Речь пойдет о "Dreaming" (сновидение или лучше - состояние сна*), новелле опубликованной им в 1979 году, незадолго до смерти, и теперь незаслуженно забытой. Она примечательна во многих отношениях. В том числе и тем, что появилась на свет уже после сборника Данлопа "Philosophical Essays on Dreaming", казалось, положившему конец страстям, с незапамятных времен бушевавшим вокруг этого вопроса.
В трактате Чжуан-цзы сказано, как однажды китайский философ увидел во сне бабочку и, проснувшись, долго решал, то ли он видел бабочку, то ли теперь спящая бабочка видит его во сне. Картензий, сидя у камина, вспомнил, что однажды видел все это во сне: и себя, и свои мысли, и жар из камина. Это воспоминание заставило его подумать: а что если он лежит теперь в постели и ему просто снится, будто он размышляет, сидя у камина. Этот случай описан в его "Первом размышлении", где есть такая фраза: "Я вижу, что не существует никаких определенных указаний, опираясь на которые, мы смогли бы ясно отличить явь ото сна". Нечто схожее утверждает и Рассел, рассказывая, как переживал во сне видение разрушенной церкви, и что переживание это было внутренне неотличимо от того, как если бы он видел картину наяву. "Также мне часто снится, что я проснулся. Действительно, однажды я видел сон об этом сто раз на протяжении одного сновидения, - пишет он, и далее: - Я не верю, что сейчас я сплю, но я не могу доказать, что я не сплю".
Тема "Dreaming" перекликается со сказанным, ее также наполняет дух этого древнего, как мир, сомнения. Как и любому художнику, Далглишу присуще стремление к тайне, но нигде это влечение не проступает с такой силой, как в этой незначительной по объему вещице. Создавая атмосферу интеллектуального триллера, мистификации в ней убедительно реалистичны, а глубокая метафизика перемешана на ее страницах с обыденностью не менее тщательно, чем испанская и креольская кровь в жилах ее автора.
Мне кажется, что замысел Далглишу навеяли ленты нашумевшего некогда Бунюэля, те эпизоды, где его герои пробуждаются в чужом сне, оказываясь заложником чужой фантазии. Далглиш тоже использует вложенные друг в друга сны. Но если у Бунюэля матрешка из снов двухрядна, то Далглиш удлиняет ряд до трех. Впрочем, с не меньшим основанием, отправной точкой Далглишу могла послужить китайская книга ХVIII века "Сон в красном тереме", роман Потоцкого "Рукопись, найденная в Сарагосе" или одна всем известная ночь Шахерезады.
Его оригинальное произведение состоит из трех миниатюр, историй, вложенных в уста сновидцев. Повествование ведется от первого лица, но главный герой при этом отсутствует: протагонистов трое и они совершенно равноправны. Они безлики, точно вершины равностороннего треугольника, их роли тождественны, а нумерация условна. Подчеркивая их неразличимость, Далглиш лишает своих героев или, лучше, героя привычного имени, внешности, характера. Эта же причина оправдывает его косноязычие, заставляя прибегать к неуклюжестям типа "это тот, который..." или "некто, упомянутый мною в связи с...".
Сценой рассказу служат подмостки снов, его картины - сновидения, его герои - сновидцы и персонажи сновидений. Действие разворачивается стремительно, как и подобает кошмару. Некто (1), чье имя sub rosa**, охвачен тревогой. Ему кажется, что за ним следят. Это походит на манию преследования, он смертельно напуган. Вначале в подъезде мелькает зловещая тень, потом, в смутно брезжащих предрассветных сумерках тень превращается в силуэт, который обретает черты человека в бежевом плаще; его лицо уродует косой шрам. Это - (2), просто номер, потому что примета теряет смысл приметы, если герой неразличим в мире литературных злодеев. (1) подозревает, что (2) хочет его убить. Однако мотивы преступления неясны. Нам намекают на совместные дела в прошлом, на карточный долг, на то, что (1) был нечист на руку и его ждет расплата. Герой знает все же больше читателя и пытается скрыться. Сначала в привокзальной толпе, в спешке он не обращает внимания на ее неподвижность, потом в загородном доме, из двери которого торчит ключ, и, наконец, уставший, заслоняется от преследователя сном. Декорации меняются, неизменной остается лишь их условность.
