Зубачева Татьяна Николаевна : другие произведения.

Сон 5

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вычитано


СОН ПЯТЫЙ

...год спустя, но всё там же...

   ...Человек привыкает ко всему. При одном условии: если хочет вы­жить. И тогда он может всё: идти по трупам, спать под крики умирающих, спокойно есть, разворачивая пайковый пакет теми самыми руками, которы­ми только что стряхивал с себя комья земли и клочья мяса от разорван­ного собеседника. Гаор это понял ещё на фронте. Нет такого, к чему бы человек не привык, чего бы не смог выдержать. Если хочет выжить. Он пока хочет. И потому живёт.
   Летит под колеса тёмно-серый, влажный после недавнего дождя бетон шоссе, ровно гудит мотор, за спиной в кузове негромкие голоса и смех: парни треплются в своё удовольствие. Хорошо, что Сторрам не доверяет тамошним грузчикам и посылает за товаром свою бригаду.
   - Парни, блокпост, - бросает Гаор, не оборачиваясь и мягко сбавляя скорость.
   Обычное дело: притереть трейлер к обочине в точно обозначенном для проверки и обыска месте, открыть задние двери и выпустить парней, достать четыре выездных карточки и маршрутный лист и выйти самому. От­дать карточки патрульному и встать, как положено. Руки на капот, ноги расставить. Парни так же привычно встают на обыск вдоль борта. Сторрам - известная фирма, и ни разу патрульные не попробовали пошуровать в их грузе, обыскивали тщательно, но без особого рвения и пристрастия. На хрена им связываться со Сторрамом, который их начальство за одну днев­ную выручку купить может и ещё останется.
   - Валите, волосатики, - лёгким пинком дубинки пониже спины его от­правляют в кабину.
   Парни уже в кузове. Он получает обратно их карточки и маршрутный лист, закрывает двери и мягко, чтобы парней не побросало на коробки с товаром - расплачиваться придется "горячими" - трогает машину.
   - Как вы? - бросает Гаор через плечо, отъехав от поста.
   - Нормалёк, Рыжий, - весело отвечает Моргунок. - "По мягкому" ткнули разок и всё. А тебе?
   - Так же. Держитесь там, сейчас повороты пойдут. Губоню на дно положите, а то он опять на яйца сядет.
   В кузове дружно ржут: в прошлую их поездку, когда пришлось при­тормозить на повороте, Губоня не удержался на ногах и сел на коробку с перепелиными яйцами. Огребли все как положено, но ржали тогда и ещё долго будем. Над кем же ещё посмеяться, как не над собой. Специально коробку наверх поставили, чтоб её даже случайно не придавило, и на те­бе... приспичило Губоне в окошко смотреть, его, дескать, очередь, и всё тут.
   - Ему сегодня только на своих сидеть, - ржёт Чубарь.
   - Эти пусть давит, - кивает, смеясь, Гаор, - не жалко.
   А хорошая мембрана получилась. Когда он стал ездить с бригадой, то под потолком в стенке между кабиной и кузовом, сделал маленькую сетчатую мембрану и узкое поперечное окошко. Если не знать и специаль­но не искать, то незаметно, а и ему поговорить с парнями можно, и им по очереди постоять у окошка, посмотреть на дорогу. Конечно, когда в кабине кто из господ, то парни как мышки, даже тише, лежат на полу и не то, что голоса, дыхания не подают. Пока ни одного прокола не было. Хотя... много здесь и не надо, и одного вполне достаточно, чтобы ока­заться в "ящике".
   Междугородняя поездка - это вещь! Когда на Центральные склады посылают, то маршрут уже так накатан, что и подумать ни о чём не успе­ваешь. А самое поганое в Центральных складах, что там, рядом Централь­ный Накопитель - Большой Отстойник...
   ...Он уже и не помнит толком, как это так получилось, но ему пришлось заночевать на филиале. Да, так оно и было. Его отправили после обеда на Центральные склады забрать товар для филиалов. И на последний он приехал как раз к ужину, да, уже ноябрь был, темнело ра­но, и тамошний управляющий принял товар, подписал ему накладную и ве­лел идти в казарму.
   Порядки у Сторрама одинаковы на всех филиалах. Он поставил трей­лер в гараж, сам его вымыл и подготовил на завтра и как раз успел на построение. Местный Старший поставил его на левый фланг, и он вместе со всеми после пересчёта и обыска вошёл в казарму. Маленькую, здесь всего-то сорок рабов и было. Паёк и свободную койку ему нашли, ужин был сытный, поел со всеми, рассказывая, как оно, на центральном комплексе, знакомых, правда, не нашлось, но приняли его как своего. Да он и был своим, а что клеймо не такое, так это в первые дни важно, когда надо ставить себя. А сейчас-то уж всё. Язык он знает, а клейма под во­лосами не видно. Сразу после ужина он завалился спать, даже в душ не пошёл, так устал. А разбудили его до общего подъёма. Надзиратель выз­вал к решётке Старшего и велел поднять Рыжего-водилу. Велели одеться, выпустили в гараж и там вручили вместо маршрутного листа... телефоног­рамму. Опять на склады, получить там новый товар и гнать на Централь­ный комплекс. Так мало того, что ему ехать не жравши, так и вместо маршрутного листа он что, патрулям телефонограмму предъявлять будет?! Он не выдержал и выругался в голос, влезая в выездной комбез, накану­не, возясь с машиной, он его снял и работал в рубашке и штанах. Надзи­ратель сделал вид, что не услышал и выпустил его без обыска. До скла­дов он добрался благополучно, а на пути домой его, разумеется, тормозну­ли, и за отсутствие маршрутного листа набили морду, так что доехал он с подбитым глазом и засохшей кровью из разбитых губ и носа. Встретил его Гархем, влепил пощёчину, велел тут же выгрузить товар, оставить машину в гараже и идти в казарму.
   - За комбинезон вечером получишь пять "по мягкому". После обеда на пятый склад.
   - Да, господин управляющий, - гаркнул он и побежал выполнять при­казание, не так огорчённый предстоящей поркой, как удивлённый, что его снова отправляют к Плешаку. Неужто Салага напортачил? Вроде грамотный парень, и Плешак говорил, что справляется.
   Махотка был в гараже, но стоял с другим механиком и издали пока­зал глазами, что не может подойти. Он кивнул, поставил трейлер на место и побежал в казарму. Комбез надо замыть, пока кровь свежая, а то к пяти ему добавить могут, и не "по мягкому", а "горячих".
   Что встречные дворовые команды как-то уж очень хмурые, он заме­тил, но не понял, да и мало ли что могло тут случиться. Впустили его без звука, слегка обыскав внизу. А всё-таки интересно, откуда надзира­тели всегда так знают о приказах Гархема? Ведь не было случая, чтобы его тормознули, когда он по приказу бежит. Он вбежал в спальню и стал раз­деваться, и уже сбросив всё, обернулся и увидел. Сидящего на своей койке Плешака и стоявшего у стояка мрачного, как после "горячих" Типу­на.
   - Что случилось? - вырвалось у него.
   - А ты не знашь? - хмуро спросил Типун. - Ты где был-то?
   - На филиалы ездил. А что?
   - Плешак вона тоже поедет щас, - ответил Типун, - на торги.
   И тут он увидел. Что Плешак сидит в старой заплатанной одежде, маленький и тихий, и до ужаса похож на Сержанта, каким он того видел в богадельне в последний раз пе­ред Чёрным Ущельем. И что Типуна трясёт от злобы, которой нельзя дать прорваться, потому что тогда конец. Он бросил прямо на пол выездной комбез и как был, голым, подошёл и сел рядом с Плешаком.
   - Последние это мои торги, паря, - тихо сказал Плешак.
   Он попытался что-то сказать, но Плешак остановил его, положив ру­ку ему на колено.
   - Пятьдесят мне, куда ж больше, - у Плешака задрожали губы, из глаз покатились слёзы, - прощевайте, ребяты, вам дальше жить. А мне... мне всё... работал, работал и не нужон стал.
   В спальню быстро вошла Маманя с кружкой в руках.
   - На вот, попей тёплого, - протянула она её Плешаку и охнула. - Мать-владычица, Рыжий, ты-то чего?
   - Из рейса вернулся, - ответил он, глядя, как Плешак пьёт тёплый густой кисель, - велели комбез замыть, а после обеда на пятый склад.
   - Это хорошо, - оторвался от кружки Плешак, - за Салагой там при­глядишь, а то он один и не справится пока. А парнишка дельный. И Була­ну скажи, чтоб на Салагу не держал, просто... вышло моё время. Да, фишки же у меня и сигареты ещё остались, - Плешак торопливо отдал круж­ку Мамане, полез в тумбочку и достал неполную пачку сигарет и горсть разноцветных фишек. - Ты, Типун, Старшему их отдай, пусть поделит, по­минки справите, как положено.
   - Две фишки и пачку в тумбочке оставь, - сказала Маманя, - а то прицепятся, - и прислушалась, - никак идут уже. Рыжий, быстро в душевую и чтоб носа не высовывал.
   И так как он замешкался, то Маманя влепила ему неожиданно хлёст­кую оплеуху.
   - А ну марш! Типун, и ни под каким видом не выпускай его, сдуру отбивать полезет.
   Пинками Типун с Маманей заставили его подобрать комбез и запихну­ли в душевую, захлопнув за ним дверь...
   ...Гаор бросил взгляд на карту, на дорогу впереди и сзади. Да, здесь можно отвернуть за кусты и выпустить парней размяться. Пять долей у них есть, выгадал на трассе.
   - Товсь! - бросает он через плечо.
   Теперь на всё про всё пять долей. Резкий поворот за кусты, затор­мозить, открыть двери и самому кубарем наружу. Хоть постоять не на бе­тоне, а на земле, среди усыпанных жёлтыми листьями кустов. Когда листва опадёт, и этого себе не позволишь: с дороги всё будет просматриваться. То ли дело летом. Только сейчас до него дошёл смысл известной с детства фразы: летом каждый кустик переночевать пустит. Ещё один вдох, чтобы ощутить и запомнить запах земли, палой листвы, грибов и чего-то ещё, и в машину.
   - Ботинки оботрите.
   - Помним.
   Перед тем как сесть в машину они горстями листвы обтирают ботин­ки, чтобы налипшая земля не выдала их, и залезают в машину.
   Всё, поехали...
   ...Прямое попадание. Был человек, и нету человека. Он хоть успел с Плешаком проститься, а Булану и остальным и этого не дали. Уходили на смену, был Плешак, пришли на обед - нету. На обеде и ужине Плешаку ставили его миску с кашей и воткнутой ложкой - на помин, объяснили ему, а вечером тихонько, чтоб не придрались: день-то будничный - женщи­ны отвыли его. И всё. Был Плешак, и нету его. Ему дали три дня порабо­тать с Салагой, а потом к Салаге поставили молчаливого новокупку, прозванного почему-то Глуздырём - он этого слова тогда не знал, а уз­нав, что так зовут либо за ум, либо за глупость, не мог понять. Ни особого ума, ни глупости у Глуздыря не было. Не Тукман понятное дело, но и... так, обычный работяга, буквы и цифры знает, читает кое-как, бланки и надписи разбирать будет, ну и... а на хрена больше-то? Ну, выучил он Махотку читать, а что тому читать, кроме надписей на банках и канистрах? А он вдруг с удивлением понял, что ему не хватает книг, га­зет, да чего угодно, но чтобы почитать. Он долго рылся на "бросовых" полках в кладовке Матуни, искал, хоть что-нибудь, может, завернуто что было, может от инструкции какой обрывок, но... ничего. Рабу, как он по­нимает, это никак не положено, ни под каким видом. Прописи для Махотки он делал сам. Писал по памяти стихи, обрывки прозы и заставлял парня читать и переписывать. Но рулон, что он тогда взял у Матуни, подходил к концу, и... и всё. А дальше что? Он жил, ел, работал, спал, учил Ма­хотку и ещё желающих, но... но всё плотнее окружала его серая пелена тоски. И сознание бессмысленности всего происходящего. И память о Пле­шаке, ставшем маленьким и тихим. Он не видел, как того вывели босого, в одной рубашке и штанах, руки за спиной в наручниках и запихнули в серую, с зелёной полосой по борту машину Рабского Ведомства. Это всё ему рассказали потом. И не о Плешаке уже говорили, так трепались, это у него торги были первыми, а уж их-то всех повозили... И на последние торги так же везут. А там... утилизация. Это он уже представлял: слиш­ком хорошо ему запомнился тот пережитый задним числом страх в душевой Большого Отстойника. А тут приехал как-то на склады, въезд был занят, и ему велели ждать. Он вышел из трейлера, был один, без бригады и просто стоял, смотрел в небо. И увидел странные, отдельными большими хлопьями облака, а потом понял, что за крышами складов и переплетением пандусов и развязок не что иное, как само Рабское Ведомство, Централь­ный Накопитель, Большой Отстойник. Зрение вдруг обострилось, и он разглядел и чёрточку высокой трубы, и выплывающие, отрывающиеся от неё клубы дыма. И всё понял. Он получил груз: серые с зелёной полосой меш­ки "натурального многофункционального продукта для садоводов", ну да, осень и многие именно сейчас, под зиму закладывают подкормку, утепляют пеплом нежные растения, осушают лужи на дорожках - мало ли для чего пригодится пепел...
   ...Гаор хорошо помнил, с каким холодным спокойствием он загрузил мешки в трейлер, ещё какие-то коробки, машинально расставив и увязав их так, чтобы ничего не помялось, и поехал обратно. Вокруг была серая пепельная пустота. И тишина. Такая же, как после контузии, когда он ви­дел взрывы, чьи-то перекошенные в крике рты, взлетающие и падающие об­ломки блиндажей и обрывки человеческих тел, но ничего не слышал, а те­ло было странно лёгким, и он плыл в этой тишине как воздушный шарик, и было не страшно и даже не интересно. И опять он всё видел, и пони­мал, и делал положенное: останавливался у патрульного поста, выходил и вставал на обыск, ехал дальше, проходил обыск на въезде, сдавал груз на склады, мыл и убирал на завтра машину, даже вроде о чём-то говорил с Махоткой. Но всё это было где-то там, в другом мире, а он был здесь в холодной пепельно-серой тишине и пустоте...
   ...Выдача и выход на двор. Сумерки, но прожекторы почему-то ещё не включили. И серый сумрак, серые громады складов, серое, затянутое как тучами небо, мелкая изморось в воздухе, смутно, как издалека до­носился гомон выпущенной погулять толпы, ругань курильщиков из-за гаснущих от ветра и сырости сигарет, вымученный смех и визг девчонок. И зачем-то, сам не помнит зачем, он пошёл к складской много­этажной коробке, опоясанной длинной лестницей, по которой он в свой первый рабский праздник гонялся за девчонками, а потом катался на пе­рилах с Кисой. Темнеет. Если зажгут свет, а он окажется вне светового круга, то откроют огонь на поражение. Ну и что? Сторрам понесёт убыт­ки, ну и что? Он медленно поднимался по бесконечной лестнице, ведя ру­кой по холодной мокрой трубе ограждения. Всё было серым, пустым и ти­хим. Он поднялся на верхнюю площадку и подошёл к перилам, облокотился на них.
   Далеко внизу двор, толпящиеся люди, широкий скат въездного пандуса, домик охраны, ворота, ограда, ещё дальше... да видит ли он это? Просто знает, что это есть. Сколько ему на это смотреть? В любой день продадут, прикажут остаться в спальне и за ним придёт машина, "чёрный ворон", да нет, "чёрный ворон" для свободных, а ему серая, с зелёной полосой, как те мешки, что лежат сейчас в торговом зале и ждут покупателя. И в котором из них Плешак? И Киса? И тот старик, которого он видел на сортировке? И ему... Стоять на торгах, пока не купят, а потом лежать пеплом в мешке, и тоже пока не купят. Так... а если ру­летка? Окопная, а другие говорят "королевская", со старинным револьве­ром, один патрон, крутануть барабан, дуло к виску и нажать курок. А там уж как повезёт. Или встать в полный рост на бруствере, или пойти вперёд на минное поле, где не знаешь схемы, да способов полно. Когда уже не можешь выкручиваться, когда устал... Он устал. Годом раньше, годом позже... рулетка... Везёт, не повезёт... а что тут будет везени­ем? Как сказал Ворон? Смерть не мука, а избавление от мук... умирать не больно... а это смотря по способу... Геройствуй, как хочешь, но дру­гих за собой не тяни... Какое уж тут геройство, трусость? А и пусть, он устал... А других я не потяну, разойтись успеют, а с такой высоты это наверняка...
   Он выпрямился, опираясь руками о перила, и мягким плавным движе­нием перенёс ноги через ограждение, сел на перила лицом к серой пусто­те. Сейчас убрать руки и заскользить, а вперёд или вбок... как полу­чится. Рулетка... Он резко выдохнул и убрал руки... И тут же, он не успел ни... ничего он не успел. Потому что какая-то сила сзади схвати­ла его за волосы и шиворот - он вышел без куртки, в одном комбезе, по­верх белья, даже рубашки и штанов не поддел - и сильно дёрнула назад и вниз. Он больно ударился спиной и копчиком о бетон лестничной площад­ки, и его ударили по лицу. Не хлёсткой надзирательской пощёчиной, а простецкой оплеухой, как в драке. И из серой, лопнувшей, разлетевшейся мелкими даже не осколками, а брызгами пустоты выступило бешеное лицо Старшего.
   - Старший? - тупо удивился он, - ты чего?
   И получил ещё один удар, уже по другой щеке. Он потряс головой, машинально попробовал, не течёт ли кровь из носа, и спросил с медленно нарастающей в нём злобой.
   - Сдурел? Тебе-то чего?
   - Того! - крикнул Старший. - Брат ты мне, чего ты мне сердце рвёшь?! - и заплакал.
   Он опустил голову: настолько нестерпимым было это. Помедлив, Стар­ший сел рядом с ним, всхлипом перевёл дыхание. Достал сигареты.
   - Здесь можно курить? - удивился он.
   - Накласть мне на запреты их, - отмахнулся Старший.
   - Меня значит по морде, - заставил он себя усмехнуться, - а сам...
   Старший устало и весьма затейливо выругался. Он кивнул, и они за­курили. Он курил непривычно для себя быстро, будто куда-то спешил. До­курив до губ, растёр окурок и уже совсем спокойно сказал.
   - Зря ты это, Старший. Захочу, найду способ.
   - А ты не хоти, - неожиданно ответил Старший.
   - Как это? - искренне удивился он.
   - А так, - ответил Старший, - нельзя это, значит, и не хоти.
   - Почему нельзя? - с внезапно вспыхнувшей злобой спросил он. - Кто запретил?
   - Не знаю, - пожал плечами Старший, - нельзя и всё, - и совсем дру­гим тоном попросил: - Обумись, Рыжий, как брата прошу.
   - Обумись, - медленно повторил он, словно пробуя слово на вкус, - как это?
   - Нуу... Ум над сердцем поставь. Баба сердцем живёт, а мужик умом жить должон, понимашь? Нельзя нам сердцу волю давать, ты ж... по серд­цу мне вдарил седни, - Старший устало вздохнул и повторил, - обумись. Я тебя на сердце себе взял, не выдержу я от тебя...
   Он кивнул.
   - Прости, брат, но... не могу я больше. Ты знаешь, что я за мешки привёз? Серые с зелёной полосой.
   - Знаю, - ответил Старший, - удобрение.
   - А... а из чего оно знаешь?
   - Знаю, - просто ответил Старший, - все знают.
   - И...
   - Мать-Земля всем нам мать, из неё выходим, в неё и ложимся, не по-людски, конечно, вот так, порошком, без могилы, а всё равно, к ней идём, в неё уходим. А как... не наш выбор, и вины за то на нас нет.
   Он медленно, вынужденно кивнул. Старший так же докурил свою сига­рету и растёр пальцами остаток в пыль. Посидели молча.
   - Устал я, - тихо сказал он.
   Старший кивнул, но возразил.
   - Быстро ж ты сломался. Твои такими не были.
   Он невольно насторожился.
   - Это какие такие мои?
   - Не говорила тебе матерь твоя? - удивился Старший и сам себе от­ветил. - Ну да, мальцу страшно говорить, проболтается ишшо по мало­летству да глупости. Ты, видно, из курешан, там, говорят, много рыжих было, и гридни всё были добрые. Мы-то криушаны, нас ещё кривичами зва­ли, мы кметы, а ты в тех, в материн род пошёл. Их-то и вырезали всех, и мужиков, и парней, кто в бою не полёг. Говорят, и мальцов, кто до стремени головой доставал, тоже, и баб тоже, а девок да девчонок себе в полонянки забрали и по другим, покорившимся родам роздали, матерь твоя, верно, оттуда род свой ведёт.
   Старший говорил как сам с собой, и он, напряжённо застыв, слушал, не смея дохнуть, чтоб не перебить, чтоб не замолчал Страший. Все непо­нятные слова, всё потом... Старший покосился на него и усмехнулся, блеснув из-под усов зубами.
   - Чего ж не спросишь ничего? Ну, про криушан да волохов ты давно знашь, а про остальное? Не интересно стало?
   Его мгновенно обдало ледяной волной страха. Плешак всё-таки про­болтался?! Тогда... И будто услышав его, Старший ответил.
   - У Плешака держалось что когда? В тот же вечер повинился, что проболтался тебе.
   - И что? - глухо спросил он.
   - А сам видишь, - пожал плечами Старший и отвернулся.
   Он молчал, не зная, что сказать. И Старший опять заговорил сам.
   - Горячий ты, нравный, а нас и так-то мало осталось, что ж сами себя кончать будем, им помогать?
   - Это я знаю, - твёрдо кивнул он, - добровольная смерть - помощь врагу.
   - Ну вот, сам всё знашь, а дуришь.
   И он рискнул.
   - Старший, а какие ещё рода есть?
   - У матерей поспрашивай. Родам матери счёт ведут. Они всё знают. Мужиков побьют - новые вырастут, детей побьют или увезут, новые наро­дятся, а матерей побьют - конец роду. Потому он и род, что по рождению счёт идет. Понял?
   Он кивнул.
   - Голозадые, грят, по крови, ну по отцу считают, так?
   - Так, - согласился он.
   - Кровь она тоже, конечно, - задумчиво сказал Старший, - только... на доброй земле и злое семя хороший росток даст.
   - Гридни это...?
   - Воины. Добрые да умелые. Кметы это вот, взяли с поля и в бой поставили. Он бы и рад, а не то, не по нему это дело. Замах есть, а удара хорошего нет. А ты гридин, и по роду и по выучке.
   - Добрый воин, - повторил он, пытаясь не так понять, как принять новое непривычное словосочетание.
   - Хороший, значит, - объяснил Старший, - ну...
   - Я понял. Спасибо, братан.
   Старший кивнул.
   - Без рода тяжело. Твоего рода матерей ишшо тогда со всеми поуби­вали, весь род вырезали, я ж говорю, только девчонок да совсем мальцов оставили, вот и имён нет, только поминаем их.
   - Ты сказал, ты... - он запнулся, не решаясь произнести вслух.
   Старший кивнул.
   - Это ты правильно, что сторожишься. А раз побратались мы, мой род всегда тебя примет. Потом посёлки тебе назову, где от моего рода есть. А сейчас пошли. Вона, темно уже.
   Он и не заметил, как стало совсем темно, и зажглись прожекторы.
   - Стой, - дёрнул он за рукав привставшего Старшего, усаживая его рядом с собой. - Сейчас покажешься, пристрелят. Давай за мной и делай как я.
   Пригибаясь, прячась в тени за ограждением, они сбежали вниз. Меж­ду входом на лестницу и световым кругом неширокая - на два шага полоса полутени. Оглядевшись и убедившись, что охранников поблизости нет, он сильным толчком выбросил Старшего в световой круг и, переждав, проскочил сам. Толпа уже собиралась у дверей на ужин, и они быстро замешались в общую массу. Их отсутствия будто и не заметил никто...
   ...Гаор вписал трейлер в поворот, немного уже осталось. Ещё один блокпост, а там по прямой до Аргата и полупериода не будет. Точно укладыва­ются. Как раз доехать, выгрузиться и вечернее построение. А всё же он Гархема переигрывает. Хоть пять долей, да урвёт.
   Больше он серую пелену к себе не подпускал, хотя, случалось, под­катывало к горлу, что вроде всё уже, но... ладно, обошлось и ладноть.
   - Блокпост, парни.
   - Ага.
   - Слышим.
   Снова привычные, отработанные до мелочей действия. Снова чужие недобрые руки шарят по телу. Гаор уже вполне спокойно и даже искренне не замечает их. Что бы с тобой ни делал враг, тебе это не в укор, и не в стыд. А эти в форме, с автоматами, с гладко выбритыми лицами - враги. Тебя убивают, а ты живёшь. Раз выжил, то и победил.
   - Вали, волосатик! - и пинок прикладом.
   "А пошёл ты..." - привычно отвечает Гаор про себя, забираясь в кабину и убирая выездные карточки и маршрутный лист на место. Дурни формен­ные, думают его этим пронять. А может и не думают, просто как иначе и не знают.
   И снова дорога. Глаза следят за знаками, встречными и попутными машинами, руки, как сами по себе, делают всё необходимое, отрегулирован­ный, выверенный мотор гудит ровно и успокаивающе. И можно думать о своём, вспоминать... Огонь знает, сколько всего за этот год случилось. А ведь и верно, второй год его рабства кончается. Сейчас октябрь, Пле­шака увезли в прошлом ноябре, а самого его продали в позапрошлом, да два года. Первый день и первый год самые трудные, а умирать первые три раза тяжело, и первый бой пережить надо, а потом выживешь... ты смотри, сколько придумано и сказано об одном и том же. Первое потому и пом­нится так, потому что первое. Было ведь и страшнее, и тяжелее, а свой первый бой он и сейчас по долям и мгновениям помнит, и бомбёжку первую, и - Гаор усмехнулся - и сортировку.
   Справа холодная, отсвечивающая серым водная гладь Аргатского во­дохранилища.
   - Парни, помните?
   За спиной довольно хохотнули.
   - Пусть они нас помнят!
   - А здорово мы им вмазали, скажи, нет?
   - Здорово!
   - Ввалили тебе тогда, Рыжий.
   - Ну, так сам виноват. Повёл вас в атаку, а охранения не выста­вил, - засмеялся Гаор.
   Весеннее - да, в марте было дело - приключение он вспоминал с удовольствием. Несмотря на полученные в результате двадцать пять "го­рячих", подбитую скулу, рассечённую губу и порванный комбез, за что он ещё и дополнительно огрёб "по мягкому". Но драка была - что надо! И они в ней победили! Вмазали сволочам-блатягам как следует...
   ...Возникла угроза прорыва дамбы и городская власть запросила по­мощи у крупных рабовладельцев. Разумеется, им так не сказали, а просто явился сам Сторрам перед подъёмом, поднял его и ещё пятнадцать грузчи­ков из дворовых бригад. Одеться без комбезов, взять куртки, шапки и на выход! Это здорово напоминало боевую тревогу, но не торги. Уже легче. Они оделись и выскочили во двор.
   - Становись!
   Парни растерялись, и Сторрам нетерпеливо и совсем по-строевому рявкнул:
   - Рыжий! Построй обалдуев в две шеренги!
   Несколькими пинками он распихал парней и встал на правом фланге, догадавшись, что предстоит какая-то работа и его делают старшим. Стор­рам оглядел их неровный - по росту он расставить парней не успел, а выправки у парней никакой - строй, заметно поморщился и выдал абсолют­но неожиданное распоряжение.
   - Едете работать на дамбу. Рыжий, ты за старшего. Отвечаешь не задницей, а головой. Машина тоже на тебе.
   А делать-то что они на дамбе будут? Но тут же сообразил, что, ско­рее всего, земляные работы. А чего ж без комбезов? И возвращение когда? Но тут же всё разъяснилось. Надзиратели тут же выдали всем выездные комбезы и... по два пакета армейского сухого пайка. Значит, возвраще­ние вечером. А уже ему пачку выездных карточек и маршрутный лист до дамбы и обратно. Время обратного пути указано не было.
   - Пошёл! - гаркнул на них Сторрам.
   И он бегом повел всю бригаду к гаражу, еле успев выдохнуть.
   - Да, хозяин.
   Пока он разогревал и выводил из гаража грузовик с поперечными скамейками - в таких его ещё в училище возили, а уж на фронте... несчитано, но откуда у Сторрама столько армейского добра и на все слу­чаи жизни? Интересно, а оружие тоже где-то лежит? На каком-нибудь складе? - парни успели съесть свой паёк. А ему предстояло жевать в дороге, что не слишком удобно, но вполне возможно. Надзиратель из ночной смены не вмешивался, стоял поодаль, поигрывая дубинкой, и он сам расса­дил парней по своему разумению, кратко, но предельно понятно объяснив, за что держаться, чтоб не вылететь на повороте, и стал закрывать зад­ний борт.
   - Второй пакет на обед, не жрите раньше срока.
   - Поняли, Рыжий, - ответил за всех Тарпан, - а обратно когда?
   - Когда там отпустят, маршрутка без времени.
   - Рыжий, а чего тама? - спросил Зайча.
   - Вола на свадьбу позвали, - быстро ответил он, - он думал водку пить, а заставили воду возить.
   Парни грохнули дружным хохотом, и он бросился в кабину, пока над­зиратель ближе не подошёл.
   До водохранилища один бы он доехал куда быстрее, но с людьми в ку­зове, да ещё не привычными к таким перевозкам, а он в этом убедился, рассаживая их, не полихачишь. Да и куда спешить? Их ноша никуда не де­нется. И вёл он машину достаточно медленно, давая парням повертеть го­ловами, разглядывая окрестности. Дважды их вытряхивали для обыска на блокпостах, на втором, уже на подъезде к дамбе, даже сверили номера на ошейниках с карточками, но не били. Пинки дубинками пониже спины никто, и он сам в том числе, за удары не считал.
   А возле дамбы... такого бестолкового месива из людей и машин он давно не видел. Но бестолковым оно только казалось, и пока он развора­чивал грузовик, загоняя его на указанное ему место на стоянке, то успел немного оглядеться и разобраться. Командовали охранники и надзи­ратели в серой с зелёными петлицами форме Рабского ведомства, рабы бы­ли из разных мест, кто в чём, расставляли на работы офицеры строитель­ных и сапёрных войск - их легко было узнать по петлицам. А вон там что за хренотень... никак тюремные робы? Арестантов привезли? Ни хрена се­бе! Ээ, да они тоже клеймёные, вон заклёпки на ошейниках сверкают. И требование держать шею открытой стало окончательно и предельно понят­ным: сделанные из какого-то особого металла заклёпки были видны издали, позволяя безошибочно отделить просто небритого арестанта от раба. Наружное оцепление держала обычная охрана из "зелёных петлиц" с автоматами, так что при попытке выхода - огонь на поражение, ясно. Их вытряхнули из грузовика, велев оставить куртки и пайки в машине, лейтенант с зелёными петлицами их пересчитал, отобрал у него карточки и сверил номера.
   - Забирайте, майор, шестнадцать штук.
   Даже не голов, успел он подумать, но тут же сообразил, что рабские головы интересуют господ меньше всего.
   - Сторрам мог прислать и побольше.
   - Это вы уже с ним выясняйте.
   - Кто старший? Ты?
   - Да, господин майор.
   Звание выскочило у него автоматически, но так как ответной оплеу­хи не последовало, он понял, что ответ признан правильным. Уже легче. Эта путаница с обращениями: кто просто господин, кто господин надзира­тель, господин управляющий, господин охранник и тому подобная хрено­тень ему изрядно надоела, тем более, что за каждую ошибку он огребал самое малое по физиономии.
   Дальше началась обычная, знакомая ему по окопным работам круго­верть. Беги, копай, насыпай, таскай. Хорошо хоть лопаты, носилки, меш­ки и прочее были в достатке. Команды с разных заводов сразу перемеша­лись, он старался не терять из виду своих, но тут выкрикнули его но­мер, и он побежал на зов. Оказалось, нужен бульдозерист. Объяснять, что бульдозер всё-таки не грузовик и даже не танк, с которым он был немного знаком, разумеется, не полагалось. Он гаркнул положенное.
   - Да, господин майор, - и побежал к бульдозеру, крикнув своим. - Тарпан, ты за старшего! Я на машине!
   К его удивлению, он сравнительно быстро освоился с машиной, никого не задев и ничего не своротив.
   И оказался на самой границе двух зон: где работали рабы, и где арестанты. Он даже как-то не сразу обратил внимания, что это рабы все перемешались, а от арестантов держатся поодаль. Надзирателей побли­зости не было, и опять же он как-то в тот момент не обратил внимания, что "зелёные петлицы" держатся ближе к периметру, к охране с автомата­ми, а уж причину этого понял много позже. А тогда он просто нагребал землю и песок в кучи, помогая формовать дополнительные укрепления у основания дамбы. И начало инцидента прошло мимо него. Просто слева возник какой-то странный выбивающийся из общего шума крик, и, обернув­шись, он увидел, как арестант отбирает у светлоголового мальца куртку. Парень, видно, скинул её, чтобы было ловчее работать, а ворюга это во­рюга и есть. Блеснуло лезвие, малец вскрикнул и отпрыгнул, и тогда, не глуша мотор, он рванулся из кабины к дерущимся.
   - А ну, тварюга, отдай куртку пацану!
   - Назад, морда дикарская, распишу!
   Перехватив руку с ножом отработанным ещё на занятиях в училище приёмом, он выбил оружие и свободной рукой ударил с размаху по гнусной морде, даже не поглядев, как там насчёт ошейника.
   - Нна, гадина!
  
