Даже звания, то полковник, то подполковник. Его полк освобождал Биркенау, он был комендантом Освенцима.
подчинения. Первый советский комендант освобожденного Освенцима. Автор книги воспоминаний об освобождении Освенцима.
Фотографии Е.Г. Елисаветского (персональные и групповые) (в т.ч. на траурных митингах в Освенциме) (1940-е - 1980-е), Семейная переписка (1945), Материалы пресс - конференции Антисионистского комитета советской общественности (1985).
Был такой печально известный "Комитет" антисионистский. На предыдущей странице его выступление там.
И сейчас в зале Иегуди Менухина в Европарламенте, где в промежутках между концертными номерами и речами крутили на экране страшные кадры хроники из Биркенау, я вспоминал, как сидел за чаем у бывшего комполка 60-й армии, пока он читал свежие оттиске на идише, которого я не знал, но о чем там речь -- знал, папа успел рассказать.
Они увидели ряды бараков до горизонта, а между ними -- припорошенные снегом трупы расстрелянных людей. Елисаветскому запомнилась мать, прижавшая к себе ребенка. Он зашел в барак, где на трехъярусных нарах в мертвой тишине валялись полутрупы. Теперь я понимаю, что он попал в барак доходяг. Всех, кто еще держался на ногах, эсэсовцы с приближением советских войск выгнали в "марш смерти" -- пешком погнали в Германию. Кто не мог идти -- расстреляли тут же, во дворе. Многие умерли по дороге. А кому вообще было не встать -- тех оставили подыхать в бараках.
-- Товарищи, вы свободны, мы выгнали немцев,-- прокричал Елисаветский по-русски.
Никто не шелохнулся.
Он повторил то же по-немецки.
Никакой реакции. Он понял: они не верят, боятся. Эсэсовцы в лагерях были склонны к розыгрышам перед расправой.
Тогда он перешел на идиш:
-- Посмотрите! Я еврей, и я полковник Красной армии. Мы пришли вас освободить,-- и распахнул шинель, чтобы они увидели ордена на гимнастерке.
И людское месиво закопошилось, закричало на этом почти уже не жившем языке почти уничтоженного народа, поползло к нему.
Это была суббота -- святой для евреев день -- 27 января 1945 года".
Елисаветский написал книгу об Освенциме и самоотверженно воевал с издательствами, которые отказывались её печатать. Он направлял бесконечные жалобы в ЦК КПСС. Затем к этим жалобам прибавились составленные с солдатской прямотой требования изъять из продажи антисемитские брошюры Евсеева и Корнеева. ..... На его "счастье" в книге Евсеева "Фашизм под голубой звездой" агентами международного сионизма были названы Вергелис и... тогдашний Президент Франции Помпиду. Что касается Вергелиса, то аргументом для Евсеева служило то, что журнал, который редактировал еврейский поэт, издавался на незнакомом Евсееву еврейском языке.......
Протест Вергелиса попал что называется "в яблочко". Евсеев получил строгий партийный выговор. А книгу изъяли из продажи. Но то, чего с помощью дипломатов удалось однажды добиться Вергелису, у Елисаветского не проходило. Его многочисленные обращения лишь закрепили за ним репутацию скандалиста и соответственно настроили против него тех людей в "Инстанциях", от которых что-либо могло зависеть.
А однажды зависело вот что: в Польше отмечалась очередная дата освобождения Освенцима. И организаторы мероприятия обратились к Москве с просьбой прислать советского офицера - участника той военной операции. Совет Ветеранов войны назвал Елисаветского. Но выездной отдел ЦК скандального полковника "не пропустил".
В Польшу поехал другой полковник, который в Освенциме бывал разве что на экскурсии. С таким унижением Елисаветский смириться не мог. В очередных посланиях в ЦК он резонно объявил, что всё случившееся - результат антисемитской политики. Когда я рассказал Зивсу, что нашел Елисаветского и уговорил его принять участие в пресс-конференции, тот замахал руками. О скандалах полковника ему было известно. И всё же, я привез Елисаветского в Комитет. С ним встретились и Зивс и Драгунский. Освободителю Освенцима предложили участвовать в пресс-конференции. Но просили полковника только об одном - чтобы не "растекался по древу", а говорил лишь о том, чему был свидетелем сорок лет назад. А о Корнееве с Евсеевым упоминать не надо. К теме пресс-конференции их книги отношения не имеют. С ними следует разбираться в другом месте."
Части и соединения 60 армии охватили с флангов позиции неприятеля и 27 января крепость пала. Полк, которым я командовал, вошел в город.
В тот день я впервые попал на огороженную колючей проволокой территорию. К тому времени мы уже много знали об ужасах концлагерей, о зверствах фашистов. Но то, что открылось мне в Освенциме, по масштабам и по совершенству "технологии убийств" ни с чем нельзя было сравнить. На территории в сорок километров по периметру - 500 бараков. Газовые камеры. Печи крематориев. И повсюду на снегу - трупы мужчин, женщин, детей, стариков. Это те, кого фашисты убили напоследок, чтобы избавиться от живых свидетелей их зверств.
Людей не было видно. Потом я уже узнал, что тысячи узников фашисты угнали буквально перед нашим приходом.
Часть людей мы настигли. Конвоиров уничтожили. Людей спасли. Это было потом. А тогда я шел по опустевшему лагерю и не надеялся встретить живых людей.
Но вот вхожу в барак. Со мной адъютант и автоматчики. Всё та же тишина. На трехъярусных нарах навалом лежат полуживые скелеты. Узники, увидев нас, начали испуганно забиваться в свои гнезда. Каждый старался подлезть под другого. Поначалу солдаты как-то растерялись. Наконец, откуда-то, как сквозь стену, слышу голоса бойцов: - "Товарищи, вы свободны!"
Я пытаюсь тоже что-то сказать, но не узнаю своего голоса. Наконец, говорю: - Не бойтесь. Мы пришли вас освободить. Я советский офицер... Вижу, что меня не понимают, и начинаю говорить на смешанном русско-украинском, польско-немецком языке. Говорю что-то о равенстве наций в нашей стране. Невозможно вспомнить, что я говорил. Хотелось довести до их травмированной психики, что им нечего бояться, что пришли их спасители. Мучило бессилие это сделать.
И вдруг вспоминаю, что мы в Биркинау - еврейском лагере. Я заговорил по-еврейски. Реакция ужасная. По всей вероятности решили, что это провокация. Узники начали еще глубже забиваться в свои норы.
Только когда я сказал: - Не бойтесь, я советский полковник, по национальности - еврей. Вот мои награды. Мы пришли, чтобы вас освободить... Из норы-ячейки вылез огромного роста человек, с длинной седой бородой. Подошел, потрогал мою дублёнку, ордена, подумал, и на наших глазах изменилось выражение его лица. Он обратился к лагерникам на каком-то непонятном языке, что-то начал выкрикивать.
Не описать, что началось. Люди зашевелились, поднялся шум.
Вначале робко, а потом смелее, шатаясь, подходили узники, как бы выбираясь из оцепенения.
Понадобилась огромная сила воли, чтобы всё это пережить.
Солдаты, видевшие до этого многое, от чего можно лишиться рассудка, стояли неподвижно и по их щекам текли слёзы. Да, такое забыть нельзя..." "