- Вы хотите сказать, что история учит только правилам хорошего тона, и все?
- Поверьте, этого не мало.
(Из разговора с академиком Чемезовым)
-Поехали, братишка, в Москву, вот прямо завтра, давай и поедем. В достойный кабак какой сходим. Хоть, наконец, цивилизованной пищи поедим, а то у меня от этих чебуреков собачачьих бурчание в животе неукротимое. Помнишь жаркое из барашка на Якиманке? А уху по-суворовски в "Национале" - помнишь?
Уху по-суворовски я помнил. Мы тогда сидели с Шурой Пригодой - это он сейчас меня уговаривал - в ресторане, и ждали свой заказ. Мне приспичило в туалет. Сделав дело, я вымыл руки и стал искать глазами по стене бумажные полотенца. Полотенец не было. Тут сзади раздалось деликатное покашливание. Строгий мужчина с плотно сжатыми, волевыми
губами значительно смотрел мне в глаза. На его левой руке был одет большущий рулон, видимо, выпускаемый по спецзаказу, полотенец. Правая рука с широкой, как совковая лопата,
ладонью была протянута ко мне и сомненью места не оставляла. "Сколько же давать?" - растеряно думал я. Я представил, что сыплю на эту ладонь нищенскую мелочь, и тогда плотные офицерские губы разжимаются, и я слышу суровое: "Молодой человек, Что за безобразное поведение? Кто были ваши учителя? Разве вы не знаете, что в России давать "по-маленькому" - это унижать честь и достоинство вашего визави?"
Я полез в карман, нащупал купюру и, надеясь, что это не "десятка", положил ее на ладонь.
Купюра была с достоинством принята, и я облегченно понял, что попал в правила этикета.
- А разварную говядину с молодой картошечкой? - продолжал напоминать Шура.
- Да найдешь ли теперь в Москве разварную говядину? У них там, слыхать, санкции. Оскудели, поди-ка, все. Закажешь говядинки, а тебе корову столетнюю притащат.
Воспоминания о разварной говядине были приятными. Отведали мы ее в старинном московском ресторане. Мы тогда выбирали, что бы заказать, и тут официант, склонившись к моему уху, доверительно шепнул: " Михал Михалыч сегодня разварную говядину приготовлял, лично". Не совсем понимая, что делают голодные посетители в таком случае, но угадывая, мы заказали две порции. Говядина была хороша. Она не разваливалась на отдельные волокна, жевалась легко, как эстрадная песня, - это была высокая кухня, что и говорить. Когда мы доедали говядину, в зале раздались сначала разрозненные, а потом усиливающиеся, переходящие в овацию, каких и в операх не бывает, аплодисменты. Я вначале подумал, что аплодируют нам. Людям нравится наблюдать за тем, как мы едим. Шура своей манерой напоминает несколько фугу Баха, я же похож на "Турецкий марш" Моцарта. Но мы отлично гармонируем. Привстав, я оглянулся. У дверей кухни стоял невысокий, важный как кот, человек и со сдержанной гордостью кланялся публике. Это был сам маэстро. Михал Михалыч. Мы присоединились к аплодирующим, а Шура даже встал и крикнул: "Браво!" Если нам когда-нибудь доведется жить в Милане, я знаю, кем он будет в театре "Ла Скало".
Шура был прав. Нам нужно было съездить в Москву. И не только ради говядинки. Убогий наш магазинчик, торгующий разным компьютерным хламом, давно требовал ходового, чтоб возбужденный народ быстро начал отдавать нам лишние деньги, товара. Недавно к Шуре обращался, какой-то шустрячок - боровичок, предлагал партию "прикольной" аппаратуры. Шура выяснил, что товар придет из Москвы, а там этими делами рулит некая Алла Моисеевна Волкова. "Всегда договаривайся только с первым лицом", - так учил нас старый жулик Альберт Карлович. Он делал "бабки" еще при "советах" - мудрый и правильный человек. Надо было ехать и встречаться. Но это Шуре, - директор - то он, а мне что - опять просто болтаться с ним по офисам и складам "за компанию?"