   - Началось!
   - Я же предупреждал. Нельзя соединять эти категории.
   - Чёрт подери, где ваши люди?!
   - Если начнётся общая свалка, всё бесполезно.
  
   Даже не поглядев на блатягу, отлетевшего в толпу других арестантов, Гаор подобрал и отбросил мальцу его куртку и побежал обратно к бульдозеру, обругав и мальца, и его Старшего, что за пацанами не следит. Вслед ему кричали ругательства. На бегу он, полуобернувшись, ответил, как хотел, от души и бросил себя в кабину за рычаги. Если эти твари сейчас полезут на него, он их просто подрежет. Видал он эту сволоту на фронте: как мародёрничать они первые, а как до дела так их и рядом никто не видел. Выдвинув и приподняв лезвие скребка, он погнал бульдозер на уголовных, заставив тех отступить за невидимую, но соблюдаемую всеми черту.
   - Мы тебя, сука, ещё сделаем!
   Высунувшись из кабины, он ответил им жестом, встреченным осталь­ными рабами дружным одобрительным рёвом, и уголовники отступили. Он развернул бульдозер в рабочее положение и вернулся к прежнему занятию.
  
   - Кажется, обошлось.
   - Надо же, какое использование подручного материала.
   - Вам развлечение, а могло обернуться намного серьёзнее.
   - Ну, ещё не вечер, так что зрелище нам обеспечено.
   - Займитесь делом, наконец. До обеда этот участок должен быть за­кончен.
   - И учтите, все рабы в аренде, за все травмы придется платить. А у муниципалитета нет денег.
   - И...
   - Хотите сказать, что вычтут с нас?
   - С них станется.
   - А парень хорош!
   - Да от такого бы и я не отказался.
   - И где бы вы его использовали? Старшим над солдатами вместо сер­жанта его не поставишь.
   - А хватка у парня заметна.
   - И выучка, похоже, фронтовая.
   - Было бы добро, а применение найдём.
  
   До обеда его успели дважды дёрнуть вместе с бульдозером на другие участки. Он уже настолько освоился, что проезжая по стройке, успевал перекинуться словом, отшутиться и весело отругаться. Оказывается, все уже знали о его драке и высказывали ему полное одобрение и поддержку.
   Пронзительно взвыла сирена. В первый момент, он чуть не зао­рал: "Воздух! Ложись!", - но вовремя заметил, что остальные, лучше него знакомые с порядками на таких работах, бросают лопаты, мешки и носилки и разбегаются по своим бригадам и командам. Он заглушил мотор и бросился на поиски сво­их.
   - Обед, - объяснил Старший соседней бригады. - Бери двоих и мотай за пайками и водой.
   - Спасибо, - кинул он в ответ, - Булан, Губоня, за мной!
   На стоянку к машинам его с парнями пропустили без особых затруд­нений. Отправив Губоню и Булана с пайками и куртками - пусть накинут по­ка, а то разогрелись все, а ветер холодный, застудиться недолго - об­ратно, строго наказав и близко к блатягам не подходить, пусть уж кру­галя дадут, сам побежал получать воду.
   - Чьи?
   - Сторрама, господин надзиратель.
   - Сколько вас, обалдуев?
   - Шестнадцать... - "человек" он успел проглотить, и потому обош­лось без оплеухи.
   - Держи.
   Ему выдали восьмилитровую канистру с водой, и он побежал обратно. Бегом и потому что привык всё делать бегом, и потому, что пока он воду не принесёт, придётся парням всухомятку жевать. А восемь литров не тя­жесть. Это не с пулемётом на плече под пулями.
   Его встретили дружным и дружественным гоготом. Сразу накинули ему на плечи его куртку, и они сели обедать, вскрывая пакеты и запивая холодной и казавшейся необыкновенно вкусной водой из канистры. Кружек ни у кого не было, и пить пришлось по очереди прямо из горлышка. Сосе­ди оказались более запасливыми. У них были не только кружки, но и си­гареты.
   - А вы, парни, чо ж пустые?
   - Али совсем не дают?
   - Дают, - ответил Тарпан, - да из казармы выносить нельзя.
   - Задницу до костей вспорют, - поддержал Моргаш, с нескрываемой завистью глядя на курящих.
   Им посочувствовали и, скинувшись, передали четыре сигареты и да­ли прикурить.
   - А про глаза спасибо, - сказал их Старший, глядя на него в упор, - мы-то и не знали, теперь дальше пойдёт.
   Он не сразу понял, о чём речь, но тут же сообразил и, кивнув, уточ­нил.
   - Пойдёт или ушло?
   - Ушло. И про змеев огненных.
   Он кивнул, не так понимая, как, догадываясь о значении сделанного им, не сейчас, а тогда, в спальне, когда он, ещё еле переживший "спе­цобработку", рассказывал о зачистке. Его долг журналиста выполнен: из­вестная ему информация стала общим достоянием, и теперь, что бы с ним ни сделали, а что могут сделать, если узнают, догадаться нетрудно, всем заткнуть рот невозможно. Правду о спецвойсках теперь знают столь­ко людей, что всех не перестреляешь. Сделано! Он улыбнулся, с наслаждением, затягиваясь сигаретой.
   На дальнем от них конце вдруг запели, и они уже собирались подтя­нуть, но от охранения ударили из автомата длинной предупредительной очередью. Поверх голов, правда, но они поняли.
   - Вот чтоб их... - выругался Тарпан. - Песня-то чем им мешает?
   - Не любят они песен наших, - кивнул Моргаш.
   - Ну да, блатяги вона, горланят, так им не мешают, - поддержали их соседи.
   В самом деле, арестанты довольно стройно пели знакомую ему по га­уптвахте "кандальную", в которой, если её печатать, то на бумагу прошли бы только предлоги.
   - Это ж рази песня? Паскудство одно, - сказал Полоша.
   - Потому и не мешают, - догадался он.
   Все переглянулись.
   - А чо? - задумчиво сказал соседский Старший, - видно, оно так и есть. Ладноть, паря, первый раз старшим работаешь?
   - На выезде первый, - честно ответил он.
   - А могёшь. Порядки не все знашь, а навычка к старшинству есть. Откуль?
   Он усмехнулся.
   - Я на фронте старшим сержантом был. Случалось и взводом, и ротой командовать.
   - Обращённый? - удивился Старший. - Чего ж ты не с ними?
   - А ну не замай парня, - сразу вскинулась его бригада.
   - Нашенский он, понял?
   - Ты того, по краю ходи, да поглядывай.
   - А то мы тебе живо укорот дадим.
   - Да пошли вы... - несколько ошарашенно отругнулся Старший, - не трогаю я его. А вот канистры пора сдавать, а то огребём.
   - Да, - легко вскочил он на ноги, - давайте. Губоня, куртки бери, а вы сидите пока, пошли.
   Куртки в машину, канистру сдать надзирателю, и опять бегом обрат­но под вой сирены и крики разводящих.
   На этот раз его оставили со своими, и продолжилась та же работа. В принципе ничего такого, чего бы он не знал и не умел, не было. Разве что не зарывался в землю, а наоборот насыпал, а в остальном... Всё так же и то же. И всё сильнее накатывает усталость, и каждая следующая ло­пата тяжелее предыдущей, и уже всё равно, что и как там рядом, и явно устали, всё медленнее машут лопатами парни. И солнце, весеннее яркое солнце сползло с зенита и уже почти на уровне глаз. И вот уже одну бри­гаду за другой отпускают, и те убегают к стоянке, а вот и их черед.
   - Всё, идите.
   - Спасибо, господин майор, - гаркнул он, пинком разворачивая в нужном направлении обалдевшего от радости Губоню.
   Они сдали свои лопаты - ничего не поломано, не потеряно, так что им и не досталось ни по мордам, ни по задницам - и побежали к своей ма­шине. Но остальных почему-то ещё держали у дамбы, и вот здесь-то и на­чалось.
   Они уже собирались рассаживаться, уже и дверца открыта, и ему осталось сесть за руль, прогреть мотор и сбегать за карточками, когда сзади донёсся чей-то крик. И с первого взгляда всё понятно: драка большая и серьёзная. А у блатяг ножи, и уже первый раненый, держась за живот, выбрался из толпы и упал, ткнувшись в землю светловолосой головой.
   - Зарезали?! - ахнул Губоня.
  
   - Вот теперь началось.
   - Да уж, хорошо, хоть участок успели сделать.
   - Ну, теперь только ждать, чем закончится.
   - Дикарей больше.
   - Это толпа, а уголовники организованы и вооружены.
   - Спорим...
   Лейтенант с зелёными петлицами не договорил. Резкий свист, от ко­торого вздрогнули и качнулись вперёд охранники, так же уже начавшие держать пари на исход драки, прорезал воздух. И крик, крик, который сразу узнали, и который чуть не сорвал их самих в гущу драки.
   - За мно-ой! В атаку-у!
   Шестнадцать человек в ярко-оранжевых с радужными эмблемами комби­незонах пробежали от машин к толпе и врезались в драку.
  
   - Тарпан, своих слева заводи! - успел он крикнуть на бегу.
   Тарпан молча повёл свою бригаду налево. Остальные, сразу поняв задуманное им, так же рассыпались по двое и трое, окружая основное яд­ро драки.
  
   - Однако, стратег волосатый!
   - Но командир, это точно!
   - Фронтовик и за дикарей? Странно!
   - Похоже, полукровка.
   - Да, видно, всё дело в этом.
   - Но за что попал?
  
   Он дрался яростно и вдохновенно, если так можно сказать о драке, пробиваясь к замеченному им сразу главарю уголовников. Вырубить того, остальная шваль сама разбежится. Сволочи, с ножами на безоружных. Ну, так, вы меня, гады, узнаете и запомните. Я вам живо категории поменяю.
   - Мочи дикарей!
   - Сволочь, без категории оставлю!
   - Так их, Рыжий!
   - Сзади!
   - Делай его!
   - Урою, гады!
   Он шёл сквозь толпу, отбивая, отбрасывая от себя ненавистные ха­ри, будто именно они были виноваты во всём случившемся с ним. Шёл, ступая по упавшим, брошенным им себе под ноги. Рукопашная свалка, где главное и единственное - не перепутать, кого бьёшь. Но спутать тюремную униформу он не мог.
  
   - Вот это класс!
   - Спорим, уложит этого.
   - И спорить нечего, ты гляди, как нож сквозь масло идёт.
   - Наша закваска, пехотная!
   - Лихой парень.
   - Это скольких он замочил, что клеймо заработал?
   - Если бы разрешили возродить гладиаторские бои, цены бы такому рабу не было!
   - Да, было бы совсем неплохо.
   - И где бы вы нашли ему достойных противников?
   - Ну, скажем, против льва он бы тоже вполне прилично смотрелся.
   - О да, такой же рыжий и лохматый.
   Все дружно рассмеялись.
  
   Перед глазами мелькнуло лезвие, он перехватил чужую руку, вывер­нул запястье так, что хрустнули разрываемые связки, а нападающий завыл от боли, и отобрал нож, но не бросил, а перехватил. Теперь он с оружи­ем. И ощущение рукоятки в ладони всё изменило. Холодная ненависть как-то незаметно для него сменила бесшабашную озорную злобу начала, и он теперь шёл вперёд, уже убивая. Молча и спокойно, как делал это в настоящем бою. Он никому ничего не сказал, но бившиеся рядом с ним так же перехватывали, отбирали ножи и тут же пускали их в дело. Драка ста­ла избиением.
  
   Ожесточение битвы заметили и зрители.
   - Прекращайте.
   - Да, потери превысят естественный процент.
   Короткая команда заставила охрану подтянуться и приготовиться к стрельбе.
   Ещё одна команда, и затрещали автоматы, скрещивая над дерущимися длинные очереди.
  
