Неподалеку две его соседки, женщины в высшей степени осведомленные, перемывали косточки всем прочим соседям - у кого кошелку яиц сперли прямо из патио, у кого кролика, а у кого и свежевыстиранную простыню. Донья Мария по поводу простыни высказалась так: "Да кто ей поверит, этой Ане, что у нее украли простыню с веревки! Можно подумать, она когда-нибудь стирает свои вещи!" Донья Томаса вздыхала в ответ: "Может, Ана и не стирала ту простыню, и выдумала, но не будешь же ты спорить, что в последнее время у всех часто пропадают какие-нибудь мелочи?" - "Ну да! Кошелка яиц - это не такая уж мелочь, знаешь ли!" - "А говорят, вот Сильвио Мануэль видел своими глазами, что вор - собака! Нет, не собака! Койот! Это точно проделки диаблеро!"
Хуан фыркнул и пошел в дом.
Стояла невыносимая, истинно мексиканская жара, несмотря на вечерний час. Тени удлинялись и словно плавились, расползаясь по пыльным проселкам и выжженным пампасам. Но в доме Ромеро царила прохлада. И главное - в доме Хуана ждал патефон. Вчера к старому дону Хосе приехал его сын, работавший на стройке в Мехико, и привез несколько самых модных пластинок. Одну из них Хуан с большим трудом выпросил послушать на один вечер.
С конверта на него смотрело четверо парней с одинаковыми стрижками.
Английского Хуан не знал, но о чем песни, понял сразу - по музыке. Первая песня была отчаянным призывом о помощи. Вторая - признанием в любви...
- Хуанильо, сынок, - мать вошла в дом бодро, точно и не трудилась весь день: сперва вместе с Хуаном в поле, а потом по хозяйству. - Что это ты слушаешь? Опять какие-нибудь гринго?
- Что ты, мамита. Это английская группа, называется "Жуки". Самая популярная.
- Ну, ладно. Иди, я приготовила твои любимые тамале. Слушай, а куда подевался сыр? Я подвесила его на окне, чтобы куры не клевали. Ты его съел?
- Мамита, я сыр не брал, ты его сама куда-нибудь переложила. Давай тамале, конечно...
Хуан уселся за стол, с удовольствием надкусывая кукурузное тесто и гадая, что внутри. На этот раз мать положила в тамале курятину.
- Мамита, - с набитым ртом поинтересовался он, - а ты веришь в диаблеро?
- Да Господь с тобой, сынок, еще поминать их... Не бывает их. Раньше, говорят, бывали. Старики рассказывали, - хотя бы вот и старый дон Хосе вспоминал, что была у нас ведьма. Что ни полнолуние, обращалась в огромного черного койота - и давай тащить все, что в зубы смотрит! Жила в том доме, который теперь принадлежит этому охотнику - как его? - с его музией. Но это сказки все, ерунда стариковская, - мать положила еду в тарелку и сама села за стол.
- Донья Томаса говорит, что украденный кролик и яйца у соседей - это проделки диаблеро.
Мать широко раскрыла и без того большие черные глаза - и звонко захохотала, сложившись пополам от смеха. Хуан рассмеялся вместе с ней.
Наутро он занес пластинку, как и обещал, дону Хосе и отправился в поле. Стояла самая страда. Неудивительно, думал Хуан, разворачивая свой "Джон Дир", что воришка орудует безнаказанно. Вся деревня от мала до велика - в поле или на огородах, ловить паршивца некому. А не сама ли донья Томаса промышляет мелкими кражами? А на нечисть сваливает...
Потом мысли Хуана переключились на охотника и на его то ли дочь, то ли молодую жену. Музия. Блондинка. Деревенские девушки были красавицы, как на подбор - крепкие, статные, смуглые, с большими черными глазами и толстыми косами цвета воронова крыла. А девушка из дома охотника - тоненькая, с коротко остриженными по городской моде светлыми волосами и с насмешливыми голубыми глазами. Хуан видел ее всего пару раз, и то издали, но что-то в этой музии было такое, что заставляло воображать, как он пригласит ее прогуляться деревенской улицей, позовет на танцы, нальет текилы, а если повезет, то и чмокнет в уголок губ - таких свежих, нежно-розовых, а не темных, как у остальных девушек.
Мать уже начала поговаривать, что в девятнадцать лет парню пора бы и присмотреть себе кого-нибудь. Но познакомиться с таинственной музией все не удавалось; Хуан даже не знал, как ее зовут.
Если вор залезет в дом музии, ей может не поздоровиться. Она такая хрупкая, а охотника вечно нет дома. И дом стоит на отшибе - даже на помощь не позвать...
