Автобус на Малое Дуброво отходит ровно в восемь сорок, посадка же пассажиров начинается минут за двадцать до отправления, и тут надо успеть захватить сидячее место,
желательно у окна, пока всякие-разные студенты не понабежали. Хотя ехать до Дуброво и вовсе недолго, минут тридцать с небольшим, но лучше, все же, ехать сидя, а не стоять, держась за липкий поручень и упираясь головой в низенькую крышу крохотного автобуса.
Автобусы иногда делают, как на смех, честное слово.
Но я был заранее обо всем предупрежден Натальей Зайкиной - а к отцу ее, Ивану Александровичу Зайкину, безвыездно проживавшему в своем старом родовом доме в Малом Дуброве, я как раз и собрался наведаться.
Неделю назад Наталья Зайкина уговорила нас с женой скататься с ней до папы, пособирать сливу, ведь у них сливы каждый год целые горы пропадают, а заодно разведать дорожку до лесов, окружающих Малое Дуброво, в которых, по ее словам, груздей немерено.
Услышав про сливы, а особенно про грузди, моя жена пришла в легкое возбуждение - грибная охота это ее страсть - и тогда же поручила мне, пока они с Натальей будут заниматься ягодами, разузнать все хорошенько: куда и далеко ли идти, да нет ли змей (это у нее пунктик). Вот тогда-то я и познакомился с Иваном Александровичем, который оказался очень милым старичком, занимающимся исключительно своим необъятным огородом, тянущимся вдоль старых раскидистых фруктовых деревьев до плетня, за которым непролазные, сплошь усыпанные ягодами вишни, и те тоже Ивана Александровича, а позади вишен виден ржавый остов трактора, но тот уже собственность соседа. Просто подумать страшно - как, какими силами выращивают люди на собственных грядках такую прорву, что и вдесятером не съесть. Идешь по такому огороду и кажется, что ты на базаре в воскресенье, когда все торговцы вываливают на прилавки все, что только можно - тут и щекастые томаты и важные, как банковские служащие, баклажаны и дурашливый, просто балбес деревенский, горошек в стручках, да и не перечислишь всего, и все светится, благоухает и манит - просто постоять рядом и то наслаждение и трепет сердечный.
Еще Иван Александрович занят, и уж который год, капитальным ремонтом рыжего с зеленью кирпичного дома с веселой крышей набекрень, знаете, будто кепочка у киношного хулигана. Ну, так сама получилась, не хотели.
Решающим же доводом для тогдашней поездки в Малое Дуброво была фраза, брошенная Натальей как бы вскользь: "У папы есть мангал во дворе, и мы запечем на нем цыпленка".
При женщинах строжайше запрещено упоминать о мясе. Особенно о мясе вкусно приготовленном. Это давно замечено: жаркое их как магнит притягивает. Стоит вам с другом, где-нибудь уединившись, только начать готовить шашлык, только чуть дымку подпустить, откуда ни возьмись, тут же слетятся женщины с салатами, закусками, салфетками, посудой, болтовней и прочим женским обиходом. Их хлебом не корми, дай полакомиться мясцом.
Врачи говорят, это природное. Гены.
Я же думаю, обыкновенная избалованность свободы.
Попробуйте не дать своей жене мяса и вы узнаете про себя такой ужас, какой и священнику неведом.
Нет, о мясе, да в людном месте, при девушках особенно, лучше молчать, иначе беда.
Мой старый товарищ, убежденный, проверенный временем холостяк и спортсмен, так и попался одной.
Мы ехали с ним в метро и я, думая, что нас никто не слушает, спросил его мнение о замачивании мяса в минеральной воде.
- На мой взгляд, - излишне громко ответил он мне, - лучше лимонного соуса ничего нет.
Напротив нас сидела девушка с отсутствующим видом. Совершенно обычная девушка - руки выше локтей в цветных наколках, стрижка "пикси" с челкой чуть не до подбородка, хлопковые штаны, из которых выглядывают голые коленки и какой-то светофор на ногтях пальцев ног. Стандартная.
