мотыльков.

   - А я думал, что вы уломаете мальчишку.

   Голос чужака был суше мотылькового треска.

   - Особенно мне полюбился заключительный штрих. "Ты говорил в моем сердце голосом утабе". У вас, Салливан, абсолютно нет совести.

   - Кто бы говорил, - огрызнулся Марк.

   Почему-то хотелось оправдаться. Хотелось сказать "я не специально". Нет уж, обойдемся без оправданий. Все ведь, в сущности, просто. Все как с дядюшкой Шеймасом. Не попадайся. А попался - не плачь.

   - Как вы узнали? - вместо этого спросил Марк. - На мой комм прослушку поставили?

   Геодец хмыкнул.

   - Я там на ветке сидел и подслушивал. Включите голову, Салливан. Я зашил микрофон в воротник рубашки еще тогда, когда вы валялись тут у меня без сознания. Что касается комма, можете с ним попрощаться.

   То-то он так озаботился, когда Марк, переплывая реку, решил скинуть рубашку.

   Между тем геодец сжал кулак, и комм треснул, осыпался пластиковой крошкой. Комм. По которому может проехать тяжелый танк и оставить разве что пару царапин. Марк поневоле вылупил глаза, но быстро с собой справился. Прощайте, фальшивые показания. Наверное, следовало бы огорчиться, но ни малейшего огорчения Салливан не почувствовал. Почувствовал оторопь.

   Ван Драавен задумчиво разглядывал викторианца. Удовлетворившись осмотром и произведенным эффектом, он снова заговорил.

   - Объясните мне одну вещь, Салливан. Зачем вам это было надо? Силу хотелось получить? Получили, вон как мальчишка у вас запел. В орден вас тоже уже приняли. Ну, не принесли бы вы им меня в клювике, по-другому бы выслужились. Нет. Вам так упорно хотелось меня подставить, что вон даже секен не постеснялись искривить.

   Да пошел ты к дьяволу со своим секеном, подумал Марк.

   - Ну и как оно? Стоило того?

   - Что - "стоило"? - зло спросил Марк.

   - Стоило секен искривлять?

   - Стоило. Чтобы спасти Нарайю и всех этих несчастных дураков, которым вы голову заморочили, стоило вас прирезать.

   - Что же вы не прирезали? Любите чужими руками жар загребать?

   - Кто бы говорил, - снова окрысился Марк. - Вы утабе зачем убили?

   - А я его убил?

   - Не убивали? А кто же?

   - Не поверите, но в утабе и вправду шарахнула молния. В тот год были сильные грозы.

   Как бы не так.

   - Не верите? Ну и правильно. Не было никакой молнии, все сделал я. Обожаю, знаете ли, режиссировать бездарные любительские спектакли.

   На мгновение Марку показалось, что Ван Драавен смеется не над ним, а над кем-то другим. Неужто над собой? Нет. Померещилось. Светлые глаза смотрели стеклянно и холодно, и не было в них ни грамма смеха.

   - Зачем вы его убили? - спросил Марк.

   Очень хотелось проверить крепость веревки, но не сейчас, не сейчас. Сейчас геодец раздавит его глотку с такой же легкостью, с какой раскурочил комм.

   - Затем, что слабый он был Говорящий, - ответил Ван Драавен без тени сожаления. - Слабый, слабенький. Не слушался его секен, иначе утан бы так не голодали. Был бы сильный, пригнал бы тучные стада ящеров. А так - увы. Вот сынишка у него силен. Сильный, злой и вконец отчаявшийся, как раз такой, как мне нужен.

   - Нужен для чего?

   - Чтобы заставить секен проявить себя.

   - Зачем?

   - Потому что финальная стадия развития паразита проходит в присутствии хозяина, - непонятно ответил геодец и зачем-то полез в карман.

   Салливан насторожился, но из кармана священник извлек только смятый листок... бумаги? Приглядевшись, Марк узнал лист из блокнота отца Франческо. Похоже, что тот самый, выдранный с корнем.

   - Что это?

   - Отчасти - предсмертная записка. Отчасти - письмо вам.

   - Мне?!

   - Вам, Салливан, вам. Если обещаете не трепыхаться, я вас развяжу. Если нет, придется читать из моих рук.

   - Развяжите, - выдавил Марк. - Трепыхаться не буду.

   Священник зашел ему за спину и некоторое время возился у столба.

   - Все.

   В занемевшие кисти хлынула кровь, руки немедленно прострелило иголками. Еще с минуту Марк просидел, растирая запястья, и только затем принял листок у Ван Драавена.

   Если у викторианца и были сомнения относительно авторства письма, то при виде аккуратного, бисерного и очень знакомого почерка они полностью исчезли. И тут накатило.

  

   Марку восемь лет. Вместе с другими новичками он входит в аудиторию. Светлый пустой класс и столы, на которых вместо привычной виртуальной раскладки школьных коммов лежат белые прямоугольники и непонятные шестигранные палочки. И человек в серой рясе, стоящий у световой доски. Человек оборачивается. У него редеющие желтоватые волосы и немного лошадиное лицо. Верхняя губа не прикрывает зубы. Кто-то сзади хихикает. Новоиспеченные лицеисты рассаживаются по местам. Учитель внимательно их оглядывает и спрашивает:

   - Кто из вас умеет писать?

   Смех становится громче. Что за дурацкий вопрос? Конечно, большинство из них наговаривает уроки на комм, но набить пару фраз умеют все.

   - Вы не поняли вопроса. Кто из вас умеет писать от руки?

   Ребята в классе недоуменно переглядываются. Идея писать от руки им просто в голову не приходила.

   Учитель сводит брови к переносице и говорит, нет, не говорит даже, а восклицает:

   - Стыдитесь!

   Они не знают, чего надо стыдиться, и человек с лошадиным лицом снисходит до объяснения:

   - Многие из вас уже сегодня считают себя избранными, чуть ли не сверхлюдьми. А по-моему, вы и до обычных людей не дотягиваете. Просто обезьянки. Чем, по-вашему, человек отличается от других животных?

   - Мозгами! - выкрикивает светловолосый мальчишка с первой парты.

   Впоследствии Марк узнает, что выскочку зовут Лукасом Вигном. Лукас Вигн очень любит, когда одноклассники пляшут для него босиком.

   - Мозги есть и у таракана, - возражает учитель.

   Над Лукасом смеются - кажется, в первый и в последний раз.

