Начнём философское рассуждение с такого вопроса онтологии: что именно понимается нами, когда мы смотрим на предмет, или вещь?
Ответ предполагается самый простой, очевидный, лежащий перед нашим взором, лежащий, что называется "на поверхности": мы понимаем, что перед нами располагается в пространстве некий предмет. Знакомый нам, или же нет,что в данном случае, не является первостепенным; поскольку, мы можем говорить лишь о том, что нами наблюдается вещь в действии. При этом следует учитывать и тот факт, что вещь, как физический предмет, а не как кантовский трансцендентальный предмет, всегда находится в действии, покоя для неё не существует, ибо она находится в бытии. А бытие предметов, оттого и являетсябытием, что в нём покой отсутствует, как акт. Для частного же мнения, основанного на эмпирическом опыте, состояние покоя - это следствие действия физических законов, где предмет, обладающий потенциальной энергией (а предмета, или тела, без потенциальной энергией не существует, ибо она обеспечивает форму предмета), не реализует её в отношении других тел. Видимый покой предмета - это равновесие сил, как самого предмета, так и по отношению его к другим телам и самих тел в отношении к некому предмету находящемуся в состоянии покоя. Отсюда - и не реализация потенциальной энергии у предмета. Поэтому не реализует её он по тем же физическим законам, по которым обеспечивается его собственное существование. Следовательно, противоречивость суждения об акте покоя нивелируется относительностью координат наблюдателя и предмета наблюдения. Если, внесём в рассуждение такое предположение: когда наблюдатель видит перед собой гору, то о ней он может сказать, что она находится в покое, при этом он понимает, что наблюдаемый покой горы - покой временный, до той поры, пока не произойдёт землетрясение. Но, та же гора, наблюдаемая с координатной точки расположенной за пределами Земли, даст наблюдателю иное впечатление. Потому как гора, как часть целого, вместе с горным хребтом и самой планетой, как единым целым, находится в непрестанном движении(более высокие уровни небесной механики затрагивать не станем, ибо там, мы получим, по аналогии, практически ту же картину расположения тел относительно друг друга).
Другим же примером, более понятным, который встречается в повседневной жизни, послужит пример с вещью, что имеется практически у каждого в гардеробе, речь о пиджаке. Предположим, что пиджак висит на стуле, то есть он находится в покое, пусть и относительном (держим в голове относительность координат наблюдения) и момент, когда этот пиджак надевает человек и, надев, выходит из комнаты, или, даже находится в комнате. Заметим, что здесь важен факт изменение положение вещи, а не конкретика, которая содержится в акте перемещения вещи. Итак, вещь перестала быть в покое и приобрела дополнительную энергию движения, при этом, заметим, что оставаясь в покое относительно самого человека. Таким образом, произошел перенос состояния покоя со стула на человека, как и в случае скалы, пока скала недвижима относительно стороннего наблюдателя, у которого координатная точка наблюдения совпадает с координатной точкой самой скалы. А совпадать они могут по закону синхронизации, когда скорость смещения тел относительно друг друга принимает значение нуля. Мы говорили о том, что если наблюдать скалу с орбиты планеты - скала будет двигаться вместе с планетой, но, если мы условную скалу будем наблюдать уже с гелиостационарной орбиты, где угловая скорость спутника совпадает с угловой скоростью вращения Земли, - движение прекратится, так как координатные точки наблюдения синхронизируются. Тем самым, мы доказываем, что покой - это всегда относительность наблюдения.
Приведём и третий, заключительный пример этой части рассуждения, итак: если на плечо человеку в пиджаке сядет комар, то о нём мы можем сказать только то, что и о пиджаке снятом со стула, только лишь с той разницей, что пиджак, как предмет неодушевлённый, лишен самостоятельности в выборе своего состояния.
Сам же предмет в бытии, потому и понимается предметом, ввиду того, что имеет форму не только внешнюю, физическую, пространственно-временную,но, также, и внутреннюю, которая не доступна для стороннего наблюдения, в том числе, осязания с помощью органов чувств, а потому, может быть выявлена только при помощи подготовленного мышления. Следует сказать, что под этим подготовленным мышлением необходимо понимать не только осознанное мышление, когда Я понимает себя как Я (то есть в тех актах, когда оно ставит себя отличным от всего другого, будучи феноменом феноменов) а, собственно, то мышление, которое готово вообще к познаванию, благодаря элементу свободы. Образно говоря, в этом рассуждении, мы находимся, как в"саду расходящихся тропок", много смыслов, много мыслей, они и собраны в одном месте, и, в то же время, расходятся, ведя не только в другие сады, но, вполне может быть, что и чащу леса, если не в трясину. А туда, в безысходность, могут увести только ложные мысли, не свободные, или ложно-свободные. Чтобы подытожить это в качестве самопроверки, скажем, что:ложная артикулированная мысль возникает в сознании только того индивида,который утратил свободу мысли, заменив её подобием мысли, или "намерением" мысли. О чём говорил неоднократно в своих интервью, в конце 80-х годов прошлого века, с известной долей сожаления, М. К. Мамардашвили, называя его при этом ещё "зомби-бытием". Это особый вид бытия, о котором мы можем сказать, что оно возникает из не свободы, из принятия лжи, как единственных актов, что могут обеспечить существование тому индивиду, который принимает их. Если индивид так считает, то они становятся реалиями его существования. Отказаться от них не так просто как кажется, если вообще возможно. Ведь, вполне возможно сколь угодно долго удивляться тому, почему человек, считавшийся долгое время морально безупречным, вдруг, меняется на противоположного: становясь, или шекспировским Шейлоком, или гоголевским Плюшкиным. Это ничего не изменит. Данность будет той, которая сложится из имеющихся обстоятельств и воль индивидов, или, заметим, одного индивида. В этом смысле, упомянутый Плюшкин, даже ближе к нашей мысли об изменчивости человеческой натуры. Ибо, у Гоголя, это единственный персонаж в поэме "Мёртвые души" с которым произошла катастрофа личности. Другие, описанные Гоголем персонажи, уже, родились мёртвыми, а Плюшкин - стал мёртвым. Его можно назвать "добровольным мертвецом", или "зомби", пользуясь языком М. К. Мамардашвили. Как правило, обратной дороги в мир живых у зомби нет, и судьба помещика Плюшкина это подтверждает.
