Вот вам история - на песчаном берегу, в двух шагах, от нежно спящей и навеивающей мягкую дремоту, изумрудного цвета воды, просвечивающей до белого, с темно-коричневыми, округлыми камнями дна, отдыхала отличнейшая компания.
Это были всё молодые люди из разных приличных семейств, несущие на себе бремя привитых привычек, вымуштрованных манер и устоявшихся мировоззрений, свойственных совершенно разным их взрослым родителям и кумирам-воспитателям. Их примерам для подражания.
А у иных - и отрицания.
Да, все они таили в себе печати прошлого, но были не пустыми слепками с него, нет, а еще и фигурами с новыми "изюминками", с неожиданными вариантами страстей и чаяний.
И девушки и юноши были, естественно, подчеркнуто-выразительно красивы, как и вообще всё, что ново и молодо. Что начинается и приходит.
Удивительно, но многие не согласятся с тем, что юность тождественна красоте, и скажут: "А как же дурнушки?"
Это все - дело вкуса.
Я знаю мужчину, он остроумный художник и притом очень влюбчив, коренной петербуржец, так вот, он утверждает, что никогда не променяет легкую связь с "крокодильчиком" (это его ласковое обозначение дурнушки) на серьезные отношения с топ моделью.
- Ты не представляешь, на что они готовы, на что не идут, когда в мечтах находятся, когда пусть и не сама любовь, а лишь призрак ее, обман. Да ведь обман-то сладкий! Искомый.
Я слушаю молча, не называя его ни сладострастной скотиной, ни кем-то еще, типа, бесом блудным - мое ли это дело! Ставить оценки, когда им, пассиям его, видимо, хоть чуточку счастливо.
В одно время у него была любовницей некрасивая, по экспертному мнению журнальному, девушка Вера.
Она приходила к нему в мастерскую и молча ждала, когда я, наконец, выметусь вон, и оставлю их вдвоем. Она сидела и скучала внешне, но глаза - в них было страшно заглядывать!
Если Ад - это клокочущий огонь, то в ее глазах было самое пекло Ада. Ядро.
И они были обольстительно прекрасны, чего уж там.
Девушка Зоя из той компании была кудрявая брюнетка, отменно загорелая и спортивная. Голубоглазая бестия Ницше.
Младшая сестренка Афины-богини, с ногами и взором обладающими такой властью над бедным сознанием мужчин, что стоило ей встать на "шпильки" и взглянуть чуть искоса, как даже Ричарды Львиное Сердце укрощенно склонялись и понуро шли в ларек за цветами.
А вот ее папа был на удивление неспортивно толстым и занимался "камнями".
Как это ему удавалось - тайна великая. Все мои знакомые, занимавшиеся камнями, давным-давно сели в тюрьмы. Некоторые вышли, опять занялись камнями и опять сели.
Уж работа такая, тревожная.
Папа Зои не только не садился, а даже и не представлял, где это, зачем и каково.
Это, знаете, встречаются этакие везунчики, которые и ломают нам вектор правильного поведения в обществе - заставляют бредить успехом.
Он был богат и богат по настоящему, как и положено папе красивой дочери.
И чтобы соответствовать жребию, пахал без перерывов на глупое веселье, которому мы, простофили, отдали всю свою краткую жизнь.
А мама?
Мама была просто красивая девушка-дама. Смешливая, как школьница.
Коллекционерша утрешних и вечерних шуток, а заодно и анекдотов к чаю и просто фраз для случайных встреч.
И она тоже была кудрява и голубоглаза.
Я бы от такого доминирующего голубоглазия сбежал без вещей. В тихий сумрак свободы.
Я не терплю, когда меня сверлят.
Вы обращали внимание, что у иных женщин глаза светятся сами, без солнца?
Она часами болтала в интернете и там же покупала модное барахло, которое после раздаривала подругам - жизнь-мечта.
Была же еще и бабушка! И тоже красавица - просто с ума от них всех сойти можно.
Выглядела бабушка чуть постарше внучки, и лихо рассекала по ночным заведениям на байке.
Я думаю скоро из-за таких бабушек-девушек всем придется вживлять чипы в большой палец,
чтобы идентифицировать при прикосновении генетических родственников.
А то влюбишься в бабушку, и что? - нехорошо это.
Девушка Люся, Люси, подруга Зои, имела настолько пышный бюст и всё остальное, что будущность ее была гарантирована. Надо ли говорить о ней что-то еще?