   - Ну, еще кто-нибудь хочет высказаться?

   Марк поднимает руку, и учитель кивает.

   - Технологией? - предполагает Марк.

   - Уже ближе, и все-таки не то. Муравьи строят огромные и сложные гнезда. Пчелы сооружают соты. Чем это вам не технология?

   Класс молчит. Учитель закладывает руки за спину и нервно вышагивает у доски. Он говорит:

   - Человек отличается от животных в первую очередь тем, что записывает свое я, свою индивидуальность на носителях, отличных от биологических, то есть генов. Кто-нибудь не знает, что такое гены?

   Нет. Все знают.

   - Отлично. Вы умные и начитанные обезьянки. Любое животное копирует себя в потомках. Это автоматический, запрограммированный эволюцией механизм. Так же как и многие другие. Лисица роет нору, это обусловлено инстинктом. Человек строит Лувр и Парк-Туар. Чем Лувр отличается от норы?

   - Размером, - нагло заявляет Вигн.

   Ему уже плевать. Он понимает, что любимчиком ему здесь не быть - так будет хотя бы заводилой. Снова раздается смех.

   - Тем, - говорит учитель, - что любая лиса роет похожие норы. Любая малиновка поет похожие песни, это обусловлено генетически. Только человек вкладывает индивидуальность в свою работу. Он записывает себя - в камне, в музыке, в книгах.

   - Ага, а атланты еще и на харде, - довольно громко произносит курчавый пацан, сидящий слева от Вигна.

   Курчавый получает от Лукаса одобрительную ухмылку.

   Паренька зовут Винченцо, но здесь он станет более известен как "Хорь". Учитель не обращает внимания.

   - Мы говорим: "Это Моцарт, это Гауди, это Толстой, это Да Винчи". Мы говорим так про то, что сделали эти люди, потому что их творения - слепок их самих. И слово, слово записанное - одно из самых важных орудий человека. Да-да, важнее, чем винтовка или лопата. Словами мы можем записать себя. Среди вас наверняка есть будущие ридеры. Может, кто-нибудь уже и сейчас пробовал читать. Что вы видите, когда читаете?

   - Слова.

   Винченцо говорит неохотно - ему и выпендриться хочется, мол, он не будущий ридер, а самый уже настоящий, и перед Вигном боязно. Вигн ему кивает. Настоящий ридер и будущий Хорь облегченно улыбается.

   - Когда вы начнете писать свои команды на сознание объектов, что вы будете использовать?

   - Слова, - повторяет уже половина класса.

   - Отлично, милые мои обезьянки. Слова, именно слова. Поэтому берите-ка карандаши и повторяйте за мной.

   Человек подходит к доске, лазерным маркером выводит заглавную букву "А" и рядом маленькую строчную "а".

  

   Нет, Марку по-прежнему не было жаль погибшего наставника. Он просто не понимал: как из этого светлого класса, где говорили понятные и умные вещи, он угодил на затерянную планетку в тысяче световых лет от Земли? Почему он сидит на полу прокопченной хижины, зачем саднят ободранные веревкой запястья, отчего он читает предсмертную записку человека, который так ясно и правильно говорил тогда? Ведь что-то же привело их обоих из простого и честного мира в эту проклятую дыру, и это что-то было заложено еще там, в классе, в сказанных у доски словах? Иначе зачем вообще все? Острое чувство ирреальности происходящего охватило Марка. Казалось, еще минута - и бревенчатые стены раздвинутся, и проступит дорога, пустошь с тенями холмов и церквушка с располовинненой ударом катаны луной.

   - Э-э, как вас развезло. Кажется, зря я приласкал вас кастетом.

   Голос выдернул Марка из паутины сна. Нет, никакой дороги, и церкви тоже никакой. Твердый пол с жестким ребром циновки. Столб за спиной, резьба чувствуется сквозь ткань рубашки. Запах трав, и пепла, и мокрой земли снаружи. Биение мотыльковых крыльев у фонаря. Склонившийся над ним человек со светлыми глазами. Листок бумаги в руке.

   Марк наконец-то всмотрелся в то, что написал перед смертью учитель.

   Карандаш в нескольких местах продавил бумагу, грифель срывался. Лист был истрепанный, покоробившийся от влаги и с отпечатком здоровенной пятерни, явно не принадлежащей субтильному геодцу. Кто и как доставил записку?

   В своем последнем письме старик вернулся к языку детства. Он писал по-итальянски.

  

   "В МОЕЙ СМЕРТИ ПРОШУ НИКОГО НЕ ВИНИТЬ.

  

   Франческо Паолини, капеллан, PhD"

  

   И дальше, мелкими строчными буковками:

  

   "Я сильно подозреваю, что любезным собратьям по ордену захочется раздуть из моей смерти большое дело, и во всем обвинить, конечно, Геод и тамошних ересиархов. Драгоценный мой Антонио, если ты читаешь эту записку - представь, как я пожелтевшими от табака пальцами сворачиваю у тебя перед носом здоровенный кукиш. Шиш тебе. Никто меня не убивал. Скажем, я спятил. Скажем, меня преследует дикая мысль, что цветок вскоре расцветет. Песня усиливается ежечасно. Я пытаюсь записать сигнал, но комм барахлит, да оно и к лучшему - ведь, милый мой Тони, тебе бы сильно хотелось наложить руки на эти записи. Да, тебе очень хотелось бы заполучить песню целиком, чтобы делать из людей чудовищ. Шиш тебе вторично. Однажды ты ухитрился меня разжалобить, но теперь, перед самой смертью, я вижу как никогда ясно: ты всегда стремился лишь к одному. К власти. Бедный, бедный Тони, ты так ненавидел собственного батюшку, и все лишь для того, чтобы вырасти совершенной его копией. Жаль, что я не разглядел этого с самого начала. Таким образом, то, что я делаю, я делаю для себя, для людей, но и для тебе тоже, Тони -- для того тебя, каким ты мог бы быть, но так и не стал. Я закрываю, своей смертью запечатываю бутылку с джинном. Комм и все файлы я приберу с собой, а оставлю только эту записку. Я сильно надеюсь, что утабе донесет ее до поселка, не потеряет и не запутается. Он добрый человек, но умом не отличается. Тот, кто сидит в поселке, напротив, весьма сметлив - так что и без записки вам его не заполучить. Я забочусь не столько об его безопасности, сколько об очистке своей совести. И да, милый Тони, твоя геодская авантюра не увенчается успехом еще и потому, что сосед мой вовсе не геодец. Я не знаю, из каких соображений он выдает себя за геодца. По-моему, он атлант или вообще киборг (извините, Клод, если написанное здесь по каким-то причинам Вам неприятно. Я сделал такой вывод на основании нескольких наблюдений: Вы необычайно сильны, очень быстро соображаете, Ваша логика напоминает машинную - то есть на поверхности она кажется рациональной и даже гуманной, но глубоко бесчеловечна внутри. Извините и во второй раз, но то, что Вы сотворили с бедными утан, чудовищно. И, наконец, у Вас полностью отсутствует даже самая примитивная эмо-аура. Такого не встретишь даже у высших приматов. Даже у душевнобольных. Подобную пустоту я наблюдал лишь у машин. И снова извините). Ну вот, я в третий раз извинился перед Клодом, и теперь для пущей гармонии надо показать третий кукиш тебе, Тони. Итак, ты не увидишь ни геодца, ни моих записей, ни меня, превращенного в чудовище. О, я знаю, что час мой близок! Мне хочется грызть и кусать, кусать и грызть, вгрызаться в мягкое и высасывать соки. Но я не буду. Нет. Не хочу, и все. Я подозреваю, что это существо превосходит меня по всем параметрам, но не хочу и не хочу. По чести, следовало бы оставить эту записку в палатке. Тут очень неудобно на камне писать, и я вдобавок не уверен, что утабе доставит ее по адресу. A propos: надеюсь, мой труп унесет река. Если нет, о счастье, вот повод для четвертого и финального кукиша - он не достанется тебе, благородный коммодор Висконти! У лжегеодца могут быть странные планы, но мою просьбу он исполнит. Не отдавайте меня никому, Клод! Сожгите и похороните прах под вашим идиотским крестом, да воткните крест поглубже, чтобы я не встал!"

