На графа Эгберта совершено покушение. Кто виноват? Семейство графа? Более дальние родственники? Знакомые? Или мрачный бродяга?
Зорова Галина А
ГРАНЁНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ
--
маленький иронический детектив
На графа Эгберта совершено покушение. Кто виноват? Семейство графа? Более дальние родственники? Знакомые? Или мрачный бродяга?
--
1
За окном полная беспроглядность - хоть глаз выколи, пусть молнии и мигают, словно нанятые. Гром бешено ревёт, собаки его заглушают, дождь выбивает окна.
А эта Брунхильда:
- Лу-и-за! Лу-и-за! Помоги снять бельё!
Кофе с шубкой! экономка пользуется тем, что я - бедняжка-сиротка-Луиза. Милые родственнички мои (её хозяева) лицемерно сажают меня за свой стол в обычные дни и позволяют читать книги в библиотеке, но во время банкетов и танцевальных вечеринок неизменно приставляют к граммофону, то и дело просят подбросить полешко в камин и без зазрения совести загружают ещё чертовой уймой поручений. Не удивительно, что экономка идёт им вослед и пользуетсятем, что кухня и служебные помещения в другом крыле дома, поэтому её вопли не слышны господам.
- Лу-и-за!
Чем вопить, уже давно сняла бы бельё и пила чай, но Хильда упрямо желает промокнуть в компании со мной, и это так же неизбежно, как сентябрь после августа. Поэтому я плетусь на её голос с самым зверским выражением лица - надо же хоть как-то поддерживать остатки своего авторитета пусть и очень дальней и всё же графской родственницы.
Но мой хищный оскал тут же черти берут, когда выясняется, что Хильда подвернула ногу и рада бы, но не может идти за бельём. Кофе с шубкой! а у горничной Марии свинка, а вторая горничная отпросилась на свадьбу брата. Кучера и садовника и их помощников всё равно пришлось бы идти звать, а сменных простыней нет, придётся стелить новые, а значит, жёсткие, и тогда графиня устроит чудовищный скандал. Короче говоря, я плетусь к выходу, но меня останавливает очередной вопль:
- Оно на чердаке!
Одной радостью больше: не промокну. Вот только на лестнице для прислуги ещё темнее, чем за окном, кроме того выясняется, что электрическая лампочка не горит, а тут ещё я спотыкаюсь о какой-то свёрнутый ковёр и чуть было не лечу головой вниз по ступенькам. Какая глупость хранить ковры на лестнице! Ох, это не ковёр... Это человек!!
- Что с вами? - ничего умнее я не могу спросить, но найдите того, кто смог бы поддержать светскую беседу в такой ситуации.
- Рубины... Анна... - голова несчастного со стуком опускается опять на ступеньку.
Как по заказу злосчастная лампочка вдруг заливается румянцем и освещает место происшествия и жертву. Почти перед моим носом дверь на чердак, а у моих ног тело одного из милых родственничков - это сам граф Эгберт. Он ранен в плечо, и пыльная ковровая дорожка безнадёжно испорчена, очередное огорчение для Хильды.
2
"Человек - раб привычки", - это я вычитала в одной из книг графской библиотеки. Не удивительно, что первым моим движением было открыть дверь на чердак и идти снимать бельё.
Но я тут же опомнилась. Кофе с шубкой! человек ранен, истекает кровью... Истекает? Не больше, чем если бы порезал палец. И всё же я не врач и даже не сиделка, чтобы ставить диагноз. Это в прошлые века, судя по романам, при виде бездыханного тела даме полагалось упасть в обморок и лежать, пока прислуга не уберёт пострадавшего или не окажет ему всю необходимую помощь. Но сейчас мы все грамотные, знаем о внутренних кровотечениях и абсцессах, поэтому я поспешила вниз по лестнице, чтобы сообщить... Пришлось остановиться и пораскинуть мозгами. Кому сообщить?
Сначала нужно позвонить доктору. Ну, а потом? Сказать Хильде, которая сидит в кухне, положив ногу на табурет и уныло цедит свой любимый жидкий чай с молоком? Она, конечно, придёт в окончательное расстройство. Но один из телефонных аппаратов в кухне, поэтому кухни мне не миновать.
А ещё как раз сейчас Уши (так мы называем горничную Урсулу) обычно относит госпоже графине кофе с сухариками, но она на свадьбе, а у Марии свинка, а у Хильды вывих, а господин граф лежит возле чердачной двери - и всё же, если госпожа графиня не получит свой кофе, то возможен крупный скандал.
Поэтому, позвонив доктору Груберу, я вернулась в кухню и там, собирая поднос и доставая из аптечки перевязочный материал, рассказала Хильде о неприятном происшествии. Она так разахалась, что о словах графа пришлось умолчать: хорошенькую и смешливую внучку Хильды, которая раз в неделю приходит помогать в уборке, зовут именно Анна. И вообще, не красота всякой женщины - золото, но ум и молчание, как сказал один древний грек, а древние знали толк в жизни.