   Услышав над головой свист пуль и мгновенно сообразив, что следую­щая очередь уже по ним, он заорал, перекрывая крики, стоны и визги.
   - Ложи-ись!
   И рухнул на землю, отбросив в сторону нож и надеясь, что парни услышали его и выполнят команду. Мгновением позже так же закричали, укладывая своих, другие Старшие. Арестанты попадали сами, видимо, лучше знакомые с нравами охраны. Лёжа на земле, он осторожно приподнял голову, выглядывая своих, но лежавший рядом чернобородый мужчина шепнул.
   - Лежи тихо и жди, пока вызовут.
   - Паря, - позвали его так же тихо с другой стороны, - нож выброси. Найдут - пристрелят.
   - Уже, - ответил он.
   - Мы ещё встретимся, образина, - шёпотом пообещал ему его против­ник, которого он успел обезоружить, - ты мне ещё попадёшься, морда во­лосатая.
   Он посмотрел в его бешеные чёрные глаза, на синюю татуировку, не прикрытую короткими чёрными волосами: квадрат с точкой, и улыбнулся.
   - У Огня встретимся, голозадый, там и закончим.
   - Как ты меня назвал? - удивился тот.
   - Как заслужил, - он усмехнулся, - а то ты другой, что ли?
   Чернобородый одобрительно хохотнул.
   Вызывали не по номерам, а по владельцам. Вызванные вставали и вы­ходили к оцеплению, там их обыскивали, если что находили, то избивали, и прикладами гнали к машинам.
   - От Сторрама!
   Он легко оттолкнулся от земли и встал. Сразу нашёл взглядом сво­их, быстро пересчитал и удовлетворённо вздохнул. Все шестнадцать, и не видно, чтоб раненые.
   На этот раз обыскивали куда серьёзнее, заставляя расстегнуть ком­без, обхлопывая и ощупывая везде, куда можно было что-то запрятать. И по тому, как это делали, он понял, что охранники действительно знают своё дело, и попытка сохранить трофейное оружие могла бы очень дорого обойтись.
   - Пошёл!
   Удар прикладом между лопаток бросил его вперед, к стоянке. Он бе­жал, не оглядываясь, но слыша за спиной вполне слаженный топот осталь­ных. "Неужели обошлось?! И душу отвели, и сволочам вмазали, и все целы! Вот здорово! А вон и их грузовик, дверца так и осталась открытой, как он её бросил, сорвавшись в атаку". И... как налетел на препятствие. Потому что из-за дверцы вышел и остановился, явно их под­жидая, и столь же явно рассерженный Сторрам. "Ни хрена не обошлось!"
   Уже шагом они подошли и остановились перед хозяином, покорно ожи­дая наказания, в неизбежности которого ни один не сомневался.
   - Тебя за этим посылали? - тихо спросил Сторрам.
   Вопрос явно не требовал ответа, да и слышал он подобное не раз, ещё после училищных драк, и, помня главное правило таких начальственных разборок: ничего не объясняй и ни в чём не оправдывайся, - молчал, разглядывая хозяйские ботинки. Вот они шагнули вперёд. Сейчас ударит.
   Оплеуха была звучная и сильная.
   - Почему машина без присмотра? - новый столь же не требующий отве­та вопрос. - Двадцать пять "горячих".
   И не после ужина? Будет сам сейчас бить? Он заинтересованно при­поднял глаза. И тут же понял, что Сторраму марать руки об него неза­чем. Рядом с хозяином уже стоял с дубинкой наготове рядовой в серой с зелёными петлицами форме.
   - Выполняйте, - кивнул ему Сторрам.
   - Так точно! - по-строевому рявкнул надзиратель. - Раздевайся и ло­жись!
   Обычно "горячие" вваливали, поставив "столиком", но, разумеется, он поправлять надзирателя не стал. Расстегнул и спустил комбез, задрал на голову сразу обе рубашки - верхнюю и нижнюю, так же спустил штаны и подштанники и лёг на холодный шершавый асфальт стоянки.
   - Прикажете слоем или полоской? - осведомился у Сторрама надзира­тель, влепляя первый удар пониже лопаток.
   - Ему сидеть за рулём, - спокойным даже скучающим тоном ответил Сторрам.
   - Понятно, - бодро ответил надзиратель, - сейчас сделаем.
   Гаору тоже всё было понятно. Кроме одного: зачем Сторраму понадоби­лось бить его, а за ним и остальных - тем было предназначено "по мяг­кому", а количество в зависимости от степени повреждения одежды - именно здесь, почему наказание не отложили, как обычно, до вечера? Но вложили ему, как и было приказано: пять и слегка по ягодицам, а двадцать уже посильнее по спине.
   - Вставай.
   Он послушно встал и оделся. Сторрам коротким шевелением пальца уложил под дубинку Тарпана, назначив тому десять "по мягкому", а ему кивком показал на машину. А когда он прогрел мотор, Сторрам тем же безмолвным, но вполне понятным жестом отправил его за карточками.
   Пробегая мимо машин к тому лейтенанту, что забирал их карточки, он увидел, что у всех машин и перевозочных фургонов лежат, сверкая голыми ягодицами, над лежащими машут дубинками надзиратели и ря­дом стоят неровными колоннами и шеренгами в очередь за наказанием. И бьют сильно: многие стонут или кричат. Арестантов в стороне у больших "чёрных воронов" била уже тюремная охрана и, судя по замеченным им мимоходом деталям, там, среди охранников, были бывшие спецовики. Не-ет, с ними ещё обошлось. Пожалуй, и к лучшему, что Сторрам здесь: при хозяи­не их всерьёз уродовать не стали.
   Охавшему под ударами Зуде добивали "по мягко­му", когда он с карточками вернулся к машине. Сторрам словно и не заметил. Значит что? Хозяин не поедет с ними?
   Так и вышло. Когда Зуда встал и, подтягивая штаны, поклонился, благодаря за наказание - чего он сам не сделал, так что сейчас, похоже ещё огребёт - Сторрам распорядился:
   - Рыжий, после ужина получишь остальное. Завтра все по обычным местам. Сейчас езжайте.
   - Да, хозяин, - нестройно выдохнули они уже в спину уходящего Сторрама.
   - В машину! - негромко гаркнул он, бросаясь за руль. - Тарпан, борт.
   Уматывать надо было в темпе, пока не добавили. Остальные тоже это понимали и разместились в кузове с уже почти фронтовой сноровкой. Тар­пан закрыл и закрепил борт и последним залез в грузовик.
   - Всё, Рыжий, айда!
   - Держитесь, - рванул он машину с места.
   Ни бегая за карточками, ни разворачивая машину на выезд, он не позволил себе посмотреть на место их драки, где остались лежать убитые и те, кто не смог по команде встать. Добили их там, на месте, или увезли на утилизацию... им помочь было уже никак нельзя, так и нечего душу травить, сердце рвать, и поездка на дамбу осталась в памяти упое­нием боя, и бесконечными хвастливыми рассказами в спальне, как мы тва­рям-блатягам врезали, и как Рыжий молодец, не пикнул, когда вваливали.
   - Мотри, Рыжий, - Матуха с ласковой укоризной покачала головой, осмотрев его спину и выслушав: не отбили ли лёгкие, - за норов лишнее огребаешь.
   - Мне чужого не надо, - отшутился он, - а что моё, то моё, не от­казываюсь, - и уже серьёзно, - не кричал, и не буду кричать, пока терпеть могу. Последнее дело пощады у врага просить.
   Матуха молча потрепала его по голове и отпустила.
   Отругал его и Ворон.
   - Ну, куда ты лезешь?
   - Наших бьют, а мы в стороне? - возразил он, переставляя пешку.
   - Про криптии тебе напомнить?
   - Эва, вспомнил! Я о них только в книгах читал!
   - А это что за хренотень? - сразу заинтересовались мгновенно соб­равшиеся вокруг болельщики, зрители и слушатели.
   - Вот и объясни, - ехидно сказал ему Ворон, делая ход слоном, - вспомни, чему учили, и блесни знаниями.
   - Ну, когда рабство только начиналось, - стал он объяснять, и, не обратив внимания на резко наступившую мёртвую тишину, потому что был занят сложившейся на доске позицией, - боялись восстаний, и убивали по­тенциальных вожаков, ну тех, кто мог такое восстание возглавить. Иног­да вместе с ними выбивали всю семью или посёлок. Делали это специаль­ные воинские команды, а называлось криптии, - закончил он вдруг голосом, севшим от понимания, что же такое говорит.
   - Понял, откуда ноги у зачисток растут? - Ворон тоже будто не за­мечал ощутимо сгустившегося молчания. - А ты нашёл где и кому фронтовую выучку демонстрировать. Потому и пороли тебя там же на месте, чтобы вспомнил, кто ты и где ты. Твоё счастье, что по первому слову под ду­бинку лёг. И молись, чтоб на заметку тебя не взяли. Убить тебя Сторрам не даст, ты, - Ворон усмехнулся, - доход даёшь, а вот что со двора могут не выпустить больше, это да. И мат тебе в три хода, зевнул опять. В пятый раз ты на этот ход ловишься. Стратег хренов.
   Ворон достал из тумбочки сигареты и ушёл курить в умывалку. Так же молча, явно переваривая услышанное, разошлись остальные.
   Но обошлось. Неделю его подержали на внутренних работах и снова выпустили в рейс...
   ...Нет, всё равно, здорово вышло!
   - Подъезжаем, парни, вниз.
   За его спиной зашуршали, переставляя коробки так, чтобы охрана, заглядывая в кузов, не догадалась, что они могут стоять у переднего борта. А то ещё начнут шуровать, увидят мембрану и окошко, и всё...
   Гаор свернул на левый съезд и, плавно снижая скорость, вписался в поворот к воротам. Обыск на въезде - а здорово они нас боятся, инте­ресно, с чего бы это? - и подъём к складам. Гархем уже на месте, и тоже интересно, почему он всегда как из-под земли выныривает, домой-то он когда-нибудь уходит, или прямо и живёт здесь на комплексе? Обычная ру­тина разгрузки, сдачи накладных, маршрутного листа и карточек, и можно в гараж, поставить и обиходить машину, и как раз он к вечернему постро­ению успеет. А там его время до подъёма. Если, конечно, ничего такого не случится, и его ночью не выдернут.
   В гараже уже ждал Махотка. Старший механик, нещадно гонявший и жучивший Махотку в отсутствие Гаора, всегда отпускал парня к его при­езду.
   Помогая Гаору, Махотка быстрым шёпотом выкладывал ему самые последние новости. С ума сойти, сколько парень успевал увидеть и услы­шать, да ещё при этом всегда смотреться дурак дураком. А классный бы разведчик был, если бы...
   - А я сегодня главного механика по всему комплексу возил, - нако­нец выложил Махотка главную свою новость, - на автопогрузчике. И по шее мне ни разу не смазали.
   - И что? На тебе теперь автопогрузчик? - подыграл Гаор.
   - Ага, - счастливо выдохнул Махотка.
   Гаор кивнул и, пользуясь тем, что трейлер загораживает их от остальных шофёров и механиков, взъерошил Махотке волосы на затылке.
   - Магарыч с тебя.
   - Ага, только... одолжишь мне?
   - Я и сам выставлю, - тихо засмеялся Гаор, - всё ж таки я учил.
   - Кабы не ты... - Махотка задохнулся от переполнявших его чувств.
   Ну что ж, значит, сажают Махотку на автопогрузчик, а в город пока выпускать не будут. Жаль, он уже прикидывал, как они будут вдвоём ез­дить. С подменным шофёром можно и в совсем дальние поездки. Но... не попросишь и не предложишь. Делай, что велено, лопай, что дают, и не вя­кай. Интересно, а когда-нибудь он будет жить по-другому? И тут же сам себя остановил. Стоп, об этом нельзя: серая пелена подступит. Живи, как живётся.
   Звонок заверещал как раз, когда они закончили возню с трейлером, и он даже успел проверить, что Махотка сделал с автопогрузчиком. Махот­ка гордо предъявил свою работу.
   - Пойдёт, - кивнул он и прислушался. - Айда.
   Пояс и инструменты в шкаф, кивок проходящего мимо главного меха­ника - работу Гаора на трейлере тот давно не проверяет - и они бегут через двор на построение, как всегда Гаор впереди, а Махотка сзади и левее. Это Гаор его научил бежать не вплотную, а так.
   - Если что, то не налетишь на меня, понял?
   - Ага, - кивнул Махотка, - а это чо, Рыжий, по-фронтовому?
   - По-армейски, - рассмеялся Гаор.
   С хода точно на своё место в строю, Старший кивает ему, пробегая на рапорт, пересчёт, обыск, замечаний и приказа явиться после ужина в надзирательскую нет, и он скатывается по лестнице вниз, в жильё. Где он всегда среди своих, где не один. Комбез на крючок, ботинки под крю­чок, всё с себя скинуть, бельё на перекладины изножья и голышом, чтобы тело дышало, бегом умыться, на обратном пути натянуть рубашку и штаны и в столовую.
   - Ну, как, Рыжий?
   - Нормально! Как тут?
   - Громку ввалили.
   - Это за что? - удивляется он.
   И ему, хохоча, рассказывают, как Громок - молодой парень из ново­купок - был послан на склад и перепутал всё.
   Громок шмыгает носом и жалуется, что коробки навовсе одинакие, а он-то...
   - А ты учись, - отвечает, усаживаясь на своё место, Махотка, - я вот тоже, привезли меня когда сюды, даже букв не разбирал, а теперя... - и гордо озирает стол.
   - Видали тебя, видали, - смеются в ответ.
   - Князем ездил.
   - Магарыч с тебя, Махотка.
   - И с Рыжего надоть.
   - Он учил.
   - А я и не отказываюсь, - весело отвечает Гаор.
   - Ну, так чо, браты? Гулям?
   - Гулям, - кивает Старший, принимая миску с кашей. - Но не седни.
   - Чо так?
   - Выдача когда?
   - Верно, два дня осталось.
   - Ну, понятно, парни получат, так и гульнём.
   - А глядишь, за два-то дня ишшо подвалит кому.
   - Вячку старшей по бригаде сделают, - вполне серьёзно говорит Гаор.
   И все хохочут так, что даже есть не могут. Смеётся и Вячка и нев­нятно, как всегда, угрожает, что вот ты только попроси, так я тебе...
   - И что? - интересуется Тарпан. - Дубравку с Аюшкой с собой возь­мёшь?
   И новый взрыв хохота. Что Дубравка, а за ней и Вячка с Аюшкой сохнут по Рыжему, все знают и охотно дразнят девчонок.
   - И не много меня на вас троих будет? - интересуется Гаор, допи­вая чай. - Махотка, на права учить будешь?
   - Будет, - отвечает за Махотку Юрила.
   - А куды ж он денется, - кивает Полоша.
   А Мухортик сидит ну такой гордый, будто не его земеля, а он сам на водилу выучился. Ну, почти выучился, до Рыжего Махотке ещё ой как далеко, но всё ж таки не хухры-мухры, зимой наравне с Рыжим снег трак­тором чистил, а теперь и сам кой-чего могёт.
  
   Гаор с удовольствием участвовал во всех праздниках и сварах, не­избежно возникавших в тесном пространстве спален и коридора. До серьёзных ссор не доходило, до драк тем более: Старший влеплял неукоснительно и справедливо. Более сильный и умный получал больше. Не задирайся, а ко­ли умнее, то и не доводи. Все проблемы решались келейно, в своём кругу и так, чтобы надзиратели не знали. И не потому, что боялись наказаний, а... в училище сежанту-воспитателю, тем более офицеру никогда не жаловались, в армии тоже обходились своими силами, а здесь-то... кто ж врага против своего зовёт?! Это ж совсем ссучиться, так и до стукача в момент докатишься. А стукачей в спальнях не было. Надзиратели подслу­шивали, но к ним никто не бегал. Все у всех на глазах, попробуй, стук­ни. И пожалуй, нигде Гаор не чувствовал себя так свободно, как в вечер­ней спальне, он потому и рискнул так на Новый год. А после отбоя, лёжа на своей койке, открывал папку и доставал листы. Ну и что, что напеча­танным этого никто не увидит, главное, что своё дело он делает, и если придётся встретиться с Седым, здесь ли или уже у Огня, он перед Седым чист.
   На этот осенний солнцеворот он ничего делать не стал, даже и не пытался, и не думал. Обычаи и обряды дуггуров всё дальше уходили от него, становились чужими и ненужными. Хотя на Новый год он попробовал...
   ...Если в новогоднюю ночь, в самый момент перехода через суточный рубеж, сесть под ёлку и прижаться спиной к стволу, то загаданное исполнится. И Гаор зачем-то решил рискнуть. Охрана перепьётся, пить они начинают сразу после выдачи, к полуночи будут в конди­ции, и у него появится шанс. Чем это может обернуться, если хоть что-то сорвётся, он не думал. Не хотел думать. Ведь ясно, меньше "ящи­ка" за такое нарушение распорядка ему не отвалят. Ну, так сколько от­валят, столько и возьмёт, а вот если получится и сбудется загадан­ное... то ради этого стоит рискнуть.
   И вначале всё шло по-задуманному. Как всегда утренняя гонка и су­матоха. Вместо гаража он помогал на складе Салаге с Глуздырём, бегал то в зал, то из зала, то на покупательскую стоянку, то ещё за чем-то... после обеда завоз товара, праздничная выдача и... и их время, начался праздник. Гаор, как и все пошумел и потолкался в коридоре, но тиская у самой двери в нижний тамбур удачно подвернувшуюся под руки Белену, чутко прислушивался к шагам и стукам. Да, и у тех гульба началась. Но надо дождаться ночи.
   После ужина он поиграл с Вороном в шахматы, уроки в честь празд­ника отменили, обдул в шашки всех желающих, вышел в коридор и охотно повалял дурака с девчонками, вернулся в спальню, снова вышел в кори­дор, снова вернулся... Он мельтешил у всех на глазах, мотаясь взад-вперёд и незаметно одеваясь на выход. Броского, издали приметного комбеза, разумеется, надевать не стал: он, может, и дурак, но не настоль­ко. Бельё, рубашка, штаны, ботинки, куртка, шапку свернём и сунем под куртку за пояс. Коридор пустеет, надо чтоб совсем опустел, а то один чей-то вопрос - и всё насмарку: уже заметно потишело, и могут услышать в надзирательской. Ага, все разбрелись по спальням, а в надзирательской... тоже поют. Вот под это пение и попробуем. Время уже к от­бою, так что... Выждав момент, когда в коридоре никого не было, он плавно потянул на себя дверь из коридора в нижний тамбур, приоткрыл её, чуть-чуть, на толщину тела и выскользнул. Дверь надзирательской закрыта. Удачно. Теперь вторая дверь, на лестницу... не заперта... вверх... верхний холл пуст и полутёмен... входная дверь... с той сто­роны должен сидеть охранник... не слышно... дверь на себя, опять чуть-чуть, будто ветром... пусто... шапку на голову и теперь перебеж­ками от тени к тени, луны нет, небо в тучах, заметил, ещё когда их от­пустили и он бежал домой... рабская спальня ему дом? Но тут же забыл об этом, занятый сейчас одним: не попасть в полосу или пятно света. Где бегом, где прыжком, а где и перекатом как под обстрелом. С рабоче­го двора на пандусы, с них на подъезд, теперь фасадный двор. Чёрт, освещён как, мало прожекторов, ещё от главной эмблемы свет. Где охра­на? Ага, вон двое, неужели так службу блюдут, что не умотаются выпить в честь Нового года? Ишь ходят вдоль фасада, не сидится им, шило в заднице, а если с другой стороны... нет, перебегать долго... смотрят на часы... есть! Отвернулись и из фляжки разливают... пора!
   Гаор в несколько прыжков пересёк залитую светом полосу асфальта, перевалился через невысокий бортик вокруг ёлки и оказался в мёртвом, не просматривающемся ниоткуда пространстве. Это он знал точно, так как его с Махоткой дёргали помогать монтировать проводку к гирляндам, тог­да он и задумал этот поход. Он пробрался среди проводов и коробок с реле и трансформаторами вплотную к ёлке и сел, плотно прижавшись спиной к мощному шершавому стволу. Еле ощутимо пахло хвоей и ещё чем-то горьковатым и приятным. Издалека, на грани слышимости доносился перез­вон, предваряющий праздничный фейерверк. Пора. Он закинул голову и, глядя в непроглядную черноту изнанки мощных еловых лап, зашептал. Быстро и так тихо, что сам себя не слышал. Донёсся тихий здесь и торжественно гре­мящий над Аргатом звон праздничных колоколов главного Храма и остальных городских храмов, захлопали залпы фейер­верка. Пьяно заорали охранники у входа. Один от полноты чувств пальнул в воздух. Не меньше полрожка выпустил. Хорошо бы весь, чтоб перезаря­жать пришлось, а ещё лучше, чтоб у них запасных рожков не было.
   А вот теперь самое сложное: отход и возвращение. Почему-то пере­ход через фронт всегда легче возвращения. Сколько раз он так ходил. Туда - более-менее нормально, а обратно... начинается. То через минное поле переться надо, то свои же за кого-то примут и пулять начнут, то у кого-то от страху выдержка срывается и опять же стрельба когда не надо... ладно, воспоминания на потом, а сейчас...
   Он подобрался к барьеру и осторожно выглянул. Охранники разливали по второй, а может и по третьей. Выпили, огляделись и наливают ещё... пора...
   И опять броски, перебежки, перекаты... и паскудное ощущение, что его видят и просто выжидают момент, чтобы прижать. Ну и хрен с вами, и в глотку и в белы рученьки и ещё... задуманное сделано, загаданное сбудется, а там... а хоть под трибунал, а хоть и в "ящик", наклал он на всё и на всех вас, накось, выкуси меня.
   Под эту злобно весёлую, но предусмотрительно беззвучную ругань он выкатился на свой двор и вот тут, притаившись в густой тени, чуть не выругался уже в голос: вдоль стены прохаживался, насвистывая, охранник. Вот сволочуга, вынесло его, не иначе, протрезвиться вышел. Гаор скор­чился в тени, стараясь стать совсем незаметным. Надо выждать, когда охранник уйдёт на дальний конец и тогда... нет, одним броском не получится, успеет обернуться и увидит, а с дурака станется открыть огонь на поражение. Вот чёрт, непруха какая. И маятник у гада неровный, туда короче, а в эту сторону длиннее. И всё ближе подбирается. Или заметил? И в кошки-мышки поиграть решил? Ну, так... а чего это я здесь оказался?
   А... а покурить вышел, отбоя-то не давали, ну и... ветошью прикинуться не получилось, так под дурака попробуем. Хорошо, сигареты при себе и зажигалка. Как скажи, предчувствовал. Курение в неположенном месте - двадцать пять "горячих", но это не "ящик", туда бы не хотелось. Если не заметили, что он на фасадный двор бегал, то, может, и обойдётся... Вот чёрт, прямо подбирается. Обойдётся? Нет, точно, играет. Ладно, играть так играть. На кону и "так" и "интерес" и что там ещё придумают, но своя шкура - это точно.
   Гаор осторожно вытащил сигарету, зажигалку и, выждав, когда охран­ник будет на дальнем конце, чтоб не услышал щелчка зажигалки, закурил. Вдохнул и выдохнул горький обжигающий нёбо дым. Охранник повернулся и идёт к нему. Огонька он увидеть не может, ну так что придумает?
   Охранник ничего придумывать не стал, а, остановившись в пяти шагах, гаркнул.
   - Встать!
   Привычная команда пружиной развернула тело Гаора в стойку.
   - Сюда марш! Стой! Та-ак, вот это кто! Ты чего шляешься, образи­на?!
   Гаор открыл рот для приготовленной фразы, что покурить вышел, но его ответа ждать не стали, а сразу залепили ему по морде так, что он, сигарета и шапка полетели в разные стороны. "На гауптвахте что ли слу­жил сволочуга? - успел подуматьГаор.- там бить умеют". Хреново, но если этим обойдётся...
   Не обошлось. Охраннику было скучно.
   - Встать! Смирно! Напра-во! Кру-гом! Бего-ом марш! Ложись!
   "Котильон"? Хрен с ним, не впервой, переживём.
   - На спину! Руки за голову, ноги раздвинь! Шире!
   Это уже хуже. Точно, на "губе" охранником был, там такие штуки лю­бят.
   Охранник подошёл и наступил ботинком ему на горло, не придавли­вая, а придерживая, наклонился и расстегнул на нём куртку, обшарил карманы и достал пачку сигарет и зажигалку.
   - Курить - здоровью вредить, понял, волосатик?
   Тон был совсем свойский, и Гаор решил рискнуть.
   - Зажигалку оставь.
   - Ишь ты? - удивился охранник. - Да ты никак забыл, кто таков те­перь есть. Мало тебя пороли. Ну... - охранник, по-прежнему придерживая его шею ботинком, подбросил и поймал зажигалку, - ну да, ладно, Новый год сегодня. Раз ты так "горячих" не хочешь... Ладно, - охранник снова наклонился и вложил ему зажигалку обратно в нагрудный карман рубашки, а сигареты убрал к себе. - Давай-ка вспомним время золотое, юность армейскую, как новобранцами были. Только с поправочками, - убрал ногу и отошёл. - Встать!
   Как были новобранцами, значит, гонять по-строевому, а поправочки какие? Это ему разъяснили следующей командой.
   - Раздевайся!
   Так, снова по "губешному", там тоже босиком и в одних подштан­никах гоняли.
   - Всё снимай, волосатик, сейчас тебе жарко станет.
   Бегом, кругом, строевым, церемониальным, отжимания на кулаках, ползком, встать, лечь, приседания, снова бегом, лечь, встать...
   - Эх, - вполне искренне пожалел охранник, - под полную выкладку те­бя нельзя, не положено вам оружие, а то бы... Не согрелся ещё? Бе­го-ом!
   Главное, тут не думать, тогда не ошибёшься. "А оружие... это бы конечно, хорошо, и я бы с тобой штыковым боем занялся с полным моим удовольствием, но...",- думал на бегу Гаор. Холодный воздух обжигает разгорячённое тело, но это лучше стойки на выдержку, становится тяжело дышать, а охранник только во вкус вошёл... Вот сволочь неугомонная. На гауптвахте так го­няли по несколько периодов, но оставляли хотя бы подштанники, а не совсем нагишом, и дело было не в декабре и на снегу, и гоняли покамерно, а там всегда на кого-то сволочь отвлечётся, и хоть дыхание переведёшь, а тут...
   - По-пластунски! Марш!
   Вот это хреново, голым телом по заснеженному бетону тяжело, а сволочь заходит, чтоб как положено по ногам и между ног врезать, под­бодрить и скорости добавить. Вот сволочь, как бьёт умело. Как ни кре­пился, а здесь закричал.
   - Ага, - удовлетворённо кивнул охранник, - подал голос всё-таки, ну давай бегом теперь. Марш!
   Гаор старался держаться, но чувствовал, что надолго его не хватит, и если сейчас удар придётся по голове, то вырубится. Опять отжимания, и ударом приклада между лопаток его заставляют плотнее прижиматься к бетону, а ударом уже ногой снизу по животу выпрямиться на полную высо­ту. Мокрые от пота волосы смерзаются сосульками, вот сволочь, и плю­нуть на всё и пойти выпить, что ли сволочи не хочется, раздухарился "губеш­ник"...
   - Эй, - прозвучало вдруг от двери, - тебе заняться, что ли, больше нечем?
   Та-ак, вторая сволочь выползла, сменятся или пить пойдут?
   - Ладно, - с явным сожалением в голосе сказал охранник, - погонял бы ещё, да выпить охота. Стой, смирно! - и напарнику: - А есть что? Или вы всё выжрали?
   Второй охранник рассмеялся.
   - Найдём. Гони вниз эту падаль, праздник ведь, а ты всё на рабо­те.
   - Эт-то ты правильно, - согласился охранник. - Так, волосатик. Подобрал своё шматьё. Живо! Бего-ом марш!
   Одеться Гаору так и не дали. Бегом прогнали по двору, пинком вбросили в холл, вниз по лестнице, и последним самым сильным ударом втолкнули в коридор так, что он не удержался на ногах и упал. Сзади лязгнула за­пором дверь.
   Гаор встал на четвереньки и потряс головой, приходя в себя. В кори­доре было восхитительно тепло. Свет горел по-ночному, в спальнях тем­но, и решётки не задвинуты. Совсем хорошо. Надо же, кажется, и впрямь обошлось. Теперь одежду на место и быстро в душ, прогреться. А то воспаление лёгких подхватить сейчас ничего не стоит.
   Он встал, сгрёб одежду и ботинки в охапку и вошёл в ещё более тёплую, наполненную живыми запахами и звуками спальню. Кто спит один, кто не один, кто не спит совсем... его какое дело? Он быстро разложил и развесил одежду, взял мыло, мочалку и полотенце и побежал в душевую. Там было пусто, но в воздухе ещё держался остаток тёплого пара, зна­чит, опять баньку делали. Гаор прошёл в угол, быстро вывернул настенные краны с кипятком на полную мощность - достоинства горячего водяно­го пара он уже давно оценил, как и прелесть мытья в шайке и взаимного натирания спин, вполне заменявшего массаж, - и сделал себе горячий душ. Ох, и хорошо-о!!
   Чья-то рука за волосы выдернула его из душа. Гаор как раз мыл го­лову, лицо у него было залито мыльной пеной, и он вслепую попытался отбиться, но тут же схлопотал оплеуху, по которой узнал напавшего.
   - Старший? Ты чего?
   - Битому неймётся, - констатирующим тоном сказал рядом Ворон. - Задница давно целая? Или по "ящику" затосковал?
   Гаор кое-как мокрыми ладонями протёр лицо и открыл глаза. Так и есть. Старший и Ворон, в одних подштанниках оба.
   - Да вы что, мужики?
   - Ты где был? - спросил Старший.
   Но прежде чем Гаор открыл рот, Ворон ядовито сказал такое, что Гаор кинулся на него.
   - Не видишь? Охрану развлекал.
   Ударить Ворона ему не дал Старший, неожиданно ловко сбив его с ног на мокрый и ставший вдруг очень скользким пол. Он попытался вско­чить, и был сбит вторично. Третьей попытки он предпринимать не стал.
   - Очунелся? - сурово спросил Старший. - Куда тебя носило?
   - Что ты голым вернулся, - продолжил Ворон, - а охрана ржёт там в своё удовольствие. Чем это ты их так порадовал?
   Гаор понял, что или он рассказывает всю правду или остаётся в по­дозрении в совершении поступков, за которые и в училище, и в армии, а про "губу" и говорить нечего, кровью умыться - самое малое.
   - Я к ёлке ходил, - стал он объяснять, предусмотрительно сидя на полу, чтобы не схлопотать от Старшего ещё раз, - ну а на обратном пути меня охранник заловил и гонял голым по-строевому. Вот и всё.
   Старший недоумённо посмотрел на Ворона.
   - Ворон, ты хоть чо понимашь?
   Ворон задумчиво кивнул и сказал.
   - Дурак ты, Рыжий, видал дураков, сам... бывает... но до такого. Зачем тебе ёлка понадобилась?
   Гаор решил, что может встать. Удара не последовало, и он выпря­мился.
   - Ну... понимаешь, Старший, обычай такой есть. Если в новогоднюю ночь под ёлкой посидеть и загадать, загаданное исполнится.
   - И ты в это веришь? - вполне искренне удивился Ворон и даже рука­ми развёл. - Это ты и охране так сказал? Тогда понятно, чего они до сих пор ржут.
   - Нет, - улыбнулся Гаор, - меня уже у самых дверей прищучили. Ну, я и прикинулся, что покурить вышел.
   - И поверили? - недоверчиво спросил Старший.
   - Он один был, - Гаор пожал плечами, - поверил не поверил... Сига­реты отобрал, всю пачку, заставил раздеться и гонял меня по-строевому, ну там бегом, ползком и ещё по всякому. А потом его другие пить позва­ли, и меня вниз вбили. Всё, мужики, честно, ни хрена больше не было.
   Старший вопросительно посмотрел на Ворона.
   - Чо скажешь?
   - Здорово они перепились, если так обошлось, - задумчиво сказал Ворон. - За "горячими" велено прийти?
   Гаор молча мотнул головой. Старший с Вороном переглянулись.
   - Ладно, - сказал, наконец, Ворон, - может и обойдётся, пусть гре­ется, - и ушёл.
   - Давай, - Старший сурово посмотрел на Гаора, - ложись, разотру те­бя.
   Гаор без звука прошлёпал к скамье и лёг на живот. Растирание Старший начал с лёгкого и вполне, как понял Гаор, "братского" подза­тыльника, на который обижаться было просто глупо.
   - Сильно замёрз? - спросил Старший.
   - Нет, терпимо, - честно ответил Гаор. - Старший, что мне остальным отвечать, если спрашивать будут? Правду или как охране, что курить хо­дил?
   - Не будут тебя спрашивать, - небрежно, как о само собой разумею­щемся, ответил Старший. - А с охраной, если что, этого держись, конеч­но, - и вздохнул, - дурак ты, Рыжий, в возрасте уже, а всё взбрыкиваешь.
   Гаор вздохом выразил согласие, но улыбнулся. Старший не видел, но каким-то образом почувствовал его улыбку и отвесил ему ещё один, но столь же лёгкий подзатыльник.
   - Вот залетишь так, что и не вытащим, - ворчливо сказал Старший, - тады чо? Только и останется, что отвыть.
   - Всё равно этим кончится, - весело ответил Гаор, - спасибо, Стар­ший, аж жарко стало.
   - То-то.
   Старший выпрямился, и Гаор сел на скамье, забрал у Старшего свою мочалку.
   - Никого не поили?
   - Обошлось, - хмыкнул Старший и улыбнулся, - но соль наготове дер­жим. Седни только девок с пяток взяли побаловаться, - и тут же, Гаор и шевельнуться не успел, тычком в грудь пригвоздил его к скамье, - сиди, не дёргайся. Девки опытные, сами управились. Враз голозадых умотали и вернулись.
   - Сволочи, - выдохнул Гаор.
   Старший кивнул.
   - Я потому и чухнулся, где ты. Неровен час, думаю, опять полезет, а это уж посерьёзней могло обернуться.
   Гаор угрюмо кивнул. Во что он мог вляпаться, было понятно, как и тревога Старшего.
   - Ладноть, - улыбнулся, глядя на него сверху вниз, Старший, - обош­лось и ладноть. Чо загадал-то?
   Гаор покачал головой.
   - Нельзя говорить, а то не сбудется.
   - Ну раз так, тады да, - кивнул Старший и зевнул, - домывайся давай и остынь малость, чтоб не прихватило.
   Когда Старший ушёл, Гаор завернул настенные краны, ополоснулся тёплой, холодной и снова тёплой водой, немного посидел в остывающей душевой и пошёл вытираться. О сделанном он не жалел. Обошлось и впрямь легко, а если и задуманное сбудется...
  