  

   Марк прочел записку, прочел снова и остановился, только когда понял, что перечитывает ее в третий раз. Викторианец почувствовал, что, перечитай он написанное на этом клочке бумаги еще раза два, свихнется и сам.

   - Вы правда киборг? - поинтересовался он у геодца.

   - Смотря что вы называете киборгом, Марк, - мягко ответил лже-ионнанит.

   - Человекоподобную машину.

   - Я относительно человекоподобен и я функционирую, так что можно сказать и так.

   В эту минуту Ван Драавен был до раздражения похож на самого отца Франческо. "Чем Лувр отличается от лисьей норы?". А чем ворон отличается от конторки?

   - Кто вы такой, Ван Драавен?

   - Прежде, чем выяснять, кто я такой, я бы все же на вашем месте прочел то, что написано на обороте. Может, это слегка прочистит вам мозги.

   Так, а что там у нас прочищает мозги по мнению батюшки лже-геодца, предположительно дьявола? Правильно, страх. Салливан развеселился. Вот только страха ему не хватало в комплекте. Марк перевернул листок и увидел два слова, накарябанные огромными дрожащими буквами:

   "Марк, беги!"

   Наверное, в своем безумии старый викторианец вообразил, что очень ловко заговорил геодцу зубы в первой части письма.

  

  

   Глава 8. Цветение

  

   Основная беда заключалась в том, что Марк ничего не понимал. А понять ему было необходимо. Без понимания мир превращался в хаос: в липкое нутро расплавившегося супермаркета, в дымную и пьяную дедовскую вечеринку, в сходки соратников Шеймаса на задах старого авиационного ангара. Короче, в болотные миазмы кельтской логики, которая до сих пор годилась лишь на то, чтобы выяснять, кто и когда угнал у соседа стадо рыжих буренок и как отплатить обидчику. Марк даже отчасти завидовал безумному отцу Франческо. Вот тому, похоже, все было ясно.

   Можно, конечно, принять его версию о лже-геодце за рабочую гипотезу и счесть все происходящее секретной операцией атлантов. Наблюдения старого викторианца казались верными, только выводы из них следовали отнюдь не столь однозначные. Да, может, Ван Драавен и киборг. А может, невероятно сильный психик, придумавший новый блок "пустота" (если выживу, подумал Марк, надо взять на вооружение) и ловко наводящий галлюцинации. А, может, Предтеча из научпоповских статеек, так любимых Лаури. А, может, сын дьявола. Последнее выглядело наиболее вероятным, потому что сейчас Марк висел на кресте.

  

   Еще ночью, в хижине, дочитав записку Франческо и осознав, что больше никаких закодированных посланий в ней не содержится, Марк попытался сделать две вещи. Во-первых, накинуть на лже-геодца "узы". С тем же успехом можно было ловить несуществующими сетями невидимую рыбу. Ван Драавен, с интересом наблюдавший за потугами Салливана, усмехнулся и тихо сказал:

   - Я бы на вашем месте воздержался, а то провалитесь ненароком. Там, куда вы тянетесь своими ручонками, довольно неприятно.

   Марк опять не понял. Это уже становилось привычным.

   Во-вторых, проанализировав письмо и отделив крохи смысла от горячечного бреда, викторианец сделал кое-какие выводы. О второй части записки Салливан предпочитал пока не думать.

   - Значит, утабе явился, чтобы доставить вам письмо?

   Ван Драавен кивнул. Он опять сидел на лежанке и пялился на Марка прозрачными зенками.

   - И вы продолжаете утверждать, что не убивали его?

   - Я ничего не утверждаю.

   - Хорошо. Допустим, я верю, что вы его пальцем не тронули. Похоже, Франческо знал вас лучше, чем я. Чокнутый или нет, а дураком он не был. Он не послал бы утабе в лапы убийцы.

   - Я аплодирую вашей проницательности. Есть лишь один изъян в этом рассуждении: знать меня лучше, чем вы, еще не означает знать меня хорошо.

   - Может, хватит развлекаться, Ван Драавен? Почему бы вам просто не рассказать мне, что произошло?

   - Это вас утешит?

   - Да, это сильно меня утешит. Вы доказали, что можете придушить меня голыми руками. Хотелось бы быть уверенным, что вы этого не сделаете.

   Лже-геодец расхохотался. Марка пробрал холодок. Уж очень он сейчас напоминал своего... батюшку? - из давешнего кошмара. Отсмеявшись, Ван Драавен нагнулся вперед и опустил подбородок на сцепленные кисти рук. Похоже, Марк его забавлял.