Пожалуй.
Она была по-милому чуточку курноса, блондиниста и говорила, как почти все девушки такой породы, нараспев: "Да-айте, ты-ы зна-ааешь", и так далее. Мальчиков это тревожило тоже. Как и пышность.
Мальчиков тревожить захватывающе приятно.
Приятно, когда они послушные дурачки. Лапочки.
Ее папа был ответственный экономист, очень серьезный и исполнительный, и мама была тоже весьма ответственной. Дисциплинированной. Она отвечала за кадры. Она была полковничья дочь и знала, как и с кем вести себя в коллективе. Особенно она любила чистоту, и бывало, вся изводилась, дожидаясь мужа с работы, чтобы указать ему на нечистые полы, ведро полное мусора и немытые чашки из-под утрешнего кофе.
Папа, перед тем, как ужинать, все приводил в норму. Дисциплинировано.
И девушка Женя. Евгения по полному. Ее, вроде бы, тоже надо описать, но как раз с внешностью ее кое-что произойдет, кое-что любопытное, поэтому пока отложим, а отмечу лишь одну деталь - существенную деталь!- у нее были длинные, до поясницы достающие волосы цвета... а вот тут заминка. Цвет ее волос названия не имел, а был он, как цвет вечерней каменистой дороги, той, что в моей юности вела кругом старинной княжеской дачи во Всеволожске к запруде, туда, где у меня были свидания с одной красавицей, студенткой-искусствоведом. Дружеские, но с легкой влюбленностью. Как ваниль.
Женя была подруга и Зои и Люси, и притом подруга главная и лучшая, так что Зоя с Люсей периодически сцеплялись, споря: кто кому ближе, сердечнее и родней.
Женя была из тех, крайне малочисленных нынче девушек, которые в курсе всего.
Она изучала языки, она всерьез любила музыку, причем музыку не для ног, она давала точную оценку вкусам моды - оценку вкуса со вкусом! - потому что посещала галереи с полотнами гениев линий и цветов.
Она читала!
И может быть, даже меня.
О родителях Евгении скажу одно - это были несчастные люди. Они были архитекторами - и папа ее и мама. Архитекторами и в наш век! когда компьютерный дизайн убил всякое творческое воображение.
Осталась сборка пазлов и тоска по чужим технологиям.
При девушках находилось трое юношей.
Борис - высокий, близорукий и умный, компьютерный гений, партнер Зои по теннису, пока, (к нему присматривались), Олег - довольно полный парень, влюбленный в Люсьен (так он ее называл) с третьего класса и сопровождающий ее повсюду, вплоть до ее свиданий с бойфрендами - тогда он прятался, неловко подглядывал и клокотал от свирепости необыкновенной, ибо шансов у него не было с того самого, проклятого, третьего класса, и Митя - младший брат отсутствующей их подруги Ольги, которого она сдавала Зое и Люсе напрокат.
Он был младше остальных года на два на три и служил девушкам носильщиком вещей и подносчиком да хоть мороженого, например. Это была школа. Школа пажей, говоря старыми понятиями. Его старшая сестра хотела привить мальчику манеры, чтобы он не дичился и не был "букой" - а что лучше формирует юного кавалера, как не общество нормальных девушек, что старше его годами и превосходящих его и опытом и умом.
Митя, на категоричные указания сестры сходить с Зоей и Люсей куда-нибудь, помочь им, если вдруг у Люси (у Люсиной машины) лопнет колесо, просто подержать зонтик хотя бы, поначалу отвечал протестными воплями, потом, это когда глухо рявкнул их с Ольгой папа из своей комнаты, смирился, а теперь уже, кажется, и наслаждался.
Он вдруг почувствовал, что ему стало значительно легче со сверстницами - появились темы, которых раньше не было.
Это рос будущий плейбой, но молодец, да, очень похоже.
Считаем, что познакомились.
Если вы скажете: "Хи-хи! Разве так представляют героев!" Я легко оправдаюсь. Очень тяжело говорить о ком-то, когда сбоку лезут разные.
Вот я хотел рассказать поподробнее о родителях, это же интересно и важно, а в голове у меня вертелся Иван Иванович Понт. Этот Понт добрейший человек и очень предан центральным идеям нашего общества. Настолько предан, что не может без слез говорить ни о Думе, ни о правительстве. Едва лишь откроет рот - все, силы уходят, глаза сжимаются, и по щекам бегут слезы. Иногда он просто рыдает. И тогда уже не поймешь - что он говорит и о ком.