Мы постигаем вещь как феномен по отношению к себе, и можем это проделать потому, что сами являемся феноменами по отношению к вещи.Заметим, лишь с тем отличием, что нам по силам эту разницу не только ощутить, наряду с другими сознающими самих себя существами, а ещё и обосновать при помощи мышления. Иначе говоря, такой мыслительный акт возможен при условии наличия осознанной свободы, мало того, требуется ещё культивировать её в себе, беречь, как берегли в общине на заре человечества горящие угольки. Ибо эта свобода, есть, ни что иное, как "зазор" в бытии, между тем, что стало и тем, что должно стать, что может быть познано. А в акте познавания, духовного опыта, и может родиться человек. Тема свободы - тема неисчерпаемая одной фразой. И всё это есть умопостигаемая форма вещи.Она не связана со временем и пространством так, как связана с ними физическая форма с позиции генезиса. Внутренняя форма вещи остаётся неизменной на всём протяжении физического существования вещи, поскольку она, эта внутренняя форма, является формой форм подобных вещей. Таким образом, индивидуальность вещи оказывается связанной с внешней формой в большей степени, нежели с внутренней. Скажем, письменные столы, которые мы можем найти практически в любом доме и любом учреждении, по своейфункциональности, ничем не отличаются друг от друга. В этом проявляется стереотипичность их функциональности, так как эта функциональность проистекает от их внутренней формы, а внешний их вид, при этом может разниться. Внешний вид не обязателен для типового копирования, он может быть авторский, может быть изменён внешними непреодолимыми факторами, может быть, как результат эксплуатации, доведён до полной неузнаваемости относительно его первоначального вида. А вот внутреннюю форму - это никак не задевает, идея письменного стола остаётся неизменной и потому воспроизводима многократно. Она может быть только забыта, и потому не востребована, но не изменена. Идея не подлежит доработке. Она существует сразу и вся. Забыть же идею письменного стола, как и любую другую,представляется возможным только в одном случае, и этот случай эсхатологический: если человечество исчезнет как вид. Очевидно, что это утверждение справедливо и в отношении любой другой идеи, и не обязательно физического предмета. Идея может быть и определённого государства. Новейшая История нам дала в избытке эти примеры. Мы свидетели господства этих идей, их взлёта и падения. И не только свидетели, но и участники, вне зависимости от осознания этого. Память и отношение к памяти, оказываются решающим в акте нашего выбора. Вот за этот выбор, за эту оценку, за эту свободу и разворачивается борьба не только на полях сражений, но и в душах. Сначала - в душах, а потом и на полях сражений. Иначе говоря, подобная идея государства, может господствовать какое-то время в обществе, а потом смениться совершенно противоположной и, казалось бы, должна уйти в небытие, а она не уходит с исторической сцены. Её помнят, культивируют, стараются извлечь политическую выгоду. Рассматривают как альтернативу, или как модернизированную модель.
Теперь вернёмся к вопросу, с которого началось наше рассуждение. Дело в том, что с позиции философии, этот ответ требует своего дополнения и более подробного, насколько это представляется возможным, разъяснения, поскольку, он дан всё же не полностью. При этом оказывается востребованной и нашаосведомленность в вопросах философии, а, также, и степень состоянияаппарата мышления, который мы успели развить у себя на момент начала данного акта мышления. Поэтому, прежде всего, обратим внимание на то обстоятельство, что для нашего собственного понимания, оказывается важным обстоятельство, при котором понимание было бы именно нашим пониманием, то есть порождением нашего сознания. Ибо за нас, как за общность, а также иза каждого из нас, как индивидуума, понять никто в мире что-либо не может, с тем, чтобы это чужое понимание вошло в нас незамедлительно, вошло естественным путем познания. То есть тем, которое проделывает сознание в познании внешнего предмета, или вещи, как мы сказали, находящейся в действии. Понять можно всегда только самому, ибо это есть сознательный акт индивидуальной работы, вне зависимости от того факта в чьём сознании он совершается. Следует сказать, что даже, если мы, и повторяем за кем-либо артикулированную мысль, то и тогда, для её закрепления в нашем сознании, необходимо наше собственное понимание, а оно не возникает без эмпирического опыта. Авторитарность не имеет значения для понимания мысли. Потому что тот, кто высказывается, и если он при этом высказываетсяпо-истине, а не по-мнению, - то он высказывается не от себя. В этом и состоит важность именно самого акта высказывания и его взаимодействия с сознанием,а не авторство высказывания, поскольку тот, кто считается автором высказывания, на самом деле, как таковым автором высказывания не является,а является глашатаем, "рупором", медиумом, интерпретатором т. д. и т. п. но,ни каким не автором артикулированной истины. В этом смысле, и автор книги не есть её автор. Фактически, речь идёт об интерпретации образа, его новом видении, как это бывает в игре актёра. А новое видение возможно, если к традиции исполнения, трактовки образа, добавлена личная эмпирия интерпретатора. Именно с ней можно сравнить авторские притязания на истину. Актёр получает гонорар за удачную интерпретацию художественного образа, который содержится в тексте не им написанным, а тот, кто написал текст - оказывается в такой же ситуации, ибо сам текст, как форма изложения мысли, не есть его изобретение, а, равно, и его содержание, а есть эквивалент усилия, труда. Вот за труд и новаторство, как раз и следует вознаграждение. Если кто присваивает себе авторство текста, то совершает двойной проступок по вышеназванным причинам. Личный эмпирический опыт отменить невозможно, как и подменить. Можно внушить человеку некое событие, участником которого он якобы был, или "наложить" на его эмпирический опыт - другой эмпирический опыт, то есть тот, в котором он