   - Хорошо. Как пожелаете. Утабе приволок мне эту записку, изрядно пожеванную, и потребовал труп своего возлюбленного Сеску. Мол, Сеску хотел, чтобы его тело швырнули в реку. Читать утабе не умел, так что доказать обратное я не мог никак. Да я ничего и не имел против, но выкапывать тело под дождем мне совершенно не улыбалось. Сжигать Франческо я, кстати, тоже не стал, потому что сухих дров почти не осталось, а тратить на него последнюю канистру медицинского спирта мне не хотелось. Короче, я предложил утабе самому заняться перезахоронением останков. Он протопал к могиле и ухватился за крест, собираясь его вывернуть. Но бог-Освободитель не привечает святотатцев...

   - Опять вы морочите мне голову, - поморщился Салливан. - Нет никакого бога-Освободителя.

   Миссионер улыбнулся.

   - Вам лучше знать, есть он или нет. Он, я бы сказал, грядет.

   - Оставьте свои проповеди для идиотов.

   - А вы полагаете себя очень умным, Салливан?

   - Я полагаю, что конфликт исчерпан. Я доставлю Висконти эту записку...

   - То-то он порадуется, - не преминул ввернуть миссионер.

   - Доставлю записку, и он от вас отстанет. Кстати, зачем вы ему вообще нужны?

   - О, я очень важная шишка на Геоде. Тамошние правоверные считают меня Предтечей. Так и зовут - Предтеча.

   Марк поперхнулся. Миссионер недоуменно вгляделся в его ошарашенную физиономию, но быстро сориентировался.

   - Нет, не тот Предтеча, о каком вы подумали. Тем меня считают атланты. А на Геоде я предшествую богу-Освободителю.

   - Это четвертой Звезде по имени Та Хеспер? - зачем-то уточнил Марк.

   - Именно ей.

   - Потрясающе. А кем вас считают на Земле?

   - Если честно, вы - второй землянин, которого я в этом прекрасном мире встречаю. Первый, как можно понять из письма, считал меня киборгом. Кем считаете меня вы, не знаю, да мне это и не интересно.

   - Зато мне крайне интересно, - процедил Салливан. - Очень интересно, кто вы на самом деле такой.

   - Если мы оба переживем этот день, - ответил миссионер, - я с радостью удовлетворю ваше любопытство. Если нет, особого смысла в представлениях не вижу.

   Он поднялся с лежанки. Круг неба в дымоходе наливался предрассветной синевой. Ван Драавен распахнул заднюю дверь, ведущую в огород. Пахнуло утренним холодком. Свет лампочки побледнел.

   - Кажется, пора, - сказал священник.

   - Что пора? - спросил Марк.

   Ван Драавен обернулся, и вот тут-то Марк понял, что еще ничего не кончилось. В смутном свете утра лицо миссионера было сосредоточенным и каким-то злым.

   - Видите ли, Салливан. Я наверняка не убивал вашего наставника и, с большой долей вероятности, не убивал утабе. Но вас мне, может быть, убить придется.

  

   Ионнанитский крест представлял из себя латинскую букву Т с выступающей за поперечину вертикальной осью. Ниже от вертикали под углом отходили две планки -- то ли V, то ли наконечник стрелы - а почти у самого основания имелась еще одна, короткая, поперечина. К V-образной крестовине священник прикрутил запястья Марка.

   Салливан осознавал, что надо бежать. Он понял это еще до того, как миссионер поделился своими планами насчет убийства. Понял с первого момента, когда очнулся в хижине привязанным к лошадиному столбу, или даже раньше, едва уловив холодный блеск металла на пальцах лже-священника. К сожалению, понимание это было сродни пониманию мыши, с которой забавляется кошка. Кошка резвится, прежде чем переломить позвоночник беспомощной жертве. Ван Драавен тоже резвился. Правда, в отличие от мыши, викторианец знал, к чему приведет игра.

   Пока геодец тащил его к кресту, Марк вяло попробовал сопротивляться - больше для проформы, чем от искренней веры в возможность побега. Все равно все его трепыханье для Ван Драавена было, как для кулачного бойца бокс с обнаглевшей улиткой.

   Крест валялся в огуречных зарослях. Без малейшего усилия миссионер швырнул Марка на землю и привязал его руки к влажному от росы железу. Потом, все так же не напрягаясь, Ван Драавен поднял крест и водрузил на прежнее место, глубоко вдавив ось в рыхлую после дождя почву. Хорошо хоть задыхаться под собственным весом не пришлось - ступни Марка пришлись как раз на нижнюю короткую планку.

   Геодец встал рядом с крестом и уставился на скалы, сереющие в предрассветных сумерках.

   - Что вы делаете? - в десятый, наверное, раз, и уже без всякой надежды на ответ спросил Салливан.

   Как ни странно, сейчас миссионер до ответа снизошел.

   - Жду рассвета.

   - Зачем вы меня к кресту привязали?

   Геодец хмыкнул.

   - Какой же ритуал без креста? Не одному ордену воровать чужую параферналию.

   - Оставьте орден в покое, - процедил викторианец. - Он вам ничего не сделал.

   - Похвальная лояльность, - весело отозвался священник. - К сожалению, не на то направленная. Вам, Салливан, не приходило в голову, что Ордо Виктори сильно напоминает отнюдь не средневековые рыцарские ордена, а другую организацию, развившую бурную деятельность чуть позже?

   - О чем вы говорите?

   - Об СС. Двадцатый век, Германия. Припоминаете?

   "Нашелся еще праведник", - злобно подумал Салливан, а вслух спросил:

   - Вот скажите, Ван Драавен. Если бы я не пытался вас сдать... вы бы меня оставили в покое?

   - Вас интересует, отказался ли бы я от идеи привязать вас к кресту, если бы вы не пытались так настойчиво меня оболгать?

   - Да.

   - Увы, нет. Не отказался бы. Но пусть вас утешит мысль, что мне было бы мучительно стыдно.

   Встающее солнце ласково пощекотало лучами затылок Марка. Сегодня распогодилось. Денек обещал быть отличный. Дымка над сгоревшим берегом, наконец, рассеялась. В прозрачном воздухе утра кресты сгоревших сосен смотрелись бы голо и страшно, если бы не выгнувшаяся над мертвым лесом радуга.

   Как разноцветная гирлянда над входом кладбищенской церкви, подумал Марк.

   - Откуда вы вообще взяли крест? В шлюпку запихнули или на месте склепали? Это ж надо такую бандуру через полгалактики тащить.

