Аннотация
Статья посвящена анализу феномена жандарма Европы и его восприятия в народном сознании. Рассматривается генезис термина от европейской публицистики XIX века до советской историографии, включая закрепление в работах Ленина и канонизацию 1940-х годов. На основе имперской теории (Хобсбаум), психоисторического подхода (Канторович) и социологических концепций двойного сознания (Левада) реконструируется модель народного когнитивно-аффективного диссонанса в условиях экстерриториальной охранительной гегемонии. Показано, что внешняя функция поддержания порядка и легитимации силы неизбежно сопряжена с внутренним усилением надзирательских практик и ростом отчуждения. Особое внимание уделено современным институциональным практикам, в которых жандармская логика воспроизводится в образовательной сфере (Разговоры о важном), формируя тревожный и зависимый тип субъекта. Делается вывод, что распад символической однородности переводит двойное сознание из латентной формы в открытый конфликт, открывая пространство для новых типов диссонанса (патриотическийбытовой, историческийсовременный, глобальныйлокальный, моральныйполитический).

Введение

Представьте ситуацию конца XIX века: мужик идёт по деревне, видит жандарма.
Сознательная реакция мужика: наш, государев человек, порядок блюдёт.
Бессознательная: вот пришёл чужой, чтоб смотреть за мной, как будто я вор у себя дома.

Здесь одновременно признание свой (вездесущ, как сосед) и чужой (наблюдатель, контролёр, везде лишний).

Но именно так и рождается диссоциация: официально жандарм защитник порядка, а в устах народа фигура навязчивого чужака, своего только по паспорту.

По теме

Фраза Жандарм Европы закрепилась как идеологическое клише, обозначающее государство, берущее на себя полицейские функции по обеспечению правопорядка на европейском пространстве - в том виде, как оно само это понимает. Именно в таком ключе в нарративной истории описывается роль Российской империи в европейской политике 18151854 годов. Расхожее мнение приписывает появление этого ярлыка европейской прессе после того, как Николай I ввёл войска для подавления венгерского восстания. Однако остаётся вопрос: действительно ли термин возник тогда, или же он сложился позднее как нарратив с определённой политической нагрузкой.

В советской историографии встречается формулировка Николай I и Меттерних - жандармы Европы, приведённая в словаре профессора Д. Н. Ушакова на слово жандарм. Вероятно, её происхождение связано с ленинскими высказываниями. В статье События на Балканах и в Персии (октябрь 1908 года) Ленин писал:

Предстоит новое избиение персидских революционеров войсками Николая Кровавого. За неофициальным Ляховым следует официальная оккупация Адербейджана и повторение в Азии того, что сделала Россия в Европе в 1849 году, когда Николай I посылал войска против венгерской революции. <> Тогда России приходилось играть роль европейского жандарма против некоторых, по крайней мере, европейских стран.

В этом тексте речь шла о текущих событиях Боснийского кризиса и Конституционной революции в Персии. Ленин использует жандарма не исключительно в отношении России и не только в европейском контексте. Для него жандармом (по аналогии с Корпусом жандармов) могла быть любая держава, которая берёт на себя задачу подавления национальных и политических конфликтов за пределами собственных границ.

Окончательное же закрепление выражения жандарм Европы как характеристики именно царствования Николая I произошло позднее - на закрытом совещании историков в ЦК ВКП(б) летом 1944 года (уже после публикации словаря Ушакова). Там, среди прочего, решался вопрос о соотношении марксистско-ленинского канона и необходимости показывать прошлое России не только через призму революционных и национально-освободительных движений.

Для массового же восприятия ситуация оставалась внутренне противоречивой: с одной стороны - сильная держава, жандарм Европы; с другой - империалист и поработитель народов.

Диссонанс.

Пример (XIX век):
Крестьянин жалуется соседу:
Жандарм злой, да без него разбойники нас бы съели.
Здесь и есть диссонанс: фигура, которая одновременно источник страха и необходимый гарант безопасности.

Анализ:
На сознательном уровне рационализация: порядок нужен, значит, жандарм тоже нужен.
На аффективном уровне отвращение и тревога: его появление всегда угроза лично мне.
Итог: жандарм переживается как необходимое зло, удерживающее систему, но разрушающее внутреннее чувство свободы.