Только и слышишь: "Москва, отцы-благодетели, Родина", и опять: "Москва! Сердце русское!"
Я, не разделяя, впрочем, его политических убеждений, с благоговением отношусь к такой искренней страсти, такому взволнованному отношению, болезненному интересу даже, к власть имущим.
Заметьте, он, когда плачет, еще и встает.
И плачет стоя.
Я в эти моменты помалкиваю и не даю реплик, типа: "Русское сердце, а душа азиатская".
Впрочем, я уж и ко многому охладел.
Но я люблю иной раз послушать его, люблю посидеть с Понтом.
Поднабраться правильного духу. Понтового.
Молодые люди бездельничали. Безделье - самое наркотически прилипчивое времяпрепровождение в любом возрасте. Еще круче и прилипчивее только бездумье. Но оно, в силу роста цен на продукты, доступно немногим.
Как это обычно бывает, безделье порождало интерес к познанию и, соответственно, к обмену мнениями, опытами и догадками.
В этот раз речь зашла о правильных способах хождения на высоких каблуках. Говорили об этом девушки и говорили довольно свободно, упоминая такие ужасы, например, как опасность натереть пяточку или пальчик или подвывихнуть стопу. Понимаете, юноши, рядом находившиеся, наших девушек почти не смущали - один был добрым приятелем, привычным, другой просто необходимым условием кортежа, а третий забавной игрушкой.
- Надо дать ноге почувствовать уверенность, чтобы "она" и не вспоминала о каблуке, а шла, шла свободно, легко, - объясняла Зоя, - вот что - одень "шпильки" и побегай в парке.
- Ни в коем случае не сгибай колен - это ужасно, и не "отклячивай" попу назад. Втягивай ее, - добавила Люся, - тургор так сексуален.
Они преподавали искусство хождения на "шпильках" Жене.
Женя ужасно мечтала ходить так же красиво, как девочки, выглядеть так же стильно и изящно, но, и это было тоже ужасно! - не могла. Не получалось.
Сколько она ни пыталась, встав на каблуки (а у нее были чудесные туфли, светло-бежевые, из мягкой кожи и с элегантным силуэтом), пройтись по комнате - лодыжки начинали дико болеть, равновесие куда-то уходило, и из глаз сыпались слезы. Ноги, ее, Жени, ноги были дурацкими, тело тоже дурацким и дурацким было всё, вся Женя целиком.
- Вот встань и пройдись, - приказала Зоя, переворачиваясь на живот - они лежали в тени под кустом дремучей ивы, стоявшим между ними и палящим солнцем, как прохладная стена.
У Зои с Женей был один размер ноги, хотя Зоя была выше подруги на голову.
Женя встала и, стесняясь неизвестно чего, и от этого стеснения очень мило, по-детски, улыбаясь сразу всем, погрузила свои ноги в шикарные, даже немножко развратные от надменной красоты, Зоины туфли.
Туфли были на таких отчаянных каблуках, что если на них нашпилить, например, блокнотные листочки с именами страдальцев, то легко набралось бы целых два тома, и еще место бы осталось. Для предисловия.
Женя покачнулась и сделала осторожный шаг.
- Ну, получается же, прекрасно! - отметила Зоя.
- Попу втяни сильнее, прямо всоси, - напомнила Люся.
- Это сродни акробатике, - заметил Борис, с чуть заметной ироний в голосе и доброжелательно щурясь, - нужна ежедневная, кропотливая тренировка.
Это был "его хлеб" - одобрять и поддерживать всех, кто из "ее" (Люси) круга, чтобы не быть отлученным.
- Митя, а ты что? - спросила Женя, делая другой шаг.
- По-моему, это страшно - можно упасть и разбить затылок.
- Не слушай его! Что понимает мальчишка! Митя! Хватит валяться! Сходи лучше, принеси "колы", - заговорили разом Зоя с Люсей.
Женя села на песок и, скрестив ноги, стала вертеть стопой туда-сюда, с романтической грустью разглядывая такую элитную, такую непокорно-аристократическую туфлю.
И вот тут-то и случилось. На берег, в окружении таких же откровенно наглых, вызывающе сильных и мужественно-красивых товарищей (что-то много красоты для четырех страниц, но потерпите уж), вышел сам Гена Рыков. Это был породистый кабан в полосатой футболке, и родичи его были тоже кабанами. И старенький дедушка по имени Владимир Петрович тоже. Раз такое дерьмо кабанье воспитал.
