- Ой-вэй, - сказала тетя Песя, наклонившись над больным. Принюхалась зачем-то, ощупала бледный, холодный и влажный от пота лоб, и повторила: - Ой-вэй.
- Тетя Песя, - сказала ей Циля, сестра больного, - таки я иду делать базар. Надо ли вам чего?
- Зайди к той Соне, шо сидит справа от входа, - поручила ей тетя Песя, - таки у нее лучшие качалочки на всем Привозе, и купи два штука. Одного я сделаю в форшмаке, и пусть та тетя Роза сколько хочет говорит, шо в форшмак ложат селедку. А второго сварю твоему Изе рыбный супчик, шоб он был наконец здоров, потому что ему надо диетического.
Циля с надеждой посмотрела на нее. Тетя Песя была повитухой, известной всей Молдаванке, но те соседи, что победнее, частенько приглашали ее и к постелям больных.
- И Циля, - крикнула ей вслед тетя Песя, - спроси, шо говорят за тот "Потемкин", а то за него все больше молчат!
Время стояло неспокойное. Одесса еще не успела отойти от еврейских погромов. В дома приходили похоронки с фронта, по всему городу вспыхивали стачки и беспорядки. Что ни день арестовывали агитаторов - большевиков, меньшевиков, анархистов. К агитаторам тетя Песя относилась уважительно, рассуждая так: "А шо бы людям и не поговорить за важные дела, если про них не пишут в газетах так, шоб можно было верить?" Вот бомбистов осуждала...
Но Ицхак Розенталь, молодой приказчик из скобяной лавки, не был ни бомбистом, ни агитатором, ни анархистом. Грамоту он знал лишь в тех пределах, которые нужны были для работы в лавке - ну, может быть, чуть лучше, потому что лелеял надежду когда-нибудь открыть собственную лавку и самому нанять приказчиков. Это был розовощекий подвижный юноша с большими, чуть навыкате, глазами и ранними залысинами, и что превратило еще недавно жизнерадостного крепыша в бессильную тень, оставалось для тети Песи загадкой. "Таки и сам доктор, шо его зовут к той Рахиль, у которой пудель и ребенка учат играть на скрипке, - таки он тоже не сказал бы ничего за того Изю", - грустно подумала тетя Песя. Изя, как и его сестра, и сын почтенной тетушки Рахиль, и многие другие юноши и дети в окрестных домах, впервые вдохнул вольный воздух Одессы на руках тети Песи, и ей больно было смотреть на его страдания.
Она снова смахнула смертный пот с лица больного. Черты бедняги заострились, осунулись, ресницы чуть вздрагивали, кожа приобрела трупную, синеватую бледность. "Как будто в нем мало крови", - подумала тетя Песя, поправила голову больного на подушке...
Кудрявые волосы ссыпались в сторону, приоткрыв заднюю часть шеи.
На шее Изи виднелись чуть заметные ранки. Крохотные, они тянулись небольшой полукруглой цепочкой. Вздрогнув, тетя Песя наклонилась, щуря глаза и вглядываясь.
Выглядело так, как будто кто-то укусил Изю за шею. Одно это не могло бы повлечь такую болезнь, - укус был невелик и вдобавок застарел, ранки почти зажили. Но прямо под ранками билась жила, и желтоватый старый синяк расползся под кожей. "Таки доктор называл это сонная терь... или не так, да шоб он был здоров, как я сейчас! - и говорил, и я сама это знаю, шо только тронь ее - и человек истечет с кровью, и вытечет вся его жизнь", - припомнила тетя Песя.
Ей приходилось в свое время ухаживать за ранеными. Она знала, что от кровопотери можно и умереть. Но Изя еще не умер - значит, ему нужно лишь усиленное питание и уход, со временем он встанет на ноги. Ободренная этой мыслью, тетя Песя старательно приложила ко лбу юноши холодный компресс и начала чистить овощи для рыбного супа.
В окно заглянуло морщинистое женское лицо.
- А шо это вы, тетя Песя, не себе варите? - елейно протянули снаружи.
Тетя Песя поморщилась.
- А то вы не знаете, уважаемая Инесса Израилевна, шо я тут у больного, - сказала она. Старую Инессу на Молдаванке, как и саму тетю Песю, знала каждая собака. Но если тетю Песю знали за ее труды, то Инессу - за длинный язык, бесконечные сплетни, поучения и осуждающие замечания. Уж с кем, с кем, а с ней обсуждать происходящее тете Песе совсем не хотелось!
- И шо, с этого хороший гешефт? - тем временем усомнилась Инесса.