Однако характер графини поставил бы в тупик самого Пифагора. Когда я вошла в её кабинет, она, покуривая сигаретку в мундштуке, смерила меня взглядом. Странно, что кофе по-венски не превратился в гляссе.
- В чем дело, Лизетта?
"Неприятности, Лотта", - очень хотелось ответить мне, но положение обязывает. Я поставила поднос на столик красного дерева возле её бюро, поправила ложечку, и только тогда сообщила:
- Хильда вывихнула ногу, а господин граф ранен.
- Что такое?!
Куда и подевалась ледяная барыня: мундштук полетел в одну сторону, столик в другую, а сама она промчалась к двери и только там взяла себя в руки.
- Где он? Да говори же!
Я объяснила. Она затопала ногами.
- Как?! Ты бросила его там?!
Теперь глаза её горели яростью. Не Лотта, а Медуза Горгона, только без чешуи. Пришлось втолковать ей, что я не доктор и даже не сиделка, поэтому не решилась шевелить бессознательного графа, но бинты и йод из кухни захватила, а доктор Грубер доберётся настолько быстро, насколько ему позволит его двуколка и кошмарная погода.
Лотта фыркнула, кивнула и поспешила на помощь раненому с такой скоростью, что взлетела по лестнице одним духом.
Граф лежал всё в той же позе, но чтобы увидеть это, нам пришлось вернуться ниже. Точнее, мне, потому что Лотта не бывала в этой части дома уже давно и рисковала пополнить травмой ноги или шеи текущий список жертв, включая Марию с её свинкой, ведь негодная лампочка опять погасла, а остальные не горели. В маленьком шкафу на два пролёта ниже я еле нащупала керосиновую лампу, которую Хильда держала здесь, не доверяя электричеству. Мудрая женщина, правда забыла положить тут же спички или зажигалку.
- У вас есть спички? - крикнула я вверх.
- Да, - отозвалась Лотта. - Ты не могла бы шевелиться побыстрее?
Кофе с шубкой! она думает, что если я споткнусь в темноте и разобью лампу, это поможет делу?
В конце концов общими усилиями мы осветили место происшествия, осмотрели графа и обнаружили, что хотя он и ковровая дорожка политы кровью, но причина в царапине на ухе и ни в чём больше. Перевязать мы его перевязали (ухо, я имею в виду), а потом Лотта безо всякой жалости начала приводить мужа в чувство, встряхивая и крича в ухо здоровое:
- Конрад! Конрад, сокровище моё! Приди же в себя! Да очнись, говорю тебе, негодяй!
Я пыталась её успокоить и даже хватала за руки, но если бы не конюх Шварц, который быстро и умело доставил доктора к чердачной двери, тот наверняка нашёл бы хладный, замученный собственной женой труп. А так доктор и Шварц вырвали графа из рук графини и отнесли в спальню.
Я провожала их до той части лестницы, где электрический свет зажигался без проблем. Потом вернула лампу на место, и в третий раз отправилась в кухню, чтобы выпить кофе без шубки, но с штруделем, и успокоить Хильду. Она перестала ахать, но зато разразилась длинной речью о грязных бродягах, которые только и ждут удобного случая во время кошмарной погоды, чтобы убить и ограбить все богатые дома в округе. Хорошо ещё, что кроме раненого графа в доме сейчас его брат, два сына брата, а также конюх, садовник и доктор. Я согласилась: да, это всё очень утешительно, затем помогла ей доковылять до комнаты, а потом лечь в постель.
Наконец-то я принадлежала сама себе, и наступила тишина, если не считать шума бури за окном, но она не шла ни в какое сравнение с приключениями этого вечера. В который раз вернувшись в кухню, можно было отрезать себе очередной кусок штруделя и с наслаждением съесть его в спокойной обстановке. Даже два куска. И запить большой чашкой кофе с шубкой.
Кофе с шубкой! только в своей комнате, задёргивая полог кровати, я вспомнила, что ничего не сказала Лотте о словах графа. Только надо ли? Он даже не ранен, ради чего мне рисковать, что теперь уже из меня в исступлении вытрясут душу? Захочет он, так скажет о рубинах и даже Анне сам, а не захочет - моё дело сторона, в семейные дела родственничков лучше не вмешиваться.
Я и не подозревала, какую опасную тайну мне случайно пришлось узнать и какому риску я теперь подвергаюсь.
3
Штрудель всегда навевал на меня сон, кофе с шубкой ему не мешал, но поспать мне не пришлось. Не успела я успокоиться, а перед моими закрытыми глазами замелькать разноцветные узорчики (как всегда при первой сладкой дремоте), сразу же надо мной нагнулся зловещий убийца с пистолетом и приставил его к моему уху. Ясно было, что злодей специализировался по ушам.
Я вскочила, как ужаленная, сердце колотилось, во рту пересохло, вокруг тьма кромешная. Руки меня не слушались, впервые в жизни я перепугалась так, что не могла не то что включить лампу на ночном столике, а даже нащупать её. В конце концов я чуть её не свалила, но каким-то невероятным движением поймала и удержала, словно криворукий жонглёр, заодно нажав пимпочку, включающую свет. Если в комнате и был убийца, то после моих цирковых упражнений он должен был давно сбежать.