   Марк осознавал, что ведет себя примерно как школьница, застрявшая в лифте с опасным маньяком -- тем самым, чей портрет она только вчера видела в сети. Школьнице тоже кажется, что, пока она говорит, и маньяк отвечает, ничего особенно страшного не случится.

   Из каких-то своих соображений геодец решил поддержать игру. По крайней мере, он снова ответил.

   - Не через полгалактики, а всего-то около четырехсот парсек. А вы, Салливан, могли бы и подчитать материал. Знали ведь, с кем придется общаться.

   "Если бы я знал! - внутренне взвыл Марк. - Я бы не книжки читал, а свистнул на корабле парализатор. Или лучше "перчатки смерти".

   - Ионнанитский крест - основной религиозный символ Геода, - дидактически продолжал Ван Драавен. - Он устанавливается на любой территории, принадлежащей церкви бога-Освободителя. Я мог бы оставить на корабле-матке еду, одежду и медикаменты, а крест обязан прихватить с собой.

   - Чтобы привязывать к нему людей?

   - В том числе.

   - Что вы собираетесь сделать? Сжечь меня во славу бога-Освободителя? Прирезать?

   - Если бы так, - вздохнул геодец. - Все перечисленное я бы отлично мог проделать без посторонней помощи.

   - А сейчас вы помощи дожидаетесь? От кого? От Павшей Звезды? От архангела с трубой и бубенцами?

   - Нет. От вашего приятеля.

   И тут словно что-то щелкнуло в голове Марка. Сложились кусочки мозаики: вчерашние оговорки священника, записи и бред старого викторианца, слова маленького Нарайи, и вот этот крест, так отчетливо видный от скал в прозрачном рассветном воздухе.

   - Вы думаете, что Нарайя придет меня спасать?

   - Я в этом стопроцентно уверен.

   Ну конечно. Человек, еще вчера говоривший в сердце голосом утабе, а сегодня привязанный к страшному, убившему отца кресту. Да в возрасте Нарайи Марк и сам побежал бы спасать любого, кто заговорил бы в его сердце голосом Чарльза Салливана.

   - И вы считаете, что он обратится к секену? Вызовет на поединок вашего чертового Риберату?

   - Ваша сообразительность, правда, слегка запоздалая, не устает меня поражать.

   Плевать на насмешки!

   - И вы уверены, что Освободитель придет?

   - Если позвать как следует, он, несомненно, придет.

   Это ненормальный просто и методически выполняет свою работу Предтечи. Он тоже чокнулся. Все здесь чокнутые.

   - Вы сумасшедший, - громко и обреченно сказал Марк. - И все здесь сумасшедшие. На этой планете люди сходят с ума.

   Священник резко обернулся к нему. В свете солнце глаза Ван Драавена щурились, как у кошки, и горели так же ярко. Присмотрись - и увидишь тонкий вертикальный зрачок. Салливана пробрала дрожь.

   - Говорят, сильные магнитные поля разрушительно влияют на человеческую психику, - промурлыкал Ван Драавен, - Я, к сожалению, я не могу подтвердить или опровергнуть это утверждение, потому что человеком отнюдь не являюсь.

   - Да? А кто же вы такой?

   Школьница, щебечущая с маньяком. Это безнадежно.

   - Как бы мне вам представиться? - протянул священник, все так же по-кошачьи щуря глаза. - Может быть, сыном дьявола?

   Марк вздрогнул так, что покачнулось врытое в землю основание креста.

   - Что, не нравится? Вы полагали, что я не замечу ваши шашни с моим папашей? Что он вам обещал за меня - силу? Власть? Бессмертие?

   - Дьявола не существует, - выдавил Марк.

   - Тут я с вами абсолютно согласен. Дьявола, конечно, не существует. Но что он вам все-таки обещал?

   - Вы хотите предложить мне вдвое больше?

   - Закатайте губу, Салливан. Я хочу вас предупредить. Я, собственно, уже предупредил вас: не связывайтесь с тем, чего не понимаете.

   - Да я ничего не понимаю! - рявкнул Марк, раскачивая что было сил крест.

   - Тем более не связывайтесь, - уже мягче добавил лже-священник. - Потому что результат вас не обрадует.

   - А что меня обрадует - смерть на кресте?

   - Это хотя бы поэтично.

   Улыбкой геодца можно было поджечь город. Два города с пригородами впридачу.

   Но здесь не было городов. Только поселок с убогими хижинами, такими эфемерными в жарком струящемся воздухе, что, кажется, взойди солнце повыше - и поселок растает, как фата-моргана. Лишь скалы казались твердыми и основательными, крепко вгрызшимися в бурую землю. От скал к белой разделительной цепочке камней двигалась маленькая фигурка.

   Он шел совершенно один, хотя наверху, на узкой каменной кромке, наконец-то показались и остальные утесники. Два десятка жалких горбатых фигур. Но идущий не выглядел жалким. Только очень одиноким и очень маленьким.

   - Отпустите меня! - взвыл Салливан. - Отпустите или убейте, но его не трогайте!

   - Вот когда в вас проснулись родительские чувства.

   Священник ухмылялся, но как-то неуверенно, словно происходящее его не слишком смешило. На Салливана он не смотрел. Он следил за мальчишкой.

   Марк отчаянно и бессмысленно прокричал, то ли вслух, то ли и вправду в сердце: "Нарайя! Брысь отсюда! Уходи, не надо мне помогать". Ответа он не услышал, но ощутил спокойную уверенность, исходящую от пацана. Мальчик знал, что делает. Или ему казалось, что знает. Такой надежностью веяло от мальчишки, что Марк на секунду усомнился - а вдруг? Чертовски захотелось поддаться мгновенному чувству, поверить, что хоть кто-то здесь понимает, что происходит. Нет. Салливан стиснул зубы и, закрыв глаза, попытался набросить "узы". Если парень не желает развернуться сам, придется его развернуть... "Узы" соскользнули, едва коснувшись маленького утесника. То ли у Марка совсем не осталось сил, то ли решимость мальчишки стоила десятка самых крутых операторов. Вывернув шею, Марк различил жесткий профиль священника и прошипел:

   - Не смейте, Ван Драавен! Если вы к нему прикоснетесь хоть пальцем...

   - То что?

   Священник, наконец, обернулся. Взгляд у него был сумрачный.