При слове "соус" она впилась глазами в моего товарища и поза ее стала угрожающе хищной. Как у пантеры, увидевшей прогуливающегося поросенка.
- Мясу же нужен не столько маринад, сколько ровный, спокойный жар, - продолжал товарищ.
- Мясо лучше надрезать и нашпиговать чесноком, - неожиданно со страстью в голосе произнесла девушка.
Мы с товарищем просто обалдели и оба уставились на нее.
Она была бледна, зрачки глаз были неестественно расширены, дыхание коротко. Должен сказать, по всему было видно, что она испытывает неловкость, видимо, какие-то остатки патриархального стыда, стыда племени у костра у нее сохранились.
- Шашлык не принято нашпиговывать, в его изумительной простоте и кроется его вкус, - мягко осадил мой товарищ распущенную девицу третьего тысячелетия.
- Но гедлибже, там курочку нашпиговывают, - пролепетала она.
- Что такое гедлибже? - пренебрежительно поинтересовался товарищ.
- Это очень вкусно, - прозвучало категорично.
Даже с некоторой властью в голосе.
В этот момент она уже оправилась и была, как и положено девушкам, нежна и очаровательна.
Мы вышли на одной станции и втроем поднялись на улицу. Все это время нам, двум дуракам, терпеливо рассказывали, кто, где и как готовит мясо.
Через месяц мой товарищ и Верочка, так звали ту девушку из метро, поженились.
Поженились бы они, если бы я спросил его мнение о перспективах плазменной энергетики?
Станция отправления находилась не на вокзале, а возле сквера, минутах в пятнадцати ходьбы от дома, и я налегке, а нынче налегке - это карточка, ключи, маска и мелочь на всякий случай - отправился пешком.
Утром в городе не то, что вечером, утром в городе дури меньше и жизнь понятнее.
Когда на улицах мало людей, начинаешь ощущать архитектуру города, а она дает представление о том, что нынче важно.
Нынче чуть ли не через каждые сто шагов расположены киоски, торгующие кофе и шаурмой. Много гамбургерных. Есть и пироговые. Но здесь я присоединюсь к хору ностальгирующих по Союзу - жалко, до слез жалко старых, пропахших горчицей с уксусом пельменных, где пельмень был молод и горяч, а перец нежно драл горло, а еще больше жалко блинных и пирожковых, где подавали обжаренные в масле (повара говорят - во "фритюре") пирожки с горячим бульоном, мясные ли, капустные ли, а еще давали блинчики со сметаной, начиненные чем душа пожелает: или тем же мясом или картошкой или творогом или, для тех, у кого желудок крепок, жареными грибами.
Как народ ест, так он и работает. А как работает, так и мыслит.
Человек учится, получает диплом и вот он уже готов жить и работать по схеме-протоколу.
Как-то маясь от безделья, дело было в конце зимы, я заглянул к знакомым своим, Ситниковым, мужу и жене. Посидели, поболтали. И вдруг я увидел стоящий на тумбочке маленький прибор.
- Что это за штуковина? - интересуюсь.
- Тонометр. У Пети давление, приходится контролировать.
Мне стало любопытно и я попросил разрешение померить давление у себя.
Мне надели манжету, накачали ее, так, что стало немножко страшно, выпустили воздух и объявили, что мне необходимо сходить к кардиологу.
- Сколько же, сколько у меня? - спрашивал я Ситниковых, а те все повторяли - к кардиологу.
Я пошел к кардиологу.
Это была суровая женщина, точно знающая порядок действия.
- Куришь? - спросила она, сразу взяв тон, очевидно, сестринский.
- Курю.
- Ходишь много?
- Хожу. По-всякому хожу.
- Руку давай.
Я дал руку и мне второй раз в жизни померили давление.
- Что? - робко спросил я.
- Все очень серьезно, зашкаливает, - был ответ профессионала.