Но Шура на деловые встречи всегда брал меня. У него разговор всегда заклинивало на мелочах - цена, сроки, оплата. Потом мне частенько говорили наши партнеры: "Что это твой товарищ ведет себя по-жлобски, чего он при первой встрече сразу за горло хватает?"
У меня же как-то само собою выходило, поговорить с человеком о горных лыжах, о яхтах,
о грибах. О яхтах, впрочем, я больше знаю со слов Петра Борисовича. Он, кстати, построил себе яхту и ушел в море. Так что и не знаю - жив ли.
- Ладно, съездить можно. Набраться столичного лоска. Но у меня условие - селимся только в центре. Если мест нет, я тут же улетаю обратно. Идет?
- Не вопрос. Пусть поэты по окраинам бродят. Поселимся в центре.
И мы поехали. Мы не взяли с собой ничего, кроме паспортов, Шуриного планшетика и банковской карточки, на которой лежал свеженький кредит под Шурину квартиру - мы решили играть "ва-банк". "Зубные щетки купим в аптеке, - решили мы, - чего надсаживаться?"
Москва была в это лето жаркой, как Турция. Люди шарахались по проспектам без тени и тихо изнывали. Во всех встречаемых взглядах читалось: "Мы-то обречены жить в этом кошмаре, а ты-то чего приперся?" Я плохо переношу жару и тоже стал слабеть, особенно, когда нам отказали в пятой по счету гостинице. Это позор - не иметь номеров эконом класса в центре.
- Придется Женьке Горвицу звонить, - озабоченно сказал Шура. Женька, наш старый друган, работал ведущим хирургом в одной из косметологических клиник столицы - он мог все.
Он даже был уже трижды женат - не то что мы, соплежуи.
- Ждите, сейчас приеду, - сказал он, выслушав про нашу беду.
Солнце пекло немилосердно. Я был готов согласиться на любую конюшню, лишь бы с душем и зло посмотрел на Шуру - он уже начинал немного сутулиться.
Мы встретились на "Кутузовском", недалеко от жуткого металлического истукана - мне кажется, пока москвичи его не спилят, в этом городе не будет покоя.
- Что же вы прилетели, когда у нас тут саммит? Следить надо за политикой, - сказал после приветствий и рукопожатий Женька, - где я вас в центре поселю?
Действительно, не следим за политикой, вот и негде в Москве притулиться.
- Разве в "Шератоне" попробовать? - продолжал Женька, - у меня там главный инженер - клиент. У них был маленький номер. Для персонала.
Он позвонил, поговорил, отойдя в сторону, посмеялся и вернулся к нам.
- Сейчас едете в "Шератон", вас там ждут. Скажете, что вы хирурги с Урала, приехали делать
одну сложную операцию. Всего на сутки. Сделаете и сразу уедете. Если, конечно, спросят.
Больше ничего не говорите и ведите себя деликатно, как врачи. Ты, Шура, когда с женщинами разговаривать будешь, не на коленки им смотри, а в глаза. А ты, Толик, убери это выражение с лица, а то все кажется, что хочешь сказать: "Опять мы с вами в г...но наступили".
- Почему с Урала? - спросил Шура.
- Ну, скажите: из Нью-Йорка.
Мы переглянулись.
- Нет, лучше уж с Урала. Кто в такую глупость поверит, что в Москву из Нью-Йорка врачи прилетели.
В "Шератоне" нас попросили немного подождать. Мы прошлись по громадному, торжественному, как тронный зал, вестибюлю и сели в мягкие, дремотные кресла напротив маленького бара. К нам подошла официантка с внимательным лицом первокурсницы.
- Кофе, пожалуйста, - заказал Шура со сдержанным мужеством в голосе, он вновь обретал уверенность, - и принесите, если найдется, бумажный вариант "Файнэншл Таймс". Мой планшет разрядился.
Я одобрительно кивнул ему. Он держался молодцом и, главное, избегал смотреть на коленки официантки. Ему это трудно.
