Подростковый секс - мощный и от века существующий, главный ли, нет, но рычаг природного механизма образования коллектива.
Он и "коллективен" по духу, он обязывает быть, как все. Попробовать.
Он неизбежно первобытен, неловок и неопытен. Он не удовлетворяющий. Он обучающий.
Формы его - разно и однополый, оральный и прочие, интересны лишь теткам и дядькам, зарабатывающих на статьях. Для бездельников. Дарможоров.
Нам - нет.
Не интересно:
Бесплодный акт, где "он" придумывает "ее", а "она" играет не свое. Этот секс некрасив, груб, безлик, бездушен, грустен, а значит, вреден. И для живущего тела и для живой личности.
И я не буду о нем говорить.
Человек, освобождающийся от уз коллектива, так же мало нуждается в таком "образовании", как в обучении дышать.
Во всяком случае, я не встречал людей, которые бы "не умели". Лонг встретил, но в раю.
Как люди ласкают друг друга - специфика физиологии, это наши туалет и гигиена.
Этим занята целая отрасль весьма прибыльной промышленности, а я вне индустрии.
Я не вижу Поэзию на унитазе.
А если я что-то и брякнул раньше - так это привет "озабоченным"... И потом, мне и Боккаччо - можно.
Веня - а имя Вениамин было дано ему в честь дедушки по маме, которого назвали так в честь уже его дедушки, который был финн по прозвищу Вейняймен, заехавший в Россию по делам, и оставивший здесь заметный след в виде голубого цвета глаз - просто, без всяких "поползновений", считал Люси "клевой". Даже "прикольной".
Что это такое, спросите у людей с обновленным разумом.
Мой словарь старомоден, как и мои предпочтения в трудах и досугах. Да и опасно это - говорить не по возрасту. Как раз тронешься рассудком.
А Люси вообще мало интересовалась парнями. Мальчиками. Что, господа эротоманы, заскучали? Фиг вам.
Она увлекалась йогой. Йогой она занималась вечерами в небольшом фитнес салоне под руководством тренера - девушки строгой, молчаливой, но очень-очень классной. Дело было даже не в том, что тренер была красива, правда, очень красива, синеглаза и современна, и Люси была в нее чуточку влюблена, а просто, она, тренер, хорошо объясняла и показывала. И не орала никогда и не подкалывала.
Молодые люди любят заниматься атлетикой. Разные игры с мячом, бег и прыжки, стрельба и катание. Много разного. Йога, хотя и походила внешне на художественную гимнастику, была все-таки не спортом. В йоге, как учила синеглазая тренер, главное - пауза в движении и контроль дыхания. И слышать тело.
Девушка-тренер молча присматривалась к Люси дня два, а потом стала "лепить" из нее новую девочку.
...
Однажды, Люси пришла в салон в берцах.
- Ты портишь походку, - заметила тренер, - лодыжки сдавлены и пяточка устает. Ты за грибами собралась? Попрыгай обязательно перед сном на носочках. Походка девушки - это готовность к танцу.
На другой день Люси пришла на каблуках. Крутых. Готовая к танцу.
- Не слишком увлекайся шпильками, - заметила тренер, - или у тебя свидание? Нет? Тогда зачем тебе манящая невесомость? Обязательно вечером покатай босиком скалку. Постой на ней.
Люси пришла в кедах. Огненно-красных. Она нравилась себе в кедах.
- Резина не дышит, представь, что в них накопится через час. Какой амбре. Или ты в горы?
- В чем же ходить? - с любопытством и не испытывая малейшей досады, спросила Люси.
- В удобной, а у нас, значит и дорогой, обуви, - был ответ.
- Никогда не экономь на туфлях, они важнее косметики, они важнее одежды. Даже гаджетов.
И Люси купила себе аристократически "немодные", классические туфли на невысоком каблуке, безумно дорогие. Такие дорогие, что пришлось пару недель питаться одними яблоками с бабушкиной дачи. Яблоки до того осточертели, что Люси, со слезами гнева в оскорбленных глазах, кидалась ими в бесконечные музыкальные коридоры. Она в то время жила в гулкой, как пустой вокзал, бабушкиной квартире одна, и сама прописывала и утверждала свой столовый бюджет согласно оставленной банковской карточке - ее мама и бабушка умчались в Нижний Новгород бороться за наследство - а борьба эта сладка и захватывающа, и им, конечно же, было не до нее.