Я поставила лампу на столик, вытерла со лба холодный пот и очень ясно поняла, что я круглая дура и глупее меня нет на белом свете. Покушались на графа. Я его нашла и подняла тревогу. Все ахали, суетились, бегали и переживали. Хильда не в счёт, со своей ногой она ничего не могла.
И только я наелась штруделя в кухне и спокойно пошла спать.
Главный свидетель! Та, кому граф прошептал загадочные слова перед обмороком!
Спокойно улеглась в постельку и даже не закрыла дверь!
Я с ужасом покосилась на неё. Мне вполне отчётливо показалось, что дверь открывается... открывается... и передо мной...
- Луиза, как хорошо, что ты не спишь.
Своими словами Хильда отняла у меня десять лет моей цветущей жизни, и не поручусь, что в моих локонах не появилось пять-шесть седых волосков. К счастью, она не слишком хорошо видит без очков, которые постоянно забывает, потому что выражение моего лица наверняка напугало бы её не меньше. Я сжала зубы, чтобы они не стучали, а Хильда продолжала:
- Кто-то звонит у входа, а мне ни за что не дотащиться до него. Не могла бы ты...
"У тебя есть пистолет?" - чуть не спросила я, но мне так свело челюсти, что глупость осталась в горле.
- Ты не могла бы посмотреть и впустить? - настаивала она, потом вздохнула и добавила: - Мне, знаешь ли, больно ходить.
Я покраснела, торопливо оделась и пошла по коридору. Как на казнь. За каждой дверью прятались убийцы, возле поворота к холлу меня ждал кровожадный бандит, а в холле и за входной дверью - не меньше, чем шайка маньяков. И никакого оружия уменя, пистолетика самого завалящего, а у них целый арсенал!
С жалобным писком я кинулась в библиотеку, где на видном месте висели два мушкета, здоровенный протазан, пять шпаг и дюжина разномастных кинжалов - любимцы графа, остальную коллекцию он держал в своём кабинете. Заряжать мушкеты было некогда, протазан я не подняла бы даже ради спасения жизни, фехтовать только начала учиться. Поэтому схватила один из кинжалов в инкрустированных роговых ножнах. Но что такое кинжал против шайки кровожадных злодеев?
Стоп-стоп, здесь в углу спрятана рунка, небольшая и ржавая, потому что граф только вчера принёс её, и у него руки ещё не дошли наладить и почистить. Но именно в таком ржавом и погнутом виде она выглядела жутковато и внушительно. Сунув кинжал в карман и выставив рунку перед собой, я вышла в холл и подошла к двери.
Так и есть, колокольчик над ней трясся, словно нанятой, а когда переставал звонить он, злодеи за дверью принимались колотить в неё чем-то тяжёлым, возможно тяжелыми сапогами, возможно, камнем с японской клумбы. Они могли даже палить из пушки: спальни и левого и правого крыла выходят на противоположную сторону, там же расположены и комнатки конюха и садовника. Электрический звонок проведен только в комнаты Хильды и Марии, у которой сейчас свинка.
Но кто же это звонит и стучит?
Я положила рунку на пол, включила лампу над входом со стороны двора и взобралась на галерейку, которая проходит как раз над дверью. Там есть окно, и оттуда... А, вот он. Один. Когда свет включился, он перестал колотить в дверь и звонить. Один. Но это не значит, что в темноте за ним не прячутся остальные из шайки. Ни за что не поверю, что он один, пусть не надеется этот предводитель... Я судорожно сжимала ножны с кинжалом.
В этот момент человек поднял голову, посмотрел прямо на окно галереи и крикнул. Что-то явно обиженное и даже сердитое. Слов я, конечно, разобрать не могла, но они и не были нужны.
Яркая лампочка, не то что возле чердака, хорошо освещала предводителя шайки. А я его не менее хорошо знала. Не предводителя. Сына графа. Господина Михеля. Кофе с шубкой!
Я уронила кинжал в ножны, их - назад в карман и спустилась, чтобы отпереть двери.
4
У графини всегда были сложности с горничными из-за старшего сына. Не из-за того, что можно подумать сразу, о нет. Михель, конечно, заглядывался на девушек, но до сих пор робок, словно ягнёнок - и так же ребячлив.
