Аннотация: Влажная от утренней росы трава Хедингтонского парка неприятно холодила кожу, как промокший под худой крышей матрац в грошовом номере во время осеннего ливня...
...
Влажная от утренней росы трава Хедингтонского парка неприятно холодила кожу, как промокший под худой крышей матрац в грошовом номере во время осеннего ливня. Озябшее тело не согревал даже дымящийся поток горячего источника, бойкими толчками выходивший из потемневшего разреза рубахи, даром прижатого дрожащей рукой. Впрочем, внутри всё горело адским пламенем, будто рьяные черти старались причинить побольше страданий, но сил стонать уже не было. Да и не к лицу джентльмену стонать от боли, можно лишь горько сожалеть, что на клинке своей, бесполезной теперь уже сабли не осталось ни малейшего следа противника - дуэлянт из меня получился неладный.
Надо мною склонился давний друг, приятельствовавший еще с первых университетских курсов, а ныне сослуживший надежного секунданта. Он что-то с чувством говорил, размахивая жестами перед лицом, но я уже не слышал его яркую речь. Все прочие вместе с голосом звуки утонули в налетевшем шуме и свисте, словно в наш Хедингтонский парк ворвался паровоз, решивший в последний момент затормозить, увидев посторонних на путях. От его плавящего воздух жара местный пейзаж поплыл, увлекая в мутную даль знакомые лица и фигуры окружавших меня людей. Я хотел сказать им на прощанье несколько ободряющих слов, но вяжущий как от сухого вина рот лишь беззвучно открывался, словно у несчастной рыбы, насильно вытянутой из воды.
Вот и веки безнадежно опустились под тяжестью бытия, погрузив меня в первородную тьму. Я остался наедине с самим собой, а весь остальной мир с его болью и прочими неприятными ощущениями куда-то запропастился: живот больше не резало с каждым сердечным ударом, продроглая спина не студилась отсыревшей землей. С призрачным трепетом из пучины воспоминаний начали всплывать образы и моменты прошедшей жизни. Вот развернулась аудитория со строгими ликами ученых и святых на стенах и дряхлым, но грозным профессором за кафедрой, вот его сменили неугомонные студенты с бокалами игристого, а вот их затмило милое личико мисс Эббот с ясными, пленительными очами, она что-то нежно прошептала и подарила многообещающий поцелуй в щеку. Это ее брат вызвал меня на дуэль, звонко шлепнув по той же щеке грубой перчаткой и заклеймив меня 'втоптавшим в грязь честь семьи Эббот соблазнителем'. Боюсь, случись мне фехтовать на йоту искуснее, итогу быть не лучше теперешнего - как в пьесе сэра Уильяма, где Ромео убивает брата Джульетты, а потом... думаю, яду мы предпочли бы нечто более возвышенное...
Да что теперь гадать, финал нашей истории гораздо прозаичнее. Герой лежит на холодной траве и теряет последние капли драгоценной крови, а вместе с ними и последние мгновения своей ничтожной жизни. Бедная мисс Эббот. Бедная Элизабет Эббот! Как же она, наверное, горько будет плакать, склонившись над моим посеревшим лицом, и проклинать господа бога за эдакую несправедливость.
С огромным трудом мне удалось на мгновение приподнять веки, но ничего интересного видно уже не было - мир жестокий либо милосердный растворился в хмуром беспросветном тумане, в котором я ничего не видел, не слышал и не чувствовал. Тело лишь обхватила странная легкость, словно я куда-то улетал или, скорее, куда-то уплывал. Бедная мисс Эббот...
...
Сегодня выдался прохладный день для купания - все-таки разгар зимы, штат Нью-Йорк, однако мне пришлось окунуться и более того, нырнуть поглубже. Не по своей воле, разумеется. А чтобы я подольше поплавал и сполна насладился освежающей водицей и подводным пейзажем Гудзона, предусмотрительные люди подарили модную для этой части света бетонную обувь. И пока я бодро размахивал руками в настойчивой попытке отказаться от прогулки по живописному руслу, крепкие дружеские объятия гостеприимной реки щедро делились своей прохладцей. Впрочем, это не спасало от жара - легкие горели изнутри, стараясь снабдить трудящийся организм остатками кислорода и отчаянно требуя новую порцию свежего воздуха. Но все усилия уходили впустую, ведь тяжелые сапоги, приготовленные в корыте за считанные часы, неумолимо вели на дно. Вот она, гениальная инженерная мысль, совершившая переворот в строительстве, теперь работает на стороне мафии. А ведь раньше я думал, что это такая байка, выдуманная для устрашения обывателей, эгоистично решивших не платить гангстерам или, не дай бог, случайно оказавшихся на их дороге.