К вечеру Хуан уже настолько устал, что позабыл думать и о ворах, и о белокурых красотках. Ему хотелось одного: умыться, наскоро перекусить - и в гамак, накрывшись москитной сеткой, чтобы заснуть здоровым сном без сновидений.
Однако удалось ему только умыться. Из соседнего дома послышались вопли: "Волк! Волк украл! Спасите!", шум, грохот, небольшое мохнатое белое тело промелькнуло мимо Хуана и бросилось наутек.
Это не волк, это белый койот, сообразил Хуан. Но куда же он бежит? А бежит-то он как раз по направлению к дому охотника!
Усталость мгновенно испарилась. Хуан кинулся в дом, сдернул со стены ружье, перезаряжая его на ходу, и понесся по следу зверя. На пыльной дороге четко виднелись отпечатки лап, правда, уже отчасти затоптанные - крестьяне, похоже, твердо решили поймать нахального зверя и прекратить надоевшие кражи. Нагнав толпу односельчан, Хуан присоединился к ним, но думалось ему почему-то совсем не о вороватом койоте.
Если повезет, то девушка будет там, в доме. И он наконец-то спросит ее имя...
Раздалось несколько выстрелов, но на бегу и в бегущего зверя попасть не так-то просто. Его шубка смутно белела впереди; вот и дом охотника... Зверь на полном ходу перепрыгнул - перелетел - через высокий забор и скрылся.
Один из крестьян, бежавший позади всех, дон Педро, вышел наперед и застучал кулаком в калитку.
- Сеньор Койоте! Сеньор Койоте! - выкликал он.
- Чего вам надо, вы? - послышался из-за забора звонкий и очень сердитый девичий голос. - Вам что, делать нечего? Вы чего приперлись?
- Эй, девка, а ну не умничай, - рассвирепел дон Педро. - Если ты такая дура, то разуй глаза. К вам только что волк заскочил!
- Сам дурак, - парировала девушка. - Поди проспись, а то уже до волков допился!
Хуан выступил наперед.
- Но это правда, сеньорита, - сказал он как можно задушевнее. - Белый койот перепрыгнул через забор и вбежал к вам во двор. Может быть, он затаился у вас в патио.
- Ну-у? - недоверчиво переспросила девушка; раздался вздох, затем грохот открывающегося замка, и калитка распахнулась. - Ладно, заходите.
- Мы хотим защитить вас, - сказал Хуан. - Извините, что побеспокоили.
Мужчины гурьбой ввалились во двор, прошли в патио, кто-то уже рыскал по саду. Хуан так и остался стоять столбом, растерянный и смущенный. Музия сейчас показалась ему еще красивее и еще моложе, чем издали, - ей было не более шестнадцати. Он не мог оторвать глаз от хорошенького раскрасневшегося личика, но девушка не собиралась стоять под чьими-то пылкими взглядами; она резко развернулась и побежала в дом, крича:
- Эй, Койоте! Опять дрыхнешь? К нам пришла целая компания! К нам волк вбежал! Да проснись же ты, засоня, тебя съедят живьем, а ты так и не проснешься!
Настоящего имени охотника, жившего в этом доме, никто не знал. Его называли по прозвищу - Койоте; охотником он считался непревзойденным, но чудаком: никто не видел его пьющим текилу, и крайне редко сеньор Койоте выбирался в деревенский бар, чтобы выпить пива и посудачить с фермерами о том, о сем. Сейчас этот высокий, еще нестарый человек с бородкой и голубыми, как и у девушки, глазами вышел в патио и принялся задумчиво разглядывать толпу односельчан. Он не казался ни заспанным, ни пьяным, как подумал было Хуан; от него веяло спокойствием и уверенностью.
Лилинита что-то недовольно заворчала под нос, но ушла в пристройку, откуда вскоре начал виться дымок.
Хуан проводил ее глазами. Ее фигурка была такой тоненькой, а походка - легкой и какой-то летящей: девушка шла, словно танцевала. На ней были обычные для мексиканской крестьянки белая рубашка и длинная вылинявшая юбка, но даже в этой бедной одежде Лилинита отличалась каким-то особым достоинством.
Вскоре она вышла с калебасами, благоухавшими горячим мате.
- Меня зовут Хуан, - представился Хуан, принимая из рук девушки свой калебас. Вкус мате был горьковатым - должно быть, Лилинита не заварила свежую, а лишь долила утреннюю заварку, но Хуан не замечал этого, он смотрел в лицо Лилиниты и не мог отвести глаз. Какая белая кожа! Какой тонкий румянец - точно в самом сердце белой розы... И какие красивые, нежные руки! У деревенских женщин таких рук не бывает... - Я Хуан Ромеро, - зачем-то повторил Хуан и потупился.
