Поев тушеной баранины с бобами и горькими травами и отдохнув на широких ложах от пережитого, выпили мы старого, цвета меда вина из широких этрусских чаш с черным, резным орнаментом, что велела подать нам Постумия, и опять явились к нам желания - жить, познавать и беседовать.
Свет, оживляющий природу, ушел и мягкую, глухую, как уши старика, черноту бескрайних залов тускло освещало горящее с шипеньем масло в бронзовых плошках.
И где-то в темноте красивый мальчик раб пел гимны Лациума, перебирая струны арфы.
- Все вызывает восхищение в тебе, Петроний, и твои ум и образованность, и воспитание, но одного я не пойму - твою тягу к мальчикам, - так начал я беседу с товарищем.
Петроний же вздыхал, не отвечая.
- Взгляни на девушек, которых в этом городе, как вишен в полуденных садах в июле. Из каждых двух вторая - точно, красавица, а та, что вроде бы и нет, так выглядеть умеет, что кажется прекрасней, чем богиня.
Их тканые, продуманные наряды разве скрывают от нас их статные фигуры? А волосы у них - роскошный водопад, зовущий окунуться. А лица нежные с манящими глазами.
А улыбки.
Но мой товарищ лишь кряхтел.
И я продолжил.
- Когда любимая взаимностью ответит, и вы украдкой от людей, от всех, от мира целого, на нежностью пропитанном свидании, от страсти оба тая, разделите с ней ложе - что может быть чудесней тех минут?
Не ради них ли нам и жить?
Не женщины ли внушают нам поступки достойные стихов и величие мыслей?
Твое же увлечение хотя и вдохновенно свыше, ведь сам Юпитер был ему подвержен, не оставляет места подвигу.
В нем сухо все и одиноко, как в этой чаше.
Мы кивнули, и раб, приблизившись, налил вина.
Петроний выпил и так ответил.
- Так говорить и думать может лишь провинциал неотесанный, недавно прибывший в столицу.
Вот погоди, как поживешь здесь с годик, так и сам поймешь, как в Риме женщины опасны.
- Да чем они опасны, объясни.
- Они - они все хищницы, лишь выглядят голубками. Но тайно замышляют укусить. И съесть.
Я вспомнил нежную Корнелию и наше прошлое свидание на вилле Сципиона.
- Вот напугал! Что за беда, если влюбленные в истоме покусывают нежно друг друга. Это ласки.
- Нет, ты не понял. Именно съедают.
- Но это шутка! Неужто женщина мужчину съесть способна. Целиком.
- Не целиком.
Признаюсь, мне стало чуть не по себе.
Я вспомнил разговоры странные, ходящие на рынках, о новой тайной секте, ее адептов звали христианами, с обрядом жутким поедания плоти и крови, и пожелал здоровья императору Нерону их беспощадно гнавшего.
Петроний продолжал.
- Не целиком. Послушай, простачок.
Ты должен знать, что в этом городе есть секта тайная в среде патрицианок римских, хранящих страшный ритуал - одна из них, которой выпал жребий быть жрицей в этот год, в ночь полнолуния любовника, когда он утомленно, без памяти от ласк ночных, уснет, велит связать и отрезает мужу плоть, и в тайный храм Дианы кровожадной приносит и там с молитвою ужасной готовит пир на жертвенном огне и с фанатичными товарками съедает.
И эта трапеза, как думают они, роднит с богиней их и дарит вечность.
А изуродованного друга своего велят рабам зарезать или продать в гребцы на корабли.
- Петроний! Ты должен все мне рассказать!
- Так слушай.
Во времена императора Тиберия прибыл в Рим из провинции знатный юноша по прозвищу Авл Милетта. Он поселился у своего пожилого дальнего родственника, Секста Помпея, приходившегося ему двоюродным или троюродным дядей, и занялся поиском достойного дела.
Чтобы, служа Римскому народу и сенату, иметь и прибыль и досуг.
Дядя его служил в префектуре ведающей хлебными раздачами и пропадал на службе с утра до ночи, и с жизнью города и с нравами местными Милетту знакомил вольноотпущенник Марк.
Разумеется, имея учителем бывшего раба, Милетта быстро оказался в гуще самой зловонной римской клоаки - распутной и продажной части граждан, ищущих денег и удовольствий.
Ты знаешь, друг Луций, что из богов Амур и Марс легче прочих опустошают и снова быстро наполняют нам кошельки. Военных дел в те дни не намечалось, и Милетта, которому дядя давал сестерциев не много, а чаще вовсе не давал, решил использовать Амура стрелы и завести себе богатую подружку.
Из разговоров же и наблюдая нравы Рима, он понял, чем женщина богаче, тем суевернее.
