Я стоял по горло в воде, в озере, которое по берегам все заросло осокой, и только в одном месте можно было купаться - тут были мостки, песчаное дно, плавный вход в глубину, словом, купальня, куда приходили любители искупаться из деревни, домики которой тянулись вдоль берега озера. Приходили местные жители, дачники и туристы (я был как раз дачником, которое лето снимал в этой деревне полдома).
Это был август 2023 года, Вологодская область, и если не смотреть телевизор и не заглядывать в интернет, которые приближают далекое по расстоянию, да и вообще все остальное, то это было вдалеке от войны.
Вода была можно сказать парной, и поэтому я блаженствовал, иногда с удовольствием погружая голову в эту воду, и снова возвращая ее на поверхность, отфыркиваясь; и немного, очень коротко и лениво плавал. Выходить совсем не хотелось, солнце палило, к тому же к мокрому телу тут же цеплялись слепни.
В нескольких метрах от моей головы болтались или бултыхались, как огромные поплавки, еще пять голов, образовывающих некоторый круг, и тоже отфыркивались. Это были девичьи головы, которые обсуждали всякую всячину и особенно желание поехать в Дубай и развлекаться там в полную силу. Судя по наивным, бестолковым фантазиям девочкам было лет по одиннадцать-двенадцать.
- Девочки, - сказал я, - в Эмиратах курить и вино пить строго запрещено.
- А мы не пьем и не курим! - весело ответили мне. - Это все устарело!
- Давайте с мостков прыгать! - предложила одна из голов.
- Давайте! - согласилась другая.
Когда они выбрались на мостки, я увидел девчачьи, совсем еще не развитые в женском смысле тела, то есть это были подростки, как я и подумал, слушая их разговоры, а может и того меньше - просто дети. Но что у них были за фигуры! Каждая была с меня ростом, то есть среднего роста, а то и выше, они не были худыми, но и не были полными или плотными, словом, это были детские тела, только вытянутые в рост и по всем конечностям. Они стали прыгать в озеро ласточками, как-то даже достаточно спортивно, почти без брызг, и я видел как под водой они беззвучно и быстро проплывают мимо меня подобно большим рыбам. Воздуха им хватило вынырнуть метров через пятнадцать. И только одна, с кудрявыми волосами, вынырнула почти сразу, совсем рядом с мостками и крикнула:
- Где это я вынырнула?!!
- Ты совсем мало проплыла!
- Я беременна - поэтому!
- Не ври!
- Все-таки в Дубай очень хочется...
Девочки, отмахиваясь от слепней полотенцами, убежали.
На смену им к купальне пришли трое, всем лет под тридцать, одетые в камуфляжную форму и бронежилеты, в армейских бейсболках. Откуда они и куда потом, почему вдалеке от войны, да и в такую жару в форме и бронежилетах - думать и не хотелось, важен был просто тот факт, что вдалеке от войны трое в бронежилетах, в жару, пришли искупаться. Они разделись до уставных армейских трусов цвета хаки, и я не увидел никаких шрамов, никаких внешних признаков боевых ранений. Да, но только один заметно прихрамывал, у второго глаз как-то дергался и он то и дело потирал этот глаз рукой, третий же заикался: "Ну, что, па... па... па... поплыли!" Все трое были низкорослыми, плотно сложенными, на вид очень крепкими, без выдающихся, рельефных мышц - как это бывает у тех, кто специально накачивает себя. Коротко разбежавшись по мосткам, они бухнулись в озеро, как кабанчики, и понеслись обычными саженками к противоположному берегу. У того берега развернулись и поплыли обратно. Выбрались из воды, пообсохли, не отмахиваясь от слепней. Появилась бутылка водки, которую они раскатали из горлышка за секунды. Постояли, пошептались о чем-то, и, видимо, что-то решив между собой, стукнулись кулачками. Я все пытался увидеть их глаза, поймать их взгляды, но мне это не удалось - как будто у них не было взглядов, как будто они ни на что не смотрели, и это было очень и очень странно. Один, наконец, тот, что прихрамывал, обратил внимание на мою голову и спросил:
- Рыбу-то ловишь?
