Это история о бунте.Бессмысленном бунте против заложенных в детстве ценностей.Это история об их переосмыслении, совершённом на закате жизни, а потому бессмысленном вдвойне. Это история о преображении. Трагичном и прекрасном.
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ
Произошла, вероятно, какая-то ошибка, и Александру Т., которому перевалило за пятьдесят, предложили снова пойти в школу. Утром, когда он явился на работу, его вызвал начальник. На всякий случай Александр Т. прихватил папку с отчётами и, поднимаясь по лестнице, гадал, зачем понадобился. Перебрав с десяток причин, он не остановился ни на одной, и, потоптавшись у кабинета, постучал в дверь. Сидевший за столом начальник встретил его кивком, отчего узкий галстук, подобранный в цвет пиджака, легко дёрнулся. Не приглашая Александра Т. сесть, он сразу изложил суть дела.
- Считайте это командировкой, - с каменным лицом закончил он. - Оклад вам, естественно, сохранится. А, возможно, будут и премиальные.
Александр Т. проглотил слюну.
- Но что мне делать в школе?
Пожав плечами, начальник уткнулся в бумаги. Стало слышно, как за стенкой тикают часы. Александр Т. застыл, зажав подмышкой папку с отчётами. Видя, что он не уходит, начальник встал из-за стола и, подойдя, взял его за пуговицу пиджака.
- Это из отдела социальных исследований, - зашептал он, будто их могли услышать. - Может, эксперимент какой. А может, недоразумение. Конечно, вы можете отказаться. Но они настроены очень решительно.
- Иначе меня уволят?
- Поймите, у меня распоряжение. Лучше вам согласиться.
Александр Т. взял в руки промокшую от пота папку.
- Но почему я?
- Вы у нас старейший сотрудник. Возможно, поэтому.
Т. провёл ладонью по лбу.
- И сколько продлится командировка?
- На этот счёт указаний не поступало. Если что-то проясниться, я вам сразу сообщу.
Т. чертыхнулся. Как всегда в присутствие начальства - про себя.
- И когда мне туда приходить?
Т. произнёс "туда", избегая слова "школа".
- Послезавтра. Они подгадали под первое сентября. - Начальник отпустил пуговицу. - А на работу завтра не приходите. Вам надо купить ранец, тетради. - Он отвернулся, пряча то ли улыбку, то ли смущение. - Естественно, всё будет оплачено, но сами знаете волокиту в нашей бухгалтерии.
Т. переминался с ноги на ногу, вцепившись в папку, как в единственную реальность.
- Я подумаю.
- Конечно, у вас впереди целый день. - Снова оказавшись за столом, начальник поправил галстук и тем же движением протянул руку. - Очень советую вам согласиться.
Пожимая скользкую ладонь, Т. подумал, что делает это впервые.
После обеда в институтской столовой, где проглотил сосиски с горошком, которые запил колой, Александр Т. засобирался домой. Он привёл в порядок дела, ответив на письма, почистил компьютер, будто уже решил для себя не появляться здесь завтра. Когда он прощался с сослуживцами, ему показалось, что они смотрят на него любопытством, которого раньше никогда у них не вызывал. Протянув номерок, Т. принял плащ у сонного гардеробщика, но было тепло, и он не стал его надевать, перебросив через руку, а, закрывая институтские ворота, почувствовал на спине пристальный взгляд охранника.
Громыхавший трамвай вёз Александра Т. через весь город. Он, как обычно, смотрел на плывшие мимо дома, в которых за годы изучил все подворотни, на терявшие листву деревья и на сходивших на остановках пассажиров. Многие из них были его постоянными попутчиками, так что им было впору раскланиваться. Но Т. этого и раньше не делал, а сейчас ему было не до этого. Он всё не мог осознать предложенного. Т. ехал до конечной, и уже стал в трамвае старейшим пассажиром, подсчитывая, с каждой остановкой, сколько ему осталось. Хотя знал это наперёд. Он механически разгладил лежавший на коленях плащ, потом достал отчёты и, разложив поверх, пробежал глазами несколько страниц. Он даже сделал несколько пометок, но предложение начальства не шло из головы.
- Садитесь, пожалуйста, - механически произнёс он, уступая место женщине с ребёнком.
Та, поблагодарив, села, взяв ребёнка на руки. Ребёнок поднял глаза на колыхавшийся плащ, едва не задевавший его макушки, а Александр Т. ухватился за поручень, то и дело поправляя пятернёй шевелюру, как всегда, когда нервничал.
"Какого чёрта им надо? - думал он, вспоминая начальника. - "Очень советую вам согласиться..." Ещё бы, сверху, наверняка, давят, а идти же не ему. Тоже мне советчик..."
Дома Александр Т. включил телевизор, но вместо того, чтобы сесть в кресло, стал расхаживать из угла в угол. Будущее для Т. давно перестало быть тайной. Он в точности знал, что случится с ним через день, неделю, месяц. Ничего не случится. Он всё также будет ходить в институт по изучению общественного мнения, в котором провёл четверть века и намеревался досидеть до пенсии, а вечерами смотреть телевизор. В выходные его будет пилить жена, от которой он спрячется, опустив щеколду в своей комнате, а в дни рождения будет получать открытки от жившего отдельно сына. Будущее было неотличимым от настоящего, и это вселяло уверенность. А тут такое. Распоряжение начальства грозило сломать привычный распорядок. Но увольнение, которое бы последовало в случае его отказа, обещало перемены куда более серьёзные. Т. закурил. По телевизору уже показывали его любимый сериал, но он пропустил его, и только к ночи, под стук колотившегося сердца, принял решение. В конце концов, отказаться от командировки можно всегда. Она может оказаться и не такой уж страшной. А через несколько дней всё вообще может разрешиться, и тогда он вернётся в институт. Надо выбирать меньшее из зол А что, собственно, произошло? Он не заболел, не лишился крыши над головой и, слава богу, ещё не потерял работу. Т. расстелил кровать, почистил зубы, улыбнувшись себе в зеркале. По утрам он будет по-прежнему уходить из дома, но вместо работы идти в школу. Какую? Только сейчас он вдруг вспомнил, что на этот счёт не получил указаний. Александр Т. покрылся холодным потом. Как всегда, когда допускал оплошность. Почему он не спросил? Рабочий день давно закончился, но начальник снял трубку после первого же гудка.
- А в какую школу мне идти? - хрипло спросил Т., прикрывая микрофон, чтобы в ночной тишине не услышала жена. И только потом заметил, что не поздоровался.
- Как в какую? - также не здороваясь, устало переспросил начальник. - В ту, которую заканчивали.
Т. хотел спросить, предупреждены ли там насчёт него, но начальник дал отбой.
Значит, в ту же самую. Когда он был в ней последний раз? Лет сорок назад? Даже больше. Школа располагалась по соседству, случалось, он проходил мимо неё, но никогда не вспоминал. Для него это был обычный дом. Дом среди домов. Сложенный из серого кирпича. Пустовавший летом, а весной полный визжавшей мелюзги. Столько воды утекло, с тех пор, как он покинул его стены. И всё же странно, что он не вспоминал его. Перед сном Александр Т. вышел на кухню вытряхнуть пепельницу. Жена стояла у раскрытого холодильника, готовя себе бутерброд.
- Ты много куришь.
- А ты снова ешь на ночь.
- Должны же быть у меня хоть какие-то удовольствия.
Обычный обмен любезностями. Вялый, почти рефлекторный. Они даже не смотрели друг на друга. Выбросив окурки, Александр Т. хотел отпустить очередную колкость, но, передумав, оставил последнее слово за женой. О предстоявшей командировке он ничего не сказал. Ему было немного стыдно, а встретил бы он равнодушный взгляд, на который натыкался последние десять лет.
На другой день Александр. Т. отправился по магазинам, в которых перед началом учебного года царило столпотворение. В отделе школьных принадлежностей он выбирал вместе с молодыми мамами цветные карандаши, ручки и линованные тетради. Он вдруг подумал, что не знает, в какой класс ему придётся пойти и на всякий случай купил букварь. Он также остановился на сером, чтобы меньше привлекать внимание, портфеле, в который аккуратно сложил все вещи, и защёлкнул замок, от чего с того сразу слезла бронзовая краска. И тут на мгновенье ему стало не по себе. Что он делает? Сошёл с ума? Он и правда собирается в школу? А начальник? Неужели и в самом деле считает его способным на это? Он что, игрушка? Нет, он не позволит так к себе относиться! Т. уже хотел зашвырнуть портфель обратно на полку, когда вдруг вспомнил о грядущих сокращениях, о том, что по возрасту, он был первый кандидат. И на работу он уже опоздал, теперь ему наверняка записали бы прогул. А это шаг до увольнения. Т. вспомнил серьёзное лицо начальника. Можно было не сомневаться, в случае отказа ему бы предъявили счёт. Т. вздохнул. Зачем обманывать себя, не явиться в институт утром, означало сжечь мосты. Едва перевалило за полдень, солнце, мелькая в облаках, печатало на асфальте короткие тени. Идти домой было рано, и Т. совершенно не знал, чем заняться. Слоняясь по улицам, он разглядывал витрины, мимо которых проходил раньше не задерживаясь, и представлял, как нелепо выглядит с дымившейся сигаретой и детским портфелем. Он купил газету, в которую тщательно завернул портфель, и со свёртком подмышкой продолжил своё путешествие. Через пару часов ноги сами привели его к школе. Какие-то рабочие, забравшись на леса, заканчивали побелку стен, дверь то и дело открывалась, было видно, что в школе готовились к завтрашнему дню. Т. поднялся по ступенькам, как и сорок лет назад, постоял во дворе, задрав голову на переругивавшихся рабочих, ему хотелось зайти в школу, но он так и не решился.
Всю ночь Т. ворочался в постели, рисуя картины одна ужаснее другой. Наверное, о нём предупредили. А как же иначе, раз начальник заикнулся об эксперименте. А вдруг нет? Такое тоже исключать было нельзя. А может, это розыгрыш? Вряд ли. Его персона, надо признать, была все неинтересна. К тому же начальник, здесь Т. снова вспомнил его лицо, был на редкость серьёзен. Глядя в темноту, Т. терялся в догадках. Чего от него хотели? Выставить его посмешищем было бы слишком жестоко. К тому же для этого требовался сильный мотив. Такой, например, как месть. Но перебрав всех знакомых, Т. убедился, что за последние десять лет никому не насолил. Может, рассчитывали на его отказ, чтобы иметь удобный предлог его уволить? Или подумали, что он не справится с этой командировкой, и тогда - сами видите, возраст берёт своё, - предложили бы уйти по собственному желанию? Во всех случаях, завтра он всё узнает. От него явно ждут какой-то ошибки, и надо быть осторожным. Крайне осторожным. У Александра Т. разыгралось воображение. Он представил, как, стряхнув пять десятилетий, встанет рядом со школьниками, и как недоуменно будут все на него коситься. Только сейчас он в полной мере оценил всю двусмысленность своего положения. Хорошо, если его визит согласовали, но надо было готовиться к худшему. Комкая простыни, Т. долго выбирал линию поведения, и, в конце концов, решил вести себя солидно и таинственно, будто выполнял важное задание. Это давало возможность держать дистанцию. А ещё надо отнестись ко всему как к игре. И не дать себя переиграть. Насколько ему предстоит задержаться в школе? Неделю? Две? Ничего, он продержится. А если станет невмоготу, пойдёт к директору института и потребует объяснений. Он вправе сделать это, в конце концов, он научный сотрудник, и не даст втоптать себя в грязь. Но это на крайний случай, а пока стоило оглядеться, предоставив событиям развиваться самим. Александр Т. попытался вспомнить и тот далёкий сентябрьский день, когда его за руку привели в школу. Тогда было жарко? Или лил дождь? Отвела его мать, или он был с отцом? А может, они были втроём? Александр Т. не мог вспомнить. Он снова и снова представлял, как стоит с букетом, а его стесняет отутюженная форма. Но только представлял. Тот день был наглухо замурован в памяти. Его заслоняли университетские годы, быстрая женитьба, рождение сына, похороны родителей и бесконечная стена одиночества, за которой он оказался. Уснул Александр Т. лишь под утро, зато крепко, и открыл глаза, лишь когда будильник звонил уже повторно, так что ему не хватило времени ни на завтрак, ни на бритьё. Схватив портфель, он выскочил из квартиры, как делал это много лет назад, когда был школьником. Спускаясь на лифте, он причесался пятернёй в зеркале, моргая красными от бессонницы глазами. Всю жизнь Т. провёл в стенах одного дома, сначала перепрыгивая через щербатые ступеньки своего подъезда, потом сходя по ним боком, как каракатица, чтобы не повредить артритных ног, и пока он, как пень, врастал в своё существование, в доме сменилось поколение жильцов. По утрам они стучали каблуками на лестнице, заводили припаркованные у подъезда машины, в которые подсаживали детей. Однако Т. не считал нужным заводить новые знакомства, так что никто не обратил внимания, когда он вместо обычного маршрута к трамвайной остановке, откуда уезжал на работу, свернул к школе.