Для скептиков, небось, бормочущих про "могла бы отварить пельмени", замечу: бутерброд со свежайшим вологодским маслом и языковой колбасой со "слезинкой", два ломтика грибной пиццы из фастфуда, банан, пахнущий Карибами, шипучая, ледяная кола, пирожное с густым заварным кремом, воздушный овощной салат из кулинарии - вот, примерно, что должна кушать приличная, современная девушка. Требовать от нее варки пельменей - издевательство и феодализм. Идите сами и варите.
В сети полно фотографий девушек, легко стоящих на руках, со скрещенными над головой ногами, - одна из них Люси. Веня без конца ее фотографировал - он "шизел" от ее гибкости, как он сам говорил. А Люси нравилось фотографироваться. Как и нам. Нам всем любопытно: какие же мы? - вопрос задается постоянно, и ответ частично закопан в наших "селфи" - видеофайлах, а частично на литературных сайтах...
В России неважно поют - наш язык переполнен глухими согласными, а слова утяжелены вихляющимися окончаниями, они прорисовывают картинку довольно точно, но губят мелодию. Зато передать эмоцию движением - наше природное. Понять Россию - понять ее танец. Молчунья Терпсихора любит наши просторы, наши громадные залы, наши бесконечные зимы. И она с удовольствием катается на коньках.
Люси - а она кривляка, она артистка, с рождения - немножечко походив "в балет", занялась, кроме йоги, фигурным катанием. Хорошее название, правда? Девочке нравилось создавать фигурой разные "фигуры". Творить.
Она не была призером и даже финалисткой, но каталась неплохо. Легко делала несложные прыжки и вращение, зато была очень музыкальна. Выразительна.
Николай Николаевич появился во дворце спорта не из любви к выступлениям фигуристов - ему хотелось побеседовать. С Люси.
Он уселся в синее пластмассовое кресло и внимательно, как повар на жаркое, уставился на каток - там шло представление.
Подлинное, самое первобытное искусство: архитектура, танцы, музыка, картины - словами не передается.
Слова - это кубики ума, а эмоции - стук сердца.
Мы вон миллионы раз рассказывали о любви, и еще хотим. По-другому.
Нет, допишу и, честное слово, уйду на танцпол. Для живописи-то уже подслеповат, а ноги еще ничего, озорные.
Выходили на лед пары, выходили и одиночные, были и страсть, и лирика, и мысль, и чувства, и были моменты, у публики радостно: неужели получится? Ну! - замирали сердца, и следом обрушивались, заглушая музыку, голосом катарсиса аплодисменты - Николай Николаевич был непроницаем для эмоций.
На лед вышла Люси. Она "чисто" откатала выступление, закончив обыкновенным вращением, запрокинув голову и гибко изогнувшись, держа одну, поднятую за спиной, ногу за конек.
Она была в черном трико и черной пачке, и казалась черным штопором, сверлящим похрустывающий лед.
- Девочки, смотрите, еще один "кремастик"! - услышал Николай Николаевич восклицание сбоку. Он обернулся и посмотрел.
Через пару кресел от него публика, встав, склонилась на чем-то. Предчувствуя беду, Николай Николаевич быстро перебрался через ряд, резко, как подобало представителю закона, раздвинул теснящиеся спины любопытствующих и увидел лежащего меж кресел мужчину. Мужчина был молод и хорош собой. Правильное, даже героическое лицо его было совершенно живым, без следов обморочной бледности или болезни. Вот только глаза этого лица смотрели на Николая Николаевича без всякого выражения. Будто кукольные.
Мужчина лежал в большущей луже воды, а на сиденье кресла, с которого он упал, возвышалась кучка золы.
Николай Николаевич сразу взял быка за рога. Не шумя и быстро, он и пара служащих-секьюрити перенесли тело, весившее не более чем полиэтиленовый мешок, в служебное помещение. Туда же перенесли и золу, смахнув ее аккуратно в кулечек, взятый в кафе-пирожковой в вестибюле. Воду собирать не стали.
Позвонив куда следует, Николай Николаевич занялся опросом свидетелей. Опрос не дал ничего.