   ...Пока сбывалось. Да, его дёргали на разные работы, ещё несколь­ко раз ночевал на филиалах, но всё крепче ощущалось чувство дома, его дома, хоть и рабской казармы. И всплывали в памяти когда-то очень дав­но услышанные слова, смысл которых только сейчас стал доходить до не­го: "Дом - это не стены, а люди". Гаор никогда не ощущал Орртен своим домом, по­тому что чужими были жившие там люди. А здесь... здесь он всем свой, и ему все свои. А что он опять из-за какого-то пустяка с Булдырём сце­пился в умывалке, и им обоим Старший накостылял, так чего ж в семье не бывает. По-семейственному и решили. И он теперь только одного хочет: чтоб сколько отпущено ему, столько и прожить здесь, с этими людьми. И сам себя останавливал уже усвоенным и горьким в своей правоте: "Загад не бывает богат". А ещё раньше слышал не раз и не два, а несчётно, что человек предполагает, а Огонь решает. А рабу его хозяин вместо Огня, и либо смирись с этим и живи так, как тебе хозяин позволит, либо... бей голову о стенку, прыгай с верхотуры на бетон, либо... способ найти можно. Да хотя бы, когда на машине в рейсе один, без бригады, врезаться во что-нибудь так, чтоб уж наверняка. И хорошо бы, чтоб в этот самый момент рядом Гархем сидел, чтоб и его...
   Особо Гаор этим мыслям разгуляться не давал. А то будешь думать, думать, так и додумаешься. Старший просил не рвать ему сердце, и так нас мало осталось, а за ним теперь род, даже два. Криушане или кривичи - род Старшего, где он теперь принятой, и материн род - курешане, род славных воинов, гридней, что не покорились и полегли в бою. Так что бежать с поля боя, а самоубийство здесь - это такое же дезертирство - ему не с руки. И ещё его дело, завещанное, нет, не будем так, Седой ещё здоров и нужен не на физических работах, и куплен с бригадой за пять­десят тысяч, так что его поберегут, нет, дело, порученное ему Седым. Узнать систему изнутри. И написать о ней. Так же холодно и чётко, как писал о Малом Поле, как остальные наброски в тех двух, уничтоженных по приказу отца папках. Эту, теперешнюю, папку у него никто не отберёт и не прикажет: "на утилизацию", врёте, гады, только со мной утилизируете. И это то, то самое, о чём говорил тогда Кервин, что все знают, и никто не говорит. Вы, чистенькие, не нюхавшие ни пороха, ни окопной вони, уни­верситетские умники, вы что, тоже не знаете? Или притворяетесь? Исто­рию не учили? Ну ладно, я - войсковик, нам из всей истории более-менее только о войнах и битвах и говорили, но вы то... Место рабства в экономической, социальной и политической жизни... здесь уже Тихая Контора может заинтересоваться, так что... прикрой тылы, следи за флангами, минное поле впереди проверь, и не прорывом, это в кино с бодрыми воп­лями и под развёрнутым знаменем вперёд к победе!, не-ет, меня на эту хренотень уже не купишь, накушался, нет, к чёрту прорывы, а ползком, по горло в грязи, чтоб ни одна сволочь тебя не углядела. И помни: в разведке самое главное - возвращение. А кто выжил, тот и победил.
   Гаор вывернул трейлер на съезд к складам. Вдалеке и сбоку вздыма­лась громада Рабского Ведомства. Насколько же выгодно рабство, если на его обеспечение, чтобы этот конвейер работал без сбоев, так тратятся? Но это потом, сейчас сделаем положенную морду лица и приступим к рабо­те.
   Обычная рутина предъявления карточки, маршрутного, накладных, по­иск нужного, загрузка, отметить накладные у главного кладовщика, обыск на выезде и обратно по накатанному до автоматизма маршруту. К обеду он успевает, второго рейса ему с утра не сказали, значит, или чью-то ма­шину в гараже делать, или... скорее всего опять пошлют энергоблоки проверять. После того случая, каждую партию он проверяет поштучно, но теперь все исправные. Видно Сторрам тому, как его... ах да, Ардинайл, вломил за поставку некондиционной продукции, жаль, никак нельзя дать знать тому парню, который в "Вестях" вел экономический раздел, тому бы понравилась история о золотых приисках в сборочных цехах фирмы Ардинайла, но...
   Так, блок-пост впереди, и все морды знакомые, прищучили кого-то на легковушке, смотри-ка, а ему сигналят проезжать не останавливаясь, значит, потрошат легковушку, деньги из водилы вынимают, а из него, ра­ба, хрен что вынешь, на выезде он даже без сигарет, а свидетель им то­же ни к чему. Стоп, а бывают ли рабы свидетелями? Интересно. И если нет, то... то рабов не стесняются, потому и знают они, нет, мы знаем так много. Недаром Ворон молчит, молчит, а прорывается. Как бы разго­ворить его. Пока кого-то из нас не продали. А то ведь загад не бывает богат.
   А ноябрь опять в конце, Новый год скоро. Надо бы успеть, побало­вать девчонок, пусть хоть на праздник покрасуются. Это у него здорово получилось. Прямо удивительно, как подгадалось всё, один к одному сош­лось...
   ...Пришла очередная партия энергоблоков. Он сам их и привёз. Ле­то, погода хорошая, и проверял он их опять, как и тогда, прямо на рабо­чем дворе, но на подхвате был не Махотка, оставили в гараже парня, а Салага. Ну, понятно, энергоблоки на его складе, так что в электротехни­ке парень разбираться должон уметь, а раз подсобником дали, значит, учить разрешили и даже приказали. Кое-что Салага знал, всё ж таки у Седого учился, хоть и недолго. За работой негромко трепались. Вернее он проговаривал всё, что делает, попутно объясняя почему, и отвечал на вопросы Салаги. Большинство энергоблоков было исправно, вернее, их надо было только отрегулировать, но бланки описаний он заполнял неукоснительно и под­робно, наслаждаясь самим процессом письма. Салага смотрел с завистью, как он пишет.
   - Рыжий, а меня научишь? - наконец тихонько попросил парень.
   - Ты прописи все прочитал? - ответил он, переворачивая страницу.
   - Ага.
   - Нужно на чём писать найти, - объяснил он, - разве только...
   И не договорил, даже задохнувшись от внезапно осенившей его идеи. Да пачки сигаретные! Вот дурак он, ну и дурак! Их сотня мужиков, у каждого сигареты, пустые пачки выбрасывают, а на них же, на внутренней стороне, она же белая, писать можно! Карандаш цел, ну...
   - Ты чо, Рыжий? - спросил Салага, обеспокоенный его внезапным мол­чанием.
   - Сглазить боюсь, - ответил Гаор, быстро подтягивая внутренний регу­лятор. - Мысль у меня есть одна... пока молчок.
   Салага понимающе кивнул.
   А когда фартит, то фартит. Была у него ещё одна идея, но о ней он не то что заговаривать, думать боялся. Настолько она была неосуществи­ма. В гараже, роясь зачем-то в одном из шкафов-рундуков, он наткнулся на многожильный телефонный кабель. Кусок в три шага с ладонью длиной, явно забытый после каких-то работ. Вынести его из гаража было элементарно: на выхо­де не обыскивали, но вот внести в казарму... там обыскивали при каждом входе, кроме выходных, Но в выходные ему в гараж не пройти. Вытащить кусок на общий двор и передать Матуне, чтоб та пронесла... но опять же, он и Матуня должны оказаться на дворе одновременно, а ему ещё надо кабель при себе иметь. Нет, никак такого не подгадать. Обмотать вокруг тела под рубашкой... так на обыске прощупают сразу. Сунуть бабам в мешки с крупой или картошкой, когда продукты завозят... тоже не с ру­ки, да и подставлять никого он не хочет... Вынести, спрятать под пара­петом, а в выходной занести... парапет не кладкой, а ровным бетоном, без щелей. Как ни крути, ни хрена не выкручивается. Он и думать об этом бросил. А тут...
   ...Гаор улыбнулся воспоминанию. Бывает же такое...
   ...Они уже заканчивали, да, доделывали последний энергоблок, ког­да пришёл сам Сторрам. Посмотрел на их работу, подождал, пока они за­кончат, кивнув, прочитал его записи. Они стояли перед Сторрамом и ждали его решения. Сторрам был явно доволен, и когда поднял на них глаза от заполненных бланков, его будто кто подтолкнул.
   - Дозвольте попросить, хозяин, - выдохнул он, сам на себя удивля­ясь, куда это его несёт.
   Сторрам удивлённо посмотрел на него.
   - Что, Рыжий? О чём это ты?
   - В гараже в рундуке телефонного кабеля кусок, дозвольте его в казарму пронести, - выпалил он, забыв от волнения вставить положенное обращение.
   Сказал и застыл, готовый ко всему: от "горячих" до "ящика". Ведь не бывало такого, чтобы хозяина о чём-то просили, не слышал он про такое, ни один ни разу не обмолвился. Краем глаза он видел, с каким изумлени­ем, даже ужасом смотрит на него, не на Сторрама, Салага. Но сказано, значит, сказано. К его изумлению, Сторрам захохотал. И хохотал долго с искренним удовольствием. Он покорно ждал.
   - Зачем тебе этот кабель, Рыжий? - наконец с трудом выговорил Сторрам. - Решил телефонную связь с бабской спальней наладить? Или ещё что? - и снова залился хохотом.
   Салага, на всякий случай, тихонько хихикнул. Он ждал.
   Отсмеявшись Сторрам вытер выступившие на глазах слёзы и махнул рукой.
   - Разрешаю, бери этот кабель и что хочешь с ним делай. - И вдруг, оборвав смех, пристально и внимательно посмотрел на него. - Я хотел дать тебе и подсобнику сигарет. Не передумаешь?
   Он осторожно покачал головой.
   - Приказ как закон, - и вовремя спохватился, - хозяин, обратной силы не имеет.
   Сторрам кивнул.
   - Да, это ты должен хорошо знать, - и повторил уже тоном приказа. - Бери этот кабель и можешь пронести его в казарму, - повернулся и ушёл.
   - Спасибо, хозяин, - выдохнул он ему в спину.
   - Рыжий, на хрена он тебе? - шепнул Салага.
   Он промолчал, потрясённый свалившейся на него удачей.
   Распоряжения Сторрама выполнялись мгновенно и неукоснительно. И он успел сбегать в гараж, там открыто залез в рундук и взял кабель, и так же открыто, свернув только для удобства в кольцо, побежал на обе­денное построение. И вставая на обыск ,так и держал его в руке. И ник­то, ни одна сволочь надзирательская слова ему не сказала. В спальне он положил кабель на свою тумбочку и побежал умываться. И там на него вдруг набросился с руганью всегда тихий Клювач.
   - Я ж тебя...!
   - Ты что? - оттолкнул он Клювача, - спятил?
   Но тут Клювач так его обругал, что он, не поняв и половины слов, больше догадавшись, что обвиняют его ни много, ни мало, как в палачест­ве, ударил Клювача уже всерьёз. Конечно, их тут же растащили, и Стар­ший вмазал им обоим так, что за обедом он жевал с трудом, а Клювач во­обще, похоже, не жуя, глотал. И они оба, и все понимали, что дело не кончено, так что вечером предстоял если не суд, то очень серьёзный разговор в умывалке...
   ...Гаор въехал на рабочий двор и остановил трейлер. Гархема не видно, но он и сам знает, на какой склад привезённое и кому сдавать накладные. Надзиратель прохаживается, помахивая дубинкой и не вмешива­ясь в работу бригад. Вот уж кто захребетник, даже охранники худо-бед­но при деле, а эти... ну и накласть ему на них на всех... Груз сдан, теперь в гараж, вот дурак вольный как свою бандуру шестиосную воткнул, не развернёшься теперь из-за него... И Гархем как из-под земли.
   - Рыжий!
   Гаор одним броском, не глуша мотор, выкинул себя из кабины и встал "смирно".
   - Да, господин управляющий.
   Хрясь! Значит, сейчас последует приказ.
   - Поставишь трейлер на место и придёшь убрать эту машину.
   - Да, господин управляющий.
   Красный от злобы шофёр пытается что-то сказать, но с Гархемом не поспоришь. Гаор уже давно не сочувствовал свободным, получавшим выго­воры и вычеты от Гархема, а тот всеми командовал, только что свободных не бил, но и злорадства у Гаора не было. У него свой мир, а у тех свой. Ему это только лишняя работа, потому что если главный механик не от­пустит Махотку на трейлер, то до обеда ему со всем не управиться, а значит, неминуемо огребёт "по мягкому" или "горячих".
   Но на его счастье, Махотку отпустили, и, сбросив на него трейлер, Гаор побежал обратно. Бандура была на месте, и шофёр ругался с охран­ником. Из-за чего? А вон оно что, охраннику теперь третий пандус не просматривается. А там кто? Чтоб не подставить ненароком, когда он эту бандуру сдвинет. Нет, чисто, можно спокойно работать.
   - Рыжий!
   - Да, господин.
   - А ну убирай эту хреновину отсюда, а то я тебя самого живо убе­ру!
   "Пошёл ты со своими приказами!" - забираясь в высокую кабину, Гаор мысленно подробно обрисовал, куда надо отправиться охраннику. Ключи обалдуй свободный оставил в замке, уже легче. Ну, давай, родимая, ты хоть и пустая, а сама по себе ох и увесистая. Как бронированная. Тебя по шажку надо, ласково и помалу, Плешак говорил: как девку нетронутую. Интересно, а какие они, нетронутые? У него за всю его жизнь ни одной такой не было. Всё как-то попадались уже вполне знавшие что, зачем и почём.
   Охранник самодовольно курил, наблюдая, как намертво закупорившая проезд сразу на оба пандуса и к трём складам длинная серебристо-серая громадина плавно и даже изящно сдвигается на выездной пандус, одновре­менно разворачиваясь к воротам тупым носом, блестящим от обилия фар. Шофёр тихо бубнил, что после дикаря ему дезинфекцию в кабине делать надо, что он бы и сам всё сделал, если бы эти волосатики под колёса не лезли, но все понимали, что это так... для сотрясения воздуха.
   Развернув машину на выезд, Гаор выпрыгнул из кабины и побежал в гараж. Пока ему Гархем ещё чего не придумал.
   - А ты здорово! - встретил его Махотка. - Голозадый тыр-пыр и ни хрена, а ты враз в ясность привел.
   - Мг, - согласился Гаор, вылезая из выездного комбеза и вешая его рядом с шофёрской курткой, - масло проверил?
   - А то! - гордо ответил Махотка.
   - Тогда айда, верещит уже.
   И бегом к своему корпусу на построение. Ведь пока все не встанут, запуска не начнут. А на работу вовремя выгонят.
   Пересчёт, обыск, запуск. И кубарем вниз в коридор, к еде и недол­гому дневному отдыху.
   - Рыжий, дневалишь завтра.
   Гаор удивлённо посмотрел на Старшего. Нет, он не против, но поче­му не в черёд, его дежурство было как раз... две выдачи назад, прошло хорошо, с чего это опять?
   - С тобой Махотка и Губоня с Векшей, - продолжал озабоченно Стар­ший. - Мамушка, троих на дневальство оставь, велено всё как языком вы­лизать.
   Гаор удовлетворённо кивнул.
   - Понятно, Старший, сделаем.
   - Это чего такое тебе понятно? - немедленно влез Булдырь.
   - Генеральский смотр будет, - весело ответил Гаор.
   - Или большой шмон, - кивнул Ворон.
   Теперь поняли все.
   - Думашь... оттудова...? - Старший, хлебая суп, неопределённо по­вёл бородой куда-то за стену.
   - Иначе б отмывать не велели, - ответил вместо Ворона Гаор.
   Ворон, соглашаясь, кивнул.
   - Тады, мужики, у кого что лишнее в тумбочках к Матуне снесите, - решил Старший.
   - Сделаем, - откликнулась от женского стола Матуня.
   За столами озабоченно зашумели. Гаор уже знал, что раз или два в год Гархем, а то и сам Сторрам заявляются в спальни, всё смотрят, всю­ду суют нос, но к их проверкам особо не готовились, потому что они бы­ли всегда внезапными, а раз Старшему велено так подготовиться, то зна­чит, точно из Рабского Ведомства припрутся.
   - Придётся тебе, Рыжий, рукомесло своё прикрыть, - язвительно ска­зал Зуда.
   - А тебе что за беда? - ответил Гаор, приканчивая кашу.
   - А ты мне по хрену!
   - А ты мне...!
   Ответ Гаора был одобрен дружным ржанием.
   Полгода после того случая Зуда был тихим и никого не задевал, а теперь опять осмелел и на пару с Булдырём цеплялся то к одному, то к другому. Относились все к этому спокойно: у каждого своя придурь. Ры­жий вон то отжимается, то крутится, то ещё что удумает, Ворон молчком всё, Махотка как из-под руки Рыжего удерёт, так от девок за уши не от­тащишь...
   - От девок за другое оттаскивать надо!
   Снова все дружно грохнули и встали из-за стола, благодаря мате­рей.
   В гараже главный механик, как обычно, проходя мимо него и не гля­дя, велел ему заняться хозяйской легковушкой. Личный шофер Сторрама, тот самый парень, что избил его тогда на стоянке у Рабского Ведомства, теперь не вмешивался, но торчал над душой, ему, видите ли, надо лично убедиться, насколько всё правильно и тщательно будет сделано. Помогав­ший Гаору Махотка сразу стал жутко неловким и уже примерялся случайно плеснуть на пол масла из канистры, чтобы голозадый поскользнулся и уб­рался. Но тут шофёра позвали остальные водители: им шестого в домино не хватало. И Гаор шёпотом отругал Махотку.
   - Дурень, нам самим же скользко б стало.
   Махотка вздохнул.
   - А как надо было?
   - Никак, - сердито ответил Гаор, - ты на дворе работаешь, на тебя ворона смотрит, тебя волнует?
   - Неа, - ухмыльнулся Махотка, - мне она по хрену.
   - А здесь нет? - язвительно спросил Гаор.
   И Махотка тихо заржал.
   - Ага, что лягва, что ворона, человеку они по хрену. Так, Рыжий?
   Гаор изобразив, что влепляет Махотке подзатыльник, взъерошил тому волосы на затылке. Для него самого только сейчас, в этом разговоре, в неожиданно точной фразе Махотки открылось, что лягвы не люди, и потому что бы с ним они не делали, ему это не в обиду, не в стыд и не в укор. Не обижался же он на аггров, засыпавших его и остальных бомбами, стре­лявших по нему. Те были враги, нелюди, так и эти не лучше. Клювач ведь потому так и вызверился на него за кабель, что посчитал, что он вздумал тем подыгрывать...
   ...Вечернее построение, пересчёт, обыск, запуск, и всё: можно по-вольному. Он думал, что с Клювачом придётся разбираться после ужи­на, но на него обрушились сразу, едва он вбежал в спальню, и не один Клювач.
   - Ты чо, Рыжий, ошалел?!
   - Ты на хрена эту пакость приволок?!
   - Тебе чо, велено было?!
   - Да ещё сам выпросил!
   - Мы ж тебя за такое!
   Самое удивительное, что в этом общем многоголосом, щедро пересыпан­ном руганью осуждении участвовал и Ворон.
   - Да вы что, мужики? - попробовал он отбиться, - не знаете, что это?
   - Мы-то знаем, а вот ты знашь?!
   - Кабель это, телефонный. Вы что телефона не видели?
   - Ты ещё и издеваешься? - вспылил вдруг Ворон. - А то ты его на се­бе ни разу не пробовал?!
   - Чего?! - опешил он.
   - То самое! - заорал на него Ворон.
   Закончить Ворону не дала Мать, пришедшая узнать, чего это мужики ужинать не идут.
   - Дурак ты, Рыжий, - вздохнула она, узнав из-за чего шум, - ну да ладноть, лопать идите, потом ему накостыляете.
   Последние слова Матери заставили его поёжиться. Если каждый даст ему как самое малое раза, то сотни ударов ни одна шея не выдержит. Но за едой все малость успокоились, и когда вернулись в спальню, объясни­ли ему уже спокойно, что такими кабелями порют, когда хотят намертво уделать, чтоб сразу из-под порки да в "печку", а что он в рундуке в га­раже лежал, так то, значит, берегли до нужды в таком, а...
   - Душат ещё ими.
   - Ну да, видал такое, до полного сумления, а потом что хошь с му­жиком там, али парнем творят.
   - А ещё, - у Ворона вдруг задрожали руки, в которых он вертел си­гарету, - ещё его к аккумулятору подсоединяют, а другие концы тебе по телу, и водой полить могут, для пущей электропроводности.
   Ворон порывисто закурил, словно совсем забыв, что в спальне ку­рить нельзя, только в умывалке. Старший мягко похлопал Ворона по спи­не, одновременно и успокаивая и направляя в умывалку, и сурово спросил.
   - Понял, Рыжий?
   - Понял, - кивнул он, уже успокоившись и зная, как ответит, - я об этом не знал и в голове не держал, это раз, а когда я над ним порабо­таю, его уже ни подо что такое не приспособишь, это два.
   - А ты его подо что взял? - уже вполне мирно и заинтересованно спросил Мастак.
   - Увидишь, - озорно ответил он...
   ...Так и вышло. Плести из проволоки разные фенечки, брелочки и прочее он научился ещё мальчишкой у работавшего в отцовском гараже умельца. На фронте делал цветные оплётки на рукоятки ножей, чтоб не скользили в руках, найти обрезок кабеля всегда можно, а сделанное вы­менивал потом на сигареты, а то и кое-что посущественнее. Помнится, майор один за рамку-книжку для фотографии семьи отвалил ему недельную норму водки. На дембеле, работая в гараже, на ночных скучных де­журствах делал оплётки на рулевое колесо, тоже был приработок, с кото­рого он в отличие от тех, за какие расписывался в ведомости, сорок пять процентов не платил. Да и колечко там или браслетик витой позво­ляли уговорить девчонку, вполне заменяя угощение, на которое денег ему всегда не хватало. Жуку он ещё в училище сплёл так ручку, вернее, че­хол, куда вставлялся сменный стержень, вышло нарядно и как ни у кого, Жук тогда заикнулся о деньгах, и он ему врезал. И Кервину всё соби­рался сделать, да так и не успел. Вернее, Кервин отказывался, говоря, что растеряха и неминуемо потеряет, а он обещал сделать ему на цепоч­ке-шнурке, чтоб носил на шее как смертный медальон. Ну да что теперь об этом? Несколько вечеров Гаор аккуратно, стараясь не повредить, стяги­вал наружный чехол-изоляцию, потом расплетал, разбирая по цветам, сердцевину, опять же аккуратно, чтоб не испортить. Второго-то кабеля у него нет и, видимо, не будет. Но значит, в гараже работал когда-то такой любитель, не плести, а наказывать, мастер бы взял материал с собой. Сам он тогда, увольняясь из гаража, очистил свой шкафчик, забрав даже самые маленькие обрезки.
   Сначала за его работой наблюдали с мрачным подозрением, но потом то ли привыкли, то ли, в самом деле, поняли, что в разобранном виде ка­бель не опасен, и успокоились. Теперь слушая по вечерам чтение Махот­ки и Салаги, гоняя Махотку по дорожным правилам, а Салагу по физике и электротехнике, Гаор быстро сплетал, скручивал гибкие разноцветные про­волочки. Оплётка на хлебный нож, очень понравилась Мамане, и Гаор сде­лал такие на все ножи, и каждый со своим узором, чтоб издали кидалось в глаза, какой нож для чего. А Мастак поделился инструментом: нашлись у него маленькие, видимо, маникюрные кусачки и маленький ножик для зачистки концов.
   - Дело в руках великая вещь, - кивнул Мастак, глядя как-то на его работу. - Давно умеешь?
   - Давно, - ответил Гаор, - мальчишкой ещё меня один научил. Тоже гаражный мастер был.
   - Мастер он везде мастер. А руки у тебя, Рыжий, ловкие, под дело приспособлены.
   Последнее замечание, видно, что-то означало, потому что оконча­тельно сняло остатки возникшей между ним и другими отчуждённости. И почувствовав это, он рискнул...
   ...Как обычно в свободный вечер Гаор играл с Вороном в шахматы, от­пущенные с уроков Махотка и Салага колобродили с девчонками в коридо­ре, Мастак на соседней койке мастерил очередной гребень - тонкие дере­вянные зубья легко ломались, а толстые волосы дерут, вот и занят Мастак, аж в очередь иногда к нему стоят. Кто курил в умывалке, кто валялся на койке, ну словом обычный вечер, и он как бы, между прочим, спросил.
   - Ворон, а где тебя током били?
   - В Амроксе, - рассеянно ответил Ворон, думая над позицией, - я акт на утилизацию отказался оформлять.
   У Гаора перехватило дыхание, но спросил он по-прежнему небрежно, как в обычном трёпе.
   - Чего так?
   - Тех троих ещё можно было вылечить, - по-прежнему рассеянно отве­тил Ворон и переставил коня.
   Он приготовил было следующий вопрос, чувствуя, что Ворон готов к рассказу.
   - А амрокс этот, чо за хренотень? - вдруг вмешался в их негромкий разговор Булан, подошедший посмотреть, не готов ли у Мастака заказанный им для какой-то девчонки гребень с узорочьем.
   Ворон удивлённо вскинул на Булана глаза и вдруг вскочил на ноги, уронив шахматы, схватил себя за горло, пытаясь то ли сорвать ошейник, то ли задушить себя. Булан испуганно отступил на шаг, потому что Гаор и Мастак, отбросивший своё рукоделие, вскочили и с двух сто­рон зажали смертельно побледневшего Ворона, схватили его за руки и, оторвав их от шеи, опустили книзу. В мгновенно наступившей тишине вокруг них собрались остальные, готовые прийти на помощь, хотя ещё и не понимавшие что случилось. Но Ворон стоял неподвижно, запрокинув голо­ву, с напряжёнными, будто сведёнными судорогой мышцами.
   Видимо, кто-то позвал Матуху, потому что она вошла, решительно раздвинула мужчин, взяла в обе ладони голову Ворона и пытливо вгляде­лась в его лицо.
   - Ах ты незадача какая, - досадливым шёпотом сказала Матуха, - ни­как столбняком его вдарило. А ну кладите его, мужики.
   Ворона уложили навзничь на койку, и Матуха, расстегнув на нём ру­башку, стала гладить ему грудь против сердца.
   - А вы ноги ему разотрите, и руки, - бросила она через плечо, - по­ка не захолодел.
   - Чо это? - опасливым шёпотом спросил Булан.
   - Не видал николи? - ответила вопросом Матуха, - ну и счастье твоё, молись, чтоб с самим такого не было. Давайте, мужики, трите, разгоняй­те ему кровь.
   Гаор, видевший подобное когда-то у контуженных, ждал вопроса, что дескать с чего это у Ворона, уж очень хо­телось услышать объяснение Матухи, но об этом никто и слова не сказал. Ворон лежал белый и неподвижный и даже уже и не дышал вроде. А они тёрли, теребили его, не давая застыть. Но Гаор даже сейчас не жалел, что затеял этот разговор, а только злился на так некстати вмешавшегося Булана. И ещё удивляло, что все, кроме совсем уж мальцов, знают, что это и что надо делать. И что никто не зовёт матерей набольших.
   Наконец у Ворона мелко задрожала грудь, и он с всхлипом втянул воздух.
   - Слава Огню, - непроизвольно выдохнул Гаор.
   И к его удивлению, Матуха одобрительно кивнула, но ничего не ска­зала. И вот уже у Ворона веки не просто опущены, а прижаты, зажмурены, а из-под них слёзы.
   - Поплачь, Ворон, - тихо сказала Матуха, - слезой у человека горе выходит.
   Бледные до голубизны губы шевельнулись, выпуская наружу слова.
   - Галчата... им память током отбивали... кто не выдерживал... тех к утилизации... в банк крови... на горячее переливание... в банк орга­нов... на пересадку... кто выдерживал... на усыновление... бастардами и младшими... девочки на расплод... свежая кровь... больных, увечных сразу на утилизацию... с любой кровью... заменяли на галчат... чтобы предупредить вырождение...
   Все молчали, и только тихий, как неживой, голос Ворона и страшные беспощадные слова. Это была правда, то о чём многие догадывались, бо­ясь поверить, что такое возможно.
   Ворон вдруг открыл глаза, рывком, оттолкнув Матуху, сел и, в упор глядя на Гаора, выдохнул.
   - Мы соучастники, ты понимаешь это? Мы все соучастники.
   - Нет! - выкрикнул Гаор, - нет, я...
   - Да! - перебил его Ворон, - себе не ври, сержант. Переливание кро­ви тебе делали? Откуда кровь в госпиталях? Свежая кровь! Сказать тебе, как её получают и что потом с теми, из кого выкачали, делают?! Чтобы и ты это во снах видел! Горячее переливание делали тебе? Когда из вены в вену, через ширму. Сказать, кто за ширмой лежал?
   - Нет! - крикнул Гаор, - во фронтовых... Нет...
   Но он уже знал, что это правда. Когда правда, то веришь ей сразу, это враньё обосновывать и доказывать нужно.
   Ворон вытер мокрое лицо ладонями, обвёл стоящих вокруг потухшими, словно присыпанными пеплом глазами.
   - Что ещё вам от меня надо? Да, я это видел, почему меня не уби­ли, не знаю... Думаете, утилизация - это просто крематорий и пепел на продажу... Нет, сначала они возьмут всё, а жгут уже... непродуктивные остатки. Ну... если хотите, убейте меня здесь, сейчас, я дуггур, им и останусь, да, я соучастник...
   - А на голову ты точно битый, - ворчливо перебил его Мастак, - ты-то здесь при чём?
   - Да, - кивнул Юрила, - ты ж там работал когда? С клеймом, али ра­не?
   - С клеймом, - устало ответил Ворон.
   - Ну вот, - Матуха, сидевшая на краю его койки, встала. - Пойду, травки тебе заварю, выпьешь на ночь.
   Все зашумели, задвигались, расходясь по своим делам и койкам, от­бой уже скоро. Мастак собирал свои инструменты, Гаор наклонился и под­нял с пола картонку с расчерченными клетками, несколько смятых фигу­рок. Нет, придётся новые делать. Об услышанном он старался сейчас не думать. Слишком это оказалось страшно. Прав Седой: всегда найдётся бо­лее страшное. И... прав Ворон, он тоже соучастник. Огонь Великий, за что?!
   Ворон всё ещё сидел на своей койке, угрюмо глядя перед собой, и Гаор сел рядом, зачем-то вертя в руках картонку, служившую им шахмат­ной доской.
   - Ну? - тихо спросил Ворон. - Доволен?
   - Чем?
   - Ты же к этому вёл, про "галчат" расспрашивал, теперь ты знаешь, ну и... ну и что?
   - Не знаю, - честно ответил Гаор, - но... нет, Ворон, это надо знать.
   - Кошмаров ночных не боишься? Хотя да, одно дело увидеть, услы­шанное не страшно.
   - Как отбивают память током? - спросил Гаор.
   - Мало тебе? Ну, слушай. Прикрепляют электроды и спрашивают. И за ответы, за не те ответы бьют током. За попытки говорить... по-поселково­му. Сначала на стенде, потом на дистанционном управлении. Через пуль­ты.
   - А меня просто били, - задумчиво сказал Гаор, - по губам. Но те­перь понимаю, система та же. И заставляли заучивать правильные ответы.
   Ворон внимательно посмотрел на него, глаза его постепенно ясне­ли, обретая прежний чёрный блеск.
   - Ты что-нибудь помнишь?
   Гаор покачал головой.
   - Совсем мало. Так... ни имён, ни названий, помню, что была... мать, что жили в посёлке, как забирали меня... это помню хорошо. С этого момента, а что раньше... как в тумане всё... просвечивает, а не разобрать...
   - Шею материну помнишь? - спросил вдруг стоявший рядом Старший.
   Гаор вздрогнул и поднял на него глаза. Смысл вопроса сразу дошёл до него. Была ли его мать свободной? Но... и медленно покачал головой.
   - Нет... руки её помню, как по голове меня гладила, и голос... слова отдельные... и песню... на ночь мне пела... И всё.
   - И это много, - Ворон оттолкнулся от койки и встал навстречу Ма­тухе, - если б током обработали, и этого бы не было. Радуйся, что тебе отбили память, могли и выжечь. Спасибо, Матуха.
   - Пей давай, - Матуха подала ему кружку с тёмно-зелёной странно пахнущей жидкостью. - Неделю попою тебя, чтоб сердце не заходилось. А ты его не перегружай, навалил на него сверх меры, вот и заходится оно у тебя, а ты ему облегчение дай, скинь груз, вон хоть ему, - она кивком показала на Гаора, - любопытный он, всё ему знать надоть, вот пусть и слушает. И тебе облегчение, и ему...
   Что это даст Гаору, Матуха не сказала. Как никто и слова не про­изнёс, что об этом надо молчать, все всё и так поняли...
   На новый комплект фигур ушла неделя. Нет, сделал он их за один вечер, но неделю приходил в себя от услышанного, осмысливал и записы­вал на листы в папке. Конечно, Ворона он тогда ни о чём не расспраши­вал, да и остальные, хоть и не поминали случившееся, но были мрачно сосредоточенными.
   Особенно Гаора терзали слова о соучастии. А ведь верно, если че­ловек пользуется краденым, то становится соучастником кражи. Ему дела­ли переливания крови, он даже помнит, как лежит под капельницей и сестра меняет на штативе пакет с кровью. Тогда он даже не подумал, что кровь-то на фабрике не сделаешь, её из кого-то выкачать надо. Теперь знает. Что живёт украденной у кого-то другого жизнью. И что теперь?! И горячее переливание ему делали, в центральном военном госпитале, а там в саду был отдельно стоящий флигель, окружённый внутренним высоким глухим забором с протянутой по верху колючей проволокой, и что там, никто не знал и не любопытствовал. Морг тоже стоял отдельно, но о нём, об "отпускной палате" даже анекдоты ходили, а об этом... никогда и ни­чего. Он тогда и не думал, а сейчас вспомнил, и мысли были совсем невесёлые. И как ему теперь жить?
   Но жить-то надо. Он и жил. Как и все остальные. Это со стороны посмотреть, так каждый день такой же, как был вчера и как будет завтра, а тут... только успевай поворачиваться. Теперь проверка эта! Прошло­годнюю он даже не заметил, потом только сообразил, почему его три дня продержали в одной из дворовых бригад грузчиком, а на этот раз видно по спальням пойдут. Ну и хрен с ними и их проверками. Хотя если его, как говорил Ворон, конфискуют за нерациональное использование, то хре­ново будет ему.
   Гаор проверил тумбочку, сложил мотки цветной проволоки, инстру­менты, подаренные Мастаком и из найденного у Матуни остатков маникюр­ного набора, незаконченные оплётки и прочее в чистую портянку и увязал аккуратным узелком. Это к Матуне, остальное у него... фишки, сигареты, мыло, мочалка, смена белья, - всё дозволенное, пусть лежит, фишки лучше из коробочки - тоже сам сплёл, могут придраться - куда? ладно, пусть навалом, как у всех, теперь всё. Прописи, шашки и шахматы так у Матуни и хранятся.
   - Мужики, все почистились? - спросил Старший.
   - Несу, - ответил Гаор, спрыгивая со своей койки.
   - Давай быстро, чтоб до отбоя.
   У Матуни толкотня, все прячут, распихивая по самым дальним, куда голозадые наверняка не полезут, уголкам, свои узелки и свёртки.
   - Рыжий, ты своё вон туда закинь, - распоряжается Матуня.
   - Ага, спасибо, Матуня.
   Гаор всунул свой узелок между стопками старых наволочек, которым предстояло стать полотенцами и бельевыми заплатами, убедился, что ни­как он в глаза не кидается, и полез к выходу.
   Уже в коридоре его поймала за рукав Дубравка.
   - Рыженький, мы тож втроём дневалим завтра, так уж ты...
   - Что я? Пол за вас мыть буду? - рассердился Гаор. - Мне своего вот так, - он чиркнул ребром ладони по горлу, - хватает.
   Дневальство перед смотром - дело муторное, хлопотливое, да ещё когда под рукой парни, может, и старательные, да не знающие всех тон­костей армейской уборки. В первое своё дневальство он отмыл спальню, умывалку, уборную и даже душевую как привык, коридор тоже само собой, но ушёл у него на это весь день, да ещё на кухне помогал. Правда, Старший и остальные, увидев его труды, только головами крутили, а Ма­хотка насмешил всех своим испуганным: "Это и мне теперя так надоть?!" Хохотали так, что Мать, а за ней другие женщины пришли узнать, с чего мужики так заходятся. И во второй раз он дневалил уже в паре с Векшей - новокупленным рыжеватым парнем с торчащими вперёд передними зубами, из-за них, как ему объяснили, и имя получил - Векша - белка то есть.
   - Пусть приучается, - сказала Мать.
   Векша попробовал было смухлевать, но огрёб по затылку и уже не трепыхался. Губоня тоже уже знал, что Рыжего, когда тот при деле, злить не стоит, так что никаких особых трудностей Гаор не ожидал, но девчон­ки ему завтра на хрен не нужны, а если они только попробуют парней от работы на игралочки сманивать, то он им вломит...
   - Салазки им загни, - посоветовал, выходя от Матуни, Мастак, - им только того от тебя и надоть.
   Слова эти Гаор слышал уже не раз, но как-то всё было недосуг уз­нать смысл.
   - Чего? - спросил он.
   - Щас покажу! - и Мастак изобразил, что хватает Дубравку.
   Та с визгом вывернулась и исчезла в женской спальне, а хохочущий Мастак сквозь смех объяснил Гаору, о чём тут речь и в чём соль. Гаор тоже рассмеялся.
   - Обойдутся малолетки.
   - Как знашь, Рыжий, день большой, работу на мальцов скинь, - под­мигнул Мастак, - так со всеми и управишься.
   Слышавшие их разговор дружно заржали.
   Смех смехом, но раз ему аж троих в подручные дали, то отмыть всё надо действительно, как к генеральскому смотру, ну, положим, кухню, вещевую и другие кладовки им мыть не надо, там Маманя, Маанька и Мату­ня сами управятся, но и так работы хватит. Девок точно проверить при­дётся. Ишь устроились, думают, игрушки им тут, салазки с поцелуйчика­ми...
   ...Дневальство выдалось, как он и ждал, хлопотным и суматошным. Хорошо, хоть вёдер и тряпок было в достатке. Махотка трепыхаться и не думал, Векше и Губоне оказалось достаточно двух подзатыльников каждо­му, а вот когда Гаор пошёл проверять работу девчонок... Визгу было много. Маманя даже из кухни прибежала. И как раз в тот момент, когда Гаор, ухватив Вячку за растрепавшийся пучок, тыкал её носом в заметённую под тумбочку пыль. Дубравка и Аюшка пытались отбить подругу, но...
   - А вот я и добавлю! - сразу стала на сторону Гаора Маманя, - да ви­данное ли дело, чтоб мужику за девками пол перемывать?!
   - Даа, - хныкала Вячка, - Кису ты небось...
   - Кису не трожь! - Гаор несильно, но достаточно больно крутанул Вячке ухо, - она б напортачила, ей бы я так же навтыкал. Перемывай да­вай! Душевую кто мыл? Ты? - посмотрел он на Дубравку.
   - Ща, - затараторила Дубравка, - ща, Рыженький, ща сделаю!
   - Делай, - Гаор посмотрел на ржущих в дверях парней, и те вылетели обратно в недомытый коридор.
   К обеду основную работу сделали, и Гаор отпустил всю свою команду одеваться. Чтобы зря не мочить одежду, сам он, а за ним и парни трудились в одних трусах, а девчонки в длинных, им до колен, мужских майках. В столовую в таком виде нельзя было безусловно. За обедом девчон­ки, может, и попытались бы пожаловаться на Рыжего, но их сразу осади­ли, что Рыжий прав, ведь если упущение какое найдут, то все "горячих" огребут. А коли ты слов не понимашь, то старший по бригаде в своём праве тебе руками всё разобъяснить. Но больше ржали.
   - Рыжий, а этому где выучился?
   - Полы мыть? - уточнил Гаор, выскребая остатки каши из миски.
   - Нет, ухи крутить.
   - В училище, - усмехнулся Гаор и специально громко для девчонок добавил, - это я ещё их по-капральски не стал.
   - По-каковски?
   - Капрал это сержант-воспитатель, чуть что, упал-отжался и так до сотни, не считая всего остального, - не очень внятно объяснил Гаор, пе­реворачивая кружку из-под киселя вверх дном
   Но его поняли, и встали из-за стола, балагуря по поводу того, чего всё остальное Рыжий могёт девчонкам устроить.
   В разгар послеобеденной работы явился Гархем. Все замерли, кто где стоял и что делал. Гархем, в упор никого не замечая, чему Гаор абсолютно не поверил, прошёлся по спальням, мимоходом провёл рукой по исподу некоторых коек, распахнул часть тумбочек, зашёл в женскую душевую и мужскую уборную и убрался, ничего не сказав и, главное, никого не ударив.
   Гаор перевёл дыхание и посмотрел на оцепеневших парней и девчонок.
   - Всё поняли или ещё объяснять?
   - Ага-ага, - закивали девчонки.
   - Рыжий, а ежели б нашёл?
   - А ты мой так, чтоб не нашёл! - тихо рявкнул Гаор, прислушиваясь к шуму в надзирательской. - Давайте, чтоб к ужину управиться, а то ночь прихватить придётся.
   Перед ужином пришла Мать и проверила их работу с таким тщанием, какого Гаор и в училище не часто встречал.
   - Ну, ладноть, Рыжий, и впрямь могёшь, - кивнула Мать, - как это ты стрекотух так наладил?
   Гаор вместо ответа подчёркнуто задумчиво оглядел свой кулак. Пар­ни заржали, девчонки фыркнули, а Мать рассмеялась и взъерошила ему во­лосы на затылке.
   За ужином Старший озабоченно сказал.
   - Мужики, в спальне и там аккуратнее, парни выложились, а перемы­вать некогда будет.
   Все понимающе закивали. Конечно, зазря что ли парни уродовались, да и если что, завтрашним дневальным отвесят, а ну как заявятся сразу после завтрака, когда не то что вымыть, протереть не успеют.
   Ни уроков, ни шахмат, ни рукоделия, ну ничего седни нельзя, разве что покурить, и то аккуратно, да с девками поколобродить, а в вещевую Маанька никого не пускает, тоже у неё всё убрано, разложено, ну... ну ни хрена!
   - Рыжий, и часто такое случалось?
   - В училище? Бывало. Это ещё, - Гаор пыхнул дымом, - ничего, а вот когда плац зубной щёткой чистишь, это да.
   - Чем-чем?
   Выслушав объяснение про зубную щётку, посочувствовали.
   - Удумают же!
   - А зачем?
   - А чтоб блестел, - усмехнулся Гаор.
   - А на фронте?
   - Там свои прибамбасы. Там выжить надо. А самое хреновое, - пустился в воспоминания Гаор, - было на "губе". Там ты пол моешь, а ох­ранник рядом стоит и об твою спину сигарету гасит.
   - Я тож так однажды залетел, - кивнул Клювач, - послали пол мыть в надзирательскую, ну и...
   Посыпались воспоминания: кто каких сволочей встречал и ни за что огребал.
   - Вот, браты, есть такие, им по хрену всё, по делу, не по делу, лишь бы побольнее тебя...
   - Ага, вот я на заводе работал, так был один, насмерть мог уму­чить, его аж другие надзиратели боялись.
   - А вот эту сволочугу возьми...
   Сказавшего толкнули, показав глазами на Гаора, дескать, не заводи парня.
   - И зачем таким это?
   - Они от этого удовольствие получают, и называется это садизмом, - сказал Ворон.
   - А как ни назови, - отмахнулся Гаор, - но вот в охране на "губе" и в спецуре других нет.
   - А разве бывает такое? - удивился Векша, - ну, чтоб от этого и удо­вольствие?
   Над его удивлением невесело посмеялись.
   - Чегой-то, мужики, не об том речь завели, - решительно сказал Старший.
   С ним согласились и, тщательно загасив и выкинув окурки, потянулись в спальню укладываться на ночь. Завтра-то работать всем.
   Вытягиваясь под одеялом, Гаор вдруг подумал, что, говоря о надзи­рательской злобе и наказаниях, ни разу не упомянули насилия. И вообще об этом речи не было за два года ни разу. А ведь не могло не быть. И про девчонок... "Охрана завсегда с девками балуется", - и всё. Да и... ведь, чёрт, как ему говорили, ну не ему лично, а просто Кервин привёл его тогда в интересную компанию, как их, да, филологов, много говорили о языке, что в языке опыт народа, что как называется, так оно и есть, и если мы говорим, что мужчина берёт женщину, то насилие - чисто соци­альная условность... Так ведь действительно, получается, что девчонке насилие не в укор, а... парню? Так что, с Тукманом не случайность? Вернее, дело не в самом Тукмане, а... в чём? Нет, это надо проду­мать...
   ...От Тукмана он старался держаться подальше. Да, он понимает, дурак, как здесь говорят обиженный, а по-научному, он всё-таки вспом­нил термин, дебил, но тем более. Зачем Сторрам держит такого, действи­тельно, придурка, почему остальные явно оберегают Тукмана, он об этом не думал. Неприязненное отношение к Тукману у него оставалось с того случая, хоть он отлично понимал, что вины Тукмана в том, случившемся с ним, нет, а виновника - Зуду - он простил, но... ну не по душе ему Тукман, и всё тут. И поневоле, увидев Тукмана, начинал следить за ним. Чтобы не подпустить к себе, вовремя отойти. А в тот раз, весной, как раз всё зазеленело, так что, наверное, май был, он возился с большим шистиосным трейлером и почему-то не в гараже, а на дворе, как раз на границе гаражного и рабочего двора. Стоял на высоко поднятом бампере и, выныривая за чем-нибудь из-под откинутого капота, видел оба двора, беготню грузчиков, прохаживающихся надзирателей, выезжающие и въезжаю­щие машины, проходящих продавцов и администраторов. Махотка стоял сни­зу, подавая ему требуемое, и за чем-то он послал его в гараж и, ожидая, бездумно глазел по сторонам. И увидел. Как один из надзирателей, он и раньше отметил про себя его характерную мерзкую рожу с поганой улыб­кой, подозвал Тукмана и отвёл в одну из дверей, а потом, Махотка успел принести требуемое, и он зачем-то поднял голову, а, сбросить Махотке вниз ненужный ключ и попросить другой, увидел, как вышел, размазывая одной рукой слёзы, а другой застёгивая комбез, Тукман, а следом само­довольно ухмыляющаяся сволочь с явно тоже только что застёгнутыми штанами, всё понял, и едва не упал со своего невольного наблюдательного пункта. Да, не любит он Тукмана, но такого он парню не желал и не же­лает, ведь сволочуга эта поломала жизнь мальцу, лучше бы забила, ведь теперь... чёрт, что же делать, Тукману теперь не поможешь, никак, будь парень нормальным, сказал бы, чтоб молчал о случившемся вмёртвую, а у придурка не держится ни хрена, а если ещё кто увидел, то всё... спать теперь Тукману в уборной возле унитазов и есть что ему туда швырнут, вот дьявольщина, и выбрал же, гадина, самого безответного, сам-то дурак небось и не понял, что с ним сделали... Досадливо прикусив губу, жалея несчастного парня и зная, что ничем ему не поможет, своя-то жизнь до­роже, он отвёл глаза от бредущего по пандусу к складам Тукмана и утк­нулся в мотор.
   - Рыжий, - вдруг окликнули его.
   Окликнули негромко и явно свои. Он повернулся на зов и увидел Тарпана и ещё двоих из дворовых грузчиков. Стоя за соседним, только что разгрузившимся трейлером, они внимательно смотрели на него.
   - Чего? - так же негромко отозвался он.
   - Подь на час.
   Оглядевшись и убедившись, что надзирателей поблизости нет, он спрыгнул вниз и побежал к ним, бросив на бегу Махотке.
   - Шумни, если что.
   - Ага, - выдохнул ему вслед Махотка.
   - Чего такое? - подбежал он к Тарпану.
   - Дело есть, - с мрачным спокойствием ответили ему.
   И - он даже ахнуть не успел, как оказался плотно прижатым к трей­леру. Его явно собирались бить, но хотелось бы для начала выяснить, за что.
   - Что за дело? - сдерживая себя, спросил он.
   - Видел? - спросил Тарпан.
   - Что именно?
   - Не придуривайся. Тукмана.
   - Ну?
   - Не виляй, видел?
   Он стиснул на мгновение зубы и ответил правду, врать было не с руки.
   - Видел.
   - Так запомни, - очень спокойно сказал Тарпан, - мы эту сволочь давно знаем, Тукмана он зазывает и бьёт, просто бьёт. И ничего другого там нет.
   - А попробуешь по-другому вякнуть, - сказал второй, - так утром не проснёшься.
   - Запомни, Рыжий, - кивнул третий, - нам суд не нужен, мы по-тихому тебя уделаем.
   И одновременно сделав шаг назад, они разжали кольцо и ушли. Он с мгновение, не больше, ошалело смотрел им вслед и побежал обратно...
   ...Ни Махотка, ни кто ещё ни словом потом никак об этом не обмол­вился. Молчал, конечно, и он, и даже старался не думать о случившемся, настолько это не походило на привычное, устоявшееся, хоть исподтишка и следил, и убедился, что ни в чём и никак незаметно, чтоб как-то Тукма­на отделяли от остальных, а вот его... шараханье может ему теперь и боком выйти, и потому постарался сцепить зубы и терпеть. Удалось это неожидан­но легко. Он и не думал и не старался особо, получалось всё как бы са­мо собой, как не замечал же он, кто там сопит и кряхтит в вещевой под соседним стеллажом. И если б не сегодняшний разговор...
   Гаор вытянулся на спине, сдвинув одеяло до середины груди. А ведь правильно сделано. Не виноват Тукман в совершённом над ним насилии, и вообще, разве жертва виноватее насильника? Откуда же это? Кто и когда устроил? А в училище? А как старослужащие измываются над новобранцами? Ну, положим, над тобой не сумели, отбился, а скольких изломанных зна­ешь? А на "губе" что творилось? Тема? Не для статьи, для целого рассле­дования. Ладно, пока её побоку, пока самому неясно. Но ещё одна зарубка в памяти... И кто-то же придумал, как защитить Тукмана от... от че­го? Нет, от кого? Да, от самих себя, от кем-то когда-то придуманных правил, и неплохо сделано... а кого другого так же бы защищали? И может это, с девчонками, тоже... защита? Ладно, листа заводить не будем, по­держим пока в памяти, а лучше вообще забудем для пущей надёжности, не помню, не видел, не знаю, потому что не было. И всё тут.
   Самой проверки Гаор даже не заметил, бегая в бригаде Тарпана по хо­зяйственному двору, но потом ему рассказали. Да, были трое, в фор­ме, с зёлеными петлицами и у ихнего старшего на погонах три звёздочки и полоска, прошлись по спальням, в столовую заглянули, тумбочек не смотрели и умотали, и не спрашивали никого ни о чём.
   - Три звёздочки на полоске - это капитан, - объяснил Гаор в умывалке.
   - Серьёзная команда, - кивнул Ворон, - документы они здорово шерстили. Тебя не заловили?
   - Я их и не видел, - мотнул он головой.
   - Обошлось и ладноть, - подвёл итог Старший.
   С ним все искренне согласились.
  
