Уилбер Эйкли, профессор Мискатоникского университета, антрополог и археолог, увлеченно осматривал дом старого Уортона.
Дом стоял в бедлендах - неудобных для земледелия бесплодных землях, истощенных бездумным выпасом скота и изрезанных эрозией; эти места решительно не подходили для успешного земледелия, оттого наследники Уортона и продали крохотное родовое поместье, переселившись куда-то в Кингстон. Скучное одноэтажное строение с большим чердаком, куда складывались сельскохозяйственные орудия было выстроено из камня и бревен и отнюдь не выглядело жизнерадостным. Да и само расположение дома, выстроенного стариком Уортоном в глубине глухой лощины, подходило лишь для уединенной и замкнутой жизни, вероятно, совсем не прельщавшей молодых хозяев. Зато такая жизнь как нельзя лучше соответствовала пожеланиям профессора Эйкли.
А дом можно будет и перестроить...
Собственно, именно этим и занялся профессор Эйкли сразу после покупки. Одно крыло дома он оставил почти в первозданном состоянии, ограничившись ремонтом и покупкой новой красивой мебели, выполненной скорее для столичных особняков, чем для маленького домика в новоанглийской глуши; второе же хорошенько перепланировал и надстроил мансарду.
В мансарде профессору Эйкли очень нравилось. Он все обставил по своему усмотрению, заказал мебель по собственному проекту, и теперь она, хотя и не такая дорогая и модная, как в жилом крыле, была куда уютнее. Шезлонг словно обнимал профессора, столик пододвигал книги... Любимые книги, конечно, тоже обосновались здесь - и новейшие научные труды из области антропологии, и редкие старинные сочинения на латыни, греческом, староанглийском и полузабытых азиатских языках, букинистические редкости, к которым даже прикасаться следовало с большой осторожностью, так как страницы буквально рассыпались прямо под пальцами. Именно в мансарде профессор Эйкли разместил свои обожаемые коллекции редкостей, вывезенные из путешествий по Азии, а в южной стене мансарды устроил круглое окно.
Мода на окна необычной формы до Новой Англии тогда еще не докатилась, и архитектурная причуда профессора могла бы показаться просто причудой кому угодно, кроме самого профессора. В этом окне должна была разместиться жемчужина его коллекций - округлое стекло из Ленга; продавец, странноватый оборванец, не похожий ни на индийца, ни на араба, ни на китайца, божился, что оно хиадесского происхождения.
- Проверим, - сквозь зубы процедил профессор Эйкли, оценивая работу стекольщиков и плотников.
Стекло, по его настоятельному требованию, было закреплено очень плотно и надежно, а вставлено под очень небольшим и точно выверенным углом. Его молочная глубина казалась бесконечной, и сквозь нее еле-еле просвечивал унылый новоанглийский пейзаж - овраги, тускло-коричневые бедленды с одной стороны и заросли неприхотливых желтеющих осенних кустарников с другой. Но профессора Эйкли ничто не могло разубедить в том, что при некоторых обстоятельствах стекло покажет кое-что поинтереснее...
Круг научных интересов профессора лежал несколько дальше, чем изучение прошлого человеческой расы. Эйкли был убежден в реальности палеоконтакта - появления пришельцев на заре человечества, которые и подтолкнули людей к дальнейшему развитию. Он тщательно отобрал сочинения, которые могли дать какую-то информацию, - "Пнакотикские рукописи", "Культы гулей" и даже фотокопию запрещенного "Некрономикона", и по вечерам, уединяясь в мансарде, смаковал истории о народах чо-чо и ми-го, легенды о боге хаоса Азатоте, вестнике Древних богов Ньярлатхотепе и повелителе морей Ктулху... Окно, как вычитал профессор, должно было позволить увидеть, а если повезет, то и непосредственно пообщаться с миром Древних.
Но лишь спустя месяцы профессор Эйкли понял, что нужно сделать для этого.