Механизм:
Внешняя логика: охрана.
Внутренняя логика: надзор.
Народ оказывается между гордостью (есть власть, нас не тронут чужие) и унижением (эта же власть не даёт жить своим).

Такой пример иллюстрирует классический когнитивно-аффективный диссонанс: принять жандарма как опору порядка и одновременно ненавидеть его как знак собственной беспомощности.

Но вот, что интересно.

Этимология слова "жандарм". От французского слова gendarme ("полицейский), которое в единственном числе произошло от более раннего слова gensdarmes (gent d'armes), буквально означающего "вооружённая свита", выполняющая охранные функции. Вторая часть слова "жандарм" хорошо знакома нам по слову "армия". Нюанс в том, что во французском языке это определение страны, которая выполняет некие регулирующие или защитные функции в отношении Европы, сама частью Европы не являясь.

Итого: термин сместился в сторону метафоры: жандарм = держава, навязывающая охранительные функции другим. Здесь уже появляется оттенок враждебности и контроля. Генезис охранительная свита; развитие институт полиции; последствие метафора внешне- и внутриполитического насилия.

Тогда как первичный экстерриториальный охранительный принцип - субъект берёт на себя функцию жандарма по отношению к целому, находясь вне него или на его границе. Ключевой нюанс - дистанция: сила воспринимает себя не участником, а внешним регулятором.

И надо сказать, так оно и остается. Только требуется пояснить. Это будет сделано ниже.

А пока - примеры:
Монгольская империя XIII века - удерживала порядок на евразийских путях, сама не растворяясь в управляемых цивилизациях.
Британская империя в XIX веке - морской балансировщик континентальной политики, без вовлечённости в континентальные союзы.
США в XXXXI вв. - гарант безопасности Европы и Азии, сами не являясь частью этих регионов.

Иордания - личная гвардия хашимитского короля традиционно укомплектована черкесами, переселёнными с Кавказа в XIX веке. Они лояльны династии, но не включены в местные племенные конфликты.
Египетские мамлюки (XIIIXVI вв.) - военная элита из тюркских и кавказских рабов-воинов, не имевших родовых связей в стране, что делало их надёжной силой для правителя (пока не захватили власть сами).
Византия - варяжская гвардия из скандинавов и англосаксов, охранявшая императора: чужаки не были встроены в столичную знать.
Османская империя - янычары, сформированные из христианских мальчиков по девширме; их внешнее происхождение обеспечивало лояльность султану, а не местным общинам.
Франция XVII века - швейцарская гвардия при дворе, нанятая как инородная сила, не связанная с французскими кланами.
и да Россия после 1815 года - жандарм Европы, при этом культурно и институционально дистанцировалась от европейской семьи.

Общий паттерн: власть опирается на чужеродный элемент, чтобы он охранял от своих - это и есть внешне-охранительный принцип внутри системы.

Но диссонанс, связанный с пониманием жандарма как повелителя.

Давайте формулизуем:

Двойственность жандарма

Слово несёт сразу два пласта:
функциональный - охрана, поддержание порядка;
иерархический - жандарм не просто сторож, но властитель, распределяющий наказание.
Отсюда и диссонанс: народ или общество видит силу, защищающую систему, а параллельно - силу, навязывающую волю.

Экстерриториальность как условие доверия

Пример с черкесской гвардией в Иордании и варягами в Византии показывает: доверять своим нельзя, потому что они встроены в локальные сети. Чужак лишён корней, поэтому надёжен. Такая конструкция формирует парадокс - безопасность обеспечивается дистанцией, а не близостью.

Государство-жандарм

Когда охранная логика переносится на уровень целой державы, возникает устойчивый образ:
Россия XIX века в отношении Европы;
Британия - offshore balancer;
США - глобальный полицейский.
Каждый раз этот статус даёт краткосрочную силу, но порождает долгосрочную изоляцию и враждебность.

Психологический паттерн

Для жандарма характерен синдром надзирателя:
постоянное подозрение в нелояльности;
поиск чужих, которых можно привлечь к охране;
циклы перерастания защиты в подавление.
Именно поэтому жандармы исторически редко бывают любимы, даже если реально предотвращают хаос.

так вот о дисонансе:

Источник диссонанса

С одной стороны: гордость за великую державу, которая диктует условия другим, внушает страх и уважение.
С другой: прямая цена этой роли - мобилизация, налоги, цензура, репрессии внутри. Народ видит: чтобы быть жандармом Европы, нужно быть надзирателем и дома.