Было тепло, жухлая листва под ногами ещё не хрустела, а солнце играло на открытых окнах, пуская "зайчиков". По дороге Т. купил цветов - в первое знакомство надо было произвести впечатление. Перед школой грудились родители, державшие за руку детей, и, обойдя их, Т. расположился сбоку, ожидая пока директор закончит приветственную речь. Он опасался встретить кого-нибудь из своих прежних наставников, со страхом посматривая на стоявших рядом с директором учителей. Но от прошлой школы остались только стены, преподавательский состав полностью сменился, и это избавило Т. от необходимости врать. Щёлкнув зажигалкой, он закурил. Кто-то из родителей сделал ему замечание. Т. смущённо раздавил сигарету о подошву ботинка и, не найдя рядом урну, сунул окурок в карман. Пропустив всех, в школьную дверь он вошёл последним и сразу направился в кабинет директора. Крепче сжав букет, постучал в дверь. На вид директор был его ровесником, раскладывая на столе бумаге, он оживлённо говорил по телефону. Дождавшись, когда он закончит, Т. представился. Сняв очки, директор смерил его взглядом, в котором на мгновенье промелькнуло удивление.
- Так это значит вы, рад вас видеть, - расплылся он, но руки не подал. - В этом году у нас большой набор, но за вами место зарезервировано. Так что выбирайте класс по своему усмотрению, но лучше идите в "А", там мальчиков меньше.
Александр Т. натянуто улыбнулся. "В первый класс, - мелькнуло у него. - Это какое-то безумие". Но в глубине он был рад, что о нём предупредили и всё проходит так гладко.
Задребезжал звонок.
- Теперь уж ко второму уроку, не стоит начинать с опозданий. - Директор остановил взгляд на букете. - И цветы будут кстати, там молодая учительница, это её первый класс.
- Первый раз в первый класс, - вымученно пошутил Т.
Оба улыбнулись. Но смотреть друг другу в глаза избегали. Не прощаясь, Т. развернулся и толкнул дверь.
- Если что, заходите безо всякого, - донеслось ему вслед.
Значит, это всерьёз. Похоже, его действительно собрались учить заново. Но зачем? Что за издевательский фарс? Нет, он не кукла, и сегодня же позвонит начальнику.
Дожидаясь перемены, Т. слонялся по коридору, глядя в окна на проезжавшие машины, как делал это много лет назад. В школе мало что поменялось, разве побелили потолки, да сделали косметический ремонт, так что от стен ещё пахло свежей краской.
- Чей-то папа? - спросила учительница, когда, выпустив кричавших детей, Т. подпёр изнутри классную дверь. И тут же хлопнула по лбу: - Ах, да...
Александр Т. протянул букет.
- Ну что вы! - неожиданно вспыхнула учительница. - Нас предупреждали, сейчас внесу вас в журнал. - Отложив букет на край стола, она записала его фамилию и снова покраснела: - Вы опоздали, меня зовут Екатерина Марковна, а вас мне придётся звать Сашей. Не возражаете?
- Так и задумано, - не моргнув глазом, соврал Т. - Ведите себя естественно.
За партами сидели по двое, разложив тетради для прописей, уткнувшись в буквари. Но Александра Т., чтобы не загораживал доску, отправили на заднюю парту, которую он занял целиком. Сначала первоклассники то и дело на него оборачивались, но к третьему уроку к его присутствию уже привыкли - раз он сидел в классе, значит, так было нужно. К тому же их быстро приструнила Екатерина Марковна. Учительница была миловидна, и Т., уперев локти в парту, украдкой поглядывал на её грудь. В его положение всё же была своя прелесть. Ну, где бы он ещё нашёл компанию молодой женщины, которой годился в отцы? Когда учительница задерживала на нём взгляд, Т. широко улыбался, а, после уроков сделал комплимент:
- Вы, Катя, умеете держать класс!
Это была попытка сблизиться, и одновременно выйти из своей роли. Учительница снова вспыхнула, на щеках у неё заиграли ямочки, которые очень ей шли, но ничего не ответила. Когда Т. вышел из школы, его уже покинуло желание звонить начальнику. В конце концов, он неплохо провёл время, набрался кое-каких впечатлений, так что со звонком можно было и повременить. День, два всё равно ничего не решают. А вдруг что-то сорвётся, и его командировка отменится сама собой. Такое тоже возможно. Но в этом не будет его вины, он предстанет исполнительным сотрудником. Как всегда. Конечно, на него всегда можно положиться. Он же старейший работник, и останется таким до пенсии.
Домой возвращаться было рано, и Т., купив глянцевый журнал, отправился на бульвар, где устроился на лавочке, прочитав его от корки до корки. В конце шли объявления о знакомствах, в скупых строках которых, воплотилась вся тоска нашего времени. Александр Т. тщательно их изучил, отметив некоторые карандашом, который прежде послюнявил, чтобы расписать.
- Дядь, а ты завтра придёшь? - подлетел к нему вихрастый мальчуган с ранцем.
Александр Т. узнал в нём своего нового одноклассника. Он гулял с бабкой, встретившей его у школы, чтобы отвести домой. Странным образом этот мальчуган кого-то ему напомнил.
- Приду, - ответил он больше себе. И, глядя, как мальчуган снова взял бабку за руку, что-то оживлённо рассказывая, ждал, когда та обернётся, чтобы встретить её взгляд холодной усмешкой. Но бабка не обернулась, а, только резче дёрнула мальчугана за руку, потащив за собой.
Сунув журнал в портфель, Александр Т. ещё долго рассматривал прохожих, а, почувствовав, что проголодался, зашёл в кафе, находя всё больше преимуществ в своей командировке. Потом он снова вернулся на бульвар, не без тайного сожаления отказался от услуг уличной женщины, достаточно молодой, но показавшейся ему настолько вульгарной, что он совершенно не представлял как себя с ней вести ("Спать со мной одно удовольствие", - подмигнула она, скривив в улыбке густо накрашенные губы, а он, не найдя, что ответить, отвернулся, сунув в рот сигарету). Женщина продефилировала дальше, а Т. от нечего делать стал смотреть, как подростки за железной сеткой гоняли в футбол, а, когда мяч, перелетев её, угодил ему под ноги, ловко наподдав, отправил его обратно. Это его развеселило. Какого чёрта, всё не так плохо, просто надо немного потерпеть, и скоро всё снова наладится, его жизнь вернётся в прежнее русло, обязательно вернётся, по-другому не может и быть.
Домой Т. пришёл на час раньше обычного, жена демонстративно посмотрела на часы, но ничего не сказала. С тех пор, как вырос их сын, они больше не делили стол и постель, ведя свою жизнь, в которую не видели смысла посвящать. Они стали меньше, чем соседи, у каждого был свой телевизор, свой круг знакомых, свои интересы, и каждый знал, что положиться на другого нельзя. Правда, обходилось без скандалов, ежедневные колкости не в счёт, и за это Александр Т. благодарил судьбу. По будням он обедал в институтской столовой, по выходным - в забегаловках, а ужин и завтрак готовил на скорую руку. Его это устраивало, жену тоже - кастрюли и супермаркеты отошли для неё в прошлое. Хуже было с постелью. Т. подозревал, что у жены кто-то есть, а сам завести любовницу не мог. Первое время он ещё надеялся, что встретит достойную женщину, лучше, конечно, помоложе, но можно и ровесницу, однако с годами ровесницы выглядели всё менее привлекательными, да и сам он молодел. Иногда Т. думал, что ему стоит возобновить отношения с женой. Несколько раз собирался с духом, но, глядя на её дряблую кожу и увядшую грудь, не мог себя переселить. Её тело, бесконечно изученное, бесконечно привычное, не вызывало желания, он давно относился к ней, как к сестре, и спать с ней было бы инцестом. С их последней ночи прошло уже много лет. Жену, никогда не отличавшуюся пылкостью, это вполне устраивало. Когда он перебрался на диван в свою комнату, она в глубине обрадовалась. В близости с мужем она всегда видела что-то унизительное, а после того, как родился сын, и ненужное. Постель была для неё долгом, глупым театром, в котором надо притворяться, разыгрывая страсть, изобретая из ночи в ночь что-то новое, когда всё было давно исчерпано. Она была фригидна? Она так не думала. Просто сексуальная сторона жизни её не интересовала. Не интересовала, и точка! Разве мало у жизни иных сторон? К тому же она не отличалась крепким здоровьем, и после физической близости у неё разыгрывались женские болезни, которые утихали только через несколько дней приёма таблеток. Т. был уверен, что она простила бы ему любовницу, закрыв на неё глаза, как и на всё остальное, что её в нём не устраивало, она принесла бы ревность, если бы такая и появилась, в жертву привычному благополучию. Но найти кого-нибудь у Т. не получалось. Поначалу он даже хотел поговорить об этом с женой, как-никак ему было необходимо хоть раз в неделю удовлетворять мужские потребности, он бы так и сказал "мужские потребности", а потому ей надо было этим озаботиться, выделив средства из семейного бюджета или взяв на себя роль сводницы, как это делали, Т. где-то читал об этом, древнеримские матроны. Разве это не их общая проблема, такая же, как покупка холодильника или ремонт? Но это было уже слишком. Общих проблем давно не было, как давно не было и семьи. Однако Т. дулся несколько месяцев, всем видом выказывая недовольство, причину которого не объяснял. Он надеялся, что жена сама догадается и пойдёт ему навстречу. Он в чём-то был очень наивным, этот Александр Т. Жена и правда обо всём догадывалась, но делала вид, что ничего не замечает, и на разговор не шла. А потом всё встало на свои места. Они замолчали, проплывая по квартире, как холодные рыбы, и каждый забился в свой угол, отгородившись железной дверью с тысячью замков.