Кофе и ветхая британская газета были принесены. Шурша листами на все тихое, как церковь, помещение бара, Шура привлекал к нам внимание прочих посетителей.
Кто-то встал с места и, изогнув шею, стал смотреть в нашу сторону.
Я со стуком поставил кофейную чашку на столик.
- А я тебе говорил, не сдавать сейчас, а немного подождать!
Накануне, от полного безденежья мы сдали в приемный пункт огромную, как колесо "КАМАЗа", катушку медной проволоки.
Я лично притащил эту катушку из демонтируемой лаборатории федерального университета,
когда их ректор на ученом совете объявил, что хватит, дескать, заниматься глупостями,
все равно ничего не получается, а результаты всех опытов можно скачать в интернете. Мне тогда позвонил хороший знакомый - Леня Чемезов и сказал: "Возьми что-нибудь на память об "альма-матер", а то профессура голодная каждый день с ножовками по металлу прибегает".
Я с досадой огляделся. За соседним столиком сидел приличный мужчина в костюме и сочувственно кивал мне головой.
- А нефть немного подорожала, - продолжал Шура на все кафе.
- Да, - задумчиво отметил я, - видимо, пришло время избавляться от акций.
Молодой человек, неотрывно смотревший на нас из глубины зала, ударил себя кулаком по лбу и, торопливо говоря с кем-то по телефону, пошел к выходу.
Наконец, нас поселили.
- Ну что, Сашка, сейчас примем душ - и обедать! - жизнерадостно сказал я, когда мы с Шурой ехали в лифте на седьмой этаж. В кабинке лифта с нами ехал улыбающийся гражданин в темных очках, похожий на слепого.
- Сашка любит манную кашку, - ни с того ни с сего произнес он.
- Ты видел? - сказал шепотом Шура, когда мы подходили к номеру, - слепой - это агент ФСБ. Их тут из-за саммита - хоть пруд пруди. Держи ухо востро - кто бы чего ни спрашивал, мы - врачи.
Шура в каждом увечном видит агента ФСБ. По его мнению, эта служба переполнена калеками всех сортов.
Приняв душ, мы спустились в ресторан. Он был полон народу за исключением маленького
подиума рядом с пальмами. Там стояло штук десять совершенно пустых столиков.
- Смотри-ка, стесняются люди наверху сидеть, - удивленно заметил Шура, - но мы-то умеем столовыми ножами пользоваться. Нам-то чего стесняться?
Мы заняли столик возле окна и стали ждать официанта. Время тянулось, животы урчали, а официант все не подходил.
- Это "Шератон" или хинкальня придорожная? - злился я, - может, у них "шведский стол"?
Из-за столика, за которым сидело четверо грустных мужчин, - я еще подумал тогда, может,
у них поминки товарища, - встал и подошел к нам симпатичный юноша.
- Вы приезжие? - спросил он с легким акцентом.
Шура важно наклонил голову.
- Тогда вы не знаете. За этим столом всегда сидит Низо. Вам лучше пересесть.
Я осмотрел зал. Пересесть было некуда.
- Знаешь что, скажи Низо, что мы очень хотим есть, - сказал я ласковым, "врачебным" голосом (в это время в зале вдруг возникла гробовая тишина), - у нас завтра очень сложная операция. Мы - хирурги с Урала. Мы и прилетели на сутки, так что долго столик занимать не будем. Вырежем, что надо - и домой.
Парень отшатнулся от меня чуть ли не на метр, побледнел и пошел к своим товарищам. "Что ж ты так хирургов боишься? Чай, не зубные врачи", - подумал я.
Эта четверка, что сидела на поминках, уставилась на нас в каком-то изумлении. Некоторые из обедающих встали, не закончив трапезы, и быстро пошли к выходу.
- Похоже, здесь неважно готовят, - отметил Шура.
Наконец, подошел совершенно больной официант. Он беспрерывно потел и чуть в обморок не падал. Шура строгим голосом продиктовал заказ, а потом добавил:
- Вас тут, похоже, всех лечить нужно. Время будет - займусь.
