С администрациями литературных колоний (а был он литературным рецидивистом), в которых он отбывал свою творческую повинность, у него как-то не сложилось, зато на воле, в уважаемом обществе читателей, его криминально-литературная жизнь, вызывала неподдельный интерес. Он часто нарушал режим пребывания, за что неоднократно попадал в социальный изолятор, с полной изоляцией от внешнего мира, от своих почитателей, тех кто его почитывает. Хотя и вне изолятора, посылки с воли и свиданки до него не доходили. Но авторитетные сокамерники (и это главное), не считали его козлом, потому что он не сотрудничал с администрацией, не ходил на пафосные утренники, пустые, коллективные междусобойчики, не гнал литературный порожняк, не колотил понты, и не стучал рецензии на таких же отбывантов как он сам. Подельники считали его правильным литературным пацаном, а судя по тем немногочисленным малявам, которые приходили с воли, минуя администрацию, вертухаев, сторожевых псов, колючую проволоку и стукачей, уважаемое читающее общество, всячески поддерживало (подогревало) его в том, что касалось его намерения писать правду, о нравах царящих в литературноисправительных учериждениях, и о том, что происходит с литературой на воле. Писать прозу жизни, то есть экзистенцию.
(Frazer. Погоняло Чёрный Прозаик.љ).