- А я думала, ты так и будешь меня рассматривать. Что - музию в первый раз видишь? - фыркнула Лилинита. - Зови меня Лили. Я племянница этого засони... ну, это ты уже знаешь. Пей, пока не остыло.
Она отправилась угощать других гостей.
Как и следовало ожидать, охота на койота-воришку закончилась ничем. Отпечатки лап заканчивались у забора - видимо, зверь перепрыгнул его и ушел в прерии...
Хуан про себя посмеивался. Койот! А простыню с веревки, значит, тоже койот свистнул?
Но, диабло, как же удачно он появился. А то еще с месяц, наверное, не удалось бы даже подойти поближе к Лили...
Когда все уже расходились, Хуан улучил момент и подошел к сеньору Койоте, когда рядом с ним была Лилинита.
- А можно мне к вам иногда заходить? - спросил он. - Ну, убедиться, что с Лили все в порядке... А то, сами понимаете, койоты тут всякие шастают...
У Лилиниты эти слова вызвали приступ истерического хохота; Хуан тоже засмеялся, довольный, что развеселил девушку, но сеньор Койоте не улыбнулся.
- Хорошо. Если она согласна, можете приходить... дон Хуан, - и охотник вежливо поклонился.
Ночью Хуан долго не мог уснуть. Перед глазами стояло милое девичье личико. Вот она улыбается, хмурится, сердится, смеется...
Чего-то не хватало в облике обоих, и дяди, и племянницы. Чего-то мелкого, но важного.
Уже засыпая, Хуан понял, чего именно: ни один, ни другая не носили крестика на шее.
***
Месяц прошел без приключений.
Кражи вроде бы прекратились, белого койота - да и никакого другого - в деревне больше не видели. Должно быть, четвероногий воришка так испугался преследователей, что удрал на другой конец Соноры. Кто же не знает, что койоты очень трусливы?
Хуан немного разбирался в их повадках, так как сам часто охотился. Трусливы-то трусливы, но, если зверь явился к человеческому жилью, то это - только от бескормицы. А оголодавшего хищника просто так не напугать. Раз уж он решился на такое, то явится в деревню еще и еще раз.
Так он на следующий день объяснил своей матери. Та выслушала его, покивала с понимающей улыбкой и наложила полную корзинку горячих, с пылу с жару, пончиков-чоррос:
- Угостишь свою музию... Не такую я невесту тебе хотела, но раз уж она тебе по сердцу - спорить не буду.
И в течение этого месяца что ни вечер Хуан являлся к дому сеньора Койоте, чтобы распить с ним стаканчик-другой холодного пива и повидать прелестную Лилиниту.
Ему в ней нравилось все: задорная улыбка, короткая стрижка, за которую ее осуждала вся деревня, мальчишеские ухватки и боевитый характер. И особенный, тихий взгляд, которым она изредка дарила Хуана, когда он, набравшись храбрости, осторожно гладил ее не по-крестьянски нежные пальцы.
Как бы ему хотелось унизать эти пальцы серебряными перстеньками! Да что там перстеньки - хоть бы что-нибудь, кроме сладостей, подарить ей, порадовать... но чем? Чулочки купить? Все девушки любят шелковые чулки... но у Лилиниты не было и обуви - она ходила босиком. Может быть, шаль? Расписную шаль... Нет, до шали дело дойдет чуть попозже. Когда Хуан придет к ней свататься... А что тогда?
А тем временем сын дона Хосе собрался возвращаться на стройку в Мехико. Хуан отправился к нему попрощаться, и внезапно его осенило.
Пластинка! Ну конечно! Самая модная, самая лучшая музыка. И что прозрачнее намекнет на его, Хуана, чувства, чем песни заокеанских "Жуков"?
Уламывать строителя пришлось долго. Он ни за что не хотел расставаться с любимым диском; Хуан напирал на то, что в Мехико такие же продаются чуть ли не на каждом углу. Поэтому уже совсем стемнело, когда Хуан, сжимая в руке заветный подарок и алую розу, направился к дому сеньора Койоте.
Взошла луна. Ее мягкий серебряный свет лег на все вокруг, делая тени глубокими, а очертания знакомых предметов таинственными. Хорошо, что полнолуние, а то ноги бы переломал на этом проселке, весело подумал Хуан. Он шел резво, пританцовывая и предвкушая, как обрадуется подарку Лилинита.
Но в окнах у Лилиниты не светилось ни огонька. "Странно, - удивился Хуан, - неужели они уже спят? Обычно они так рано не ложатся..."