Гена с товарищами только-только заделались курсантами вуза, готовившего будущих силовиков.
Часть моей жизни пролетела в компании курсантов и молодых офицеров, и я скажу так - это прекрасный народ. В большинстве своем это очень порядочные парни, с честью и совестью, и к ним не страшно повернуться спиной, но выбор профессии - умирать первыми - накладывает свой отпечаток, и парни эти не терпят отсрочки в получении жизненных радостей, когда по уставу им отпускается время для личного.
И я оставил их веселые, шумные сборища, не имея сил выдерживать неимоверные объемы гусарской выпивки, опасные забавы со смертью и дурманящую красоту их минутных подруг, которые во все времена вьются возле людей военных.
Впрочем, не только они - все мы любим людей, связавших свою жизнь с военным делом. Человек, добровольно избравший для себя ремесло смерти и не боящийся умереть, человек с офицерской честью - лучший гарант справедливости в обществе, которое ему доверилось.
Как же, скажете вы, а курсанта Гену автор назвал "дерьмом" - как это? Он исключение?
Чудаки вы. Дерьмо, но наше дерьмо, а свое - всегда пахнет приятно.
И вообще, иные оценки автора идут от образов.
Может, это Борис так подумал?
Они были знакомы чуть-чуть - Гена и девушки. Настолько, что говорили при встрече: "О, привет, как дела?", но не настолько, чтобы приглашать на день рождения или куда-нибудь "зависнуть".
Став курсантом, Гена, мгновенно почувствовав чисто курсантскую потребность обладать интересной девушкой, причем, немедленно и до конца, сразу и прямо тут, шел по пляжу, как молодой хищник. Он искал добычу - и вот она.
Люся или Зоя.
Или обе.
- Привет, девчонки! - и Гена, подойдя, присел перед компанией на корточки.
Но даже на корточках его торс был могуч и великолепен.
Его "однополчане" стояли рядом и были подобны римским гладиаторам - плавки и мышцы.
- Привет, ну, что - поздравляем будущего офицера? - Зоины глаза излучали такую силу женского древнего, такую волю, что понималось сразу: или я жена, но это уж не тебе решать или не мечтай даже.
Люся молча улыбалась, а ее глаза, кажется, что-то обещали. Возможно.
В них была нега, но у красавиц нега в глазах, как маникюр, так что не поймешь.
- Привет, Джени, - Гена посмотрел на Женю, - ты чего грустная?
- Лодыжки болят. Из-за туфель, - "из-за туфель" Женя добавила вполголоса и, сняв туфли, пошевелила стопами.
- Где болят? - в голосе Гены зазвучал деловой интерес - появились тема и повод побыть с девушками не просто так, - болит, значит, нужен простой массаж.
Гена уверенно, без спросу, как доктор, будто кусок деревяшки с полу, взял Женину ногу.
- Мы с парнями всегда так делаем, после тренировок.
И Гена ухватил и надавил.
- Больно!
- Это хорошо, что больно, а так?
- Так щекотно! Пусти!
Женя дергала "арестованной" ногой, но сила курсантских рук почти не чувствовала выражений протеста.
- Я, пожалуй, схожу на массаж, - просто подумала вслух Люся. Было и кокетство. Легкое.
- Хочешь, сделаю, - Гена стал улыбаться, и так, знаете, с многозначением. Как спец агент в кино, в известных сценах. Сценах, которые так нам нравятся. Он потянулся к "конфетке".
- Руку убрать, - прозвучал холодный приказ красавицы Люси в ответ на пробную попытку.
Олег сопел, как пробуждающийся медведь.
Гена смотрел на Люсю, пробегая взором по ее ногам, бюсту, лицу, и чуточку заглядывая под ресницы, и продолжал массировать ногу Жени.
- Пусти же!
Женя с ужасом и отвращением чувствовала, что ее используют, как манекен, как пример для демонстрации, что Гена, глядя на Люсю, думает о Люсе и о ее теле и ее ногах и даже представляет, что держит и тихонько щекочет подошву не ее, Жени, а ногу Люси, и Люся тоже это себе представляет и потому прикрыла ресницами глаза. И Жене было отвратительно-приятно это, и было невыносимо терпеть это дальше, до крика.
- Пусти же!
Гена спокойно отпустил ее.
- Какая-то нога у тебя ненастоящая. Детская.
Он поднялся и сделался важен.