Второй день Александра Т. в школе прошёл незаметно. На уроках Екатерина Марковна, вывесив таблицу с алфавитом, поднимала первоклассников, заставляя произнести букву, на которую указывала. Парту за партой, ряд за рядом. Т. с улыбкой ждал своей очереди. Но учительница лишь скользнула по нему равнодушным взглядом. То же было и на арифметике. Все показывали цифры на пальцах, и Т. вместе с другими растопырил пятерню. Но его для учительницы словно не существовало. Скучая, он стал рассматривать пылившиеся под стёклами портреты, многие из которых помнил ещё со времени своего первого обучения. Изображенные на них учёные постарели с тех пор на полвека. Но где? На портретах они не изменились. А там, где сейчас находились, времени не существовало. Значит, они и не старели, как его умершие родители? От нечего делать Т. забивал себе голову подобными вопросами, которые раньше считал отвлечёнными и которые не пришли бы ему ни при каких обстоятельствах. После школы он снова отправился на бульвар. Убивая время, разгадал несколько кроссвордов. Потом зашёл в то же кафе. Нет, в его положении всё же было много привлекательного. Одно то, что рядом не было начальства, дорогого стоило. Т. вдруг почувствовал себя мальчишкой, сбежавшим с уроков. Все ещё корпели на работе, а он наслаждался свободой. В этом что-то было. Оставалось ловить момент, потому что долго так продолжаться не могло.
А может, ему устроили отпуск?
Домой Александр Т. вернулся насвистывая.
Первая неделя в школе проскочила для Александра Т. на удивление легко, и на выходных он твёрдо решил отложить звонок начальнику. Если и надо было отказываться, то сразу. А теперь это выглядело бы глупо. Выходило, что он даже со школой не справился. А вдруг для него был установлен испытательный срок? Вдруг его каким-то образом проверяют? Но что гадать, неделя прошла незаметно, можно было выждать и ещё одну. Понедельник в точности повторил пятницу (по субботам в школе не учились), а вторник - понедельник. Дни, как и на работе, постепенно выстраивались в один чёткий распорядок, успокаивающий своим однообразием. На уроках слово разбивали на слога, по которым учились читать, а от сложения перешли к вычитанию. Екатерина Марковна добралась и до первых грамматических правил. ""Ча", "ща" - пиши "а", - повторяли за ней хором, - "чу", "щу" - пиши "у"". В конце недели она собрала на проверку тетради, и, раздав их, попросила расписаться родителей под оценками. К своему удивлению Т. обнаружил у себя по чистописанию "тройку". Не раздумывая, он расписался под ней за умерших родителей. И всё же чего от него добивались? Уж наверняка не успехов в чистописании. В этом можно было не сомневаться. Тогда что? И, главное, кто? Кому понадобилось устраивать этот эксперимент? Через десять дней Александр Т. не выдержал и позвонил начальнику.
- Рад, что у вас всё наладилось, - не дав ему договорить, затараторил тот. - Относительно вашей командировки пока ничего нового. Как только что-то проясниться, обязательно сообщу.
Александр Т. уловил в голосе смущение.
- Но я не понимаю, какое отношение она имеет к моей работе?
Повисло молчание. Т. представил, как на том конце начальник поправляет галстук.
- Честно, я тоже. Но распоряжения никто не отменял, и никаких инструкций больше не поступало.
Снова пауза.
- Надеюсь, место ещё за мной числиться?
- Пока вы в командировке, вас не могут уволить.
Начальник повесил трубку.
Ответ успокоил Т., теперь можно было расслабиться. В первое мгновенье, стоя ещё с трубкой у уха, он даже почувствовал себя окрылённым. Ещё бы, гора с плеч! И действительно, ему грех жаловаться, в его положении много плюсов, его командировка протекает вполне сносно, а, когда всё закончится, он будет вспоминать её как забавный эпизод. Одно было плохо - после уроков он не знал, куда себя деть. Он выходил из школы, а впереди - ещё полдня. Бульвар и кафе занимали свою часть, но свободного времени оставалось слишком много. Когда он ещё раз пришёл домой раньше, - и это несмотря на то, что обошёл все продуктовые магазины в округе, растягивая время, долго простаивал у полок, внимательно читая этикетки, - жена, облюбовавшая кухню в качестве "переговорной", выразила недоумение.
- Дали новую тему, - в ответ на её поднятую бровь, соврал Т. - У нас сокращения, и всех нагрузили дополнительным материалом. Так что придётся работать и дома. Но за это я отбил два часа.
- Мне-то что, - буркнула жена.
Но Т. понял, что она клюнула. Ложь её вполне удовлетворила. А его обезопасила. Но почему ложь? Он и, правда, отбил два часа. У неё. Нет, всё-таки он был живучий. И надо отдать должное, умел приспосабливаться. По-своему, но умел. И теперь он окапывался. Как десантник на вражеской территории, рыл траншеи и с фронта и с тыла. Для вида он ещё порылся в холодильнике, переставляя с полки на полку принесённые продукты, пока жена не ушла. Он знал, что на этот раз "переговорная", их вечное поле битвы, останется за ним. Жена для себя всё уяснила, а больше говорить было не о чем: они уже давно всё друг другу сказали, а до повторения пока не дошло - склероз, конечно, прогрессировал, но был ещё не в той стадии. Оставшись на кухне в одиночестве, Т. ликовал: он победил, а такое случалось нечасто. Переиграть жену оказалось легче лёгкого. И почему он раньше не прибегал ко лжи?
Вторая неделя в школе прошла гладко, как и первая.
Но в пятницу Александр Т. ощутил весь комизм своего положения.
Когда вечером явился на родительское собрание.
Екатерина Марковна объявила о нём заранее, передав через детей приглашение папам и мамам, а давно осиротевший Т. посчитал нужным на нём присутствовать. Екатерина Марковна на этом не настаивала, но Т. решил, что так будет лучше, надо придти на всякий случай, чтобы избежать возможных придирок. Он был исполнительный сотрудник, а значит и послушный ученик. Это он повторял себе, когда после уроков гулял по бульвару, ожидая родительского собрания. Но в глубине он надеялся что-нибудь разузнать.
Слухи о Т. уже просочились, и на собрании, усевшись по привычке на свою заднюю парту, он с мужеством обречённого ловил на себе удивлённые взгляды. К счастью, речь о нём так и не зашла. Вероятно, с Екатериной Марковной на этот счёт была особая договорённость. Только объявляя успеваемость по классному журналу, она скороговоркой произнесла его имя. Александр Т. удивился, когда услышал, что его аттестовали лишь "хорошо". Родители оборачивались на него точь-в-точь, как их дети на первом занятии, они сгорали от любопытства, но подойти к нему никто не решился. Только в перерыве невысокий бородатый мужчина примерно его лет, кашлянув, спросил у него закурить. А когда он протянул ему пачку, усмехнулся:
- Не рановато для первоклассника?
- Да, дедуля, пора бросать,
Т. скомкал на его глазах сигареты, отшвырнув в сторону. А потом сверху вниз выпустил ему в бороду струйку дыма. Больше попытки не повторялись. Возможно, родителям объяснили цели эксперимента. В конце концов, это их дети сидели в классе со взрослым мужчиной, и они были вправе знать, что происходит. Они могли подойти к Екатерине Марковне, могли потребовать объяснений, и их успокоили. В отличие от Александра Т. Для него это оставалось уравнением со многими неизвестными. И распутывать его нужно было последовательно.
Как и решил, Т. держался в школе подчеркнуто независимо, даже надменно. Это действовало на учителей, с которыми он обменивался в коридорах сдержанными поклонами. Эксперимент? Конечно, он посвящён в его детали, но не вправе их обсуждать. Так бы он ответил, если бы его спросили. Но его не спрашивали. Вероятно, про эксперимент им рассказал директор. Даже сформулировал его задачу. Например: "Воздействие школьной программы на взрослую психику". Или: "Стимулирование детского коллектива присутствием в нём взрослого". Или даже (что превращало в объект эксперимента самого Александра Т.): "Отношение к школе, в которую приходят второй раз". Что-нибудь вроде этого. Откуда ему было знать. Мало ли защищается диссертаций. Во всяком случае эффект был налицо: его напускная многозначительность действовала на учителей. Но не на учеников. Очень скоро Т. стали крутить у виска и дразнить на переменах. Пока за спиной. Он слышал хихиканье, сквозь которое доносилось: "Дылда. Тупица. Дуб". И Т. вдруг понял, что они уверены в его умственной неполноценности. А какие им ещё нужны были доказательства? Он до сих пор сидит в первом классе, и его не могут перевести в следующий. Для первоклассников всё было яснее ясного. И разве они были виноваты, что у них свои мифы? В конце концов, они есть у всех. Верят же в загробную жизнь. Или обещаниям политиков. Детская наивность вызывало у Т. лишь умиление. Вихрастый мальчуган, встретившийся ему с бабкой на бульваре, стал в классе заводилой. С тайным злорадством он подложил раз Т. канцелярские кнопки. Садясь, Александр Т. незаметно смахнул их на пол, но притворно скривился, вызвав у вихрастого смех. "Шустрый мальчуган, - подумал Т. - Далеко пойдёт". И вдруг понял, кого он ему напоминал: его начальника. В классе Александра Т. звали "дядей Сашей", но обращались на "ты", и на переменах пуляли в него из рогаток скомканной бумагой. Это должно было быть не столько больно, сколько обидно. Но Т. было не пробить. Его дразнили? Ну и пусть, звали же Екатерину Марковну "училка-мучилка". И ничего, она делала вид, что не замечает, хотя, наверняка, слышала. Она списывала всё на детскую непосредственность, как её учили в педагогическом институте. А Т. был снисходителен, прощая первоклассникам всё, ещё и потому, что видел их будущее.
Он думал (удивляясь мыслям, которые бы раньше ему никогда не пришли):
Всё как на ладони, всё предопределено. Кто верховодит сейчас, будет наверху и дальше, а те, кто учатся на "отлично", станут помощниками двоечников. Они будут тянуть за них воз. А те припишут себе их заслуги.
Но счастлив не будет никто.
Откуда в нём было столько скепсиса? Потому что его жизнь не сложилась?
Иногда Александру Т. даже хотелось осадить Екатерину Марковну. Какого чёрта! Отсутствие педагогического опыта не повод кричать на детей! Но видя её раскрасневшиеся щеки, Т. понимал, что она делает это от смущения, а вести себя иначе не сможет никогда. Она напомнила ему жену, которая в молодости была от неуверенности такой же неприступной и всезнающей. Т. механически выводил прописи, а сам думал, что с учительницей насчёт него, вероятно, договорились, пообещав ежемесячную прибавку. Во сколько оценили её неудобство? Или она участвовала во всём добровольно? А может, подчиняться для неё такое же правило, как "Жи", "ши" - пиши "и"? Несколько раз Т. порывался вызвать её на откровенность, но так и не решился. Если она что-то и знала, то необязательно бы сказала. А если нет, он выглядел бы идиотом. Раскрыть карты, значило утратить психологическое преимущество, которое он, наряду с возрастом, имел перед ней, изображая абсолютную осведомлённость. К тому же Александр Т. считал своё пребывание в школе приказом. А приказы не обсуждаются. И он не стал рисковать, предоставив событиям идти своей чередой.
- Повторенье - мать ученья, - проверяла Екатерина Марковна домашнее задание.