будет иметь иной сознательный статус. Это внушение, или, говоря философским языком,наведение, может иметь как краткосрочное действие, так и вполне долгосрочную перспективу; причем, во втором случае, внушенный статус может быть активирован по воле внушающего, или того, кто знает "ключ" к этому скрытому статусу. Объективно говоря, этот путь имеет, также, и свои альтернативные ответвления, прежде носившие, в большинстве своём, как мы уже упомянули, суггестивный характер, при этом усиливаемый, следует уточнить, использованием химико-фармакологическими средствами. В этой связи, имеются в виду, конечно же, вполне законные способы воздействия на сознание индивида, прежде всего такие, как, к примеру: жреческие ритуалы, или же клиническая практика, как гражданского, так и оборонного значения; хотя, надо отметить, что подобная манипуляция сознанием носила и носит, нередко, и криминальный характер, в том числе, мошеннический. Так же, всовременном мире всё более масштабно начинают применяться электронные средства управления, как косвенного, так и прямого воздействия, на сознаниеиндивида. Здесь, возможно, вновь следует сказать, что естественный путь познания - это всегда личный когнитивный опыт; тогда как, продолжим мысль, искусственный путь познания, или синтетический, но его, также, вполне можно именовать ещё и синкретическим, - это путь в котором внешнее воздействие будет максимальным по силе своего влияния на сознание индивида в отношении его собственного мыслительного акта, который порождается сознанием, для сознания, причём, необязательно, что таким сознанием станет сознание, в котором начался акт мысли. Первым же, зафиксированным в письменном источнике актом внешнего воздействия на сознание индивида, был описанный Платоном акт индукции, который состоял в том, что: Сократ "помог" неграмотному мальчику рабу "вспомнить" теорему Пифагора, задавая тому наводящие вопросы. В Новейшей Истории, техногенным прорывом стал личный опыт английского ученого по соединению человека и компьютера, сутью которого, явилось вживление электронного порта в руку для последующего выхода в Интернет, который состоялся вполне успешно.
Возвращаемся к началу нашего размышления и вновь задаёмся вопросом:
Что мы понимаем, когда с вами смотрим на предмет, или вещь?
Сразу же, при повторном ответе, обратим внимание на то, что в самом вопросе, тезисно, предельно сжато по выражению, по самому языку, но, тем не менее, с полным сохранением смысла, а, значит, без какого-либо морфологического искажения (благодаря личностной интерпретации), уже содержится понятие того, что именно нам известно о том предмете, который мы наблюдаем, или же созерцаем с целью познания. В этой связи, следует внести, сразу же, не откладывая, и такое необходимое замечание, что существует значительное, а, значит, и бытийное морфологическое отличие между двумя актами: наблюдения и созерцания, наряду с внешней доступной для понимания синонимичностью. Но эти акты, по сути своей, - полярны. Потому как в одном случае, объект сознанием, оказывается, - познан (простое видение предмета, наблюдение), а в другом - он только познаётся (созерцательное видение предмета). В случае же абстрактного наблюдениячего-либо (а в данном случае, это того о чем мы говорим, будь то предмет, или вещь), каким-либо индивидом, становится невозможным выявлениесиюминутного личностного изменения у индивида находящегося в состоянии наблюдения. Это же утверждение справедливо и для более длительноговыборочного временного интервала, так как объект наблюдается индивидом и,более, ничего невозможно сказать по этому поводу. Индивид не вовлечен своим сознанием в понимание наблюдаемого предмета, ввиду того, что он действительно знает, что он наблюдает, и акт наблюдения происходит на границе разрешающей способности сознания; в то же время, о самой работе сознания, мы можем сказать, с полной на то объективностью, что им решаются и иные задачи. Ведь, мы не только обладаем сознанием, но ещё и понимаем, чем мы, собственно, обладаем, в отличии, скажем, от других представителей живых существ, для которых понятия "сознание" нет, не только на терминологическом уровне, то есть подобия словоформы языка, или сигнально-знаковой системы, а и на более высоком уровне, фактически, первом уровне сознания обращённым как внешнему миру, так и в равной степени, к внутреннему, коим и является понимание. Для иных живых существ есть только сознание функционирующее по схеме: Я - не Я, Я - Мы. Есть только такая дифференциальность по отношению к миру лежащему вне Яживого существа. А эти задачи сознания, в свою очередь, сгруппированы им вокруг его Я. Поэтому оно (сознание индивида, а иных (высших) категорий сознания мы подробно не касаемся, что было бы само по себе грубой ошибкой)и занято "обслуживанием" Я, его пестованием, через непрерывное посредство особых своих состояний. Их можно именовать, как рецепторные состояния сознания, а ими, непосредственно, является постоянно формируемая проблематика жизнеобеспечения Я, поддержание его статуса. Необходимо учитывать, что там, где есть Я, то, там всё происходит вокруг Я и для Я. Таким образом, Я и является "краеугольным камнем" мира. Как говорил о себе французский король Людовик XIV по прозвищу Король Солнце: "Мир - это я". Но, своё Я он понимал в строго утилитарном смысле, как сосредоточение абсолюта королевской власти. При таком тесном соседстве неизбежнопроисходят взаимные генеративные процессы, влияющие на морфологию, как субъекта, так и самого объекта наблюдения. Хотя, по словам М. К.