Эйкли был еще молод и склонен увлекаться - возможно, из-за этого все и случилось. Кто-то более уравновешенный мог бы ограничиться рассмотрением теорий и систематизацией древних мифов, однако Эйкли обязательно надо было увидеть все своими глазами. Высокого роста, худощавый, с ранней сединой в длинных волосах и очками - Эйкли страдал сильной близорукостью - он умел заразить и студентов любовью к мифам и древним храмам, придавая рутинной работе на раскопках некий сакральный смысл. Возможно, будь рядом с Уилбером Эйкли его двоюродный брат, человек здравомыслящий и уравновешенный, или супруга, обладающая этими же качествами, они сумели бы его удержать - но нет, Уилбер Эйкли жил один, и опыты свои начал проводить в полном одиночестве.
Должно быть, это выглядело забавно: почтенный долговязый антрополог, ползающий по полу с мелком и старательно срисовывающий странные каббалистические символы. Но Эйкли был в экстазе. Особенно ему нравилось, что стеклом, как выяснилось, управлял океанический бог Ктулху: Эйкли был очарован сказаниями о Ктулху, его волшебном городе Р"Лайх и его невообразимой внешности крылатого осьминога. "Какая фантазия была у древних пришельцев, - восторженно думал профессор, - какие образы! Наверняка их на Землю привело обилие воды..."
Закончив рисовать, он возвел руки горе (этого древние тексты не требовали, но почтение к их возрасту и торжественность момента заставили профессора принять патетическую позу) и воскликнул: "Пнглуи мглуинах Р"Лайх Ктулху вгангл фтагн!"
Ничего не происходило, и профессор издал смущенный смешок, вдруг осознав и нелепость своих действий, и их полную ненаучность. И тут молочная непрозрачность окна медленно-медленно начала таять.
Профессор Эйкли приступил к рисованию пентаграммы вечером, когда уже смеркалось, а в окне сияло солнце. Странное солнце, не желтое, непривычное. Перед изумленным профессором предстал пейзаж не Новой Англии, а скорее Мексики или даже Африки: холмистая пустыня, покрытая редкими растениями, типичными для засушливых мест - злаками и суккулентами, черный провал пещеры в одном из холмов, горячее блеклое от жара небо и далекие заснеженные пики где-то за горизонтом.
Профессор, как завороженный, наблюдал за происходящим в окне. Там не случалось ничего особенного: вот проскользнула змея, покровительственная окраска которой почти не позволила ее рассмотреть - лишь уловить маслянистое движение и отблеск чешуи; вот неподалеку хищная птица камнем упала и снова взмыла вверх, унося в клюве мелкого грызуна; вот пролетело какое-то насекомое, и ветер слегка пошевелил колючие листья пустынной травы... "Где же это? - размышлял Эйкли. - Может быть, в Аризоне?"
Что-то неуловимо странное было в пейзаже, таком земном и в то же время таком чуждом. Если бы пустыня была красной, Эйкли бы решил, что перед ним Марс: как раз вышли статьи, доказывающие, что на Марсе есть жизнь и даже разумные обитатели, которые строят каналы... Но пустыня была неяркой, как на Земле.
И вдруг показались люди. Профессор вздрогнул, пытаясь рассмотреть их.
Нет! Это были не люди, но, без сомнения, разумные существа - Эйкли про себя окрестил их Жильцами Песков, так как встречал упоминания о каких-то "Жильцах" в книгах. Они были сложены почти как люди, но в то же время походили на животных - коал или, может быть, кошек, так как тело и лицо их покрывала густая шерсть. Тем не менее они носили одежду, очень легкую - видимо, в пустыне было действительно жарко, и профессор рассмотрел, что Жильцы Песков были разного пола и возраста, а шерсть их окрашена по-разному. Они шли спокойно, целеустремленно, о чем-то изредка доброжелательно переговариваясь.