Угораздило же меня познакомиться с дочкой капореджиме местной мафиозной семьи, видимо решившего поиграть в сурового дона. И ведь не лень ему было сидеть в одной со мной компании среди обветшалых стен заброшенного дока, пока сохнет злосчастный раствор. А может, он таким грубым образом хотел меня настращать и навсегда отвадить от своей любимой дочери? Но что-то заставило капо передумать - недостаточно испуганный вид жертвы или же пошатнувшийся авторитет среди своих солдат?.. Девушка тоже хороша, раз молчала об отце всё то время, пока мы встречались. Хотя и ее можно понять - узнай я сразу, какие у девчонки родственнички, я б такую и на пистолетный выстрел не подпустил к себе...
Вокруг как-то скоро потемнело, словно день сегодня решил пораньше закончить свои дела. Его бледный свет, с трудом пробивавшийся сквозь пучину грязной воды Гудзона, постепенно оставлял меня в этом темном ледяном королевстве. Ледяном королевстве смерти. Наверное, внизу поджидает интересная компания соседей в такой же бетонной обуви. Вряд ли я стал первым 'глубоководным ныряльщиком' в этой реке. Что же занятного поведают мне утопленники? Как кто-то вовремя не отдал долги мафии или стал ненужным свидетелем, оказавшись не к месту и не вовремя? А, может быть, как и я, пал жертвой неудачной любви.
Устав сопротивляться неотвратимой силе притяжения, я расслабил мышцы, и руки плавно поднялись вверх, почти также, когда на меня наставили револьвер. А голова заныла так, будто по ней врезали рукояткой оружия. Еще этот тонкий свист в ушах, прерываемый ударами пульса, словно рядом чвикала птичка - видимо я уже глубоко опустился, и голову сильно сдавило. Легкие тоже почувствовали на себе всю толщу воды. Если бы мне сейчас протянули шланг, я бы, скорей всего, не смог вдохнуть ни глотка воздуха. Теперь понятно, почему глубоководным водолазам кислород подают под давлением...
Вскоре ледяные тиски выдавили из меня несколько пузырей, которые, радостно кружась, устремились на свободу. Чем-то они напомнили игривые пузырьки шампанского, весело поднимавшиеся со дна фужера. Как вчера, когда мы так мило коротали вечер с Бетти в уютном номере мотеля. Тогда я засмотрелся на эти пузырьки, а потом она привлекла мое внимание откровенным взглядом - видимо, я о чем-то крепко задумался. Наверное, о чем-то важном, но сейчас уже не вспомнить. Надеюсь, Бетти не забудет меня - ведь нам было хорошо вместе...
...
Пушистые бабочки снега лениво кружились вокруг мерцающего фонаря, иногда заглядывая ко мне под навес. Тогда они плавно опускались на расстегнутую дубленку и свитер, стараясь скрыть чистым белым саваном испачканную одежду. Но тонкое покрывало стремительно темнело с натиском быстрого ручья, берущего начало из глубоких скважин под неплотным покровом ладони. При каждом вдохе воздух со свистом проходил сквозь пальцы, а вместе с выдохом на них появлялась грязная мыльная пена. Такое странное дыхание отдавалось обжигающей болью в груди, словно вместе с воздухом в легкие попадали пары раскаленного металла. Очень хотелось вытолкнуть их из себя, откашляться как следует, но делать этого точно не стоит. Иначе яростная боль вновь ударит по груди, разбивая легкие на клочья. О недавнем таком кашле напоминали тонкие струйки крови, сползающие с уголков рта, да влажные следы от слез под глазами. Или это плавится снег на пока еще теплой коже?
Надо бы срочно вытереть лицо, а то вдруг кто-нибудь подумает, будто я плачу. Но свободная рука уже совсем не слушалась, она беспомощно валялась возле телефона, не успев набрать заветные цифры спасения. Сил хватило только достать тяжелый лопатник из кармана, а вот удержать и снять с блокировки уже не получилось. Ну и ладно, неважно это теперь. По-любому кто-нибудь из жильцов, может быть даже из моих соседей, разбуженный громкими выстрелами, уже позвонил в милицию...