   - Что, Салливан? Ваша голова будет прикатываться ко мне ночью и кусать за голые пятки? Да не дергайтесь вы так, все равно не вырветесь. А за мальчика не беспокойтесь. Если я не ошибаюсь - а я ошибаюсь довольно редко - его ждет великое будущее. О вас я бы этого не сказал.

   Меня ничего не ждет, подумал Салливан. Я сдохну сегодня, так или иначе. И он знал, что это правда. Некогда у гэллоуэйских О'Салливанов был пророческий дар. Многие из них предвидели день и час своей смерти. И вот когда он вновь прорезался, этот проклятый дар - на забытой людьми и богом планетке, в двух шагах от скалящейся в улыбке смерти. На смерти была черная священническая сутана. Может быть, так умирали пра-пра-пра-прадеды и прабабки Марка, у столба, на костре, под вой толпы и мерное бормотание святого отца. Может быть, так умер тот, чью память пробудила в его генах поющая магнитосфера планеты.

   - Нет, - неожиданно и отчетливо произнес лже-священник. - Тот Марк Салливан умер не так. Он сам поджег много костров. Ваш предок был инквизитором.

   - Жаль, что он не добрался до тебя, бесовская тварь, - прошипел Марк.

   С него, как кожица с обожженного яблока, сползало десять веков изгнания, налет чужого слова и смысла, мнившийся таким прочным - и оказавшийся шелухой. И лезло из глубины, изнутри то, древнее, гэльская ярость и гэльское тяжелое упрямство, то, что заставляло Ангуса Салливана, захлебываясь, пить четвертую бутылку виски на поминках собственного сына, то, что бросало Шеймаса Салливана вон из дома, на полицейские шокеры и силовые щиты заграждения, и тысячи тысяч других Салливанов - цепочка, уходящая в века. Серебряный ионнанитский крест задрожал, но пока держался.

   - Кажется, началось, - пробормотал человек с прозрачными глазами убийцы.

   Собственные глаза Салливана, выпученные и налитые кровью, остановились на тонкой мальчишеской фигурке. Мальчик воздел руки к раскаленному солнцу и, кажется, запел, но землянин все равно не услышал бы песни за набатом крови в ушах. И вот тогда священник вытянул руку и взял Марка за горло.

   - Слушайте меня внимательно, Салливан, повторять не буду. Вы биолог, так что должны понять меня быстро. От этого многое зависит, в частности, ваша жизнь.

   Жесткие пальцы на подбородке... слушай, как говорит секен, смотри, как бьется в кулаке белый зигзаг молнии... с кем это было?

   - Тварь, живущая в вас и в той цепочке ваших гэльских предков, о которых вы так красочно размышляли - это узкоспециализированный паразит. Его цикл размножения проходит в существах, подобных секенам, или цветкам, как выражался ваш наставник. В них паразит откладывает яйца, из которых вылупляется первая личиночная стадия. Это убивает секен. Земной, насколько я понимаю, издох около пятидесяти тысяч лет назад. А вылупившиеся личинки выбирают животное с наиболее развитой нервной системой на планете - к примеру, людей - и, поселяясь в них, впадают в спячку. Личинки не могут самостоятельно перемещаться в космосе и ждут, ждут тысячелетиями, оставляя свой оттиск в генах и проявляясь у носителей как слабая способность к эмпатии. Они ждут, пока их промежуточный хозяин разовьется настолько, что начнет расселяться по галактике. И вот тогда наступает их звездный час. Личинки вместе с хозяевами распространяются по планетам, часть из которых облюбовали секены...

   Горячий ветер хлестнул по кресту, швырнул в лицо лже-священнику горсть пыли и травяного сора. Но голос геодца, негромкий и четкий, не потерялся в ветре.

   - ...Секены тоже проходят две стадии развития. Первая, стадия роста, еще не подходит для размножения паразитов, но вызывает переход личинок во второй возраст. Это резко увеличивает способность к телепатии у носителей, как правильно догадался Франческо. Все ваши вундеркинды с рано проявившимися способностями побывали на планетах с молодыми секенами. Что касается личинок, то они снова ждут, пока секен не созреет и не начнется цветение. Почуяв цветущий секен, личинка проходит третий метаморфоз. Затем перелинявшая нимфа покидает промежуточного хозяина и заражает секен, парализуя его нервную систему и направляя метаболизм на свои нужды. В секене она растет, жиреет, и, наконец, из нее вылупляется взрослый паразит, который откладывает яйца. Цикл завершен.

   Геодец мог бы с тем же успехом заткнуться. Марк все уже знал и сам. Мозгом, расширившимся, казалось, до пределов этого мира, он впитывал и обрабатывал пикабайты информации ежесекундно - от писка полевой мыши до коловращения ветров над полюсом и пульса магмы в огненном сердце планеты. Он видел не зрением, как в ответ на призыв мальчишки над горизонтом вспухают медленные электромагнитные дуги, лепестки огромного цветка. Он чувствовал биение всеобщего ритма, музыку цветения, несколько нот из которой случайно досталось викторианцам. Это магнитная пульсация, непрерывная, поднимающаяся на ионосферную высоту и опадающая до самого железного ядра, завораживала. Он знал все о полевой природе секенов, о том, что маленькая людская колония вступила в симбиоз с невероятным планетарным организмом - и, может быть, через тысячу лет потомки Нарайи и вправду научились бы говорить с секенами на их языке. Им просто чуть-чуть не хватило времени - ведь биология всегда отстает, эволюция вида измеряется не столетиями. А у Салливана времени не было вовсе. Ему хотелось грызть и кусать, вгрызаться и впитываться, расти, расширяться, контролировать и подавлять.

   - Зачем?.. - прохрипел он.

   Единственным центром спокойствия, зрачком бешеного планетарного смерча, закрутившего птиц, скалы, ветры и облака, оставался голос Ван Драавена.

   - О, конечно, не затем, чтобы вы сожрали секен. Я хочу, чтобы вы взяли контроль над этой тварью. По крайней мере, попытались. Вы сможете контролировать паразита, а паразит будет контролировать секен. Видите, как все просто. А если вам не удастся, я успею вас остановить.

   На пальцах священника вновь тускло блеснул металл. Он просто проломит мне череп, понял Салливан, но мысль его ничуть не взволновала. Ему казалось, что с него живьем сдирают кожу, что тонкие нити просачиваются сквозь поры, сквозь роговицу глаз, пробивают дорогу, тянутся, тянутся, чтобы впиться и не пускать.

   Он закричал, завыл, как умирающая собака.

