В старые времена мудрые люди говорили, что предназначение человека - возделывать землю или, говоря их языком, Божий Сад. Под "землей" они понимали весь материальный мир, под "возделыванием" - преобразование и сбережение.
Окажись эти люди в наши дни, поглядев на теперешний "рыночный коллектив", они бы сказали, что спилить десяток сосен, чтобы сделать себе шкафы - дело благое, тем более что десяток сосен человек может, да и обязан заново посадить. А вот спиливание гектаров - это зло, это какое-то нечеловеческое, "иноземное" разрушение.
Зло вдвойне страшное тем, что причиной его - желание "покушать".
Страшнее десятикратно, когда причина - блажь обладания "лакомством" - забавой.
Сжигание газа и угля для отопления городов, по их мнению, было бы оправдано тогда, когда города есть пристанища науки, промышленности и искусств, то есть, порождают новое-ценное. Если же жизнь в городе - это бегство от напряжения, бесконечная череда взаимных услуг и только видимость "пота" - такие города просто лишние в правильно устроенной жизни.
Лишние до отвращения, потому что развращающе легко удовлетворяют желание "покушать".
Лишние, как болезни, потому что перекладывают трату энергии ума и мышц, энергии "возделывания земли" на роботов-автоматов и роботов-гастербайтеров, предоставляя толпе "имеющей право голоса" сказочный досуг, а праздность - мать болезней. Речь не о насморке.
Этим старым мудрецам было бы очень трудно объяснить, что предназначение современного человека иное. Ему давно не интересен космос, устройство атома, жизнь клеток, способы мышления, любовь между характерами или душами, да все, что интересовало пращуров. Ему интересно хоть на полшага обойти, обыграть соседа.
В квартире, одежде, еде, машине, даче, собачке, уровню крика и величине кулака. Внешнем.
Цена - любая.
Современный человек весь проникнут духом соревнования, соперничества за ступень пьедестала. Смысл жизни - спорт, и спорт - это весь мир, а жизнь - бесконечный чемпионат.
В течение последних десятилетий жизнь рыночных коллективов, благодаря спорту, стала намного ярче. Балаганнее.
Например, теперь страны соперницы, не разрушают собственные территории и не чересчур насилуют экономики, а вооружив примитивным железом несчастных "не спортсменов", не воюют, нет, а лишь соревнуются между собой, кто больше и аккуратнее тех, невезунчиков, ухлопает. Выясняют - кто на сегодня первый.
"Ты только десять тысяч разбомбил, а я - десять с половиной, значит, сегодня я выиграл!"
И телезрители-победители целую неделю в прекрасном настроении:
"Лихо мы им нос утерли!"
Из политики незаметно ушли за ненадобностью и партии и идеологии - остались лидеры соревнований и команды болельщиков.
Личность лидера, в старом понимании, не интересна и никому не нужна - интересен успех, а в формуле успеха нет особенных личностных качеств, качеств героя, а есть только те, что присущи любому из толпы. Личность лидера, его портрет - эта сиюминутная маска толпы. Плюс удача. Случай. Это и манит.
Современного человека волнуют вопросы, вынесенные в заглавия бестселлеров: "Как заработать первый миллион и не спятить", "Как стать префектом района и не сесть сразу", "Как начать свое дело "с нуля", полученного в наследство от папы-ватника".
Ответы на них так понятны и просты, что спортивный азарт становится властелином сознания.
Тем более что других вариантов рыночный коллектив не предлогает.
Рвущийся в Чемпионы не думает о завтрашнем дне (это я о соснах опять), он думает о теперешнем миге, когда все мчатся в переполненном до отказа вагоне метро, и, чтобы пройти вперед, к выходу на воздух, нужно орудовать локтями.
Вот так или примерно так я и раздумывал и полеживал на клетчатом канапе.
Причиной столь грустных мыслей был, возможно, просмотренный накануне мультфильм.
Он назывался длинновато, но бойко:
"Ужасные приключения храброго лягушонка Кваки-Ку, отличного ныряльщика и рекордсмена".
Дело там происходило в старом, живописном, поросшем, как водится, травой, деревенском дворе. Что такое деревенский двор многие, наверное, подзабыли, а это, я вам скажу, и есть суть России.
В Русских деревнях хозяин обустраивался обычно так. С одного боку изба, рубленная из толстенных сосен, каких теперь и не встретишь, шагов через двадцать-тридцать от нее конюшня или коровник с маленькой печкой, а между ними парадный забор с дивными воротами с перекладиной из неподъемной лиственницы и скрипучей калиткой, висящих на толстых, кованых петлях, а в глубине, метров через тридцать, от задника дома до конюшни тянется амбар или двухъярусный сеновал с воротами попроще для выезда в огород.
Получался огороженный со всех сторон четырехугольник земли, двор, место, где даже раб беспорточник чувствовал себя господином. Хотя бы и над курами.
Теперь на этих дворах обычно стоят тяжелые и запыленные машины дачников, но мне это не нравится - двор должен быть пуст, как сцена перед выходом.