- Иногда. Для кошек.
- Клюет?
- Плохо.
- Метров десять направо вдоль тресты яма есть, я, БРАТ, вечером тебе подкормлю, утром будет клевать.
- Спасибо, - ответила моя голова и спросила: - Оттуда?
- Ну, да, оттуда и снова туда.
- Когда?
- Завтра.
Я не знал, чего и желать в такой ситуации, как напутствовать, и ничего больше не говорил. Возможно, это было самое лучшее - промолчать.
Тут быстро приблизился дикий, оглушающий треск и чуть поодаль от купальни остановились несколько мотоциклов с молодыми людьми - юношами, деревенскими, как говорится, парнями или ребятами (не могу сразу подобрать подходящего слова), которым в среднем было лет по шестнадцать или чуть меньше. Они заглушили моторы, немного, вроде, замешкались - как будто стеснялись, и купаться пошли, когда трое, облачившись в свою форму и бронежилеты, покинули маленький пляж.
Мотоциклисты пообсуждали военных:
- А Васька чего хромает - ранили, что ли?
- Да нет, он с детства хромает. А вот Антоху контузило - вот и заикается.
- А у Кольки в виске осколок какой-то... Глаз, видел, у него дергается? А операция, говорят, дорогая.
- Зато денег заработали.
- Да?! Сходи туда, заработай!! Чё молчишь?
И все же назову мотоциклистов: мальчиками. Представить мальчиков достаточно одной деталью: взгляды у них были как ножи, направленные туда, куда падали эти взгляды, - это были плоды воспитания в агрессивной тактике (aggressive tactic), которая в русских детях, да и вообще в русских людях так не по душе европейцам.
Мальчики сначала бросили в озеро музыкальную колонку, которая чуть не попала по моей голове, а потом уже бросились сами, кто с мостков, кто просто с берега, и тут же затеяли такие игры, подняли такую бурю, что я поспешил выбраться на берег и присел на бревно, лежавшее возле купальни. Мальчики плескались, забирались на плечи друг друга и прыгали с плеч, потом стали перекидываться, как мячом, колонкой, вопящей какую-то идиотскую песню, потом принялись друг друга топить, чуть не передрались, но в итоге все кончилось мирно, вот только колонка заглохла и утонула, и сколько мальчики не ныряли, найти ее уже не смогли.
Купание никак не охладило внутреннюю направленность этих подростков - во взглядах были все те же ножи... Вскоре взревели моторы, давшие обильного, едкого дыма, и мальчики сорвались, вздыбливая, как гонщики, свои мотоциклы.
По берегу подошел и подсел ко мне на бревно дядя Саша - восьмидесяти девяти лет, самый старый человек в этой деревне. По родству дядей никому в округе он не был, но такое уж универсальное обращение существует в нашем языке, порядок которого и буду здесь соблюдать. Дядя Саша был крепок на вид, жилист, видно было, что он еще вполне в силах. Жизнь он прожил мужицкую: пахал, сеял, косил, плотничал и так далее, - но в наше время из-за одежды внешний облик человека настолько изменился, что уже и не поймешь какого происхождения этот человек. Одет дядя Саша был в розовую футболку с картинкой какой-то короны, перекрещенной мечами, и с надписью "Travel to exotic countries, meet exotic people and kill them", в светлые, кажется, льняные, вполне городские брюки, очень приличные мокасины, и пахло от него приятным одеколоном нового поколения. Все это привезла ему внучка из Америки, получившая после школы грант на обучение на другом континенте. Дядя Саша стал недавно вдовцом, жил один, по России у него давно разъехались в поисках счастья восемь или даже десять детей (два сына сейчас воевали). Дом у дяди Саши был желтым, оттенка осени, до сих пор дядя Саша держал на своем огороде небольшую гряду табака, на случай, как он сам говорил, войны.
Он достал кисет как раз со своим табаком, свернул две самокрутки и мы задымили тем дымом, запах которого в наше время уже никто и не знает.
- Телевизор смотришь, дядя Саша?
- Смотрю новости... Да чего смотреть-то, все понятно и так ...