Когда он сидит смирно, задумавшись, можно поверить что ему двадцать два года, и он наследник славного графского рода и богатого поместья, не считая нескольких заводов в другой части страны и рудников где-то в Южной Африке, на которых добывают алмазы и другие, ещё более драгоценные камни. Но минуты неподвижности у него так же редки, как у взбалмошного курцхаара, а в остальное время его руки, ноги и голова находятся в таком непрерывном движении, словно у него внутри не обычное сердце, а адлеровский мотор. Он ни на чём не способен сосредоточится, он не понимает, что такое порядок или простая аккуратность, поэтому в его комнате царит вечный беспорядок, который он распространяет на все помещения, куда забредает, без перерыва болтая, шутя и хватая любые предметы, попадающиеся под руку. Поэтому с уборкой в его комнате вечные проблемы, горничные теряют там на наведение порядка по пару часов времени ежедневно и, в конце концов, отказываются от места, так что Марии, например, уже два раза повышали плату, но сейчас у неё свинка, и представляю, какой кавардак застанет Михель - а впрочем, держу пари, что он ничего не заметит.
По моему мнению, которое вряд ли кого-то интересует, а зря, этого наследничка давно пора послать подальше за границу, в ту же самую Африку, например, и выплачивать ему денег, только чтобы едва хватало на нормальную еду и одежду, а остальное пускай зарабатывает. Ему же потом будет лучше, когда папеньки с маменькой уже не будет на этом свете, и некому будет защищать его от суровой действительности. Его брат Эмиль, конечно, добрый парень, все фон Кёльны никогда не были по-настоящему злыми людьми, даже Лотта. Эмиль спокойный, рассудительный, очень умный и здорово разбирается в финансах и политике для своих восемнадцати лет, даже не верится, что он всего на год старше меня. Эмиль, конечно, поможет Михелю в трудностях, но как-то трудно поверить, что Михель сумеет заставить себя выслушать его и подчиниться разумным советам. Уж такой это безалаберный человек.
Вот и сейчас, хотя он промок и был слегка рассержен, Михель тут же схватил с пола рунку и принялся её рассматривать.
- Что это такое? Палаш? Ах нет... Ох, и промок я. Нужно было нанять бричку, но господин Биркен предложил меня подвезти на своём новом автомоторе. Лиза, это новое папино приобретение? Удивительно, как ему нравятся такие ржавые железяки... Замечательная машина - этот "опель"! На палаш мало похож и...
- Это рунка, - вклинилась я в поток его болтовни, иначе мы простояли бы у дверей до рассвета. - Этот "опель" что же - открытый?
- Нет, а почему ты думаешь... Рунка? Не знаю. Он не смог подъехать к дому со стороны парка, и я сказал, что дойду. Надо же - промок!
В этой последней фразе весь Михель. Господин Биркен, если уж предложил его подвезти, вполне мог развернуться перед парком, где всегда в дождь разливается ручей, объехать поместье вдоль теплиц и доставить Михеля к парадному входу сухого и чистого. Но нашему разгильдяю это и в голову не пришло, он героически форсировал ручей и теперь стоял в луже воды, которая стекала с него, и увлечённо рассматривал рунку.
Я могла повернуться и уйти досыпать. Но недотёпа любовался бы неизвестной вещицей ещё битый час, потом ещё где-нибудь застрял бы по пути в свою комнату, потом... короче говоря, наутро, в дополнение к раненому графу и полиции, которая обязательно нагрянет сюда, мы с Лоттой получим простуженного Михеля, а Хильда подвернула ногу, а Мария... да что повторять. Лотта будет в остервенении, в ярости, в бешенстве, этим она наконец выведет меня из себя, и полицейские получат вдобавок к шайке злодеев ещё и оглушительный скандал двух остервеневших дам. Печальное нарушение приличий, что и говорить.
Поэтому я отобрала у Михеля рунку и потащила его в кухню, где ещё не остыла печь и можно было напоить его горячим. Старый балахон Хильды, в котором она проверяла припасы в погребе, пришёлся ему, как по мерке; пока он переодевался, вскипела вода для какао (он не пьёт кофе) и нагрелся бак для умывания. Чистый, розовый и в женском халате, Михель до смешного походил на девицу, только девицы не пихают в рот холодные шницели и куски штруделя так, что щёки начинают закрывать уши.
- Спасибо, Лиза, очень вкусно, - пробурчал он. - Говоришь, рунка? Вот это да! Какой пирог, ты не дала мне умереть.
Ну, и я в ответ на последнее слово, конечно, не могла не ляпнуть:
- Ой, я и забыла сказать тебе, что господин граф ранен.
5
Ещё пару минут мне пришлось стучать его по спине и отпаивать какао, потом удерживать, когда он рвался "увидеть папу".
- Если ты появишься в таком виде, сначала ты увидишь маму.
Михель тут же перестал кашлять, забрал с собой остатки штруделя и потопал в свою комнату. А я побрела успокоить Хильду. А потом - в свою комнату. Кофе с шубкой! По пути вспомнила, что рунка осталась где-то в холле, и это будет первое, на что наткнётся полиция, но если Лотта устроит из-за этого скандал, то я пообещаю ей немедленно уехать. А у Хильды вывих, а у Марии свинка...
А Зигфрид фон Рейн не кормлен с утра.
Кофе с шубкой - Зигфрид!
С этими постоянными авантюрами я совсем забыла о бедном узнике, которого заперли в бывшей оранжерее, потому что утром он изгрыз новые туфли Лотты. И все забыли, потому что Лотта и граф занимали родственников, конюх и садовник к Зигфриду не касаются, а у Хильды... ладно, и так всё ясно. Интересно, Михель сожрал все котлеты?