- Отлично, Шура, ты, как настоящий врач, - шепнул я ему.
Официант пошел от нас как-то зигзагами, повторяя при этом: "Сегодня же уволюсь".
В это время в зал вошел солидно одетый мужчина лет пятидесяти в сопровождении двух верзил. Поговорив о чем-то с этой скорбной четверкой, он один подошел к нам.
- Я присяду? - спросил он и присел без разрешения. Он был чем-то насторожен и внимательно нас разглядывал. "Что бы ни спрашивали - ты хирург", - звучал у меня в голове голос Женьки.
- Значит, с Урала? Я сидел на Урале.
Я пытался вспомнить что-нибудь об Урале, но кроме фразы классика, что Екатеринбург - это город без прошлого, ничего на ум не приходило.
- Урал - кузница кадров, - важно молвил Шура. Иногда он говорит по существу.
- Да, там много профессионалов.
Мы все трое улыбнулись и покивали головами.
- Люди сказали, вы приехали без вещей. Где же ваши инструменты? - задал мужчина вопрос.
"И что ты пристал? - думал я, - начнет сейчас про операции расспрашивать, расколет нас. И
выселят, как пить дать".
- Я не люблю все эти нововведения - лазеры, телекамеры. Я привык работать по-старинке -
скальпелем.
Глаза у мужчины сузились.
- Уважаю, - медленно произнес он, - скальпель - это старая школа.
Мы помолчали.
- Давайте на чистоту, - вдруг сказал он решительно, - ваш клиент - это не я?
"Женька Горвиц работает в косметологии, значит, и мы хирурги пластические", - подумал я.
С минуту я "профессионально" рассматривал его лицо.
- Нет, не вы. Наш клиент гораздо страшнее.
Мужчина с облегчением захохотал. Всю его настороженность сдуло,
- Отдыхайте и будьте как дома. Если что-то надо, скажите, Низо велел. Все будет самое лучшее.
Он встал, сделал знак ожидающим его мужчинам, и вся группа двинулась к выходу.
- А все-таки, кто? - крикнул мне Низо из конца зала. Я строго покачал головой:
- Врачебная тайна.
Он опять захохотал, и вся их компания ушла, наконец, а мы с Шурой, выпив по рюмке ледяной водки, занялись рыбой.
Вернулись мы в номер уже поздно и были вполне довольны вечером.
- Знаешь, - сказал Шура, делая могучий глоток из бутылки, - не идет у меня из головы этот слепой. Может, пока мы в кабаке сидели, у нас в номере "жучков" понатыкали. Надо бы проверить.
Что поделаешь, в последнее время у моего друга мания - за ним следят. Его это беспокоит. Откуда эта застенчивость у взрослого человека - не пойму.
Он опять отхлебнул, взял столовый нож и выковырнул им паркетную планку.
- Толян, я был прав! Тут куча разных проводов.
- Так руби, - отозвался я, блаженно потягиваясь на кровати.
- Чем рубить-то? Разве "розочку" сделать?
Шура величественно, напоминая мне героя "Илиады", разбил бутылку о мраморный умывальник, встал на колени и с размаху всадил острый, как лезвие гильотины, обломок стекла в сплетение проводов. Раздался резкий хлопок, как от новогодней петарды.
В "Шератоне" погас свет.
Я лежал, убаюкиваемый волшебным сумраком летней ночи, не обращая внимания на деловитое бормотание Шуры - он продолжал вскрывать пол. Временами слышалось: "Ах ты, собака собачья" или "а если - по зубам?" Но это не мешало. Я вспоминал Альберта Карловича, который, выслушав наш с Шурой план, сформулировал второе правило бизнеса:
"Блеф имеет свои границы". План наш возник перед самой посадкой в самолет под впечатлением от передачи, где сообщалось об аресте сразу двух чиновников, обвиняемых в нецелевом использовании средств.
- Не держим мы с тобой, Толик, нос по ветру, - сказал мне тогда Шура, - все расторопные люди сейчас уводят деньги из государства, и только мы, как дебилы, ковыряемся в носу и узнаем об этом по телевизору.