Казалось, еще чуть-чуть - и профессор Эйкли сможет услышать, о чем же они говорят, но стекло внезапно начало тускнеть. Эйкли почувствовал невыносимую усталость: держать видение оказалось чрезвычайно тяжело. Однако раскаяния или недовольства Эйкли не ощущал, напротив, он испытывал небывалый душевный подъем. Больше всего на свете ему хотелось снова увидеть этих обаятельных "кошек"!
Он тщательно стер пентаграмму, выполнил все необходимые ритуалы, потратил последние силы на записи в лабораторном журнале - и упал почти без чувств в кровать, но и во сне видел Жильцов Песков, идущих сквозь холмы...
Едва восстановившись и проведя несколько лекций в университете, на следующий день Эйкли уже рисовал новую пентаграмму.
В этот раз Жильцы Песков не появлялись. Он увидел вечернюю пустыню и множество летучих мышей, вылетающих из пещеры. Внезапно за мышами, маленькими и безобидными, как и на Земле, появились другие существа, куда как покрупнее. И снова Эйкли пришел в экстатический восторг, уяснив, что повидал не кого иного, а шантаков. Эти создания походили на людей и летучих мышей одновременно, - тонкие, легкие в кости, стремительные, они выходили из пещеры, приседали, словно в изящном реверансе, расправляли огромные перепончатые крылья и взлетали. "Ах, что может быть прекраснее их! Только кошечки, мои кошечки!" - мысленно воскликнул Эйкли, совершенно очарованный зрелищем.
И внезапно в вечернем мареве появилась женщина - Жилец Песков. Гибкая, она шла по барханам, словно танцевала, и огромные глаза ее смотрели прямо на Эйкли.
Профессор не мог отвести взгляда от иномирянки. Безграничный восторг пронизал все его существо, Эйкли подался вперед, но женщина уже отвернулась и уходила вдаль...
На следующий день она снова появилась и - о чудо - дружески кивнула Эйкли.
Два дня он прожил - протянул, дрожа попеременно то от волнения, то от горя - не видя ее, а потом она пришла опять. Теперь Эйкли уже показалось, что женщина улыбается ему. Он попытался жестами показать, как она ему нравится, и даже упал на одно колено, чем порядком удивил ее.
Вскоре профессор Эйкли уже не мог представить себе, как он жил, не видя Девы Песков. Записи в лабораторном журнале оставались сухими и деловыми, зато сам Эйкли то и дело рассеянно улыбался и что-то напевал, а однажды удивил коллег, пританцовывая в университетском коридоре. Он по-прежнему не умел ничего сообщить своей Деве, не знал ни имени ее, ни рода занятий, ничего о ней самой и о ее семье - но все помыслы Эйкли тянулись только к ней. Иногда, будто очнувшись, он думал, что заколдован. Бедняга! Занятый лишь наукой, он до сих пор ни разу не влюблялся.
Впрочем, окно показывало ему и другие пейзажи. Однажды перед Эйкли предстало видение морского храма с циклопическими ступенями, уходящими под воду, и величественные силуэты Глубоководных вдалеке. В другой раз он увидел обычный фермерский домик и женщину, которая держала в руках каменную звезду. Всякий раз Эйкли и радовался, увидев что-то новое, и досадовал, так как мечтал увидеть лишь одно - Деву Песков и ее приветливый кивок.
Между тем коллеги и студенты начали замечать, что с профессором творится неладное. Эйкли уверял, что совершенно доволен жизнь и безгранично счастлив, однако окружающие качали головами. "Док, похоже, заработался", - говорили студенты, а коллеги отмечали, что он исхудал, стал бледен, седины в его длинных вьющихся волосах заметно прибавилось, а пальцы - красивые тонкие, узловатые от раннего артрита пальцы ученого - приобрели нездоровый восковой вид и постоянно мелко дрожат.