Механизм двойного восприятия

Внешний нарратив: мы - порядок, мы - сила, нас боятся. Это питает чувство национальной исключительности.
Внутренний опыт: нас самих душат. В каждом усилении международной охранной функции народ ощущает удушение свободы и рост недоверия к власти.

Фиксация вышесказанного: требует убрать умозрительные обобщения, опереться на историко-теоретические подходы и факты.

Исторический контекст

В историографии понятие жандарм Европы закрепилось за Россией после подавления Венгерской революции 1849 года. Европейская пресса использовала его как клеймо. В советской традиции закрепление произошло через работы Ленина и последующую канонизацию на совещании историков в 1944 году. Уже здесь заложено противоречие: внешнее признание силы оборачивается внутренней стигмой поработителя.

Академические рамки анализа

Имперская теория (М. Барфорд, Э. Хобсбаум): любая империя, выполняя функции стабилизации вовне, усиливает аппарат принуждения внутри. Это неизбежный двойной эффект имперской охранительной роли.
Психоистория (Э. Канторович, двойное тело короля): власть, претендующая на внешнюю сакральность (охрану целого), всегда переносит репрессивные механизмы на своё тело - народ.
Советская историография (Ушаков, Ленин): образ жандарма встроен в диалектику империалист - освободитель. Это формирует массовый когнитивный диссонанс: гордость за силу ненависть за репрессию.

Конкретные проявления диссонанса

В дневниках и публицистике XIX века (например, Герцен): Мы жертвуем людьми, чтобы Европа нас боялась, а сами живём под сапогом.
В крестьянской среде: пословицы о царском кнуте соседствуют с верой, что царь заступник Руси.
В XX веке: аналогичный разрыв фиксируется в исследованиях Шепеля и Лотмана - официальная гордость и частное недовольство существовали параллельно.

Академическая формула

Диссонанс народа в жандармской системе описывается как коллизия внешней легитимации и внутренней делегитимации:
внешняя сцена подтверждает мощь;
внутренняя сцена ощущает цену этой мощи как репрессию.

Ниже - теоретическая модель народного когнитивно-аффективного диссонанса в режимах экстерриториальной охранительной гегемонии:

1. Определение
   Экстерриториальная охранительная гегемония - субъект поставляет безопасность вовне, сам структурно отделён от защищаемого поля. Внутри возникает особый режим управления, в котором внешняя миссия легитимирует внутреннее принуждение.
2. Условия возникновения
   Пограничная субъектность (ни внутри, ни снаружи полностью).
   Военно-ресурсная асимметрия (есть инструмент принуждения, нет универсальной включённости).
   Дефицит горизонтального доверия (низкая сетевая интеграция общества).
3. Базовые механизмы
   Принцип агента-чужака: охрана опирается на носителей, разорванных с местными связями минимизация сговора с населением, максимизация лояльности центру.
   Режим постоянного исключения: внешняя чрезвычайность переносится в повседневность криминализация несогласия, сакрализация дисциплины.
   Фискально-мобилизационный контракт: налоги/кровь взамен на величие/безопасность при недоставке дивидендов возникает дефицит легитимности.
   Символическая компенсация: ритуалы, канон памяти, языки величия конвертируют издержки в смысл; истощение символического кредита обнажает цену.
4. Психология масс (контур диссонанса)
   Двухконтурная идентичность: мы-величие мы-жертва. Оба контура когнитивно совместимы до порога издержек.
   Диссонанс - конфликт между переживаемой ценой и обещанной выгодой: удерживается ритуалами и частичными льготами, рушится при каскадах утрат (поражения, скандалы, экономические провалы).
   Трансфер вины: при истощении кредита величия фокус переводится на врага внутри, что кратко стабилизирует систему и долгосрочно увеличивает разрыв с обществом.
5. Динамика цикла
   I. Консолидация: внешняя угроза мобилизация рост гордости.
   II. Рутинизация: охранная повседневность, видимые издержки, падение предельной полезности величия.
   III. Реверсия: запрос на нормальность, демистификация ритуалов, снижение готовности к сверхлояльности.
   IV. Развилка: либо демобилизация и включение (смягчение режима исключения), либо реактивация принуждения с ростом внутренней энтропии.
6. Диагностика на массовом уровне
   Сжатие лояльность голос выход: при блокировке голоса растёт латентный выход (эмиграционные намерения, теневая апатия).
   Семантика снижения: ирония и профанация символов, утомление памятью, усталость от ритуалов.
   Фискально-мобилизационные маркеры: падение добровольного участия, рост транзакционных издержек принуждения.
   Переключение медианного нарратива с мы-щит на мы-объект.
7. Короткая формула
   Экспорт безопасности вовне требует импорт послушания внутрь; когда дивиденды величия не покрывают издержек повседневности, послушание обесценивается, а жандарм в народном языке смещается из категории защитник в категорию надзиратель.