- Я с того имею тот гешефт, шо все здоровы, - вспылила тетя Песя, захлопнула окно и продолжала размышлять. Даже сквозь закрытое окно доносился скрипучий голос Инессы: "Рахиль, а шо это к тебе вчера доктор заходил, позавчера - офицер?", и беспомощный лепет Рахили: "Так, тетя Инесса Израилевна, доктор же к маленькому Соломончику, а офицер - то друг моего Бени, который в отпуске, он от Бенечки мне письмо принес..." Инесса явно мотала ее рассказы на ус, намереваясь выложить их первому же собеседнику в своем свете. По счастью, муж Рахили, служивший сейчас на фронте интендантом, вряд ли стал бы прислушиваться к сплетням старой ведьмы...
Кто-то прокусил шею Изи.
Тетя Песя подумала сперва на змею - кто же не знает, что змея может укусить куда угодно?, потом на крысу. Да мало ли, вот и кот у Изи такой, что пусть такие коты водятся у наших врагов! Но нет, не похожи были следы на шее Изи на кошачий или крысиный укус. Тетя Песя не удержалась и цапнула себя зубами за руку.
Изю укусил человек.
У тети Песи не было двух зубов с одной стороны, и это было заметно по отпечаткам, быстро затягивавшимся на ее пухлой руке. Тогда тетя Песя вернулась к постели Изи и еще раз посмотрела на его шею. У того, кто оставил следы на ней, не хватало одного зуба с другой стороны.
Это не слишком помогло бы тете Песе - мало ли у кого может не хватать зуба, - но почему-то наполнило ее торжеством.
Вернулась с Привоза Циля. Тетя Песя внимательно заглянула ей в рот, порядком смутив девушку. У Цили зубы пока еще были все.
- Цилечка, - вкрадчиво заговорила тетя Песя, - а шо у твоего Изи за друзья? Я имею в виду, кого он дарит таким доверием, шоб тот мог укусить его за шею сзади?
- Друзья? - Циля опешила. - Да вы их знаете, тетя Песя, это ж Абрамчик и Миша, но с чего им кусаться?
Тетя Песя действительно знала обоих и не представляла, чтобы они стали кусаться. Оба, как и сам Изя, скорее уж пустились в кулачные выяснения отношений.
Она почистила рыбу, сдирая с нее синеватую муаровую шкурку и вынимая внутренности - рыба и впрямь оказалась выше всяких похвал, Соня не подвела! - положила в кастрюльку. Лица всей Молдаванки проходили перед ее внутренним взором.
Лица рожениц, красные, измученные, иногда заплаканные, иногда счастливые.
Лица младенцев - крошечные личики, впервые поцелованные щедрым одесским солнцем.
Лица соседей.
Лица больных...
Лица умерших.
Вся Молдаванка рождалась, жила и умирала на ее руках.
А ведь Изя не первый, кто болел, и у кого тетя Песя видела следы от укуса. У одной женщины следы были под коленкой, у другой - на сгибе локтя, где тоже билась жилка, еще у одного мужчины - в паху. Тот мужчина умер, а мертвому, как известно, нечего стыдиться, даже если чужая женщина видит его пах. Тогда тете Песе и в голову не пришло, что от этого можно умереть. Она даже подумала: ну, кобель, ишь, какие французские штуки выделывал - видно, что жил в свое удовольствие! Тот мужчина был красив и довольно молод и вполне годился для французских штук...
Все они умирали, как и Изя, медленно и тихо, будто угасали. Как будто из них кто-то выпивал жизнь. Тогда тете Песе пришли на ум эти слова, но она любила говорить красиво. Сейчас она понимала, что так оно и было.
Кто-то, у кого не хватало одного зуба с правой стороны.
Но как он добирался до жил своих жертв? Ладно тот мужчина, но кто бы позволил даже и лучшей подруге или любовнику укусить себя под коленкой? Таки это же боль, и хромая нога, и вся Одесса будет задавать вопросы охромевшей дамочке!
Циля уговорила тетю Песю остаться у них на ночь. Она боялась, что брату станет хуже, хотя после того, как ему дали жирного бульона и мясной кашицы, Изя немного ожил, а щеки его даже слегка зарозовели.
Вечерело. Мимо снова прошла Инесса. И это была бы не Инесса, когда бы не обратилась к юной Циле:
- И шо ты, девочка моя, позвала к брату повитуху? Он у тебя шо - рожает?
- Но тетя Песя хорошо ходит за больными, - отозвалась Циля. - А на доктора у меня нет денег, сами знаете, шо такое доктор, когда в доме больной.
На взгляд тети Песи, ни Циля, ни Рахиль не умели разговаривать с такими людьми, как Инесса. "Ну, что они ей объясняют за свою жизнь? - думала она. - Оно ей надо? А им оно надо? Сказали бы - иди своей дорогой, уважаемая, мне и без тебя есть о чем жить..."
