Аннотация: В полете иногда случаются удивительные вещи
Зря вы, юноша, посмеиваетесь над старыми летчиками. Да, мы, летчики, - народ суеверный. Но что такое "суеверие"? - это значит "верю всуе". А наши, как вы изволите выражаться, суеверия сто пятьсот раз оправданы практикой. Хотя случай, который был с нами в две тысячи косматом году, никакой практикой не объяснишь...
Я тогда был вторым пилотом на грузовом АН-12. Хороший самолет для своего времени, и делали их на совесть, но машина, которой столько же лет, сколько и мне, - а мне сорок пять, - рано или поздно начнет ломаться. Правда, наш "Мухожук" - так мы его прозвали - вроде бы не пошаливал. Только что вернулся с профилактики, нигде ничего не жужжит, не барахлит.
Груз был какой-то ценный, ящики со всех сторон опечатаны - что там, не заглянешь. И заказчик что-то нервничал. Так что поломка была бы очень некстати.
И вот мы летим, - а время вылета нам назначили не особо удачно, под вечер, - уже смеркается, бортмеханик задремал, штурман зато чайку на весь неспящий экипаж заварил и анекдоты травит, и вдруг - бац! звуковая система надрывается, световая мигает; тяга уменьшается, самолет начинает крениться... Так и есть! - двигатель отказал.
Ну, один двигатель - это серьезно, но не критично. У АН-12 их четыре. Взялись мы с Михалычем, нашим первым пилотом, отключили двигатель, сообщили диспетчеру, сидим в напряжении... И что же? Минут через пятнадцать та же беда, только с правой стороны! Первый двигатель, который отказал, видите ли, был на левом полукрыле...
Подвел нас "Мухожук". Комаром оказался.
Два неисправных двигателя - это уже не фунт изюма... Снизились мы на 1900 метров. Сообщили диспетчеру, тот заволновался, спрашивает, каково будет наше решение. А что - решение? На двух двигателях из четырех лететь рискованно. До пункта назначения далековато. Летели мы отсюда, из Воронежа, в Улан-Удэ, а к тому моменту и половины пути не пролетели.
Ну, собрались мы и совет держим. А я так сидел, что мне было хорошо видно одно полукрыло. Смотрю - что-то у нас на полукрыле прицепилось. Небольшое, размером человеку по колено, - но не птица. А по очертаниям вроде человек. Протер я глаза: что за притча? А оно прицепилось и к двигателю тянется. Я привстал, чтобы разглядеть, - а этот паршивец, чтоб ему, уже в единственном нормальном двигателе на том полукрыле копается! Ну все, думаю, нам хана... И точно: не прошло и нескольких минут, как самолет наш дернулся, завалился на бок, накренился и начал терять высоту... Звуковая система опять сигнал подает. По совести, мы в первые секунды слегка ополоумели, когда осознали масштаб трагедии.
Третий двигатель отказал.
Радист наш, Коля, молодой был, к переделкам непривычный. Слышу - таким дрожащим голосом диспетчера зовет. Да так, как мать родную не все зовут...
И вот тут меня тоже пробрало до костей. Потому что диспетчера дозваться он не мог. Рация отказала.
Отказали у нас не только двигатели и рация, как я очень быстро убедился. Отказали и системы навигации. А внизу - тьма-тьмущая, хотя для такой тьмы летом рановато, пол-восьмого всего. Что тут поделаешь? Я перекрестился, "Отче наш" начал читать - а не помню же ни черта! Кое-как прочел, чуть ли не задом наперед...
А уже когда пробормотал "иже еси на небеси", спохватился, что крестился левой рукой. Правая у меня штурвалом была занята. Ну, думаю, какая разница - упадут все, а на небесах Бог отберет своих...
Взял "Кока-колу", у меня рядом с креслом бутылка стояла. Отхлебнул.
А оно лапу тянет!