Мамардашвили, который утверждал вслед за Марселем Прустом, и это ни сколько не противоречит вышесказанному, следующее, что: "Человек - это субъект развития, а не воспитания, который обречён на то, чтобы совершать внутренние акты, для того, чтобы в душе его "вызрели" эквиваленты, на его собственный страх и риск, эквиваленты того, что внешне казалось бы уже существует виде предметов, или завоеваний человечества". Следовательно, Я индивида это то, о чём мы начали говорить осторожно, не конкретно, общно; иначе говоря, избегая конкретизации, лишь потому, что конкретность, описательная детальность, в данном контексте,окажется ложной априори, и уже на том основании, что Я, как таковое, нельзя увидеть. Нет и физического зеркала способного отразить Я. Когда мы смотримся в зеркало, или же видим отражения других людей, мы не видим Я, а видим последствия того, что было сделано прежде. Мы видим то, что стало, что становится. Но, каков человек - мы этого не видим. Само Я не естьсоматическая принадлежность организма, то есть оно ни какой не орган,реально физический, на который мы могли бы указать с целью его выявленияпри анатомировании, или же томографировании. Оно дано нам исключительнов ощущениях, а точнее, в понимании, то есть в акте мышления, или же, иначе говоря, именно актом мышления оно и установимо. Поэтому мы, глядя на некий субъект, можем констатировать, что этот субъект обладает сознанием, а при наличии сознания, мы не исключаем и наличие у него структуры Я, как начального, предельного состояния для сознания, в котором оно имеет свою наибольшую "плотность", сгруппированность, о чем и было сказано несколько выше. Хотя определение Я, причем, высшего Я, Я - Мира, в своейвульгаризированной форме имеется в письменных источниках, к примеру, таких, как канонические Евангелия, где Христос говорит: "Видя меня, вы видите Отца Небесного", - так Незримое, Идеальное, Начало всех Начал, Соль Мира, стало Воплощённым, Конечным, Полярным, - приобретя все атрибуты вещественного. Но, для того, чтобы закрепить уже достигнутую возможностьличного Спасения каждого человека, далее была казнь и акт Воскресения Христа. Так, согласно клерикальному воззрению, преображенная в результате Воскресения Христа человеческая плоть приобрела свою высшую воплощенную форму - одухотворенную, ту, которая является неуничтожимойвременем. Легендарность Евангельских событий не предлагается в данном контексте рассматривать с позиции строго научного, исторического знания, пусть и основанного на летописных хрониках. С другой же стороны, нельзя пройти мимо такого факта, что описанные события в Евангелиях, подтверждаются и иными письменными памятниками, к примеру, такими как"Иудейские древности" Иосифа Флавия. Таким образом, Христос - этореальная историческая личность, и через этот факт устанавливается истинность бытия Бога.
Я индивида сродни "песчинке" в створках раковины, вокруг которой образуется "перламутровые" слои сознания. Если же вульгаризироватьсказанное, то получается следующее, что: если бы мы каждый раз при встрече с действительностью испытывали созерцательное, близкое к нирване состояние, то жили бы как индийские йоги. Нам же это недоступно, хотя бы уже по самому факту нашего рождения вне той культуры, где это является не чудачеством, а культурной нормой определенного социального слоя (касты). По этой причине мы и ведём иной образ жизни. Для нас это экзотика, необязательный вид духовной практики. Возьмём для наглядности, и другойпример: за окном некому человеку, изо дня в день, виден забор из железных прутьев. Он наблюдается им со всех окон дома, но, особенно, когда человек садится за письменный стол, не говоря уже о том моменте, что он видит его, просто выйдя во двор и т. д. и т. п. при этом у человека, как индивида, не происходит сильного эмоционального впечатления при случайном взгляде на это заурядное ограждение в эти временные интервалы: забор остаётся для него забором, ни чем собой не примечательным сооружением. Пока, наконец, однажды, не настаёт такой момент, когда эта ситуация меняется на противоположную. Следует уточнить, что эта ситуация, так же, может быть понимаема сторонним наблюдателем, по всем внешним признакам, какситуация стереотипичная (некто, о котором мы говорили, вновь оказался за столом, что-то себе пишет и периодически смотрит в окно), а на самом деле, то есть по истине, а не по чьему-то мнению, она будет неожиданным созерцательным состоянием. Если наблюдатель, человек за письменным столом, по какой-то заранее не оговорённой ни с кем причине впадает в положение созерцателя, даже с собой это оговорить невозможно. От сюда следует, что этой причиной могут быть, прежде всего, его личностные волевые предпочтения, нацеленные на обновление и приведение в стойкое гармоническое и, даже, резонансное соотношение с объектом, или объектаминаблюдения. Первоначальный "посыл", для запуска этого созерцательного отношения сознания и предмета, может быть и внешний, когда-то пережитый. Как говорил Чехов: "Я умею писать только по воспоминаниям, и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично". Поэтому для акта созерцания, ни какого ограничения нет и быть не может, даже и в том случае, когда человек слеп (к этому примеру мы ещё вернёмся), то и тогда внутренняя жизнь человека имеет место быть, хотя и развивается компенсационным путём. И таким выбранным, совершенно случайным произвольным фактором в состоянии резонансного созерцания для индивида, может быть любой предмет, в том числе, и - железный забор, наблюдаемый им в обычном состоянии ежедневно. Если учитывать этот фактор, а не прибегать к нему мы не можем в данном рассуждении, то познавать вещи мы оказываемся способны, лишь одним путём, это пытаться воспроизвести их в своем сознании через посредство образа, т. е. запуская по необходимости акты собственного мышления. Сознательно ли это будет происходить, или же вынужденно, общего критерия для всех возможных актов мысли не существует. Сам выбор, в подобном, акте бывает не только индивидуальным, но остаётся ещё и условно свободным. Условность содержится в запускающих комплексных "машинах" мышления, а их не так и много, и первая из них - это искусство, а во вторую очередь - наука, и третье, окончательное место, остаётся за - религией. Наука же "вклинилась" между искусством и религией, на правах синтетического образования, поначалу, как связующее звено между сознанием индивида и Природой, а ныне, как единственная возможность обрести познание мира ради свободы. И всё потому, что подлинная свобода, нам открывается