- Девочки, мы с парнями проводим вечеринку в честь зачисления. Сами понимаете, без дам вечеринка делается похожа на побоище. Или попоище. Так что приглашаем вас с подругами.
- А наши друзья? Их можно приводить? - поинтересовалась Зоя.
- Конечно, - ответ прозвучал снисходительно-легко. Разве какие-то друзья могли быть конкурентами будущих офицеров.
- Что за девушки? - поинтересовались у Гены его могучие спутники, когда они все двинулись дальше по пляжу, вальяжно и мужественно, все так же - в поисках "дичи".
- Зоя, та, что с голубыми глазами, моя будущая жена, а Люся, та, что с бюстом - будущая любовница, - таков был прямо командирский ответ.
Женя тоже ушла.
У нее пропало всё настроение. Это крепкое, властное, так напугавшее ее чем-то новым, прикосновение чужих мужских рук, так непохожих на родные руки отца, это острое ощущение своей неинтересности для них, а какой-то своей служебности ("как кошку! - та идет себе по делам, а ее хватают, гладят и отшвыривают!"), и наконец, окончательное убеждение в том, что она, Женя, видимо, дура, раз решила стать столь же привлекательной, как Люся или Зоя - все это погрузило бедную девочку в такую задумчивую грусть, что она шла и шла, и не заметила, как очутилась в незнакомом районе города.
Улицы здесь были низенькие и тихие, машин не было вовсе, да и людей не было. Были деревья, лавочки и зашторенные окна старинных, строгих домов.
Один дом просто притягивал к себе своим гордым фасадом из тесаных гранитных глыб, с ажурным балконом и глубокими арками окон.
Женя подошла ближе.
Прямо перед ней была вывеска: "Женя" и ниже: "Салон красоты".
"Как глупо и смешно", - подумала Женя и, сама не замечая, что делает, зашла внутрь.
Внутри оказался небольшой, уютный вестибюль с гардеробом, закрытым на лето и с низенькими топчанчиками.
"И что дальше?" - подумала Женя, и тут же откуда-то сбоку открылась дверь и вышла дама в темно-лиловом.
Лет ей можно было дать и тридцать и пятьдесят - одно слово - дама.
"Вот это да, вот это леди", - мелькнуло у Жени.
- Чем мы можем вам помочь? - спросила она у Жени так доброжелательно и вкрадчиво, что той вдруг безумно захотелось попробовать чего-то такого, что и делает вот таких "леди".
- Я хочу сделать тату, - сказала Женя первое, что пришло ей в голову.
- Пожалуйста, третий кабинет. Мастер свободен.
Женя сделала шаг.
- Вообще-то, я хотела бы сделать стрижку.
"Да, срезать волосы, оставить все глупое и детское, и пусть все катится к черту", - подумала она, - "И стать новой, вредной и независимой ни от кого и ни от чего".
- Вы хотите укоротить волосы? - дама будто читала Женины мысли, - мы готовы купить их у вас. В этом случае стрижка бесплатно.
- Как хорошо! Совсем бесплатно?
- Вы еще получите за волосы.
- Не нужно.
По вестибюлю промчался легкий ветерок, качая бархатные шторы.
- Что-то заплатить мы обязаны. Для бухгалтерии. Это может быть символическая сумма. Любая.
- Хорошо, - Женя улыбнулась, - тогда я хочу полкопейки.
- Как мило. И все-таки?
- Полкопейки одной монетой, - повторила Женя, чувствуя неодолимую страсть - быть вредной и независимой.
"Ну, и выгони, и уйду".
- Пожалуйста, первый кабинет, мастер свободен.
Женя пошла.
"И что же, милая дама, трудновато вам будет с вашей бухгалтерией", - ей было страшно весело отчего-то.
В кабинете она уселась в глубокое кресло перед уходящим в потолок зеркалом и увидела в нем, как сзади к ней приблизился старенький дядечка в фирменном халате мастера.
- Распишитесь, очаровательная мадмуазель, - тихо произнес он, подсовывая Жене какие-то бумаги, - это формальный договор.
Женя, не читая, подписала его.
- Вот ваши деньги, - и старичок протянул ей что-то.
Рука его была жилиста и загорела, как у корсара.
Женя взяла и взглянула - это была новенькая монетка достоинством в полкопейки.
- Забавно! Это сувенир?
- Да, это вам на память от нас. Вы уже знаете, какую стрижку хотели бы?
- Каре.
- Какое именно?