Чёртов наркоман! Ведь он не соврал, пригрозив прикончить меня, если я не перестану встречаться с его бывшей девушкой. А я еще хотел навалять ему за такие угрозы. Вот только, кто знал, что у него окажется даже не травмат, а настоящий огнестрел. И откуда у обычного нарика взялось такое оружие? Нет бы викидуха какая-нибудь китайская или кастет, как у четких пачанчиков. А вдруг он из какой-нибудь местной банды, промышляющей рэкетом? С другой стороны, вид у него цивильный, не похож он ни на уличных гопников, ни на серьезных братков. А может, этот тип не только потребляет, но и барыжит наркотой, ведь все торчки рано или поздно начинают приторговывать; пистолет же обменял на товар у какого-нибудь бандюги или сумел купить для защиты...
Угораздило же Лизу с ним познакомиться! Хорошо хоть сразу бросила этого хмыря, когда поняла по его странному состоянию и мутным приятелям, что он шарахается по притонам. Как-то, уже порядочно встречаясь, мы гуляли на набережной и наткнулись на ее бывшего парня. Он выглядел прилично одетым, но вел себя неприлично - хотел составить нам, или скорее девушке компанию, несмотря на ее возражение. Мне тогда пришлось грубо ответить, указав место, куда он может отвалить. Потом от Лизы узнал, что он наркоман и даже сперва не поверил этому. Не поверил и его последующим угрозам, и вот теперь сел в лужу. В лужу из собственной крови! И заодно познакомился с новыми подругами - нетерпеливой болью, навязчивой слабостью и бесстыжей стужей.
Что-то на улице действительно здорово похолодало, хотя сегодня стояла на удивление теплая погода около минус пяти против обыкновенных декабрьских двадцати градусов. Наверное, от большой потери крови я не только ослаб, но и замерз. Еще и промокшая одежда быстро остывала: спина уже чувствовала холодную стену, а задница - заледеневший асфальт. Но мне точно не грозит смерть от переохлаждения, ведь гораздо раньше я умру от кровопотери или от боли, если еще раз поддамся коварному кашлю.
Прикрыв заснеженные ресницы, я сосредоточился на дыхании и постарался заглушить острое першение где-то в глубине горла. Чтобы отвлечься, я представил себе ясные глаза Елизаветы и вспомнил, как сегодня любовался ими, когда был у нее в гостях. И как она отвечала чувственным, но в то же время застенчивым несмотря на выпитое шампанское взглядом... Хотя сегодня мы не баловались шампанским. Почему же тогда я о нем вспомнил? Ну, наверное, мы когда-нибудь пили вместе шампанское...
...
Холодный воздух, налетавший резкими порывами, неприятно щипал кожу лица и колол в носу. Кажется, дуло только с одной стороны. Надо повернуть голову, спрятать в теплом капюшоне лицо, но задеревеневшая шея совсем не слушалась. Такое чувство, что мне ее свернули и надолго оставили так. Поднатужившись, я услышал пугающий хруст позвонков, но сразу стало легче и теплее. Зато настойчиво заныла грудь, будто меня нещадно отпинали ботинками. Даше дышать было больно и трудно, как под тугими узлами веревок. При этом в носу и в горле мешалось что-то постороннее, наверное, они забились загустелой кровью, которой я так обильно откашливался. Но тогда как же в легкие проходит воздух?
Решив, что сил набралось достаточно, чтобы открыть глаза и, наконец, увидеть, что со мной происходит, я попытался поднять веки. Странно, у меня не получилось - их словно залепили оконной бумагой. И руки не придут на помощь глазам, они отнялись и не двигались - может, я и правда связан? Остается рассчитывать только на слух, впрочем, и с ним не всё ладно, ведь неподалеку прерывисто пела тревожная птица. Ну откуда в декабре на улице птица?
Но вот слух подсказал - кто-то приблизился ко мне, осторожно ступая. Шаги сменились частым дыханием, а нечто теплое коснулось лба. Ладонь, теплая ладонь потрогала лоб и погладила по щеке так нежно, как может только она... Перед глазами сразу появился милый образ со знакомым взглядом, одновременно застенчивым и чувственным. Однако под звуки тихого плача ясные глаза Елизаветы засверкали росинками слёз.
'Не плачь, милая! Когда закончится смерть, мы обязательно будем вместе!'.