- Так ты бы и раздобыла денег, девочка моя, - дребезжащий голос Инессы вдруг стал злым, - думаешь, никто не знает, шо ты путаешься с матросами? Да вся Одесса знает! И шо, они не платят тебе столько, шоб позвать доктора для брата?
- Как вы... Как вы смеете? - со слезами в голосе выкрикнула Циля.
Тетя Песя вышла из дома.
- А вы бы, уважаемая Инесса Израилевна, ее воровать поучили, как во времена вашей молодости, - притворно-приветливо обратилась она. - Вся Одесса тогда придерживала карманы от ваших рук!
Это было, конечно же, неправдой, но и Циля не путалась с матросами. Инесса раскрыла рот, чтобы обложить "обидчицу" в тридцать три этажа, и тетя Песя отчетливо увидела, что у нее не хватает одного зуба справа. Остальные зубы у Инессы были знатными - крепкие, молодые, будто фарфоровые, у стариков таких не бывает...
Страх обуял тетю Песю, и она, схватив Цилю за руку, втащила ее в дом и захлопнула дверь. Циля утерла слезы и фыркнула, а затем принялась устраивать тетю Песю на ночь.
Тетя Песя лежала на матраце, который втащили в комнату Изи, и думала.
Легкие облака набегали на полную луну, и ворковали сверчки, и ветер шелестел в листьях винограда, обвивавших маленький домик Изи и Цили.
Инесса... сколько же ей лет? Когда тетя Песя была еще девчонкой, старая гадина уже тогда была старой. И седины в ее рыжеватых волосах было ровно столько, сколько сейчас. Даже мама тети Песи, шоб ей хорошо лежалось в могилке, говаривала: "И как это хорошие люди умирают, а эта дрянь все живет и живет?"
Тетя Песя вспомнила выражение лица Инессы в тот момент, когда перед ее носом закрыли дверь, и догадалась: она все поняла.
Но как доказать, что болезни и смерть людей - это ее вина?
И как она ухитряется кусать людей? Ведь это же не то, что ударить их ножом в спину...
На фоне окна шевелились черные силуэты виноградных листьев, и вдруг луну затмил другой силуэт. Грузной женщины. Черные в лунном свете руки поднялись, тронули прическу, и черные в лунном свете волосы рассыпались по плечам. Тетя Песя приподнялась на локте, завороженная зрелищем. Волосы взметнулись вверх, смешиваясь с лунным сиянием, и распростерлись, как широкие птичьи крылья...
На месте полной женщины парила большая птица.
Филин.
Что-то вспыхнуло в памяти тети Песи - на самом краю сознания, какие-то сказки, которыми в детстве пугала ее бабушка, а между тем филин бесшумно, сверкнув холодными глазами, сел на раму форточки, сжал крылья и протиснулся в нее. "Беги, беги", - кричало что-то в сознании тети Песи. Но она встала, не отрывая глаз от птицы, и заслонила Изю.
Птица стремительно бросилась ей в лицо. Тетя Песя закричала, отбиваясь, и вдруг филина стало очень много, и вместо шелковистого прикосновения перьев на нее обрушилось большое потное тело, и когти, впившиеся в кожу, стали человеческими ногтями, а клюв, сомкнувшийся на шее, - человеческими зубами. "Так вот оно как! Оборачивалась - и на спящих", - смекнула тетя Песя, не переставая кричать и звать на помощь...
Кровь брызнула на ее лицо, и потная тяжесть отвалилась, а когти разжались.
Циля с большой мялкой с кухни стояла над ней, а у ее ног большой рыхлой грудой осела Инесса.
- Эстри, - содрогнувшись, припомнила тетя Песя. - Это же эстри! Шоб я так жила, как буду объяснять это околоточному, когда он будет задавать вопросы!
- Шо объяснять, если эта скотина сперва оскорбляла нас, а затем залезла в дом и напала? - Циля села на пол и всхлипнула. - И так мне горе с Изей, а она еще и...
Тетя Песя решила ни ей, ни околоточному ничего не объяснять. О мерзком характере Инессы знали все - никто не удивился наутро, узнав, что старая злюка вздумала отплатить тете Песе за резкий отпор таким странным образом.
И только когда Инессу таки зарыли, у тети Песи появились сомнения - правильно ли она решила?
Закрыть рот, столько лет извергавший оскорбления, никто не удосужился. Значит, Инессу похоронили с открытым ртом. И тем более Инессе не удалось уговорить тех, кто занимался похоронами, набить этот рот могильной землей.
А это значило, что эстри еще не раз встанет из могилы, чтобы по ночам высасывать кровь у жителей Молдаванки...