- Я хочу измениться. Совсем.
- Понятно. Тогда закрываем глаза.
Ей нежно мыли волосы и обрезали их, ей ласково разбирали пряди и собирали их во временные букеты, ее, почти нечувствительно, стригли, ряд за рядом, ей сушили голову и взбивали волосы воздушными руками.
- Всё. Ву а ля.
Она боялась открыть глаза.
- Всё? Я пошла?
И она пошла, глядя себе под ноги. Голова была непривычно легкой.
Вот и дверь, вот и улица.
Что-то ей мешало. Что-то неудобное и тяжелое. Не ее.
Она сунула руку в сумочку - монетка прыгнула ей в ладонь.
- Спасибо, но мне ничего не нужно, - и она кинула монетку через левое плечо обратно в дверь салона.
И она уже не услышала, как темно-лиловая дама в глубине вестибюля произнесла: "Люк, она не взяла платы".
И ответ: "Договор в силе, мадам".
Улицы, по которым шла Женя, становились все узнаваемей, наконец, она увидала, что идет совсем рядом с "центром". По бокам улиц теперь все тянулись зеркальные витрины, и Женя боковым взглядом видела в них свое скользящее отражение, но все боялась встать и рассмотреть себя новую внимательно.
"Надо посидеть, вот, хоть в скверике, и прийти в себя", - решила она.
Сквер был крохотный, но живописный, с небольшим фонтанчиком в центре и эффектными клумбами с цветущим табаком.
Она села на лавочку.
Но одной ей побыть не удавалось - почти сразу же на эту же лавочку присели двое мужчин с толстыми пакетами, оживленно меж собой разговаривающие.
"Ну, вот, пришли и уселись, а я не хочу никого, не хочу, чтобы на меня смотрели. Чтобы видели меня".
Женя обиженно отвернулась.
- Все боятся смерти, - говорил тем временем один из мужчин другому, доставая из пакета пластиковые стаканчики и воровато оглядываясь, - давай, пока нет никого.
Они налили и быстро выпили.
"Они что это, что за наглость такая! - я тут рядом сижу, а они будто не замечают!"
Женя возмущенно уставилась на мужчин.
Тот, что начал говорить о смерти, продолжил:
- Мы не помним, что с нами происходило пять, десять дней назад, так, отрывки какие-то. А вдруг эти отрывки - просто сон, и живем мы только сегодня и сейчас, а прошлого вовсе нет. Никакого.
- Хорошо, прошлого нет, но ведь и будущего точно еще нет. Нет ведь? Тогда что такое настоящее?
- Вариант. Мы говорим: "Иван умер". Это наша действительность. Но откуда мы знаем, что это не сон, и мы с тобой, такие реальные, такие настоящие, не умерли давным-давно в реальности Ивана, и теперь просто герои сновидений.
- Где же критерий? Создать новое или разрушить мешающее? Изменить? Убить, наконец?
- И опять же - смерть наступит сегодня. Ее никогда не бывает "завтра" и никогда не было "вчера".
Мужчины помолчали, потом, молча, выпили еще по стаканчику, поднялись и пошли по аллее.
"Странные люди и странные разговоры. Смерть - только сегодня. Ну, и где она? Я хочу видеть смерть", - подумала Женя и тут же услышала за спиной резкий хлопок и скрежет металла. Она испуганно оглянулась.
Прямо у низкой ограды скверика лежал перевернувшийся автомобиль. Из окна, через разбитое лобовое стекло высовывалось неподвижное, обмякшее тело мужчины. Лица видно не было, но было понятно - он не живой.
Жене стало страшно.
"Как не хорошо, как ужасно отвратительно это совпало - мои мысли и эта жутко-простая смерть на дороге".
Женя встала и пошла. Она шла к витринам - больше терпеть уже сил не было - ей нужно было обязательно посмотреть, какая она теперь.
Она подходила, вглядывалась в приближающееся отражение и чувствовала, как гудит, бьется и как кричит ее сердце, и она сама готова была закричать! - отражение было не ее. Это была другая девушка, другая!
Женя подошла.
На нее из зеркала витрины смотрела через челку, прикрывающую пол-лица, темноглазая "та" - "та" с ироничной улыбкой, с аристократической осанкой и фигурой, "та", новая.
"Я схожу с ума. Это от жары. Говорят, от жары. Надо, чтобы пошел дождь".
Она отвернулась от витрины и с ужасом посмотрела на голубое, пересохшее до горизонтов небо.