План был прост, изящен и свеж. Как "представители" руководства крупнейшего торгового холдинга "Экоребус", мы заключаем договор о намерениях с этой Аллой Моисеевной. Но на третью фирму - дочернюю. Затем, вооруженные уже нужной бумажкой, заключаем такой же договор с "Экоребусом". Потом идем к правильному чиновнику, искренне болеющему за развитие малого бизнеса, с криком: "Даешь новые рабочие места!", берем кредит, переводим деньги за рубеж и... Дальше Шура начинал дико хохотать, дальше думать уже было глупо.
- Может, и проканает, - сказал нам Альберт Карлович по телефону, - чиновники - хороший трамплин для бизнеса. В среднем, на каждого, готовящегося "присесть", чиновника приходится десяток бизнесменов, упрочивших свое материальное состояние. Но в любом деле нужна реклама. Я-то человек из прошлого. В мою молодость брильянты на домашние тапочки не нашивали. А вы, если хотите вести дела с серьезными людьми, должны усвоить их манеру поведения. Жить в лучших отелях, кушать в ресторанах "первой руки", ездить на чем-то приличном. Хотя бы на "Ламборгини".
Условия были не обременительны. Выполнять нам их было настолько присуще, что закрадывались нехорошие предположения о нашем рождении. Невольно вспоминался старик Рабле. Возможно, в наших с Шурой жилах тоже текла олигархическая кровь.
Нас переполняла радость от ощущения: "Вот, наконец, настоящее дело". Прежний план был с презрением отвергнут, как "дешевка".
"Завтра позвоним Якушеву, и он подкатит нужную тачку. На час всего. Нужно только сказать, чтобы шофер был китаец. Шоферы китайцы хорошо смотрятся, - думал я, - а эту ночь побудем "врачами"".
Мы не хотели никого беспокоить. Сделаем свои дела и, "по-тихому", свалим из Москвы.
В дверь номера постучали. "Ага, это электрики заявились. Вот работенка-то идиотская, нет им покоя ни днем, ни ночью". Я встал, завернулся в одеяло, на манер римского патриция, и отпер дверь.
Электриков было двое. Суховато сложенные, в неприметной одежонке. "Жилится дирекция
спецовки парням выдать. Смех, а не отель", - подумал я, пытаясь разглядеть их лица. Но скудного аварийного освещения хватало только на то, чтобы оценивать силуэты.
- Что же стоим, как не родные? - сказал я, жестом приглашая электриков зайти в номер.
Мы зашли и встали. Я - спиной к окну, они - по центру номера. Все молчали.
- Так мы будем работать сегодня, или у вас с ручонками непорядок? - задал я ехидный вопрос. Эти двое, как вошли, не вынимали рук из карманов. Я слышал, некоторые виды экземы, делают людей крайне застенчивыми.
- Это вы приезжие хирурги? - наконец, спросил меня один из них. Черт знает, какой - левый или правый - они были как близнецы.
"Что за хамство! - внутри меня разом вскипело десяток эмоций, - эти электрики мало того, что приперлись ночью, так еще нагло интересуются профессией клиента!"
Я поправил тогу на груди и хотел выдать им что-нибудь парламентское. Но из всех парламентских речей в голове крутилось: "Доколе, Катилина, ты будешь испытывать терпение наше?"
- Да, - сердито ответил я, - и завтра у нас очень ответственная операция. Так что, нельзя ли побыстрее начинать то, за чем вы пришли. Я бы хотел вздремнуть перед работой.
Электрики переглянулись.
- Что это за "операция"? Нашему руководству о ней ничего не известно.
"Они что, спятили тут все? Какое дело руководству отеля до пластической хирургии?" - мысли мои, успокаиваясь, потекли привычным руслом. Руслом хороших манер. Этим парням никто не давал урока. Что ж, этим человеком буду я.