Поймите правильно: никаких посторонних на борту не бывает. То есть бывает, конечно, но не в нашем случае. У нас все строго. И потом, "посторонние" - это люди, а тут чудо какое-то: росточком мне по колено, уши как у нетопыря, да и морда вроде того же, рука - не рука, а лапа обезьянья... но глазищи смотрят вроде осмысленно. Я ему, обалдев, бутылку свою и сунул.
Этот взял, отпил, облизнулся с явным удовольствием. Потом еще отпил. Видно, что ему эта "Кока-кола", которая мне - самое распоследнее пойло, просто в глотке пересохло, а чай заваривать некому, не до чаю, - так вот, видно, что ему эта "Кока-кола" просто райское, мать его, наслаждение!
Я его и спрашиваю:
- Кто ты?
А Этот облизнулся еще раз, хвостом повернулся, - хвост у него этакий был пушистый, и к приборной панели тянется.
- Не трогай, - говорю, - ты что, не понимаешь? Если ты здесь что-то поломаешь, пять человек погибнут. - А сам думаю: мы и так погибнем, шансов у нас уже почти никаких. - Это ты сломал нам двигатели? - спрашиваю строго.
Этот головой кивает.
- Зачем?
А Этот вдруг как рассмеется!
- Не люблю я вашу механику, - отвечает. Вполне по-человечески, но таким скрипучим голоском. - Мешает она мне. Зло берет, как увижу.
Тут-то я и смекнул, на кого нарвался.
- Вот что, - говорю. - Нас пятеро. У всех семьи, которых мы кормим. Не нравится механика - ломай на земле, а в полете этого делать не надо! Мы погибнем из-за тебя!
У Этого даже уши поникли.
- Извини, - скрипит. - Я и не подумал.
- Ах, не подумал? Ну ты даешь, - возмутился я. - А теперь иди и чини все, что наломал! Иначе наш самолет разобьется вместе с нами - и с тобой, дурья башка!
- Я не разобьюсь, - проскрипел он в ответ. - Я владею воздушными потоками.
- Тем более иди и чини!
- Не получится. Я не умею.
Ну конечно, думаю, ломать не строить. Тут Этот снова сцапал мою бутылку с "Кока-колой", отхлебнул порядочно, чуть не половину, и вдруг его мордочка просветлела.
Голова у меня закружилась, последней мыслью было - никак, он и крайний двигатель вырубил? - но нет, судя по системам оповещения, крайний двигатель работал. Крайний, говорю тебе, не последний! Чтоб слова "последний" у тебя на языке вообще не было! Последний у летчика путь сам знаешь куда бывает... Но гляжу: все наши спят. Мертвецким сном спят, - не шевелятся, не храпят, только посапывают слегка. Испугался я не на шутку. А Этот сияет, будто что-то такое классное отмочил.
И вдруг в рации прорезается: "МСР 326, отвечайте! Бурзачило-Контроль на связи!"
И тогда я понял, что до этого не боялся. Ничего не боялся: ни отказавшей техники, ни темноты, ни внезапно уснувших товарищей. А вот этого диспетчера испугался, как...
Все дело в том, что каждый самолет ведут определенные диспетчеры. Наш "Мухожук", позывной МСР 326, сейчас должен был вести диспетчер одного аэропорта - Новосибирского, потом - попрощаться и передать диспетчеру другого аэропорта, и я точно знал, какого. Кемеровского. А это Бурзачило вообще не должно было появляться, его даже на карте не было! Но выбирать не приходилось.
- Бурзачило-Контроль, я МСР 326, - говорю. - Диспетчер, дорогой, у нас отказ трех двигателей, отказ систем навигации, отказ радиостанции-1... Запрашиваю аварийную посадку.
- Вас понял, - отвечает. - Сейчас мы вам полосу приготовим.
Если вы думаете, что я не сумею посадить самолет на полосу в одиночку и по визуальным ориентирам, - плохо же вы обо мне думаете. Я даже приободрился от собственного профессионализма. И тут Этот мне под руку: "Не выходи из самолета".
Ну, как это - не выходи? Мне нужен срочный ремонт. Вся команда спит. Я попытался было растолкать хотя бы командира, - какое там; не просыпается, а Этот опять: "Не буди его, хуже будет".