"Мать мученья", - раскрывая тетрадь, усмехался про себя Т.. Он вспоминал, как полвека назад вот также учился чистописанию, но прожил с отвратительным, неразборчивым почерком, который понимал только сам И для него ничего не изменилось. Сейчас он также сажал кляксы, буквы разъезжались по линованным страницам, а ладони покрывались чернилами. Он заслуживал "двойки", но учительница обходила его стороной. Значит, что-то всё-таки изменилось.
- Да у тебя кругом "лебёдушки" плавают! - листала мать его школьный дневник.
Но теперь его некому было наказывать, некому было ставить в угол, где бы он всхлипывал, ковыряя ногтем лупившуюся на стене краску. Родители давно умерли, а он продолжал топтать те же улицы. Значит, что-то изменилось. И от этого делалось грустно.
Прошли три недели. Проходя стадию личинок, первоклассники учились бегло читать, пересчитывали всё, что попадалось на глаза - числа на циферблате настенных часов, буквы в каком-нибудь длинном слове, в этом их поощряла учительница, набитые ватой птичьи чучела на шкафу и, залезая в рот пальцем, - собственные зубы. Екатерина Марковна делала замечания и щедро раздавала "пятёрки". Всем, кроме Т. Она его будто не замечала. Наверное, так и должно было быть. За это время Александр Т. понемногу освоился. На уроках в ожидании звонка он прикрывал ладонью зевки, рисовал в тетради рожицы, если было солнечно, наблюдал переливы листвы на росших за окном деревьях, а после дождя, прищурившись, целил застывшей на стекле каплей в сидевших на заборе ворон. Всё было как в детстве. Разве что его пальто не помещалось в гардеробе, и ему разрешили раздеваться в учительской. А ещё от сиденья за низкой партой ломило поясницу. Александр Т. вдруг понял, что ходить в школу было не бессмысленнее, чем на работу. Нужно же где-то числиться. Не всё ли равно где. Нужно же что-то делать. Не всё ли равно что. А теперь для него изменился адрес. Вот и вся разница между институтом и школой. Адрес, только и всего.
Он думал (снова удивляясь своим мыслям):
Дел всегда невпроворот, а делать по большому счёту нечего. А как повзрослеть, ничего не делая? Так можно только постареть. Остаётся жить от зарплаты до зарплаты, трубить от звонка до звонка. И неважно, какого - заводского или школьного.
Он представлял:
А что бы было, получи он крупную сумму, не огромную, чтобы радикально изменить жизнь, но всё же достаточную, чтобы не работать. Наследство, например. Он бы ушёл из института. Снял бы квартиру, избавившись, наконец, от жены. Он бы засел за книги, на которые раньше не хватало времени. Или занялся бы искусством. Скажем, живописью. Не классической, конечно, с перспективой и прорисованными деталями, а современной, в которой можно всё. Возможно, он отправился бы в путешествие. Или поселился бы в деревне на свежем воздухе, завёл бы собаку, кошку, возился бы днями в саду. Да мало ли что можно было делать. Вариантов столько - глаза разбегаются. Но в каждом из них одно бы свершилось непременно: он бы сошёл с ума. В его возрасте менять образ жизни опасно. Возможно, и к лучшему, что наследству свалиться неоткуда. Даже, наверняка, к лучшему.
Первоклассники делали всё с разрешения Екатерины Марковны, и вскоре Александр Т. поймал себя на том, что испытывает неловкость выходя без спроса курить во двор. Это ещё не был страх. Но и прошло меньше месяца. "С этим надо бороться, - решил он, закуривая во дворе вторую сигарету. - С этим надо бороться уже сейчас". На следующий урок Т. опоздал.
- Разрешите? - без стука распахнул он дверь.
Учительница скривилась, пригласив его кивком. К своей парте он пробирался как сквозь строй, под взглядами двух дюжин детских глаз. А после занятий учительница попросила его задержаться, и, оставшись наедине, сказала чуть плаксиво:
- Чем подавать дурной пример, лучше совсем не приходите.
- Вы что же, меня выгоняете?
- Нет. Но если опаздываете, лучше пропустите урок. Зачем привлекать внимание?
Т. кивнул.
Курить Т. начал ещё в школе, и теперь точно также закрывался в туалете с дымившейся сигаретой. Расположившись на стульчаке, он разгонял дым руками, и тогда его охватывало чувство давно виденного. Как и раньше, он читал начерченные фломастером, вырезанные перочинным ножиком надписи на стенках, как и раньше, боялся, что его поймает кто-то из мужчин-учителей, и тогда его отчислят.
Он представлял себе это так.
- Курение у нас запрещено, - уловив запах дыма, постучится в кабину преподаватель.
- Я не знал, - ответит он, смыв водой окурок, и с виноватой улыбкой откроет дверь.
А потом прочитает смущение на лице учителя.
- Извините, но таков приказ, мы и сами курим на улице. Так что, будьте любезны...
Нет, на первый раз его простят. Ограничатся предупреждением, и простят. Значит, до первого предупреждения волноваться нечего. И всё же лучше выходить во двор, зачем ему лишение неприятности.
Глядя на безобразничавших одноклассников, с которыми едва справлялась Екатерина Марковна, Т. вспоминал свои детские выходки, порой жестокие, но чаще бессмысленные, вспоминал про духовое ружье, о котором мечтал, чтобы охотиться на ворон, а, случится, - разбивать соседские окна. Всё повторялось, он опять слышал все эти "Сложили ручки на парте!" и "Держим спинку прямо!", в которых уменьшительно-ласкательный суффикс вуалировал приказ, требовавший неукоснительного подчинения. И Александр Т. знал, так будет и дальше: сначала приучат слушаться учителей, потом начальство, и, наконец, правительство. Пятёрки, четвёрки, тройки. А потом - прибавка к жалованию. Поощрение и, конечно, наказание. Двойку сменит клеймо неудачника. Ужас перед отчислением из школы - страх потерять работу. Главное, не выпасть из социума, не оказаться за бортом. Это же равносильно смерти! А начинают всё учителя. Они исправно делают своё дело, записывая программу, от которой потом не избавиться. Подсознание - не жёсткий диска в компьютере, его нельзя отформатировать. С другой стороны, как иначе? Школа есть школа. Тут, как говорится, ничего не попишешь. И разве сам Т. не прибегал к кнуту и прянику? В памяти у него всплывал сын, ошибки его воспитания, такие же банальные, как у молодой учительницы, в результате которых они не находили теперь общего языка. "Разница в возрасте, - оправдывался он тогда. - Разница в возрасте разделяет, как пропасть". Но теперь всё чаще ловил себя на мысли, что не видит, чем отличается от одноклассников. Он был их старше. А может, только старее? Он умел водить машину. Читал газеты. У него был банковский счет. Они проскальзывали за парту и свободно вертелись за ней весь урок, а он опускался с грохотом и, изнывая от неудобства, далеко вытягивал ноги.
И всё отличие?
В конце четвёртой недели Т. снова позвонил на работу.
Начальник не взял трубку.
DИjЮ vu.
Оно касалось не только страха быть пойманным в туалете с сигаретой.
В глубине Александр Т. не переставал чувствовать себя тем же Сашей, веснушчатым мальчиком, которого полвека назад отвели в школу. Может, его наблюдения над собой и были целью эксперимента? И для этого его предоставили самому себе? Придя к этой мысли, Т. завёл дневник, который смог бы лечь в основу его будущего отчёта. Если, конечно, такой потребовался бы. Он честно записывал туда маленькие приключения - кому из школяров ему хотелось надрать уши, кто обрызгал его в туалете холодной водой, когда он курил, закрывшись в кабине, кто из учителей сделал ему замечание, пригрозив двойкой за поведение, и что он при этом ощутил. А ещё, об этом Т., правда, не писал, он чувствовал себя чужим. Как и пятьдесят лет назад. В той же самой школе. Среди таких же детей. Может, в этом и крылись истоки той жизни, к которой он пришёл? Жизни, от которой запирался в комнате с узким, немытым окном? Жена на короткий срок спасла его от одиночества. Рождение ребёнка также не оставляло наедине с собой. Но сын вырос слишком быстро, а жена состарилась ещё быстрее. Но дело было даже не в этом. Просто Т. понял, что женился не на той. Было, правда, слишком поздно, но он ещё барахтался, пытаясь выбраться из бездны своего одиночества. Каждый брак снаружи ужаснее, чем изнутри. Как город после бомбёжки, он кажется пустым и мёртвым, но под развалинами ещё теплится жизнь, там ползают калеки, которые прилаживают увечья к костылям, пытаясь выдать протезы за живую плоть. И Александр Т. надеялся до конца. А после охлаждения супружеских отношений Т. стал завсегдатаем сайтов знакомств. Проклиная свою разборчивость, вычёркивал одну кандидатуру за другой. Пару раз дошло, правда, до встреч. Но дальше кафе дело не продвинулось. Женщины не нравились Т. с первого взгляда, а он им после первого же слова. Просидев на сайтах знакомств с год, Т. непроизвольно перебрался на порталы с порно. Нет, ничего из ряда вон, обычный секс, иногда групповой, но никакого однополого или садомазохистского - все эти хлысты, крики (конечно, наигранные, однако действовашие на психику), какие-то крюки, наручники, кляпы - нет, это не возбуждало, а отталкивало. Для Т. это было табу. Ему за глаза хватало и вполне невинной физической любви, даже эротики, его похоть пробуждалась при виде заурядного полового акта, в миссионерской позе, да, он впечатлительный, у него богатое воображение, он легко представит, что находится рядом с этой парой, даже на месте мужчины (но не женщины), он заводился, глядя на обнажённые тела, и вскоре возобновил подростковую привычку, изменяя жене с самим собой. У него не оставалось выбора: не доводить же дело до эротических снов и ночных поллюций, это уж совсем детство. От первого отвращения он пришёл к убеждению, что это во всех смыслах удобно. Интернет был всегда под рукой, как и собственный инструмент, не надо было зависеть от чужих капризов и опасаться встретить отказ. Или хуже того, насмешку. К тому же, при его скромных доходах, не нужно было тратиться на романтические ужины, заказывая столики при свечах, не надо было разыгрывать влюблённость, когда речь шла всего лишь о сексе. Когда всё было кончено, оставалось вытереть липкие лужицы и спустить в унитаз грязную салфетку.
