Глядяна него, никто бы не мог себе представить, насколько это богатый и могущественный человек. Хотя, судя по внешнему виду, его трудно было бы назвать даже бизнесменом средней руки. Выдали бы его, конечно, часы и туфли, но часы скрывались под рукавом толстого серого пуловера, а туфли мог бы заметить разве что наметанный глаз богатого человека, который знает цену дорогой добротности, а не блестящей мишуре дешевых вещей.
Гордость же чуть ли не всех грузинских богатых и далеко не богатых граждан - крутой мобильник - был у него самый что ни на есть обыкновенный. Заметив удивленные взгляды грузинских партнеров по бизнесу, деловито выложивших на стол в ресторане умопомрачительные мобилы последних марок, он пояснил: "Мобильный телефон мне нужен только длятого, чтобы меня находили и информировали в важных ситуациях. В остальном же, думаю, это не самое удачное изобретение человечества!" И даже не дав кому-либо возразить, добавил: "До сих пор никак не могу разобраться, то ли я при нем собачка, то ли он при мне!" Только потом, спустя некоторое время после их знакомства, она поняла, что он имел ввиду. Тем более, что лично длянее мобильная связь была чуть ли не одним из самых гениальных изобретений человечества. Он никогда не отключал трубку, в какой бы точке земного шара не находился, вернее, не мог позволить себе такой роскоши из-за того, что его телефон практически никогда не замолкал.
Первый раз она увидела его около памятника Давиду Строителю, который тогда стоял перед когда-то знаменитой интуристовской гостиницей "Иверия", ставшей затем прибежищем беженцев из Абхазии и за годы своего гостеприимства принявшей такой же жалкий облик, как и ее жильцы, которые после роскошной беззаботной жизни, пожалуй, на одном из самых райских отрезков черноморского побережья, в одночасье оказались изгоями без дома и надежды на возвращение. Конечно же, пока "Иверия" была интуристовской и ее номера занимали диковинные в ту пору иностранцы и советская номенклатурная элита всесоюзного масштаба, Давид Строитель там не стоял. Появился он позднее, в середине девяностых, словно напоминание о былой мощи грузинского государства и надежда для тех же самых беженцев. Тогда установка этого памятника вызвала шквал недовольства различных общественных деятелей и оппозиции, доказывающих, что такой огромный памятник на такой маленькой площади только уродует и без того обезображенную войной и строительным беспределом архитектуру города и оскорбляет память одного из самых великих царей грузинского народа. Впрочем, и решение перенести этот памятник уже после Революции Роз опять вызвало бурный протест и опять связывалось с оскорблением Давида Строителя, поскольку теперь уже место на въезде в город, в Дигоми оказалось неподходящим длястоль великого царя...
Сойдя с такси, она почему-то сразу обратила внимание на невысокого, бородатого мужчину, который задрав голову, внимательно разглядывал венценосного всадника.
"Иностранец!" - подумала она и начала озираться по сторонам в поисках друга, которому здесь назначила свидание. Взгляд опять наткнулся на иностранца, который теперь пытался сфотографировать памятник на расстоянии. Она вдруг подумала, что если бы иностранцу скинуть годков двадцать, он просто поразительно был бы похож на ее первую любовь, которого почему-то дико недолюбливала ее мама, из-за невысокого роста с презрением называла "метр в кепке" и все сделала длятого, чтобы дочь даже и не думала о нем .
Друг явно запаздывал, и она, занервничав от не совсем приятных воспоминаний, навеянных этим иностранцем, решила уйти, но именно в этот момент за спиной услышала свое имя, увидела радостное лицо друга и того бородатого иностранца, который, вежливо улыбаясь, протягивал ей руку, окинув ее при этом цепким, внимательным взглядом. Она поразилась его на удивление ухоженной гладкой мягкая и по-мужски крепкой руке и глазам удивительно стального цвета, которые, кстати, совсем не улыбались. Она разнервничалась. Если честно, то ей не совсем хотелось убивать свое время в обществе незнакомого человека, тем более, что с другом они не виделись больше полугода и им было о чем посплетничать. К тому же он буквально через пару дней уезжал и из-за его напряженного графика они могли бы больше и не встретиться.
- Где ты был? Я уже собралась уходить! - раздраженно сказала она, даже не глядяна нового знакомого.
- Извини, я договаривался о столике в ресторане.
- А зачем было договариваться? Сейчас день, да и нас, кажется, трое.
- Вообще-то нас будет восемь! - непривычно резко ответил друг и без всякого перехода добавил: - Это мой шеф.