- Ваше руководство, смеет знать только то, что сообщит ему его руководство. А мы, простые
работяги - "работяги - очень точное слово", - подумал я удовлетворенно, - готовые в любой момент вырезать злокачественную опухоль... "Остановись, ты идешь в дебри", - шепнул мне внутренний голос.
- Мы дышим одним воздухом с президентом! Нам на ваше руководство на...ть с высокой колокольни! - закончил я воспитание электриков. Они, однако, не уходили.
- Вас было двое, где же второй? - поинтересовался электрик.
"Бесполезно прививать культурные манеры там, где просят инструкций", - грустно отметил я.
- Я тут, ку-ку, - раздался из-за спин электриков пьяно-добродушный голос Шуры. Он вылез из шкафа.
- Не оборачивайтесь! - воскликнул я предостерегающе. Шура выглядел не совсем как врач.
- Спрячься, маньяк паркетный, - я виновато покивал электрикам, - вы уж простите, мой товарищ сейчас с ножиком балуется. Вам лучше уйти - видеть этот ужас и мне уже невмоготу.
Светя в сумраке двумя парами белых ладоней, поднятых на уровень плеч, электрики стали пятится к двери.
"Насмотрелись парни западных "боевиков", переняли повадки киношных злодеев. Как им это мешает, наверное, в их простой, но нелегкой работе", - думал я, запирая за ними дверь номера.
- Шура, - позвал я компаньона, начиная одеваться, - оторвись на минутку. Сейчас приходили местные электрики, хотели чинить проводку, но я их вежливо "отшил". Я думаю, скоро припрется и дирекция отеля. Не поспать нам сегодня.
Шура вынырнул из шкафа, отряхнул с брюк щепки и выглянул в коридор.
- Толик, там, прямо, толпа. Пять, нет, шесть человек.
Через коридор было не уйти. Я подошел к узенькому горизонтальному окошку и открыл его.
Улегшись на живот, я высунулся наружу. Седьмой этаж - не спрыгнешь. И тут, справа, я увидел тоненький тросик, тянущийся с крыши на землю. На земле стоял парень, мойщик окон, и собирал свои причиндалы.
- Дружище, - крикнул я ему, - придержи-ка шкот, а то лифты не работают.
Парень кивнул. Я обмотал ладонь полотенцем, обвил тросом ноги по-цирковому и заскользил вниз. Несколько секунд - и я стоял на земле.
- Ну, как? - крикнул Шура из окна.
- Неплохо, - отозвался я, - тут значительно менее спертый воздух. Надо было раньше уходить.
Мы стояли и думали, куда бы податься - нам нужно было элементарно побриться и вычистить зубы.
- Может, на вокзал? - предложил я.
- Только не на Белорусский!
С Белорусским вокзалом у Шуры связаны неприятные воспоминания.
Мы тогда ждали поезда. Я сидел, покойно сложив ноги на нашу сумку с вещами, а Шура
торчал в туалете - он всегда тщательно следит за своей внешностью.
- Толик, Перепелкин! - услышал я его встревоженный оклик. Я оглянулся. Шура стоял в дверях туалета, лицо его было испугано.
- Ну, что еще?
- У меня "молнию" на джинсах заело. Я сейчас лопну - до того хочется. Придумай что-нибудь.
Моим ногам было так хорошо, что вставать не хотелось. Я огляделся. Рядом со мной сидел мужчина, видимо, тоже будущий пассажир, с красивой, пушистой бородой.
- Простите, мы раньше не встречались? Моя фамилия Перепелкин, - обратился я к нему.
Мужчина гордо посмотрел на меня.
- Моя фамилия Дворжак. Я приезжал в Москву на конференцию по правам человека, а теперь еду в Варшаву, - сказал он с едва приметным акцентом.
- Пан Дворжак, - сказал я со скорбью в голосе, - там, в туалете, мучается сочувствующий вам
человек. Он тоже борется за свое право, ему требуется помощь. Помогите ему, а я пока покараулю ваши вещи.
Лицо у Дворжака стало вдохновенным.
- Когда Дворжака просят помочь, - в эту минуту, честное слово, он был прекрасен, - Дворжак идет и помогает.
