Эта книга попала ко мне без обложки, унесшей имя ее автора. Тем удивительнее показалось мне ее содержание.
Действие разворачивается параллельно в трех временах и на двух континентах. Современному писателю детективного жанра, случайно попадается статья, опубликованная в "Nature" за 1916, в самый разгар войны. Это комментарии некоего Нормана к тексту восемнадцатого столетия, которые содержат в качестве ссылок и фрагменты исчезнувшего ныне оригинала. Из них писатель узнает, что обнаруженная Норманом в архивах мореходной компании рукопись принадлежит перу Джека Уорфилда, наиболее деятельного президента "Уорфилд и Ко", и относится к периоду его экспедиции в selva oscura верхней Амазонки. Его необычное сообщение, как передает Норман, адресовано отцу. Однако, разоблачения Нормана, уверяющего, что это послание не более чем "сказка бочки", как выражались в эпоху парусников просоленные моряки, вызывают у писателя сомнения, приведенные доводы кажутся ему малоубедительными. Таинственные события, произошедшие на Амазонке двести лет назад, изумляют его, и он решается на собственное расследование. Его источники - это старый журнал, семейные хроники Уорфилдов и биография самого Нормана. Используя их, он собирается по возможности воссоздать утерянный текст и выдвинуть иную версию, пока лишь им смутно угадываемую.
Таково содержание первой главы романа, к концу которой читатель понимает, что писатель - и есть автор лежащий перед ним книги, а рассказанная история - это история замысла. Его вторая глава представляет, по сути, вспомогательное отступление, где выдержки из истории дома Уорфилдов составляют ретроспективный анамнез героя, жившего в восемнадцатом столетии. Почти физическое неприятие юным Уорфилдом капиталистического прагматизма, его упрямое нежелание стать преемником на посту президента и ряд других симптомов интерпретируются автором как проявление психастении. Постепенно он убеждается, что протагонист был скован страхом действия, типичным признаком меланхолии, усилившейся после неудачной помолвки, которую расторгло вмешательство отца. Конфликт вспыхнул приблизительно за месяц до поспешного отплытия в Южную Америку.
Следовательно, рассуждает автор, отправляя сына в столь рискованное путешествие, старший Уорфилд надеялся трудностями исцелить его меланхолию. Такова истинная цель плавания, а вовсе не коммерческая, как утверждает Норман. Быстрое же согласие героя, его удивительная покорность расценивается как бегство, и вот уже фрегат, принявший на борт Джека Уорфилда, выходит из дуврских доков.
Дальнейшее построение сюжета облечено в форму полемики автора с Норманом, сквозь призму которой просматривается ход событий в заново изложенной рукописи Джека Уорфилда. Продиктованная скудостью источников, такая манера ставит читателя на место опоздавшего и теперь напряженно вслушивающего в саркастические реплики оппонентов. Пятьдесят посвященных этому страниц - центральное, связующее героев, звено повествование - информирует его о следующем.
Завязкой интриги служит столкновение в джунглях, среди алых цветов ватника и гибких лиан, с индейцем, причина столкновения - шафрановый тукан, сраженный одновременно пулей и стрелой из духовой трубки. Охвативший Уорфилда испуг, исчезает после неожиданной фразы: "Успокойся, англичанин, во всяком случае ружье тебя не подведет..." Он пробует обратиться к туземцу на английском, французском и языке тупи, но тщетно. Тогда вдоль русла реки он следует за ним вглубь джунглей и его путешествие растягивается на недели. "Достаточно взглянуть на карту, чтобы убедиться: маршрут "от устья Жауари вверх, через территории кровожадных мажерона", по которому шел сэр Уорфилд, составляет сотни миль. Почему бы ему в таком случае не достичь и Луны?" Этот отрывок иллюстрирует стиль романа: внутренние кавычки в нем цитируют Уорфилда у Нормана, а внешние - самого Нормана. "Но изменение географии - слишком нарочитая фальшь, - опровергает в следующем абзаце Нормана автор, - оно лишь прозрачно намекает на бессмысленность розысков"
Невозмутимость туземца, тотем змеи, отмечающий его принадлежность к дремучим каннибальским племенам, таинственное приключение с аллигатором, который пятится от его жеста, и, наконец, открывшаяся взору деревня у подножия глинистого плато служат прологом к основной теме - теме Лэзидримленда - утопической общины, куда попадает герой. Ее название придумано Уорфилдом в первые дни пребывания и, по его признанию, не совсем удачно. Обитатели деревни описаны им, как еще один латиноамериканский naturvolk. Уорфилд рисует жизнь иеху, причем их быт выглядит утрировано даже на фоне свифтовских персонажей. Лишенные зачатков иерархии, они представляются первобытнее самой первобытности. Но они - иеху добровольные или дикари от разума. Анархия, как выражение индивидуализма, отказ от объединяющей символики, как первого шага, ведущего к ужасам государственности, сведение к минимуму общения, забвение слов, разрушающих внутренний мир, признание языка инструментом манипуляции, что, в частности, приводит к его отмиранию, табу на претворение любых изысканий, необратимо вызывающих и негативные последствия, - все это параграфы местной конституции. Развитие уподоблено ею серии шахматных цугцвангов, позиций, когда любой ход ухудшает положение. Считается, что эволюция кончается крахом, избежать которого можно лишь, застыв на ее примитивной стадии, - устраняясь, не вмешиваясь, созерцая. Это перекликается с восточным принципом "недеяния", но здесь искусственный запрет, противоречащий жажде деятельности, породил головокружительный феномен: третье, пограничное сну и яви состояние психики. Рождение гигантской коллективной галлюцинации избавило лэзидримлендцев от деградации, к которой неминуемо бы привел запрет на деяния. Усилиями поколений в этой эфемерной бездне создан мир бесплотных образов, в отличие от снов и реальности, управляемых. Боги, создавшие себе подобных, сотворившие слепки, копии, призрачных игрушек, над которыми ставятся социальные, технические и прочие эксперименты, они застрахованы от выбора, они не разделяют нашей трагедии. "Мы существуем лишь в одном из вариантов будущего, - поясняет Уорфилд, - они - во всех сразу. - И далее: "Их способность возвращать события - это победа над временем..."