В общем, вышел я. К моему удивлению, самолет уже окружило несколько наземных техников; взялись чинить наши двигатели. Я заикнулся насчет приборной панели и рации, - один из техников так странно на меня посмотрел, говорит: "Все приборы у вас в порядке". Ладно, думаю, пойду хоть посмотрю, куда меня летная судьба забросила.
А порт этот, Бурзачило, пустынный совершенно, наш самолет там - единственный. Пошел я, больше любопытства ради, к летной гостинице, - опять слышу скрипение Этого: "Не выходи из аэропорта!"
- Слушай, - не выдержал я, - достал ты меня. То не делай, это не делай... Какого черта?
- Вышел из самолета - держись и возвращайся побыстрее. Выйдешь отсюда - останешься здесь навсегда.
Я пожал плечами, но под ложечкой засосало. Да, признаться, мне с самого начала было здесь не по себе. Какое-то оно было странное, это Бурзачило, не от мира сего. Вытянул шею, - смотрю, старое здание, типовая такая пятиэтажка, но полуразрушенное, верхние этажи вообще обрушились, внизу еще сохранилась вывеска "Гостиница аэропорта", но древняя - явно с советских времен. Повернулся к зданию аэропорта - оно тоже как-то не радует, не наше оно какое-то, неземное. Тут, смотрю, работник из этого здания вышел.
Мне что-то внутри подсказывает: беги, дурак!, - но я остался. Дождался этого мужика. Он мне представился: диспетчер Баюнов. Точно, смотрю на бейджике: Баюнов Василий Петрович. Мы немного поговорили о нашем "Мухожуке"; я про Этого рассказывать не стал, сказал только, что три сразу двигателя отказали. Потом я сослался на то, что нужно присмотреть за ремонтом, и поспешил на "Мухожука". А Баюнов мне вслед: "С ремонтом все будет в порядке..."
Я уже понял: с ремонтом, может, и в порядке, да со мной - не в порядке, если я задержусь. Влез я на самолет, а сам сообразил: надо имена этих техников запомнить.
Имена у них разные были. То-то чуднее всего, брат: откуда в середине России такое имя, как Diego Vasques? Или James Folkner? Но я уже ничему не удивлялся.
Откуда-то снова Этот вынырнул, говорит: "Спи. Утро вечера мудренее". Я уже смирился с тем, что груз мы вовремя не доставим. Неустойка, объяснительные начальству, все дела... Поэтому устроился на самолете и задремал. Правда, выспаться мне все равно не дали: Этот ни свет ни заря меня растолкал, скрипит на ухо "рассвет близок, вылетай!"
Я и вылетел. Что мне, в первый раз, что ли?
Потом мои товарищи, смотрю, попросыпались, спрашивают: "А как двигатели? Чего? Работают? Это как так получилось? У нас же двигатели отказывали и рация!"
Я тогда, помнится, пожал плечами, ответил что-то в духе "иногда проблемы сами рассасываются".
Но самое странное случилось потом, когда заработала наша рация. У радиста глаза сами собой как выпучились!
- МСР 326, отвечайте! Говорит Новосибирск-Радар! Что происходит?
Ни черта я тогда не понял, если честно. Потому что за окном стояло не раннее утро, а поздний вечер. Смеркалось. И наши часы, и этот диспетчер, который "Новосибирск-Радар", уверяли, что был тот же день, - как сейчас помню, 21 июля. И не было никакой ночи в странном аэропорту Бурзачило...
Но зато мы на 10 минут исчезли со всех радаров. И часы у нас - это выяснилось потом, когда мы прилетели в Улан-Удэ - отставали ровно на 10 минут.
Попозже, кстати, я навел справки о тех людях, которых повстречал в аэропорту Бурзачило. Все они действительно работали когда-то летчиками, но числились погибшими в авиакатастрофах: кто 10 лет назад, кто 20, кто 50...
Такого я тоже не понял. Но с тех пор оставляю для Этого на самолете бутылку "Кока-Колы".