Он встал и скрылся за дверями туалета. Я сидел, смотрел на его сумки и думал, что было бы, если эти сумки были набиты долларами? Что бы тогда победило - нравственный закон, закопанный в глубинах подсознания или звездное небо Атлантики над моей головой.
- Толик! - раздался со стороны туалета жалобный голос Шуры.
- Что там еще? - я повернул голову.
- У этого бородатого козла...
- Моя фамилия - Дворжак, - напомнил мужчина.
- "Молнией" бороду защемило.
- Я хотел лишь разработать "молнию", - оправдывался Дворжак.
Они стояли в дверях туалета - Шура с истомой на лице и Дворжак. В полу присядку, обхватив Шурины ягодицы, с защемленной "молнией" бородой и нелепо вывернутым носом.
Одна ноздря плотно упиралась в пряжку ремня Шуриных штанов, другая была повернута ко мне, как дуло охотничьего ружья, и быстро дышала.
- Найди нам ножницы поскорее, я вот-вот обмочусь.
Где же взять ножницы? Мимо проходила приятная с виду женщина с двумя мальчиками, которые катили большой дорожный чемодан.
- Дама, дама, погодите секунду, да, это я вас позвал, - я быстрым шагом подошел к женщине.
- Ради Бога, простите, но не найдется ли у вас маникюрных ножниц?
- Найдутся, - отвечала женщина, роясь в сумочке, - а вам для чего?
- Мои друзья, - я жестом показал на открытую дверь туалета, в которой стояли сцепленные Шура и Дворжак, - никак не могут оторваться друг от друга. Придется отрезать у одного из них небольшую часть его украшения.
- Вы тут с ума все посходили? - как- то обалдело сказала женщина, - что это вам пришло в голову, заниматься такими делами в туалете на вокзале!
- Где же заниматься такими делами, - пораженно возразил я, - может, вы предложите моему другу заниматься этим делом на площади? Может, вы хотите, чтобы он нарушил федеральный закон?
- У меня маленькие дети, я не желаю больше видеть этот кошмар. Вот ножницы, можете забрать их.
Она пошла к выходу.
- Как будто маленькие дети не делают таких дел, - крикнул я ей в спину.
Мы собирались насладиться прогулкой по ночной Москве - эти прогулки бывают очень познавательны, как вдруг сбоку раздалось привычное:
- Стоим, граждане. Документы предъявим.
"Шура, - успел я шепнуть другу, - придется еще побыть врачами-косметологами".
- Ребята, - обратился я к патрульным - они были наши ровесники, - мы живем в этой гостинице и вышли просто подышать воздухом. У нас завтра сложная работа, мы хирурги с Урала. А все эти задержания, проверка личности - такая морока, вы же понимаете. Как мне потом пациенту в глаза смотреть?
Патрульные - три рослых парня - приподняли автоматы. Стало как-то неприятно. Один из них отошел в сторонку и стал говорить с кем-то по рации:
- Да, с Урала... говорят, хирурги... слушаюсь.
Он вернулся.
- Приказано здесь ждать.
Ничего не понимая, мы стояли и ждали. Я посмотрел на Шуру - лицо у него было печальным. У него значительно меньше приводов в полицию, и это, конечно, сказывается на душевном равновесии. Спустя минуты три, не больше, возле нас остановилась машина, из нее вышел седой мужчина в форме подполковника полиции и подошел к нам.
- Свободны, - сказал он, обращаясь к патрульным. Те гулко потопали в темноту свободы, а мы продолжали стоять под светом фонарей, почти арестованные.
- Я просто хотел посмотреть на вас, - сказал после долгой паузы подполковник, - у нас, из-за вашего приезда, в управлении переполох. Вы можете мне просто, по-человечески, сказать,
скажется ли на нас, простых полицейских, эта ваша косметическая операция?
"Думай, Толик, думай", - я пытался разгадать загадку, заданную подполковником - как увеличение объема груди у какой-нибудь московской дуры, влияет на полицию.