Вот они надзирательские функции:

Минпросвещения запускает апробацию Разговоров о важном в детских садах с 1.09.2025 на период сентябрь-ноябрь, с охватом 22 регионов, возраст 37 лет; решение о масштабировании - по итогам пилота. Это подтверждают Минпросвещения и федеральные СМИ. Централизованные методические материалы готовит подведомственный Институт изучения детства, семьи и воспитания; педагоги проходят методсеминары.

Признаки надзиратской функции (в терминах институционального контроля):

1. Единая повестка и методика сверху вниз (централизованный контент).
2. Регуляризация ритуала (включение в расписание дошкольных организаций как отдельного формата занятий).
3. Раннее возрастное внедрение как инструмент первичной лоялизации.
4. Пилот с последующим масштабированием, что характерно для расширения охранительно-идеологической практики.

Итого: пример институционализированной охранительной (надзиратской) логики через централизованный ритуал и ранневозрастную социализацию при полном методическом контроле центра.

Экстерриториальность содержания здесь в следующем:
Тематика Разговоров о важном изначально формировалась для объяснения и легитимации внешнеполитических позиций государства (война, символы, праздники). То есть внутрь образовательной среды внедряется дискурс, по происхождению внешний для детской повседневности. Дети становятся территорией применения для охранительной риторики, которая не родилась изнутри их среды.

Основная цель - не образовательная, а предохранительная: минимизировать риск инаковости в мировоззрении подрастающих поколений. Таким образом, институт образования начинает играть роль внутреннего жандарма, опирающегося на внешнеполитический нарратив. Педагоги превращаются в ретрансляторов, а дети - в объект дисциплинарной интервенции. Сама логика соответствует экстерриториальной схеме: содержание не рождается внутри педагогического коллектива или детской среды, а импортируется как готовый пакет.

Еженедельные занятия превращаются в ритуал безопасности: повторяющаяся форма, призванная воспроизводить одно и то же содержание. Экстерриториальность здесь усиливается тем, что ритуал маскирует политический источник, представляясь универсальным и самоочевидным.

Диссонанс восприятия
Для родителей и педагогов возникает то же противоречие, что и в жандармском архетипе:
внешне - обещание защиты детей от чужих влияний;
внутренне - ощущение навязанного, чуждого и дисциплинарного вторжения.

Итого: режим экстерриториальной охранительной гегемонии проявляется в том, что внешнеполитическая охранительная логика переносится во внутреннюю среду, причём действует через чуждый детям и педагогам централизованный дискурс, превращая образовательную институцию в миниатюрного жандарма.

1. Когнитивный риск
   Ребёнок получает готовый внешний пакет смыслов вместо опыта самостоятельного понимания. Возникает раннее закрепление шаблонов без навыка критического различения. Это ограничивает когнитивную гибкость и способность работать с альтернативными точками зрения.
2. Аффективный риск
   Темы, связанные с войной, угрозами, врагами, могут формировать повышенную тревожность. Лояльность и страх становятся переплетёнными. Дети усваивают, что мир небезопасен, но спасёт только охранитель сверху - это закрепляет зависимый тип аффективной регуляции.
3. Социальный риск
   Ритуал охранительного содержания подавляет естественную разнородность мнений в группе. Дети учатся, что инаковость = небезопасность. Это снижает толерантность к различию и повышает вероятность стигматизации инаковых одноклассников.
4. Развитие критики и воображения
   Воображение в раннем возрасте работает как поле свободных ассоциаций. Жёсткая ритуализация и единообразные тексты подменяют его дисциплинарным содержанием. В долгую это обедняет игровое и символическое мышление.
5. Формирование двойной лояльности (диссонанс)
   Ребёнок может слышать в семье интерпретацию, отличную от официальной. Возникает внутренняя дилемма: в саду - одно, дома - другое. Это ранний когнитивный диссонанс, разрешаемый не через рефлексию, а через подавление или фрагментацию идентичности.