только через страдание и понимание этого страдания. В Христианстве этому посвящены тома догматического богословия, в частности, по такой наиболее важной теме, как страдание Христа, начиная с отцов Церкви и оканчивая современными проповедниками, как официальной Христианской Церкви, так и её "тени" - сект различного толка. Философия, также не осталась в стороне от этой темы. И страдание Христа в контексте общечеловеческого страдания, рассматривает как экзистенцию существования. Преодоление этого страдания, а не отказ от него, и есть смысл существования человека. Невозможно оценить данность,пока она не утрачена. Должна быть некая отстранённость от неё. А отстранение предполагает потерю и, чаще всего, безвозвратную. Мы ограничены многими соматическими условностями существования, но, прежде всего, своим самосознанием. Потому мы и пользуемся лишь условной свободой влияния на собственную участь, с большим или меньшим успехом.Говоря такое определение, как "условная свобода", мы имеем ввиду, что свобода носит договорной, а значит и понятийный характер. А раз есть договор, то есть и закон его исполнения. В этом смысле, даже та вещь, которая принадлежит лично нам, и потому является частью нашей жизни, её духовной составляющей, то и она, также, может быть воспроизведена, или передана, что и ближе по смыслу, только одним продуктивным способом - актом мысли, а,значит, состояться в нём уже не как физический предмет (что по объективной причине факт принципиально невозможный, предмет остаётся предметом и "не двигается" с места, а также, надо иметь в виду различия образа и подобия), а именно, как предмет в состоянии образа, так и впечатления. Заметим, что при этом физическую природу предмета - акт мысли о предмете не отменяет, он лишь подтверждает её своим существованием и, тем самым, вне зависимости от желания, предваряет для другого воспринимающего сознания индивида, которое способно воспринимать вещь аналогично; хотя, как и в первом случае,воспринять может только со своими индивидуальными особенностями. Так кособенностям взаимодействия вещи и сознания, следует отнести временную константу: в сознании индивида вещь всегда приобретает время прошедшее, тогда как образ вещи, неизменно - во времени настоящем, или будущем, и, то, во втором случае, лишь в качестве гипотетического допущения, что так может быть. Именно впечатление, этот "шум" личности, и "преломляет" предмет в сознании на манер призмы, а по сути - его искажает. Отметим, что в данном случае, искажение - это всегда есть примесь точного личностного "отпечатка"воспринимающего сознания, в котором находят отражение основные признаки индивидуальных особенностей Я, и где физический предмет предстаёт в виде образа, особого вида мысли, той, что вызывается впечатлением (заметимпопутно, что на Я может воздействовать, впрямую, только производное самого Я), и "размывается" до понятийного состояния, которым оперирует сознаниеиндивида. Иначе, сознание не может его идентифицировать. Образно говоря, это лучший способ охватить сразу многое, речь идёт о, грубо говоря, "пищеварении" сознания, если к нему вообще возможно применить такое образное определение, хотя определение "духовная пища" - нам знакомо и часто применяемо, если не в просторечии, то в различных информационных ресурсах и, прежде всего, текстах.
Количество же предметов в мире, т. е. объектов, которые могут быть рассмотрены и поняты сознанием индивида, как вещи - строго ограничено, в этом смысле бесконечности не существует, тогда как возможного количестваих образов - бесконечно. И всё потому, что образ возникает по воле индивида.Можно предположить, что это, своего рода, отголосок в нас вечно совершаемого Творения Мира. Мы резонируем в такт этого Творения. Ведьобразы не только соответствуют количеству индивидов, но ещё и умножаемыих сознанием, которое имеет свойство изменения, как мы уже знаем, от впечатления, а оно, в свою очередь, разнится, находясь в полной зависимости от степени эмпирического опыта. Предмета может вовсе и не быть, а его образ останется в сознании, как улыбка чеширского кота. Следует понимать, что образ предмета не часть пространства, хотя он и вымышляется, как часть пространства. Это настоящее, которое не стало ещё настоящим. И этот образ, если он запечатлён средствами отображения, такими, как письменный и устный языки, визуальное искусство, - позволит восстановить утраченный эмпирический опыт. При этом мысль о вещи - имеет свойство своего бесконечного матричного повторения. А раз вся её бесконечность повторения сводится к новому познаванию, то она всегда случается непреднамеренно, бессознательно. В этом смысле, знать мысль - заранее нельзя. Если же мысль знать - то тогда она уже думается, она уже существует в воспринявшем её сознании, и, ни о каком будущем, возможном времени, когда она будет думаться в первый раз, в этом же сознании, речи не может идти: она уже случилась в нём, она есть. Бывшее нельзя сделать не бывшим, это очевидная данность. Если мы уже знаем, что что-то случилось, был некий акт, вещи провзаимодействовали друг с другом, то "отмотать" назад этот акт в сознании совершенно нет ни какой возможности, равно, так как не будет этого акта - взамен будет другой и необязательно аналогичный. К особенностям уже свершившегося акта надо отнести, прежде всего, знание о самом факте. Это знание не стираемо. Чтобы забыть, надо знать, что именно следует забыть, а зная, что ты не помнишь - ты остаёшься при знании. Пусть это знание и лишено детальности, но оно вполне может быть восстановимо. Скажем для примера: есть два тела, которые столкнулись и которые вернулись в исходное положение после этого столкновения (причину возврата опускаем, механика действия не так важна в этом акте). Формально, всё может выглядеть так, как будто не было акта столкновения, но есть знание, что этот акт был. Как мы уже сказали, взгляд на вещь от возраста к возрасту подвержен изменению,осмысленному пересмотру, что является ожидаемой генеративной нормой сознания, благодаря накоплению личного эмпирического опыта.