Оказалось, что все. Тогда я щедрой рукой откромсала от косульего окорока два ломтя (Зигфрид не Михель, для него мне ничего не жалко), взяла в кладовке один из пыльных, когда-то забытых гостями зонтиков, зажгла лампу и пошла в оранжерею.
Узник прыгал до потолка, норовил лизнуть меня в лицо, проглотил ужин и, не успела я опомнится, ловко открыл дверь и выскочил наружу. Понятно, что после дня заключения ему хотелось прогуляться, но мне-то было не до развлечений. Только вряд ли он вернулся бы в оранжерею, я бы не вернулась.
- Ау, милый пёсик, - позвала я. - Хочешь ещё окорока?
Конечно, он тут же вернулся, но у Зигфрида фон Рейна было чутьё его славных предков. Он поднял одно ухо, оскалился с выражением: "Хорошо, пошли в кухню или кладовую, у тебя-то ничего уже нет", а когда я попыталась схватить его за шкирку, он неторопливо побежал по дорожке. В глубину парка. Я опять расчихалась от пыли, открывая зонтик, и поплелась за ним. Очень злая.
Но это вначале.
Потому что Зигфрид бежал не на прогулку, накручивая вокруг меня дуги и спирали и весело гавкая. Да, так он вёл себя, когда выскочил из оранжереи и несколько минут носился в темноте.
Но теперь у него появилась цель, и он вёл меня к ней с настойчивостью своих папы, мамы и всех дедушек и бабушек вместе взятых. Конечно, целью мог быть олень или фазан, только я за два года жизни в этом доме раз пять охотилась вместе со всеми, и уже знала, как Зигфрид ведёт себя, если выслеживает дичь. Нет, тут было что-то другое. Хоть бы не пришлось тащиться куда-то в лес. И без этого по аллее текли реки, кое-где разливаясь озёрами, башмаки мои промокли, я то чихала из-за пыльного зонтика, а то начинала жалобно звать Зигфрида.
И когда уже я решила, что мы так и будем идти до самой решётки парка, а потом, чего доброго, и вдоль неё, Зигфрид вдруг остановился и начал облаивать кого-то наверху.
Мои страхи тут же вернулись, я чуть не удрала в дом - и правильно бы сделала. Но я не могла бросить пса под дождём, а снаружи он оранжерею не смог бы открыть, да и не пошёл бы он ни за что в оранжерею, а прибежал бы к дверям дома и начал бы выть, а с этой стороны дома только окно Хильды, а все остальные спальни с другой...
Эх, что говорить, я осторожно подкралась ближе и поняла, что лает он на дуб, точнее, на дупло в этом дубе, к которому вполне можно было подобраться по выступам от спиленных веток. Что я и сделала, хотя и подумала, что в дупле может сидеть какой-нибудь недружелюбный зверь и цапнет меня за руку. Не цапнул, но это не значит, что мне повезло, потому что это был револьвер. Кофе с шубкой! Неужели тот, из которого подстрелили графа? Я спустилась на землю и только хотела проверить, сколько в барабане патронов, как вдруг лампа вспыхнула, словно молния, а Зигфрид жалобно завизжал.
Потом оказалось, что я лежу на земле в темноте, голова гудит, в ушах звенит, Зигфрид лижет мне лицо, дождь всё так же льёт.
Да, револьвер был явно тот. А вы говорите, это не шайка!
6
Давно известно, что сильное потрясение меняет человека. Мне чуточку известно это из жизненного опыта, но больше из книг. Правда, я не читала, можно ли считать удар по голове тем самым потрясением, но мозги мои он встряхнул основательно.
Когда я села и ощупала шишку за левым ухом, а потом поняла, что сижу на мокрой траве, возможно под тем самым дубом, мне было не до философских размышлений, даже не до поисков лампы и зонта, я развязала поясок и надела его на шею Зигфрида. Он было возмутился, но строгий окрик: "Смирно! Иди домой!" поразил его почти так же, как меня удар по голове, и он, хоть и дёргая поводок во все стороны, но повёл меня назад. При всей своей живости, был он псом аккуратным, поэтому выбирал места посуше, если только можно было их найти в залитом дождём парке.
А дождь-то прекратился, заметила я, и нет ни измороси, ни тумана, в небе тоже ни тучки и светят луна и звёзды. И стало как-то даже теплей, что только радовало, потому что я была мокрая, хоть выжимай: и одежда, и волосы, башмаки же ничем не отличались от луж на аллее. Если бы ещё не шишка и не жуткая слабость в ногах.
Мы вошли в дом, я отвязала Зигфрида, он умчался куда-то в глубину дома. Но меня это ни капельки не взволновало, пусть бы он даже поднял на ноги всё семейство и слуг. Прежде всего - горячий кофе.