Итого: основная опасность - сдвиг центра развития от игры и познания к дисциплине и охране, что формирует тревожный, зависимый и менее автономный тип субъекта.

Ради интереса - привязка к литературным фигурам, где эта структура личности воплощена.

1. Достоевский
   Смердяков (Братья Карамазовы): зависимый, тревожный, неспособный к автономному действию без внешнего внушения. Его идентичность построена на подавленной инаковости и тайной ненависти к сильным.
   Макар Девушкин (Бедные люди): навязчивая лояльность, тревожное отношение к чужой оценке, отсутствие самостоятельной позиции.
2. Гоголь
   Акакий Акакиевич Башмачкин (Шинель): полная зависимость от бюрократического ритуала, подавленное воображение, страх любых изменений. Его мир держится на дисциплине и повторе.
3. Чехов
   Беликов (Человек в футляре): тревога как форма жизни, постоянное ожидание угрозы. Живёт только в системе предписаний, автономия для него невозможна.
4. Тургенев
   Рудин: яркая идея, но отсутствие воли и самостоятельного действия. Зависимость от признания, тревожная неспособность довести дело до конца.
5. Лесков
   Левша: талант и одарённость снизу, но отсутствие институциональной поддержки, превращающее его в зависимого и несамостоятельного, легко подавляемого фигуру.

Итого: у русских писателей эта модель субъекта повторяется как тип маленького человека или человека-футляра - тревожного, зависимого, неспособного на автономное действие без внешнего жандарма.

И следом возникает логичный вопрос:

Являются ли тревожность, зависимость и низкая автономность устойчивыми особенностями русской идентичности?
Ответ ИИ:

1. Историографический подход
   В культурологии и философии (Бердяев, Лотман, Леонтьев) неоднократно отмечалось: русская идентичность колеблется между двумя полюсами - мессианской экспансией и ощущением собственной униженности. Это формирует основу для зависимой и тревожной модели: внутренне - страх и покорность, внешне - жандармская роль силы.
2. Социологический ракурс
   Исследования ХХ века (Ю. Левада, Б. Грушин) фиксируют паттерн:
   высокая ценность внешней защиты (государство как отец),
   слабое доверие к горизонтальным связям,
   готовность к подчинению ради величия.
   Это поддерживает зависимость и снижает автономность как системное свойство.
3. Литературный слой
   Русская литература XIX века буквально формирует канон тревожной идентичности: маленький человек (Гоголь, Достоевский, Чехов) становится универсальным символом. Эта фигура воплощает коллективное чувство: без государства - ничто, с государством - удушье.
4. Психоаналитический взгляд
   Фигура жандарма вовне = надзирателя внутри рождает у субъекта амбивалентность: он ищет защиту, но боится её цены. В коллективной психике закрепляется парадокс Достоевского: унижение как условие пророчества, зависимость как условие выживания.
5. Ограничения
   Это не абсолютная сущность, а исторически сложившийся паттерн.
   В русской идентичности параллельно существуют и иные модели: бунтарская (Разин, декабристы), автономная (Толстой), космополитическая (Бродский).
   Но именно тревожно-зависимая структура стала массовым архетипом, закреплённым в культуре и социальных практиках.

Итог: особенности русской идентичности во многом действительно окрашены тревожностью, зависимостью и сниженной автономностью - как следствие длительного взаимодействия имперской охранительной логики и массового опыта подчинения.

А прогноза развития народного диссонанса в жандармской логике, опираясь на академические представления таков:

Краткосрочно: ритуалы и символическая компенсация удерживают лояльность, но напряжение копится.
Среднесрочно: диссонанс углубляется - усиливаются апатия, ирония, скрытая нелояльность (по Леваде - двойное сознание).
Долгосрочно: при падении символического кредита неизбежен срыв: либо адаптация (смягчение охранительной логики), либо кризис легитимности с массовым отторжением.

Ничего нового! Но есть возможность синергетического эффекта в развитии народного диссонанса.