Двор предполагает, что ты можешь отойти вглубь и лечь на землю. Или сесть на бревно. И начать смотреть. И начать думать.
Иногда, теперешние хозяева вместо конюшен ставят бани, но это как-то не то. Классическая баня должна быть в конце огорода. Почему? А вот почему.
В баню ведь, главное, не зайти, из бани, главное, выйти.
Выход из бани всегда напоминает мне парадный выход царя Алексея Михайловича к боярам в Грановитую палату. Встречающие умилены, народ за забором ликует, выходящий по-отечески добр, ласков и строг.
Потому и важно - куда ты выходишь.
Выходя в огород, если дело происходит зимой, ты попадаешь на белую пуховую тропку меж тихими сугробами и можешь нырнуть в них и растереться обжигающим снегом, а можешь и просто постоять долю секунды, посмотреть на светящееся тайной звездное небо.
Человек обязан хоть раз в году смотреть на звезды - чистить сердце от гноя и копоти.
А если летом? Летом после бани прогуляться по огороду тоже приятно. Идешь себе, лучок сорвешь или огурец, так, на пробу. Козявку какую увидишь или кузнечика и опять задумаешься.
"И этот ведь зачем-то живет!"
Живя в России, человеку не думать нельзя, если он, конечно, не пролетарий с отверткой. Рабочий класс. Ему-то что думать? За него партия думает. Вожди.
Потому-то Вождями и не любим "идиотизм сельской жизни". Баньки в конце огорода. Мы ведь любим тех, у кого рассчитываем на успех. А успех легче всего получить у нищих.
А еще легче у нищих разумом.
А земля, которую возделываешь, даже "один цветочный горшок", будит в человеке разум.
Да, был двор, стало быть, был и дом. А рядом с домом, у свеса ржавой, бренчащей под дождями кровли была деревянная бочка, последняя из той, некогда великой армии бочек и кадушек, когда их было полным-полно, куда ни загляни, когда они просто на каждом шагу валялись - в них народ квасил капусту и солил огурцы для закусок к бесконечным зимним посиделкам, не ведая гигиеничности китайской пластмассы.
Вот возле этой самой бочки, с той поры, когда хозяева - дедушка Вася и бабушка Лукерья - уехали на заработки в город (дедушка Вася устроился работать в ток-шоу представителем Эстонии - он походил на эстонца, когда молчал и приподнимал брови на вопросы, а большего ведущим и не требовалось, а бабушка Лукерья не вылезала из съемочных павильонов, участвуя в рекламе сыров, пельменей, сметаны - да всего, что производит наша химическая промышленность, бабушка изумительно говорила на настоящем русском языке, то есть, неграмотно), стали собираться звери из соседнего леска.
Собирались они, чтобы поглазеть на соревнования ныряльщиков - лягушат и лягушонок. Сделать ставки - Патрикеевна держала почтенную букмекерскую контору, погалдеть о новостях, принесенных Белобокой, да просто почесать мохнатую, ноющую спину о шершавые бревна избушки - в берлоге-то бокам тесно. А тут массаж - от пролежней хорошо.
В один из дней известный всему лесу тренер по прыжкам в воду "с головой" Кваку Ха объявил, что в результате многочасовых, изнурительных тренировок его подопечный, юный ныряльщик Кваки Ку, готов установить новый мировой рекорд - нырнуть в воду на глубину камышинки.
Мировой рекорд - это, прежде всего, бизнес.
Ведь каждый зритель - это клиент, а клиентура - основа твоего благосостояния.
Тут тебе и торговля грибами, и медом, и мухами. Патрикеевна с лап сбилась - ведь кроме ставок, ей пришлось возглавить антидопинговый комитет. А это уже две бухгалтерии. Это даже, оказывается, и политика еще! У Белобоки хвост к вечерам немел от усталости, и глаза делались нехорошими, чересчур уж круглыми и честными, и только наш старый друг Серый Бочок невозмутимо отводил и отводил нарушителей порядка в дровяник для выяснения личности.
И вот "волнительный" миг настал.
Филологи требуют употреблять слово "волнующий", но мы-то с вами слышим музыку речи народной, слышим "джаз", и говорим так, как "позволительно" по высшим правилам словообразования.
К концу камышинки прилепили ягодку-земляничку, Потапыч медленно опустил камышинку в бочку с водой, Кваки приготовился (ему нужно было донырнуть до ягодки, отцепить ее и предъявить, вынырнув, уважаемому жюри - Сохатому, Рогатому и Бородатому) и нырнул!
Зрители, а тут собралась лучшая половина леса, не говоря уж о зайцах и ежах, были даже Барсук с женой, зрители замерли в ожидании. Тишина стояла изумительная! И только мух (он был мужчина) Бзз нахально вился прямо над бочкой и жужжал неприлично громко, но Потапыч отмахнул его свободной лапой, а потом перехватил камышинку - тоже, постой-ка над бочкой с вытянутой лапой, поглядим на тебя.
И вот этот-то перехват камышинки и чуть не оказался роковым событием на этом празднике спорта.
