I. Пролог: Государство как невозможное

История возникновения государства обычно описывается через три главные модели: договор (Гоббс), насилие (Вебер) и управление ресурсами (Виттфогель). Самым известным проектом идеологического обоснования принципа "государственности" в России был труд Н.М. КарамзинаИстория государства Российского, 12 томов, 18181829. Это не просто исторический труд, а литературно-политический проект, где Карамзин создает монархическую метафизику Руси: государство возникает не как результат общественного договора, а как дар веры, единства и самодержавной мудрости. Карамзин не объясняет, почему возникло государство, он показывает, почему оно должно быть.

Он конструирует наратив преемственности власти от варягов до Романовых, суть которого - не анализ, а легитимация. Государство, по Карамзину, - это сакральное тело нации, и вся его история - борьба с внутренними изменниками и внешними врагами. В этом смысле он - русский Гоббс, но без договора, только с троном и крестом.

Все они предполагают рационального или стратегического субъекта, стремящегося к порядку. Однако существует гораздо более парадоксальная гипотеза: государство возникает не как инструмент управления, а как побочный продукт сакрального ужаса - переработки человеческой жертвы. Эта версия выводит государство из обряда, а не из расчёта. Не из воли к власти, а из воли к подавлению ужаса коллективного убийства.

II. Рене Жирар и "жертва как основа порядка"

Антрополог Рене Жирар в своей теории миметического желания утверждал: первичное насилие в обществе носит не стратегический, а переносной и сакральный характер. Люди в до-государственных обществах не выстраивали иерархию - они искали виновного, чтобы снять напряжение общего конфликта. Таким виновным становился "жертвенный козёл" - человек, на которого проецировалось коллективное напряжение, и чья смерть временно возвращала порядок. Но после этой смерти общество испытывало ужас: а если мы убили не виновного, а святого?

Государство в этой версии - это структура, созданная для того, чтобы больше никогда не пришлось переживать ужасающий опыт жертвы вне закона. Отсюда - суды, бюрократия, ритуалы, символы, титулы. Всё это не рациональные институты, а сакральные прокладки, скрывающие от общества правду его собственного насилия.

III. Тело царя как застывшая жертва

Эрнст Канторович вДвух телах короля показывает, что царь в христианской (и не только) традиции - это одновременно человек и символ, то есть жертва, избежавшая смерти путём постоянной репрезентации своей сакральности. Онуже умер в обряде коронации, но продолжает жить как государство. Парадокс: чтобы избежать новых жертв, общество оставляет одну - перманентную, неподвижную, отлитую в золото и венцах.

Король - это не первый правитель, а последняя жертва.

IV. Государство как "машина отложенной крови"

Государство - это не субъект, а техническое устройство, которое постоянно воспроизводит отложенность смерти. Законы, армии, налоги, архивы - это не инструменты власти, а механизмы подавления возможности повторения сакрального убийства в произвольной форме. Всё должно быть упорядочено, чтобы убийство больше не произошло спонтанно.

Мишель Фуко считал, что государство - это не структура власти, а механизм управления телами. Но в этой версии - управление начинается с мертвого тела, с желания не допустить повторного превращения всех в убийц. Мы не управляем друг другом - мы оберегаемся от своего прошлого.

V. Парадокс: государство как страх перед народом

Если классическая политическая философия говорит: "народ боится государства", то парадоксальная версия такова: именно элита и власть боятся народа, потому что знают, на каком основании возник их порядок - на убийстве. Поэтому власть постоянно стремится быть обрядовой, дистанцированной, ритуализированной. Не допустить приближения, иначе сакральная сцена разорвётся и жертва потребуется вновь.

VI. Заключение: государство - это театр вытесненного убийства

Государство - это не просто форма общественного устройства. Это институционализированная сцена, на которой коллективное убийство вытесняется, переигрывается и замещается бесконечной процедурой. Каждое голосование, каждый суд, каждый гимн - это не рациональное действие, а часть ритуального танца, отводящего общество от бездны.

Парадокс не в том, что государство родилось из насилия - это знают все. Парадокс в том, что насилие - это не функция государства, а его предок, и государство возникло именно как попытка не повторить первобытную резню. А значит - это антинасильственная машина, созданная из самого страха перед тем, как легко человек становится убийцей.

В этом смысле государство - вовсе не высшая форма рационального порядка, а скорее утончённая система ритуального замещения убийства дебатами. Каждый спор в парламенте, каждая поправка - это акт вытеснения.

С точки зрения Лакана (одна из самых влиятельных фигур в истории психоанализа - наиболее ярким вкладом Лакана является новый подход к описанию структуры психики, который был основан на структуре языка), государство - это Symbolique, язык Закона, в котором субъект находит место, не зная, что это место - уже петля расплаты. Закон не исходит от субъекта, но говорит вместо него. В этом и состоит сдвиг: не субъект говорит через Закон, а Закон говорит через субъект, вытесняя его из собственного желания.