Она поняла, что ей срочно нужно менять тон и мило улыбнулась шефу своего друга, который, впрочем, по-прежнему был серьезен. По большому счету ее это ничуть не волновало, тем более, что она решила посидеть с ними из вежливости минут тридцать и уйти. И вообще у нее были дела поважнее. Ее ждал более интересный вечер с новым поклонником, чем незнакомая компания.
Шеф показал свой характер, как только они вошли в ресторан и он познакомился со всеми участниками предстоящего застолья.
-Зачем мы сюда пришли?! Я хочу попробовать грузинскую кухню, а это ирландский паб! Уходим отсюда немедленно!- раздраженно сказал он.
Она даже не захотела себе представить, чем могут длянее обернуться поиски другого заведения: ее "романтический" вечер с поклонником, по которому убивалась половина женского населения этого города, явно накрывался и ей пришлось бы довольствоваться какой-то чужой компанией.
- Здесь и грузинские блюда подают! И вино у них хорошее. И вообще, здесь прилично готовят! - как-то слишком уж явно активничала она.
Он внимательно взглянул на нее и покорно присел за зарезервированный столик. Кухня, разумеется, была совсем негрузинской, но и не совсем европейской, впрочем, тогда этот кулинарный микс в Тбилиси встречался довольно часто, и в этом-то и был свой особый грузинский шарм, который так завораживал иностранных гурманов.
Прежде чем подошел официант, ее друг вежливо предупредил, что сегодня всех приглашает его шеф. Гости шумно запротестовали, но нетерпеливый, властный голос шефа заставил всех тут же умолкнуть. Подобный жест от иностранца лично длянее был довольно неожиданным. Она как-то больше привыкла, что приглашали грузины и неважно - дома или в ресторане. Становилось явно интересно.
Заказывали по-европейски, каждому приносили блюдо по вкусу. Она обратила внимание, что он дождался ее заказа, заказал то же самое, предложив ей еще лосося под икорным соусом. Он просто никак не мог знать, что рыбу, а тем более лосося, она обожала и не заказала себе только потому, что для нее это было слишком дорогое блюдо. Когда стали заказывать выпивку, он опять выжидающе посмотрел на нее. Ей вдруг на минуту показалось, что он о ней все знает и даже то, что она недурно разбирается в крепких напитках. Однако именно в местных ресторанах она предпочитала от них воздерживаться, почему-то опасаясь, чтобы не подсунули какую-нибудь гадость под известной маркой. С пивом дело обстояло несколько иначе, по крайней мере, у нее не было страха встать на следующий день с чугунной головой.
- И все? Больше ничего не будете заказывать? Но я не хочу только пиво. Хочу хорошее грузинское вино.
- Ну и заказывайте! А вообще, хорошее грузинское вино, без риска встать утром с головной болью выпьете, когда будете у кого-нибудь в гостях и вас угостят домашним вином, - компетентно объяснила она.
Компания, которая уже прислушивалась к их разговору, возмущенно зашипела: "Еще пару таких свидетелей, как ты, и грузинское вино растеряет всех своих почитателей!" Он, словно поняв, о чем речь, сказал, что в жизни встречал и потрясающие грузинские вина, вкус которых лично у него остался на всю жизнь, и пробовал такие, за которые может стать стыдно всем производителям вина, независимо от того, в каком уголке мира они его изготавливают. - Но это не только о грузинских винах, - просто пояснил он. Если честно, то такого вина, за которое бы стало стыдно, она, по крайней мере в тбилисских ресторанах, не встречала. И чтобы не ударить лицом в грязь и не уронить честь грузинского вина, сделала заказ, но не то, что принесли всей остальной компании. Это опять вызвало непонятный протест присутствующих.
- Отлично, я попробую оба сорта,- примирительно сказал он, словно почувствовав, что обстановка накалилась.
Она не могла объяснить, почему так вызывающе себя вела, и, чувствуя на себе удивленный взгляд друга, решила, что пожалуй, лучше будет уйти. Как раз в это время зазвонил ее телефон, и она решила откланяться. Остановил ее властный взгляд. Он словно пригвоздил ее к месту, и она, пролепетав, что у нее может сорваться деловая встреча, осталась.