Кушал ли что потерпевший, нюхал ли - никто пояснить не смог. Одно только выяснил сыщик: перед тем, как свалиться, произнес потерпевший, и довольно громко, реплику.
"Не хайпово!"
Николай Николаевич записал и отметил про себя - жаргон-то молодежный. Подростковый даже. А мужчине на вид было лет тридцать.
- Я слышал, кто-то крикнул: "Еще один!" и какое-то слово добавил, - обратился он к секьюрити.
- Их "кремастиками" называют, по Саре Кремо, - пояснил секьюрити, добродушный балбес-говорун, как и все секьюрити возле искусства.
- Как их? Да разве были еще? - с досадой: "Вот, сволочи-журналисты! Разболтали!" - спросил сыщик.
- Вчера, во время "короткой". Женщину одну прихватило. Ее ваши забрали.
Сердясь и недоумевая, Николай Николаевич позвонил патологоанатому.
- Вчера, поступало к нам тело женщины с теми же следами преступления, что у Сары дель Кремо? - спросил он, готовясь закричать.
В ответ он услышал голос прокурора:
- Здравствуйте, Николай Николаевич, как здоровье? По чучелам этим прокуратура такое заключение дает: передаем их в этнографический музей для исследования. Потому как, это не человеческие тела, а маски-оболочки. А у нас, Николай Николаевич, правило старое: "Нету тела, нету дела".
А розыском пропавших, если заявления родственники подадут, вам заниматься не по статусу.
На то лейтенантики существуют.
Должен признаться, я в некоторой растерянности: я не умею, пользуясь старыми шаблонами, рассказывать о жизни подростков.
То, что считалось до сего дня эротичным и сексуальным - для них или смешно или обыденно. Сегодня быть вопиюще сексуальным - не модно.
То, что смешит их, пугает меня, и мы с ними и слышим и ощущаем по-разному.
И что было испокон века стимулом для карьеры, а если не для карьеры, то хоть для элементарного ограбления банка - деньги! - для них это и не цель и не стимул. Они, пятнадцатилетние, справедливо полагают, что все многомиллиардные состояния, существующие ныне на Земле, рано или поздно, перейдут к ним.
И от этого с необычайной легкостью создают самые немыслимые бизнес-проекты.
И что греет души старших и дает пищу для споров бесконечных - отечество, государство, история наша - и тут странное отношение. Государству они отводят роль управдома, следящего за канализацией и мусором, и лишь периодически канючащего квартплату, а отечеством считают равно и белые пляжи южных морей и стеклянные храмы университетов севера.
Но не выделенную в муках борьбы ушедших поколений территорию.
История же человечества у них странно переплелась с хоббитами, драконами, школами волшебства так, что невозможно понять, где выдумка, а что было по-настоящему.
Нет никакой разницы между битвой на Куликовом поле, сражением под Курском и битвой с силами Мордора.
Даже последняя интереснее. Описана подробнее и без идеологических искажений.
Говорят, у них невысокий ай-кью. Не знаю. Как измерять-то? Если это так, что ж, это замечательно - высокий ай-кью признак духовной импотенции. Только нищий и алчущий духом плодовит. Сытые и рафинированные не творят, им бы переварить. Среди людей во все времена существовала прослойка интеллектуалов, знающих почти все и говорящих цитатами из чужого опыта, мудрых в поступках до тошноты. Эти люди, лично духовно богатые, не создали ни памятника, ни мелодии, ни картины.
Это были (и есть) живые компьютеры - энциклопедии.
Они острят. Иногда, забавно.
Невысокий ай-кью молодежи обещает расцвет искусств. Ведь прекрасное создается детьми.
И если я его не приму и не пойму - проблема во мне.
Прошлое - это гири, тянущие в могилу.
У начала нет прошлого.
...
Праздники миновали, но люди продолжали ходить в гости, лакомиться салатами.
Виктор Степанович, куратор народного образования Н-ского района, тоже собрался в гости к знакомым - людям чрезвычайно духовным и образованным. Бердским по фамилии.
В силу ряда обстоятельств Виктор Степанович зависел от Бердского. От его идеологически выверенных методических указаний - чему учить?
И ему хотелось перевести знакомство на "короткую ногу". Сблизиться маленько.