- А война?
- Не знаю, не воевал. Я в армии офицера избил, получил два года дисбата, потом дослуживал еще год, вот и все, вся служба. Да когда это было...
Помолчали.
Опять же по берегу к нам приблизилась деревенская личность, которая, кажется, до сих пор существует в каждой русской деревне и которую в прежние времена почитали за деревенского дурачка, неприкасаемого блаженного, но сейчас уже называют просто больным с детства ребенком, причем некоторые, наиболее сведущие, прибавляют еще такое понятие как "генетический сбой". Звали дурачка Леха, родители его давно умерли, ухаживала за ним и следила старшая сестра, слава Богу, здоровая, полноценная. Леха скороговорил сам по себе, разговаривая сам с собой, но когда подошел, то весь набор фраз обратил уже к нам: "Телевизор смотрели?.. Телевизор смотрели?.. Сколько людей погибло... сколько детей погибло... Домой едешь?.. Домой едешь?.. Не погибни там... не погибни там... Сколько людей убили... Сколько детей убили... Туда не езжай... Туда не езжай, сиди здесь... Я пойду на войну, я пойду на войну...Всех убью... Всех убью..."
- Убирать мусор, убирать мусор... Иду убирать мусор... - местная власть немного платила Лехе за то, что он собирал вокруг озера всякую дрянь, оставшуюся после туристов: бутылки, пакеты, бумагу.
Леха - в древних калошах на босу ногу - ушаркал.
- Всех он убьет... - сказал дядя Саша. - Да он и мухи-то не обидит!
Тут к купальне пришел молодой священник, батюшка местной церкви, недавно отреставрированной и теперь открытой для всех. Священник был худенький, с жидкой бородкой, на вид скорее юноша чем мужчина, одет в спортивный костюм (опять же по одеянию никак не подумалось бы, что это священник), и принес два ведра для озерной воды, которой пользовались все деревенские жители - грунтовые воды в этой местности в скважинах и даже в колодцах были мутными, с приличным известковым осадком. К тому же озеро, как гласило предание, была когда-то освящено, то-есть было Святым, хотя и называлось совсем по-другому.
Разоблачившись, батюшка перекрестился и вошел в купальню сначала до пояса, постоял, окатил свое тело и голову горстями водицы, а потом сразу ухнул в озеро и поплыл, то ныряя, то выныривая, правда, совсем близко от берега, как ребенок, который опасается глубины.
- Батюшка! - крикнул дядя Саша. - Ты там не утони, а то на кого оставишь нас!
- Не утону, дядя Саша, не беспокойся! Да и Господь не оставит вас!
Наконец, батюшка накупался, встал в озере опять же по пояс и воскликнул:
- Эх, благодать-то какая! Вот благодать-то!
Несколько раз он приседал, исчезая в озере с головой, и выпрямлялся, и каждый раз восклицал:
- Эх, благодать-то какая!
Набрав с мостков полные вёдра и перекинув через плечо спортивный костюм, батюшка так в плавках и удалился, причем босиком, видимо, от счастья такого купанья совершенно забыв про свои шлепанцы на песке.
- Надо шлепанцы ему принесть, да он вообще какой-то рассеянный, - сказал дядя Саша.
- А я, пожалуй что, окунусь - жарко.
- Ладно, купайся, а я пойду, шлепанцы отнесу батюшке. Слушай, зайди ко мне: лампочку надо ввернуть новую в коридоре, а мне на табуретке не устоять, голова кружится... Да... да еще тёрн себе соберешь, уже созрел, пропадет, а мне он и ни к чему.