Навстречу шел дон Педро, пьяный и злой.
- А, Хуанильо, - сказал он, сплюнул и выругался. - Проклятье! Представляешь, только загнал зайца - откуда ни возьмись, койот, зар-раза... схватил его и унес. Ну, гад же! Я, как дурак... Так нет, ты послушай, я же потом еще и пуду загнал! И что бы ты думал? Опять койот! Но уже другой! Зайца белый унес. Точно тот, с-скотина, которого мы тогда к охотнику Койоте загнали. А пуду - серый, здоровущий. Хорошо хоть на меня не бросился!
Дон Педро славился тем, что мог дать сто очков вперед не только койоту, но и зайцу по части трусости. А бежал, небось, не хуже оленя-пуду, подумал Хуан, но вслух выразил сочувствие охотничьим неудачам соседа, уже не чая от него отделаться. Наконец, дон Педро отстал.
Хуан подошел к дому, перемахнул через забор - он часто так делал, не дожидаясь, пока хозяева отзовутся на стук в калитку. В доме было темно, однако Хуану почудились какие-то звуки - не то шаги, не то шорохи. "А вдруг что-то случилось?"
Дверь была не заперта и легко подалась, когда Хуан надавил на нее рукой. Он вошел, положил цветок и подарок на стол, взял фонарь "летучая мышь" и зажег...
Из угла на него, не мигая, смотрел огромный темно-серый койот.
Хуан вскрикнул от неожиданности. Будь он один - ни минуты не медля, взял бы ноги в руки. Но в этом доме была его Лили... кровавых пятен не видно - значит, хищник еще не добрался до нее, но это вопрос нескольких минут. И Хуан, оглядевшись, схватил с полки тяжелый охотничий нож.
Он метил в шею зверю, но тот, необычайно верткий и сильный, уклонился и цапнул Хуана за запястье. Хуан успел отдернуть руку и снова занес нож, но на сей раз койот оказался проворнее - его зубы сомкнулись на предплечье Хуана. Зарычав от боли, юноша выхватил свободной левой рукой нож из правой и еще раз попытался пырнуть койота хотя бы в бок, но внезапно на него обрушилось еще одно тело. Второй койот! Человек и зверь покатились в убийственных объятиях по полу, Хуан яростно сопротивлялся, но очень быстро койот придавил его к полу.
Оскаленная пасть склонилась над самым его горлом, острые зубы коснулись кожи, обжигая болью...
Из последних сил Хуан поднял руку с ножом.
- Лилинита! Хватит, Лилинита! Если ты не остановишься, кто-нибудь может погибнуть, - послышался знакомый голос сеньора Койоте.
Охотник как будто запыхался. Хуан извернулся, пытаясь взглянуть на него, - и увидел вместо койота нависающую над ним Лилиниту. Белокурые волосы растрепались, рот щерился в совершенно зверином оскале, а глаза... глаза с расширенными вертикальными зрачками горели яростью.
- За... за что? - только и смог выговорить Хуан.
- Ты видел, - отвечала Лилинита; голос ее походил на рычание. - Ты знаешь!
Хуан беспомощно откинулся на пол и закрыл глаза.
- Оставь его, Лилинита, - повторил сеньор Койоте, - хватит. Посмотри, он принес это для тебя.
Девушка отпустила Хуана и поднялась. Хуан, дрожа, как в лихорадке, приоткрыл глаза. В неверном свете фонаря он разглядел обоих диаблеро - они были обнажены, одежда валялась в углу. Лилинита, нимало не смущаясь своей наготы, подошла к столу и развернула бумагу, в которую Хуан упаковал подарок.
- "Битлз", - сказала она. - А я успела его укусить. Жаль.
- Девочка моя, может быть, это и к лучшему, - возразил сеньор Койоте.
***
На следующий день сеньора Ромеро обыскала всю деревню, расспрашивая всех и каждого, куда запропастился ее сын. Первым делом, конечно, она отправилась к сеньору Койоте. Но дом на отшибе опустел. Ни хозяев, ни их пожитков, - хотя на плите еще оставалась вчерашняя еда, а на столе валялась забытая увядшая роза. Выглядело так, словно охотник и его родственница спешно переехали.
Больше ни Хуана Ромеро, ни Койоте, ни Лилиану никто и никогда не видел.
Зато дон Педро, известный трус и враль, клялся и божился, что не раз наблюдал под луной стаю койотов: старший, огромный и седой, сидел и как будто наблюдал за парочкой молодых, резвящихся поодаль, - маленькой белой самочкой и крепким черным самцом.