Жили Бердские на другом краю города, за тридевять земель, и, будучи человеком вежливым и потому намеревающимся, кроме привета и дежурных, приятных новостей, поднести знакомым и бутылочку винца, Виктор Степанович поехал общественным транспортом.
Ведь порядочный человек, подарив винцо, не откажется его и продегустировать.
Ехал он в автобусе и думал о жизни.
О людях растерянно бредущих по пустующим белым улицам, и о народном образовании, как-то связанном с этими одинокими, потерянными людьми, о том, сколь много идет электричества на рекламу, и что это тоже косвенно связано с образованием народа.
Проезжая мимо Дворца спорта, Виктор Степанович, разглядывая плакаты с симпатичными фигуристками, задумался о связи народного образования и телесного здоровья, о примерах исторических, одновременно возвышенно-прекрасного и пластического. Литературных примерах.
О спортивного вида красавицах и об их духовном. Об их интеллектуальном зерне.
О просодии и фонетике Вечности.
И тут, совершенно неожиданно и мгновенно, как цыпленок из яйца, в голове у него родилось:
"Была у Пенелопы красивая попа, вот Одиссей и вернулся к ней".
Мысль эта, совершенно дурацкая, была так очищающе свежа и щекотна для мозгов куратора, что Виктор Степанович, который ничего подобного от себя не ждал, громко, на весь автобус, счастливо захохотал.
Дремлющий кондуктор, при звуках веселого хохота, очнулся, сделал мах ногой и произнес: "Следущий остановк - Бауман".
Зайдя в квартиру Бердских, Виктор Степанович в отличном настроении уселся в гостевое кресло и погрузился в интеллектуальную беседу с хозяином квартиры. Хозяйка с легким утомлением в движениях ставила на стол "шубу" и "оливье". Эти "шуба" и "оливье" говорили о здоровом консерватизме и правильном образе мыслей Бердских.
- В России не может быть "чистого" капитализма, хотя бы из-за природных условий. Пригнуть нашу природу для маломальской жизни возможно лишь коллективным трудом, а коллективный труд предполагает, батенька, и коллективную собственность. Государственную, другой не знаем, - рассуждал Бердский, высоколобый мудрец с обритой наголо головой.
Голова была не по-зимнему отдохнувши загорелой и сверкала лаковым глянцем.
Бердский трудился на поприще политологии.
Рассказывал, как нам быть с Востоком. Ну, и с другими, как быть. Если что.
В России очень много, больше, чем в бездуховном остальном, разных театров, институтов и исследовательских центров, что одно и то же.
России необходимы шоумены - отвлекать мысли от холодильника.
Виктор Степанович с удовольствием слушал про чуждый для России капитализм, поглядывал на заполняемый стол, а в голове его тихонько свербела "Пенелопа" с рифмой.
Но вставить хотелось к месту.
Интеллектуально.
Уселись за стол. Выпили и стали усердно закусывать. Повторили.
Под расслабляющим действием винца "Пенелопа" бесстыже рвалась наружу.
Виктор Степанович изнемогал.
- Нам следует возродить колхозы! - витийствовал Бердский, - нам пора закончить шатание и вернуться к своему родному очагу!
Виктор Степанович согласно кивал, хотя сам в колхоз не собирался. Бердский, впрочем, тоже.
- Вернись блудный сын! И ты обретешь все!
Без возвращения путешествие бессмысленно! - продолжал Бердский. - Без Пенелопы и Итаки "Одиссея" теряет величие! Становится калейдоскопом картинок - и только.
Гомер звал героев закончить поход в никуда и вернуться к вечным ценностям - семье, родине. Коллективу.
Вот почему Одиссей возвращается.
Язык уже презирал ослабший разум куратора образования.
"Провалиться бы всему!"
- Была у Пенелопы..., - Виктор Степанович произнес стих и не дышал, еле сдерживаясь.
Строгая, интеллектуальная тишина висела над столом несколько мгновений. Повисела и с треском разорвалась, как занавес гаерский.
Зрелые, лучшие умы России смеялись, как дети, жизнерадостно и взахлеб.
Походы в гости очень сближают.
Роднят даже.
Ведь все мы, независимо от положения, так или иначе, люди с улицы.