В Грузии он был впервые и остался очарован увиденным, впрочем, как и многие иностранцы, объездившие чуть ли не весь мир и находившие в этой маленькой стране ту особую энергетику, которой вряд ли могли похвастаться и более богатые и успешные страны мира. Всегда приятно, когда гости подчеркивают особую магию твоей страны, тем более такие интересные и интеллектуальные собеседники. Круг его интересов был очень широк. Вызывало уважение его знание процессов как в Грузии, так и на всем Кавказе. Прилетев накануне вечером, он уже успел осмотреть главные достопримечательности Тбилиси и побывать в древней столице Мцхета. При всем этом, он живо и красочно делился увиденными впечатлениями, подчеркивая такие детали, мимо которых многие могли бы просто пройти мимо. Его собеседники с восхищением отметили этот момент. И правда, с трудом можно было поверить в то, что всего за полтора дня можно было столько увидеть и запомнить. Впрочем, объяснялось это легко: в Грузию он влюбился сразу же, как только ступил на эту землю. Вернее, полюбил он эту далекую страну еще тогда, когда в детстве случайно увидел фильм Михаила Чиаурели "Георгий Саакадзе", название которого он уже и не помнил. С тех пор он стал грезить о далекой сказочной стране с мужественными и красивыми людьми, с которой непременно должен был познакомиться. Ей навсегда врезалась в память его фраза сказанная им в тот первый день: "Жизнь так коротка и нужно столько успеть и увидеть, что когда я приезжаю в другую страну, я почти не сплю, чтобы успеть как можно больше посмотреть". Она видела как все сидящие в их компании все больше проникались искренним уважением к этому человеку, который многое знал о грузинской истории, культуре и ее народе. Она ощущала его властные флюиды и уже знала, что если сейчас же не встанет и не уйдет, то завязнет навсегда. Ее телефон звонил каждые пять минут. Новый поклонник уже переходил все границы, требуя чтобы она либо немедленно пришла, либо сказала, в каком ресторане находится, чтобы он мог встретить ее у входа. Она ненавидела, когда кто-нибудь пытался предъявить на нее права, тем более, если она не давала повода дляэтого. Новый поклонник, благодаря этому иностранцу, явно пролетел и если бы она решила отсюда уйти, то уж точно не к нему на свидание, а домой.
Иностранец вел беседу, каждый раз напрягаясь при очередном звонке на ее телефон. С ней он почти не разговаривал, все больше обращаясь к сидящим за столом мужчинам. Когда заговорили о конфликтах, она, хорошо знающая эту тему, решила было подключиться в умную мужскую беседу, но осеклась под его острым взглядом и вдруг с удивлением обнаружила, что есть категория мужчин, которые, независимо от того в какой точке мира бы не жили и какой бы статус не имели, отводят женщинам определенное ей ими самими место, и которого она, если не хочет его (мужчину) потерять, должна придерживаться. Она не любила себе в этом принзнаваться, но именно такие мужчины возбуждали ее и вызывали в ней уважение, и она беспрекословно подчинялась таким правилам игры.
Уходили из ресторана поздно. Она так и не смогла стереть из памяти эпизод, когда в гардеробе торопливо вырвала у него из рук свое кожаное манто, которое он хотел помочь ей одеть. Такого с ней никогда не происходило. Вспомнив, что оно далеко не новое, ей почему-то не захотелось, чтобы он заметил потертый воротник. Он удивленно посмотрел на нее, решительно отобрал манто и галантно помог продеть в него руки. Ей вдруг стало стыдно за себя, что подалась порыву, изменив своему, как ей всегда казалось, жизненному принципу, ценить людей не по одежде и ее опять охватило раздражение к этому человеку, который невольно стал причиной, как она думала, неприсущей ей слабости и который, она была уверена, это почувствовал. Он, словно не замечая возникшей неловкости, предложил подвезти и, перехватив ее взгляд в сторону друга, уточнил, что провожать ее пойдут все вместе. На какое-то время они остались вдвоем, и она так и не смогла себе объяснить, почему вдруг у нее вырвалось, что должна была прийти в аэропорт их встречать, не пришла и как пожалела об этом сегодня. "Вы сделали очень большую ошибку,- как-то очень серьезно ответил он. - Просто у нас было бы больше времени познакомиться друг с другом ближе". Он пригласил ее в поездку по Грузии, шутливо предложив роль гида, но она решительно отказалась от этой поездки, посчитав, что события могут развернуться иначе и что потом она может разочароваться в этом симпатичном, неожиданно ставшем близким ей человеке. Только спустя время она поняла, что заблуждалась, и потом никогда не могла простить себе этой ошибки: только в той поездке они смогли бы пробыть вместе достаточно долго...