   Жизнь вошла в прежнюю, привычную, а потому и удобную колею: рабо­та, уроки, шахматы, гимнастика, рукоделие... Иногда Гаор думал, что никогда ему так хорошо и спокойно не было. Но отгонял эти мысли, зная ещё по фронту, как легко сглазить такое спокойствие. И старался не за­гадывать, не заглядывать вперёд, чтобы не дразнить судьбу, а думать только о самом насущном, сегодняшнем, что важно сейчас, в эту долю и в эти мгновения... Скажем, как разго­ворить Ворона, не вызвав у того припадка. Хотя... здесь-то теперь было легко. Ворон принял предложенную им форму небрежного, как от нечего делать трёпа, а остальные, с неожиданной для Гаора, ловкостью подыгрыва­ли, ни о чём не спрашивая или так же небрежно проговариваясь. По чуть-чуть, два-три вопроса и ответа, очередной проигравший в шашки встаёт, уступая место следую­щему, или, скажем, Махотка решил задачу и получает новую, и разговор уходит на другое. Да и не всегда говорили о страшном, страшного у каж­дого своего хватало, а вот про этот как его... Кроймарн послушать ин­тереснее, никто ж не бывал.
   - Горы, гришь, одни, и хлеба не сеют, а жить тогда чем?
   - Огороды, сады, - Ворон разглядывает шахматную доску, - овец раз­водили, коз, ну, а главное, виноград. На солнце вялили и вино делали.
   - Так изюм этот, гришь...
   - Ну да, это виноград сушёный. А хлеб, - Ворон невольно вздохнул, - хлеб дорогой был, мука привозная ведь.
   - Хорошо тама? - спросил Юрила.
   Ворон оторвался от доски, быстро посмотрел ему в глаза и поту­пился, словно на доске сложность какая возникла. Все молча ждали.
   - Это родина моя, - тихо сказал, наконец, Ворон. - Родина мать, а мать всякую любишь, и добрую и злую, и красивую, и... - он замолчал, оборвав фразу.
   Наступило согласное молчание. И Гаор, сидя рядом с Мастаком на соседней койке и быстро сплетая проволочки, вдруг подумал: а есть ли у него Родина. Не та, о которой заучивал на уроках верности в училище, а вот так, чтоб как у Ворона, или у Волоха, что вдруг стал рассказывать про свой лес, что у них тама и ягод, и грибов пропасть, а зимой если отпроситься, да в лес уйти, сохатого, скажем, завалить, то вся семья сы­та будет... А у него? Дом родительский? Орртен? Да нет, какой это ему дом? Аргат? Да, во всех его документах местом рождения стоит Аргат, и сам он так же говорил, когда спрашивали, откуда он.
   - Рыжий, ты чего смурной такой?
   - Так, - тряхнул он головой, - вспомнил кое-что. Ворон, а в землет­рясения, ты говорил, они частые там, тогда что?
   Ворон пожал плечами.
   - Когда что. Дома глинобитные, лёгкие, но так-то... затрясло, так беги во двор, ложись и молись, чтоб мимо беду пронесло.
   - Глинобитные это как? - заинтересовался Мастак.
   Ворон стал рассказывать, а Гаор вернулся к своим мыслям о родине. Тихий спокойный вечер, один из многих, какие были и будут, в спальне тепло, светло, ровный спокойный шум разговоров и смеха, из ко­ридора доносятся взвизги девчонок и гогот парней. Вдруг всплыло в па­мяти странное, слышанное когда-то или прочитанное слово - "идиллия". А что? Когда сыт, здоров и с непоротой задницей, то почему бы и нет? Обратной силы закон не имеет, приказы не отменяются, так что...
   Ворон высмеял ошибившегося в задаче Салагу и одобрительно кивнул проигравшему Асилу.
   - Молодец, долго держался.
   Слушатели и зрители расходились, оживлённо обсуждая, что изба не в пример теплее и удобнее, но ежели леса нетути, и зима без снега, то и так, конечно, прожить можно. А то ежели б и у нас земля так тряслась, то матицей так и насмерть приложит.
   - Матица это что? - спросил Гаор у Мастака, собирая проволочки и инструменты.
   - А балка потолочная. На ней весь настил держится, - исчерпывающе объяснил Мастак, так же собирая своё хозяйство, чтобы освободить кой­ку.
   Время-то позднее, отбой вот-вот.
   И так день за днём, вечер за вечером, выдача за выдачей. И всё ближе Новый год, а ему хоть обычаи дуггуров и по хрену теперь, но этот, с подарками, почему бы и не соблюсти. Правда, на всех ему ни времени, ни материала не хватит, а дарить с выбором... а чего ж и нет? Мужикам, положим, ни брелочки, ни чего такое ни к чему здесь, даже гребни, он заметил, у большинства простые, без узорочья, а бабам да девкам... Здесь можно и с выбором. А главное, хотелось, чтоб не по-дуггурски. Не те колечки и браслетики, что он плёл для девчонок ещё курсантом и потом на дембеле, это он и с закрытыми глазами может, а вот то, виденное в музее, куда его водил дед Жука. Теперь он понимал, вернее, начинал понимать, почему узорчатые металлические гребни, непивычного вида украшения и оружие лежали в фондах, а не в музейных витринах. Потому что это были свидетели той давней, скрытой от всех поры, когда дуггуры только-только... вторглись на Равнину, огнём и ме­чом покоряя племена. Нет, не дикарей, их сделали дикарями, а потом запретили помнить о былом, выжигали память... как галчатам, как ему самому. Дед Жука, небрежным кивком показав на те шкафы, бросил толь­ко: "археологические находки, датировка условна", - и ничего не объяснял и не рассказывал, но... но не мешал ему рыться и рассматривать, брать в руки чудные и странно притягательные вещицы. В одном из шкафов хра­нилась удивительная вещь. О ней ему рассказали чуть подробнее. Раскопанный могильник. В выложенном чёрным бархатом ящике аккуратно разложенный скелет. Одежда, мягкие ткани - всё, как объяснил дед Жука - сгнило, но уцелели украшения, и теперь они лежали так, как должны были лежать там. Ажурный, потому что сгнила кожа и остались костяные и металлические бляшки, пояс, браслеты на запястьях и лодыжках, кольца, почему-то не на пальцах, а по бокам головы, да, о них тоже сказали ему, что они вплетались в волосы у висков, и большое во всю грудь ожерелье завесой.
   - Кто это? - спросил он.
   Дед Жука пожал плечами.
   - Судя по богатству, любимая жена вождя. Ещё в могильнике были сосуды и, в описании сказано, предметы неизвестного культа.
   - А они где? - не удержался он.
   - Как и положено, переплавлены и переданы на нужды Центрального Храма...
   ...Гаор досадливо прикусил губу, слушая ровный ночной шум спаль­ни. Да, так оно и было и не могло быть по-другому, конечно, чуждая ве­ра и её предметы подлежат очищению Огнём, читай уничтожению, утилиза­ции. Сволочи, не током, так кулаком, не кулаком, так огнём, но выжечь, уничтожить... Ну, так хрен вам, он сделает такое, выплетет, да, у него нет ни золота, ни серебра, ни камней, но если содрать с проволочек оболочки, то это медь, это пойдёт, а камни... скрутит кругляши из цветных оболочек и загладит, жаль в деталях он тогда не разглядел, но... а нач­нёт с височных колец, они попроще, и... и попросит кого из девчонок показать, как они вплетаются, не помнит он, чтоб там замочки были. И решив так, спокойно заснул.
   Для начала Гаор купил у Мастака пять деревянных шпилек, которыми женщины скрепляли скрученные на макушке волосы, и украсил их красными розочками. Получилось, на его взгляд, неплохо. И вечером после ужина, не долго думая, он вынес их в коридор, где уже кипели вечерние игрища, и гром­ко сказал.
   - А вот, глядите, как получилось.
   На его голос обернулись, подбежали, а потом... потом из-за шпилек началась такая свара, что он быстренько удрал обратно в мужскую спаль­ню.
   - Рыжий, Рыженький, - звали его от двери, - ну скрути и мне.
   - Рыженький, ну что хошь дам...
   - Рыженький, а мне-то...
   Мастак вместе с остальными мужиками долго и с удовольствием хохо­тал над тем, что Рыжему теперь и работать некогда будет, бабьё-то приставучее, а, отсмеявшись, посоветовал меньше червончика не брать, а у какой фишек нет, так та пускай, как скажут, мастера ублажает.
   - А дарить не след. Шпильки ж ты у меня покупал. Я-то ещё в толк взять не мог, на хрена тебе столько простых.
   - Это пробные были, - объяснил Гаор, - а я не для фишек, а скучно одно и то же мастерить, вот и хочу по всякому попробовать.
   - Ну, как сам знашь, паря, - не стал с ним спорить Мастак.
   Так же, для пробы Гаор скрутил пару колечек и браслетиков, но отдал их парням, Махотке и Губоне, пусть себе девок охмуряют, и взялся за височные кольца. Что он делает не на продажу, а так... непонятно для чего, в конце концов, приняли, как и другие его странности, и перестали обращать внимание.
   С височными кольцами у него не ладилось, что-то не получалось, и он думал теперь об этом постоянно.
   Как же они всё-таки цепляются за волосы? Само-то по себе, как он помнит, кольцо простое, круг с подвеской. Ну, подвеску он помнит хоро­шо, ажурный шарик, даже три, но само кольцо... цельное или с застёж­кой? Вот чёрт, их он в руках не держал, оружие - да, мечи и кинжалы, тоже из раскопок, ещё им объясняли, что дикари закапывали своих мертвецов и клали с ними вещи, оружие, украшения, и... Гаор вдруг задохнулся, мгновенно вспомнив, сказанное ему тогда Старшим, чёрт, как же это? Вот: "Мать-Земля всем нам мать, из неё выходим, в неё и ложимся, не по-людски, конечно, порошком, без могилы, а всё равно, к ней идём, в неё уходим. А как... не наш выбор, и вины за то на нас нет". Порош­ком - это пеплом. Значит... значит, точно, это находки из могил... криушан, волохов, курешан и... других он пока не знает, неважно. Дуг­гуры всегда сжигали покойников на погребальных кострах, отдавали Огню и... как им говорили, да, предотвращая угрозу заражения трупным ядом. Значит, печка, крематорий, это ещё и надругательство над обычаями, над чуждой верой? Чёрт, как один к одному. Ладно, не отвлекайся - остано­вил он сам себя. Думаешь об одном - додумай до конца, а эти мысли от­ложи до папки.
   Наконец, он сделал два кольца с самыми простыми из запомнившихся, чтоб на этом не зацикливаться, подвесками - одно цельное, а другое разъёмное, и пошёл с ними к Матуне.
   - Вот и хорошо, что зашёл, - встретила она его, - нужда в чём?
   - Совет нужен, Матуня, - улыбнулся Гаор.
   - Ух, ты! Это что ж я тебе посоветовать могу? Никак, - она лукаво подмигнула ему, - девку какую уговорить не можешь.
   - С девками у меня без проблем, - рассмеялся Гаор. - А вот, видел я как-то одну вещь, хочу теперь сплести такую, а что-то не то выходит.
   - Чего так? - удивилась Матуня. - Маманя вон твоим рукодельем не нахвалится.
   Гаор усмехнулся.
   - Ножи делать да править - мужская работа, а тут... украшение это женское, вот я и сомневаюсь.
   - Ну-ка, - заинтересовалась Матуня, - девки вон аж в драку за ко­лечки твои.
   - А это, - Гаор вытащил из нагрудного кармана и положил перед Ма­туней два кольца. - Это я не знаю, они для волос, как они цепляются? Я и сделал их на пробу разными.
   Матуня взяла в руки кольца, задумчиво повертела.
   - На ком, гришь, видел? - небрежно спросила она.
   Гаор улыбнулся: ловко его подловить хотят.
   - В том-то и дело, Матуня, что ни на ком, я их в музее видел, давно, и не разглядел толком и помню плохо, вот и не знаю.
   - Музей - это что?
   - Нуу, - замялся Гаор, не зная, как это объяснить, чтоб и коротко, и понятно, - ну там древности разные хранятся, - нашёл он, наконец, прием­лемое, как ему показалось, объяснение.
   Матуня задумчиво кивнула.
   - Оно и видно, - сказала она как про себя, - тута ты словенский узор повёл, а словенов никого не осталось, этого и впрямь тебе увидеть не на ком было.
   Гаор открыл и тут же закрыл рот, боясь спугнуть Матуню, а она, словно не замечая ничего, продолжала.
   - А это у тебя навроде колта получилось, колт - княжеское убранство, их-то и носить сейчас некому. Князей уж никого нет, ни рода, ни крови не осталось. А узорочье простое сделал, на колте узор другой должон быть.
   Матуня положила оба кольца на свой столик, подняла на Гаора глаза и улыбнулась.
   - Ишь ты, тёмный, тёмный, а сколь знашь, иной поселковый о таком и не слыхивал. Ладно, покажу, а зачем тебе?
   - Новый год скоро, - честно ответил он, - подарки надо дарить, вот и хочу сделать.
   - И кого дарить будешь? - требовательно спросила Матуня.
   Гаор пожал плечами.
   - На всех надо, но у меня материала столько нет, а второго кабеля я не выпрошу.
   - А просто колечек чего не хошь, или вон на шпильки, и красовито, и надзиратели не препятствуют.
   Он молча и упрямо мотнул головой, не желая произнести вслух то, что и сам ещё не до конца продумал и решил.
   - Ладноть, - решительно кивнула Матуня, - смотри, - и, вы­дернув из узла украшенную розочкой шпильку, распустила волосы...
   ...Височные кольца оказались и впрямь простыми, но их он сделает из остатков, сколько получится. Колты, раз там такие сложности, что и узор другой должен быть, и носить их не каждой позволено, он с ними и связываться не будет. А пока он возился с ожерельем. Подкатился было к нему Махотка, чтоб он ему браслетик скрутил.
   - Конфетами обходись, - шуганул он его.
   Махотка повздыхал, посопел и отвалил под общий смех, что, дескать, сам, паря, работай, неча захребетником.
   Вечер за вечером Гаор упрямо, забросив шахматы, гимнастику и ку­ренье, очищал от цветных оболочек тонкие медные проволочки, скручивал и сплетал их в сложный многорядный узор, связывал плоскими и тоже мно­горядными узлами ставшие мягкими цветные оболочки и вплетал в образо­вавшиеся ячейки вместо камней.
   - Ни в чём ты, Рыжий, удержу не знашь, - покачал головой, глядя на него с соседней койки, Волох.
   Гаор, чтобы не тратить времени, теперь после ужина сразу заби­рался на свою койку, доставал из тумбочки и разворачивал портянку с проволокой и инструментами, углублялся в работу и только перед самым отбоем убирал и шёл в умывалку выкурить на ночь сигарету. Он бы и ку­рил за работой, но курить в спальне запрещалось, и подставлять Старше­го - за порядок в спальне ему отвечать - Гаор не хотел.
   - Опоздать что ли ча куда боишься? - подал голос снизу Полоша.
   - Боюсь, - кивнул, не отрываясь от работы, Гаор и невесело усмех­нулся, - а ну как прикажут завтра в спальне остаться, - и совсем тихо, почти беззвучно, закончил, - только этого и боюсь.
   Расслышали его или нет, но больше его никто ни о чём не спраши­вал...
  