Жена, наверняка, обо всём догадывалась - какие могут быть тайны у супругов после серебряной свадьбы, - но молчала. А гипотезу о вселенском судье Т. не разделял. Бога нет. Ни ветхозаветного громилы, ни всепрощающего, который явился ему на смену. Значит, ждать осуждения с этой стороны тоже не приходилось. Почему Т. не ходил к проституткам? У него не было лишних денег. К тому же не позволяло воспитание, в глубине он оставался добропорядочным семьянином. А ещё он боялся заразиться. Так что ему оставались порносайты. И диогеновская радость, что плотское желание можно удовлетворить так просто. Действительно, мастурбация имела много преимуществ, превратив секс в личную гигиену, вроде чистки зубов или отправление нужды. Для этого не требовался ни компаньон, ни наблюдатель, и Т. больше не дулся на жену, разорвав унизительную зависимость, он внёс коррективы ещё в один пункт их совместной жизни. Мастурбация была очередным шагом в сторону одиночества. А то, что он стал говорить с собой, продолжило их цепочку. Но разве у него был выбор? Т. жил настоящим, в котором замыкался, отмеряя себе пространство внутри одного дня. И старался не рефлектировать. Школьная командировка перевернула его мирок, заставив искать новые убежища для своего "я". Однако Т. умел приспосабливаться. За четверть века в исследовательском институте он пережил нескольких начальников, составляя бумаги, которые, не читая, отправляли в мусорное ведро. Его это не смущало. Он был сосредоточен на себе, и с годами всё глубже погружался в пучину своего одиночества. Как вирус или клещ, Александр Т. был венцом эволюции. Разве её главная цель не выживание? И теперь, в школе, он сносил насмешки одноклассников, подозрительные взгляды учителей, показное сочувствие директора. Александр Т. был крупным, унаследовав от отца рыжую шевелюру, в которой с годами наметились залысины. Он был поздним ребёнком, его родители уже имели по бездетному браку, в котором быстро разошлись. Отец женился на матери Т. только через год после его рождения. Это говорило о многом. Если не обо всём. Отец умер рано, когда Т. был подростком, но мать надолго пережила мужа. Отношения с отцом у Т. не сложились, ему были чужды его мрачные шутки, политические разговоры, которые он вёл, когда был пьян, и в которых ругал власть. Александра пугал его тяжёлый взгляд. Он избегал отца, который представлялся ему огромным рыжим сычом, молчаливым и грозным. На его похоронах он разглядывал пятна от сучков на дубовом гробе, считал, сколько комьев земли уйдёт, прежде чем работавшие в три лопаты полупьяных мужика зароют могилу, и думал, почему слеза у матери катится только из левого глаза. Отца Т. вспоминал редко, а когда случалось, тот всегда представал ему выстригавшим у зеркала торчавшие из ушей волосы. А достигнув его возраста, Т. и сам осторожно оттопыривал уши, выскабливая наросшую в них паутину, и ему казалось, что теперь он бы понял отца. Их отношения просто не успели сложиться: когда он ещё жадно интересовался окружающим, отец уже жил по привычке. Познав изнанку жизни, он видел всё наперёд. А сейчас Т. и сам пришёл к убеждению, что жизнь не отличается сложным устройством, а её императивов, которыми руководствуется в разные периоды, всего три: созерцать, бунтовать, смириться. Первому из них следуют дети и философы, люди, которые так и не стали взрослыми. Под знамёна второго становятся те, кто одержим идеей переустройства мира, но не себя. Смириться означает наоборот закрыть на всё глаза, отдав жизнь на откуп таких слов, как "судьба", "обстоятельства" и "заведённый порядок". Таковы три глагола, которые создают образ жизни. При этом жизнь, как и всё, их перемешивает. Однако есть глагол, который определяет отношение к бытию в чистом виде. Этот глагол - изжить. Ему был уже подвластен отец Т., когда с отрешённой грустью смотрел на сына, словно видя его будущее. Этот же глагол, как сладкий яд, который уже начал дурманить, примирял с действительностью и Т. Он уже ничего не ждал, ни на что не надеялся и считал свою жизнь при сложившихся обстоятельствах единственно возможной. Да, он давно всё изжил. И теперь не жил, а доживал. "Я - доживал", - превращал он глагол в существительное. - Я - старый-престарый доживал".
Из дневника Александра Т., ученика 1 "А" класса.
"Я хожу в школу уже месяц. Учителя принимают меня, если не за коллегу, то за деталь интерьера. А вчера в коридоре я встретил директора.
- Ну как вам у нас? - расплылся он. - Освоились?
Улыбка показалась мне притворной. Он, наверняка, что-то скрывает.
- Всё хорошо, - ответил я. - Прекрасная школа.
У меня чуть было не сорвалось, что с тех пор, как я здесь учился, многое изменилось к лучшему. Мне хотелось также спросить о своих прежних учителях. Но вдруг он не знает, что я бывший выпускник, и я себе наврежу? Приходится быть разведчиком на вражеской территории, следя за каждым словом. Я поблагодарил его за участие. Он отмахнулся, немного смутившись. Прощаясь, пожали руки. Ладонь у него потная, узкая. С такими надо быть осторожным.
Первоклассники уже считают меня таким же школьником, как они сами. А почему нет? Мы сидим за одними партами, готовим одни уроки. Тон задаёт Екатерина Марковна, делая мне замечания наравне с другими. Вероятно, это входит в эксперимент. Или ей просто так удобнее? У вихрастого задиры появились подражатели. Когда учительница пишет на доске, они, приставив пальцы к затылку, показывают мне рожки, а на переменах дергают сзади за брючины. Со стороны это выглядит вполне невинно. Однако мне указывают место в сложившейся у них иерархии, проверяя, насколько далеко со мной могут зайти. В ответ я рассказываю им страшилки своего детства. "Если чихнуть и не успеть зажмуриться - глаза выскочат наружу!" или "Если ровно в полночь приснится чёрная рука, и в этот момент проснуться, то она вылезет из-под кровати и задушит!" или "Один мальчик, услышав сзади голос, обернулся, и не увидел своей тени. С тех пор его никто не встречал, а на кладбище выросла свежая могилка". Я наслаждаюсь их испуганными лицами. А что мне ещё остаётся? Можно, конечно, их отшлёпать, но тогда начнутся слёзы, и учительница будет на их стороне. К тому же у них есть родители. В классе мне больше не делают скидок на возраст. А чего было ждать? Нас поставили на одну доску, а, когда стая принимает приблудившегося пса, он должен подчиниться её законам. Слухи обо мне распространились по всей школе. Старшеклассники посматривают на меня с нескрываемым интересом. И мне кажется, несколько свысока. В этом тоже нет ничего странного: они позволяют себе не больше того, что я терплю. Школа заражает, моя речь упрощается, в ней уже преобладают междометья, идеофоны, а в голове крутятся дурацкие считалочки. Не хватало только называть машины "бибиками", а часы "тикалками". Удивительно, как быстро воскресает детство - меня уже задевают глупые насмешки, вступая в перепалку, я показываю язык. Остаётся ковырять пальцем в носу. И стать "якалкой". Или всё впереди? Похоже, я начинаю сходить с ума!"
Бреясь по утрам, Т. смотрел в зеркало и не понимал, как он, взрослый, умудрённый опытом, мужчина мог оказаться в таком положении. Созерцать, бунтовать, смириться. Нет, думал он, всё держится на других глаголах, которые встречаешь на каждом шагу: гнать, держать, терпеть, обидеть, видеть, слышать, ненавидеть...
Иногда после уроков Т. бродил по опустевшим школьным коридорам, заглядывал в классы, казавшиеся особенно безжизненными, после шума и гама, наполнявшего их час назад, и его новые впечатления перемешивались с воспоминаниями. Вот у этого кабинета он подрался. Т. уже не помнил из-за чего и с кем, но это засело в нём навсегда. Драться должны были до первой крови, однако их растащили с расквашенными носами, и они, как петухи, ещё бросались друг на друга. Вот здесь у батареи он поскользнулся на мокром полу, который уборщица мыла с хлоркой, и, подвернув лодыжку, хромал потом целый месяц, а вот у этого окна впервые увидел её - красное крепдешиновое платье с глубоким вырезом, чёрные, как смоль, волосы. Она стояла с подругой, сдвинув цветок в горшке, опиралась на подоконник, и он увидел её всю - стройную фигуру, полные губы... Что было дальше? Ах, да, после уроков он, как филёр, пристроился в нескольких шагах, обжигая взглядом её спину, с трепетом ждал, что она обернётся, но заговорить так и не решился. Он учился тогда в выпускном классе, в "А", как и сейчас, а её перевели в параллельный "Б" из соседней школы, которая закрылась. Или она переехала в их район? Этого было уже не вспомнить. В воздухе пахло весной, всюду продавали мимозы, жёлтый горошек с которых сыпался под ноги, присаливая раскисший снег. Он проводил её до блочной многоэтажки, постоял немного у подъезда, в котором она исчезла. Задрав голову, попытался угадать её окно, просматривая их ряды по вертикали и горизонтали. Но это ему не удалось, слишком много было пустых клеток в этом кроссворде. Тогда, достав сигареты, он закурил, пуская дым в небо. Потом, широко размахивая портфелем, отправился на бульвар, слушая, как бьётся сердце. А теперь оно щемило при воспоминании об этом. Её звали Серафима. Родители у неё развелись, мать снова вышла замуж и уехала за границу, а она осталась с бабкой-цыганкой, неряшливой глуховатой толстухой в цветастом платке, из-под которого выбивались седые пряди. Встречая Серафиму из школы, она готовила обед, гремя ручными браслетами, мыла потом посуду, а всё остальное время просиживала за пасьянсом, раскладывая карты по широкому столу с рваной клеёнкой. Отец Серафимы платил алименты, мать присылала деньги с открыткой, в которой были три слова, всегда одни и те же: "Люблю. Скоро приеду". На это они и жили. Бабка была неграмотной, и всему, чему научила внучку - это гадать.
- Жизнь у тебя будет долгая, - брала Серафима за руку Т., внимательно разглядывая ладонь. - У тебя будет две жены. А ребёнок один. Видишь?
Она проводила вдоль линий маникюрным ногтем.
- А любви? - со смехом спрашивал он. - Любви будет много?
Серафима морщилась.
- Любви, как денег, много не бывает. А разве тебе одной мало?
Когда это было? После страстного объяснения, когда сомлели в поцелуе? В комнате пахло жареной рыбой, которую готовила бабка Серафимы, гремя на кухне сковородкой. Кровать была жёсткой и узкой. Но он ничего не видел, кроме огромных чёрных глаз, ничего не чувствовал, кроме обвивавших его девичьих рук. И волосы, как смоль, рассыпавшиеся по подушке, щекотали его, когда он уснул. Тогда Александр Т. впервые не ночевал дома, и на другой день мать устроила скандал.
- Мог хотя бы предупредить, - глухо поддержал её отец, в голосе которого слышалась обида. - Мы же волнуемся.
- Было не до этого, - бесшабашно отмахнулся он.
Мать вспыхнула. А отец неожиданно кивнул:
- Понимаю, но в другой раз постарайся.
- Как ты можешь! - накинулась на него мать. - Он же ещё школьник!
- Если это началось, то уже не остановить, - заметил отец с философской отрешённостью. - Пусть только звонит.
Т. был ему благодарен. Он впервые почувствовал мужскую солидарность.
Да, тогда это началось. Первая женщина, первая любовь. На уроках он механически записывал за учителями, не вдаваясь в их объяснения, рассеянно кивал, а думал о том, как после школы они с Серафимой займутся любовью, не обращая внимания на сопевшую за стеной бабку.
Возвращался из школы Александр Т. по-прежнему через бульвар, на котором убивал время, разгадывая кроссворды на облюбованной лавочке. Он уже познакомился со всеми тамошними кошками, которых подкармливал, покупая в магазине напротив, рыбьи хвосты, так что, они дожидались его и тёрлись о брюки, пока он доставал для них еду из пакета. В том же магазине Т. брал и хлеб, кроша его в ладони, бросал за лавку поодаль - голубям и чирикавшим воробьям. Если позволяла погода, ему удавалось вздремнуть, положив под голову портфель. Как в детстве, когда ночами он при фонарике читал под одеялом детективы, а уходя в школу, досыпал на лавочке. Всё возвращалось. И всё было по-новому. Потому что теперь его мучила раздвоенность. Зачем он переживает такой позор? Почему согласился быть посмешищем? Но кто об этом узнает? Жена? Он ей не скажет. А даже если и узнает? Ей давно безразлично, чем он занимается. Может, его осудят сослуживцы? Но они, скорее всего, в курсе эксперимента. Не сути, возможно, но самого факта. И что? В конце концов, и раньше в институте проводилось нечто подобное. Да и сами они принимали в этом участие. Соседи? Но старые давно переехали, а с новыми он не здоровался. И вообще, кому он интересен? Так в чём же его позор? Всё равно, что идти в толпе с расстёгнутой ширинкой и думать, будто все на тебя смотрят. Да кому нужен какой-то Александр Т.! Никому нет дела до позора, который он переживает. Тогда может быть, позор переживёт его? Нет, это уже совсем смешно.