Проводов он не любил и никогда не позволял ей его провожать, впрочем, как и встречать. Вернее, она никогда точно не знала, когда он приедет, находясь все время в режиме ожидания, и точно также не знала, когда он захочет увидеть ее в своей или какой-нибудь другой стране. Во всем этом было что-то не совсем, точнее, совсем не укладывающееся в рамки отношений мужчины и женщины. Она безропотно подчинялась из боязни потерять то потрясающее чувство бескрайней любви, которое воцарилось в ней с появлением этого, так никогда до конца и не разгаданного ею, мужчины. Звонил он очень редко, хотя она всегда ждала его звонка и, не боясь показаться униженной, чуть ли не молила его об этом.
Звонки были в основном тогда, когда он приглашал ее куда-нибудь в путешествие, хотя она знала, что сам он сможет приехать туда в лучшем случае дня на три-четыре. Зато это бывали самые незабываемые дни всей ее жизни. Они устраивались в самых фешенебельных отелях, посещали самые изысканные рестораны, самые знаменитые соборы, музеи, оперные театры. Словом, он делал все, чтобы она по возможности больше знакомилась со страной, куда он ее приглашал. Удивительно, но и на нее перекинулась его привычка почти не спать в поездках и находиться на грани между сном и явью. Это было потрясающее необъяснимое чувство, когда она почти верила в то, что в этом мире беспечней и богаче ее женщины, пожалуй, и не сыщешь. Во время таких путешествий он словно приучал ее к мысли что она и принадлежит к числу тех очень немногих женщин, к ногам которых можно сложить богатства всего мира. Все ее малейшие желания исполнялись, как по мановению волшебной палочки. Желания, конечно же, были скромными, но его не пугала любая ее прихоть, которую она вдруг проявляла, чтобы уличить его непонятно в чем. Это состояние невозможно передать словами, но словно какая-то невидимая сила предлагала ей вникнуть в истинную суть данного свыше богатства и суметь провести между земными бедностью и богатством ту небесную грань, за которой находится истинное человеческое счастье. С ним она наверняка узнала, вернее, он помог ей увериться в том, что она и так знала, но думала, что эта ее мысль была утешением для бедных, как она сама, что не все счастье в богатстве, равно как и не все несчастья идут от бедности...
Был ли он счастлив, она не знала. В принципе, наверное, она многого о нем не знала... За исключением детства и предков чуть ли не до седьмого колена. Знала, что он состоял в браке, наверное, любил свою жену и не имел с ней детей. Иногда ей казалось, что потому-то он ее и опекает, чтобы она родила ему ребенка и от одной только этой мысли ей становилось невыносимо тяжело, и она была готова возненавидеть его за это. Но он никогда не заговаривал с ней на эту тему и всегда умилялся ее неподдельной любови и жалости к животным. О своих чувствах к ней он распространяться не любил, только однажды вырвалось у него, что никогда бы не подумал, что найдет то, чего ему так не хватало, чуть ли не на другом конце света и что только одна мысль о том, что где-то там далеко она хоть изредка вспоминает о нем делает его абсолютно счастливым человеком на этой земле. Она даже не совсем понимала всю степень его занятости и если пыталась самостоятельно что-то запланировать, вызывала в нем вспышки пугающей ее ярости.
Самое странное было то, что, несмотря на большое расстояние, она умела угадывать его состояние, которое непонятным образом ей передавалось. Словно кто-то протянул чувствительную невидимую нить между ними двумя, оборвать которую самостоятельно никто из них не был в силах.
То лето стало длянее сплошным кошмаром ожидания. Они виделись где-то в середине весны, его явно что-то беспокоило, но он уходил от всех ее вопросов, попросив ее наслаждаться их близостью и не забивать себе голову всякой ерундой. Но похоже, беспокоила его вовсе не ерунда. Почти все лето она не могла найти себе места. Ее изводила какая-то неясная тревога. Он не звонил и не отвечал на ее звонки и письма. Она уже не знала что предпринять и у кого спросить, когда он, наконец, позвонил и сообщил, что в конце августа собирается начать свой отпуск с Грузии, что планирует начать его с Рача-Сванети и вообще грузинского высокогорья, где она к своему стыду ни разу не бывала, а дальше уже все будет, как она того захочет: либо он останется в Грузии до конца отпуска, либо они поедут на какое-нибудь знаменитое побережье. Она была вне себя от счастья. Не от того, что у нее появилась еще одна возможность увлекательного путешествия. Первый раз за все время их знакомства она знала точную дату его приезда, знала, что весь положенный ему отпуск она заставит провести его в Грузии, чтобы навсегда привязать его к себе. Это был добрый знак, и она больше не желала упускать своего шанса, который так великодушно послала ей Судьба.