Если же мысль забыть, то её приход, явление, спустя годы, будет сопровождаться воспоминанием, таким способом она восстанавливается в сознании. Приведём и другой, менее сказочный, а потому более реальный пример: скажем, человек в возрасте десяти лет прочёл повесть о путешествии венецианского купца Марко Поло, у него, на тот момент, имелось впечатление о прочитанном, он хорошо помнил сюжет, основные перипетии его, а спустя годы, будучи в зрелом возрасте, при мысли об этой книге, он попытался вспомнить и былое впечатление, и яркие сюжетные ходы, и какие-то свои суждения о прочитанном, и - не мог ничего сказать определённого, поскольку наслоения, как впечатлений, так и эмпирических знаний, будет прямо, или косвенно, препятствовать ему "войти" в некогда яркое воспоминание. Всё, что ему удастся сказать о когда-то прочитанном произведении, сведётся к двум словам "хорошая книга". Для того же, чтобы всё вспомнить: сюжет, впечатления, само издание - человек должен взять книгу в руки и начать читать, т. е. должен совершить акт узнавания некогда пережитого состояния.Через эмоцию вернётся к нему и утраченное воспоминание, если не было диморфических изменений в центральной нервной системе. Следом возникнет мысль прежняя и дополнится новым сравнительным суждением. Но, вот, какое именно будет суждение - это предположить заранее нельзя, должен произойти акт синтеза разнородных факторов. Вещь, взятая сама по себе, - не есть феномен и она же - может рассматриваться сознанием, как феномен, если естьв мире сознание готовое её воспринять. Значит, наличие, или установление феномена, всегда требует для этого акта адекватного сознания. В этом смысле, если подойти со всей строгостью, то мысль - феноменом не может быть, а может быть феноменом - только воспроизводящее её сознание. Потому как мысль не является таким предметом, о каком мы можем сказать, что он физически существует, притом, что реальность мышления и орган, где совершается акт мышления, никто не оспаривает. Мысль, есть нечто, что действует в физическом мире, будучи вся принадлежностью мира идей, мира сознания. Мысль голой не бывает. Поэтому приход мысли - всегда случаен, и во всякое свое появление она становится вся, как есть, без повтора, а заново, в первый раз перед тем актом, когда может быть продолжена и дополнена.Причем, вне зависимости от того, понята она сознанием, или нет, то есть "считана" ее эта полная структура, или же нет. Понимание, или как мы сказали "считывание" может происходить в сознании поэтапно, по мере осмысления, а мысль, между тем, будет все та же, данная как есть. Мысль о вещи, в отличиеот самой вещи, не стареет, не разрушается, не подвержена какой-либоэнтропии. Мысль о вещи повторяема сознанием индивида, вслед, завоспроизведением её сознанием другого индивида, где всё отличие между ними заключается в личной эмоциональной окраске. Вообще же, мысль - этоесть вневременная последовательность образа физической вещи, а также группы вещей, актов состояний в сознании. Её бесконечное неизменное повторение и "новизна", обусловлены её нейтральностью к воспринимающему сознанию. Она индуцируется в сознании без какого-либо самоизменения (мы говорим "самоизменение", или же "преображение" только потому, что повлиять на неё может вошедшее с ней во взаимодействие сознание).Фактически же, она и этого лишена. Вещь появляется в сознании, по типу отражения в зеркале. Но, если в зеркале отражается объект (т. е. физически реальная пространственно-временная форма), то, мысль, отраженная в сознании - это есть субъект понимания. Она ни есть какой-либо определенный предмет, который существует сам по себе. Мысль "живет", "образуется" по иным, не привычным нам законам, о которых мы не имеем представления. У нас есть только фактические его проявления, но знания, как можно породить мысль, этот феномен, у нас нет. Мы пользуемся готовыми ее формами: захотели - и подумали. хотя может и являться его ментальным представлением.Если задуматься, то, по сути, мы имеем дело с чистой формой вещи представленной в сознании. Её "чистота" возникает в мыслительном акте сознания и представляет собой форму вещи как таковую, нейтральную к внешним проявлениям. В физическом мире любая форма неустойчива. Нет такого предмета в физическом мире, который бы имел свойство оставаться вечно неизменным.
Можно предположить, что мысль - это есть еще некое подобие особой элементарной частицы сознания, которая существует в физическом мире по аналогии с химическими элементами, сама же будучи не ее принадлежностью.Вся "физика" действия её проявляется в синтетических взаимообусловленных связях, где "первую скрипку" играет протосознание (к которому мы ещё вернёмся), "второй скрипкой" сознание индивида, а "третью скрипку" - уже совокупность сознаний, или отдельные сознания, М. К. Мамардашвили их называл "отделенные сознания" других индивидов, и уже последними, образно говоря "инструментами оркестра" - выступает весь физический мир.
Из вышесказанного, также следует, что для сознания, как такового (т. е. сознания определенного, сознания индивида), нет существенного различия между той вещью, что может быть наблюдаема им, как во вне, так и в самом сознании, т. е. вещь, реально существующая в мире, оказывается для сознаниятождественной вещи вымышляемой и представленной в поле действующего сознания в виде образа. Воля личного Я, всегда позволяет воспроизводить её так, как может её постигнуть и закрепить пониманием в сознании я. В противоположном случае, если в сознании возникает образ вещи и при этом не наступает понимания индивидом качеств вещи, то, в таком случае,приходиться говорить о границе понимательной способности сознания, или границе её мыслеформы. Из этого утверждения следует, что как бы далеко не простиралось наше сознание в процессе мышления, в какие бы тайны и глубины мира оно не проникало, как только ему встретится вещь, которую оно не сможет кодифицировать - это и будет пределом сознания. И такие пределы не являются редкостью. Мы можем и не понимать, что перед нами вещь, а, между тем, она будет находиться прямо перед нашим взором, даже проникать в нас, оказывать невидимое воздействие, что и происходит ежемгновенно (к примеру: естественный проникающий, во всё и вся, радиоактивный фон) и, тем не менее, мы не сможем её своими органами чувств распознать. Ведь для этого, прежде, уже должны быть созданы инструменты, нацеленные на распознавание нового феномена, который будет явлен, или уже явлен, если не в ходе эволюционного процесса, так искусственного. А для этого, опять-таки,должно быть у индивида развито воображение, которое у Канта называется "продуктивное трансцендентальное воображение". И такие непостигаемые, а значит, не разрешаемые и не понятые вещи перед нашими глазами случаются на всём протяжении жизни. Это неоспоримый факт того, что они физическисуществуют, а мы, в силу естественного ограничения наших органов чувств, не можем установить их наличие, поскольку они находятся за физическим пределом разрешающей способности наших чувств. По этой причине, как раз и необходим инструментарий для их обнаружения, и, в том числе, что и важно, интеллигибельный инструментарий, который не приобретается отдельно от врождённых природных свойств, а существует и появляется благодаря синтезуобразного представления мира в сознании посредством волевых устремлений я. Следует заметить, что в том случае, когда используется интеллигибельныйинструментарий, мы можем характеризовать его, как предсознательныйинструмент, так как он является полной принадлежностью сознания, его порождением, в сфере действия которого, и могут быть воспроизводимы,путём вымышления, вещи. При этом инструментарном акте мышления не происходит какого-либо качественного изменения и удвоения мира в физическом плане, а лишь его постижение и отражение в нашем сознании.Следует отметить, что степень достоверности этого постижения и, соответственно, образного отражения предметов, в целом, зависит от уровняпонимательной способности сознания индивида и степени его личной самоидентификации. Физический предмет, или вещь, а так же вещь помысленная (т. е. образное представление вещи реально не существующей),будут оставаться таковыми, как они есть всегда, вне зависимости от того, кто именно из индивидов их принял. Явление и выбор индивида - всегда случайно, как и его сознание. Они могут быть, а могут и не быть. От этого ни мысль, ни сознание, взятые сами по себе, т. е. взятые без привязки к конкретному индивиду, не пострадают. Но если они есть, индивид и его сознание, то их существование определяет деяние, то, как они включены в бытие всего существующего. Таким образом, потенциал сознания не всегда может быть реализован в конкретном теле. Индивид может состояться, но фактор случайности, или хаотической свободы, пресекает эту реализацию на соматическом уровне, и сознание индивида оказывается "запертым" до естественного освобождения, т. е. до смерти тела.
