"Во снах время течет в обратную сторону, а когда оно встречается со временем, текущим наяву, рождается пророчество" - подумал Митрофан Драч, и ему стало не по себе. Близилась полночь, сквозь дырку в заборе проглянула луна...
Одни рождаются с зубами, другие - в сорочке. Драч родился с отметиной постороннего, и его родимое пятно стало для него путеводной звездой. Он жил один так давно, что уже не помнил лиц близких. Словно фотография в рамке, он пребывал среди привычных вещей, занашивая рубашки до дыр, и, обрастая бородой, которую брил не чаще раза в месяц. В остальное время Драч писал прозу, не найдя общего языка со своим веком, он затеял с ним переписку. Однако ответа не получал. Да он и не стремился, веря, что каждый писатель сочиняет для единственного читателя - как только он его прочитает, писатель умрет.
Жизнь текла мимо, а Драч сидел на берегу, не ударяя палец о палец. Он верил, что мысли, как ногти, растут и после смерти, записывая их на колене, думал, что любой текст всегда черновик, и складывал исписанные бумажки в шляпы, которые не успевал менять. Ветер таким всегда дует в грудь, и никогда в спину.
"Судьба не копейка, - в карман не положишь", - кряхтел Митрофан, горбясь на стуле рядом с кактусом, который то засыхал, то слезился водой из лейки. И Митрофан, как верблюд в пустыне, научился жевать его колючки, безразлично кочуя по комнате, не встречал ничего, кроме солончаков. Однако с годами у него появилась привязанность, все больше вечеров он проводил в Интернете, и его реальность постепенно делалась виртуальной: далекое в ней становилось близким, а близкое - далеким.
Позапрошлой ночью Митрофан допоздна засиделся в Сети, и ему приснился странный сон. Будто пропал известный писатель, Нафортим Чард, который публиковался в его издательстве. Ни в каком издательстве Драч на самом деле не работал, он давно выпал из гнезда своего времени и, перечитывая пожелтевшие газеты, в которые ему заворачивали хлеб, убеждался, что в мире нет ничего нового. Однако во сне он ломал голову, как вернуть писателя. Отворачивая шею набок, он терся затылком о подушку, перебирая полки в библиотеке кошмаров, пока не вспомнил его последний, еще незаконченный рассказ, который носил аллегорический характер, и ему показалось, что разгадка в нем. Рукописи Митрофан не читал, но видел из нее кусочек со словами "лай" и "Эльвира", и во сне ему пришла мысль привлечь к поискам Интернет. Перебирая узлы, содержащие эти слова, всемирная паутина вывела его на рассказ "Без четверти вечность". "Новый день отделен от старого, - утверждал в нем Нафортим Чард, - завтра может и не наступить, потому что между днями, как между страницами, существует незримая щель". От этих слов Митрофана прошиб двойной пот - в постели сделалась мокрой подушка, а во сне он вытер ладонью лоб, точно открещиваясь от прочитанного. Однако оторваться не мог. "Полночь - опасное время, - водил он по отливавшему голубым светом экрану, - она таит бездну, через которую переходят по мосту в двенадцать шагов. Как слепцы, вцепившиеся в веревку, которую тянет век-поводырь, при этом не разбирают попутчиков, держась суеверий своей эпохи, обливаясь ее общим для всех пСтом..."
"Таков закон мира, и горе его нарушившему..."
"Время, как колесо, заехавшее в муравейник, - возразил Митрофан, шевеля во сне пересохшими губами, - одни оказываются на гребне, другие - под пятой, но все - раздавлены..."
А герой притчи, в котором легко узнается автор, одинокий, как закладка меж страниц, выпускает из рук нить времени. Однажды в полночь, когда волки вздыбливают под луной серебристую шерсть, а стрелки смыкают челюсти на горле циферблата, он срывается с моста в пропасть между днями. Без четверти двенадцать время вручает ему черную метку, и для него начинается обратный отсчет, неотвратимо подталкивающий его к зияющей бездне. Угадывая судьбу, он еще пытается найти выход, но тщетно - бой часов заглушает его отчаянный крик.
