Роман американского писателя Германа Мелвилла 'Моби Дик, или Белый Кит', опубликованный в 1851 году, до сих пор не утратил своей популярности и загадочности. Есть множество интерпретаций и анализов этого романа, поясняющие идею, заложенную автором в историю о китобойном судне и его капитане. Роман достаточно сложен и многогранен, где каждая грань сверкает алмазным блеском. Зрелищная часть легко переплетается с философскими размышлениями, а описание быта китобойцев с духовными откровениями. На протяжении романа слышится горькая ирония автора, которую он облекает в безжалостную, замаскированную под романтизм, сатиру. Патетические описания охоты на китов на самом деле изобличают кровожадную, несравнимую ни с какими хищниками, натуру человека. Не случайно в книге присутствует персонаж по имени Квикег - каннибал из дикого племени, который становится близким другом одного из главных героев.

'Сходите субботним вечером в мясные ряды и полюбуйтесь толпами живых двуногих, которые глазеют на целые шеренги мертвых четвероногих. Вам не кажется, что такое зрелище может утереть нос каннибалам? Каннибалы? А кто из нас не каннибал?'

Автор, сам непосредственный участник китобойного промысла, детально передает охоту на самых крупных животных планеты. В погоне за прибылью человечество изобрело способы и средства истребления этих невинных созданий, что привело к резкому сокращению популяции китов в двадцатом веке. Все усилия человеческой расы направлены на покорение внешней природы, на ее безжалостное истребление и потребление.

'Но не было жалости для него. Пусть он стар, пусть однорук, пусть слеп - все равно он должен умереть, все равно он будет зарезан, чтобы было чем освещать веселые свадебные пиршества и прочие увеселения человека, а также чтобы лить свет во храмах, где проповедуют безоговорочный мир между всем живущим'.

Автор устами проповедника сравнивает людей с акулами:

'За обжорство, братья, я вас слишком не виню: это у вас от природы, и тут уже ничего не сделаешь; но вы должны подчинить себе свою природу, вот в чем соль. Ясное дело, вы - акулы, но победите акул в себе, да вы тогда сразу станете ангелами, ибо всякий ангел - это всего лишь побежденная как следует акула. Вы только попробуйте, собратья, один раз вести себя прилично за едой. Не рвите сало изо рта ближнего, слышите? Разве одна акула имеет меньше прав не этого кита, чем другая? Никто из вас, черт подери, не имеет прав на этого кита; этот кит принадлежит еще кое-кому. Я знаю, у иных из вас очень большой рот, не в пример побольше, чем у остальных; но ведь иной раз большому рту да малое брюхо; так что большой пастью нужно не заглатывать сало, а только отгрызать куски для акульих мальков, которым ни за что самим не протолкаться к угощению'.

Впрочем, люди и сами в свою очередь являются жертвами слепых сил судьбы или 'старого шутника':

'В этом странном и запутанном деле, которое зовётся жизнью, бывают такие непонятные моменты и обстоятельства, когда вся вселенная представляется человеку одной большой злой шуткой, хотя, что в этой шутке остроумного, он понимает весьма смутно и имеет более чем достаточно оснований подозревать, что осмеянным оказывается не кто иной, как он сам. И тем не менее он не падает духом и не пускается в препирательства. Он готов проглотить всё происходящее, все религии, верования и убеждения, все тяготы, видимые и невидимые, как бы сучковаты и узловаты они ни были, подобно страусу, которому превосходное пищеварение позволяет заглатывать пули и ружейные кремни. А что до мелких трудностей и забот, что до предстоящих катастроф, гибельных опасностей и увечий - всё это, включая саму смерть, для него лишь лёгкие, добродушные пинки и дружеские тычки в бок, которыми угощает его незримый, непостижимый старый шутник. Такое редкостное, необыкновенное состояние духа охватывает человека лишь в минуты величайших несчастий; оно приходит к нему в самый разгар его глубоких и мрачных переживаний, и то, что мгновение назад казалось преисполненным величайшего значения, теперь представляется лишь частью одной вселенской шутки'.

По предварительным и отрывочным сведениям, которые персонаж по имени Измаил, от чьего лица ведется повествование, получает от разных лиц, можно предположить, что Ахав вступил в контакт с высшими силами, и они - ангелы ли, демоны или же силы эволюции - устроили отважному капитану испытание, проверяя силу его намерения. Он получил крещение огнем, и Ахав, по его глубокому убеждению, прошел это жестокое испытание, после чего был вправе ожидать благосклонности со стороны неведомых сил.