Ягодка земляничка, болтавшаяся в зеленой глубине на кончике стебелька, оторвалась и, прямо перед носом изумленного Кваки Ку, который изо всех сил греб своими ластами и уже видел цель, опустилась на дно бочки. Сантиметров на тридцать глубже.
Что творилось в душе бедного Кваки Ку, сказать не берусь, художники пытались какие-то гримасы нарисовать, да где уж там. Им ли понять чемпионов, у которых из-под носа уходит ягодка!
Но он не сдался. Он еще сильнее заработал лапками и, почти теряя дыхание, достиг дна бочки, подхватил ягодку и взмыл ввысь, к рукоплещущим зрителям.
Рекорд - камышинка - был торжественно внесен в летопись леса.
А о дополнительных тридцати сантиметрах лягушонок застенчиво промолчал.
Я лежал на канапе, и, уже не слушая телевизор, думал: "Да, чемпион обязан иметь запас на лишний рывок, на эти "тридцать сантиметров" плюс к рекорду, которые никто не увидит".
Но, возможно, причиною грусти был наш последний разговор с Шурой.
Я лежал на канапе, заложив руки под голову, смотрел вверх и разглядывал всю свою суетливую жизнь.
Мысли были горькие и жестокие, как дежурный доклад премьера:
"Как? Почему? Я, я, Перепелкин Анатолий Иванович, тридцатилетний, в чистых носках, с запасным дипломом философа, невысокий, но крепкого телосложения, лысый (по поводу лысины я теперь совершенно успокоился - одна порядочная девушка мне доверительно сообщила, что женщин мало заботят лысины мужчин, их больше заботит, как они сами выглядят, мужчин же красят манеры, а тут у меня, сравнивая с людьми публичными, Виндзорская школа), не конфликтный, любящий умных собак и такую же музыку, которая тоже почти разговаривает, да просто хороший, именно просто хороший!" - тут я тихо застонал и перевернулся на бок, - "Опять поддался на соблазнительные, бесовские уговоры своего дружка, и встал на темную и скользкую тропу интеллектуального бизнеса".
Я отлично помнил тот жутко тоскливый, одинокий вечер, когда из каждого темного угла комнаты доносились ядовитые голоса: "Встань, оденься, выйди на улицу и заработай миллион!"
Шура зашел, отперев дверь своим ключом.
Он сел в кресло, с минуту смотрел на мои тапочки, лежащие под канапе и начинающие от скуки порастать щетиной, потом прокашлялся и сказал:
- Я думаю, нам надо украсть Федора Федоровича.
Человек, обладающей деловой хваткой, никогда не удивляется парадоксальности иных предложений.
Я даже не пошевелился. Я думал - в чем фишка?
Федор Федорович Алатырев был крупный олигарх, недавно благополучно почивший в бозе и похороненный на ...ском кладбище.
- Я случайно узнал подробности его завещания, - продолжал Шура.
- Подожди, дай-ка я заварю кофе, - и мы прошли на мою крохотную кухню.
Сидя на одичавшей от безделья кухне и прихлебывая, оживляющий отупелый ум, кофе, я выслушал свежую, как улыбка ребенка, Шурину задумку. В завещании Федора Федоровича указывались два наследника: племянница, госпожа Нинон Торбаева и фонд защиты озера Байкал. Первая обязывалась следить и ухаживать за имением и могилой покойного, фонд же должен был пропихивать законопроект о запрещении хозяйственной деятельности в стокилометровой зоне вокруг озера. В случае несоблюдения условий, права наследования переходили к одной из оставшихся сторон. Если же обе стороны "хлыздили", все уходило ...
- Надлежащий уход за могилой - вот, где можно проверить удачу на вшивость, - закончил Шура.
Я думал.
И госпожа Нинон и парни из фонда, в принципе, должны быть живо заинтересованы: где тело покойного благодетеля? Пожалуй, ни одна из сторон в полицию не обратится - шумиха раньше времени только мешает и играет на руку противника.
- Сколько же теперь может стоить Федор Федорович? - подумал я вслух.
- Четверть доли - или четверть или теряешь все.
Шура порой жесток, но только так и делаются реальные деньги.
А вам что, они не нужны?
Я знаю, многие меня осудят, многие скажут, что воровать покойников не этично! Многие под страхом смерти запретят своим дочкам со мной вечерами встречаться, а сыновьям будут указывать на меня, как на пример изгоя, кощунника и аморала. И первыми это скажут те, кто громче всех требовал народного суда над олигархами. Но вы, судьи, скажите, каким еще продуктивным бизнесом заниматься в России человеку с честью, сердцем и умом, кроме как разграблением могил олигархов, тем более, если у него нет "мохнатой лапы"?
И я согласился стать расхитителем могилы, согласился украсть тело покойного олигарха, сулящее неплохую прибыль на аукционе стяжательства, именуемом жизнью.
- Я думаю, - сказал, поднимаясь, Шура, - в конце концов, нам поставят памятник.
- Это лишнее, и потом, какой бы грандиозный памятник люди не воздвигали, на его макушку всегда гадит голубь.