Кажется, что вернулись греческие трагедии с их невозможностью обмануть судьбу. Неясные причины обрекают героя на смерть, от которой тщетно искать спасение. Однако по некоторым штрихам - мизансцены скупо обставлены, а в описаниях иногда проступает карикатурная неестественность, - можно догадаться: это сон. Когда в обезлюдевшем трактире убийца настигает жертву, запустив руку в карман плаща, читатель уже подготовлен к развязке: сейчас протагонист, то есть (1), очнется.
Но это нехитро приготовленная версия - ложь.
Видение исчезает, потому что пробуждается не (1), а (2). И все переворачивается: страхи жертвы оказываются страхами убийцы, бегство - преследованием. Быть может, намекает Далглиш, вот так же и наши желания продиктованы посторонней волей, а наши ошибки - чей-то тонкий расчет. На этом кончается первая история.
Вторая история связана уже с (2). Пробудившись, он считает, что кошмар вызван усталостью, и, чтобы развеется, отправляется в библиотеку, где читает новеллы неизвестного автора. В том числе и "Dreaming". Текст Далглиша содержит ее парафразу, и она, копируя его "Dreaming", позволяет заглянуть в будущее, проследить за дальнейшим развитием сюжета. Этот ход, заимствованный из театра абсурда, перекликается также с известной книгой Малларме. Время, доселе стремительно разворачивавшееся, тут густеет, застывает, останавливается - неравномерность, присущая, как хорошей литературе, так и сну. Проходит вечность, как вдруг (2) замечает, что его преследуют. Незнакомец напротив внушает ему страх, (2) чувствует исходящую от него угрозу. Он подозревает, что стал жертвой какой-то чудовищной ошибки, но, вспомнив свой сон, понимает, что тот был вещим.
Из библиотеки (2) отправляется на вокзал, потом - за город, события из сна повторяются до мелочей. И повсюду - в скудном мерцании уличных фонарей, в доме с торчащим наружу ключом, в том же опустевшем кафе - его настигает (3), и здесь также ощущается бессмысленность происходящего, свойственная сну. Финал легко предугадывается. Он такой же: сновидец оказался сновидением, кукольник - марионеткой. Только роли чуть смещены: (2) превратился в (3), сон которого и стал содержанием второй истории. Первый же сон оказывается сном во сне.
Так сплетаются звенья новеллы, постепенно проступает ее шифр. Третья история детально совпадает с первыми. Она начинается пробуждением (3), а в уже поднадоевшей погоне роль "убийцы" играет некий посторонний, злонамеренный инкогнито - все тот же плащ, шрам, все тот же оставленный в наследство реквизит. Чтобы не утомлять, Далглиш сокращает описание. Приученный аналогией, читатель ждет пробуждения этого крайнего в веренице сновидцев. И дожидается. Очнувшись, фигурант обрывает и этот сон.
Однако Далглиш, который все чаще привлекает в свое повествование иносказания, намекает, что и это пробуждение не есть пробуждение de facto. Оно, как догадывается читатель, лишь пробуждение во сне первого из героев, его мимолетное пробуждение к другому, более глубокому сну. Сон этот будет совпадать с прежним, и все же не будет ему идентичен. "Так разнятся капли Гераклитовой реки", - передает где-то в прощальных абзацах эту мысль Далглиш. Змея, схватившая хвост, его конструкция заставляет, таким образом, вечно блуждать в лабиринте снов, разрастающемся при новых прочтениях.
На публикацию "Dreaming" критика отозвалась - как и всегда в случае появления чего-то значительного - рядом осторожных недомолвок. Обнаруживали здесь и причуду подтачиваемого старостью ума, и запоздалые претензии, а последнее редко прощается. "Шокировать, - пожалуй, единственное назначение монстра, выползшего из-под пера Далглиша", - писали в обычно сдержанном "Литературном приложении к "Таймс"". Кто-то, услышав здесь отзвук некогда модных доктрин Джона Данна, поспешил причислить "штучку" к архиву литературных экспериментов; кто-то увидел здесь пародию, кривое зеркало постмодернистской невнятицы, эхо Кафки и готических романов Гофмана.
Но истина представляется мне в другом.
Писать - значит отражать мир, и Далглиш, опираясь на метафору сна, отразил непостижимость явленного. В круговороте событий он увидел нас фрагментами причудливой мозаики, заложниками ее неведомой симметрии.
* Возможно, названием Далглиш обязан одноименной книге Нормана Малколма. (Malcolm N. Dreaming , 1959).