Здесь требуется внести следующее уточнение: когда мы говорим такое определение, как индивид, то имеем в виду наличие уже установившегося сознания в конкретном теле; в то время, как при определении термина сознаниев отношении индивида, мы подразумеваем, что имеется в виду наличие уженеопределённого сознания, которое не имеет индивидуальных черт, и его можно характеризовать по его отличительным признакам, как некое сознание-сырец, или протосознание, которое продолжает оставаться базисом сознания индивида на всём продолжении его жизни. Таким образом, структура сознания индивида состоит из двух ёмких "блоков" - это протосознания и сознания Я.Сознание Я - это, своего рода, "глаза" и "уши" протосознания, его, образно говоря, передовой "орган чувств". Протосознание ведает всеми бессознательными процессами в теле индивида. От рефлексий до симпатических связей, которые существуют и функционируют, как бы, сами собой. Напротив, никакой хаотической самодеятельности нет и не может быть в мире, где бытие всего существующего есть. Установление факта протосознания, это, если вдуматься, установление закона законов, о котором говорит Мамардашвили вслед за Гераклитом.
Говоря об особенностях акта созерцания, необходимо упомянуть возможность компенсации физического состояния вещи её чувственным образом. При этом следует заметить, что образ самого образа невозможен в принципе. Всякий раз, когда нам придётся столкнуться с понятием предмета в каком-либо источнике (т. е. его образным эмпирическим представлением), мы будем лично иметь дело только с понятием формы предмета, а не с самим предметом, и это понятие не сможет индуцироваться в нас без того, чтобы уже, прежде, мы не были готовы к его восприятию. Образ возникает, как ответная реакция сознающего Я на предмет познавания. Если же индивид, к примеру, не имеет представления о том, что есть такое само по себе объект пирамида, то, в его сознании, она не может быть представлена, а, следовательно, и понята. Исколько бы ему не показывали её, без того, чтобы объяснить на других уже понятых образах, что же он видит перед собой, человек так и останется в неведении. Из этого следует, что и "зерно" знания "произрасти" может не на всякой "почве" сознания, а только на предназначенной для этого и, следовательно, подготовленной. Поэтому проповедовать птицам Слово Божие, как это делал Фома Аквинский, будет так же бессмысленно, как и обучать игре на фортепиано человека с дефектом слуха. Следовательно, чтобы получить этот эмпирический опыт, индивид должен иметь, как сумму органов чувств, так и системность знания в выработке этой эмпирии. Но, есть такие особыеслучаи, когда эмпирия неотрывно зависит от органа чувств, скажем, человек от рождения глух, и путём операции ему вводят в недействующую слуховую систему детектор звука, который устраняет этот врождённый порок. И человеку мир открывается с новой своей стороны, не только света, но и звука. Посредством этого, человек обретает речь, а точнее, он начинает учиться использовать речь. Он понимает, что и он тоже, а не только другие окружающие, обладает новыми дополнительными коммуникативными возможностями своего организма. А вот для того, чтобы человеку полностью адаптироваться в новом для него мире, а мир уже субъективно для него изменился, в нём есть звук, - потребуются уже годы и годы непростого обучения и наблюдения у специалистов. Человек должен привыкнуть к тому, что он имеет дополнительную коммуникативную возможность взаимодействияс миром. Хотим мы того, или нет, но не для всякого индивида это является необходимым условием существования. Медицинская наука знает случаи, когда человек сознательно отказывался от восстановления утраченного зрения, а, равно, подобное происходило и при врождённой патологии зрения. В последнем же случае, речь, конечно же, не шла о полном восстановлении зрения, ввиду того, что подобных операций современная медицина не практикует, но лишь о частичном "выходе" из мрака, что тоже было бы определённым положительным достижением. А, человек предпочёл не покидать "тёмного", уже привычного для него мира, и причиной этому был страх: Я человека сделало выбор в сторону покоя. Привычный тёмный мир для этого Я оказался безопасней мира света. Конечно же, Я человека, посредством сознания, имеет представление о том, что оно существует в мире, где есть свет, если, отмечаем мы, человек имел опыт наблюдения света. Но это знание, дляподобного Я, не из разряда необходимых, или первостепенных. Если же человек и вовсе не имел опыта наблюдения света, был слепорождённый, то слово "свет" для него останется непонятным. Он знает только то, что есть тьма, а во тьме - существуют предметы. И когда ему говорят, что помимо тьмы есть и свет - он не понимает, что они имеют ввиду. Он умеет, его научили ориентироваться в ней. А жить в другом состоянии - человек не представляет себе возможным. Это даже, как он полагает, противно его природе. И все убеждения кого бы то ни было, что зрение - это норма, они не срабатывают. Воля Я блокирует контактность человека. Подобный отказ от нового характерен не только для описанных случаев, а является, вообще, частымявлением в обществе. Его не трудно спутать с самопожертвованием, но это совсем иное состояние сознания. Здесь следует заметить, что сознание изначально нейтрально ко всему внешнему, то есть тому, что не является частью его, что не вошло в него, как понятийное состояние через образ. Поэтому для него нет и не может быть предпочтений одной категории бытия другой, скажем: "верха", или "низа", "близкого", или "далёкого", каких-либоморальных качеств, таких как категории "зла" и "добра", "любви" и "ненависти". Этим всем оно "обрастает" в акте бытия. Это и является актами реального сознания, то есть фактически - это есть атрибуты низшего сконденсированного (определённого) сознания; отметим также, что слово "низшее" не является негативной характеристикой состояния сознания, оно лишь показывает относительность первоначального его состояния к последующему, тому, которое рассматривается. Следовательно, пока сознание не будет вовлечено в бытие - оно не реально, или вне реально, что и точнее.