Я выпила две чашки, и мне захотелось улечься прямо в кухне и забыть обо всём. Но я стиснула зубы, набрала, сколько могла унести дров, и затопила в своей комнате пузатую печку. Пока дрова разгорались, я принесла ещё и полное ведро угольных брикетов, подбросила несколько в огонь, убедилась, что печка горит исправно, и переоделась в сухое. Тем временем стало теплее, а я сделала последнюю ходку теперь уже в кладовую и принесла корзинку провизии и кувшин воды. Зигфрид сразу же нашёлся и преданно эскортировал корзинку до самой комнаты. А когда съел ещё ломоть окорока, завалился спать под печкой. Я же сделала яичницу с сосиской, заставила себя съесть хотя бы половину, затем устроила поудобнее свою голову на постели...
Наутро мне трудно было в это поверить, но я заснула.
И шишка побаливала, и знобило меня, и мутило, а вот заснула и заснула, да так, что открыла глаза, когда было уже светло. Может быть, я спала бы и дальше, но Хильда снова раскричалась и разбудила Зигфрида, а он стащил с меня одеяло, требуя выпустить на прогулку. Против этого я ничего не могла возразить, мне и самой нужно было посетить ватерклозет. И только потом заглянула к Хильде.
- Луиза, нужно сварить кофе, а ещё отнести завтрак...
- Михель слопал все котлеты и штрудель, - сказала я. - А кофе могут сварить Уши и Мария.
- Они здесь? - обрадовалась Хильда.
- Нет, ну, я пошла.
Несмотря на больную ногу, она даже подскочила и со стоном села назад в кресло. Выглядела озадаченной, но упрямо повторила:
- Но кофе для госпожи графини и завтрак для...
- Пусть это сделают Шварц и Бенедикт. Ну, я пошла.
- Кучер и конюх готовят завтрак?! - возмутилась Хильда.
- Если это против правил, то пусть госпожа графиня займётся этим сама, - сказала я и вернулась в свою комнату.
Точнее, вышла из её комнаты и шла в свою, когда увидела Лотту. Халат её развевался, она мчалась на всех парусах и ещё издалека сообщила:
- Мой кофе и завтрак для всех опоздали.
Я с вежливой улыбкой прошла мимо, но не тут-то было, она схватила меня за рукав:
- В чём дело, Лизетта?
- Спасибо, я сама себе приготовлю, кузина Лотта, - сказала я. - Кстати, Зигфрида пришлось выпустить из оранжереи, поэтому он бегает без присмотра, и входная дверь открыта.
- Открыта? Почему открыта?
- А возле старого дуба, знаешь, того, возле самой решётки, валяются лампа, зонтик и, возможно, револьвер. Это на случай, если придёт полиция. Да, ещё где-то в холле лежит рунка, я забыла её там, когда впускала Михеля.
Она так встревожилась, что стало понятно: кто бы ни стукнул меня по голове, Лотта об этом узнала только от меня. Уж такой она человек: всё написано на лице.
- Лампа, зонтик, револьвер, рунка, Михель?!
Я рассказала о тарараме, устроенном её сыночком, а потом о своей неосторожной прогулке с Зигфридом. Она выслушала всё на удивление безмолвно, затем спросила:
- Но причём здесь полиция?
- Не знаю, - пожала я плечами, - может, кузену Конраду всё равно, кто уложил его на площадке возле чердака, но мне очень интересно, кто это раскладывает револьверы по дубам и бьёт по голове тех, кто их находит.
Лотта прижала руку к сердцу и покачала головой:
- Ужасно, ужасно... У меня голова идёт кругом.
Кофе с шубкой! Мне стало ещё интереснее: она не знала о приезде Михеля, она не знала о моей ночной прогулке и найденном револьвере, она не знала, кто стукнул меня по голове, но зачем разыгрывать нервную дамочку? Лотта может устроить скандал и довести до слёз или ярости кого угодно, но до сих пор никогда не признавалась в слабости. При мне, во всяком случае. Она даже приняла как само собой разумеющееся моё "тыканье".
- Я могу угостить кофе. У меня в комнате.
На моё предложение она ответила томным кивком, что меня уже не только удивило, но и насторожило. Что она задумала?
Но делать нечего, мы пошли ко мне, я подбросила в печку брикетов и сварила кофе. Корзинка с провизией, к счастью, стояла в углу, за кроватью, на виду была только тарелка с недоеденной яичницей. Оно и к лучшему, устраивать для неё завтрак я не собиралась.
Лотта явно удивилась моему самоуправству, но промолчала, поблагодарила за кофе, похвалила его и вдруг сказала:
- Конрад сам ранил себя. Ему показалось, что кто-то чужой ходит по дому, он взял пистолет и начал поиски, но на лестнице вдруг погас свет, он споткнулся и случайно выстрелил. Я позже нашла пистолет, он закатился в угол.
- Сочувствую, лампочка там действительно то загорается, то гаснет, - ответила я и замолчала. А сама многозначительно смотрела на неё. Лотта попыталась глотнуть из пустой чашки и раздражённо пробормотала:
- Тебе не нужно было бродить по ночному парку.