Мораль притчи прозрачна: герой обречен, потому что его некому спасать.
Зверя находят по следам, убийцу - по отпечаткам, писателя - по тексту. Прочитав рассказ до конца, Митрофан, как это бывает во сне, понял, где искать Чарда. Так иногда узнают музыку, хотя не слышат ни звука. А затем декорации меняются, фигурками башенных часов выплывают черные монахи, с гусиными перьями за ушами, а за ними, привязав к деревьям коней, разводят костер раскосые варвары - сжигая иконы, они варят мясо. Прогоняя, как прокаженную, луну, небо вдруг делается с овчинку, а воздух покрывают мурашки. Однако Драч не прекращает поисков, и находит писателя у старухи (часто повторяющийся в сновидениях Митрофана архетип вечности), по имени Эльвира, которая натравливает на него собаку. В неверном свете луны та скалит зубы, ее злобный лай разносится по округе.
"Это эпоха, которую вечность спускает с поводка", - понимает во сне Митрофан и, оглохнув от лая, зарывается в подушки.
И все же во сне ему удается спасти Чарда. "Человек вне времени, как слово вне речи", - слышит он его голос, который перекрывает бой часов. Митрофан открыл, было, рот, но вместо ответа широко зевнул...
Проснувшись на матраце со сбитой на пол простыней, он подумал, что из этого сюжета может получиться неплохой рассказ, который и написал часа за три. Он так и назвал его "Без четверти вечность", однако из суеверия изменил в нем слова "лай" и "Эльвира", услышанные во сне.
Сварив кофе, Митрофан надкусил бутерброд и, проталкивая куски сквозь ком в горле, поместил текст на одном из литературных сайтов.
За окном поплыли сумерки, тускло замерцали фонари. Потянувшись, Митрофан собирался почесать кривым ногтем лопатку, когда телефонный звонок пригласил его на вечеринку. "Друзья, как зубы, - проворчал он, не попадая в рукава плаща, - появляются - не успеваешь считать, всю жизнь ноют, а теряются с болью...". Он уже давно предъявлял себя, как фотографию в паспорте, - лишь по требованию, и теперь, сличая, как водитель заблудившегося автобуса, номера домов, гадал, к кому идет. "Это э-э...", - представили его с порога, отведя дальний угол, где он ерзал верхом на стуле, тер спину о дверной косяк и не расставался с бокалом вина. Женщина стареет, когда свыкается с цветом губной помады, мужчина - когда понимает, что последняя женщина в его жизни уже была. Митрофан был еще не стар, но выцвел, как закладка меж страниц, и, когда начались танцы, приготовился подпирать стену.
"Человек - всюду лишний", - находил он утешение в сентенциях, опуская палец в вино и время от времени смачивая брови.
После двух бокалов он уже сосчитал на обоях все пятна и, морща лоб, прилаживался, как незаметнее взять с вешалки шляпу. Но тут появилась девушка в свитере, с сонником подмышкой. "Подержите, - сунула она книгу Митрофану, - будет на чем держать бокал" Девушка смотрела широко распахнутыми ресницами, и от смущения Драч поведал ей про свой сон. "Искусство - сквозняк в темном лабиринте, - закончил он свою историю, украдкой косясь на обтянутую свитером грудь. - Следуя за ним, можно добраться до выхода" Девушка улыбнулась. "Мужчины такие самоуверенные", - проворковала она, касаясь губами его бороды. Он неловко затоптался и, сообразив, что танцует, постарался не наступить ей на ногу. Так, в танце, они вышли на улицу, а потом перепутали дорогу, и Митрофан вместо своего дома поехал к ней. Она жила на окраине, но Драч не успел даже спросить ее имени...