   ...И всё-таки Гаор успел! Предновогодняя суета только-только наби­рала обороты, а ожерелье уже лежало готовое, и из остатков он скрутил че­тыре пары височных колец, все с разными подвесками. Ажурные шарики, тоже памятные с музейных времен, у него, правда, не получились, и он сделал плоские лопасти. По три, пять и семь лопастей на кольцо, а для четвёр­той пары сам придумал, вернее, этот узор он тоже видел там же, но в основном на рукоятках или лезвиях ножей и, как его окружить кольцом и подвесить к основному - это он уже сам придумал. Остались ещё совсем маленькие обрезки, из них он опять накрутил цветочков на шпильки и по­шёл за ними к Мастаку. Тот вывалил целую горсть и мах­нул рукой.
   - Так бери, чо я, со свово брать буду?! Ты ж не для заработка.
   - Нет, - честно ответил Гаор, - дарить буду.
   - А кому? - сразу встрял под общий хохот Громок.
   - Буду я ещё тебе докладывать, - смеясь, смазал ему по затылку Га­ор.
   - На хрен ему дарить, - пробурчал Махотка. - Его вон и так зазывают.
   - А ты не завидуй, а учись, - посоветовал, подмигивая остальным, Юрила.
   Ржали так, что стукнула, распахиваясь, дверь надзирательской, кто-то тихо крикнул: "Атас", - и все быстро разбежались. Но в коридор надзиратели не сунулись, так что обошлось.
   Засунув шпильки в свою тумбочку, Гаор достал сигареты и пошёл в умывалку, весёлый и радостно опустошённый, как будто он только что сдал экзамен.
   В умывалке его встретили дружеским, но предусмотрительно негром­ким гоготом и неизбежным мужским трёпом о бабах.
   Перед самым Новым годом Гаора забрали из гаража в торговый зал, проверять электротехнику. И уже не энергоблоки, а всё подряд, что да­дут. Работал он в подсобке рядом с торговым залом, но скучать не при­ходилось. То и дело распахивалась дверь, и кто-то - занятый работой, он даже не всегда успевал разглядеть кто - втаскивал и плюхал перед ним на стол очередную электрохреновину, которую надо быстро включить, проверить на разных режимах, если что так же быстренько отрегулировать, где надо подпаять, подвернуть и отправить на упаковку. Вбегали и исчезали свободные продавщицы и продавцы, вроде даже они и тискались в углу за его спиной, он мимоходом удивился, зачем им так, после работы, что ли, негде устроиться, а что им на него плевать, так и ему на них тоже. Он им вроде мебели, а они ему шумовой помехой не больше. А вот что не поговорить, не потрепаться с девчонками и парнями из зальных бригад, вот это хреново, а на этих-то ему... опять электропечь, прям-таки свихну­лись на них, так его на ночь глядя в рейс за ними дёрнут. И опять тумблеры свёрнуты. Он досадливо выругался почти в голос.
   - В чём дело?
   Он узнал голос Сторрама и ответил, не оборачиваясь, потому что как раз поймал концом паяльника ускользающий проводок.
   - У этой марки тумблеры на слабой пайке, хозяин, как тряхнёт, так отлетают... - конец фразы про то, куда отлетает, он успел предусмотри­тельно проглотить.
   Ответом было молчание.
   Закончив пайку, Гаор осторожно обернулся. Сторрама не было, а тво­рожисто-белый старший продавец вытирал платком потный лоб. Однако, здорово струсила сволочь, как скажи рядом с ним рвануло, а девчон­ки рассказывали, как эта сволочь любит цепляться и подводить под "по мяг­кому" и требует, чтоб сразу и при нём били, правда, из зала в подсобку убирает. Скрывая невольно прорвавшуюся злорадную усмешку, Гаор вернулся к работе.
   Звонки для рабов в торговом зале не слышны, зальных отпускают над­зиратели, а ему никто ничего не говорил, и он продолжал работать, хотя по ощущениям в животе явно было пора обедать. Забыли про него, что ли? А выйти без разрешения - это нарваться на "горячие". Тоже не хочется. Вот чёрт.
   И тут в подсобку впёрся в обнимку с хихикающей продавщицей надзи­ратель.
   - А ты, образина, чего тут расселся? - удивился надзиратель, - а ну пшёл вон!
   Ещё ни один надзирательский приказ Гаор не выполнял с такой ско­ростью, одним движением выключив паяльник, вскочив на ноги и вылетев за дверь. По подсобным коридорам, едва второпях не перепутав двери, он выбежал во двор и помчался на построение. С ходу огрёб пинка от Стар­шего и встал в строй, быстрыми частыми вдохами переводя дыхание. Успел!
   Обыск, запуск и можно хоть ненадолго перевести дыхание, свободно поговорить посмеяться, ополоснуть лицо и руки, сесть за стол среди своих, а что там тебе в миску навалят и нальют... так тебе, как и всем, не было случая, чтоб матери кого хоть чем обделили.
   - Рыжий, ты опять в зале, что ли ча?
   - Я в подсобке, - ответил Гаор, быстро хлебая наваристый густой суп. - Если в рейс не дёрнут. А что?
   - Чего ихний старший оттуда бегал штаны менять?
   Гаор насмешилво пожал плечами.
   - Сторрам заходил, мне ничего, а ему... не знаю, не видел.
   За столом злорадно фыркнули и хохотнули. Такие разговоры случа­лись часто. Первое время Гаора удивляло, что надзирателям не давали кличек, обходясь определениями: "ну тот", "эта сволочь", "ихний стар­ший" и тому подобными, весьма неопределёнными, но всем понятными. В армии даже на фронте, не говоря об училище, любому начальнику первым делом присваивали прозвище, чаще насмешливое, если надо оскорбитель­ное, реже нейтрально-характерное, а здесь... Потом Гаор понял, вернее, прочувствовал собственной битой задницей, что ему по хрену, как зовут то­го, кто его бьёт, что надзиратели, охранники, продавцы... не люди они для него, а так... И единственные кого он выделял из этой враждебной, нет, вражеской массы, это Сторрам и Гархем. Тоже враги, но гораздо бо­лее опасные.
   Вытряхиваются в рот последние капли киселя, со стуком впечатыва­ются в стол перевёрнутые вверх дном кружки, и в коридор на построение. Гархема не видно, значит, изменений в бригадах не будет, значит, ему бежать обратно в подсобку. Ладно, где ни работать, лишь бы в печке не лежать. Смотри-ка, даже в рифму получилось. Раньше он за собой такого не замечал.
   В подсобке на столе всё так, как он оставил, но вот стулья стоят по-другому, похоже... а по хрену ему, как они тут трахались. Гаор пе­реставил стул к столу и сел за работу. Не успел включить паяльник, подвинуть канифоль и припой под руки, как две девчонки из зальной бри­гады втащили и бухнули перед ним очередную электропечь.
   - Рыжий, подсветка не фурычит.
   Он молча кивнул, разворачивая печь к себе нужным боком. А инте­ресно получается: ведь он как сказал тогда, когда в первый раз с энер­гоблоками связался, вроде и рядом из своих никого не было, а теперь все так говорят, откуда-то все всегда всё знают. Вот и сейчас. Он только закончил печь, как её чуть ли не из-под рук выхватили и уволокли, а перед ним уже вентилятор, какому идиоту зимой вентилятор нужен? Или на лето запасается? Дурак, летом на вентиляторы скидка, но... ког­да дурак идёт за покупками, весь базар радуется. А это у него откуда? То ли слышал, то ли прочитал когда-то... вентилятор в порядке, на оче­реди электрочайник, тоже для общей проверки, и уже ещё одну печь та­щат, точно: охренели с печами, и бритвенный набор, там-то что проверять? Он же на батарейках. Сам он пользовался механическим, более шум­ным и грубым, но не требующим батареек, с которыми вечно были пробле­мы, в армейских ларьках сволочи-торгаши продавали их рядовым и сержан­там с наценкой, как неположенные по званию, ты смотри, какая модель, с подсветкой, дорогая штука, точно какая-то шлюха своего хахаля балует, сам себе такого покупать не будешь.
   Гаору вдруг стало смешно: ему теперь никакого, ни электрического, ни механического, ни самого простого не нужно, а ведь обходится и ни хре­на, и есть не мешает, и бабы любят.
   Так он и работал, то улыбаясь, то хмурясь своим мыслям, краем глаза и уха ловя происходящее вокруг, а его руки как сами по себе сни­мали и закрепляли панели, вскрывали задние стенки, вывинчивали и вкру­чивали винты, паяли и заматывали изолентой. Не самая плохая работа. Но ему уже давно всё равно, что делать, ни в армии, ни на дембеле, ни тем более здесь - нигде у него выбора не было. Разве только... да нет, и в газете он бегал по заданиям редакции, просто Кервин хорошо подбирал ему задания. Что ни делаешь, делай хорошо, чтоб за тобой ни доделы­вать, ни переделывать не пришлось, чтоб если ставишь мины, так ни один сапёр не снимет, а если оборону держишь, так до последнего... кого? Врага, конечно, да, он, ещё тогда, слыша расхожие призывы начальства держаться до последнего, задумывался: до последнего чего? Или кого? До последнего солдата? Своего или вражеского? До последнего патрона? А наступать тогда с чем? С голыми руками? Последний рубеж обороны... Для кого? Где этот рубеж, за который нельзя отступать, потому что... просто нельзя. Как сказал ему тогда Старший, его братан, просто нель­зя.
   - Быстрее, образина, чего копаешься!
   - Да, господин.
   "Хрен тебе, я что, так и брошу недопаянным, подождёшь, или сам са­дись..." Но всё это про себя, тоже ещё армейская, даже училищная выуч­ка. Когда их распекал за что-нибудь офицер-преподаватель, а они с ка­менно-почтительными, строго по Уставу, мордами про себя посылали кри­куна по многим, известным любому курсанту адресам. Сержантов-воспита­телей часто называли капралами, хотя такого звания в армии давно нет, а офицеров... преподами, да, точно, в отличие от строевиков.
   - Рыжий, чегой-то не фурычит.
   - Ставь сюда, посмотрю.
   - Побыстрее, а то ввалят.
   - Как смогу.
   Быстрый шёпот, мимолетное касание его плеча, пока девчонки гро­моздят перед ним очередную закапризничавшую электрохреновину. Сволочи, конечно, не поставят в этот зал парней, так девчонки и маются с тя­жестями. Сразу видно, что не Старший тут расставлял, он бы уж такого не допустил. Даже на дневальстве коридор моют парни, и все тяжести на кухне они ворочают, и... пока не родила - девка, а как родила - мать, мать хранит род, мужик ей во всём подмога и защита... Это что же тво­рилось, что так думать стали... У дуггуров совсем по-другому. И разли­чаемся не волосами, не кровью, нет, Седой прав, кровь перемешалась, а этим нет... и памятью. Помним одно и то же, но по-разному. Крейм-Просвети­тель и Кремень-Светоч. Он всё-таки узнал: кремень - это камень, высекающий огонь, а светоч - светящий, источник света. И второе имя, присвоенное университетскому профессору, книжному червю, штафирке, бо­лее точное и правильное.
   Гаора иногда удивляло, насколько далёким становится для него зна­комое привычное с детства. А может... может, он и впрямь до пяти лет жил по другим правилам и теперь только вспоминает, возвращается, к источнику, нет, к роднику. Родниковая вода - матёрая, самая сильная, вобравшая силу и Воды, и Земли. На летних лагерных учениях в училище ему случалось и пить, и умываться из родника, и он помнит необыкновен­ный вкус и запах этой воды.
   - Проверь фильтрацию.
   - Да, господин.
   "Пошёл ты, дурак надутый, а то я без тебя не знаю, что в этих бан­дурах фильтры - самая ненадёжная часть. Ишь наворочено, накручено, ле­вой ногой через правое ухо, нет, это не Седой придумывал, это точно".
   - Много брака?
   Ого, опять Сторрам!
   - Не очень, хозяин, - выпалил Гаор, привычно вскакивая и вытягиваясь.
   Сторрам задумчиво кивнул, оглядывая стол на первый взгляд с разбросанными, а на самом деле разложенными обрезками и мотками цветной проволоки, изолентой, припоем разных марок, инструментами.
   - Завтра с утра на подвоз товара.
   - Да, хозяин.
   - Обрезки заберёшь.
   - Да, хозяин, - гаркнул он, изо всех сил сдерживая довольную улыб­ку.
   - Работай.
   - Да, хозяин, - он мгновенно сел на своё место.
   Когда и куда Сторрам исчез из подсобки, Гаор не заметил, да особо и не интересовался. До чего же здорово с обрезками получилось! Он и про­волоки, и изоленты цветной наберет, тут тоже можно многое придумать, а ещё здорово, что завтра в рейс, хотя если с ним кто из надзирателей поедет, будет хреново, но тут уж ничего не поделаешь. А заказ должен быть большой, и тогда с ним пошлют парней, и если в кабине никакой сволочи не будет, то он выкрутит небольшой крюк, чтобы парни в окошко увидели иллюминацию, завтра тридцать первое, судя по гонке, и её вклю­чают с утра, он это ещё с каких пор помнит. На Новый год иллюминация из цветных лампочек, стилизованных факелов и целых светящихся картин обязательна, даже Орртен украшали, он помнит, как помогал замковому электрику монтировать гирлянды...
   - Рыжий, давай быстро, голозадый аж икру мечет! - быстрый шёпот прямо в ухо, пока перед ним ставят большую, с массой примочек и при­бамбасов многофункциональную печь, она же... и так далее.
   И он успевает так же быстро и тихо шепнуть, что из лягушачьей ик­ры только головастики получаются. Девчонка фыркает и норовит остаться подсобницей при нём, там подержать или ещё что, но в подсобку вваливается старший продавец, а за ним увешанный орденами не хуже но­вогодней ёлки какой-то отставной генерал, старый пердун, нашёл куда наряжаться, в магазин как на парад, или ему больше некуда, или послед­ние мозги растерял, а с ним фифа и тоже, вся в брюликах, шлюха доро­гая, шикует на генеральскую пенсию, скромненько так стоит, за гене­ральской спиной, а глазами уже и со старшим продавцом, и с надзирате­лем трахнуться успела, а дай ей волю, она бы и его, раба-волосатика, прямо тут же оприходовала, хорошо, Аюшка умотаться успела, а то такая из ревности в момент под порку подведёт.
   Генерал, с благосклонной брюзгливостью отвесив нижнюю губу, слушает старшего продавца, что предпродажная проверка и регулировка входит в набор бесплатных услуг. Скрывая ухмылку, Гаор чуть не с головой влеза­ет в открытую печь, проверяя крепление гриля: разницу в накладных и на ценниках он давно заметил, ведь даже не в разы, а на порядок, при та­ких наценках любые скидки и услуги выгодны. Зато понта сколько! Хорошо генералы на солдатской крови жируют, ведь цену нашейным и нагрудным побрякушкам он тоже знает, пять лет понимать учился.
   - Готов?
   Голос генеральский, и неистребимая ничем привычка разворачивает Гаора из-за стола в уставную стойку.
   - Так точно!
   Господина он не сказал, но удара нет, потому что надзиратель по­тихоньку успел зайти за спину генеральской шлюхи и, похоже, там её за задницу лапает, то-то она глазки закатывает, а до него надзирателю не дотянуться. Да и вряд ли его при покупателях бить будут.
   Генерал с интересом рассматривает его.
   - Ээ... мне-э...
   Понятно, пока такой сообразит, не то, что дивизию, а армию успеют и окружить, и в плен загнать, а он всё мекать над картой будет... Шлю­ха тоже рассматривает его масляно блестящими, похоже, уже надрызга­лась, не дожидаясь завтрашнего, зовущими глазами. Ну и как старший про­давец будет выпутываться? Время-то идёт, а работа стоит.
   Но тут в подсобку вошёл Гархем, и всех, включая генерала с его шлюхой, вынесло из подсобки, а на столе оказались два утюга, электро­чайник и бритвенный набор. Правда, вместе с генералом вынесло и перспективу чаевых, но Гаор, включая на проверку утюг, тут же утешил себя вполне резонным соображением, что чаевые у него всё равно бы отобрал старший продавец, девчонки из зальной бригады говорили, что сволочь им ни монетки не оставляет, и даже у свободных продавщиц большую долю забирает.
   А теперь что? Стол вдруг опустел. Гаор удивлённо прислушался и по доносящемуся шуму понял, что день закончился. Ну и хорошо! Пользуясь тем, что оказался один, он встал и потянулся, расправляя затёкшую спи­ну.
   - А ловок ты.
   Гаор вздрогнул, опустил вытянутые над головой руки и осторожно скосил глаза. Продавец. Вот принесло голозадого на его голову, хорошо хоть не старшего. Может и обойдётся.
   Прислонившись к дверному косяку, продавец - молодой парень, вряд ли старше Гаора, в штатском тёмном костюме без пиджака, на жилете вы­шита эмблема Сторрама - закурил и стал смотреть, как раб в оранжевом комбинезоне убирает стол, раскладывая всё по местам и аккуратно отодвигая на край обрезки проволочек, проводов и изоленты, скатывая их в крохотные рулончики и мотки.
   - Розочки на шпильки девкам ты мастерил? - спросил продавец, пых­нув сладковатым дымом.
   - Да, господин, - нехотя ответил Гаор.
   - На фронте у меня нож в такой оплётке был, - продавец мечтательно улыбнулся. - Я за него водки трёхдневную выдачу дал, чтоб инициалы выплели, именной был нож.
   "Да провались ты со своими воспоминаниями! Там уж, похоже, отпуска­ют, а ты мне выход закупорил",- беззвучно выругался Гаор.
   - Ну, как, за... пять сигарет сделаешь бранзулетку?
   Гаор молча мотнул головой.
   - Ишь ты, волосатик, а за пачку?
   Гаор вздохнул и поднял голову, поглядел прямо в глаза продавцу.
   - Нет, господин.
   - Чего так? Сигареты не нужны? Ну, девки с тобой понятно, чем расп­лачиваются, - продавец усмехнулся. - Ну? Чего молчишь?
   - Я не для продажи их делаю, господин, - тихо сказал Гаор.
   - А по симпатии, - усмешка продавца стала злой, - понятно. Тогда так, волосатик, за отказ двадцать пять "горячих" получишь, а сделаешь, пачку сигарет дам. Неделю тебе даю.
   Резко повернувшись, продавец ушёл, и Гаор, нисколько не обеспоко­енный услышанным, сгрёб обрезки и побежал на построение. Обещать не значит дать, это он ещё по училищу помнит, а за неделю всякое может случиться, все под Огнём ходим. Главное - у него теперь для дальнейшей работы задел есть.
   Ночью пошёл снег, но слабый, и потому общих работ не объявляли. Махотку отправили чистить пандусы и подъезды на тракторе, а Гаора - в рейс с бригадой на склады за товаром.
   Город уже вовсю праздновал, и даже патрульные на блокпосту были навеселе и потому обыскивать не стали, а просто влепили каждому по пять ударов по заднице, но через комбинезоны, и велели уматывать.
   - Рыжий, - позвал его, как только отъехали, Чубарь, - чего это они?
   - Празднуют, - ответил Гаор, - вот и шутят.
   - Мг, - согласился Моргунок, - а не постреляют они нас на обрат­ном, ну тож... для шутки.
   - Могут, - невольно согласился Гаор, - а если спьяну ещё и прице­лятся плохо...
   - То чо? - спросил Губоня.
   - То долго умирать будем, - ответил Гаор.
   - Точно, - ответно вздохнул Чубарь, - пока до газовни довезут, кровью изойдём.
   - Газовня это что? - спросил, уже догадываясь об ответе, Гаор.
   - А навроде душевой, только заместо воды газ пускают, ну и зады­хаемся насмерть, - Чубарь снова вздохнул, - а оттудова уже в печку. Лад­ноть, Рыжий, авось обойдётся.
   - Со Сторрамом они ни по какой пьянке связываться не будут, - ска­зал Гаор, сильно надеясь на свою правоту.
   - И то, - обрадовано ухватились за это соображение остальные.
   И до складов они доехали, уже болтая совсем о другом. А на скла­дах обычная суета и удивлявшее всегда Гаора сочетание порядка с барда­ком. Свободный кладовщик восседает в своем застеклённом кабинете, и ему всё по хрену. Охранники шляются с автоматами наготове. Надзиратели орут, машут дубинками и так и норовят вытянуть тебя по спине, когда ты мимо пробегаешь, но никогда не скажут, где что, и если сам не знаешь, то оборёшься, отыскивая местного Старшего и добиваясь у того грузчи­ков. Но коробки, тюки, мешки и контейнеры всегда на своих местах, и если знаешь, где и что, то сам всё найдёшь, уложишь и вывезешь, и ни одна сволочь не поинтересуется, чего ты тут делаешь. У него своя бри­гада, порядок индексов и обозначений он ещё когда запомнил и выучил, так что ему на местных накласть с присвистом, а вот что из-за пьяных патрульных они в график не вкладываются, вот это хреново. У Гархема праздник, не праздник - "горячие" всегда наготове.
   Разогнав парней по складам с тележками, Гаор остался у машины, при­нимая, запихивая в трейлер подвезённое и отправляя за следующим уже в другое место. А пока парни бегают и ищут, быстренько отметить в нак­ладной у кладовщика принятое и опять к машине, принять коробки с хрусталём... Губоня, их налево... черти-дьяволы, это оставь, потом на­верх положим... Моргунок, крепи... Губоня, индекс семь-пять, три короб­ки, мотай живо... и опять к кладовщику...
   Шагах в пяти от них приткнулся маленький крытый грузовичок, куда складские рабы укладывали мешки с мукой и сахаром, а рядом стоял и ку­рил мужчина в армейской полевой куртке, подпоясанной офицерским ремнём с кобурой и портупеей, и в штатских брюках с отутюженными стрелками, зап­равленных в старые, но начищенные до зеркального блеска офицерские сапоги. Скорее всего, владелец грузовика и груза, но казалось, что трейлер с эмблемой Сторрама и четверо рабов в оранжевых комбинезонах с такими же эмблема­ми интересовали его куда больше собственного имущества.
   Гаор рассеянно скользнул по нему взглядом и, убедившись, что гру­зовик никаким образом не помешает ему развернуться и выехать, тут же забыл о нём. На Центральных складах каких только машин и людей не встретишь. Наконец, всё погружено, уложено и отмечено в накладных, за­каз большой, и перед отъездом Гаор дополнительно проверил наличие.
   - Всё, парни, сейчас едем.
   Подошёл вразвалку охранник.
   - Готовы? На обыск тогда, лохмачи.
   Вот тоже, вроде шляется сам по себе, а как нужен, то сразу на месте. Похоже, тут какая-то сигнализация есть, но... но это ему по хрену, лишь бы их побыстрее выпустили, ведь на блокпосту опять тор­мознут.
   - Всё, валите, обалдуи.
   "Сам не умнее", - мысленно ответил охраннику Гаор, забираясь в каби­ну. Такие беззвучные отругивания здорово помогали сохранять нужное вы­ражение на лице и были им в совершенстве освоены ещё в училище.
   На обратном пути им сказочно повезло! Из-за снега и начавших праздновать водителей нужную улицу загораживала огромная пробка из столкнувшихся, перевернувшихся и вставших поперёк движения машин. Суе­тилась полиция, подъезжали и уезжали машины скорой помощи, и поли­цейский из наружного оцепления не только отправил их в объезд, но и отметил это в маршрутном листе. И Гаор на вполне законном основа­нии дал приличный крюк, показав парням иллюминацию и миновав блокпост с пьяными патрульными, вернее, проехал через другой, где их даже не остановили.
   - Перепились, - констатировал Моргунок.
   - По мне хоть бы и перемёрли, - ответил Гаор.
   И они долго и дружно ржали в четыре глотки.
   Выбравшись на шоссе, Гаор повёл трейлер на предельной скорости, чтобы, по возможности, компенсировать задержку. Гархему на любую поли­цию и аварии плевать, если вообще будет слушать объяснения, а "го­рячих" не нужно в любом количестве и по любому поводу.
   И всё же опоздал. На целых десять долей отстал от графика.
   Гархем встретил их на пустынном - все, видно, на обеде - складском дворе. Они вышли из машины и встали в ряд перед Гархемом, ожидая наказания. Тот оглядел их и кивнул.
   - Ты старший, двадцать пять "горячих", - Гархем говорил как всегда: спокойно и равнодушно, - остальным по пять "по мягкому".
   Гаор и остальные незаметно перевели дыхание: могло быть и хуже.
   - Приступайте, - кивнул Гархем стоявшему рядом с дубинкой наготове надзирателю.
   Прямо здесь? А обед?! Но, разумеется, никто и рта не открыл. Гаор, как старший, первым вылез из выездного комбинезона. Гархем кивнул, и остальные стали так же раздеваться. Рубашки на голову, штаны и подш­танники спустить, руки на капот и ноги расставить как на обыске - это ещё ничего, парням для "по мягкому" приходится голым животом на засне­женный бетон ложиться. Гархем не уходил, и надзиратель бил очень старательно и умело: больно, но без повреждения кожи. Уж на что Гаор счи­тал, что привык и сумеет промолчать, но сейчас охнул на десятом ударе.
   Получив отмеренное, Гаор оделся и остался стоять в ожидании уже дальнейших распоряжений. Что обеда им не будет, ясно, а дальше-то что?
   Гархем задумчиво оглядел стоящих перед ним рабов, кивком отпустил надзирателя, прошёлся вдоль маленького строя. Время тянет - догадался Гаор. Спина горела от полученных ударов, а холодный ветер начал уже ощутимо пощипывать сквозь пропотевшую одежду.
   Наконец, раздав ещё по пощёчине каждому, Гархем велел разгружать трейлер. Тем более что рабский обед уже закончился, и к ним бежали дворовые бригады.
   Сбросив груз на тележки, а накладные, маршрутный лист и выездные карточки Гархему, Гаор погнал трейлер в гараж. Махотка его уже ждал, а последние свободные шоферы и механики уходили, желая друг другу весёлого праздника и счастливого Нового года.
   - Я уж труханул, - шёпотом признался Махотка.
   - В пробку попал, - так же шёпотом ответил Гаор. - Давай по-быстро­му.
   - Ага, нам ещё уборка полная.
   - Ну, как всегда.
   Продолжения наказания Гаор не боялся. Сволочь Гархем, конечно, ред­костная, но не подлая: добавлять к уже отбытому не добавляет, и раз они свои "горячие" и "по мягкому" на месте получили, то на выдаче им уже вряд ли добавят, хотя... всякое может случиться.
   Всё-таки вдвоём, и когда второй тоже понимает и многое сам может, куда легче. Дежурный механик не придирался и не подгонял, сидел за своим столом с маленькой праздничной ёлочкой и читал, прихлёбывая чай из термоса. Со всеми удобствами устроился, гад! Нет, на ёлку и даже горячий чай, хотя живот здорово подвело, и он никак не мог согреться, хоть и взмок от пота, Гаору было глубоко плевать, но книга... судя по формату - в карман свободно влезает - и мягкой обложке, это дешёвый де­тектив, но он сейчас согласен на любую книгу, даже на Основной Устав, который ещё в училище выучил наизусть. А механик словно дразнил его, хмыкая и фыркая почти на каждой странице.
   От злости Гаор работал быстрее обычного, подгоняя Махотку подза­тыльниками, пинками и фронтовой руганью. Махотка мужественно терпел. Наконец, всё было сделано, и механик, не отрываясь от книги, буркнул.
   - Валите, волосатики.
   Гаор молча бросился к выходу, а Махотка успел ещё проорать добрые пожелания господину механику и догнал Гаора уже на середине гаражного двора.
   - Не такая он сволочь, - шепнул Махотка на бегу Гаору.
   - Знаю, - кивнул Гаор, - но я жрать хочу.
   Про саднящую спину и, главное, книгу он промолчал. Махотка шмыг­нул носом и больше не высказывался.
   В коридоре шум, гомон, весёлая толкотня перед выдачей. Гаор вбе­жал в спальню, торопливо переоделся и вернулся в коридор: на выдачу опаздывать нельзя, а то ещё одну порцию "горячих" огребёшь. Сильно хо­телось есть, но...
   - Держи, - Маманя сунула ему толстый ломоть хлеба с пластом варё­ного мяса сверху, - пожуй, пока черёда ждешь.
   - Спасибо, Маманя, - обрадовался Гаор.
   - Ешь давай, - рассмеялась Маманя, занимая своё место в очереди.
   Впиваясь зубами в бутерброд, Гаор увидел, что его бригада уже до­жёвывает такие же бутерброды, и улыбнулся. Не было такого, чтоб матери упустили кого.
   Выдача прошла благополучно, фишки и сигареты как обычно, "горячих" к уже полученному не добавили, и его положенная благодарность прозву­чала достаточно искренне.
   Закончилась выдача, звучно захлопнулась дверь надзирательской, и наступило их время. Пока надзиратели не перепьются, они ни в коридор, ни тем более в спальни не сунутся, и завтра весь день свободный вы­ход... живём, браты и сестрёнки!
   Гаор уже спокойно развесил комбез и бельё, обтёр в умывалке мок­рой тряпкой ботинки и поставил их на положенное место, пусть сохнут, никуда он в эту ночь не пойдёт, обойдётся. Правда... загаданное сбы­лось, но... но может, того загада и на этот год хватит? Он же, загадывая, срока не называл. Да и второй раз может так и не повезти, нарвёшься да хоть на того же Гархема, и готово - окажешься в "ящике", а ему и того раза вот так хватило.
   Гаор достал из тумбочки заготовленный свёрток с ожерельем, кольцами, височными и просты­ми, и шпильками и задумался. Как, вернее, когда лучше это отдать? Ёлки, даже нарисованной, нет, чтобы положить под неё как положено. А это он, дурак, мог бы раньше сообразить и прямо в сто­ловой, скажем, нарисовать на стене фломастером. Потом можно будет смыть, а сейчас уже не успеет, а плита на электричестве, так что уголька тоже нет, а ладно, возьмёт с собой на ужин и выложит на женский стол.
   - Рыжий, ты чего?
   Он вздрогнул и ответил, не оборачиваясь.
   - Нет, ничего.
   Да, пойти покурить пока, успокоиться. А то психует он непонятно с чего.
   В умывалке благодушный вечерний трёп. Гаор встал в общий круг, прикурил от сигареты стоящего рядом Полоши и с наслаждением вдохнул горячий горький дым. Моргунок и Чубарь взахлёб и наперебой рассказыва­ли об увиденном сегодня в городе. И Гаор вдруг подумал, что не в первый раз ездившие с ним вот так потом трепали, но ни разу никто не спросил: как это они ухитрились что-либо увидеть из закрытого кузова трейлера. А ведь прозвучи такой вопрос - и всё... даже если не ответят на него, промолчат, будто и не было, то всё равно всплывёт тайна окошка. А так... не сказанного никто и не знает. И значит, не он ловит обмолвки, а ему проговариваются, даже просто рассказывают, но так небрежно, как знающему, которому достаточно намёка. Это требовало осмысления, и Гаор уже привычным усилием отодвинул эти мысли и соображения на потом.
   - А чо, браты, пора бы и пожрать...
   - И то.
   Дружно гасятся сигареты, прячутся на потом окурки, ополаскиваются руки и лица. Проходя мимо своей койки к выходу, Гаор захватил свёрток.
   В столовой шумно, весело и упоительно пахнет едой. Гаор медлил у входа, пока остальные весело рассаживались за столами.
   - Рыжий, да что с тобой? - встревожено обернулась к нему Мать.
   И он решился.
   - Я знаю, на Новый год нужно дарить подарки, - к нему оборачива­лись удивлённые, но... но доброжелательные лица, - всем я сделать не могу, а вот что получилось, пусть матери сами решат, кому что.
   Он подошёл к Матери и протянул ей свёрток.
   - Ну, - Мать даже руками развела, - ну, Рыжий...
   - А пусть сюда выложит, - весело сказала Матуня, - мы и посмотрим.
   Гаор подошёл к женскому столу, к сидящей на торце Матуне, оглянулся. За ним подошла Мать, а там и остальные повскакали с мест и ок­ружили их тесным кольцом. Женщины торопливо отставляли уже наполненные сладкой праздничной кашей миски, расчищая место.
   - Ну, показывай, - улыбнулась Матуня, подмигивая ему.
   "Значит что, не рассказала она никому об их разговоре?" - успел по­думать Гаор, разворачивая чистую, ни разу не бывшую в работе портянку.
   Женщины дружно ахнули, взвизгнули девчонки, восхищённо выдохнули мужчины. Матуня ловко шлёпнула по руке потянувшуюся к пёстрой россыпи Вячку.
   - Куда не в черёд?! Ну, ты, Рыжий, и мастер, - и объясняя осталь­ным. - Я-то пробные видела, показывал он, а такого-то... Давай сам раскладывай...
   Колечки, шпильки... их сразу отложили отдельной кучкой для девчо­нок, височные кольца...
   - Четыре пары вышли, - немного виновато сказал Гаор.
   - И ладноть, - утешила его Маманя, - в черёд носить будем. Ой, Ры­жий, это ж... - и осеклась.
   - И вот... - Гаор бережно расправил во всю ширину ожерелье.
   И удивлённо поднял голову: таким странным вдруг стало общее мол­чание.
   - Сам сделал, гришь, - тихо сказала Матуня.
   Гаор кивнул.
   - И придумал сам, али видел где?
   - Видел.
   Гаор уже начал догадываться, что с ожерельем тоже всё не просто, и видно, надо было сначала его тоже показать Матуне, с ней посовето­ваться, но что-то менять поздно, и теперь он может и должен только од­но: отвечать на вопросы. Правду, только правду и ничего, кроме правды, и солги он сейчас хоть в какой-то малости, то... то всё будет кончено, и он потеряет всё, что с таким трудом и кровью отвоевал за эти два го­да.
   - На ком видел?
   - Она... - Гаор запнулся, не зная, как объяснить. - Она мёртвая, давно мёртвая, одни кости были и вот такое. То, на ней, из золота было, и камни цветные, драгоценные, ожерелье, пояс, височные кольца, ещё... как повязка на голове, браслеты.
   Его слушали молча, ни о чём не спрашивая, и только Матуня продол­жала... допрос, - понял он.
   - Где видел?
   - В музее, хранилище древностей. Мне сказали, что это из древней, очень древней могилы, и был сделан такой... как ящик длинный, выложен чёрным бархатом изнутри, и в нём лежало всё это, так, как там было, в могиле.
   - А кто это, тоже сказали тебе?
   - Да, сказали, что любимая жена вождя. Раз так много украшений.
   Матуня покачала головой.
   - Обманули тут тебя. Ладноть. Значит, домовину сделали. А как го­ворили? Смеялись?
   - Нет, - сразу ответил Гаор.
   Он вспомнил лицо и глаза деда Жука, его пальцы, осторожно, нет, бережно касающиеся тускло блестящего металла и сдержанно искрящихся, словно помутневших от времени камней, сдержанную и только сейчас поня­тую им горечь в его голосе, и убеждённо повторил.
   - Нет, он, тот, кто мне показывал, говорил... с уважением.
   - Давно видел?
   - Давно, я ещё учился, на старшем курсе, значит, там год, фронт, дембель - это уже восемь лет, да здесь два... десять лет прошло.
   Матуня кивнула.
   - Ну что ж, раз видел, да живым тебя оставили, значит, в сам-де­ле, простила она тебя, а раз сделал, то и знать тебе можно. Дверь там прикройте, чтоб сволочи не подслушали.
   Оглянуться Гаор не посмел.
   - Слушай. Это грибатка, только волхвицы их носили, а такое, на пять сил, Великая Мать, только ей позволено было. Вот они, Вода, Зем­ля, Луна, Матери Набольшие. Это Солнце - Золотой Князь, он Земле муж, зачинает она от него, чтоб родить. Это Ветер, сила летучая, воин небесный. Кольца, гришь, височные были, какие, на сколь лопастей?
   - Три шарика ажурных было, у меня не получились такие.
   Матуня кивнула.
   - Не далось, значит, эта сила не всем даётся, значит, тебе и знать о ней нельзя. А кольца... Там же видел?
   - Да.
   - Только такие, али ещё?
   - Были ещё, не помню всех.
   И новый кивок в напряжённой тишине.
   - Три лопасти - это полешане, издревле они их носят, пять лопастей - дреговичей знак, а семь - криушане. А узоры на лопастях спутал малость. На этом волошский узор сделал, а на соседнем словенский, не бывает та­кого. А это... - Матуня взяла в руки четвёртую пару колец, повертела, разглядывая, и покачала головой, - это, небось, сам придумал.
   - Да, - кивнул Гаор, - узор этот я видел, но не на кольце.
   - Ещё бы! - фыркнула Матуня. - Это ж мужской знак, мечик это, оберег воинский, его курешанке впору, грят, были там и бабы-воины, такая могла бы, и то навряд.
   Гаору казалось, что он не слушает, а всем телом впитывает слова Матуни, настолько они легко, не требуя сейчас ни пояснений, ни перево­да, укладывались в памяти. Нет, краешком сознания он понимал, что ему не один вечер лежать, разнося записи по заветным листам, мучительно соображая, как дуггурскими буквами записать нашенские слова и назва­ния, но сейчас...
   - А вятичских и радимичских чо ж не сделал? Не видел? - Матуня вздохнула и покачала головой, - были склавины на двенадцать племён на­родом, да в каждом племени двенадцать родов, а осталось нас... даже и не помним всех...
   В столовой стояла звенящая от общего напряжения, но не тяжелая тишина. Матуня бережно положила на стол кольца, провела ладонью над ожерельем, будто погладила, не касаясь, и повернулась к Гаору. И он, сам не понимая почему, но словно какая-то сила с необидной властностью подтолкнула его, опустился перед Матуней на одно колено, как в Храме перед Огнём. Матуня спо­койно, будто так и надо, взяла его голову в обе руки и, слегка притя­нув к себе, поцеловала в лоб, вернее, прижалась губами как раз к прик­рытому волосами клейму. Гаор почувствовал, что на глаза наворачиваются слёзы, и зажмурился.
   Он не знал, сколько простоял так, но вдруг тишина звонко лопнула, начался шум и смех. На нём висли и его целовали девчонки, Мать властно разгоняла всех по местам, пока каша совсем не застыла, мужчины били его по плечам и спине. И начался праздник, настоящий праздник, потому что Солнце - Огонь Небесный, ещё и Золотой князь, муж Матери Земли, а зна­чит, это его праздник.
   Куда матери убрали грибатку, Гаор не заметил и предусмотрительно не интересовался, а вот шпильки, кольца и колечки раздали с шумным спором о том, чей когда черёд. Спорили так яростно, что мужики за сво­им столом обхохотались. Хотя столы неожиданно для Гаора перемешались, женщины и девчонки со своими мисками и кружками втискивались за мужской стол, а многие мужчины и парни ушли к женскому.
   - Ну, Рыжий, готовься, - Старший через стол подмигнул Гаору. - Ща тебя благодарить начнут.
   - А я не против, - ответно засмеялся Гаор.
   - Тады пошли, - ткнула его локтем в бок неизвестно когда втиснув­шаяся между ним и Зайчей Чалуша, гордо потряхивая вплетёнными в пряди у висков пятилопастными кольцами.
   - Доем, и пойдём, - ответил Гаор, позволяя Чалуше пересесть с табу­рета на своё колено.
   - И верно, - кивнула Мать, - пока мужик голодный, толку от него ни­какого.
   - А сытый он спать завалится, я уж знаю, - отозвалась сидевшая рядом с Юрилой Веснянка.
   - У меня не заснёт, - пообещала Чалуша.
   Хохот, подначки, солёные до румянца на щеках шутки... Гаор никак не ждал, что задуманное так обернётся, но... но раз хорошо, то о чем ещё думать?
   Дверь в надзирательскую плотно закрыта, а решётки на спальнях не задвинуты, новогодняя ночь - ночь без отбоя. Какой на хрен отбой, ког­да не было ещё такого, чтоб не каждой, а всем подарки достались! Потом долго смеялись, что работал Рыжий, а благодарили всех мужиков, всех и каждого, да от души. Ну так на то и праздник... Правда, кружка, пачка соли и ложка были наготове, мало ли что, но чего о сволочах думать.
   Свет всё-таки выключили, но по ощущению Гаора далеко за полночь, когда давным-давно миновал новогодний рубеж. И, вытягиваясь под одеялом с блаженной ломотой во всём теле, он подумал, что вот третий новый год у него здесь и все непохожие, каждый наособицу, а... додумать он не успел, проваливаясь в мягкую темноту сна под сопение, храп и кряхтение ночной спальни.
   И, как ему показалось, тут же проснулся. Рядом с ним кто-то ле­жал, и маленькая приятно прохладная ладошка гладила его по голове, пе­ребирая кудри. Так втиснуться на узкую койку могла только девчонка, и... он догадывается, кто это. Но обычного раздражения это почему-то не вызвало. Гаор осторожно, чтобы не столкнуть гостью, повернулся на­бок лицом к ней, и она готовно нырнула под одеяло к нему, прижалась всем телом.
   - Дубравка, ты?
   - Ага, - вздохнула она. - Ты не гони меня, Рыжий, я тебя ещё с ког­да хочу.
   - Я не гоню.
   - Ты не смотри, что я маленькая, я...
   Он мягко закрыл ей рот своими губами, не желая ничего слышать сейчас.
   Она прижималась к нему, оплетая его руками и ногами. И он, помня о спящем внизу Полоше и потому стараясь не слишком трясти койку, не толкал, а качал её и почему-то снова ощущал то же пронзительное чувство полёта, как тогда на холодных перилах, а на губах странный горьковато приятный вкус, нет, запах надкушенной весенней ветки. Волосы Дубравки, тонкие и мягкие, невесомо и невыразимо приятно скользи­ли в его пальцах. Третий год уже пошёл, а он всякий раз, обнимая жен­щину и запуская пальцы в её распущенные волосы, заново удивляется это­му.
   Он не понимал и не хотел понимать, чего он так долго ждал, почему отказывал Дубравке, что останавливало его, но твердо знал, что всё бы­ло правильно, что именно сегодня и именно так лучше всего. И как дока­зательство его правоты не было привычного, но всё равно пугающего краткого беспамятства, а была приятная опустошённость. И не он, а она спит, приникнув к его груди, а он лежит рядом, впервые ощущая себя сильнее, но не победителем, нет, а... ну да, она же не враг ему и не противник, которому он должен что-то доказывать. И он не взял, а дал, поделился... и... и да, да, только сейчас он ощутил себя по-настоящему мужчиной. Хотя знает всё с пятнадцати лет, да нет, знал он ещё раньше, в училище об этом трепали в уборной и в ночной казарме с первого класса. Огонь Великий, сколько ж грязи они вываливали друг другу, хвастаясь тем, чего не было и не могло ещё быть. А потом... грязи хва­тало, нахлебался досыта, до отвращения. "Для армейских все женщины шлюхи". Да, а другие нам и не встречаются. Не положены нам другие. А за сколько они продаются? За деньги, за брачный контракт... Мужчина берёт женщину, а женщина покоряется. И как же обделяют себя... беру­щие. И всё равно берёшь то, что тебе положено, как ни выбирай, как ни привередничай, но в офицерский бордель тебя не пустят, выбирай из предназначенного солдатам. Паёк, табельное имущество. Как получил, так и сдал в цейхгауз, так что...
   Дубравка, вздохнув, потёрлась щекой о его грудь, и Гаор осторожно подвинулся, высвобождая затёкшую руку. Такого с ним давно, да очень давно не было. В последний раз он вот так спал, а рядом с ним спала женщина - это, да, Ясельга, перед самым их разрывом. А с утра они глу­пейшим образом поссорились из-за какой-то чепухи, и он ушёл, хлопнув дверью, а когда вечером вернулся, ни Ясельги, ни её вещичек не было. А потом был месяц случайных необязательных встреч, но к себе он никого не водил, оставаясь ночевать у них или в тех крохотных квартирках-ком­натках, что снимаются на ночь, а то и на период, а потом было то утро в редакции... и всё кончилось... А те девчонки... шлюхи не шлюхи... а с кем ещё иметь дело ветерану-сержанту с уполовиненной отцовскими стараниями пенсией и случайными заработками? К тем девчонкам он никаких претензий не имел и не имеет: они честно договаривались, и каждая сто­рона соблюдала условия договора. Да, в армии с этим просто. На граж­данке тоже. Заводить семью... а зачем? "Зачем жениться, когда можно так договориться?" - расхожая горькая, как сейчас понимает, шутка.
   Он засыпал медленно и спокойно как уплывал по реке, по рукаву Валсы, твёрдо зная, что вода сама пронесёт его мимо минных полей и вражеских засад... Мать-Вода, ты неси меня...
  