Это все обстоит именно так, лишь с нашей точки зрения, так как мы, своим сознанием, устанавливаем свою же реальность. Надо сказать, что единичноесознание, это то сознание, которое не сформировано в обществе, а, значит, не может быть способно на моральный поступок. Эти примеры не редки, они известны и описаны, имеются виду Маугли, дети "воспитанные" в стае волков. Сознание такого ребёнка "схватывает", при попадании в стаю, определённый порядок существования, его как индивида; причём, в случае ребёнка-Маугли, это уже будет групповое сознание волчьей стаи, где индивидуальность менеевыражена, а необходима более всего, как раз запрограммированнаяинстинктивность, то есть "до сознательность" в поведении, или "механистическое" исполнение бессознательной воли. Поэтому, прожив несколько лет в стае, ребёнок-Маугли навсегда утрачивает большинство человеческих качеств, которые могли бы в нём развиться до нормы, а фактически, он до конца жизни остаётся вне морали принятой в обществе, живя большей частью теми навыками, что он перенял себе за правило в стае(об инстинктах нельзя в таком случае говорить, ибо ребёнок-Маугли не наследует их, в отличие от животных особей). Как видим, сознание Я - это универсалия по своим функциям, если, замечаем мы, на раннем этапе развития индивида не было какого-либо "сбоя" в её формировании относительно нормы. А, прежде, мы говорили о случае, когда уже сознание было вполнезрелым, но, тем не менее, человек отказался от обретения зрения по непонятной причине, и, предположительно, страхе. Зададимся вопросом: чем же вызван этот страх? Ведь, жизнь человека лишённого зрения - более трудна, чем жизнь человека, у которого нет этой патологии. Это аксиома. Практика показывает, что трудность заключается именно в психологическом состоянии человека. Когда шоковое состояние от потери зрения сменяется пусть ограниченным, но функционально апробированным состоянием жизни, кроме того, человек начинает получать и материальный достаток, а, также, необходимо иметь ввиду ещё и психологию: внимание к нему, к его нуждам,заботу. Это всё ценные вещи, от которых не просто отказаться со всем, или же поступиться какой-либо их частью. А принудить человека решиться на операцию хотя бы по частичному восстановлению зрения - никто не может, опасения человека и, вправду, могут быть не напрасными: операция ни к чему не приведёт, кроме страдания. Выйти из уже привычного мира, а по сути,решиться на новое страдание - не так оказывается просто, если находиться в подобном состоянии, для этого требуется собранность в одной точке, как говорил Мамардашвили о подобной точке, что она должна быть "утяжелённая". И человек, тогда присутствует весь в ней. То есть в этой точке собранной будет вся его жизнь, а говоря философским языком, собирается в одном месте - бытие человека, его история. Если это так, то подобная собранность сознания способствует "удержанию" сознания человека в его ограниченном состоянии. И делает это только по причине самозащиты. Ибо Я хочет оставаться Я, и быть неприкосновенным. Это и есть свобода для индивида, и она вся - есть производная ограничения, или формы.
Использованная литература:
1. http://ru.wikipedia.org/wiki/Kевин_Уорик.
2. http://www.kevinwarwick.com/ICyborg.htm
3. Мамардашвили М.К. Лекции по античной философии. Под редакцией
Ю.П.Сенокосова. М.: "Аграф", 1999 г. - 248 стр.
4. Мамардашвили М. К. Вильнюсские лекции по социальной философии [Текст]: (опыт физической метафизики). - Санкт-Петербург: Азбука, 2012. - 317
5. Мамардашвили М. К. Психологическая топология пути. СПб., 1997, с.7-9.[Источники:
6. Мамардашвили М. К. Эстетика мышления. Беседы 1-12. М.: Московская школа политических исследований, 2000, с. 5-205.
7. Лубовский В. И. Развитие словесной регуляции действий у детей (в норме и патологии); Науч.-исслед. ин-т дефектологии Акад. пед. наук СССР. - М.: Педагогика, 1978. - 224 с. [Источник: http://psychlib.ru/mgppu/Lrs-1978/Lrs-001.htm]
8. Джек Палмер, Линда Палмер Эволюционная психология. Секреты поведения Homo sapiens. - Спб.: ПРАЙМ-ЕВРОЗНАК, 2003. - 384 с. (Проект "Психология - Best"). [Источник: http://books.google.ee/]
9. Александр Григорьевич Цейтлин Труд писателя "Труд писателя":
Советский писатель; Москва; 1968 г. [Источник: http://klex.ru/e31 ]
10. Михаил Арнаудов Психология литературного творчества "Психология литературного творчества": Прогресс; Москва; 1969г. [Источник: http://lib100.com/]
11. Топоров В. Н. Вещь в антропоцентрической перспективе //Aequinox. М., 1993,с. 70-94. [Источник: http://ec-dejavu.ru/v/Vesh.html#toporov ]