'Я признаю твою безмолвную, неуловимую мощь; разве я не сказал уже этого? И слова эти не были вырваны из меня силой; я и сейчас не бросаю громоотвод. Ты можешь ослепить меня, но тогда я буду двигаться ощупью. Ты можешь спалить меня, но тогда я стану пеплом. Прими дань этих слабых глаз и этих ладоней-ставней... Но и ослепленный, я все равно буду говорить с тобой. Ты свет, но ты возникаешь из тьмы; я же тьма, возникающая из света, из тебя ... О великодушный! Теперь я горжусь моим происхождением. Но ты только отец мой огненный, а нежной матери моей я не знаю... Вместе с тобой разгораюсь и я; вместе с тобой я горю; как хотел бы я слиться с тобой! С вызовом я поклоняюсь тебе!'.

Но силы словно забыли о нем, игнорируя все его мольбы и молитвы. Можно только догадываться, о чем мог молить этот суровый и сильный человек. Когда произошла первая схватка с китом, Ахав понял, что эта ситуация отнюдь не случайна - им опять играют, его опять испытывают те же неведомые силы, выглядевшие в его глазах, как нечестно ведущие игру шулера. Он со всей яростью обрушивается на воплощение этих сил - Моби Дика. На недоумение своих помощников по поводу одержимости капитана каким-то китом Ахав отвечает:

'Все видимые предметы - только картонные маски. Но в каждом явлении - в живых поступках, в открытых делах - проглядывают сквозь бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного начала. И если ты должен разить, рази через эту маску! Как иначе может узник выбраться на волю, если не прорвавшись сквозь стены своей темницы? Белый Кит для меня - это стена, воздвигнутая прямо передо мною. Иной раз мне думается, что по ту сторону ничего нет. Но это неважно. С меня довольно его самого, он шлёт мне вызов, в нём вижу я жестокую силу, подкреплённую непостижимой злобой. И вот эту непостижимую злобу я больше всего ненавижу; и будь белый кит всего лишь орудием или самостоятельной силой, я всё равно обрушу на него мою ненависть'

В итоге кит откусывает ему ногу. Пострадало не только его тело, но уязвлена гордость и крайне ущемлено его человеческое достоинство. Он решает наказать коварные силы и бросить вызов, чего бы ему это ни стоило, понимая, что с таким унижением не сможет дальше жить.

'Одарённый высшим пониманием, я лишён земной способности радоваться; проклят изощреннейшим, мучительным проклятием, проклят среди райских кущ! Я не стану говорить вам, как маленькие школьники великовозрастным задирам: 'Найдите себе противника по росту, что вы пристали к маленькому'? О, нет, вы сбили меня с ног, да только я снова поднялся; но вы-то, вы убежали и попрятались. Выходите из своих укрытий! У меня нет большой пушки, чтобы достать вас за грудой мешков с хлопком. Выходите, Ахав шлёт вам свой привет! И посмотрим, заставите ли вы меня свернуть. Меня заставить свернуть? Это вам не под силу, скорее вы сами свихнётесь; вот оно, превосходство человека. Меня заставить свернуть?'

Время от времени Ахав ведет мистический монолог, обращаясь к Высшим силам:

'О ясный дух ясного пламени, кому я некогда , как парс, поклонялся в этих морях, покуда ты не подпалил меня посреди моего сакраментального действа, так что и по сей день я несу рубец; я знаю тебя теперь, о ясный дух, и я знаю теперь, что истинное поклонение тебе - это вызов. Ни к любви, ни к почитанию не будешь ты милостив, и даже за ненависть ты можешь только убить; и все убиты. Но теперь перед тобою не бесстрашный дурак. Я признаю твою безмолвную, неуловимую мощь; но до последнего дыхания моей бедственной жизни я буду оспаривать ее тираническую, навязанную мне власть надо мною. Здесь, в самом сердце олицетворенного безличия, стоит перед тобою личность. Пусть она только точка, но откуда бы я ни появился, куда бы я ни ушел, всегда, покуда я живу этой земной жизнью, во мне живет царственная личность, и она осознает свои монаршие права. Но война несет боль, и ненависть чревата мукой. Явись ты в своей низшей форме - в любви, и я коленопреклоненный принесу тебе целование; но в наивысшей форме явись просто, как небесная сила, и даже спусти ты целые флотилии до отказа груженных миров, все равно здесь есть некто, кто не дрогнет и останется безучастным. О ясный дух, из твоего пламени создал ты меня, и как истинное дитя пламени тебе назад выдыхаю я его'.

Расценивая действие тайных сил, как жестокость и коварство, он вступает в неравную схватку. Однако Силы не преследуют цель надсмеяться над таким слабым существом, как человек, хотя с человеческой точки зрения только так и может это выглядеть. Эти силы эволюционные, у них отсутствуют какие-либо эмоции и коварные умыслы, они исходят только из побуждений способствовать человеку в его эволюции. Травма, нанесенная китом, могла бы содействовать духовной трансформации Ахава, но она только озлобила и ожесточила его. Вероятно, ноша испытания оказалась ему не по силам. Для Ахава Силы предстают демоническими, и демон не замедляет явиться - Ахав получает то, что хотел - борьбу. В продолжительной и жестокой схватке с демоном он сам превращается в дьявола и погибает вместе со всем экипажем корабля. Но в одном он одержал несомненную победу - он ушел не сломленным. На всем протяжении романа путешествие корабля 'Пекод' изобилует знаками: это и гроб, переделанный в спасательный буй, это и птица, сорвавшая с головы Ахава шляпу, и китобоец с символичным названием 'Рахиль', и таинственный парс Федала с его мрачными пророчествами, и сброшенный в воду труп моряка со встречного корабля. Но Ахав горько иронизирует над страхами моряков:

'Предзнаменование? Дайте мне словарь, я посмотрю, что означает это слово! Если боги сочтут поговорить с человеком, пусть соизволят говорить прямо, а не трясут головами и не морочат его бабьими приметами'

И чувствуя свою обреченность, произносит:

'Что за неведомая, непостижимая, нездешняя сила; что за невидимый злобный господин и властитель; что за жестокий, беспощадный император повелевает мною, так что вопреки всем природным стремлениям и привязанностям я рвусь, и спешу, и лечу все вперед и вперед; и навязываем мне безумную готовность совершить то, на что бы я сам в глубине своего собственного сердца никогда бы не осмелился даже решиться? Ахав ли я? Я ли, о господи, или кто другой поднимает за меня эту руку? Но если великое солнце движется не по собственной воле, а служит в небесах лишь мальчиком на побегушках; и каждая звезда направляется в своем вращении некоей невидимой силой; как же тогда может биться это ничтожное сердце, как может мыслить свои думы этот жалкий мозг, если только не бог совершает эти биения, думает эти думы, ведет это существование вместо меня? Клянусь небесами, друг, в этом мире нас вращают и поворачивают, словно вон тот шпиль, а вымбовкой служит Судьба'.

Но Ахаву невдомек, что сам собственноручно предначертал свою судьбу в тот самый миг, когда замыслил отмщение. Его собственная воля стала вращать и поворачивать его, а закон свободной воли неумолим: все задуманное должно свершиться. Его решение необратимо, к каким бы трагическим последствиям оно ни привело, а сам он стал заложником собственного выбора.

'Ступай! Пусть течет! Я сам весть протекаю. Да! Течь на течи; весь полон худыми бочонками, и все эти худые бочонки едут в трюме худого корабля; положение куда хуже, чем у 'Пекода'. И все-таки я не останавливаюсь, чтобы заткнуть свою течь; ибо как ее найти в глубоко осевшем корпусе, да и можно ли надеяться заткнуть ее, даже если найдешь, в разгар свирепого шторма жизни?'.

Каким бы ни был Ахав - яростным, необузданным, своенравным - в нем чувствуется великая душа, заблуждающаяся, но ищущая и страстная.

'Что же, значит, непосильна тяжесть короны, которую я ношу? этой железной Ломбардской короны? А ведь она сверкает множеством драгоценных каменьев; мне, носящему её, не видно её сияния; я лишь смутно ощущаю у себя на голове её слепящую силу'. 'В иных душах гнездится кэтскиллский орел, который может с равной легкостью опускаться в темнейшие ущелья и снова взмывать из них к небесам, теряясь в солнечных просторах. И даже если он все время летает в ущелье, ущелье это в горах; так что как бы низко ни спустился горный орел, все равно он остается выше других птиц на равнине, хотя бы те парили в вышине'.

Из-за величия своей души он отказывается быть пешкой и игрушкой в руках даже высших сил и решительно отметает суеверия и предрассудки.

'И многие годы спустя будут ещё корабли страшиться этого места, перепрыгивая через него, как прыгают на ровной дорожке безмозглые овцы потому только, что в этом месте подпрыгнул их вожак, когда ему подставили палку. Вот вам ваши хвалёные прецеденты, вот вам польза традиций, вот вам все эти живучие предания, никаких у них нет корней в земле, они даже, как говорится, и в воздухе не висят. Вот она, ортодоксальность!'

'Моби Дик' это история о главном действующем лице планеты - человеке. О нас с вами, о назначении и роли человечества в грандиозном плане эволюции, о том, каких немыслимых жертв стоило воспитание человечества.

'Да; однако такова жизнь. ибо едва только мы, смертные, после тяжких трудов извлечем из огромной туши этого мира толику драгоценного спермацета, содержащегося в ней, а потом с утомительным тщании; едва только управимся мы с этим, как вдруг - Фонтан на горизонте! - дух наш струей взмывается ввысь, и мы снова плывем, чтобы сразиться с иным миром, и вся древняя рутина молодой жизни начинается сначала'.

Отрадно, что порой появляются такие воспитатели-просветители, как Герман Мелвилл, чье слово влияет на ищущие умы и содействует положительному изменению в мире. Ведь за полуторавековой промежуток времени, прошедший со дня написания книги, отношение к морским обитателям изменилось в корне - люди стали учиться бережному отношению к живому миру и состраданию ко всем чувствующим существам.