Мне было настоятельно рекомендовано сделать УЗИ сердца, томографию почек и предстательной железы, немедленно бросить курить и не кушать жирное, а пока пить таблетки.
Я поблагодарил и, выйдя из кабинета, со страхом посмотрел на бумажку с рецептом и направлениями.
Там был коряво выписан мой приговор: гипертония третьей степени.
Вот так, товарищи, я вошел в кабинет врача жизнерадостным балагуром, а вышел инвалидом на подкашивающихся ногах.
Теперь, думал я, все кончено, дни мои сочтены, теперь не до веселья, а впору писать завещание.
Обидно, но завещать-то мне было и нечего.
Никакой собственности - ни акций, ни земли, ни умственных рудников серебряных - я не имел. Все, чем я владею, принадлежит окружающему меня миру, как и я сам.
Я хотел измениться, я хотел поменять привычки, хотел перестать, наконец, грешить и заняться чем-нибудь духовным. Хоть чем!
Я подумывал о палочках для скандинавской ходьбы.
Первым же делом я зашел в аптеку и купил себе тонометр.
Обдумывание близкого конца, суета с прощальными звонками знакомым, составление нового меню, изучение роли дыма в истории человечества и его влиянии на здоровье первобытных младенцев - все это заняло у меня довольно много времени.
Было, прямо скажу, не до таблеток с тонометром. Где-то, спустя месяц, я решил померить свое давление сам и начать записывать результат, как учат специалисты из интернета.
- Ну, с богом, дистрофик, - сказал я себе и провел манипуляции.
Результат меня не удовлетворил, он был вызывающе не инвалидный - сто двадцать на восемьдесят. Думая, что бы это значило, я выкурил трубочку и выпил чашку кофе.
Дальнейшие замеры показали незначительное повышение первых чисел.
Я ничего не мог понять.
Прогулявшись до магазина, я купил бутылочку красного сухого, говяжий стейк и пресную лепешку из тандыра.
Я выпил и закусил. И вскорости решение пришло.
Жизнь цветов не разложить на простой алгоритм.
Дорога на Малое Дуброво проходит меж зарастающими молодыми сосенками полей, где некогда, назло погоде, выращивались овес и пшеница. В те времена понятие "рентабельность" было в России неведомо.
Теперь есть люди, которые грустят, видя зарастающие лесом "не рентабельные" поля, лет через сто появятся люди, грустящие при виде заброшенных угольных электростанций.
Нам свойственно боготворить прошлое. Учиться у прошлого. Говорить о нем.
Это странно, ведь если бы не физические раны и страдания, прошлое ничем не отличалось бы от сновидений.
Кому нужны наши сны?
А мы живем в них.
Как-то, раздумывая о том, кто и за сколько денег в день пропалывает морковь на фермах, я начал записывать одну историю.
Она, хоть и не мелодична и с вялым ритмом, совершенно из жизни, только своего знакомого фермера я подменил на другого своего приятеля.
... Аркадий Поприщев, крепкого сложения брюнет, лет тридцати - многие незамужние женщины находили его весьма "эффектным", а я не знаю и знать не хочу, о каких эффектах у них речь - выпил кофе с утра, а потом небрежно сполоснул чашку под струей пахнущей тиной и мертвым, как подают в теперешних мегаполисах, воды, и, надев сандалии прямо на босу ногу, и не потому, что носки - летняя пара - сушились после стирки, так шутить уже скучно и пошло, а потому, что воздух на улице был невыносимо жарок, - это очень, очень глубокая тема: носить ли мужчинам носки с сандалиями или нет, но отвлечемся пока от нее, - и отправился из дому по делам.
Точнее, по одному делу.
Место, где это дело делалось, было таково, что Аркадий мало придавал значения своему облику. И был прав. Место это мгновенно, невзирая на одежку, определяло количество и качество ума и даже больше, чем ума - платежеспособности! - в человеке.
Место это было банк.
А ум Аркадия был, пока что, при нем.
Я не буду, как Гоголь, томить вас в недоумении - для чего герой повествования поступал именно так.