Как-то раз Эйкли увидел праздник у Жильцов Песков - несомненно, это был праздник, потому что они развели костер, играли на сложных музыкальных инструментах какие-то красивые мелодии и танцевали. В их поведении, как решил Эйкли, не было ничего дикарского - обычные веселые танцы и выпивка; судя по тому, как торжественно они подносили к губам чаши, питье было ритуальным. Его Дева тоже была там - она танцевала и, заметив Эйкли, помахала ему рукой. Остальные тоже обернулись в его сторону и приветствовали профессора кивками, как старого знакомого. Эйкли был чрезвычайно польщен и решил, что добился их доверия.
Внезапно из-за спин Жильцов Песков показалась какая-то темная масса. Огромные призрачные глаза уставились прямо на Эйкли, тот охнул, и девушка обернулась. Она ли закричала? - кто знает, но ее отчаянный крик с тех пор так и звучал у профессора в ушах...
Жильцы Песков в панике бросились бежать, и Эйкли видел, что шантаки и летучие мыши тоже разбежались кто куда. Темная масса надвинулась на них, ее огромные щупальца прижались к стеклу, и Эйкли, опомнившись, кинулся стирать пентаграмму, бормоча формулы. Его трясло, руки и ноги не слушались, и впервые в жизни Эйкли пренебрег заполнением лабораторного журнала. Он не помнил даже, как стер звезду и добрался до спальни...
Лишь через месяц Эйкли снова осмелился заглянуть в окно. Выглядел к тому времени он - хуже некуда: коллеги то и дело спрашивали, что у него стряслось, и наперебой советовали отдохнуть и подлечиться. Постоянные сношения с иномирьем превратили бодрого молодого человека в трясущегося старика, едва переставлявшего ноги. Но Эйкли и не думал лечиться. Думал он только об одном: его Дева была в опасности, а он ничем не смог ей помочь. "Я должен был идти туда и защитить ее", - думал Уилбер Эйкли, и горькое раскаяние жгло его каленой иглой.
У него оставалась надежда увидеть Деву и объяснить ей что-то... Но окно показало ему какие-то циклопические подводные постройки, и Эйкли решил, что это Атлантида. Чудо миров вызвало у него лишь вялый интерес...
Больше он не видел Жильцов Песков. Может быть, они ушли из тех мест, испугавшись гнева жуткого существа со щупальцами. А может быть - Эйкли боялся думать об этом - то существо истребило их. Каждый день он рисовал пентаграммы и проводил ритуалы, и каждый день в отчаянии опускал руки. Сердце его болело не переставая, и далеко не сразу Эйкли понял, что источник этой боли - не любовь и горе, а тяжелая болезнь. Когда он, наконец, обратился к врачам, те лишь развели руками.
Завещание - Уилбер Эйкли завещал свой домик кузену Фреду, самому здравомыслящему и разумному из своих родственников - было составлено в деловитой и четкой манере, свойственной Уилберу, и письмо, которое он начал было писать Фреду, также отличалось ясностью изложения. Следовало указать Фреду, какие книги вернуть - они были библиотечными, какие бумаги отвезти на кафедру, а какие уничтожить за ненадобностью... И, конечно, уничтожить стекло. Уилбер сознавал, что стекло не принесло ему ничего, кроме печали, болезни и преждевременного старения - а значит, не принесет ничего хорошего и Фреду, и тем, кто будет владеть им после Фреда; более того, несведущий и любопытствующий владелец может выпустить в мир то чудовище, которое прогнало Деву Песков и разлучило с ней Уилбера Эйкли...
Ручка выпала из ослабевших рук профессора Эйкли, и невыносимая боль в груди заставила его согнуться. Письмо брату он так и не закончил. Впрочем, главное он успел написать.
Но если бы кто-нибудь спросил Уилбера Эйкли, профессора Мискатоникского университета, жалеет ли он о том, что нашел проклятое стекло, он бы ответил: "Ничуть!" Ведь оно подарило ему первую и единственную любовь его жизни.