   - Возьмите себя в руки. Вы можете это контролировать.

   Голос Ван Драавена перекрывал и песню секена, и рев урагана.

   - Если бы не могли, я бы давно выпроводил вас с планеты. Сконцентрируйтесь.

   - Помогите! - провыл Салливан.

   - А я чем, по-вашему, занимаюсь? Но вы сами должны его удержать.

   - Что?!

   - Сами, Марк, сами. Я видел - у вас достаточно силы воли и упрямства. Это существо - часть вас. Оно жило в ваших генах, в генах ваших предков, может быть, тысячу поколений. Теперь предстоит решить, кто из вас хозяин - вы или оно. Поверьте, наконец, в себя. Я же в вас верю.

   Он говорил так спокойно, словно читал лекцию в университете. Так, как говорил у доски отец Франческо, там, в просвеченном солнцем классе. Пыль секла лицо Марка, срывая остатки человеческого, в клочки раздирая память. Крест шатался. Салливан знал, что у лезущей на волю личинки нет ни хитина, ни жвал, что это переплетение сложных разночастотных полей - но ему все казалось, что из груди высовываются блестящие черные сяжки в пятнах крови и в сизой пленке внутренностей.

   - Это первый секен из кластера. Скоро созреют его братишки и сестренки, потомство старой секеньей матки. Мне нужен способ контроля над цветением.

   - Я не могу его удержать!

   - Вы и не пытаетесь.

   Холодные слова, холодный блеск металла.

   Геодец врал. Марк пытался, он изо всех сил пытался удержать то, что рвалось изнутри - но тварь была в тысячи, в миллионы раз сильнее. Она тысячелетиями наблюдала за дедами и прадедами Марка, лениво поджидала, поводя усиками, она всегда была с ними, от кровавых судорог рождения до шелеста сыплющейся на гроб земли - и сейчас тварь намеревалась для начала потребить то, что было Марком, чтобы собраться для последнего рывка. Марк швырял в эту прорву все, что нашлось под рукой: страх, ненависть, боль, рассветы, закаты, улицы, дома, лица, лица, лица... тварь глотала и требовала еще.

   Наконец, у Марка осталось последнее.

   Россыпь огней над рождественским катком.

   Девочка танцует под музыку из "Щелкунчика".

   Картинка полоскалась на ветру, лопалась, расползалась под пальцами, но Марк держался за этот клочок памяти из последних сил.

   Девочка на льду.

   Светлые волосы разлетаются.

   Из простуженного динамика льется "Вальс цветов".

   Лепестки планетарного цветка распускаются, приоткрывая беззащитную мякоть.

   Ритм становится все лихорадочней.

   Впиться и грызть.

   Рвать и кусать.

   Истошное биение пульса.

   Это поет секен или надрывается его собственное сердце?

   Спасения нет.

   Спасения не было никогда.

   Светлые глаза, сощурившись, приблизились.

   - М-да, - констатировал голос, все такой же спокойный, но уже несущий нотку разочарования. - Похоже, я в вас ошибся. Что ж, я тоже иногда ошибаюсь. Вы намного слабее, чем мне показалось... а жаль. Считаем этот проект закрытым.

   Лицо геодца было так близко, что Марку захотелось вцепиться в него зубами. Вместо этого он поймал взгляд чужака и швырнул вперед все то, что было им, Марком, и все, что было тварью, тысячи, миллионы нитей, самые крепкие в этой галактике "узы". Прозрачные глаза расширились, в них мелькнуло изумление... и Марк провалился.

  

   На пустоши горел костер - синеватое негреющее пламя. Луна закатилась, исчезла и церковь - ведь нельзя же было считать церковью поросшие мхом развалины? У костра перед развалившейся церковью сидел человек. Сидел, чертил в пыли лезвием ржавой катаны.

   Когда Марк подошел, человек поднял голову.

   - Я вижу, ты обдумал мое предложение?

   - Обдумал, - сказал Марк, и тоже присел на корточки у костра.

   Со времени их последней встречи человек нисколько не изменился, но Марк сейчас видел - или просто знал - что обладатель ржавого меча намного старше геодца. Возможно, он старше и самой этой безвидной равнины с тенями холмов у горизонта.

   - Что же ты решил?

   - Я согласен, - медленно ответил Марк. - Но сначала я хочу знать, кто ты такой.

   Человек пожал плечами.

   - А я своего имени и не скрываю. Ты можешь звать меня Эрлик Владыка Мертвых.

   - Значит, я уже умер?

   Эрлик Владыка Мертвых усмехнулся.

   - Еще нет, но мой сынок тебя основательно потрепал. Смотри, у тебя даже тени не осталось.

   Марк оглянулся. Тени он, действительно, не отбрасывал. Зато тень сидящего у костра была черной, густой, чернее лишенного звезд и луны неба. Тень подрагивала - то ли от неспокойного пламени, то ли была в ней и собственная жизнь.

   - Это не он. Не твой сын. Это другое.

   Эрлик поднял на собеседника отливающие белизной глаза.

   - Ты уверен?

   - Я ни в чем уже не уверен.

   Человек с катаной поднялся и встал у костра.

   - Итак. О чем ты хочешь меня попросить?

   О чем может попросить умирающий?

   - Дай мне силу. Не дай мне погибнуть от этой твари, и я убью его.

   Эрлик покачал головой.

   - Больно ты скор. Не так-то просто это сделать. Оборотня можно убить лишь серебряным мечом, а меч у лисы.

   - У какой еще лисы?

   - У девятихвостой. В мире, который вы называете Новой Ямато.

   - Я достану меч.

   - Как бы тебя самого сперва не достали. Жидок ты, братец.

   Владыка Мертвых склонил голову к плечу и окинул Марка критическим взглядом. Неужели и здесь не дождаться помощи?

   - Я бы отдал тебе свой меч, - после минутного раздумья произнес Эрлик, - только ты его не удержишь. Вот разве что тень меча. Так ведь у тебя и тени нет, кому же ее держать?

   В насмешке явственней проступило семейное сходство, и Марк обозлился.

   - Не издевайся. Я же вижу, что ты что-то придумал.

   Не отвечая, Эрлик вытянулся и резко чиркнул у себя под ногами лезвием ржавого меча. Марку послышался отдаленный крик. Крикнуло - и замолчало. Тень черным комком скрючилась у ног Владыки Мертвого Царства.

   - Позови ее.

   - Что? - оторопел Марк.