Я признаюсь на берегу: он решил стать богатым.
Глава первая. Чужие средства.
В помещении банка было тихо и весьма хорошо, потому что прохладно. Хотелось, выйдя из пекла улицы, упасть на свободный диван, откинуть голову назад, мимо чужих затылков, вытянуть ноги поперек прохода, послать всех вон, закрыть глаза и помечтать. О белом песке и прозрачной воде.
О грехах не гибельных, но приятных.
Посетители банка, однако, не мечтали о грехах и не расслаблялись, а были магнетически напряжены, собраны и чутко реагировали на малейшие движения бровей безмолвных банковских девушек. Масочнозагадочных. Периодически неживой голос из репродуктора произносил: "Клиент с талончиком таким-то, пройдите к окну номер такой-то".
И тотчас один из посетителей, только что сидевший на самом кончике копчика, подскакивал пружинкой с места и, словно обмишулившийся официант после окрика мэтра, семенил к указанному месту.
Все было подчинено строгому порядку.
Строжайшей элитарной сегрегации и этикету.
Здесь было не до чванства!
Здесь шутки были неуместны!
Здесь давали деньги.
Деньги, принадлежавшие другим, вдруг становились вашими. Это было волшебство, это была магия, тайна.
Но я не только видел это волшебство своими глазами, я сам участвовал в нем.
Поприщев подошел к аппарату-распределителю и, выбрав нужную кнопку со словом "Кредиты", нажал ее. Из щелки аппарата выполз талончик с номером и тут же неживой голос пригласил владельца этого талончика к окну номер три.
Окном номер три оказался обычный канцелярский стол, за которым сидела девушка. Не больно красивая, не слишком спортивная, но офисно опрятная и вежливая.
Она поздоровалась и поинтересовалась, чего бы хотел получить от банка уважаемый клиент.
Клиент очень просто, без ужимок объяснил, что намерен купить сельскохозяйственную ферму и заняться выращиванием овощей на благо страны.
И вот тут, друзья мои, в беседу этих двух деловых людей стало примешиваться что-то странное. Чтобы эту странность оценить, вскроем черепные коробки беседующих и покопаемся у них в мозгах.
Мозг человека - это зеркало идей, а идеи, как известно, витают в воздухе.
Воздух же в банке был чист и прохладен. И, как я упомянул, ласково звал ко греху.
Мысли в обеих головах шли слоями, как воды реки, в самых глубинах читалось примерно такое:
"Какой импозантный мужчина! Как он спокоен и решителен! Неужели он, правда, решил бросить городскую жизнь, уехать в глухомань. Какое необычное геройство. Как это по-мужски! Как он там будет один? Он не женат. Есть ли у него подруга? Да, какая дура поедет жить в деревню. Я бы поехала. С ним. Если бы позвал.
У нас были бы дети. Дура! Дура! Позовут тебя".
"Милая и несчастная. Целыми днями сидеть, разговаривать, писать, считать. И так всю жизнь. И даже не знать, что такое хотя бы глоток свободы. Быть хозяином - вот свобода.
А быть хозяином земли - делает человека равным богу".
Верхние же слои мыслительного процесса занимались перемешиванием дежурных фраз, сбором информации не интересной обоим и машинальным анализом внешности и повадок собеседника.
Когда-нибудь наука докажет, что наши мысли вливаются в мысли ближнего. Не словами, а энергией. Они создают вихри в глубинных потоках его сознания.
А именно то, что происходит в глубине, дает толчок поступку.
- Если вас устраивают условия, подпишите.
"Что ты делаешь? Ферма убыточная и не может быть обеспечением. Других активов нет. Отказать! Отказать! А он пойдет в другой банк, и другая, красивая, даст ему деньги, и он даже и не вспомнит о тебе. А ты сохранишь средства банка, а мужчины-герои пройдут мимо. Пусть не будет мужа, не будет детей. Он запомнит меня. Добрую. Могущей быть такой верной, такой нежной. Пусть я дура, а он - герой, и я помогу ему. И все".