1. С экономическим кризисом
   По моделям политической социологии (Тилли, Сковронек) - охранительный диссонанс усиливается, если экономические издержки перестают компенсироваться символами. Тогда тревожность трансформируется в радикальное недоверие.
2. С технологической средой
   Коммуникационные исследования (М. Кастельс) показывают: при доступе к альтернативным каналам (соцсети, новые медиа) эффект двойного сознания получает резонанс и выходит из частного в публичное. Диссонанс перестаёт быть скрытым.
3. С культурной фрагментацией
   По теории культурной травмы (А. Александер): когда официальные нарративы расходятся с коллективной памятью (например, войны, репрессии), диссонанс становится не только когнитивным, но и аффективным. Усиление идёт через поколенческий разрыв.
4. С глобальными потрясениями
   Исторический опыт (Хобсбаум, Валлерстайн): жандармская роль рушится быстрее, если внешняя система, ради которой она оправдывается, меняется (пример - крушение империй после мировых войн). Тогда внутренний диссонанс синхронизируется с внешним кризисом.

Итого: диссонанс способен дать синергетический эффект, если совпадёт с экономическим спадом, альтернативными каналами коммуникации и поколенческим разрывом. В этом случае двойное сознание переходит в массовый отказ от символической лояльности в пользу другого диссонанса (это требование символического контура, в котором строится коллективная идентичность).

Выбираем на вкус:

1. Патриотический бытовой диссонанс
   Вместо мы гордимся и страдаем возникает мы любим страну, но не верим государству. Это форма расщепления идентичности: лояльность к общности без лояльности к институту.
2. Исторический современный диссонанс
   Новая генерация может признавать героическое прошлое, но отказываться переносить его на настоящее. Возникает напряжение: предки были велики, а мы вынуждены жить в мелочах.
3. Глобальный локальный диссонанс
   Часть общества интегрируется в глобальную культуру (цифровые, профессиональные связи), в то время как официоз требует охранительной изоляции. Диссонанс смещается в конфликт идентичностей - мировой против локального.
4. Моральный политический диссонанс
   Люди сохраняют моральные нормы (сострадание, справедливость), но видят их противоречие с политическими практиками. Здесь разрыв уже не когнитивный, а этический: жить правильно против жить по правилам.

Итог: отказ от символической лояльности не ведёт к гармонии, а открывает поле для новых слоёв диссонанса, смещающих конфликт из плоскости величие репрессия в плоскости страна государство, прошлое настоящее, локальное глобальное, мораль политика.

Государство, претендующее на жандармскую роль, нуждается в однородности символической лояльности: все должны признавать одни и те же ритуалы, нарративы, праздники.
Когда эта однородность рушится, двойное сознание (внутреннее несогласие при внешней лояльности) перестаёт работать: люди больше не могут одновременно подписываться под официальными символами и сомневаться про себя.
Взамен возникает новый тип диссонанса, где конфликт смещается в иные плоскости (страна государство, прошлое настоящее и т. д.), но уже без возможности символического единства.

Таким образом, однородность требует именно всеобщей символической лояльности, а её утрата делает прежний компромисс (двойное сознание) невозможным и переводит систему в более открытый конфликт.

Как не покажется странным, но и здесь речь об экстерриториальности жандарма.

Внутренний жандарм рождает бессознательное чувство экстерриториальности, потому что он олицетворяет не тело народа, а тело власти. Он здесь, но принадлежит туда.

Народ ощущает это не прямой мыслью, а через поведенческие реакции: иронизацию, обесценивание, ненависть вперемешку с покорностью.
В этом проявляется структура расщепления: сознательно жандарм = наш институт, бессознательно жандарм = чужая сила.
Именно из-за этой расщеплённости народное отношение всегда амбивалентно: от бытового страха к циничному юмору.

При экстерриториальной гегемонии символическая лояльность служит единственным мостом между внешней миссией и внутренним подчинением. Когда этот мост рушится, дистанция (мы - вне и над вами) становится непереносимой, и система из охранительной превращается в колониальную по восприятию народа, что и обостряет конфликт.

То есть анализ показывает: экстерриториальность внутреннего жандарма не логическая категория, а психическая динамика, которая поддерживает народный диссонанс.

Такой диссонанс фиксируется в народных прибаутках - пример:
Жандарм - отец родной: и на свадьбе поглядит, и на похоронах постоит.