И стал тихонько среди приятелей своих распространять такую небылицу, дескать, молитву знает и обряды, что сотвори, и вот в любовной схватке, не ты уже, а древний бог Приап, принявший облик твой, и женщину в пучине удовольствий сменяет телом жадная до ласк Венера.
Но не подумал он, что женщины пытливы и о богах преданиями, хранимыми в семье, научены с девичьих кос.
И он забыл ту страшную подробность - любви богиня порождается из крови оскопленного
отца.
...
Очень тяжело жить в пестром обществе, обществе, запутавшемся в собственной истории - кто оно? Чьих оно будет?
Кто вы?
Наследники революции?
Правнуки победителей нацизма?
Изголодавшиеся потребители рыночных благ?
Покорители звезд?
Адреса в сети? Омертвелые цифры.
Я знаю вас, все вы, все - потомки доверчивого, веками обманываемого народа периодически подстрекаемого глистами-демагогами к истреблению ваших лучших людей. Но ваши лучшие упорно прорастают среди вас, вопреки генетике и геноциду, и вам давно пора очиститься и преклонить колени.
И лучшие дадут вам благо.
Есть непреложный закон развития общества - постоянный поиск и создание новых, осязаемых предметов.
Личность - тот же предмет для истории.
О, как она осязаема, когда нова!
Порой эти поиск и создание убыстряются, и тогда - рывок.
Порой затихают, когда условия невыносимо тяжелы или, наоборот, чересчур комфортны, тогда - стагнация.
Племя в джунглях Амазонки тогда ничем не отличается от племени в мегаполисах с метро и авиа портами.
Оба племени знают ответ на вопрос: как?
И не понимают вопроса: зачем?
...
Обладание неотработанными деньгами привело меня в привычное состояние - изящной простоты решений и почти невесомой легкости поступков.
Я почувствовал себя, наконец, в своей шкуре, я отодвинул проблемы купли и продажи лавочникам и их отпрыскам.
Я ощутил возвращение духовности.
Пульсацию интеллекта.
Пир духа продолжался трое суток. Без комментариев.
На четвертое утро, испытывая легкую головную боль и недовольство политической ситуацией в стране и в мире, я брезгливо занялся делами - нужна была бригада разнорабочих, и я заехал к Мишане.
Ксения и Валерия. Валерия и Ксения.
...
Я нашел Мишу на лесопилке.
- Мне нужно четырех мужиков, покрепче, - объявил я ему цель приезда.
- Лишних нет. А на что они вам?
- Выкинуть хлам из квартиры. Содрать, что отваливается. У знакомых.
Мы сидели с Мишей под широким навесом из фиолетовых до черноты, обожженных светом, ветрами и дождями досок и слушали отдаленный стрекот пил.
Мимо прошел Седой и почтительно поздоровался.
- Пускай сами ищут.
- Сами не могут. Клара Николаевна, обитавшая в палатах каменных, милая старушка, преставилась, а Сережа Волынский, владелец теперешний, по уши в бизнесе.
- Волынит Волынский, - сказал Миша и засмеялся.
И весело посмотрел на Седого, опять прошедшего рядом, и тот тоже осклабился.
- Ну, нет так нет.
Я собрался уезжать и встал.
Из-за дровяных холмов вышел Копченый и подошел к навесу.
- Начальник, - обратился он Мише, - а что помочь Николаичу. Не в лом.
- У вас дров четыре машины, - с обнадеживающим сомнением протянул Миша.
- Хоть на Сотбис выставят, мне нужна голая территория.
- Я "жучок" воткну, посмотрим, как они "приз" делят.
- Не нужно.
- Нужно. Они по дикости будут в угол гадить или костер на полу разожгут, носки сушить.
- Куда его воткнешь, если все выбрасывать. И потом, следить...
- Вы не волнуйтесь, а я все-таки прослежу. Я эту породу изучил.
Запустив в квартиру компанию Копченого, и дав инструкцию по поводу костра для сушки носков, мы с Мишей отправились к нему домой, туда, где жила Ксения, попарить меня в бане - у Миши ванная комната переоборудована под сауну - и угостить меня расстегайчиками с кетой и рисом.
К расстегайчикам же придавалась уха из карасей, молодые, свежезасоленные рыжики,
тонко резаный лимон, и мне, по-стариковски, лафитник водки.
Миша сам вовсе не пьет, но для гостей они держат.
Ксюша - умница.
...
- Поставьте хоть музыку какую, - попросил я.
Ксения включила огромный экран, и грудастая певица запричитала о несбывшемся.
- Что красивого, если она дура? - возразила Ксения.
- Чем же удивлять, если голоса от природы нет, - попытался я смягчить тему, - сложно певице работать без голоса.
А когда и бюста нет - чем петь?
- У нее муж олигарх, - объяснил Миша, - Шувалов.
- Староват он для нее.