"Если я надумаю заводить семью, я выберу не красивую, а покладистую. Спасибо, девочка".
Возможно, автор слегка и ошибся, копаясь в чужих головах, возможно, переоценил древнюю силу женской жертвенности, возможно, от нестерпимой жары у всех были просто с утра подплавлены мозги, но результат визита в банк был таков: на карточке Аркадия Поприщева оказалось несколько миллионов рублей.
Но не прошло и часа, как большая часть этих миллионов перекочевала на счет господина Пенькова, с которым тотчас и был подписан договор о приобретении фермы со всем имеющимся инвентарем. Реестр имущества прилагался.
При этом покупатель Поприщев был сдержан и сухо деловит, а вот продавец, господин Пеньков, вел себя не вполне адекватно: все бормотал какие-то заклинания и жутко потел. Договор был передан для регистрации, куда следует, участники сделки пожали друг другу руки, и Поприщев уже во второй половине дня оказался владельцем угодий, дома, маленького трактора и многого чего еще, что обыкновенно держат на фермах.
Денег у него оставалось не много - на выплату процентов в этот год, да на еду, да на бензин, "тело" же кредита было условлено начинать возвращать через год фермерской деятельности.
Посетив ряд знакомых - меня в том числе, Поприщев закрыл свою квартирку на оба замка, сел в подержанный Фольксваген и уехал на ферму.
Зачем ему понадобилась эта ферма?
Почему молодой человек из города совершал такие странные поступки?
Он был не глуп и складен. Он не был банальным жуликом. Не был чутким спекулянтом.
Он понятия не имел, что это - вставать в пять утра и ложиться затемно, с волками.
Что это такое - пахать, боронить, сеять, полоть, строить, копать, убирать.
Почему ему не жилось в городе, где есть аптеки, пивбары, свободные девушки и прочие культурные достопримечательности?
Мы все, его знакомые, недолго ломали голову над этим вопросом и решили: вот почему!
Этот человек был одержимым!
Он был одержим идеей - конкретно, идеей поднять Россию с колен в сфере овощеводства.
Одержимость - это признак героического.
Герой не объясним.
Он рождается из дыхания времени и о нем слагают легенды.
То, что вы читаете, одна из таких легенд.
Родившись в городе и будучи воспитан, как городской мальчик, Аркадий знал о деревенской жизни мало. Гораздо меньше, чем, например, о вселенной Марвел.
Деревенская жизнь представлялась ему сплошным пикником. Веселым выездом на природу.
Время шло, он окончил школу, потом институт, потом он искал работу главным механиком подъемно транспортного оборудования и, удивительно, но нашел ее.
В крупном торговом центре было аж четыре эскалатора.
А жизнь вне города всё продолжала казаться ему каким-то бесконечным приготовлением шашлыков и лазаньем по живописным скалам.
Да и какая вне города вообще могла быть жизнь?
Но время продолжало идти.
И вот уже некоторые сверстники Аркадия стали весьма и весьма, а иные и очень даже.
А зарплата руководителя эскалаторов росла, значительно отставая от инфляции, не позволяя интересоваться новинками от "Армани".
Перспектив не было.
Как-то, набирая в пакетик картошку в продуктовом гипермаркете, Аркадий вдруг подумал:
"Вот товар. Он не требует маркетинговых ходов. Рекламы и прочей рыночной суеты. Старый фермер привозит мешок, вываливает, даже не помыв, и говорит: хотите, берите, что есть, хотите, жуйте собственные подметки. Этот старый фермер использует нас, горожан, как банкомат. И он прав, потому что он - хозяин. А мы хозяева чего? Квартир? Офисов?
Офис, если картошки нет, жить не может.
И чего я жду? Жду, что поставят еще два эскалатора и добавят три копейки и я стану богаче, а старик фермер легко добавит эти же три копейки на свою картошку - и опять жрать подметки?"