   - Позови ее любым приятным тебе именем - и она станет твоей.

   Марк смотрел на тень. Она походила на карлика, маленького черного карлика под черным зонтом. Оле Лукойе из сказок Миррен. Когда-то, трехлетним малышом, Марк заболел скарлатиной. Об этой болезни давно забыли, но бациллы, как выяснилось, еще таились по дальним деревням. Марк подхватил скарлатину во время поездки к дедушке. Миррен примчала его в город, и Марка вылечили на следующий же день - но он помнил ночь в дедушкином доме, когда к постели подбиралось жгучее, красное. Марк метался и звал. Приходил добрый черный карлик, укрывал его прохладным зонтом - и красное отступало, пряталось в щель за потолочными балками.

   - Оле, - позвал Марк. - Оле, иди ко мне.

   Тень радостным щенком метнулась к его ногам и улеглась там, словно от века не знала другого хозяина. Что-то изменилась, хотя Марк пока не понял - что.

   Он взглянул на стоящего у костра.

   - Как же ты теперь без тени?

   Владыка Мертвых усмехнулся усмешкой своего сына и ответил:

   - Я сам себе, Салливан, самая черная тень. И, кстати, забыл предупредить... Оле придется кормить.

   - Чем?

   Усмешка Эрлика стала шире. Сверкнули мелкие белые зубы.

   - Он сам тебе об этом расскажет.

   Развернувшись, Владыка Мертвых закинул катану на плечо и тяжело и мерно пошагал вглубь своего непроглядного царства. Салливан остался сидеть у костра. Откуда-то он знал, что должен дождаться, пока прогорит огонь.

  

  

   Интерлюдия. Допросная

  

   Лучше всего ему почему-то удавался кровосток. Нет, были здесь и железные скобы для факелов, и мокнущий от вечной сырости камень, и уродливый скелет дыбы. Но кровосток - узкий, заполненный бурой и густой жижей желоб - получался особенно реальным. Можно пощупать его склизкие стены, ощутить запах, сладковатую вонь падали и кислый привкус железа, можно окунуть пальцы в густую и липкую гниль на его дне. В буром канальце отражалась луна, до половины скрытая земной тенью. Или даже две луны, две лунные половинки. Будем щедрыми.

   Одновременно, не зрением, он видел, как ежится за стенкой - которая и не стенка вовсе, а металлопластовое окно - секретарь, и как ухмыляется ко всему привычный Висконти.

   Марк открыл глаза. Конечно, не было никакого кровостока. Была серая комната в одном из многих подвальных помещений Замка. Было кресло с высокой спинкой, в котором сидел следователь, и два стула для арестованных. Следователь - он, Марк. Допрашиваемые - две личных "заглушки" лемурийского посла.

   Старший действительно выглядел старым: первый старый геодец, встреченный Марком. На костистый лоб свешивались седые пряди, и вся его длинная фигура казалась какой-то пыльной, словно геодец целый век просидел под камнем. Лишь прозрачные глаза смотрели ясно. Второй, значительно младше, таращился испуганно и походил на первого, как сын походит на отца. Они и были отец с сыном. Вышли они из-под камня, щурясь на белый свет... Можно ли использовать их родство, Марк пока не знал.

   - Вы хотели меня видеть?

   В глухой подвальной комнатке и голос прозвучал глуховато.

   Марк два с половиной года не вел допросов. После первых трех или четырех сеансов он с помощью ментоскопа записал для Висконти мультичастотный сигнал, взламывающий "заглушки", и устранился от следствия. Слишком уж притягателен становился всплывающий из подсознания образ пыточной камеры - до того, что выступал из плотного сумрака под веками и заполнял серую комнату, и тогда геодцы начинали кричать... это не я, твердил Марк. Не я, а Оле. Хорошо, когда все дурное можно списать на собственную тень.

   Висконти хвастался, что с помощью "дудочки Салливана" взломал около двухсот "заглушек", накрыв обширную сеть лемурийских агентов. Лемурийцы доверяли своим "заглушкам". Геодцы молчаливыми и верными тенями следовали за хозяевами, спасая от вечного, невидимого присутствия викторианских психиков, а еще доставляли послания - те, что не доверишь почте и ИНК-граммам. Обычные методы допроса на "заглушек" не действовали, и до появления Марка в стане Висконти викторианские контрразведчики оставались бессильными. С помощью "дудочки" Висконти обнаружил, что лемурийская сеть частично перекрывается с агентами магистра Вачински, и последнее немало позабавило генерала. Но с этими двумя геодцами что-то было не то.

   "Мы их вывернули, - сообщил генерал по дороге в допросную, - и - ничего. Только какие-то облака, красные, как мясо". Живописный образ. Геодцы не поддавались взлому и требовали Марка Салливана. Марк Салливан явился, хотя и без малейшей охоты.

   - ...Вы хотели меня видеть?

   Без слова, оба геодца вскочили с отведенных им стульев и распростерлись на полу. В лицо Марку дохнуло неприятным призрачным ветерком. "Аура", предвестник припадка. Нехорошая сегодня ночь, а ведь он обещал навестить старого сенатора и Лаури. Совсем нехорошо...

   Секретарь за фальшивой стенкой качнулся к окну. Он ни разу не видел падающих ниц геодцев.

   - Мы шли долго, - проскрипел старший из допрашиваемых. - Мы пришли, чтобы разделить твою ношу и облегчить ее бремя. Мы твои верные слуги, Либератор.

   Глаза секретаря медленно полезли из орбит, и даже Висконти выглядел озадаченным. Марк подумал, что должен бы удивиться. Два черных геодца на полу, как тени от двух тощих восклицательных знаков - да, это обязано удивлять. К сожалению, после одного неприятного инцидента, включавшего ванну с холодной водой, бритвенное лезвие и сожженное антикварное кресло, Марк напрочь утратил способность удивляться. Любопытства два полоумных геодца у него тоже не вызвали. Устало прикрыв глаза, Салливан произнес:

   - Вы сильно облегчите мою ношу, если подробно расскажете, как лемурийский посол Лионель Фон Бьюлик и средиземноморский магистр Карел Вачински злоумышляли против Земной Конфедерации и ордена викторианцев.

   Геодцы продолжали валяться на полу, словно оглохнув.

   - Встаньте, - повысил голос Марк. - Встаньте и говорите.

   Геодцы, сначала младший, а затем, с его помощью, и старший, поднялись с пола. Они заговорили, и говорили долго.