В таком государстве каждый голосующий - уже участник обряда, где желание должно быть переписано под норму. А преступление - не сбой, а проявление вытеснённого желания, которое возвращается в искажённой форме. Поэтому в каждом законе обезопасности звучит отголосок ужаса, который он сам и провоцирует.

Государство не устраняет насильника, убийцу или грабителя. Оно лишь перераспределяет эти роли по сцене, обставляя их процедурами и эвфемизмами. Структура такова:

• Убийца Судья: чтобы не убить, мы судим. Но каждый приговор - это ритуал вторичного убийства, под флагом Закона. Судья убиваетпо правилам, повторяя акт в символическом порядке.
• Самоубийца Пациент / Задержанный: государство оборачивает насилие к себе в диагноз или протокол. Суицид - это провал сцены, и потому должен быть выведен за рамку речи: либопсихиатрия, либонарушение режима.
• Грабитель Налоговый инспектор / Фондовый рынок: захват чужого перераспределяется в термины легальности. Всё, что нельзя удержать насилием, можно удержать актом легитимации. Само государство - легализованный механизм симметричного грабежа, от имени всех.
• Насильник Отец / Военный / Полицейский: насилие обретает форму защиты. Тело принуждается к повиновению не как объект удовольствия, а как частьслужения. Это перенаправленное желание, санкционированное Законом.
• Мошенник Политик / Пиарщик / Пресс-секретарь: ложь, подменяющая истину, - фундамент речи власти. Но в отличие от мошенника, политик не скрывает обман - он объявляет его консенсусом. Ложь больше не преступление, а валюта символического порядка.

Во всех этих случаях государство не отменяет преступника, а встраивает его в символическую сцену, где он - уже не субъект действия, а роль, необходимая для сохранения самого ритуала вытеснения. В этом государство близко к театру не метафорически, а буквально: все преступления репетируются, но не совершаются - за счёт их бесконечного перевода в закон и процедуру.

Мы не перестаём быть убийцами, насильниками или грабителями.
Мы просто сменили костюмы.
И каждое утро - выходим на сцену.

С точки зрения философии насилия - государство это антинасильственная машина, построенная на памяти о первичной резне.
С точки зрения Лакана - это символическая сцена, на которой роли убийцы, жертвы, насильника и обманщика перераспределены и вытеснены в процедурные маски: судью, полицейского, депутата, чиновника.
С точки зрения Карамзина - это ритуальное упокоение вины, приукрашенное нарративом самодержавной преемственности.

Во всех этих подходах - одно общее (хотя и не столь очевидное, каким оно станет в следующем примере): государство становится театром вытеснённого убийства, где всякий раз мы репетируем то, что стараемся забыть.

И, может быть, весь политический прогресс - это не движение вперёд, а всё более изящная система сокрытия первичного преступления,
в котором не ищут виновного.

Что интересно (а это - обещанный пример) - в Библии первым, кто построил город, был Каин перворожденный сын Адама и Евы, убийца брата, изгнанный Богом и обречённый на скитание.

Бытие 4:17:
И познал Каин жену свою, и она зачала и родила Еноха; и он построил город, и назвал город по имени сына своего: Енох.

Каин - архитектор первого города

Но что важно город строит не герой, не святой, не царь, а убийца, изгнанник, носитель вины. Его город - не радость цивилизации, а жест отчаянного закрепления себя в мире, который его отверг. Он не строит дом, он основывает сцену, на которой можно продолжить жить, не умирая от вины.

Это совпадает с парадоксальной гипотезой, которую мы развивали:

Государство/город = ритуальная переработка коллективного убийства.
Каин = носитель первого убийства первый строитель основатель порядка.

Каин - субъект вытеснённой вины, построивший город как символическую отводящую структуру. Он больше не может принадлежать природе он отрезан от Эдема. Ему остаётся построить сцену, на которой он больше не будет убийцей, а будет отцом, строителем, основателем. Это и есть структура вытеснения:
вместо "я - брат-убийца" "я - отец города".

Парадокс:

Первый город - это не венец прогресса.
Это маска вины, превращённая в архитектуру.
А первый строитель - не герой, а тот, кому уже не позволено остаться в коллективе. Он строит не для общности, а вместо неё - город как убежище изгнанного, как архитектура непринятия.

Признаться - звучит обидно (и особливо, наверное, Николаю Михайловичу Карамзину) потому что в этом повороте "строительства" сам город/государство уже не сакральный знак общности, а след её отсутствия.