- Да они все проститутки, - сказала Ксения, - за деньги с дряхлыми, жирными стариками.
Слюнявыми. Ужас. Как это? Со стариком! Какой там секс?
Я поерзал на диване.
- Ксюша, я ведь не юноша.
Ксения засмеялась.
- Вы, Алексей Николаевич, не старый, вы очень даже огурец.
Я повеселел. Быть "огурцом" приятно. В гостях у симпатичных людей.
- А парни, которые за деньги со старухами спят богатыми, еще хуже проституток, - продолжала Ксения.
Теперь на экране причитал стройный красавец.
- Зато сколько в них силы, - возразил Миша.
- Ничего в них нет. Муляжи прикрутят и исполняют рок-н-ролл за деньги. "Любимая, мне хорошо с тобой".
- Как муляжи? - я был заинтересован.
- Как в фильмах, - объяснил Миша. Он взял копченую колбасу и постучал ею по столу, - Колбасное изделие.
- Неужели колбасу? - воскликнул я изумленно.
- Алексей Николаевич, вы меня смешите, - сказала Ксения, - еще решите, что потом, по сроку годности, эту колбасу съедают. Всей труппой.
Сейчас не раньше - столько силикона - могут сделать, что угодно. Но с колбасой было бы забавно - представьте, она, вся в истоме, откусывает у партнера и говорит в кадр: "Черкашино" - вкуснее всех!
- Ты уж всех мужчин позоришь, - сказал Миша, - а есть и красавцы-богатыри.
И он выпрямил торс.
- Когда я была глупой девчонкой, я была влюблена в одного мальчика, - начала рассказывать Ксения.
- Ксюша, - попросил я, - без подробностей про колбасу.
Она улыбнулась и продолжила:
- Он был высок и красив, и я им просто бредила. И вот, когда я училась в колледже, у нас случилось свидание ночью. Я думала, в обморок упаду от волнения. Я думала, сейчас у меня будет секс с богом. Мы легли, и меня просто трясло. Он залез и говорит: "Ксюша, тебе хорошо?" - "Да", - говорю, а он: "Мне тоже".
Слез и заснул.
Там висели часы без секундной стрелки, так что я даже не смогла засечь время.
- Ксения, - сказал я с укоризной, - твое бесстыдство выдает мой возраст. Будь я моложе, ты бы стеснялась. И ты сочиняла про "огурец".
- А вот и нет, - сказала Ксения, - а будь вы помоложе, я бы вышла за вас замуж, только вы бы сами не захотели. Ваши женщины другие.
Мы бы были любовниками.
- Ксения! Я тебя задушу! - смеясь, сказал Миша.
Я поблагодарил ребят за обед и поехал принимать квартиру Клары Николаевны. Точнее, готовый полигон для дизайнерского гения.
Квартира была очищена полностью.
Говоря понятнее, теперь это был просто адрес для прописки - старые полы были безжалостно содраны с лаг, и только две доски лежали в роли трапа, штукатурка сбита до древних, красных, как голое мясо, кирпичей. Местами отсутствовал потолок, из дупел его торчала обкусанная дранка и виднелся дырявый пол верхних соседей. Стен, кажется, стало значительно меньше.
- Выбросили все, - пояснил Копченый.
В воздухе парили брильянтовые искорки пыли, но мусора под ногами не было.
- Не слишком обеспокоили соседей? - поинтересовался я, отдавая Копченому гонорар.
- Никого не было. Один прибегал с телефоном, все дозвониться не мог в прокуратуру. Зачем-то рассказал, что у него экология страдает, а сам он кашлем заходится, да пропал куда-то. Может, дозвонился болезный.
Я закрыл квартиру и, радуясь началу дела, подумал, выходя на улицу: как это живит - быть полноценным, уважаемым членом коллектива!
Улица, подтверждая ощущения, делово и призывно бурлила.
Я шел, а рядом, за металлической решеткой-ограждением, с приятным шумом кипела стройка - возводились бесконечные жилые этажи, и стержни-колонны, еще не подготовленные принять рассчитанный умно вес широченной плиты из стали и бетона, торчали прутьями, как пики в небо.
Подъехал грузовик и, тяжело качнувшись, встал и медленно, торжественно поднял кузов. И гравий, ускоряясь, зазвучал от шелеста до гулкого удара, и ссыпался. И трактор тут же навалился и стал ровнять, хрустя, как тысячи орехов скорлупу раскалывал.
Люди передвигались и делали руками определенные, точно выверенные движения, не допуская лишних, и почти не разговаривали - все было подчинено порядку действий, и люди были не "Иванами" и "Петрами", а частичками чего-то большего, чем маленькая, ошибающаяся постоянно личность, чего-то более мудрого и сильного.
И я представил, как завершив рабочий день, эти люди возвращаются в себя и в свои семьи и испытывают честную гордость и честную радость от своих трудов.