   День за днём, от вечера до вечера, от выдачи до выдачи...
   К рабо­те, занятиям с Махоткой и другими парнями - кто сам захотел, а кого и загнали учебу другие мужчины, чтоб мальцы могли и по-умственному рабо­тать - гимнастике, трёпу в умывалке и шахматам прибавились разговоры с Матуней. Иногда после ужина на выходе из столовой она кивала Гаору, и он, забежав к себе в спальню взять узелок с задельем, шёл к ней в её кладовку, устраивался сбоку от её стола и слушал, расспрашивал сам и отвечал на её вопросы. А потом, лёжа в постели открывал папку и вносил новые записи.
   Он уже знал, что были склавины, двенадцать племён, Матуня назвала ему восемь, от остальных и памяти уже не осталось, а сейчас живы четы­ре: криушане-кривичи, волошане-волохи, полешане и дреговичи, а куре­шан, вятичей, радимичей и словен выбили. Кривичи - от Кривеня, лесного владыки, их потому ещё лесовиками зовут, лучше них никто леса не зна­ет, они его родом-кровью своей понимают. Полешане - полевики, испокон веков землю пахали, хлеб растили. Дреговичи, те по дрягвам, болотам то есть живут, а волохи... а кто теперь знает? Зовутся так, а почему? И не помнит уже никто. И он уже догадывался, что и Волох, и Полоша прозываются так по своим племенам, хоть так сохраняя память о родине - роде своём.
   - Сейчас-то намешали нас, - Матуня быстро и ловко зашивает трико­тажную фуфайку, подцепляя спустившиеся петли. - Не то, что в посёлке, в роде, да ж в семье одной кого только не встретишь. Бывало ча, привезут мужиков, "коршун" их вытряхнет и уедет, а там управляющий их по избам разведёт, назначит, кому где жить.
   - А "коршун", Матуня, это что?
   - А машина это, серая, на торги в таких увозят.
   - Понятно, - кивает Гаор, скручивая проволочки в двухцветный при­чудливый цветок.
   Значит не "чёрный ворон", а "серый коршун", понятно.
   В кладовку то и дело вваливаются желающие обменять сношенное или порванное, просто в чём-то нуждающиеся, иногда присоединяются к разго­вору, вспоминая что-то своё, иногда уходят почти сразу. И ни разу ник­то не спросил, не задал ему самого простого и естественного вопроса: а зачем это тебе? И что бы он ответил?
   Многое рассказывал за шахматами и Ворон. Не о себе, здесь только скупые обмолвки, по которым еле-еле можно догадаться о какой-то афере с финансами и классической "подставке", когда исполнитель, сам-то ни­чего не знавший и потому ничего не выгадавший, ответил за всех и всё, расплатился клеймом и ошейником за чью-то роскошь. Обычное дело. На фронте тоже солдатская задница за всё отвечает. А вот пришлось Во­рону работать в Амроксе и других не менее страшных местах, и потому тот знал то, о чём остальные в лучшем случае догадывались. Рабство действительно оказывалось выгодным, а злоба надзирателей и замалчивание прошлого склавинов были равно необходимы для бесперебойного функциони­рования этой системы. Как и деление дуггуров на наследников, младших и бастардов, высокородных, низкородных и безродных, чистокровных и полукровок. И спецура - не просто скопище са­дистов, а инструмент для решения опять же экономических задач. И какую роль в этом играет генерал спецвойск Яржанг Юрденал? И какую роль го­товил ему, своему бастарду? Как бы ему не пришлось радоваться, что те­перь генералу до него не дотянуться. Рабское ведомство не позволит.
   - Ищи, кому выгодно, - Ворон делает очередной ход, выслушивает от­веет, наконец, справившегося с задачей Салаги, на мгновение вскидывает блестящие жгуче чёрные глаза и снова занят только доской и позицией, хотя даже Гаор видит уже свой проигрыш, - везде, где не можешь сразу понять или не уверен, задавай этот вопрос. Тогда найдёшь правильное решение. Воюют, пока выгодно, и подписывают мир, когда убытки превышают доходы. И так везде и всегда.
   Он не спорит, и ощущая, и понимая правоту Ворона.
  