А утром ей пришла мысль. "Послушай, - сказала она тоном, который не терпел отказа, - тебе нужно обязательно повторить все наяву..." Она поднимала у зеркала черные волосы, которые падали из рук, как крылья ворона. Драч заглянул ей в глаза, но ничего в них не понял. "Обратись к Интернету", - пояснила она с легким раздражением, наступая на горло копытцем, и Митрофан, словно в сказке, отпил из вмятины собственную слюну, превращаясь в козу на привязи. Хлопнув по лбу, он прикурил, одной рукой прижимая к столу коробок, а пальцами другой пробежал по клавиатуре, как это делал во сне.
Список ссылок оказался коротким, он содержал всего одну строку - его рассказ, написанный вчера. "Какая я глупая", - засмеялась девушка, в очередной раз взмахнув крыльями волос. Она полагала, что слова из рассказа и сна совпадают. Но Митрофану было не до смеха: он набрал на панели "лай" и "Эльвира", слова из притчи Нафортима Чарда...
"Ты меня подождешь?" - застучала каблуками девушка, собираясь на работу. Драч кивнул с видом человека обнаружившего, что весь день ходил с расстегнутой ширинкой. "Это наяву настоящее лежит на перекрестке прошлого и будущего, во сне у него своя дорога..." - подумал он и, заперев дверь, стал чертить клетки, подставляя в них неизвестные своего уравнения. Во сне события разворачивались в следующем порядке: исчез писатель, разыскивая его, Митрофан натолкнулся на его последний рассказ, слова из которого привели к старухе с собакой. А наяву все развивалось в обратной хронологии: Митрофан задал машине приснившиеся ему слова, и они указали на его рассказ, из которого эти слова были изгнаны, и в который опять прокрались, как воры. Таким образом, сон и рассказ, написанный по его сценарию, поменялись местами, образуя петлю из причин и следствий.
Мир обнаружил вдруг сущность палиндрома, и Митрофан понял, что, распутывая клубок, приближался к зеркалу, в котором "Митрофан Драч" превращается в "Нафортим Чард", что, разыскивая себя, стал героем собственного рассказа.
Для полной симметрии ему оставалось получить известность и исчезнуть.
Клетки постепенно заполнялись, обступая его, как попрошайки в темном переулке, вынимая по частям его "я". Он вдруг вспомнил, что притча из сна была не закончена, а значит, и его рассказ представлял собой черновик. Склеив их, как бумажного змея, Драч почувствовал, что его хвост, будто рука оракула, указывает на него.
"Во снах время течет в обратную сторону, а когда оно встречается со временем, текущим наяву, рождается пророчество", - подумал он, и ему стало не по себе.
Сквозь дыру в заборе проглянула луна, близилась полночь, а девушка не возвращалась. Уперев локти в стол, Митрофан принюхивался ко времени, собирая в кулак его дороги, и чувствовал, как на голове у него вместо волос растут нервы. Забираясь под воротник, страх вытянулся, как тень на закате, а мысли стали короткими, как бабье лето. Сунув ручку за ухо, он прошелся по комнате и только к пятому шагу сообразил, что его рассуждения не стоят ломаного гроша. Ведь из них выпадало промежуточное звено - не было ни старухи, ни ее собаки. Настенное зеркало отразило его улыбку, он провел пятерней по голове - у него опять росли волосы. И тут его взгляд упал на дамскую сумочку из крокодиловой кожи. Щелкнув замком, Митрофан опустил в нее руку, при этом заколка, как собака, укусила его за палец, и, цепенея от ужаса, вытянул из бокового кармана черную метку - клочок бумаги, на котором значилось единственное слово: "Эльвира".
Было без четверти двенадцать. Он стоял с пером за ухом, а эпоха за окном жгла иконы, чтобы варить на огне мясо. И тут Митрофан Драч понял свою трагедию - его было некому спасать.