Александр Т. поправил под головой портфель.
Над ним, как вагоны бесконечного поезда, бежали облака.
Достав сигареты, он пускал в них дым.
Он почти поверил в эксперимент.
Он рассуждал:
Это всё не может тянуться вечно. В конце концов, ему же не предложат, заново окончить школу. (Здесь он даже улыбнулся). Ну, сколько это ещё продлиться? Неделю или две. Возможно, до каникул. Интересно, на каникулах ему придётся выходить на работу? Или это дополнительный отпуск в счёт командировки? Учитывая её трудность, это было бы справедливо. (Здесь он снова улыбнулся). Эксперимент уже принёс первые результаты. Проводить полдня с детьми способна только женщина, для мужчины это пытка. Нет материнского инстинкта, не тот темперамент. Вся эта орава - горланящая, пищащая, хнычущая, орущая, хохочущая, визжащая, ревущая - в своём броуновском движении для мужского сознания совершенно невыносима. Он - детоненавистник? Что, вы, он понимает - они милые, чистые, неиспорченные ангелочки, голубки, да и только, будьте, как дети, и всё такое. Да, он это понимает. Он же не злодей, не чёрствая душа. И у него самого сын. Просто их хочется убить. Это естественное чувство, с которым трудно бороться. Да что там, невозможно. Однако он продержался целый месяц. Он - молодчина! Надо признать, у него сильная закалка. И огромный опыт. Что прошедший месяц значит по отношению к двадцати пяти годам работы. Ничто. Ноль. Мгновенье. Так что у него нет причин для расстройства. Совершенно. Однако когда всё это закончится?
Раз за разом Александр Т. прокручивал разговоры с начальником: "Считайте это командировкой... Очень советую вам согласиться...Как в какую? В ту, которую заканчивали...". Стоп! Откуда начальнику было известно, какую школу он заканчивал? Она ведь могла находиться и в другом городе. Значит, о нём навели справки. Значит, начальник знал больше, чем говорил. Да, теперь Т. точно знал, что начальник всё знал. А начальник, вероятно, знал, что Т. знал о том, что он знал.
И что толку?
Они вошли во вкус.
Они точили на нём зубки.
Им доставляло удовольствие поддевать его - взрослого, который не даст сдачи.
Для солидности Т. отпустил бородку, в которой уже била седина. Но добился лишь того, что к его прозвищам добавились "Страшила" и "Леший". Первоклассники не расставались с электронными играми даже на уроках, пряча "мобильные" под партами. А на перемене к нему подлетел "вихрастый".
- Сыграем?
В руках он крутил айфон.
- На щелбаны? - холодно спросил Т. - Или на подзатыльники?
Он сыграл ва-банк, и "вихрастый" испугался. Всё-таки они оставались детьми. Но это была отсрочка. И Т. это знал. В следующий раз он согласится. Или кто-то другой, кто считает себя непобедимым. И тогда придётся подставить лоб. А уж этот чемпион будет беспощаден, можно не сомневаться. Но время Т. всё же выиграл. Вечером он скачал на "мобильный" какой-то симулятор из интернета, и, едва разобравшись с правилами, начал тренироваться он-лайн. Игра его захватила. Он азартно жал кнопки, но проигрывал всем подряд. Партнёр из него тоже вышел никудышный, и в команде от него отказывались после первой же игры. Промучившись пару часов, Т. понял, что его пальцы утратили гибкость, а сам он безнадёжно состарился.
В одну воду не войти дважды. Даже в стоячую.
Дети! Он опасался, чего угодно, только не их, и это было лишним доказательством его наивности. Кто бы мог подумать! Хотя он должен был вспомнить зверства, которые творятся в колониях для малолетних преступников, весь тот беспредел, недопустимый во взрослых зонах (не потому что взрослые человечнее, а потому что понимают, к чему он ведёт). Дети беспощадны, они ещё не прошли стадию каннибализма, готовые сожрать любого непохожего на них, неспособного за себя постоять. А тут - возрастная разница. Слишком бросается в глаза, чтобы оставаться безнаказанной. Слишком велико искушение преодолеть этот возрастной барьер. Александр Т. начинал их бояться. Заходя в класс, он быстро раскладывал на парте письменные принадлежности, внутренне готовясь к очередной выходке, подбирая слова, которыми мог бы дать отпор. Но никогда с ними не угадывал, слова застревали у него в горле, потому что его всегда заставали врасплох. Он ёжился и на переменах, до тех пор, пока его не спасал звонок на урок. Но Александр Т. думал, что он не исключение, и любой на его месте вёл бы себя также, ведь так и должно быть - сначала дети боятся взрослых, а вырастая, боятся детей. У первоклассников была своя шкала ценностей, и все его навыки, опыт, чувства, вся его прожитая жизнь ничего в ней не значили, и как следствие в их иерархии он занял низшую ступень.
Пари, неприкасаемый.
Если бы всё ограничивалось словами...
Они толкались в дверях, стараясь не пропустить другого, высыпали на перемену с визгом, от которого хотелось зажать уши. Они пытались перекричать друг друга. Везде и во всём. Стадо, глядел на них Т., им всегда будет нужен вожак, сначала кто-нибудь из своих, а, когда вырастут, национальный лидер. Они играют в машинки, куклы, царя-горы, а, вырастая, - в дорогие авто и начальника. Способны ли они будут думать - или только бессмысленно шаркать по тротуару башмаками, приобретёнными в дешёвом супермаркете? И всё же в них что-то было, какое-то наивное упрямство, трогательная отстранённость от правил, которые ещё не вошли им в плоть и кровь. Сидевший перед Т. мальчик, чей затылок он постоянно разглядывал, представляя растущую на нём лысину, сделал ошибку в слове "пошёл", в котором у него получилось два "о", и Екатерина Марковна после уроков оставила его написать этот глагол двадцать раз. А сама отправилась в буфет. Когда она вернулась, её ждал листок бумаги, с двадцатью "пошёл". И приписка: "Всё написал. Ну я пошол".
В день зарплаты Т. пришёл вместо школы на работу. Избегая сотрудников, он по чёрной лестнице сразу поднялся в бухгалтерию. Там его ждал конверт с деньгами. Пересчитав, он обнаружил значительную прибавку к жалованию.
- Меня повысили? - зашёл он к начальнику. - Или это вместе с командировочными?
Оторвавшись от бумаг, начальник поднял глаза. И тут Т. понял, что не поздоровался. Сказывалось пребывание среди детей.
- Я не в курсе, - холодно ответил начальник. - Дальнейших распоряжений насчёт вас не поступало. - Помолчав, он добавил: - И как там?
"Лучше, чем здесь!" - едва не вырвалось у Т. Но он прикусил язык. Начальник смерил его взглядом, отчего его галстук заелозил по столу, и на секунду прищурился, высматривая, что в нём изменилось.
- Ну, не хотите, не рассказывайте. Мне всё равно. Только закройте за собой дверь.
- А пожалуйста? - неожиданно для себя выпалил Т.
- Что, "пожалуйста"?
- Пожалуйста, закройте дверь. Разве вас не учили волшебному слову?
Впервые за долгую службу раздражение, которое вызывал начальник, прорвалось у Т. наружу. И он испугался. За месяц он отвык от мира взрослых, и мог легко наделать глупостей. Развернувшись на каблуках, он быстро вышел.
В институте проходили очередную переаттестацию. На предмет соответствия занимаемой должности предъявляли годовые отчёты и научные публикации. Готовились, будто к суду. А судьи кто? Да, кто судьи? Все эти люди в комиссии, откуда они? Унизительная процедура, почище школьных экзаменов. Точнее она их продолжение. Из школы никуда не деться. К тому же, очередное веяние времени, требовалось заключение психолога. Это-то зачем? Институт - не клиника для душевнобольных. Хотя, как знать. Может, так и есть. Собрались же у кабинета психолога, устроив перекличку, образовали очередь (как же, всё должно быть по порядку, они же научные сотрудники!). Слава богу, его там нет! Все эти цветовые тесты Люшера, чернильные пятна Роршаха... Какое отношение они имеют к нему? Он - не дальтоник. Это он и так знает. И не голубой. Это он тоже знает. Вот и весь "люшер". А в "роршахе" видит давно одно и то же: голую женщину. Вот она нагнулась, вот села, вот лежит... И о чём это говорит? Ни о чём, кроме многолетнего воздержания, точнее отсутствия близости с женщиной. В детстве он не хотел переспать с матерью и убить отца, если что. Так бы он и залепил психологу. Да, он обычный, средний, ничем не выделяющийся. И дальше мастурбации дело не пошло. Зачем тесты? Это он и сам знает. А разве сослуживцы нет? Нет, школа определённо лучше. Здесь он бы взбесился. А они терпят. И кто же сошёл с ума?
Жена в дни зарплат начинала разговор издалека. Интересовалась здоровьем, передавала привет от сына, а потом доставала из халата неоплаченные счета. Так случилось и в этот раз. Но Т. пресёк её вступление, сразу выложив деньги на стол.
- Этого хватит. - Полувопрос-полуутверждение. - Раз-два-три, давай при мне ты их сочти.
Он произнёс это с какой-то детской игривостью, но жена поняла по-своему, решив, что он кого-то завёл.
- Рада за тебя, - сказала она, сгребая купюры. - Вижу, у тебя перемены.
Т. замер. Мгновенье смотрел на неё, пытаясь определить, знает она что-нибудь или нет, потом, щёлкнув пальцами, ушёл в свою комнату. Получать пухлые конверты было приятно, но разве они того стоили? Приходилось постоянно играть, притворяться. К тому же в школе ему устроили настоящую травлю, даже тихони пытались теперь его задеть. Он превратился в чудаковатого "Дядьсашу", с которым можно всё. Закрывшись в комнате, Т. кусал заусенцы и думал, что дети, взрослые и старики - это разные подвиды хомо сапиенс. И они не могут ужиться друг с другом. Как любые хищники. На взрослом проверяли границы дозволенного, и это превратилось в игру. Растянувшись на диване, Т. вспоминал своих маленьких палачей, неотвязных, как комары. Они были изобретательны.
- Тупишь дядя, - надували они пузыри жевательной резинки. - И тебя снова оставят на второй год.
Но разве можно их осуждать? Их заключили в школьную клетку, а его бросили к ним на съедение. Он провоцировал их своей беспомощностью, а его кровь их только возбуждала.
- Екатерина Марковна! - тянули они руку на "контрольной". - Дядя Саша у меня списывает.
Это была ложь, но Т. непроизвольно краснел. Они не знали пощады. Дошло до того, что, завалились гурьбой к директору:
- А дядя Саша в туалете курит!