Снова в одиночестве накупавшись, я вернулся к бревну, на котором теперь сидели молодая рыжеволосая, очень красивая женщина по имени Лукерья и ее сын лет пяти. Выглядела Лукерья прекрасно, как киноактриса перед съемками, одета была в цветастое, модное платье. Имя досталось ей от ее покойной бабушки, которая обладала даром предвидения, исцеления, заговоров и прочими сверхъестественными способностями, которыми обладает настоящая, признанная колдунья. Я ее еще застал, эту бабушку, разговаривал с ней, серьезную болезнь она, конечно, вылечить не могла, но головную боль снимала быстро, недомогание в человеке видела и умела посоветовать что-то сделать, чтобы облегчить недуг, и ко всему давала полезные советы: как отвадить... как уберечься... как привадить... Да и вообще, что будет, а чего точно не будет. Денег за все это она не брала. Внучка же ее, которая сейчас сидела на бревне никаким особенным даром не обладала, она окончила медицинский колледж и вернулась в родную деревню работать фельдшером, заведовала медпунктом. Вернулась с ребенком, (было известно, что отец мальчика - муж Лукерьи, пошел добровольцем воевать на Донбасс и сразу погиб, в первый же день, погиб так, что останков и не нашли, и хоронить Лукерье было и некого). Раз в месяц Лукерья запивала на два-три и даже четыре дня, бросала работу, но все остальное время, буквально сутками, носилась по всей округе, помогая больным, и поэтому население снисходительно и понимающе относилось к ее слабости в отношении спиртного. Вот и сейчас Лукерья была немного навеселе. Но в меру. Она так и сказала мне:
- Не смотри строго, писатель, я - в меру. Да и развезло на жаре, надо бы охладиться, но выпимши я не купаюсь, можно и у берега утонуть. Был такой случай...- И сыну: - Иди купайся, потом к солдату пойдем, - и она достала из хозяйственной сумки какой-то цветок в горшке.
-Видишь?
- Вижу. А это что за цветок?
- Это герань. Сынок сейчас искупнется, а потом мы пойдем к могилке неизвестного солдата - там, на шоссе. Эту герань мы с ним на могилку и поставим. И помолчим. Посмотрим на звездочку - сыночка хочу воспитать патриотом, пусть знает, кому жизнью обязан.
- Это, Лукерья, правильно, - только и сказал я.
- Ишь ты, наставник, только ты думаешь, что это все? Нет, это не все, это другая герань, волшебная... Эта герань ночью сегодня поднимется с могилки и полетит, полети, полетит... туда - сам знаешь куда, и упадет - сам знаешь где, и взорвет - сам знаешь кого. В точку попадет, в блиндаж вражеский, слово даю, бабкой своей клянусь, это она меня сегодня во сне надоумила так сделать.
- Это что же, взрывчатка, что ли?
- А вот как хочешь - так и думай! Считай, это у меня дрон-камикадзе. Вот следи ночью за небом.
Сыночек Лукерьи набултыхался до дрожи, вернулся к бревну, быстро согрелся на солнышке, и Лукерья взяла его за руку, другой рукой подхватила сумку с геранью, и они, немного покачиваясь из-за состояния Лукерьи, отправились по своим делам.
Тут к купальне пришел в семейных трусах и с двумя полотенцами на плечах очень полный, грузный, страдающий одышкой пенсионер. Звали его Иван Данилович. Он снимал на лето тоже половину деревенского дома, то есть был таким же, как и я, дачником; приезжал он из Костромы вместе с женой и внуками. Про свою профессию Иван Данилович говорил так: "Я был просто руководителем. Руководил..." Какая-то официальная иной раз не к месту манера его поведения, некоторые обороты речи, иногда пронзающий, властный взгляд говорили о том, что руководил он чем-то серьезным и до сих пор не мог почувствовать себя простым человеком. В деревне Иван Данилович увлекся игрой на флейте, правда, на маленькой блок-флейте, и каждое утро, часов в шесть, он уходил к берегу озера - чтобы не докучать своим несовершенным свистом соседям - и наигрывал разные мелодии, в которых иногда проскальзывало что-то ирландское. Флейта немедленно привлекала птиц, тут же включавшихся своим пением в свист, и, таким образом, по утрам на берегу образовывался целый концерт. Первое, что произнес Иван Данилович перед тем, как войти в воду, были слова уже произнесенный батюшкой:
- Эх, благодать-то какая!
Затем он погрузил свое тело в озеро, вяло поплавал туда-сюда и, встав на дно, медленно, с расстановкой и какой-то значительностью произнес следующее:
- Я вот о войне размышляю... Но как-то странно... как-то урывками... То думаю, то не думаю... Я понимаю, что Там - жуть что творится, но это если включить телевизор или зайти в интернет... А так - тишина, - и он опустил голову в воду, довольно надолго.