- Я думаю, - наконец, сказал я, - никак не скажется. Полиция - она же всегда нужна. Да, многие считают нашу полицию не симпатичной, но ход мыслей-то у нее правильный.
Я толкнул Шуру локтем - я уже иссякал. Шура прокашлялся и выдал сентенцию:
- Мы - врачи и полицейские - чем-то похожи. Сильные духом идут в полицию, чистые сердцем - во врачи, остальные, кому не повезло, идут в бизнес.
-Вы достаточно молоды для такого дела, - вновь заговорил подполковник, - вам приходилось делать что-то подобное раньше?
Откровенно врать всегда глупо, чтобы тебе верили, доля правды нужна.
- Честно говоря, нам - нет. Но у нас хороший педагог.
Я вспомнил Альберта Карловича, и подумал, а вдруг старика "раскололи", и подполковник знает о нашем с Шурой плане? Тогда - валить все на него, болтуна.
- И он приезжал в Москву с похожим заданием?
- Да, он много раз приезжал. И в девяносто первом и потом несколько раз.
Опять возникла пауза.
- Я вот часто думаю: декабристы - что заставило их выйти на площадь? Чего им не жилось?
Они ведь чинами повыше меня были.
Я опешил. Я не знал, что сказать - подполковник явно бредил.
- Как вы думаете, коллега, - обратился я к Шуре. Шура ответил просто и вкусно:
- Я думаю, чувство порядочности. Порядочные люди вышли на Сенатскую площадь, прочие,
мелкосерьки остались по ту сторону.
- Да, наверное, так, - сказал подполковник и добавил, - весь завтрашний день я буду в парадной форме.
Он развернулся, сел в машину и уехал. "Да хоть в трусах", - подумал я.
- Чтобы разговаривать с москвичами, нужно сойти с ума, - сказал я Шуре.
-Ну, так давай напьемся.
И мы поехали на "Божедомку" к великому, но не оцененному русскому художнику Пэпсу.
Из всех людей, принадлежащих миру искусства, художники - самые уважаемые. Перед всеми прочими - музыкантами, актерами, у художников есть неоспоримое преимущество. У них есть мастерская. Я долго размышлял, откуда у художников появляется
эта мастерская, и пришел к выводу, что сперва, неизвестно как, в нашей, необремененной
лишней жилплощадью стране, возникает мастерская, а уж потом в нее заселяется человек,
который и становится художником. Мастерская художника, как маленький музей, набита
тысячью любопытных безделушек, стены ее завешаны картинами, так, что и стен не видно -
а это очень ценно - не видеть стен. И потом, в мастерской можно собраться, попить чаю
или еще чего, послушать живых людей. Где вы теперь живых-то людей услышите?
Я был проездом в Москве и, чтобы не томиться на вокзале несколько часов, поехал "убивать время" к своему хорошему приятелю - и он сам, и все знакомые называли его Пэпс.
Пэпс работал сторожем в крохотном особнячке, на фасаде которого были прикручены две мраморные таблички, вырезанные в припадке вдохновения самим Пэпсом. Первая гласила, что особнячок - Дом купца Елдышкина, является памятником архитектуры, другая сообщала, что в доме находится музей этнографии Замоскворечья. Обе таблички лгали.
В подвале особнячка и была мастерская художника, а художником был Пэпс.
Спускаясь по гранитным ступенькам к низенькой и тяжелой двери в подвал, я посторонился, пропуская выходящую оттуда парочку. Толстенькая девушка с сердитым лицом дергала, вяло сопротивляющегося, высокого парня и быстро тараторила:
- На минуту нельзя отвернуться! На минуту! Зачем ты, Геняша, с Пэпсом этим "боярышник" пил? Завтра, значит, пиво пойдет. Нет, все, давай опять кодироваться будем.
Она поднялась мимо меня на тротуар, а парень на секунду задержался.
- Братан, зажигалка есть? - дыша ягодами, обратился он ко мне, Я полез в карман.
- Да сейчас поднимусь, что орешь-то! - крикнул он спутнице.