   День за днём, вечер за вечером, выдача за выдачей...
   Кого-то уво­зят на торги и вместо них привозят новых, зачем, почему этот, а не тот? Продали только недавно, на его памяти, купленного Громка, а вместо него привезли Медка, тоже мальца, тоже прямо из посёлка, тоже неграмотного. Почему? А почему не продают Тукмана, которого ни к какому делу не приспособишь, и если бы Тарпан с остальными не прикрывали дурачка, то огребал бы Тукман по двадцать пять "горячих" каждый день и не по разу. Сторраму выгодно? Наверняка так, но чем? Гаору надо это понять, обязательно надо. Чтобы знать, как обезопасить себя. Единственная его опасность - это быть проданным, и единственное спасение - это оста­ваться выгодным для Сторрама. Но, поди, угадай... А значит, бойся - не бойся, а живи, как получается. И не думай о том, чего изменить не мо­жешь.
   Иногда он возил в легковушке Сторрама или Гархема, но чаще ездил за товаром, или отвозил на филиалы излишки и незначительный брак из главного комплекса. Иные поездки занимали весь день: выезжал до общего подъёма и возвращался к отбою, а то и ночевал на каком-нибудь из фили­алов.
   Хозяйство у Сторрама оказалось обширным и весьма, как Гаор случайно уз­нал, разнообразным. Так вдруг он попал в загородное и совсем не торговое хозяйство. Огромный фруктовый сад, парники, теплицы, и тут же пруды, в которых разводят рыбу, на вывеске имени Сторрама не было, там значилась какая-то безымянная компания, но держался Сторрам хозяином, и все местные на него так и смотрели...
   В другой раз Гаор оказался не где-нибудь, а на таможенном терми­нале. Правда, туда он приехал не один, а с Гархемом. И с удивлением увидел, как юлил перед Гархемом местный начальник, чуть ли не сам гру­зивший в его трейлер коробки без этикеток. Это ж кем раньше был Гар­хем? Что толстый, вальяжно сытый подполковник таможенной службы сразу усох, подтянулся, руки по швам, на морде преданный ужас, а обраще­ние... не армейское: "Командир", а тюремное: "Начальник". Звания у Гархема, выходит, нет, а выправ­ка есть. И пистолет в кармане. И каких же войск полковник сам Сторрам? Ох, и можно было бы...
   "Стоп, журналюга, отвали, пока задница цела", - уговаривал он сам себя. И предусмотрительно делал каменную морду и молчал об увиденном в спальне и в умывалке. Хоть стукачей и нет, а сам себя береги.
   Его выездной комбез давно утерял ненадёванный вид и даже в стирке уже не раз побывал. Махотка вполне прилично знает правила и знаки, жаль, нельзя ему пробную в городе устроить. Парни, кого он учит чтению и счёту, грамоту тоже усвоили. Ни "горячих", ни "по мягкому" он уже с месяц не получал. А в одной из поездок ему сказочно повезло: застрял в проб­ке и увидел, как между машинами ветер мотает выброшенную кем-то газе­ту. Гаор приоткрыл дверцу и, улучив момент, вдёрнул трофей в кабину. И как же он гнал потом трейлер, ставя его на поворотах на два колеса, но выгадал целых десять долей, загнал машину в тупик и стал читать. Смар­гивая набегавшие на глаза слёзы, он читал о каких-то актрисульках с кем-то пере- или недо-спавших, об открытии нового ночного клуба с "пикантными зрелищами" и про "первый бокал вина бесплатно", о чьих-то сексуальных проблемах, и густо замешанную на нецензурщине статью об отк­рытиях в сексопатологии. Да... Огонь Великий, да по хре­ну ему сейчас всё, он читает!
   Дочитав до конца, Гаор скомкал газету и выкинул её в приоткрытое окно: на въезде всё равно обыщут. Хрен с ними, своё он взял!

* * *

21.05. - 4.06.2002; 28.07.2010


Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"