На поверхность пошли пузыри, и, когда голова Ивана Даниловича снова всплыла, он продолжил:
- Собственно не пойму: война уже в нас или еще не в нас... Я, разумеется, имею в виду тех, кого она не коснулась... Да и народ не пойму: то о ней говорит, то не говорит, значит, как и я: то думает, то не думает... Народец-то наш...
Иван Данилович в очередной раз скрылся, снова пошли пузыри, и, вынырнув, он сообщил:
- Кстати, маслята уже пошли. Соседка насобирала. Так что нам с вами, пенсионерам, остается только грибы собирать.
Подул ветерок, заиграла рябь, серебристая поверхность озера окрасилась в синюю, потом в черную, августовская прохлада наступает быстро.
Иван Данилович интенсивно растерся до пояса одним полотенцем, ноги растер вторым, и, тяжело дыша, удалился.
Я же отправился к дяде Саше. Встал на табуретку, вкрутил новую лампочку, старик обрадовался свету, как ребенок. В саду на скамейке мы искурили опять же по самокрутке махры. Я набрал небольшое ведерко еще не перезревшего терна - как раз на варенье, на зиму.
Как только стемнело, со стороны озера понеслись крики, довольные, радостные визги, понеслась музыка - завтра был выходной день и на озеро приехали туристы, установили палатки и, вот, принялись развлекаться. Потянуло дымом костра, запахом шашлыка. Около полуночи над округой засвистело, завзрывалось, засветились огни красивейшего салюта, который продолжался не менее часа.
А мне в эту ночь приснился весьма странный сон. Я стоял в озере по горло в воде - как прошедшим днем, и вот вдруг рядом со мной начали всплывать пузыри, а потом на поверхности появились разные головы, причем известных людей... Две головы, помнится, были даже лауреатами Нобелевской премии... Эх, подумал я, бабушка Лукерьи точно бы определила к чему этот сон...
В окне рассвело. Я вышел из дома, присел на ступеньку крыльца, закурил. Было очень тихо и неподвижно вокруг. Только с двух яблонь-дичков то и дело падали яблоки.
Думал ли я о войне? Нет, не думал, если только в рамках этой маленькой, бессюжетной хроники мирной жизни вдалеке от войны.
Впрочем, сюжеты все же пошли.
Обычный концерт в это раннее утро блок-флейты и птиц неожиданно оборвался, и от озера, как-то пыхтя, принесся Иван Данилович:
- Нет, вы представляете!! Ворона у меня флейту вырвала, прямо из рук! На лету! И унеслась с ней!
Скоро он появился в болотных, огромных, с поднятым верхом, старого образца сапожищах:
- Пойду искать, может, где-то выронила у берега... Вот, сапоги надел, а то об тростник можно порезаться. Там, кажется, с дядей Сашей что-то - скорая помощь стоит.
Я отворил калитку, вышел на обочину сельской улицы. Тут уже, слева от меня, стоял батюшка, а справа - трое в военной форме и бронежилетах. Все наблюдали, как из желтого, оттенка осени дома выносят дядю Сашу на плащевых носилках, как суетится Лукерья, как дядю Сашу грузят в машину.
Скорая помощь уехала, батюшка перекрестил ее вслед.
Лукерья с медицинским чемоданчиком постояла, постояла как будто в растерянности, потом быстро пошла. Минуя нас с батюшкой, она покачала головой и шепнула: "Инфаркт, кажется... Руки, б..., трясутся, прости Господи! А надо уколы делать..."
Из соседнего дома выскочила та самая кудрявая, длинноногая девочка, которая вчера, прыгнув с мостков, не проплыла под водой и пяти метров, мотивируя это тем, что она беременна. Она бежала по улице босиком, а за ней неслась ее мать с кочергой и кричала: " Я те дам беременна!.. Я те дам материнский капитал!.. Я те дам Эмираты!.."