И они имеют право на радость и гордость.
А ты?
А ты, почему ты всегда уходил из жизни коллектива?
Кто твой демон?
Самолюбие - и тогда страх заниженной оценки.
Ах, как это по-детски!
Или страх другого? Страх полностью раствориться в том, что больше и умнее тебя - это тот же страх смерти.
Позвонил Миша.
- Алексей Николаевич, у меня для вас сюрприз. Подъезжайте, послушаете.
- Мишаня, я что-то временно охладел к музыке, хочется просто пройтись. Посмотреть людям в глаза.
- Приезжайте. Мои парни говорят о вас и еще о чем-то.
Ксении дома не было. Мы с Мишей расположились перед тем же экраном, и Миша включил запись.
Вот она.
Копченый.
- Что, Седой, признал, наконец, Николаича? Я говорил, что он, он и есть.
Седой.
- Да, это граф, точно.
Голос.
- Что за граф? Блатной?
Седой.
- Нет. Ходил с банкиром. Типа, советник. Цыган говорил, он не при делах.
Голос.
- А как он на хату вышел? Может, знает чего?
Копченый.
- Ты ковыряй быстрее! Люстру сними, может там.
Седой.
- Дядька-то, покойный и в стену замуровать мог.
Голос.
- Как оно хоть выглядит?
Копченый.
- Сказал же: малява с цифрами. И название банка. Не было тогда флэшек.
Голос.
- А может и нет ничего.
Копченый.
- Должно тут быть. Седой скажет. Он, когда зубы банкиру вынимал, тот все время про дядю кричал.
Цыган психовал тогда, думал, банкир не колется. А когда уже от туберкулеза подыхал, сам мне сказал: " Допер я. Ищите дядю банкира, все у него".
Другого дяди не было.
А граф, тоже, видно, учуял что-то. Надо бы и его, и паренька наследничка потрясти.
Голос.
- Надо было дожать тогда банкира, чтоб точнее сказал.
Копченый.
- Надо, да было! Маркуша-пьянь механизм не так поставил, вот и рвануло раньше времени.
Меня обгорелого пацаны вытащили, смотрят, а чтобы банкира собрать, хирурги нужны с дипломами.
...
- Алексей Николаевич, вам нужно тикать, - сказал Миша, когда мы дослушали запись.
- Похоже на то, - ответил я.
Прошлое, строя безобразные гримасы и ядовито кривляясь, с издевкой лезло из всех щелей. Это прошлое, эти люди были тем самым скверным, что порождает общество, той сплоченной идеями толпой, ставшей стаей, которая зверино боится и уничтожает аристократию личности. Она забивает личность дубинками и топчет сапогами. С гоготом и шутками.
Нося нательные кресты и не каясь в содеянном.
Потому что в башках сплоченной стаи навечно выжжено: "Убивайте, я отвечу перед историей".
Если меня "потрясти", что выпадет?
За неделю до исчезновения денег банкир летал в Марокко.
Значит, банк не имеет филиалов в Европе.
"Дядя", то есть, я должен был отправиться туда на лечение.
"Лечение" - цель прибытия, оно же может быть кодовым словом.
Идентификация личности.
Вадим легко мог взять отпечатки моих пальцев.
Хорошо.
Копченый это узнает, а дальше?
Дальше я увидел лежащее тело на берегу океана и белых чаек, клюющих глазницы покойника.
И мне захотелось немедленно ехать в Марокко.
Но денег наличных, при движении на запад, хватало только до Рима.
...
- Куда ведешь меня, Корнелия, в ночи?
- Молчи, не говори ни слова, нас услышат.
- Одни лишь камни и луна.
- Тут всюду уши цезаря.
И камни
полны предательством, и небо Рима с луной, как хищный глаз центуриона.
Она нырнула в лаз, и нам открылась катакомба при свете бледном фонаря, и лабиринт извилистый ходов повел нас в самый мрак, невольно отступивший, и в вечность подземелья между гробов.
Но вот мы вышли. Вырублен в скале, покой едва лампадой озарялся, и старец, стоя на коленях перед крестом, орудием для казни гнусной черни - убийц, разбойников и провинившихся рабов, читал безмолвно хартию.
Это было странно! Как убеленный сединами склоняется у перекладины позорной.
- Отец, я привела его, как ты велел, - Корнелия сказала, и старец, обернувшись, посмотрел.
И я смотрел, а с камня капала вода, считая время.
- Здравствуй, - наконец, он произнес.
- Патриций, слышал я, что ты умен и смел и честен, и высшим благом свободу ставишь.
- Я сын республики, - я просто отвечал.
- Но где твоя свобода, когда ты раб страстей, раб суетной молвы и раб раба, такого же назначенного к смерти и к тлену в преисподней.