Т. готов был их убить. "Гадёныши! - прятался он от них на школьном дворе. - Маленькие, гнусные твари!" Он сплёвывал слюну, жёлтую от табака, и представлял их выросшими: лазейки в заборе станут для них слишком узкими, платяные шкафы перестанут служить убежищем, когда надо спрятаться от наказания, а в лифте не нужно будет вставать на цыпочки, чтобы нажать кнопку своего этажа. Что ещё? Ожидание Деда Мороза с рождественскими подарками сменится надеждой на служебное повышение, а место мультфильмов займут вечерние выпуски новостей. Вот, пожалуй, и всё. Но в глубине они останутся теми же. Первоклассники едва научились писать, но, выпросив у него номер "мобильного", слали односложные SMS: "Болбес", "Страшыла", так что пришлось его отключить. Список их издевательств казался бесконечным. Т. пробовал отвечать, но оказался гораздо уязвимее. Так было и в первое его обучение. Укусы, подначки, грызня. Детские коллективы заставляют проходить через это, но он не выдержал. После очередной выходки, когда ему кричали: "Рыжий, рыжий - глаз бесстыжий!", - сейчас это казалось обыкновенной глупостью, но тогда выглядело иначе, - Т. пожаловался родителям. Отец смерил его презрительным взглядом, а мать отвела ко врачу, где ему диагностировали синдром Аспергера, выявив легкую форму аутизма. Кончилось тем, что его стали пичкать таблетками, от которых кружилась голова, и клонило в сон. А что ещё они могли сделать? Перевести в другую школу? Но везде творится одно и то же. И теперь всё повторялось. Значит, дело не в возрасте. Хрустя суставами, Т. с ненавистью глядел с задней парты на крохотных созданий, лишённых представлений о добре и зле, и ужасался, как быстро стиралась между ними грань.
Теперь во сне Т. всё чаще был ребёнком, который снова проводил лето на даче. Лил дождь, он лежал в постели и смотрел, как, стекая по стеклу, капли исчезали за деревянной рамой. Каникулы заканчивались, на носу была школа, и от этого делалось грустно. Загибая пальцы, Т. пересчитал оставшиеся дни августа, когда надо было возвращаться в город, в комнату с узким, немытым окном, за которым тянулся молодой тополь, возвращаться к учебникам, школьному расписанию и визгливым окрикам матери: "Никакого телевизора, ты не сделал уроки!" Во сне Т. снова слышал её голос, которому, он знал, придётся подчиниться, и от обиды ему хотелось плакать. Александр Т. сжимал кулаки и просыпался - в комнате с узким, немытым окном, за которым разросшийся тополь скрёб ветвями крышу. Была осень, как и во сне, лил дождь, и ему предстояло идти в школу.
Он думал (прислушиваясь к дождю, ожидая звонка будильника):
Почему детство представляется безоблачным и беззаботным? Потому что всё плохое в нём забывается? Или потому что дальше бывает только хуже? Но скорее всего из-за надежд, незнание - великая сила, потому что питает иллюзии о взрослым мире, в стоячее болото которого впадает река детства. С этим, пожалуй, разобрались. А что хорошего в школе? Борьба за место в классной иерархии, постоянная демонстрация превосходства... Здесь готовят к жизни, но занятия для этого только прикрытие, а главные уроки преподаются на переменах и на школьном дворе.
На улице по-прежнему шёл дождь.
Отопление ещё не включили, и было холодно даже под одеялом.
Утопив кнопку будильника, Александр Т. попытался вспомнить, как пошёл в школу его сын. Провожал ли он его первого сентября? Вряд ли, он же работал. Да, конечно, он бы запомнил. Потому что сын посещал ту же самую школу. А потом? Может, готовил с ним уроки? Нет, этим занималась жена. И ей же он предоставил нездоровую атмосферу родительских собраний, где соревнуются, чей ребёнок лучше. Что вообще он знал о сыне? Как звали его первую учительницу? Т. не смог вспомнить. Он даже не знал, как сын учился. В старших классах плохо, и едва не бросил школу. Но в младших? Когда у него всё пошло не так? Может, он тоже не прижился в классе? А он, отец, не знал. Почему? Испугался его детства, живо напомнившего бы о своём? Похоже, так. И он переложил всё на плечи жены. Но теперь деваться было некуда. Т. подумал, что его теперешнее положение в каком-то смысле расплата за равнодушие. Все родители проходят школу второй раз, а он этого избежал. И вот теперь школа настигла его. Будто ему было предопределено снова пройти через возраст, который оставил шрам на всю жизнь. Возможно, школа была для него кушеткой психоаналитика, а эксперимент - погружением в прошлое, которое взывало к исправлению. Нет, это уж чересчур. Прошлое можно искупить, но не исправить, к тому же, в его возрасте виден уже другой берег, и работа над ошибками теряла смысл. Зачем проходить через унижения, которые он старался забыть? У каждого свой крест, и менять что-то уже бесполезно. Он слишком привык к себе, слишком любил свои не совершённые поступки, не сделанные ошибки и не отпущенные грехи. Так стоило ли копаться в прошлом? Стоило ли его переписывать? Нет, он совершенно свыкся с историей своей жизни, или с тем, что считал таковой, его вполне устраивала сыгранная роль, которую оставалось довести до конца, не испортив предыдущей драматургии, на переправе - а ему она скоро предстояла - коней не меняют, так что глупо переживать всё заново, отказавшись от выдумки, с которой сжился, сплёлся ветвями, сросся корнями; это значило бы рвать по живому, отказаться от собственного "я", которое эта история, выдуманная задним числом, и составляла.
Выкурив сигарету натощак вместо завтрака, Т. вышел из дома.
Школа стояла на пригорке, а младшие классы занимали в ней четвёртый, верхний этаж, откуда были видны окна его квартиры, и, выходя на переменах в коридор, Т. гадал, чем занимается жена, как в детстве, определял, дома ли родители. У отца была глазная болезнь, и днём, он зашторивал своё окно от солнечного света. А мать своё, наоборот, раздёргивала, и по занавескам было легко понять, кто из них дома. Присутствие в квартире родителей вызывало у Т. безотчётную радость, а теперь он думал о жене, как о посторонней, называя её "она", точно забыв её имя. "Она, верно, вышла в магазин" или "Она болтает по телефону, раз не мелькает в окне". Связь, сакральная связь с домом была утрачена. И всё же на переменах, он, как прежде, отворачивался к окну, и, сгибаясь над цветочными горшками, облокачивался о подоконник, который раньше доходил ему до подбородка. Возможно, здесь стоял и его сын, гадая, дома ли отец, ожидая, что он встретит его из школы и спросит, как прошёл день. Но он не спрашивал. Никогда. Т. запускал пятерню в шевелюру, разглаживая непослушные волосы, будто вычёсывал из них колтуны. Выходит, он был плохим отцом, и в том, что сын переехал, была доля его вины. Т. вдруг подумал, что сын был зачат без любви. Как и он сам. Как и миллионы других, которых родили, чтобы привязать мужчину. Обычная история. В их появления на свет была вполне определённая цель, и теперь им не стоило искать особого смысла в своей жизни. За них его уже нашли их матери.
- Дядьсаш! - оторвал его от подоконника "вихрастый". - Будешь играть в чехарду?
Принимать в чём-либо участие означает играть роль. Пусть даже роль короля. Но спектакль всё равно принадлежит кому-то другому. И уж точно никому из актёров. Или сразу всем. Но никогда - публике. Александр Т., в отличие от своей жены, не любил театра и давно зарёкся участвовать в представлениях. Он был отшельником, державшимся вдалеке от течения жизни, и заползавшим от него под коряги своего одиночества. А тут такое. Ученик в школе. С портфелем и пеналом. Снова зубрит таблицу умножения. Да ещё спустя столько лет. Поначалу он кое-как справлялся. Но когда приблизились каникулы, был уже на грани нервного срыва. Одноклассники, казалось, задались целью вогнать его в гроб. День ото дня, они становились всё несноснее, заключив между собой перемирие, сосредоточили весь огонь на нём. Обхватив за шею, висли, как мартышки, крича в ухо, чтобы их отпустили. Или подкладывали в портфель дохлую мышь. Т. уже не представлял, что делать. А что он мог предпринять? Не так уж и много. Можно было бы как-то выделиться, скажем, выиграть какую-нибудь олимпиаду - уж на это его бы хватило, - можно было получить за неё почётную грамоту, повесить её на стену, как раньше, когда он ещё гордился подобной ерундой, но и это не добавило бы ему авторитета, кто уважает "ботаников", даже учителя, бывшие когда-то учениками, смотрят на них с тайным неудовольствием, а хвалят постольку поскольку. Впрочем, до участия в олимпиаде его бы не допустили, всё имеет свои границы, даже абсурд. Ещё можно было добиваться перевода в другой класс, но там бы всё наверняка повторилась. Выход оставался один: всё бросить, уволившись из института. Хотя почему его обязательно уволят? Нет, ещё не всё потеряно, он, как и думал, запишется на приём к директору института, пускай даже через голову своего начальника, и то не посмеет ему отказать, в конце концов, он - старейший сотрудник, а единственное, чего хочет, так это чтобы всё вернулось на круги своя. Разве это много? Нет, это мало. Совсем мало. Можно сказать, даже маловато. Чудовищно маловато. Даже обидно, что у него такие ничтожные амбиции. Институт, трамвай, нищенская зарплата. Но разве он один такой? Жизнь, как цыганка, обещает много, а предоставляет тюремную пайку. И то в лучшем случае. Да, и эти крохи она заставляет принимать за счастье. Он так прямо и скажет директору, выложит всё начистоту. В сущности, у него ничтожная просьба, директору ничего не стоит её удовлетворить, а будет даже приятно почувствовать себя человеком. Да, ему представится шанс проявить милосердие, доброта укрепит его репутацию как руководителя, с учётом того, что станет известна всему институту. Ну а если нет, что поделать, эксперимент оказался ему не по зубам. Эксперимент? А что он знает о нём? Ему предложили стать курьёзным персонажем в пьесе с непредсказуемым финалом, где суфлёром выступали обстоятельства. Не более того. И тут в голову Александру Т. пришла счастливая мысль. Он вдруг подумал, что, прежде чем уйти из школы, может позволить себе импровизацию. Например, попросить о переводе в старшие классы. Или даже окончить школу экстерном. В конце концов, он ничем не рискует. Можно попробовать. В самом деле, почему нет?
Из дневника Александра Т., ученик 1 "А" класса.
"Конец октября, и тротуары секут холодные дожди.
Вчера я спросил у Екатерины Марковны, могу ли заполнить учебные тесты, чтобы перейти в старшие классы. Заикнуться о выпускных экзаменах я не посмел. Для начала хватило бы и этого. Она ответила, что такие вещи решает директор. Когда сегодня он принял меня, стало ясно, что его на мой счёт уже предупредили.
- Почему бы и нет. Надеюсь, с начальством у вас согласовано?
Мне показалось, у него промелькнула настороженность.
- Не сомневайтесь, - сказал я, как можно увереннее.
Он заметно оживился.
- Ну, тогда за нами дело не станет. За какой класс вы хотите сдать?
Об этом я не подумал. Я надеялся, что меня переведут без экзаменов.
- Мне нужно ознакомиться с программой.
- Отлично, я скажу Екатерине Марковне, она снабдит вас методичками.
Мы пожали руки, и я снова отметил, какие у него потные ладони. Наконец-то в моём положении появился просвет".
Через три дня.