- А Зигфрид?
- Да... конечно... Зигфрид...
И граф, и Лотта, и сыновья обожали пса, в этом вопросе обвести меня вокруг пальца было трудно. Кроме того, я живу здесь три года и впервые узнала, что по ночному парку опасно гулять. Это что-то новенькое. Я так и сказала Лотте. Её я не боялась. Не тот она человек, чтобы бить кого-то по голове или помогать бьющему. Она выслушала меня и больше не устраивала мимическую сцену со страдающим сердцем. Но заметно побледнела. Это Лотта-то, которая самоуверенна словно владетельная герцогиня!
И всё же она решила не сдаваться:
- А как же завтрак? У нас же гости.
Я тоже повторила реплику о горничных, конюхе и садовнике.
Кажется, она хотела грохнуть чашкой об пол. Но сжала губы в струнку и почти просительно сказала:
- Мы приготовим завтрак вместе, я только оденусь.
Как она и ожидала, я благовоспитанно кивнула.
Но когда она вышла, я торопливо собралась, обула вторые свои башмаки и через чёрный ход выскочила к конюшне. С тех пор, как приехал брат графа, ему каждое утро готовят Тамбурина для прогулки после завтрака, но потом Шварц идёт есть свой утренний суп вместе с Бенедиктом.
Так оно и оказалось, в результате чего я не стала готовить завтрак с Лоттой, а быстрой рысью выехала на дорогу к городку. Там меня заметили прохожие, но это было не важно, потому что за мостом я свернула, потом перелесками добралась до тракта. Небо не предвещало нового дождя. Каких-то три часа, и я буду в Берлине.
7
Конечно, дама, едущая в мужском седле, вызвала бы как минимум всеобщее неодобрение, какой-нибудь журналист обязательно тиснул бы об этом статейку, а я ведь собиралась не куда-нибудь, но в Берлин. Да и с моими кавалерийскими талантами за три часа в дамском седле я не добралась бы даже до ближайшего городка.
Поэтому я надела охотничий костюм Михеля, который он презентовал мне год назад, когда я училась ездить верхом и обращаться с охотничьими собаками, а костюм как раз стал ему мал. Я всегда боялась лошадей, я всегда боялась собак, но Лотте тогда пришла в голову блажь, что мои неумения и страх - это позор для семьи, что их родственница, даже если она бедняжка-сиротка-Луиза, должна охотиться наравне со всеми. Полтора месяца я проклинала её снобизм и жалела, что не могу спать стоя или вообще зависнув в воздухе, а голос с тех пор у меня будто у егеря, и пусть мне не говорят, что я повзрослела, я сорвала его, подзывая собак или пытаясь их переорать.
Но теперь я понимаю, что это было очень даже разумное требование: лишние умения никому ещё не мешали, верховые тренировки сделали меня смелее, чтобы не сказать наглее, так что сегодня я без всякой робости отправилась в путь и даже получала удовольствие от пейзажей и мимолётных сценок. Косички легко укрылись под фуражкой, а тощая фигура и низкий голос делали меня похожей даже не на юношу, а на мальчишку.
Поэтому когда я позвонила у дверей доктора Брюля, его слуга приоткрыл дверь и чуть было не захлопнул её перед моим носом. Но я просунула в дверную щель ручку плётки.
- Что вам угодно, сударь? - заносчиво спросил слуга.
- Мне угодно быть принятым доктором Брюлем по делу об опекунстве, - строго сказала я. - И не задавайте мне лишних вопросов, а передайте доктору Брюлю мои слова.
- Мне придётся закрыть дверь, - сказал он.
- Вы боитесь покушения? - иронически спросила я. - Может быть, мне позвать полицейского, чтобы вселить в вас мужество?
Удивительно, какой я стала храброй после удара по голове и от усталости. Но на него мои слова произвели впечатление, он впустил меня в переднюю, хотя и позвал какого-то действительно мальчишку, чтобы последил за мной. Другое дело, я боялась, что он продержит меня здесь битый час.
Но нет, он вернулся довольно быстро, с совсем другим выражением лица и на пару с затянутым в старый фрак господином, и господин этот (ещё один слуга?) предложил мне следовать за ним. Доктор же Брюль любезно встретил меня возле своего кабинета, я поняла, что ему пришлось торопливо переодеться из домашней одежды в деловой сюртук, такая предупредительность была удивительна, ведь я назвала себя не Луизой Майнц, а господином Майнцем. Но он поспешил встретиться со мной, раскланялся, он любезно ввёл меня в кабинет и усадил в кресло, он сказал:
- Очень рад вас видеть, госпожа Майнц.
Ну и ещё несколько учтивых фраз, которые говорят, когда нужно что-то сказать чисто из приличия. Кофе с шубкой! Я думала, что удивлю его своим появлением, но это он поразил и насторожил меня, потому что вёл себя со мной не как с неоперившейся рыбёшкой, а словно я была по меньшей мере солидная дама. В остальном же он был невозмутим и сдержан, прочитать что-либо на его лице, как у кузины Лотты, было делом бесполезным, и он явно ждал, хотя и без особого волнения, что я объясню ему своё появление в Берлине без сопровождающих и в столь экстравагантном костюме. Что-то случилось, пока я ехала сюжа?