Боль прогресса оторвана от бытия и перенесена в гипнотическую даль. Революции, войны и другие общественные катаклизмы, кардинально меняющие облик их "третьего" мира, не затрагивают размеренную жизнь общины. Только иногда посреди стрекота цикад и пения колибри вспыхнет вдруг пальма, как отголосок неудачного сценария: гибели "третьего" мира в атомном кошмаре; или ни с того, ни с сего в чьем-нибудь доме появятся железные сигарообразные предметы, начиненные смертью. Уорфилд пишет, что его новые сограждане "препятствуют подобным метаморфозам: возникающие предметы безжалостно ими уничтожается".
"Это мы, как слепые, бредем наугад, покорные Случаю, который зовем Судьбой, - рассуждает Уорфилд. Обреченные на вечное перепутье, мы сознаем не столько свою ответственность, сколько бессилие, потому что не видим ни настоящего, ни будущего, а только прошлое - и это цепь ошибок... Обстоятельства гонят нас по колее, с которой уже не свернуть, и нам остается верить, что впереди пьедестал, а не пропасть... Они же, страшась капризов будущего, гарантируют его, они топчутся на месте и одновременно движутся во всех направлениях..."
На заре общины появилась ересь, посягавшая на принцип непретворения. Утверждалось, что цивилизация не всегда тупик, что социальные идеи должны выливаться в переустройство колонии, а технические - облегчать борьбу за выживание. Но ересь не привилась, а ее приверженцы, согласно преданию, откочевали на запад. Уж не их ли потомки, иронизирует Уорфилд, встретились там с мечами конкистадоров?
Таким образом, Лэзидримленд не уставшая, закатная цивилизация, но цивилизация, избравшая совершенно иной путь, на котором нет места крысиной гонке прогресса. Если мы только ждем совершенства, то для Лэзидримленда оно уже наступило. Вот почему его затерянный рай Уорфилд называет родиной своей души, вот чем объясняет он решение навсегда проститься с меловыми берегами Англии. "Я всегда чувствовал неприспособленность в наших узаконенных джунглях и проклинал роковую ошибку, в результате которой там оказался. Хвала провидению, направившему меня сюда! Здесь я познал счастье..."
Такова парафраза третьей и четвертой глав романа, где автор, опровергая мнение Нормана, считает рукопись Уорфилда документом, подтверждающим существование Лэзидримленда.
Однако, Джек Уорфилд вернулся - и это ultima ratio Нормана, - женился на знатной богачке и добился репутации самого энергичного президента Компании. Именно он заключал выгодные сделки, получая подряды у Питта, именно его корабли торжествовали при Абукире. Быть может, ему наконец открылась звериная красота Необходимости? Быть может, он полюбил действительность, где ошибаются только раз?
И тут автор в духе средневековых мистиков выдвигает версию о раздвоении Джека Уорфилда. Действительно, если он, как следует из его признания, решил остаться в Америке, то какой смысл в рукописи? Кто доставит ее в Англию? Значит, ему было очевидно, что ее вручит другой Джек Уорфилд, его двойник. Интересно, каким объяснением он сопроводил ее? Быть может, назвал фантазией, посещавшей его в каюте долгими атлантическими ночами. Судьба же настоящего Джека Уорфилда остается неизвестной.
Хотя кто из них настоящий?..
Еще одним подтверждением своей версии автор считает исчезновение Нормана после выхода его статьи. Последний раз его видели в Макапа, в устье Амазонки, далее следы его теряются.
В эпилоге писатель так же проявляет желание бросить опостылевший ему жестокий мир и отправиться на розыски утопической колонии, и читатель понимает, что речь в романе шла не о трех героях, связанных нитью сюжета, а об одном, уставшем маршировать вместе с остальным человечеством и с тех пор бредущем в одиночестве сквозь толщу времени, путаясь в лабиринтах злого, искривленного пространства.