"Кошмар! Сказал жене, что взял больничный, и целый день пытаюсь освежить в памяти школьную программу. Напрасный труд: я не смогу сдать выпускные экзамены! Максимум за десять классов. И то, если на каникулах засяду за учебники. Из головы всё выветрилось, все эти пестики и тычинки, квадратные уравнения, взятие каких-то городов, деепричастные обороты, силлогизмы, физические законы, поэмы, написанные сотни лет назад, чьи-то биографии, дорисованные сегодняшним днём, прошлое, выкроенное по лекалу настоящего - худо-бедно я прожил без всего этого. И вряд ли осилю заново: уже не та память, рассеивается внимание. Среди билетов по математике оказалась знакомая задача. "Когда галки сели по две на палку, то одна палка осталась лишней, а когда сели по одной, то одной галке не хватило палки. Сколько было галок и сколько было палок?" Задача простая, на составление уравнения, но, написав его, я вдруг почувствовал себя галкой, которой не хватило палки, и которая мечется с криками при полном равнодушии остальных. После этого мне стало не до решения. И всё же надо с чего-то начать. С географии? Ну, её-то я знаю: мир огромный, а живут везде одинаково. Так и сказать на экзамене? Но это вряд ли оценят. Вернее, оценят на "неуд". А история? Это то, чего нет. Заявить, что нет никакой всеобщей истории, а есть только личная, и это - наше прошлое? Взять, так прямо и заявить, что прошлое всегда кому-то принадлежит, а знаем мы, с оговорками, да, с определённой долей условности, только своё. Однако кто будет слушать про мою жизнь. У преподавателей есть своя. Или её нет, какая разница, опять будет "неуд". Зоология? Конечно, куда ж без неё, она на каждом шагу, я уже давно вижу кругом один зверинец. Особенно в школе. Что там ещё? Анатомия. Ну, это совсем просто. Скелет, мышцы, артерии. Их разрушит болезнь, которую зовут смерть. Одна для всех, эта болезнь неизлечима, а её инкубационный период длится жизнь. Очередной "неуд". На сарказме со школьными учителями далеко не уедешь, какие могут быть шутки, когда дело касается их предмета. К чёрту! Чем заново учить эту чушь, лучше уволиться. И куда идти? Биссектриса - это крыса, которая бегает по углам и делит угол пополам. Но я - не биссектриса, чтобы так ловко устроиться, в моём возрасте по углам уже не побегаешь, а делить мне совершенно нечего. Жена смотрит телевизор. Надо не забыть спрятать учебники, иначе она подумает, что я рехнулся. А может, так оно и есть? Пифагоровы штаны во все стороны равны. Я курю, тупо уставившись в окно, за которым повисла ночь, думаю, что всё это уже было, не со мной, но было, можно, как это принято у сумасшедших, поговорить с собой, выяснив с кем же всё-таки это было, но я молчу, не в силах вспомнить того другого - а избавиться от этого чувства, чувства его присутствия, тоже невозможно, может быть, как раз поэтому, - и я курю, глядя на звёзды, молчу, курю..."
К экзаменам Т. готовился усиленно. Штудировал взятые в школе методички, а если возникали вопросы, справлялся на интернетовских форумах. Только сейчас он понял, сколько всего недоучил, и сколько переучил лишнего. Раньше он гордился прочитанными книгами, а после нескольких дней проведённых за учебниками, стал гордиться теми, которые не открывал. Зачем они? Все эти формулы, физические, химические, алгебраические. Разве они помогут в трудную минуту? Или сделают счастливее?
Он думал (листая альбомы с музейными репродукциями):
А искусство? Нужно ли оно? Искусство отражает мир в своём кривом зеркале, искажая его первозданную наготу. Художники пытаются запечатлеть его, но запечатлевают лишь свои фантазии, потому что мир не имеет цвета, и чтобы увидеть его краски, надо быть слепым. Всё зависит от восприятия, а художники навязывают своё, и потом всю жизнь не уйти от сформированного ими вкуса, от оценок критиков, от того, что стало историей искусства. Но почему стало то, а не другое? Как знать, стало ли лучшее? Или оно стало лучшим спустя века?
Он продолжал думать (листая хрестоматию по литературе):
Да, всё зависит от восприятия. Комедия может расстроить, а трагедия насмешить. И только классика неизменно скучна. Как старик, переживший своё время, и не осознавший этого. Что он там бубнит в углу: бу-бу-бу, его всё равно никто не слушает.
Засыпал Т. с учебниками, как в университете, после которого ещё долго сдавал по ночам экзамены. И теперь его снова преследовали кошмары. Просыпаясь посреди ночи, он хохотал на ними. А когда засыпал снова, они возвращались. Особенно навязчивым был тот, в котором он, стоя у школьной доски, путал треченто и кватроченто, неоклассицизм и барокко, импрессионизм и арт нуво...
Они не проявили к нему снисхождения. Учителя из экзаменационной комиссии. В течение нескольких дней они гоняли его по всем предметам. Они сбивали Т., точно перед ними стояла задача его срезать. Благосклонной оставалась только Екатерина Марковна. Ей хотелось быстрее от него избавиться, и, когда он терялся, она задавала наводящие вопросы.
- Ну, с галогенами у вас явный пробел, - уличал его преподаватель химии.
- Вы не можете перечислить признаки равенства треугольников, - выносил приговор математик.
- Что ж, пойдёмте дальше, пропустив античность, - иронизировал историк.
Т. выводил из себя их важный вид, то нескрываемое превосходство, с которым его экзаменовали, выставляя свои знания. "Жалкие учителишки! - хотелось закричать ему. - Серые школьные попугайчики!" Экзаменаторы получили возможность его унизить, сделать из него идиота, и они издевались, не уступая в изощрённости первоклассникам, от которых он хотел сбежать. Т. не получил никаких поблажек, на которые в глубине надеялся, ему не сделали скидку на возраст, с ним вели себя так, будто не видели в его экзамене ничего необычного, да они просто чокнутые, эти учителя! В глазах Т. их оправдывало только одно - возможно, это было частью эксперимента. Александру Т. вспомнился другой эксперимент, в котором случайные прохожие "убивали" постороннего человека, после того, как им объясняли, что он - преступник, и без него мир стал бы чище. Что-то вроде эксперимента Милграмма. Подчинение авторитету, власть, безнаказанность делали из каждого палача. Потому что это заложено в человеческой природе. Так стоило ли удивляться, что с ним ведут таким образом. Они просто вошли в роль. Но кто им разрешил? Кто - авторитет? Т. многого не знал, ещё больше забыл, но он жил слишком долго, и зачастую отвечал правильно. Этого хватало, чтобы получать "удовлетворительно".
- При ваших знаниях мы не можем поставить балл выше, - подвёл черту председатель школьной комиссии. - Впрочем, вы должны быть довольны.
Т. едва сдержался. Ему было поздно становиться учёным. Неужели, это непонятно. А для обычного смертного он справился не плохо. Совсем даже. Ещё неизвестно, как бы выглядели они сами, устрой им такое. Т. мог бы прочитать целую лекцию. Что-то вроде этого: "Чем наша эпоха отличается от Средневековья кроме телевизора? Кто виноват, что мир погряз в суевериях, а достижения человечества не развивают отдельного человека? Виноваты вы, педагоги! Вы не можете научить жить, значит всем вашим знаниям грош цена!" Да, Т. мог бы в свою очередь предъявить им претензии, упрекнуть всю их учительскую касту от имени, ни много, ни мало, всего человечества (от такого им было уж точно откреститься!), но он встретил решение комиссии с каменным лицом. Он давно привык, что его лишь ставят в известность. После университета отправив в научный институт, к которому у него не лежала душа. Потом запихнув в отдел, где он четверть века просиживал штаны. Женщина поставила его в известность, что у него будет ребёнок. Женитьба поставила перед необходимостью обеспечивать семью. А теперь его ставили в известность, что необходимо учиться заново. И никто не интересовался его мнением.
А может, его и не было?
Ещё не облетела листва, как Александра Т. перевели в старший класс. Он был на седьмом небе. Значит, он ещё на что-то способен, раз одолел десять классов! Это нужно было отметить. Надо обязательно устроить вечеринку. С вином, поздравлениями, танцами. Но отметить это, как и всё остальное, Александру Т. было не с кем. С возрастом он отдалился от немногочисленных знакомых, которым при встрече едва кивал. Он поступил так сознательно, нисколько не жалея, придя к очевидной истине: прошлого нет, а держаться стоит лишь за настоящее. Это была мудрость старости. Но теперь, на бульваре, Т. часто перебирал свою жизнь: на какой развилке он свернул на тропу одиночества, почему отгородился от мира. Может, потому что знал о нём слишком много? На работе Т. проводил социологические опросы: какие марки одежды вы носите? за какую футбольную команду болеете? какие предпочитаете сорта вина? Были и другие, такие же важные, так что за четверть века он наслушался достаточно, чтобы заткнуть уши и ничему не удивляться. Ему казалось, что он досконально изучил человеческую природу, познал мир настолько, чтобы от него забаррикадироваться. Днём Т. не произносил и десятка слов, только когда к этому вынуждали служебные обязанности, а вечерами задёргивал тяжёлые гардины, включал ночник и ставил оставшиеся от отца граммофонные пластинки. Его вкус ограничивался эпохой барокко, и музыка, которой было четыреста лет, надёжно защищала его от происходившего за окном. В сравнение с ней все казалось мелким. Прикрыв глаза, Т. сливался с аккордами, и мир для него переставал существовать. Постепенно он превратился в комнатное растение, которое переставляют с места на место, а оно всюду приживается. И с годами делался всё незаметнее. С ним никто не сходился, но и ему никто не был нужен. Т. был уверен, что таков закон жизни, что все являются в мир пустыми и лёгкими, чтобы летать по нему, как воздушные шары, а, отяжелев, превращаются в чучела, набитые прошлым. У каждого оно своё, и другой не сможет его понять, даже если захочет. К тому же он злой, этот другой. Такой же, как и сам Т., когда нарушали его привычное одиночество.
Идти на бульвар было уже холодно, к тому же в последнее его пребывание случилось небольшое происшествие, отбившее охоту туда приходить, так, ничего особенного, пустяк, но осадок, как говорится, остался, и теперь это место навевало неприятные воспоминания. Итак, на бульваре Т. расположился с книгой, какой-то скучный детектив, в котором он уже потерял нить сюжета, лениво переворачивал страницы, готовый вздремнуть, да, он был бы совсем не против растянуться на лавочке, но напротив опустились две молодые мамы и пока их дети ковырялись в песочнице и шуршали опавшей листвой, трещали обо всём на свете - мужьях, свекровях, губной помаде, духах, подругах, нижнем белье (между прочим Т. узнал, чем стринги лучше обычных женских трусиков, и чем хуже), диетах, обменивались свежими сплетнями о "звёздах", не стесняясь чужим присутствием, говорили в полный голос, иногда срываясь на визг, делая замечания детям, когда те с рёвом утыкались им в колени, жалуясь, что у них отняли совки, - делать замечания им самим было бесполезно, материнский инстинкт, животная уверенность самки в том, что на свете существует только она и её детёныш, и больше никого. Т. несколько раз выразительно (так ему показалось) посмотрел - результат нулевой, в надежде, что они скоро уйдут, выждал какое-то время, а потом пересел на лавочку подальше. Он - мизантроп? Или просто невротик? А может, и то и другое? Как бы там ни было, убивая время после школы, Т. шёл теперь в районную библиотеку, где, обложившись учебниками, готовил уроки.
- Вы репетитор? - не удержавшись, спросила его раз библиотекарша с редкими прилизанными волосами.
- У меня внук отстающий, - нашёлся Т. - Приходиться подтягивать.