Мне ужасно хотелось спросить его, почему он так почтительно встречает бедняжку-сиротку-Луизу, которую не изъявлял желания видеть все три года. Но я ещё три года назад знала, что это не тот человек, который будет откровенничать ни с того ни с сего.
Поэтому я поведала ему о происшествии с графом и о моей авантюре в парке, а в конце сказала:
- Понимаете ли, господин доктор Брюль, я бы не стала болтать о семейных неприятностях кузины, но меня смущает удар по голове. Он был не сильный, шишка стала уже намного меньше, и всё же я не привыкла, когда со мной так обходятся, и не хотела бы, чтобы это у кого-то вошло в привычку.
8
Он вежливо слушал меня, а я сердилась, что перед визитом не перекусила хотя бы куском пирога или паштетом, и уже готова была не менее вежливо сказать ему:
- Ну, вот моя история. Вы её обдумайте, а я пока прогуляюсь по нашей чудесной столице.
Нич-чего подобного! Ещё битых полчаса он расспрашивал меня то о графе, то о Лотте, то о парке, и я уже готова была прямо сказать ему, что у меня есть якобы поручение к профессору лекарю, который легко может закрыть свой кабинет и уйти на все четыре стороны. Но тут господин доктор кивнул три раза...
- А-а-а! О-о-о!
Кофе с шубкой! Господин доктор стремительно выбрался из своего кресла, я подпрыгнула, словно жареная рыба на сковороде...
- А-а-а! О-о-о!
Теперь уже подпрыгнула не только я, но и господин доктор, мы обернулись к стене за его спиной, а стена тряслась себе и тряслась, словно в неё бил копытами мой Тамбурин. Неужели конюшня находилась именно с этой стороны дома, хотя никто бы не подумал, что...
- А-а-а! Помогите!
Не знаю, какое лицо было у меня, но у господина доктора глаза полезли на лоб, волосы не встали дыбом, но несколько взъерошились. Ещё немного, и он завопил бы хором вместе с тем, кто находился за стеной, которая...
- Стена шатается, - сказала я. - Землетрясение!
Господин доктор посмотрел на стену, потом на потолок, потом на пол, опять на стену и возмущённо крикнул:
- Да что же это такое?! Ломают мою стену.
Мне бы промолчать. Его стена - и его. Но у меня целый день словно шило под мантией кололо.
- С той стороны - это их стена.
Он тут же замолчал и долго смотрел на шатающуюся поверхность. Пару раз руки у него дёрнулись, словно хотели твёрдо и жёстко вернуть их - да, именно их, тех, которые за стеной - стену на место. И призвать их к ответственности. А я свидетель. А он второй свидетель. Но он не успел.
Стена треснула по горизонтали, потом по вертикали, потом начала раскалываться и крошиться, будто была не стеной, а плоским куском мела, который кто-то из хитрости и коварства установил между помещениями, а именно сегодня, когда я нанесла ему визит...
Бах! Бац! Тарарах! Мы еле успели отскочить, потому что меловая стена окончательно развалилась, нас чуть не прихлопнуло обломками, вслед за ними посыпались какие-то опилки, доски, два шкафа и люстра.
Последней в кабинет влетела лестница и качнулась вверх-вниз, подбрасывая на себе длиннолицего молодого человека в длиннополом сюртуке и толстолицего парня в серой блузе. Да-а, кофе с шубкой, уж точно.
- Это чёрт знает что такое! - сказал молодой человек. - Это... прошу прощения, но это... но это...
- Вечно делят комнаты как придётся, - пожал плечами толстолицый. - Какими-то досками и плошками. А нам - страдай. Поставили меловую плиту, доски и хлам. Нет, я иду звать господина Мюнстера... - Он начал было слазить с лестницы, я даже подала ему руку - как вдруг молодой человек и господин доктор кинулись на него единым прыжком.
Прыжок не получился: доктор рухнул куда-то под стол, молодой человек запутался в перевязях и шпорах. Пока они распутывались, а потом выясняли, кто я и что тут делаю, толстолицый спокойно вышел за дверь, зато появились слуга и мальчишка и попытались окончательно распутать хозяина и молодого человека в шпорах.
- Стена господина Мюнстера, - стонал доктор.
- Стена господина Мюнстера! - завывал молодой человек.
- Господина Мюнстера? Это его стена? - слуга почесал затылок, а мальчуган украдкой мне подмигнул и улыбнулся.
Я чуть не грохнула по стене креслом, потому что мне нужен был совет доктора, а не стена господина Мюнстера, даже и разломанная. Только стены не было, я плюнула и вышла. Вряд ли сегодня в этом кабинете кто-то мог получить совет о нападении в парке где-то далеко от Берлина.