Эта мысль, совершенно случайно, из-за картошки, возникшая у него в голове, не исчезла, как обыкновенно бывает у людей скучно - положительных, а стала разрастаться, превращаться в мечтательные картинки и, наконец, стала идеей: жить полноценно - значит, вернуться к корням, на землю. Стать хозяином. Все прочее - бред и фальшь.
Очень может быть, что одержимым этой идеей Аркадий стал потому, что в этот период у него не было девушки.
Девушкам свойственно усмирять героев.
...
Но я остановился и вот почему.
Иногда, Богу нравится, как мы шутим, и он, приняв шутку за молитву, воплощает услышанное.
А я думаю, мы все порядком устали от неудач.
Улиц в Малом Дуброво немного, зато какие! Иван Александрович, например, живет на улице Гагарина сплошь застроенной добротными бело-розовыми домами с громадными, из темного стекла окнами и крышами разных расцветок и фасонов, а при дворах у домов такие парадные ворота с витым чугуном, что просто мое почтение. Чуть выше проходит улица Энгельса и тоже весьма красивая. На ней такие же мощные дома, только цветом больше зеленовато-голубые. На Энгельса же есть гастроном совершенно копия городского и, чуть дальше в горку, ближе к площади Революции, обязательный киоск с шаурмой.
Вечерами по Энгельса гуляет молодежь.
"Тусуется".
"Пойдешь тусить по Энгельсу?" - так они теперь разговаривают.
Поперек же этих двух тянется какая-то Кривоконь. Она, видимо, носит имя местного героя, но общего вида не портит.
Кривоконь ведет к другой площади, украшенной по бокам лавочками с урнами, куда специально сносится мусор со всего Малого Дуброва и заросшей позади лавочек кустами боярышника, носящей имя Парижской коммуны. На ней же стоит свежевыстроенный храм, старательно копирующий архитектуру, утвержденную для церквей незабвенным императором Николаем Павловичем.
Храм.
Вспомнилась шутка профессора Кичигина.
"Много лет назад наши институты были кузницами кадров. В кузнице же грязно, шумно и работа кипит. Нынче наши институты стали храмами науки. В храмах чисто, тихо и мыслится о вечном. Не до работы".
Обитатели Малого Дуброво работают в городе. Среди них много госслужащих, железнодорожников, силовиков и работников Газпрома. Довольно много занятых в автомобильном бизнесе, строительстве.
Есть небольшая группа жителей, занимающаяся туризмом и красотой.
В местных же магазинах, газовом узле, районной администрации, амбулаторном пункте и котельной работают привозимые из города вахтовики.
В храме тоже.
Вообще, общее впечатление от Малого Дуброва очень положительное.
Все здесь дышит тем здоровым духом консерватизма, когда люди живут, наконец, не ради идеи, а для себя.
Для себя, не для вас.
Автобус остановился на повороте улицы Гагарина и я вышел. Пройдя шагов сто, я увидел дом Ивана Александровича и его самого, стоящего у калитки и смотрящего, как я перехожу дорогу.
- Доброе утро, как здоровье? - приветствовал я хозяина.
- Хорошо, как доехали?
- На удивление быстро. Трасса почти пустая.
- Что, привезли?
- Привез.
И я протянул Ивану Александровичу пакет со змеевиком из нержавеющей стали.
- Теперь можете еще хоть сто лет сливовицу гнать. "Оборонщики" заваривали, мастера.
- Да мне сто лет и ни к чему. А я, пока вы змеевик чинили, старым способом, через тазик, литр для вас перегнал.
- Куда литр! Иван Александрович! Мне и не выпить столько! Разве с вами вдвоем. А так сил не хватит. Да нам и двоим многовато.
- Ничего. С божьей помощью. Я и картошки отварил. Тушенка есть.
- Разве, с божьей помощью.
Я не везунчик. Бог не торопится мне помогать, видимо, считая, что мужчина должен свои дела делать сам, но в тот раз, Иван Александрович, как в воду глядел - Бог нам помог.