Она вся звенела в предвкушении этой встречи и даже решила, несмотря на всю его нелюбовь ко встречам в аэропортах, встретить его чуть ли не у трапа самолета. Звонки опять прервались, но она, уже привыкшая, даже не обратила на это внимания. Двадцатого августа, она отправилась в аэропорт, даже не сомневаясь, что он прилетит. Она долго потерянно стояла после приземления Лондонского рейса, все еще не желая поверить, что территорию аэропорта покинул уже самый последний пассажир этого самолета. Обида жестоко захлестнула все ее существо. Она вдруг с болью поняла, что он никогда не утруждал себя тем, чтобы она узнала о нем чуть больше, чем он хотел того сам. Она теперь, здесь в аэропорту, почти не сомневалась в том, что такие, как она, у него могли быть и в других бедных странах и что он, пресыщенный своей обставленной роскошью жизнью, время от времени устраивал себе развлечения, играя с ними в Золушку и доброго волшебника. Она с яростью вспомнила и то, что впрочем, никогда и не забывала - непонятно почему он скрывал от нее день своего рождения, не год рождения, а именно день. Это было очень странно и, когда она попыталась настоять, чтобы он открыл наконец ей эту тайну, то натолкнулась на такую необъяснимую ярость, что предпочла его больше не спрашивать.
Закончился август, на исходе был сентябрь. От него больше не было ни слуха, ни духа, если не считать того, что он приснился ей в канун Рождества Пресвятой Богородицы в ночь на 21 сентября. Во сне она, больше не боясь его ярости, пыталась уточнить день его рождения, а он как-то печально улыбался одними глазами, той одной из самых потрясающих его улыбок, которая сводила ее с ума и горячо шептал ей в шею, что она уже угадала. От этого сна она почему-то проснулась в полном смятении, подумав, что от каждого напоминания о нем, пусть даже во сне, можно и правда сойти с ума. Она пыталась больше не думать о нем и, так как у нее это плохо получалось, училась заново блокировать свою память, чему когда-то давно научил ее друг-психолог, который овладел искусством блокировки памяти у лучших специалистов в Японии. Честно говоря, на этот раз блокировать память у нее получалось плохо: то ли она подзабыла как это делается, то ли в этом конкретном случае память не желала ей подчиняться.
Она пыталась побороть свою гордость и спросить о нем у друга, который наверняка догадывался обо всем происходящем между ними, но из деликатности делал вид, что ничего не замечает. В день несколько раз она с нетерпением проверяла свою электронную почту, в надежде, что на этот раз все непременно встанет на свои места. Затем ее охватила такая тоска и безысходность, что она потеряла всякий интерес и к телефонным звонкам, и к своей электронной почте и вообще ко всему тому, что хоть как-то могло быть связано с ним. В ночь на 7 октября она опять увидела его во сне, он стоял в какой-то светло-прозрачной дымке и смотрел на нее удивительно ясными, полными бескрайней любви темно-голубыми, переходящими в стальной цвет глазами. Смотрел и укоризненно спрашивал, почему она больше не заглядывает в свою почту. Она проснулась, словно ее кто-то сильно толкнул, вскочила, как ошпаренная, и лихорадочно бросилась к компьютеру, уже ничуть не сомневаясь, что он ее всегда любил..
Почтовый ящик и правда был переполнен. Она быстро просмотрела адреса, но ни один ему не принадлежал. Ее била крупная дрожь от нетерпения, непонятной жалости к себе и чувства унижения, глаза застилал предательский молочный туман. Она еще раз с трудом начала просматривать адреса и наткнулась на письмо друга, которое было выслано всего несколько часов назад. Бестолково дергая мышку, пыталась открыть письмо, которое почему-то не хотело открываться, словно проверяя на прочность ее терпение и вытягивая последние нервы. Наконец-то письмо открылось и первое, что бросилось ей в глаза: "Марк погиб!" Дальше шло совершенно уже ей ненужное длинное описание причин его гибели, церемонии похорон и фраза, которая все сразу ей объяснила "похоронили Марка в день его рождения, 21 сентября". В конце письма друг сообщал, что пересылает ей по его просьбе его последнюю фотографию. Она открыла ее и окаменела - с экрана компьютера он смотрел на нее так, как несколько минут назад во сне. Бесконечно любящим взглядом, всей силы которого она при его жизни так и не смогла постичь...