К дому, где стояли военные, подъехал и резко затормозил запыленный джип с буквой Z на двери. Никто военных не провожал (прощались, наверное, дома, чтобы не на людях). Перед тем как погрузиться в машину, все трое надели солнечные очки с очень темными стеклами. В последний момент из калитки выбежала мать одного из них:
- Коля, Коля, ночью из огорода бочку для полива стащили!
- Да ну вас! Разбирайтесь тут сами!
Джип рванул и понесся, пыля. За ним, откуда-то из-за угла, из проулка вынеслись мотоциклы с мальчиками.
Сигналя на все лады, мотоциклисты проводили джип до шоссе и вернулись, остановившись на улице как раз напротив моей калитки. Один из них крикнул: "А вчера Зареченские Ваньку избили!" - " Ага! - крикнул другой. - Нарвались! Сейчас мы им бошки будем сносить!! Погнали!" И мальчики рванули свои мотоциклы и помчались "сносить бошки" в соседнюю, в двух километрах деревню - в Заречье.
По дороге, шаркая, шлепая калошами, почти бежал Леха, держа под мышкой безжизненную, кажется, курицу. Его догоняла сестра:
- Вот, гаденыш, петуху голову свернул! Куда ты его тащишь?! Как курицы будут без петуха!
- Убирать мусор, убирать мусор!
Вернулся Иван Данилович - с флейтой.
- Представляете, нашел, на ветке ивы застряла, у самой воды!
Батюшка вздохнул и сказал на все это: "Эх, дела наши бренные..." перекрестился и пошел к своей церкви.
Спустя час по округе понесся колокольный звон. Почти одновременно раздалась мелодия андроида. Это звонил мне Друг, десяти лет моложе меня, который по собственной инициативе собрал кое-какую помощь и теперь вез ее на своем джипе к фронту.
- Ты сейчас где? - спросил я.
- Километров двадцать, может, чуть больше от фронта, но уже страшновато: гул, все гудит, стреляют беспрерывно, словом, канонада такая, что сплошной гул идет... Кажется, там ад... А как в деревне? Отдыхаешь?
- Отдыхаю. У нас все тихо и...
Тут в трубке раздался какой-то хлопок, треск, и связь на этом оборвалась.
А вечером жена Ивана Данилыча, скромная, тихая, кажется, очень простая женщина, сообщила мне, что муж ее срочно уехал и в это лето уже вряд ли вернется в деревню.
- Куда он уехал-то? - спросил я
- Туда, - ответила женщина, - где война... Сказали, что очень нужен - он же по космосу всё... Так что поехал руководить. - И добавила: - Флейту не позабыл.
Тут я несказанно удивился: несколько лет я знал этого человека и не знал о нем, получается, ничего... "Вот, - подумал тут я, - и кузькин тебе паровоз, и блок-флейта, и космос в придачу... Ну, и Россия..." А что было думать?
Летом 2024 года по разным причинам я не поехал в деревню. Но узнал, что зимой, в январе, дядя Саша умер в больнице (лампочка, тёрн, последняя самокрутка никак не выходят из головы), что сыновья дяди Саши весной погибли на фронте, что трое в форме и бронежилетах, в августе, невредимые, снова приехали в отпуск, отдохнули и снова ушли воевать, что Лукерья заключила контракт и, оставив сыночка на престарелых родителей, уехала на войну - фельдшером, что батюшка наш тоже отправился на войну - добровольно, священником, и что нового батюшку в деревню пока еще не прислали, что кудрявая девочка родила мальчика, то есть стала мамой в четырнадцать лет, и что Леха, разозлившись на новости СВО, разбил молотком экран телевизора и, убегая от разъяренной сестры, споткнулся, упал и сломал сразу ногу и руку... Кстати, моего Друга контузило - как раз во время нашего разговора рядом с ним, оказывается, взорвался дрон, и поэтому телефон и заглох. Но Друг подлечился и, слава Богу, сейчас жив и здоров. Он прочитал все, что написано выше, и дал мне совет: "Этим и ограничься, потому что дальше придется писать о том, чего ты не знаешь..." Так что я воспользуюсь этим советом и поставлю здесь точку.