Был осенний день семьдесят девятого. От кипевшего чайника запотели стекла, и мать, привстав с табурета, открыла форточку.
Отец вдруг сказал: "А ведь ты увидишь третье тысячелетие..."
Я стоял у окна, ковыряя в столешнице сухой чернозем, и думал, что за горизонтом места гораздо больше, чем можно себе вообразить.
Повышая голос, отец заговорил о будущем, словно заблудившийся пастырь, ободряющий спутников. В паузах он тихо улыбался, а я слушал и верил, что увижу золотой век, который наступит с неотвратимостью календаря. Меня разморило, мысли уводили все дальше от нашей кухни, скрипы которой я давно изучил, от столбов нашей жизни, в таинственное, лучезарное завтра, которое суждено моему поколению.
Отец говорил все тише, и вдруг кулаком захлопнул форточку.
"Теперь, - рассмеялся он, увидев, как я вздрогнул, - ты запомнишь наш разговор..."
Через два года его не стало.
Через двенадцать - страны, в которой мы жили.
А я живу, чтобы перебирать в памяти рухнувшие надежды.
Время передвигает всех по шагреневой коже, и теперь, когда в слезящемся паром окне одинокие галки чертят небо, мне кажется, что завтра уже не наступит.
Переселение душ обрекает нас на вечные странствия, вера в бесконечные метаморфозы делает нашу судьбу более одинокой, чем она есть.
Ведь метемпсихоза означает забвение, отказ от прошлого, отречение от несбывшегося.
Я хочу быть всегда с тем холодным, осенним днем, когда мог безнаказанно мечтать.